Страница:
— как поняла Элина, для того, чтобы поливать атакующих кипятком и горячей смолой. На башнях имелись вороты, позволявшие быстро поднять изнутри крепости тяжелый груз — те же котлы со смолой или камни. В общем, Элина ожидала худшего, хотя стена все равно была ниже роллендальской, не говоря уже о недостатках дерева по сравнению с камнем.
Оценив фортификационные качества, графиня устремила взор на восток, за реку. Ее путь лежал туда, но ни моста, ни иной переправы видно не было, да и обрывистый противоположный берег вид имел совершенно дикий и для переправы мало пригодный. Элина задала вопрос сопровождавшему ее воину, и тот ответил, что выше по течению, где другой берег не так крут, имеется паром. «А выстроить мост вы за столько лет так и не сподобились», — с неудовольствием подумала графиня и перевела взгляд на север, надеясь увидеть паром отсюда. Но увидела она нечто иное.
Город стоял в излучине; река огибала его с северо-востока. И вот как раз в этот момент из-за скрытого неровной грядой деревьев поворота показался острый нос судна, а затем оно выплыло целиком. Это была большая ладья с одним прямым парусом. Длинный ряд весел более-менее ритмично вздымался и вновь опускался в воду. Нос корабля был раскрашен в виде глазастой морды какого-то зверя, вдоль борта висели блестевшие, словно чешуя, щиты. Казалось, что по водной глади ползет удивительный многоногий монстр.
За первым кораблем показался второй. Суда заметили и на других башнях, слышны были тревожные крики дозорных.
— Тарсунцы, — с ненавистью сплюнул сопровождавший Элину лусит.
— Они, больше некому.
С севера послышались новые крики, в которых Элина не разобралась, но лусит понял, что одновременно с продолжавшими прибывать кораблями на опушке леса показались и наземные силы.
— Похоже, твоя служба начнется прямо сейчас, — сказал он Элине.
— Я должен вернуться к своим, — поспешно ответила она, опасаясь, что ее оставят здесь явочным порядком. — У нас свой командир.
Элина поспешно сбежала вниз по лестнице и помчалась к отведенному наемникам дому. Навстречу ей попадались луситы в полном вооружении, спешившие к стенам. Набатный колокол ронял на город свои мерные тяжелые удары.
Наемники были уже на улице и оживленно переговаривались. Некоторые осматривали свое оружие или подтягивали ремни и застежки доспехов.
— Вот наконец и ты, — недовольным тоном изрек Ральд. — Пошли, нас ждут.
— Что это значит? — обратилась Элина к Эйриху. — Мы нанялись к Микуте?
— Покинуть город сейчас все равно невозможно. Придется драться, — ответил тот. — А заплатить нам заплатят, если, конечно, город выстоит.
— Деньги сейчас интересуют меня не в первую очередь. Однако, если уж речь зашла об этом, получили ли вы то, что нам уже причитается?
— Только 10 крон аванса, — скривился Эйрих. — Ральд заявил, что нам заплатят, как только Штрудел окончательно договорится с князем и получит от него свое. А тут как раз началось нападение…
Ральд привел своих людей на двор, где накануне поставили повозки и где теперь луситы разбирали оружие — не только с повозок, но и из бараков, где размещался в том числе и местный арсенал (многие, впрочем, хранили свое боевое снаряжение по домам). Здесь же находился воевода, отдававший распоряжения группам защитников. Заметив бойцов Ральда, он велел отойти в сторону тем, кто хорошо стреляет из арбалетов. Капитан перевел приказ и сам сделал шаг в сторону. С ним отошло еще 9 человек. Эйрих хотел было шагнуть за ними, но взглянул на оставшуюся на месте Элину и передумал.
Рыцари Запада редко были хорошими арбалетчиками, ибо оружие это, поражающее на большом расстоянии, считалось неблагородным. Разумеется, это не мешало его широкому применению во всех западных армиях, но пользовались им в основном простые солдаты; благородные же дворяне (в том числе этими солдатами непосредственно командовавшие) предпочитали биться на своих традиционных мечах. Граф Айзендорг, считавший, что военные навыки лишними не бывают, обучил свою дочь обращению с арбалетом, но умения Элины в этой области заметно уступали ее искусству мечного боя.
Тех, кто не ушел с арбалетчиками, приписали к другому отряду; его командир, скептически взглянув на кожаные куртки Элины и Эйриха, посоветовал им выбрать себе доспехи. Элина не любила тяжелые панцири и ограничилась тем, что взяла себе шлем и небольшой круглый щит; Эйрих, тоже, по-видимому, не жаловавший тяжелую броню, облачился в луситскую кольчугу, надел шлем и взял щит побольше, ногтевидной формы. У луситских шлемов не было забрал; они оставляли большую часть лица открытой, лишь нос защищала смотревшая вниз металлическая стрелка. Элина нашла, что это удобнее, чем следить за обстановкой сквозь узкие щели или решетку забрала — хотя, конечно, за хороший обзор приходилось платить большей опасностью.
Группа, в которую вошли Элина и Эйрих, заняла позицию в верхнем помещении северо-восточной башни. Отсюда открывались выходы на стену, но там пока что расположились одни лучники. Черед мечников должен был настать позже, когда враги полезут на стены с помощью приставных лестниц. Лучники находились и внутри башни, изготовившись к стрельбе через узкие бойницы двух верхних этажей. Посему возможности смотреть наружу через бойницы у Элины не было, и она удовлетворяла свое любопытство, выглядывая то в один, то в другой из ведущих на стены проходов.
Шесть тарсунских ладей спустились по реке и встали вдоль городской стены, развернувшись поперек течения и закрепившись сброшенными с носа и кормы каменными якорями. На палубе у каждой можно было различить некое деревянное сооружение; вглядевшись, Элина поняла, что это катапульты. Как видно, не только чекневцы проявляли повышенный интерес к иностранным военным технологиям.
Меж тем с севера и северо-запада из леса выходили все новые сухопутные части. Проскакали на юг кавалеристы, довершая окружение города, вытягивались длинной шеренгой лучники, строились под своими хвостатыми знаменами пехотинцы, вооруженные мечами, копьями и боевыми топорами. Постепенно стало ясно, что тарсунцы вовсе не собираются сразу идти на штурм; они расположились на позициях вокруг города и теперь, как видно, отдыхали с дороги. Лес мешал оценить точное их количество, но, по всей видимости, одних только сухопутных сил было никак не меньше пяти тысяч.
Около двух часов прошло в томительном ожидании, прежде чем тарсунское войско пришло в движение. Тарсунцы наступали с трех сторон тремя колоннами. Это было тактически грамотное решение, ибо, с одной стороны, плотность стрельбы оборонявшихся ограничивалась количеством лучников, способных разместиться на стене — посему выгодно было наступать большими группами на узкие участки, а не идти на приступ по всему периметру стен. С другой стороны, не следовало сосредотачиваться на одном направлении, давая чекневцам возможность перебросить туда основные силы; атака с разных сторон держала их в напряжении повсюду и предоставляла штурмующим возможность для маневра непосредственно под стенами. Вперед шли тяжеловооруженные пехотинцы с длинными приставными лестницами, вперед шли лучники, неся дощатые или сплетенные из веток щиты от стрел; эти щиты были обильно смочены водой, дабы оборонявшиеся не подожгли их горящими стрелами. Кавалеристы пока что держались в отдалении — их черед должен был наступить после того, как пехотинцы тем или иным способом откроют проход в город.
А в это время возле установленных на ладьях катапульт суетились люди. Показались зажженные факелы. Почти сразу же рычаг одной из катапульт распрямился, выбрасывая высоко в воздух свой снаряд. Снаряд, оказавшийся не тяжелым каменным ядром, а запечатанным горшком, оставляя едва различимый дымный след, перелетел на большой высоте через стену и круто спикировал в город, разбившись о стену одного из домов и расплескав мгновенно вспыхнувшее содержимое. Взметнувшиеся языки пламени жадно облизывали сырую после многодневных дождей древесину, постепенно вгрызаясь в нее. Из дома выcкочили женщина и трое детей, они побежали с ведрами к колодцу. А через стену уже летели новые зажигательные снаряды… Вновь забил набатный колокол, на сей раз более частыми ударами оповещая горожан о новой опасности. Разумеется, не всякий горшок с горючей смесью попадал в цель — многие просто шлепались в грязь, и Элина подумала, что у просторного расположения домов есть еще одно преимущество. Один горшок угодил прямо в лежавшую свинью, и несчастное животное, превратившееся в живой факел, с истошным визгом помчалось по улице. Зато другой влетел в окно богатого дома, тут же вспыхнушего изнутри; столб пламени вырвался из печной трубы. Горожане высыпАли на улицы, выстраивались цепочками к колодцам, передавая друг другу ведра с водой. Где-то пламя удавалось затушить в зародыше, но в других местах оно, преодолев начальное сопротивление отсыревшего дерева и усилия людей, разгоралось, грозя перекинуться уже и на соседние дома. Элине не приходилось слышать, чтобы на Западе применялся столь эффективный горючий состав, и она удивленно спросила, откуда он у тарсунцев. Один из чекневцев ответил раздраженным тоном — находя, как видно, праздное любопытство чужеземца неуместным, когда внизу горел его родной город — что проклятые тарсунцы ходят на своих ладьях на юг, до самого Хурлуцкого моря, и там торгуют с выходцами с востока, щедро платя Курибай-хану за охранные грамоты. Элину подмывало спросить, что же мешает чекневцам, вместо того чтобы проклинать тарсунцев, выстроить собственные корабли и самим наладить торговлю с дальними странами, но она поняла, что лишь еще больше рассердит лусита, а вразумительного ответа не получит. Однако ей показалось странным, что западные купцы, совершавшие куда более дальние вояжи, до сих пор не разжились столь интересной для военных технологией. Хурлуцкое море лежало севернее Срединного и было, по сути, не морем, а большим соленым озером, и вокруг него, по представлениям западных географов, не было ничего, кроме степей диких кочевников и пустынь. Как видно, внутренние районы континента таили немало сюрпризов для западных путешественников, имевших представление главным образом о землях вдоль южного побережья материка.
Тем временем, пока катапульты обстреливали город, тарсунские войска подходили к стенам. Они еще были недосягаемы для луков защитников и шли свободно, не прикрываясь. Тут-то в них и полетели стрелы из арбалетов. Так как опытных арбалетчиков было только десять, а остальные были луситские лучники, впервые в жизни державшие западное оружие в руках, то большинство первых стрел летело куда угодно, только не в цель. Однако опыт лучников помог им быстро сориентироваться и с новым оружием, разобравшись, как целиться и какие брать поправки, и дальнейшая стрельба была уже более эффективной.
В рядах наступающих возникло замешательство и суета, но этот эффект был кратковременным. Осознав, что чекневцы владеют более дальнобойным метательным оружием, тарсунцы не обратились вспять, а продолжили идти вперед, теперь уже старательно прикрываясь щитами. Тем не менее, первые потери были ими понесены. Арбалетов, однако, было немного — всего шесть дюжин на весь город, и даже в руках более умелых стрелков они не смогли бы опрокинуть наступавшую армию. К тому же арбалеты, превосходя луки в эффективной дальности и меткости, проигрывали в скорострельности.
Наконец атакующие пересекли черту, за которой в дело вступили чекневские луки. Все новые тарсунцы тяжело валились в грязь, под ноги своим товарищам, или же сворачивали в сторону и брели назад, держась за раненое плечо или хромая. По оборонявшимся доселе не было выпущено ни одной стрелы
— ведь даже пользуясь луками того же класса, стоявшие на стене имели преимущество в дальности. Но еще несколько шагов — и тарсунские лучники стали занимать свои позиции, а пехотинцы устремились вперед бегом.
В отличие от своих чекневских оппонентов, которые могли разместиться на стене лишь в одну линию, тарсунские стрелки выстраивались в несколько рядов, что позволяло им обрушить на защитников стен куда более плотную стрельбу. Несмотря на щиты, не так уж мало из этих стрел нашло свою цель; особенно желанной мишенью для зорких тарсунских лучников были арбалетчики. Луситский воевода, впрочем, перед началом боя отдал остроумный приказ привязать каждый арбалет веревкой к вбитому в стену или стационарный щит гвоздю — дабы поверженный стрелок не ронял вниз дефицитное оружие. Идея срабатывала не всегда — не всякий падавший со стены выпускал оружие из рук, и оно просто ломалось — однако к тому времени, как штурмующие полезли вверх по приставленным лестницам, у некоторых арбалетов успел смениться уже второй хозяин.
Чекневские стрелки оставались на своих местах до последнего момента и продолжали бить по врагу, пока вышедшие из башен мечники бежали навстречу друг другу за их спинами; лишь когда шлемы первых штурмующих уже вот-вот должны были показаться над стеной, стрелки побежали к ближайшим башням, в то время как мечники делали шаг вперед, занимая освобождающиеся места. Стрельба со стороны нападавших тоже прекратилась — они боялись попасть по своим.
Но прежде, чем началась жестокая рубка на стенах, заскрипели вороты, наклоняя заранее приготовленные котлы, и из наклонных желобов хлынули на атакующих окутанные паром потоки кипятка. С дикими воплями обваренные люди валились с лестниц.
Однако тарсунские командиры учитывали такую возможность. Лестницы были длинными, тяжелыми и прочными, что позволяло прислонять их к стене с большим наклоном. Мало того, что такую лестницу фактически невозможно было оттолкнуть, так еще и кипяток — или, тем паче, смола — лились лишь на первого из штурмующих, до лезущих следом поток просто не доставал. Разумеется, подобную уловку не удалось бы применить при штурме, скажем, Роллендаля с его более высокими стенами.
Тем не менее, тем вторым на лестницах, которые теперь стали первыми, не хотелось разделить судьбу предшественников, попав под кипящие струи. Возникло некоторое замешательство. Нетерпеливые крики командиров снизу не производили должного впечатления, однако собственные товарищи напирали сзади, вынуждая продвигаться вперед. Вновь хлынул кипяток, однако это уже не было неожиданностью для штурмовавших, и горячие потоки разбивались о подставленные щиты. Брызги летели во все стороны, клубился пар, но большинство отделалось в худшем случае мелкими ожогами от разлетавшихся капель; однако были и те, кто по недостатку ловкости или везения получил сполна; они падали вниз или, что было хуже для нападавших, с воем шарахались назад, опрокидывая и сталкивая тех, кто лез вслед за ними. В этот момент над укреплениями западной стороны разнесся зычный голос какого-то кряжистого тарсунского богатыря, который, не церемонясь, спихнул с лестницы напиравшего на него в панике неудачника и, возвышаясь с воздетым мечом в облаках пара, возгласил во всю силу могучих легких:
— Кто там стушевался перед чекневскими собаками? Отплатим им за угощение! Тарсунь!
— Тарсууунь! — взревели на лестницах и внизу, и клич этот подхватили части, штурмовавшие стены с севера и с юга.
— Чекнев! — рявкнуло в ответ со стен.
С новой яростью нападавшие устремились вперед и прорвались на стены в нескольких местах. Закипела жестокая рубка.
Тем временем на востоке бойцы у катапульт изменили тактику — теперь они стремились поджечь не город за стеной, а саму стену. Меткость их оставляла желать лучшего; большинство снарядов по-прежнему перелетало через стену или падало на землю, не долетев. Но несколько горшков все же разбились о бревна стены; защитникам, однако, пока удавалось заливать огонь водой. Лучники, немногочисленные на восточной стене, ибо отсюда, с реки, штурма не предвиделось, с самого начала атаки пытались воздать тарсунцам их же монетой, пуская горящие стрелы в их ладьи; однако те стояли на якорях слишком далеко, и стрелы бессильно падали в воду. Затем, однако, чекневский воевода прислал на подмогу арбалетчиков, освободившихся после вынужденного отступления с других стен. Задача, впрочем, была непростой и для них; стрелы в большинстве своем по-прежнему не достигали цели, отнесенные ветром. Развернув свои суда перпендикулярно берегу, тарсунцы убили двух зайцев: во-первых, если бы катапульты были установлены поперек палубы, а не вдоль, то каждый выстрел раскачивал бы ладьи, а во-вторых, так стрелкам на стенах труднее было попасть. Тем не менее, некоторые стрелы втыкались в палубы или, что было более опасно, в борта; однако тарсунцы были начеку и затаптывали огонь или заливали водой из ведер.
Элине, однако, было не до наблюдений за событиями на реке: вместе с другими она дралась на северной стене. Ей приходилось нелегко: на стене было мало места для маневра, здесь нужен был иной стиль — стиль тяжеловооруженного воина, тупо обрушивающего могучие удары на каждый показавшийся над гребнем шишак шлема. Тем не менее, первого врага ей удалось сразить прямым ударом меча в незащищенное горло, а второго, уже почти забравшегося — оглушить ударом щита; третий влез-таки на стену и вынудил ее отступить вправо, но при этом повернулся к ней лицом, чем немедленно воспользовался дравшийся рядом Эйрих, нанесший ему удар в спину и успевший вновь развернуться к собственному противнику. Элина едва успела вернуться на свое место, чтобы с размаху скрестить мечи с четвертым тарсунцем; худшая сталь луситского клинка не выдержала столкновения с западным мечом и сломалась, но удар был так силен, что у Элины заныла кисть; боль отдалась даже в локте. Лусит, оставшись без оружия, прикрылся щитом и быстро нагнулся за валявшимся на стене мечом своего предшественника. И пожалуй что щит защитил бы его от ожидавшегося рубящего удара сверху, но Элина, чья рука еще не отошла, применила совсем не рыцарский прием, с силой пнув тарсунца сапогом под зад. Тот не удержал равновесия и свалился со стены внутрь крепости. Та же участь ждала и пятого тарсунца, когда Элина, поднырнув под его меч, рубанула его по ногам. Краем глаза она заметила, как Эйрих с натугой поднял облаченное в доспехи тело своего только что поверженного врага и кинул его со стены навстречу новым штурмующим; судя по донесшимся крикам, это сбросило с лестницы двоих.
Но если Элине и Эйриху удавалось пока сдерживать натиск, то не на всем протяжении стены дела защитников обстояли столь же успешно. Правее тарсунцам удалось уже захватить часть стены; трое их орудовали мечами, расширяя свой участок, куда уже взбирался по лестнице четвертый. Элина и Эйрих, таким образом, оказывались отрезаны от ближайшей башни; аналогичный успех тарсунцев слева сделал бы их положение почти безнадежным. Эйрих, умудрявшийся не только разбираться со своими непосредственными противниками, но и следить за общим ходом боя, заметил это и скомандовал отходить влево. В чекневском войске он был никто, но такова была сила его властного голоса, что бившиеся по соседству защитники послушались его, словно законного командира. Остальные увидели пятившихся на них соседей и тоже подались к левой башне; отступление почти сразу превратилось в бегство. Уже прорвавшиеся было на стену слева двое тарсунцев оступили обратно на лестницу, видя, что им отдают стену без боя. Чекневцы справа, увидев происходящее, тоже побежали к своей башне.
Однако столь поспешное оставление позиции — более поспешное, чем ожидал начавший его Эйрих, в результате едва не отставший вместе с Элиной — не было результатом паники; то был заранее отработанный тактический прием. Тарсунцы радостно хлынули на стену, но дальше им дороги не было: проход в каждую из башен был перекрыт тяжелым бревном, из-за которого стреляли лучники и торчали острые копья. Другие лучники меж тем уже стояли внизу, внутри крепости, и расстреливали тарсунцев, которым внутренняя сторона стены не предоставляла никакого укрытия.
Атакующие попытались было взять штурмом хоть одну из башен, но это было безнадежно: ширина стены позволяла атаковать проход не более чем двоим одновременно, в то время как их в упор били из луков и копьями, а мощное бревно не позволяло навалиться массой, когда мертвые служат щитом давящим сзади живым. Немыслимо было также и перетащить через стену лестницы и спуститься по ним внутрь города, где уже поджидали чекневцы; они бы даже не позволили тарсунцам достичь земли — лестницы, переброшенные на эту сторону, были бы просто выбиты из-под атакующих. Меж тем новые тарсунцы еще лезли по инерции на стену, делая толпу все более плотной, к вящей радости лучников.
В конечном счете, потоптавшись растерянно на стене и потеряв за несколько минут почти сотню бойцов, тарсунцы вынуждены были отступить. Пехота поспешно отошла к лесу вместе со своими лучниками, сопровождаемая стрелами со стен и насмешливыми криками чекневцев, состоявшими по большей части из слов, которым Эйрих Элину не учил.
Так обстояли дела на севере. На юге защитники города отбили все попытки тарсунцев влезть на стену. Наибольших успехов нападавшие достигли на западе; здесь им удалось утвердиться на стене сразу в нескольких местах и перебить отрезанных от башен защитников. Но дальше они оказались в той же ловушке, что и их северные товарищи. Однако командир западных, должно быть, предвидел такую возможность, потому что его бойцы попытались спуститься в город не по лестницам, а по веревкам. Но им было просто некуда приземлиться — снизу их встречал лес копий. Тем не менее, тарсунцы не сдавались и попытались решить проблему, сбрасывая на копья трупы оставшихся на стене чекневцев и своих убитых лучниками товарищей. Чекневцы, однако, стояли под стеной не сгрудившись, а достаточно свободно, и им, как правило, хватало ловкости увернуться от мертвого и тут же встретить копьем живого. Все же некоторым тарсунцам удалось спуститься и продолжить бой на земле; но, окруженные со всех сторон, они не смогли развить успех и были перебиты. Больше всего хлопот защитникам доставил тот самый богатырь, что воодушевил своих товарищей в начале боя; даже когда пали все, кто спустился вместе с ним, он продолжал ломиться сквозь ряды чекневцев, словно разъяренный медведь, подминающий охотников, с ног до головы покрытый своей и чужой кровью, с тяжелым мечом в одной руке и топором в другой. Он сумел пробиться к воротам, но открыть их все же не смог; вцепившись в засов, он вынужден был выпустить меч и был окончательно изрублен. Его подвиг вдохновил тарсунцев на продолжение захлебнувшегося было штурма; казалось, что победа близка, и все новые бойцы переправлялись через стену. Однако с каждой минутой внизу собиралось все больше чекневских копейщиков и мечников, и атаковавшим так и не удалось захватить плацдарм у стены, куда можно было бы переправить силы, достаточные для захвата ворот изнутри. В конечном итоге, понеся большие потери и узнав, что на других направлениях атака давно отбита, тарсунцы отступили и здесь.
Таким образом, город выдержал первый штурм. Чекневцы, кто весело, кто устало, поздравляли друг друга, хлопали по спинам, утирали кровь и пот и жадными глотками пили холодную воду из ковшей. Кто-то, стараясь не морщиться, перевязывал легкие раны, кто-то, скептически осмотрев иззубренный меч и побитый доспех, ворошил мертвых врагов на предмет подходящих трофеев. Брать у своих покойников не позволял обычай; луситские верования предписывали хоронить доблестно бившегося воина в его броне и с его оружием. Элина едва сдержала возмущение, узнав о подобной глупости. На Западе, правда, тоже случалось, что именной меч прославленного рыцаря хоронили вместе с ним — при условии, что у него не осталось наследников; но ведь то касалось легендарных героев, а не простых солдат. «Похоже, эта страна чересчур богата металлом», — пробурчала графиня. Интересно, что такое отношение к своим мертвецам не помешало тарсунцам сбрасывать их на чекневские копья; впрочем, тут не было противоречия — если живой боец подставляет свою плоть под вражеское железо ради победы своих, почему то же не делать и мертвому?
Еще до того, как тарсунцы отступились от западной стены, прекратили обстрел катапульты: запасы снарядов с горючим составом были не бесконечны. Им так и не удалось поджечь городские укрепления, однако в самом городе пожары по-прежнему полыхали, и кое-где огонь уже перекинулся на соседние строения. В иных местах жители, бросив тщетные попытки спасти уже охваченные пламенем дома, активно поливали водой соседние, в надежде уберечь хоть их. Некоторые пожары удалось уже потушить, или же они гасли сами, сожрав всю доступную пищу. В целом было похоже, что восточной части города не избежать серьезного урона, но на Чекнев в целом огонь не распространится.
В огне погибло около полутора десятков человек, в основном старики и дети. Чекневское войско потеряло 68 бойцов, включая серьезно раненых (в том числе погибли пятеро западных наемников). Потери противника оказались почти вшестеро больше. Однако тарсунская дружина все еще численно превосходила чекневскую, и было вполне очевидно, что за первым штурмом последует второй.
Оценив фортификационные качества, графиня устремила взор на восток, за реку. Ее путь лежал туда, но ни моста, ни иной переправы видно не было, да и обрывистый противоположный берег вид имел совершенно дикий и для переправы мало пригодный. Элина задала вопрос сопровождавшему ее воину, и тот ответил, что выше по течению, где другой берег не так крут, имеется паром. «А выстроить мост вы за столько лет так и не сподобились», — с неудовольствием подумала графиня и перевела взгляд на север, надеясь увидеть паром отсюда. Но увидела она нечто иное.
Город стоял в излучине; река огибала его с северо-востока. И вот как раз в этот момент из-за скрытого неровной грядой деревьев поворота показался острый нос судна, а затем оно выплыло целиком. Это была большая ладья с одним прямым парусом. Длинный ряд весел более-менее ритмично вздымался и вновь опускался в воду. Нос корабля был раскрашен в виде глазастой морды какого-то зверя, вдоль борта висели блестевшие, словно чешуя, щиты. Казалось, что по водной глади ползет удивительный многоногий монстр.
За первым кораблем показался второй. Суда заметили и на других башнях, слышны были тревожные крики дозорных.
— Тарсунцы, — с ненавистью сплюнул сопровождавший Элину лусит.
— Они, больше некому.
С севера послышались новые крики, в которых Элина не разобралась, но лусит понял, что одновременно с продолжавшими прибывать кораблями на опушке леса показались и наземные силы.
— Похоже, твоя служба начнется прямо сейчас, — сказал он Элине.
— Я должен вернуться к своим, — поспешно ответила она, опасаясь, что ее оставят здесь явочным порядком. — У нас свой командир.
Элина поспешно сбежала вниз по лестнице и помчалась к отведенному наемникам дому. Навстречу ей попадались луситы в полном вооружении, спешившие к стенам. Набатный колокол ронял на город свои мерные тяжелые удары.
Наемники были уже на улице и оживленно переговаривались. Некоторые осматривали свое оружие или подтягивали ремни и застежки доспехов.
— Вот наконец и ты, — недовольным тоном изрек Ральд. — Пошли, нас ждут.
— Что это значит? — обратилась Элина к Эйриху. — Мы нанялись к Микуте?
— Покинуть город сейчас все равно невозможно. Придется драться, — ответил тот. — А заплатить нам заплатят, если, конечно, город выстоит.
— Деньги сейчас интересуют меня не в первую очередь. Однако, если уж речь зашла об этом, получили ли вы то, что нам уже причитается?
— Только 10 крон аванса, — скривился Эйрих. — Ральд заявил, что нам заплатят, как только Штрудел окончательно договорится с князем и получит от него свое. А тут как раз началось нападение…
Ральд привел своих людей на двор, где накануне поставили повозки и где теперь луситы разбирали оружие — не только с повозок, но и из бараков, где размещался в том числе и местный арсенал (многие, впрочем, хранили свое боевое снаряжение по домам). Здесь же находился воевода, отдававший распоряжения группам защитников. Заметив бойцов Ральда, он велел отойти в сторону тем, кто хорошо стреляет из арбалетов. Капитан перевел приказ и сам сделал шаг в сторону. С ним отошло еще 9 человек. Эйрих хотел было шагнуть за ними, но взглянул на оставшуюся на месте Элину и передумал.
Рыцари Запада редко были хорошими арбалетчиками, ибо оружие это, поражающее на большом расстоянии, считалось неблагородным. Разумеется, это не мешало его широкому применению во всех западных армиях, но пользовались им в основном простые солдаты; благородные же дворяне (в том числе этими солдатами непосредственно командовавшие) предпочитали биться на своих традиционных мечах. Граф Айзендорг, считавший, что военные навыки лишними не бывают, обучил свою дочь обращению с арбалетом, но умения Элины в этой области заметно уступали ее искусству мечного боя.
Тех, кто не ушел с арбалетчиками, приписали к другому отряду; его командир, скептически взглянув на кожаные куртки Элины и Эйриха, посоветовал им выбрать себе доспехи. Элина не любила тяжелые панцири и ограничилась тем, что взяла себе шлем и небольшой круглый щит; Эйрих, тоже, по-видимому, не жаловавший тяжелую броню, облачился в луситскую кольчугу, надел шлем и взял щит побольше, ногтевидной формы. У луситских шлемов не было забрал; они оставляли большую часть лица открытой, лишь нос защищала смотревшая вниз металлическая стрелка. Элина нашла, что это удобнее, чем следить за обстановкой сквозь узкие щели или решетку забрала — хотя, конечно, за хороший обзор приходилось платить большей опасностью.
Группа, в которую вошли Элина и Эйрих, заняла позицию в верхнем помещении северо-восточной башни. Отсюда открывались выходы на стену, но там пока что расположились одни лучники. Черед мечников должен был настать позже, когда враги полезут на стены с помощью приставных лестниц. Лучники находились и внутри башни, изготовившись к стрельбе через узкие бойницы двух верхних этажей. Посему возможности смотреть наружу через бойницы у Элины не было, и она удовлетворяла свое любопытство, выглядывая то в один, то в другой из ведущих на стены проходов.
Шесть тарсунских ладей спустились по реке и встали вдоль городской стены, развернувшись поперек течения и закрепившись сброшенными с носа и кормы каменными якорями. На палубе у каждой можно было различить некое деревянное сооружение; вглядевшись, Элина поняла, что это катапульты. Как видно, не только чекневцы проявляли повышенный интерес к иностранным военным технологиям.
Меж тем с севера и северо-запада из леса выходили все новые сухопутные части. Проскакали на юг кавалеристы, довершая окружение города, вытягивались длинной шеренгой лучники, строились под своими хвостатыми знаменами пехотинцы, вооруженные мечами, копьями и боевыми топорами. Постепенно стало ясно, что тарсунцы вовсе не собираются сразу идти на штурм; они расположились на позициях вокруг города и теперь, как видно, отдыхали с дороги. Лес мешал оценить точное их количество, но, по всей видимости, одних только сухопутных сил было никак не меньше пяти тысяч.
Около двух часов прошло в томительном ожидании, прежде чем тарсунское войско пришло в движение. Тарсунцы наступали с трех сторон тремя колоннами. Это было тактически грамотное решение, ибо, с одной стороны, плотность стрельбы оборонявшихся ограничивалась количеством лучников, способных разместиться на стене — посему выгодно было наступать большими группами на узкие участки, а не идти на приступ по всему периметру стен. С другой стороны, не следовало сосредотачиваться на одном направлении, давая чекневцам возможность перебросить туда основные силы; атака с разных сторон держала их в напряжении повсюду и предоставляла штурмующим возможность для маневра непосредственно под стенами. Вперед шли тяжеловооруженные пехотинцы с длинными приставными лестницами, вперед шли лучники, неся дощатые или сплетенные из веток щиты от стрел; эти щиты были обильно смочены водой, дабы оборонявшиеся не подожгли их горящими стрелами. Кавалеристы пока что держались в отдалении — их черед должен был наступить после того, как пехотинцы тем или иным способом откроют проход в город.
А в это время возле установленных на ладьях катапульт суетились люди. Показались зажженные факелы. Почти сразу же рычаг одной из катапульт распрямился, выбрасывая высоко в воздух свой снаряд. Снаряд, оказавшийся не тяжелым каменным ядром, а запечатанным горшком, оставляя едва различимый дымный след, перелетел на большой высоте через стену и круто спикировал в город, разбившись о стену одного из домов и расплескав мгновенно вспыхнувшее содержимое. Взметнувшиеся языки пламени жадно облизывали сырую после многодневных дождей древесину, постепенно вгрызаясь в нее. Из дома выcкочили женщина и трое детей, они побежали с ведрами к колодцу. А через стену уже летели новые зажигательные снаряды… Вновь забил набатный колокол, на сей раз более частыми ударами оповещая горожан о новой опасности. Разумеется, не всякий горшок с горючей смесью попадал в цель — многие просто шлепались в грязь, и Элина подумала, что у просторного расположения домов есть еще одно преимущество. Один горшок угодил прямо в лежавшую свинью, и несчастное животное, превратившееся в живой факел, с истошным визгом помчалось по улице. Зато другой влетел в окно богатого дома, тут же вспыхнушего изнутри; столб пламени вырвался из печной трубы. Горожане высыпАли на улицы, выстраивались цепочками к колодцам, передавая друг другу ведра с водой. Где-то пламя удавалось затушить в зародыше, но в других местах оно, преодолев начальное сопротивление отсыревшего дерева и усилия людей, разгоралось, грозя перекинуться уже и на соседние дома. Элине не приходилось слышать, чтобы на Западе применялся столь эффективный горючий состав, и она удивленно спросила, откуда он у тарсунцев. Один из чекневцев ответил раздраженным тоном — находя, как видно, праздное любопытство чужеземца неуместным, когда внизу горел его родной город — что проклятые тарсунцы ходят на своих ладьях на юг, до самого Хурлуцкого моря, и там торгуют с выходцами с востока, щедро платя Курибай-хану за охранные грамоты. Элину подмывало спросить, что же мешает чекневцам, вместо того чтобы проклинать тарсунцев, выстроить собственные корабли и самим наладить торговлю с дальними странами, но она поняла, что лишь еще больше рассердит лусита, а вразумительного ответа не получит. Однако ей показалось странным, что западные купцы, совершавшие куда более дальние вояжи, до сих пор не разжились столь интересной для военных технологией. Хурлуцкое море лежало севернее Срединного и было, по сути, не морем, а большим соленым озером, и вокруг него, по представлениям западных географов, не было ничего, кроме степей диких кочевников и пустынь. Как видно, внутренние районы континента таили немало сюрпризов для западных путешественников, имевших представление главным образом о землях вдоль южного побережья материка.
Тем временем, пока катапульты обстреливали город, тарсунские войска подходили к стенам. Они еще были недосягаемы для луков защитников и шли свободно, не прикрываясь. Тут-то в них и полетели стрелы из арбалетов. Так как опытных арбалетчиков было только десять, а остальные были луситские лучники, впервые в жизни державшие западное оружие в руках, то большинство первых стрел летело куда угодно, только не в цель. Однако опыт лучников помог им быстро сориентироваться и с новым оружием, разобравшись, как целиться и какие брать поправки, и дальнейшая стрельба была уже более эффективной.
В рядах наступающих возникло замешательство и суета, но этот эффект был кратковременным. Осознав, что чекневцы владеют более дальнобойным метательным оружием, тарсунцы не обратились вспять, а продолжили идти вперед, теперь уже старательно прикрываясь щитами. Тем не менее, первые потери были ими понесены. Арбалетов, однако, было немного — всего шесть дюжин на весь город, и даже в руках более умелых стрелков они не смогли бы опрокинуть наступавшую армию. К тому же арбалеты, превосходя луки в эффективной дальности и меткости, проигрывали в скорострельности.
Наконец атакующие пересекли черту, за которой в дело вступили чекневские луки. Все новые тарсунцы тяжело валились в грязь, под ноги своим товарищам, или же сворачивали в сторону и брели назад, держась за раненое плечо или хромая. По оборонявшимся доселе не было выпущено ни одной стрелы
— ведь даже пользуясь луками того же класса, стоявшие на стене имели преимущество в дальности. Но еще несколько шагов — и тарсунские лучники стали занимать свои позиции, а пехотинцы устремились вперед бегом.
В отличие от своих чекневских оппонентов, которые могли разместиться на стене лишь в одну линию, тарсунские стрелки выстраивались в несколько рядов, что позволяло им обрушить на защитников стен куда более плотную стрельбу. Несмотря на щиты, не так уж мало из этих стрел нашло свою цель; особенно желанной мишенью для зорких тарсунских лучников были арбалетчики. Луситский воевода, впрочем, перед началом боя отдал остроумный приказ привязать каждый арбалет веревкой к вбитому в стену или стационарный щит гвоздю — дабы поверженный стрелок не ронял вниз дефицитное оружие. Идея срабатывала не всегда — не всякий падавший со стены выпускал оружие из рук, и оно просто ломалось — однако к тому времени, как штурмующие полезли вверх по приставленным лестницам, у некоторых арбалетов успел смениться уже второй хозяин.
Чекневские стрелки оставались на своих местах до последнего момента и продолжали бить по врагу, пока вышедшие из башен мечники бежали навстречу друг другу за их спинами; лишь когда шлемы первых штурмующих уже вот-вот должны были показаться над стеной, стрелки побежали к ближайшим башням, в то время как мечники делали шаг вперед, занимая освобождающиеся места. Стрельба со стороны нападавших тоже прекратилась — они боялись попасть по своим.
Но прежде, чем началась жестокая рубка на стенах, заскрипели вороты, наклоняя заранее приготовленные котлы, и из наклонных желобов хлынули на атакующих окутанные паром потоки кипятка. С дикими воплями обваренные люди валились с лестниц.
Однако тарсунские командиры учитывали такую возможность. Лестницы были длинными, тяжелыми и прочными, что позволяло прислонять их к стене с большим наклоном. Мало того, что такую лестницу фактически невозможно было оттолкнуть, так еще и кипяток — или, тем паче, смола — лились лишь на первого из штурмующих, до лезущих следом поток просто не доставал. Разумеется, подобную уловку не удалось бы применить при штурме, скажем, Роллендаля с его более высокими стенами.
Тем не менее, тем вторым на лестницах, которые теперь стали первыми, не хотелось разделить судьбу предшественников, попав под кипящие струи. Возникло некоторое замешательство. Нетерпеливые крики командиров снизу не производили должного впечатления, однако собственные товарищи напирали сзади, вынуждая продвигаться вперед. Вновь хлынул кипяток, однако это уже не было неожиданностью для штурмовавших, и горячие потоки разбивались о подставленные щиты. Брызги летели во все стороны, клубился пар, но большинство отделалось в худшем случае мелкими ожогами от разлетавшихся капель; однако были и те, кто по недостатку ловкости или везения получил сполна; они падали вниз или, что было хуже для нападавших, с воем шарахались назад, опрокидывая и сталкивая тех, кто лез вслед за ними. В этот момент над укреплениями западной стороны разнесся зычный голос какого-то кряжистого тарсунского богатыря, который, не церемонясь, спихнул с лестницы напиравшего на него в панике неудачника и, возвышаясь с воздетым мечом в облаках пара, возгласил во всю силу могучих легких:
— Кто там стушевался перед чекневскими собаками? Отплатим им за угощение! Тарсунь!
— Тарсууунь! — взревели на лестницах и внизу, и клич этот подхватили части, штурмовавшие стены с севера и с юга.
— Чекнев! — рявкнуло в ответ со стен.
С новой яростью нападавшие устремились вперед и прорвались на стены в нескольких местах. Закипела жестокая рубка.
Тем временем на востоке бойцы у катапульт изменили тактику — теперь они стремились поджечь не город за стеной, а саму стену. Меткость их оставляла желать лучшего; большинство снарядов по-прежнему перелетало через стену или падало на землю, не долетев. Но несколько горшков все же разбились о бревна стены; защитникам, однако, пока удавалось заливать огонь водой. Лучники, немногочисленные на восточной стене, ибо отсюда, с реки, штурма не предвиделось, с самого начала атаки пытались воздать тарсунцам их же монетой, пуская горящие стрелы в их ладьи; однако те стояли на якорях слишком далеко, и стрелы бессильно падали в воду. Затем, однако, чекневский воевода прислал на подмогу арбалетчиков, освободившихся после вынужденного отступления с других стен. Задача, впрочем, была непростой и для них; стрелы в большинстве своем по-прежнему не достигали цели, отнесенные ветром. Развернув свои суда перпендикулярно берегу, тарсунцы убили двух зайцев: во-первых, если бы катапульты были установлены поперек палубы, а не вдоль, то каждый выстрел раскачивал бы ладьи, а во-вторых, так стрелкам на стенах труднее было попасть. Тем не менее, некоторые стрелы втыкались в палубы или, что было более опасно, в борта; однако тарсунцы были начеку и затаптывали огонь или заливали водой из ведер.
Элине, однако, было не до наблюдений за событиями на реке: вместе с другими она дралась на северной стене. Ей приходилось нелегко: на стене было мало места для маневра, здесь нужен был иной стиль — стиль тяжеловооруженного воина, тупо обрушивающего могучие удары на каждый показавшийся над гребнем шишак шлема. Тем не менее, первого врага ей удалось сразить прямым ударом меча в незащищенное горло, а второго, уже почти забравшегося — оглушить ударом щита; третий влез-таки на стену и вынудил ее отступить вправо, но при этом повернулся к ней лицом, чем немедленно воспользовался дравшийся рядом Эйрих, нанесший ему удар в спину и успевший вновь развернуться к собственному противнику. Элина едва успела вернуться на свое место, чтобы с размаху скрестить мечи с четвертым тарсунцем; худшая сталь луситского клинка не выдержала столкновения с западным мечом и сломалась, но удар был так силен, что у Элины заныла кисть; боль отдалась даже в локте. Лусит, оставшись без оружия, прикрылся щитом и быстро нагнулся за валявшимся на стене мечом своего предшественника. И пожалуй что щит защитил бы его от ожидавшегося рубящего удара сверху, но Элина, чья рука еще не отошла, применила совсем не рыцарский прием, с силой пнув тарсунца сапогом под зад. Тот не удержал равновесия и свалился со стены внутрь крепости. Та же участь ждала и пятого тарсунца, когда Элина, поднырнув под его меч, рубанула его по ногам. Краем глаза она заметила, как Эйрих с натугой поднял облаченное в доспехи тело своего только что поверженного врага и кинул его со стены навстречу новым штурмующим; судя по донесшимся крикам, это сбросило с лестницы двоих.
Но если Элине и Эйриху удавалось пока сдерживать натиск, то не на всем протяжении стены дела защитников обстояли столь же успешно. Правее тарсунцам удалось уже захватить часть стены; трое их орудовали мечами, расширяя свой участок, куда уже взбирался по лестнице четвертый. Элина и Эйрих, таким образом, оказывались отрезаны от ближайшей башни; аналогичный успех тарсунцев слева сделал бы их положение почти безнадежным. Эйрих, умудрявшийся не только разбираться со своими непосредственными противниками, но и следить за общим ходом боя, заметил это и скомандовал отходить влево. В чекневском войске он был никто, но такова была сила его властного голоса, что бившиеся по соседству защитники послушались его, словно законного командира. Остальные увидели пятившихся на них соседей и тоже подались к левой башне; отступление почти сразу превратилось в бегство. Уже прорвавшиеся было на стену слева двое тарсунцев оступили обратно на лестницу, видя, что им отдают стену без боя. Чекневцы справа, увидев происходящее, тоже побежали к своей башне.
Однако столь поспешное оставление позиции — более поспешное, чем ожидал начавший его Эйрих, в результате едва не отставший вместе с Элиной — не было результатом паники; то был заранее отработанный тактический прием. Тарсунцы радостно хлынули на стену, но дальше им дороги не было: проход в каждую из башен был перекрыт тяжелым бревном, из-за которого стреляли лучники и торчали острые копья. Другие лучники меж тем уже стояли внизу, внутри крепости, и расстреливали тарсунцев, которым внутренняя сторона стены не предоставляла никакого укрытия.
Атакующие попытались было взять штурмом хоть одну из башен, но это было безнадежно: ширина стены позволяла атаковать проход не более чем двоим одновременно, в то время как их в упор били из луков и копьями, а мощное бревно не позволяло навалиться массой, когда мертвые служат щитом давящим сзади живым. Немыслимо было также и перетащить через стену лестницы и спуститься по ним внутрь города, где уже поджидали чекневцы; они бы даже не позволили тарсунцам достичь земли — лестницы, переброшенные на эту сторону, были бы просто выбиты из-под атакующих. Меж тем новые тарсунцы еще лезли по инерции на стену, делая толпу все более плотной, к вящей радости лучников.
В конечном счете, потоптавшись растерянно на стене и потеряв за несколько минут почти сотню бойцов, тарсунцы вынуждены были отступить. Пехота поспешно отошла к лесу вместе со своими лучниками, сопровождаемая стрелами со стен и насмешливыми криками чекневцев, состоявшими по большей части из слов, которым Эйрих Элину не учил.
Так обстояли дела на севере. На юге защитники города отбили все попытки тарсунцев влезть на стену. Наибольших успехов нападавшие достигли на западе; здесь им удалось утвердиться на стене сразу в нескольких местах и перебить отрезанных от башен защитников. Но дальше они оказались в той же ловушке, что и их северные товарищи. Однако командир западных, должно быть, предвидел такую возможность, потому что его бойцы попытались спуститься в город не по лестницам, а по веревкам. Но им было просто некуда приземлиться — снизу их встречал лес копий. Тем не менее, тарсунцы не сдавались и попытались решить проблему, сбрасывая на копья трупы оставшихся на стене чекневцев и своих убитых лучниками товарищей. Чекневцы, однако, стояли под стеной не сгрудившись, а достаточно свободно, и им, как правило, хватало ловкости увернуться от мертвого и тут же встретить копьем живого. Все же некоторым тарсунцам удалось спуститься и продолжить бой на земле; но, окруженные со всех сторон, они не смогли развить успех и были перебиты. Больше всего хлопот защитникам доставил тот самый богатырь, что воодушевил своих товарищей в начале боя; даже когда пали все, кто спустился вместе с ним, он продолжал ломиться сквозь ряды чекневцев, словно разъяренный медведь, подминающий охотников, с ног до головы покрытый своей и чужой кровью, с тяжелым мечом в одной руке и топором в другой. Он сумел пробиться к воротам, но открыть их все же не смог; вцепившись в засов, он вынужден был выпустить меч и был окончательно изрублен. Его подвиг вдохновил тарсунцев на продолжение захлебнувшегося было штурма; казалось, что победа близка, и все новые бойцы переправлялись через стену. Однако с каждой минутой внизу собиралось все больше чекневских копейщиков и мечников, и атаковавшим так и не удалось захватить плацдарм у стены, куда можно было бы переправить силы, достаточные для захвата ворот изнутри. В конечном итоге, понеся большие потери и узнав, что на других направлениях атака давно отбита, тарсунцы отступили и здесь.
Таким образом, город выдержал первый штурм. Чекневцы, кто весело, кто устало, поздравляли друг друга, хлопали по спинам, утирали кровь и пот и жадными глотками пили холодную воду из ковшей. Кто-то, стараясь не морщиться, перевязывал легкие раны, кто-то, скептически осмотрев иззубренный меч и побитый доспех, ворошил мертвых врагов на предмет подходящих трофеев. Брать у своих покойников не позволял обычай; луситские верования предписывали хоронить доблестно бившегося воина в его броне и с его оружием. Элина едва сдержала возмущение, узнав о подобной глупости. На Западе, правда, тоже случалось, что именной меч прославленного рыцаря хоронили вместе с ним — при условии, что у него не осталось наследников; но ведь то касалось легендарных героев, а не простых солдат. «Похоже, эта страна чересчур богата металлом», — пробурчала графиня. Интересно, что такое отношение к своим мертвецам не помешало тарсунцам сбрасывать их на чекневские копья; впрочем, тут не было противоречия — если живой боец подставляет свою плоть под вражеское железо ради победы своих, почему то же не делать и мертвому?
Еще до того, как тарсунцы отступились от западной стены, прекратили обстрел катапульты: запасы снарядов с горючим составом были не бесконечны. Им так и не удалось поджечь городские укрепления, однако в самом городе пожары по-прежнему полыхали, и кое-где огонь уже перекинулся на соседние строения. В иных местах жители, бросив тщетные попытки спасти уже охваченные пламенем дома, активно поливали водой соседние, в надежде уберечь хоть их. Некоторые пожары удалось уже потушить, или же они гасли сами, сожрав всю доступную пищу. В целом было похоже, что восточной части города не избежать серьезного урона, но на Чекнев в целом огонь не распространится.
В огне погибло около полутора десятков человек, в основном старики и дети. Чекневское войско потеряло 68 бойцов, включая серьезно раненых (в том числе погибли пятеро западных наемников). Потери противника оказались почти вшестеро больше. Однако тарсунская дружина все еще численно превосходила чекневскую, и было вполне очевидно, что за первым штурмом последует второй.