Страница:
— Человек. А скорее — эльф.
Однако! Услышать в лесу эльфа — это же каким слухом надо обладать? А может, их нарочно натаскивали на выискивание эльфов — если уж читать Книгу между строк?
И на каком языке они разговаривали, если эльф так вот сразу их понял? Хотя эльфы как раз и славятся способностью понимать…
— Эй, парень, — негромко позвал тот, что говорил о Пограничье, — выходи, не бойся. Тебя никто не тронет.
Гилмир не ответил, но задумался: может, и правда — выйти? Очень уж его заинтересовали эти люди, непохожие на тех, кого он встречал раньше. Запоздало осознал: это и есть слуги Врага. Странные какие-то.
— Слушай, может, он ранен? — обеспокоился младший. — Может, поискать его, а?
Эльф невольно отступил назад.
— Вряд ли. Да и он, думаю, не жаждет, чтобы его нашли. Едем.
Он проводил воинов глазами. Непонятно. Враги. Даже и по облику явно — с севера и востока; да и выговор… А с орками, похоже, воюют. Что-то здесь не так…
…Северный ветер хлестнул по лицу, вывел из оцепенения. Гилмир шагнул в сторону — поползла под ногами осыпь, он покачнулся, пытаясь сохранить равновесие, взмахнул руками, упал и покатился вниз. Поднялся на ноги, ошеломленный падением; первая мысль — лютня.
К его удивлению, лютня оказалась цела. Он ласково погладил прохладное дерево, словно успокаивая ее. Сильно болело расшибленное колено. Поднял взгляд. Нет, здесь не взобраться: слишком крутой склон. Он побрел вдоль скальной стены, потом повернул назад — и тут представил себе, как это выглядит со стороны: до смешного нелепо, словно еще слепой щенок мордочкой тычется. Унизительно. Глупо. Все, что угодно, стерпеть можно, но выглядеть смешным?! — ну уж нет!
«Ну и пусть, — вдруг бесшабашно-весело подумал он. — Всем нам дорога в Чертоги Мандоса. Зато посмотрю, каков он — Враг. Может, пропустят — менестрель все-таки… Это — если Люди. А если орки… — Он помрачнел. — Орки… Они заплатят за все».
Вот это по мне! Точно — все будем в Чертогах Мандоса. И мы с Борондиром тоже. Вот тогда все и узнаем…
Что-то невеселые пошли у меня шуточки. Ах если бы все узнать при жизни!
И что? И мне будет интересно после этого жить?
Нет, а все же? Ведь если смысл нашего существования в постижении Замысла, и когда-то все-таки придет время, когда мы будем знать именно ВСЕ, — что тогда?
Честно говоря, я не верю в Битву Конца Времен. Может, я дурак. Конец времен — это когда знаешь все и уже больше нечего познавать. — Может, тогда настанет время — творить? Нам, людям?
Мысль снова бегает по кругу. Человек станет равным богу — Мелькор прав?
Или Эру прав?
Или — да пошли вы оба, и тот и другой?
Прости, Всеотец, меня, дурака. Лучше стану читать дальше.
Всадники сразу заметили одинокую фигурку — кто-то, прихрамывая, брел по черно-серой равнине. Подъехали поближе; Гилмир положил руку на рукоять меча.
— Привет тебе, путник. — Говорящий статен и красив: льняные волосы выбиваются из-под шлема, широко расставленные прозрачно-зеленые глаза смотрят с интересом. — Заблудился?
Его спутники рассмеялись сдержанно и негромко.
— Да нет. — Эльф вскинул на всадника дерзкий насмешливый взгляд. — Захотелось вот на властелина вашего взглянуть: может, примет менестреля?
Всадник приподнял бровь:
— Петь ему будешь, Элда?
— А что?..
Светловолосый подумал.
— Ну, что же… Думаю, ему будет любопытно тебя послушать. Садись в седло.
— А… каков он собой?
— Кто?
— Ну, владыка ваш…
Светловолосый усмехнулся уголком губ:
— Увидишь. А ты смелый… Не боишься?
— Кого? — дернул плечом эльф.
— Моргота, — жестко, раздельно ответил воин, через плечо бросив холодный быстрый взгляд на эльфа. Тот промолчал, и больше они не проронили ни слова до конца пути.
— Ангор? Приветствую. Кто это с тобой?
— Менестрель.
— Альв?
— Синда. Говорит, хочет петь Властелину.
— Менестрель… — Страж внимательно оглядел Гилми-ра. — Что ж, входи… Постой, — поднял руку предостерегающе. — Оставь меч.
— Что, — прищурился эльф. — Властелин боится, что его убьют?
— Не смей! — скрипнул зубами страж. Ангор положил руку ему на плечо, и тот закончил уже спокойно: — Он ничего не боится. Оружие тебе не понадобится. Здесь тебя никто не тронет. Я покажу дорогу…
Странно. Воин — и так поддается на подначку. Очень похоже, что обучали их здесь отнюдь не так, как написано в Книге. Мне страшновато представлять, что мог такой несдержанный на руку воин сделать с пленниками, если вдруг кто не так на него посмотрит… Как было с тем злосчастным юношей по имени Ахто…
— Я сам провожу, — вмешался Ангор и кивнул Гилмиру — идем, мол.
Все происходящее казалось сном. Может, ловушка? Неужели так просто — добраться до Врага, и все рассказы о подвигах Берена — ложь?
Ага. Я понял. Именно для того, чтобы показать, что рассказы о подвигах Берена — ложь, все это и записывалось. Кроме прочего, известно — в логово дракона войти легко, а вот выйти…
А орков-то здесь нет. Только Люди. Странные люди. Непонятные. Спокойные, молчаливые. Ни тени неприязни. Однако как этого стража задело!..
— Подожди здесь, я скажу ему, — Ангор исчез за дверью.
Эльф растерянно вертел головой: это и есть — Ангбанд? Наваждение, что ли? Было ощущение, что вот сейчас очнешься; только почему-то видение никак не исчезает.
— Войди. Он ждет тебя.
Гилмир вздрогнул: задумавшись, даже не услышал, как вернулся Ангор. Не без робости эльф открыл дверь. Недоуменно огляделся, подождал немного, потом обратился к человеку в свободных черных одеждах, стоящему к нему вполоборота:
— А где…
Человек обернулся. Светлые задумчивые глаза скользнули по лицу эльфа:
— Приветствую, менестрель. — Голос был глубокий, низкий.
Гилмир застыл с широко раскрытыми глазами, совершенно ошеломленный внезапной догадкой. «А… каков он собой?» «Увидишь».
— Ты и есть…
— Я. Ждал другого, да? — Уголок губ дернулся — тень грустной усмешки. Вообще, когда он говорил, лицо его оставалось неподвижным: шрамы. Двигались только губы. — Ты вырос, — непонятно сказал Властелин. — Выбрал дорогу менестреля? — И не дожидаясь ответа: — Спой.
— Что ты хочешь услышать?
— Все равно. Выбери сам. Мне нечасто приходится слышать песни Эльдар. — Что-то странное было в его голосе.
Гилмир не подумал, стоит ли петь эту песню — вот же, Вала сам дал ключ! Пожалуй, баллада о Берене и Лютиэн была не совсем уместна… Он поймал себя на том, что боится оскорбить этого усталого седого человека с лицом, изорванным шрамами и такими странными глазами… Человека?..
— Благодарю, йолло.
— Как ты сказал?.. — Слово было слишком знакомым; так называли его в видениях те двое.
— Ты помнишь? — Взгляд — острый и короткий: вспышка молнии. — Ты не все забыл, йолло!
— Объясни. — Голос не повиновался эльфу.
— Постой… не сразу… — Вала был взволнован, кажется, не меньше. — Позволь — твою лютню.
Менестрель лютню покорно отдал, но невольно отвел глаза, увидев руки Валы. В этом легенды не лгали. «Не сможет он играть», — подумал с непонятной тоской. Тем более удивился, когда услышал первый аккорд, чистый и звучный.
Мелодия была медленной, светлой и напевной, как чистая глубокая река. И — удивительно знакомой. «Колыбельная…»
— Колыбельная? — шепотом.
— Да… А вот это?
Чуткие пальцы пробежали по струнам, сплетая нить пронзительно-печальной музыки. Губы эльфа дрогнули. Он услышал слова песни, не сразу поняв, что поет это он сам.
Андэле-тэи кор-эме
Эс-сэй о анти-эме
Ар илмари-эллар
Ар Эннор Саэрэй-алло…
О 'ллаис а лэтти ах-энниэ
Андэле-тэи кори 'м…
Я подарю тебе мир мой — родниковую воду в ладонях, звездную россыпь жемчужин, светлое пламя рассветного солнца… В сплетении первых цветов я подарю тебе сердце…
Чужой язык… «Чужой? Но ведь я знаю, я помню, я понимал его…» Он замер, пораженный, и Вала, почувствовав его смятение, опустил руки.
— Еще, — попросил эльф почти умоляюще. — Сыграй еще…
И снова звучала мелодия, печальная и светлая, как серебристая дымка тумана ясным осенним утром; и еще одна, и еще…
— Благодарю… Учитель, — шепотом, не сразу вспоминая слова древнего языка. — Халлэ, Тано…
— Гэлмор, мальчик мой… — Вала коснулся пепельных волос эльфа — и тут же отдернул руку. Тот поднял глаза удивленно — и вскрикнул:
— Учитель!.. Великие Валар, что же я наделал… твои руки…
Вала невольно усмехнулся: «Учитель» — и «великие Валар»? Усмешка вышла кривой: искалеченные пальцы свела судорога.
— Что мне делать, говори… Как помочь? Как же я мог забыть, глупец…
— Не бойся, мне не больно.
— Зачем ты лжешь, я же вижу…
— Ничего. Главное — ты вспомнил.
— Учитель, кто мои родители? Там — мне говорили, что их убили орки…
— Не орки, мальчик. Счастье еще, что ты попал к Синдар. Наверно, потому, что ты похож на них. Ты ведь не первый приходишь ко мне.
— А кто? Ты расскажешь?
Так. Либо я запутался, либо здесь что-то не так. Если он был маленьким, когда попал к синдар, то откуда он взялся? Ведь сказано было — всех детей увезли в Валинор. И как маленький мальчик-эльф мог пройти от Хэлгор — Утумно то есть — до Дориата? Причем это не просто эльф — это эллеро, совершенно к жизни не приспособленный? Или все же убили не всех? Кто-то из взрослых спасся?
…Это была дерзость отчаянья — прийти сюда и сказать: я хочу говорить с Владыкой. Думал — тут и убьют, но его пропустили, даже не разоружив. Нет, конечно, он не собирался говорить ни о чем. Государь его Инголдо-финве: он пришел мстить. Он не задумывался особенно о том, как осуществить это: если Врага можно ранить, быть может, можно и убить. А не удастся — в лицо ему выкрикнуть слова проклятия. Он не сразу поверил, что это и есть Враг. Да и был ли хоть один, кто понял и поверил бы сразу? Ни короны, ни несокрушимых доспехов, ни свиты… Но когда увидел лицо Врага, снова накатила жгуче-соленая волна ненависти.
— Приветствую, Моргот, Владыка Ангамандо, — глухо сказал он, подчеркнув это — Моргот.
— Приветствую, Элда. — Вала поднялся и подошел к эльфу; спросил тихо и мягко: — О чем же ты хотел говорить со мной?
«Думаешь, можешь меня обмануть или разжалобить? Не выйдет, проклятый!..»
— Я хотел сказать…
Он ударил быстро — но все же недостаточно быстро: Вала успел перехватить его руку, сильно, до боли сжав запястье. Эльф зарычал от ярости и попытался вырваться — не вышло.
Они не забрали оружие у явного врага? Да что же за обалдуи-то! Наверняка добрый Учитель потом их примерно наказал за головотяпство. А если не он, так Повелитель Воинов — насколько я понимаю, он выполнял всю грязную работу, а Учитель оставался добр и непогрешим. Вряд ли он хотел быть явно причастен к наказанию нерадивых. Но зато потом страдал за них всех.
— Значит, ты пришел меня убить… — медленно проговорил Вала. — Но я ведь бессмертен, йолло.
Эльф замер, уже не пытаясь освободиться.
— Как… ты меня назвал?
— Ты ведь понял. Я не стану тебе мешать. Я заслужил кару именно от тебя, Ахэир.
Рука Валы разжалась, но эльф уже даже не пытался нанести удар.
— Какое… имя ты… назвал…
— Ведь ты из Эллери Ахэ, из Эльфов Тьмы, мальчик. Твои родные были… моими учениками. Я…
— Нет! Ты… нет, ты лжешь…
— Но это правда. Ты вспомнил свое имя — так вспомни же…
— Нет! Замолчи! Я не хочу слышать!… — Эльф зажал уши ладонями, лицо его исказилось, как от боли.
— Ахэир, мальчик мой, выслушай. Ведь ты все-таки пришел…
— Я… я хотел… Я ненавижу тебя! Будь ты проклят! И будь проклят я — я не могу уже убить тебя, ну так бей же, зови своих рабов, я не боюсь — потому что я буду мстить тебе, пока я жив, слышишь, ты!..
— Успокойся. — Вала шагнул к эльфу, заглянул в растерянные глаза — тот отшатнулся в ужасе.
Двери распахнулись, и двое стражей ворвались в зал — услышали крик.
— Учитель, что…
Эльф стремительно обернулся к ним — странно, но, кажется, он успокоился, только в глазах вспыхнул яростный огонь. Он вырвал из ножен меч.
Ленивые уроды! Лопухи! Наш сотник выпорол бы таких ко всем балрогам — это еще в лучшем случае. А то и под суд отдал бы за отсутствие бдительности в военное время. Ну и дисциплина! Ну и воины! Он тут и с мечом, и с кинжалом! А катапульты у него еще за пазухой не было случаем?
— Стойте! — властный окрик за спиной. — Оставьте его. Воины одновременно и без колебаний вложили мечи в ножны; один все же сказал:
— У него оружие, Учитель.
— Да! — оскалился эльф. — И я убью любого, кто попытается приблизиться ко мне!
— Тогда уходи сам. Я клянусь — никто не тронет тебя.
— Думаешь, я поверю клятве лжеца? Но я не доставлю тебе удовольствия видеть, как мне перережут глотку! Твои псы сдохнут первыми! — С хриплым отчаянным воплем эльф бросился на воинов.
— Не убивать.
Несколькими минутами позже эльф снова оказался перед Валой. Только теперь его держали за руки воины.
— Трус, подлец! Я не боюсь ни твоих палачей, ни пыток, ни твоих глаз! Тебе не удастся сломить мою душу!..
И — та же смесь растерянности и ненависти в глазах. Вала горько усмехнулся:
— Ты воистину стал — Нолдо… Ты скорее готов умереть, чем поверить мне. Что ж, я не стану неволить тебя. Калечить твою душу и отнимать волю, — с насмешкой прибавил он. И обращаясь к воинам: — Пусть уходит. Он свободен. Оружие ему верните.
«Нолдо» означает «умелый», «искусный», «мудрый». Нолдор всегда стремились к пониманию мира, и уж понять он, наверное, смог бы. И поверить, если бы ему доказали. Только вряд ли принял бы истину Мелькора. Однако, видно, тут нужна была слепая вера, а не понимание.
…У подножия поросших редким сосняком гор воин рассек коротким кинжалом ремни, стягивавшие руки эльфа, и бросил на землю рядом его меч.
— Иди. И, знаешь… я тебе скажу на прощание: если б не слово Учителя, я убил бы тебя. — Человек говорил совершенно спокойно, без тени гнева или ненависти.
— Ну так убей, — глухо откликнулся эльф, не оборачиваясь.
— У нас, — человек подчеркнул эти слова, — у нас не принято бить в спину, Нолдо. Прощай.
Стало быть, у эльфов бить в спину принято. Великолепно! Неужели тот, кто это писал, думал, что можно облагородить чьи бы то ни было деяния, опорочив его врагов?
— Ахэир… Да, я помню его. И где же он теперь?
— Думаю, в отряде Тени.
— Я уже слышал о Тени. Кто он и что за странное прозвище?
— Не все сразу, мальчик. — В голосе Валы проскользнула тень улыбки.
Смущенно улыбнулся и Гэлмор:
— Странно ты меня называешь… Нет, просто никто никогда не говорил… Учитель, можно я пока останусь здесь? Мне так много нужно еще вспомнить, узнать, понять… Можно?
— Ты меня сразу назвал — Гэлмор. Почему?
— Я ведь помню вас всех. И еще — ты похож на своего отца. Только его глаза…
— …были синими, да? Да… Ты расскажешь о нем?
— Конечно. А как тебя называли в Дориате?
— Гилмир. Ты не знал разве?
— Откуда… — Взгляд Валы стал задумчивым. — Конечно… Должно было звучать похоже на твое прежнее имя. Наверно, так было со всеми…
Он прожил в Твердыне Тьмы долго — покинул ее всего за два года до Великой Войны. Впрочем, о войне тогда почти никто не думал — его просто снова позвала дорога. Учитель сказал на прощанье: «Все вы — Странники, йолло».
Лютня за спиной, меч на поясе: менестрель Гэлмор…
Я искренне стараюсь понять. Я искренне выискиваю различные оправдания поступков Мелькора и его последователей. Ведь надо же как-то объяснить хотя бы самому себе, как такие предания могут обратить человека ко Тьме?
Всякий видит и воспринимает по-своему. Почему бы и им, тем, кто на противоположной стороне, не иметь своего взгляда? Я не фанатик и вполне способен уважать чужое мнение. Для меня прежде всего было любопытно именно «их» восприятие. Ведь, по чести говоря, нас, людей Света, не так уж и много. Мир огромен, людских племен и народов не счесть. Даже те, кого мы можем считать нашими врагами, — это лишь ничтожная часть всего рода людского. Большинству людей ведь совершенно нету дела до Света и Тьмы в том смысле, как понимаем я и Борондир. Наверное, у них тоже есть понятия о Добре и Зле, но свои. И вряд ли все они, эти люди, — ученики и союзники Врага. Я далек от высокомерия моих нуменорских предков, явившихся «просвещать» низшие народы. М-да. Это «просвещение» дорого нам стоило. И нам, и им. И главное — мы наделали столько ошибок, столько страшных ошибок в ослеплении сознания своей правоты, что теперь вряд ли нам удастся хоть кого-то убедить в том, что мы не зла хотели. Мы сами сыграли на руку врагу. Да и себе мы добра не много принесли — самоуверенность никогда не приводит к хорошему. Наши прошлые и грядущие поражения нами самими и подготовлены.
Поражения… Да. Я терплю поражение с Борондиром. Потому что НЕ ЗНАЮ, как его убедить, и сам уже сомневаюсь в себе.
Мне иногда кажется, что именно высокомерие нашей нуменорской правоты как раз и привело к тому, что Борондир так упрям и не желает — просто не желает посмотреть на свою веру более холодно и трезво. Не допускает даже мысли о неправоте своего бога. Это — сопротивление моей правде. Правде власти.
А мы с ним похожи. Оба имеем свою веру и не намерены отказываться от нее. Но если я признаю, что многое в нашей истории позорно, что хроники очень даже способны врать, то Борондир, похоже, считает, что за ним — истина. Окончательная и единственная. А вот в этом как раз и заложено начало поражения.
Я читаю повести об Аст Ахэ. Я стараюсь отбросить все наносное, оставляя лишь главное. И изумляюсь — как похоже на наши. Только вместо Учителя — наши легендарные вожди, эльфийские короли, а Гортаур и волколаки — враги. И так же, как и у них, — чувство обреченности, ибо Валинор недоступен, гнев Валар на героях, и остается только умереть достойно. И все же в наших повестях есть надежда. Эстель. Даже в пронзительно-печальных «Речах Финрода и Андрет». Даже в повести о безнадежной любви Аэгнора.
Но здесь все же есть нечто… извращенное. Чрезмерное смакование страданий и боли Учителя, которые затмевают страдания и боль других, а главное — явную несправедливость многих его деяний. Мне это чем-то напоминает притворный обморок девицы, которая попалась на распечатывании чужого письма, — все бросаются приводить ее в чувство, а о письме как-то и забыли, можно спрятать его в лиф.
И все же — мы похожи. Мы слишком, чудовищно похожи — мои предки и эти люди. Каждый сражался и умирал за свое. Да, меня коробит постоянное прославление Мелькора. Это повести не о людях — это повести о том, как он велик, мудр и прочее. Какое-то житие Мелькора Святого.
Впрочем, Борондир наверняка скажет о том, что у нас житие Финрода Святого или Элессара Святого…
Я читаю повести об Аст Ахэ. Они просты. Некто приходит или его приводят в Аст Ахэ, он смотрит, разговаривает с Учителем и остается или уходит, унося в себе либо понимание, либо еще большее непонимание. Что же, это мне понятно.
Но поверю ли я?
Я читаю повести об Аст Ахэ…
Кстати, выяснил у стражи, какой нынче день. Оказалось, что уже девятый день месяца гваэрон.
ГЛАВА 22
Однако! Услышать в лесу эльфа — это же каким слухом надо обладать? А может, их нарочно натаскивали на выискивание эльфов — если уж читать Книгу между строк?
И на каком языке они разговаривали, если эльф так вот сразу их понял? Хотя эльфы как раз и славятся способностью понимать…
— Эй, парень, — негромко позвал тот, что говорил о Пограничье, — выходи, не бойся. Тебя никто не тронет.
Гилмир не ответил, но задумался: может, и правда — выйти? Очень уж его заинтересовали эти люди, непохожие на тех, кого он встречал раньше. Запоздало осознал: это и есть слуги Врага. Странные какие-то.
— Слушай, может, он ранен? — обеспокоился младший. — Может, поискать его, а?
Эльф невольно отступил назад.
— Вряд ли. Да и он, думаю, не жаждет, чтобы его нашли. Едем.
Он проводил воинов глазами. Непонятно. Враги. Даже и по облику явно — с севера и востока; да и выговор… А с орками, похоже, воюют. Что-то здесь не так…
…Северный ветер хлестнул по лицу, вывел из оцепенения. Гилмир шагнул в сторону — поползла под ногами осыпь, он покачнулся, пытаясь сохранить равновесие, взмахнул руками, упал и покатился вниз. Поднялся на ноги, ошеломленный падением; первая мысль — лютня.
К его удивлению, лютня оказалась цела. Он ласково погладил прохладное дерево, словно успокаивая ее. Сильно болело расшибленное колено. Поднял взгляд. Нет, здесь не взобраться: слишком крутой склон. Он побрел вдоль скальной стены, потом повернул назад — и тут представил себе, как это выглядит со стороны: до смешного нелепо, словно еще слепой щенок мордочкой тычется. Унизительно. Глупо. Все, что угодно, стерпеть можно, но выглядеть смешным?! — ну уж нет!
«Ну и пусть, — вдруг бесшабашно-весело подумал он. — Всем нам дорога в Чертоги Мандоса. Зато посмотрю, каков он — Враг. Может, пропустят — менестрель все-таки… Это — если Люди. А если орки… — Он помрачнел. — Орки… Они заплатят за все».
Вот это по мне! Точно — все будем в Чертогах Мандоса. И мы с Борондиром тоже. Вот тогда все и узнаем…
Что-то невеселые пошли у меня шуточки. Ах если бы все узнать при жизни!
И что? И мне будет интересно после этого жить?
Нет, а все же? Ведь если смысл нашего существования в постижении Замысла, и когда-то все-таки придет время, когда мы будем знать именно ВСЕ, — что тогда?
Честно говоря, я не верю в Битву Конца Времен. Может, я дурак. Конец времен — это когда знаешь все и уже больше нечего познавать. — Может, тогда настанет время — творить? Нам, людям?
Мысль снова бегает по кругу. Человек станет равным богу — Мелькор прав?
Или Эру прав?
Или — да пошли вы оба, и тот и другой?
Прости, Всеотец, меня, дурака. Лучше стану читать дальше.
Всадники сразу заметили одинокую фигурку — кто-то, прихрамывая, брел по черно-серой равнине. Подъехали поближе; Гилмир положил руку на рукоять меча.
— Привет тебе, путник. — Говорящий статен и красив: льняные волосы выбиваются из-под шлема, широко расставленные прозрачно-зеленые глаза смотрят с интересом. — Заблудился?
Его спутники рассмеялись сдержанно и негромко.
— Да нет. — Эльф вскинул на всадника дерзкий насмешливый взгляд. — Захотелось вот на властелина вашего взглянуть: может, примет менестреля?
Всадник приподнял бровь:
— Петь ему будешь, Элда?
— А что?..
Светловолосый подумал.
— Ну, что же… Думаю, ему будет любопытно тебя послушать. Садись в седло.
— А… каков он собой?
— Кто?
— Ну, владыка ваш…
Светловолосый усмехнулся уголком губ:
— Увидишь. А ты смелый… Не боишься?
— Кого? — дернул плечом эльф.
— Моргота, — жестко, раздельно ответил воин, через плечо бросив холодный быстрый взгляд на эльфа. Тот промолчал, и больше они не проронили ни слова до конца пути.
— Ангор? Приветствую. Кто это с тобой?
— Менестрель.
— Альв?
— Синда. Говорит, хочет петь Властелину.
— Менестрель… — Страж внимательно оглядел Гилми-ра. — Что ж, входи… Постой, — поднял руку предостерегающе. — Оставь меч.
— Что, — прищурился эльф. — Властелин боится, что его убьют?
— Не смей! — скрипнул зубами страж. Ангор положил руку ему на плечо, и тот закончил уже спокойно: — Он ничего не боится. Оружие тебе не понадобится. Здесь тебя никто не тронет. Я покажу дорогу…
Странно. Воин — и так поддается на подначку. Очень похоже, что обучали их здесь отнюдь не так, как написано в Книге. Мне страшновато представлять, что мог такой несдержанный на руку воин сделать с пленниками, если вдруг кто не так на него посмотрит… Как было с тем злосчастным юношей по имени Ахто…
— Я сам провожу, — вмешался Ангор и кивнул Гилмиру — идем, мол.
Все происходящее казалось сном. Может, ловушка? Неужели так просто — добраться до Врага, и все рассказы о подвигах Берена — ложь?
Ага. Я понял. Именно для того, чтобы показать, что рассказы о подвигах Берена — ложь, все это и записывалось. Кроме прочего, известно — в логово дракона войти легко, а вот выйти…
А орков-то здесь нет. Только Люди. Странные люди. Непонятные. Спокойные, молчаливые. Ни тени неприязни. Однако как этого стража задело!..
— Подожди здесь, я скажу ему, — Ангор исчез за дверью.
Эльф растерянно вертел головой: это и есть — Ангбанд? Наваждение, что ли? Было ощущение, что вот сейчас очнешься; только почему-то видение никак не исчезает.
— Войди. Он ждет тебя.
Гилмир вздрогнул: задумавшись, даже не услышал, как вернулся Ангор. Не без робости эльф открыл дверь. Недоуменно огляделся, подождал немного, потом обратился к человеку в свободных черных одеждах, стоящему к нему вполоборота:
— А где…
Человек обернулся. Светлые задумчивые глаза скользнули по лицу эльфа:
— Приветствую, менестрель. — Голос был глубокий, низкий.
Гилмир застыл с широко раскрытыми глазами, совершенно ошеломленный внезапной догадкой. «А… каков он собой?» «Увидишь».
— Ты и есть…
— Я. Ждал другого, да? — Уголок губ дернулся — тень грустной усмешки. Вообще, когда он говорил, лицо его оставалось неподвижным: шрамы. Двигались только губы. — Ты вырос, — непонятно сказал Властелин. — Выбрал дорогу менестреля? — И не дожидаясь ответа: — Спой.
— Что ты хочешь услышать?
— Все равно. Выбери сам. Мне нечасто приходится слышать песни Эльдар. — Что-то странное было в его голосе.
Гилмир не подумал, стоит ли петь эту песню — вот же, Вала сам дал ключ! Пожалуй, баллада о Берене и Лютиэн была не совсем уместна… Он поймал себя на том, что боится оскорбить этого усталого седого человека с лицом, изорванным шрамами и такими странными глазами… Человека?..
— Благодарю, йолло.
— Как ты сказал?.. — Слово было слишком знакомым; так называли его в видениях те двое.
— Ты помнишь? — Взгляд — острый и короткий: вспышка молнии. — Ты не все забыл, йолло!
— Объясни. — Голос не повиновался эльфу.
— Постой… не сразу… — Вала был взволнован, кажется, не меньше. — Позволь — твою лютню.
Менестрель лютню покорно отдал, но невольно отвел глаза, увидев руки Валы. В этом легенды не лгали. «Не сможет он играть», — подумал с непонятной тоской. Тем более удивился, когда услышал первый аккорд, чистый и звучный.
Мелодия была медленной, светлой и напевной, как чистая глубокая река. И — удивительно знакомой. «Колыбельная…»
— Колыбельная? — шепотом.
— Да… А вот это?
Чуткие пальцы пробежали по струнам, сплетая нить пронзительно-печальной музыки. Губы эльфа дрогнули. Он услышал слова песни, не сразу поняв, что поет это он сам.
Андэле-тэи кор-эме
Эс-сэй о анти-эме
Ар илмари-эллар
Ар Эннор Саэрэй-алло…
О 'ллаис а лэтти ах-энниэ
Андэле-тэи кори 'м…
Я подарю тебе мир мой — родниковую воду в ладонях, звездную россыпь жемчужин, светлое пламя рассветного солнца… В сплетении первых цветов я подарю тебе сердце…
Чужой язык… «Чужой? Но ведь я знаю, я помню, я понимал его…» Он замер, пораженный, и Вала, почувствовав его смятение, опустил руки.
— Еще, — попросил эльф почти умоляюще. — Сыграй еще…
И снова звучала мелодия, печальная и светлая, как серебристая дымка тумана ясным осенним утром; и еще одна, и еще…
— Благодарю… Учитель, — шепотом, не сразу вспоминая слова древнего языка. — Халлэ, Тано…
— Гэлмор, мальчик мой… — Вала коснулся пепельных волос эльфа — и тут же отдернул руку. Тот поднял глаза удивленно — и вскрикнул:
— Учитель!.. Великие Валар, что же я наделал… твои руки…
Вала невольно усмехнулся: «Учитель» — и «великие Валар»? Усмешка вышла кривой: искалеченные пальцы свела судорога.
— Что мне делать, говори… Как помочь? Как же я мог забыть, глупец…
— Не бойся, мне не больно.
— Зачем ты лжешь, я же вижу…
— Ничего. Главное — ты вспомнил.
— Учитель, кто мои родители? Там — мне говорили, что их убили орки…
— Не орки, мальчик. Счастье еще, что ты попал к Синдар. Наверно, потому, что ты похож на них. Ты ведь не первый приходишь ко мне.
— А кто? Ты расскажешь?
Так. Либо я запутался, либо здесь что-то не так. Если он был маленьким, когда попал к синдар, то откуда он взялся? Ведь сказано было — всех детей увезли в Валинор. И как маленький мальчик-эльф мог пройти от Хэлгор — Утумно то есть — до Дориата? Причем это не просто эльф — это эллеро, совершенно к жизни не приспособленный? Или все же убили не всех? Кто-то из взрослых спасся?
…Это была дерзость отчаянья — прийти сюда и сказать: я хочу говорить с Владыкой. Думал — тут и убьют, но его пропустили, даже не разоружив. Нет, конечно, он не собирался говорить ни о чем. Государь его Инголдо-финве: он пришел мстить. Он не задумывался особенно о том, как осуществить это: если Врага можно ранить, быть может, можно и убить. А не удастся — в лицо ему выкрикнуть слова проклятия. Он не сразу поверил, что это и есть Враг. Да и был ли хоть один, кто понял и поверил бы сразу? Ни короны, ни несокрушимых доспехов, ни свиты… Но когда увидел лицо Врага, снова накатила жгуче-соленая волна ненависти.
— Приветствую, Моргот, Владыка Ангамандо, — глухо сказал он, подчеркнув это — Моргот.
— Приветствую, Элда. — Вала поднялся и подошел к эльфу; спросил тихо и мягко: — О чем же ты хотел говорить со мной?
«Думаешь, можешь меня обмануть или разжалобить? Не выйдет, проклятый!..»
— Я хотел сказать…
Он ударил быстро — но все же недостаточно быстро: Вала успел перехватить его руку, сильно, до боли сжав запястье. Эльф зарычал от ярости и попытался вырваться — не вышло.
Они не забрали оружие у явного врага? Да что же за обалдуи-то! Наверняка добрый Учитель потом их примерно наказал за головотяпство. А если не он, так Повелитель Воинов — насколько я понимаю, он выполнял всю грязную работу, а Учитель оставался добр и непогрешим. Вряд ли он хотел быть явно причастен к наказанию нерадивых. Но зато потом страдал за них всех.
— Значит, ты пришел меня убить… — медленно проговорил Вала. — Но я ведь бессмертен, йолло.
Эльф замер, уже не пытаясь освободиться.
— Как… ты меня назвал?
— Ты ведь понял. Я не стану тебе мешать. Я заслужил кару именно от тебя, Ахэир.
Рука Валы разжалась, но эльф уже даже не пытался нанести удар.
— Какое… имя ты… назвал…
— Ведь ты из Эллери Ахэ, из Эльфов Тьмы, мальчик. Твои родные были… моими учениками. Я…
— Нет! Ты… нет, ты лжешь…
— Но это правда. Ты вспомнил свое имя — так вспомни же…
— Нет! Замолчи! Я не хочу слышать!… — Эльф зажал уши ладонями, лицо его исказилось, как от боли.
— Ахэир, мальчик мой, выслушай. Ведь ты все-таки пришел…
— Я… я хотел… Я ненавижу тебя! Будь ты проклят! И будь проклят я — я не могу уже убить тебя, ну так бей же, зови своих рабов, я не боюсь — потому что я буду мстить тебе, пока я жив, слышишь, ты!..
— Успокойся. — Вала шагнул к эльфу, заглянул в растерянные глаза — тот отшатнулся в ужасе.
Двери распахнулись, и двое стражей ворвались в зал — услышали крик.
— Учитель, что…
Эльф стремительно обернулся к ним — странно, но, кажется, он успокоился, только в глазах вспыхнул яростный огонь. Он вырвал из ножен меч.
Ленивые уроды! Лопухи! Наш сотник выпорол бы таких ко всем балрогам — это еще в лучшем случае. А то и под суд отдал бы за отсутствие бдительности в военное время. Ну и дисциплина! Ну и воины! Он тут и с мечом, и с кинжалом! А катапульты у него еще за пазухой не было случаем?
— Стойте! — властный окрик за спиной. — Оставьте его. Воины одновременно и без колебаний вложили мечи в ножны; один все же сказал:
— У него оружие, Учитель.
— Да! — оскалился эльф. — И я убью любого, кто попытается приблизиться ко мне!
— Тогда уходи сам. Я клянусь — никто не тронет тебя.
— Думаешь, я поверю клятве лжеца? Но я не доставлю тебе удовольствия видеть, как мне перережут глотку! Твои псы сдохнут первыми! — С хриплым отчаянным воплем эльф бросился на воинов.
— Не убивать.
Несколькими минутами позже эльф снова оказался перед Валой. Только теперь его держали за руки воины.
— Трус, подлец! Я не боюсь ни твоих палачей, ни пыток, ни твоих глаз! Тебе не удастся сломить мою душу!..
И — та же смесь растерянности и ненависти в глазах. Вала горько усмехнулся:
— Ты воистину стал — Нолдо… Ты скорее готов умереть, чем поверить мне. Что ж, я не стану неволить тебя. Калечить твою душу и отнимать волю, — с насмешкой прибавил он. И обращаясь к воинам: — Пусть уходит. Он свободен. Оружие ему верните.
«Нолдо» означает «умелый», «искусный», «мудрый». Нолдор всегда стремились к пониманию мира, и уж понять он, наверное, смог бы. И поверить, если бы ему доказали. Только вряд ли принял бы истину Мелькора. Однако, видно, тут нужна была слепая вера, а не понимание.
…У подножия поросших редким сосняком гор воин рассек коротким кинжалом ремни, стягивавшие руки эльфа, и бросил на землю рядом его меч.
— Иди. И, знаешь… я тебе скажу на прощание: если б не слово Учителя, я убил бы тебя. — Человек говорил совершенно спокойно, без тени гнева или ненависти.
— Ну так убей, — глухо откликнулся эльф, не оборачиваясь.
— У нас, — человек подчеркнул эти слова, — у нас не принято бить в спину, Нолдо. Прощай.
Стало быть, у эльфов бить в спину принято. Великолепно! Неужели тот, кто это писал, думал, что можно облагородить чьи бы то ни было деяния, опорочив его врагов?
— Ахэир… Да, я помню его. И где же он теперь?
— Думаю, в отряде Тени.
— Я уже слышал о Тени. Кто он и что за странное прозвище?
— Не все сразу, мальчик. — В голосе Валы проскользнула тень улыбки.
Смущенно улыбнулся и Гэлмор:
— Странно ты меня называешь… Нет, просто никто никогда не говорил… Учитель, можно я пока останусь здесь? Мне так много нужно еще вспомнить, узнать, понять… Можно?
— Ты меня сразу назвал — Гэлмор. Почему?
— Я ведь помню вас всех. И еще — ты похож на своего отца. Только его глаза…
— …были синими, да? Да… Ты расскажешь о нем?
— Конечно. А как тебя называли в Дориате?
— Гилмир. Ты не знал разве?
— Откуда… — Взгляд Валы стал задумчивым. — Конечно… Должно было звучать похоже на твое прежнее имя. Наверно, так было со всеми…
Он прожил в Твердыне Тьмы долго — покинул ее всего за два года до Великой Войны. Впрочем, о войне тогда почти никто не думал — его просто снова позвала дорога. Учитель сказал на прощанье: «Все вы — Странники, йолло».
Лютня за спиной, меч на поясе: менестрель Гэлмор…
Я искренне стараюсь понять. Я искренне выискиваю различные оправдания поступков Мелькора и его последователей. Ведь надо же как-то объяснить хотя бы самому себе, как такие предания могут обратить человека ко Тьме?
Всякий видит и воспринимает по-своему. Почему бы и им, тем, кто на противоположной стороне, не иметь своего взгляда? Я не фанатик и вполне способен уважать чужое мнение. Для меня прежде всего было любопытно именно «их» восприятие. Ведь, по чести говоря, нас, людей Света, не так уж и много. Мир огромен, людских племен и народов не счесть. Даже те, кого мы можем считать нашими врагами, — это лишь ничтожная часть всего рода людского. Большинству людей ведь совершенно нету дела до Света и Тьмы в том смысле, как понимаем я и Борондир. Наверное, у них тоже есть понятия о Добре и Зле, но свои. И вряд ли все они, эти люди, — ученики и союзники Врага. Я далек от высокомерия моих нуменорских предков, явившихся «просвещать» низшие народы. М-да. Это «просвещение» дорого нам стоило. И нам, и им. И главное — мы наделали столько ошибок, столько страшных ошибок в ослеплении сознания своей правоты, что теперь вряд ли нам удастся хоть кого-то убедить в том, что мы не зла хотели. Мы сами сыграли на руку врагу. Да и себе мы добра не много принесли — самоуверенность никогда не приводит к хорошему. Наши прошлые и грядущие поражения нами самими и подготовлены.
Поражения… Да. Я терплю поражение с Борондиром. Потому что НЕ ЗНАЮ, как его убедить, и сам уже сомневаюсь в себе.
Мне иногда кажется, что именно высокомерие нашей нуменорской правоты как раз и привело к тому, что Борондир так упрям и не желает — просто не желает посмотреть на свою веру более холодно и трезво. Не допускает даже мысли о неправоте своего бога. Это — сопротивление моей правде. Правде власти.
А мы с ним похожи. Оба имеем свою веру и не намерены отказываться от нее. Но если я признаю, что многое в нашей истории позорно, что хроники очень даже способны врать, то Борондир, похоже, считает, что за ним — истина. Окончательная и единственная. А вот в этом как раз и заложено начало поражения.
Я читаю повести об Аст Ахэ. Я стараюсь отбросить все наносное, оставляя лишь главное. И изумляюсь — как похоже на наши. Только вместо Учителя — наши легендарные вожди, эльфийские короли, а Гортаур и волколаки — враги. И так же, как и у них, — чувство обреченности, ибо Валинор недоступен, гнев Валар на героях, и остается только умереть достойно. И все же в наших повестях есть надежда. Эстель. Даже в пронзительно-печальных «Речах Финрода и Андрет». Даже в повести о безнадежной любви Аэгнора.
Но здесь все же есть нечто… извращенное. Чрезмерное смакование страданий и боли Учителя, которые затмевают страдания и боль других, а главное — явную несправедливость многих его деяний. Мне это чем-то напоминает притворный обморок девицы, которая попалась на распечатывании чужого письма, — все бросаются приводить ее в чувство, а о письме как-то и забыли, можно спрятать его в лиф.
И все же — мы похожи. Мы слишком, чудовищно похожи — мои предки и эти люди. Каждый сражался и умирал за свое. Да, меня коробит постоянное прославление Мелькора. Это повести не о людях — это повести о том, как он велик, мудр и прочее. Какое-то житие Мелькора Святого.
Впрочем, Борондир наверняка скажет о том, что у нас житие Финрода Святого или Элессара Святого…
Я читаю повести об Аст Ахэ. Они просты. Некто приходит или его приводят в Аст Ахэ, он смотрит, разговаривает с Учителем и остается или уходит, унося в себе либо понимание, либо еще большее непонимание. Что же, это мне понятно.
Но поверю ли я?
Я читаю повести об Аст Ахэ…
Кстати, выяснил у стражи, какой нынче день. Оказалось, что уже девятый день месяца гваэрон.
ГЛАВА 22
Месяц гваэрон, день 10-й
И как же все-таки получилось, что Мелькор и его деяния стали для Борондира и его друзей так привлекательны? Я много думал над этим. Конечно же, я могу судить только с человеческой точки зрения. Возможно, высший смысл поступков Валар нам не всегда понятен. Но Мелькор, насколько я понимаю, очень стремился приблизиться к людям как духовно, так и телесно — пожалуй, никто из Валар не был так связан плотской оболочкой, как он. Это можно объяснять по-разному — как его падением и растратой собственных сил на разрушение, так и добровольным стремлением еще сильнее слиться с этим миром. Как бы то ни было, я могу судить о нем только как человек.
Если бы он был человеком, я бы сказал — это гениальный творец, который совершенно не знает, что делать со своим даром, но который осознает только свою гениальность, приравнивая ее к правоте. Он делает кучу ошибок, которые приводят к гибели его творений, он от этого тяжко страдает, но тем не менее не желает или не может осознать СВОИХ ошибок, по большей части списывая свои беды на других. Поведение обиженного ребенка.
Но как бы ни был виноват ребенок, его все равно жаль и хочется приласкать, утешить. Так и здесь. Мне все время кажется, что его ученики гораздо взрослее его, поскольку жалеют не себя — а его.
Вероятно, Мелькор умел привлекать к себе. Все-таки он Вала, потому от него должно было исходить некое чародейское обаяние. Недаром все так сразу преклоняют перед ним колени и просят принять их к себе. Причем чуть ли не умоляют — им страшно потерять его.
Конечно, Книга не способна передать это обаяние. Даже описываемые чувства к нему, пусть и яркие, и сильные вплоть до страстности и надрыва, во многом кажутся надуманными. Такого не передать пером. Недаром я, «читая между строк», вижу огромное количество несообразностей, из которых я делаю весьма нелицеприятные для Мелькора выводы. И вот что я могу сказать — либо он вправду был слишком наивен и так увлечен творением, что даже не замечал и не понимал, что разрушает ту самую дорогую ему Арду, либо он был утонченным лицемером, который прекрасно играл на чувствах других. Ведь правда — всю грязную работу он оставил Гортхауэру, принял его жертву. Он же постоянно остается чистеньким, что бы ни сделал! Другие либо винят себя за это, либо оправдывают его вопреки очевидному. Нет, этого невозможно понять, если не ощутить этого обаяния.
То есть получается, что Мелькор воздействовал только на чувства! Но кто же может вот так подействовать на чувства человека сейчас?
Кто обратил Борондира в эту веру?
Он не отвечает на это вопрос. Упорно молчит. Хотя именно это убедило бы меня сильнее всего.
Я предпочитаю считать Мелькора все же наивным, чем лицемером.
И все же, что правильнее — верить в бога или верить богу?
Сделав для себя этот вывод — что кто-то повлиял на чувства Борондира, перевернул все его прежние понятия, — я читал Книгу спокойно. Это изложение тех, кто верил Мелькору, — ну что ж, это их мнение, а это мое мнение. Мои чувства и понятия остаются прежними, хотя я и не могу не признать теперь очень многого — и существования Эльфов Тьмы, и того, что люди могли сражаться за Мелькора не из-за страха и алчности, а из чистой преданности, веры и любви. Но, видимо, мое спокойствие не могло обмануть меня же самого. Слишком задело. За живое задело.
Я все могу понять. Но это не значит, что я все приму.
Есть все же в душе некий стержень, некий предел, далее которого я отступать не стану.
…Это были Три Великие Повести Эльдар и Эдайн, как их принято теперь называть. Повесть об Аэгноре и Андрет, о Берене и Лютиэн, о Хурине Стойком. Только — иные. Слишком иные, чтобы я мог спокойно их прочесть. Те же события — но совершенно иной смысл. Совершенно иной…
И еще — там был краткий рассказ о поединке Моргота и Финголфина. В детстве это была моя самая любимая повесть. И я тайно воображал себе, как я вдруг оказываюсь там, как я тайком мчусь следом за Верховным королем эльдар, как спасаю его, а сам погибаю.
Детство прошло. И теперь я совсем по-другому читал эту повесть. Теперь она для меня еще дороже. Еще глубже и горестнее. И потому то, что здесь написано, — неприемлемо для меня.
Даже если это — правда.
Но я не верю в ТАКУЮ правду.
Это — святое.
…Нет, я спокоен.
Чтобы привести в порядок свои разбушевавшиеся чувства, я принялся, как всегда, раскладывать все по полочкам.
Синдарин, пергамент, занудный почерк ученого мужа, старательно и тщательно записывающего то, что должно быть сохранено. Четкий и безликий почерк.
Я думаю, записаны эти повести были в таком виде все же уже в Нуменоре. Причем в довольно позднее время, когда истории прошлого стали как бы противовесом страшному «сегодня». Когда благословленные Светом короли творили неправду, чудовищную неправду. В то время древность стала чуть ли не золотым веком, когда жили истинные герои и истинные короли. А Тьма — противовесом искаженному Свету…
Я спокоен.
Да, назгул меня побери, я спокоен!
Чтоб все провалилось вместе с этой Книгой!
НАРН ИН-АЭГНОР — ПОВЕСТЬ О ЯРОМ ПЛАМЕНИ
— Брат!
Его пришлось окликнуть еще раз, прежде чем он оторвал взгляд от уже пустого серебряного кубка.
— Айканаро, о чем ты опять задумался? Ты что, не слушаешь меня?
— Нет, почему же, — неспешно ответил князь, медленно поднимая звездно-ясные глаза. — Я все слышал. И думал я именно о твоих словах, государь и брат мой.
— И что ты скажешь?
— Только то, что ты прав. Равно как и государь наш Ингол-до-финве. Моргот уже зализал раны, и затишье отнюдь не знак слабости. Он явно готовит удар. Нам, в Дортонионе, это видно лучше, чем кому-либо другому. Воздух тяжел от надвигающейся беды, и тени длинны. И трижды ты прав в том, что мы должны объединиться и нанести удар первыми. У нас достанет сил — было бы единство.
— Его-то и недостает… Но, может, все-таки мне удастся убедить сородичей. — Финрод тяжело и мрачно произнес это слово. — Людей мне уговаривать не приходится — они готовы биться.
— Может, и удастся. Кто не знает силы слова златогласого и златоустого Финарато! — Айканаро слегка усмехнулся — что-то болезненно-горькое таилось за этой усмешкой.
И как же все-таки получилось, что Мелькор и его деяния стали для Борондира и его друзей так привлекательны? Я много думал над этим. Конечно же, я могу судить только с человеческой точки зрения. Возможно, высший смысл поступков Валар нам не всегда понятен. Но Мелькор, насколько я понимаю, очень стремился приблизиться к людям как духовно, так и телесно — пожалуй, никто из Валар не был так связан плотской оболочкой, как он. Это можно объяснять по-разному — как его падением и растратой собственных сил на разрушение, так и добровольным стремлением еще сильнее слиться с этим миром. Как бы то ни было, я могу судить о нем только как человек.
Если бы он был человеком, я бы сказал — это гениальный творец, который совершенно не знает, что делать со своим даром, но который осознает только свою гениальность, приравнивая ее к правоте. Он делает кучу ошибок, которые приводят к гибели его творений, он от этого тяжко страдает, но тем не менее не желает или не может осознать СВОИХ ошибок, по большей части списывая свои беды на других. Поведение обиженного ребенка.
Но как бы ни был виноват ребенок, его все равно жаль и хочется приласкать, утешить. Так и здесь. Мне все время кажется, что его ученики гораздо взрослее его, поскольку жалеют не себя — а его.
Вероятно, Мелькор умел привлекать к себе. Все-таки он Вала, потому от него должно было исходить некое чародейское обаяние. Недаром все так сразу преклоняют перед ним колени и просят принять их к себе. Причем чуть ли не умоляют — им страшно потерять его.
Конечно, Книга не способна передать это обаяние. Даже описываемые чувства к нему, пусть и яркие, и сильные вплоть до страстности и надрыва, во многом кажутся надуманными. Такого не передать пером. Недаром я, «читая между строк», вижу огромное количество несообразностей, из которых я делаю весьма нелицеприятные для Мелькора выводы. И вот что я могу сказать — либо он вправду был слишком наивен и так увлечен творением, что даже не замечал и не понимал, что разрушает ту самую дорогую ему Арду, либо он был утонченным лицемером, который прекрасно играл на чувствах других. Ведь правда — всю грязную работу он оставил Гортхауэру, принял его жертву. Он же постоянно остается чистеньким, что бы ни сделал! Другие либо винят себя за это, либо оправдывают его вопреки очевидному. Нет, этого невозможно понять, если не ощутить этого обаяния.
То есть получается, что Мелькор воздействовал только на чувства! Но кто же может вот так подействовать на чувства человека сейчас?
Кто обратил Борондира в эту веру?
Он не отвечает на это вопрос. Упорно молчит. Хотя именно это убедило бы меня сильнее всего.
Я предпочитаю считать Мелькора все же наивным, чем лицемером.
И все же, что правильнее — верить в бога или верить богу?
Сделав для себя этот вывод — что кто-то повлиял на чувства Борондира, перевернул все его прежние понятия, — я читал Книгу спокойно. Это изложение тех, кто верил Мелькору, — ну что ж, это их мнение, а это мое мнение. Мои чувства и понятия остаются прежними, хотя я и не могу не признать теперь очень многого — и существования Эльфов Тьмы, и того, что люди могли сражаться за Мелькора не из-за страха и алчности, а из чистой преданности, веры и любви. Но, видимо, мое спокойствие не могло обмануть меня же самого. Слишком задело. За живое задело.
Я все могу понять. Но это не значит, что я все приму.
Есть все же в душе некий стержень, некий предел, далее которого я отступать не стану.
…Это были Три Великие Повести Эльдар и Эдайн, как их принято теперь называть. Повесть об Аэгноре и Андрет, о Берене и Лютиэн, о Хурине Стойком. Только — иные. Слишком иные, чтобы я мог спокойно их прочесть. Те же события — но совершенно иной смысл. Совершенно иной…
И еще — там был краткий рассказ о поединке Моргота и Финголфина. В детстве это была моя самая любимая повесть. И я тайно воображал себе, как я вдруг оказываюсь там, как я тайком мчусь следом за Верховным королем эльдар, как спасаю его, а сам погибаю.
Детство прошло. И теперь я совсем по-другому читал эту повесть. Теперь она для меня еще дороже. Еще глубже и горестнее. И потому то, что здесь написано, — неприемлемо для меня.
Даже если это — правда.
Но я не верю в ТАКУЮ правду.
Это — святое.
…Нет, я спокоен.
Чтобы привести в порядок свои разбушевавшиеся чувства, я принялся, как всегда, раскладывать все по полочкам.
Синдарин, пергамент, занудный почерк ученого мужа, старательно и тщательно записывающего то, что должно быть сохранено. Четкий и безликий почерк.
Я думаю, записаны эти повести были в таком виде все же уже в Нуменоре. Причем в довольно позднее время, когда истории прошлого стали как бы противовесом страшному «сегодня». Когда благословленные Светом короли творили неправду, чудовищную неправду. В то время древность стала чуть ли не золотым веком, когда жили истинные герои и истинные короли. А Тьма — противовесом искаженному Свету…
Я спокоен.
Да, назгул меня побери, я спокоен!
Чтоб все провалилось вместе с этой Книгой!
НАРН ИН-АЭГНОР — ПОВЕСТЬ О ЯРОМ ПЛАМЕНИ
— Брат!
Его пришлось окликнуть еще раз, прежде чем он оторвал взгляд от уже пустого серебряного кубка.
— Айканаро, о чем ты опять задумался? Ты что, не слушаешь меня?
— Нет, почему же, — неспешно ответил князь, медленно поднимая звездно-ясные глаза. — Я все слышал. И думал я именно о твоих словах, государь и брат мой.
— И что ты скажешь?
— Только то, что ты прав. Равно как и государь наш Ингол-до-финве. Моргот уже зализал раны, и затишье отнюдь не знак слабости. Он явно готовит удар. Нам, в Дортонионе, это видно лучше, чем кому-либо другому. Воздух тяжел от надвигающейся беды, и тени длинны. И трижды ты прав в том, что мы должны объединиться и нанести удар первыми. У нас достанет сил — было бы единство.
— Его-то и недостает… Но, может, все-таки мне удастся убедить сородичей. — Финрод тяжело и мрачно произнес это слово. — Людей мне уговаривать не приходится — они готовы биться.
— Может, и удастся. Кто не знает силы слова златогласого и златоустого Финарато! — Айканаро слегка усмехнулся — что-то болезненно-горькое таилось за этой усмешкой.