Соседи его, видите ли, не обидят!... Убей меня, не понимаю, при чем тут
вообще ты. Кто ты такой? Тебя там нет, в конце концов, оглянись, где ты...
Ладно, - теперь уже Богдан махнул на Васю. Вынырнул из плеч, крякнув,
отрегулировал голос на нормальный тембр, - Ладно. Тут, я вижу, мне что-то
недосягаемо. Тут мы в разных плоскостях. Ты мне ответь на простой, очень
простой, простейший вопрос: у тебя кум есть?
- Ну, есть. - Вася врубился в ситуацию, и чтобы не споткнуться об
очередное "колено" Богдановых рассуждений, тут же пояснил: - Кум у меня
отличный человек и живет далеко, в соседнем совхозе. Километров за двадцать.
И то если по лесу, напрямую.
Богдану этого и надо:
- Удивляюсь, Вася, твоей наивности. Нет... Нет! Ничего не буду тебе
говорить. Не в моих правилах. Только на себе, так и быть, покажу. Хоть это
и, говорят, плохая примета. Ну, уж, ладно...
- Как хочешь, - Вася хохотнул, как обычно, без улыбки.
- Что бы я, к примеру, Вася, делал, если бы у меня в соседней деревне
жила-была кума, а? Золотая кума, у которой, понимаешь, муж, в полугодичных
командировках пропадает? Безжалостно, заметь, пропадает. И при этом, как он,
этот бесчеловечный супруг, сам иногда признается, ни о чем - ты
представляешь: ни о чем!.. - не думает. А? И при всем этом мне до нее, до
кумы, - каких-нибудь пару десятков верст по... по лесу, болоту, пустыне
Кара-кум! Да я на мотоцикле, на ишаке, на воздушном шаре, Вася, на плоту
какого-нибудь Тура Хейердала - обязательно прибуду проведать мою драгоценную
куму. Молчи, Вася, молчи! Если хочешь знать, только честно, без обиды: да
плевать я хотел на моего так называемого кума! Да я отрекаюсь от него, если
хочешь знать! Пусть я вероломный Брут, пусть... Но кума, Вася, для меня в
такой ситуации - святая в своей непорочной желанности женщина. Я к ней, как
зомби, - приеду, приду, приплыву, приползу!...
Богдана понесло. Уже с минуту его глаза почти не открывались. Это
походило на транс. Он уже почти выкрикивал:
- Кто? Соседи? Не увидят. Я поздно вечером приду. Тесть? Стакан
самогона моя кума милая своему тестю нальет - граненый стакан! Два! Будет
спать, как убитый. Теща? Родная кровь - не выдаст доченьку, и всегда поймет!
Что? Устала после дойки? Расскажи об этом Назару, посреди ташкентского
базару! С устатку - самое то!...
Василий, взяв со стола пачку папирос, оделся и вышел на воздух.
После приезда с северной командировки я уволился из наладочного
управления. Перешел работать в НИИ, о чем до сих пор не жалею.
Встреча с Богданом произошла через несколько лет, в Сочи, где мне
довелось отдыхать. Как потом выяснилось, мой старый знакомый приехал в город
из своего поселка на электричке. "Внучка на каруселях покатать, по магазинам
прошвырнуться". Он долго не мог узнать меня. Напрягая память, хмурил бровки,
ставшие совсем седыми. Потом закивал неуверенно: да-да, припоминаю.
Возможно, он вспомнил не конкретно меня. Это подтверждало мою давнюю версию
о том, что играть в "театре одного зрителя" - его амплуа. Он не запоминал
зрителей.
- Вася? Ну, был такой Вася. Был, был. Да весь вышел. Поехал за женой, -
а до этого, понимаешь, все, вроде бы устроил: комнату в общаге получил, пару
кроватей, на кухню чего-то. Ну, по северному варианту - вполне достойно. Сам
я грузить помогал. А вот приехал к себе домой в сельскую местность... Целый
год, выходило, дома-то не был. Да. Ну, и директора своего родного совхоза,
вроде, говорят, ни с того, ни с сего, это самое, - чпок, и застрелил. Да,
говорят, тут же отшагнул, стволы в рот вставил и - готов. Душа в космос -
мозги на тополь. Ужас. Я сам, правда, не видел...
- Богдя! - требовательный оклик. Оказывается, Богдан был не только с
внуком. Невдалеке, возле парфюмерного киоска, застегивала сумочку крупная,
крашеная по седине пожилая женщина со строгим взглядом. Рядом крутился
мальчик, видимо, Богданов "внучок". Женщина, не двигаясь с места, уверенным,
быстрым манком пухлой ладони призвала супруга к себе.
Богдан вдруг как будто раздосадовавшись на свою излишнюю
разговорчивость стал быстро закругляться:
- Ты, гражданин, того... Я тебя, понимаешь, не знаю, кто вы такой и
откуда. Наладчик!.. Много там, понимаешь, было наладчиков-монтажников. И все
- проездом, проездом. А проездом ведь суть не уловишь. Так только, - он
повертел ладошкой с полусогнутыми пальчиками, - макушки-верхушки. Хи-хи да
ха-ха, да это дело, - он щелкнул по горлу, - некоторые даже одеколон за
милую душу... Кто вот, к примеру, на Васю-то, снаружи мог подумать... А ведь
я с ним рядом жил-спал. Кругом ножи-вилки, отвертки разные. Получается,
можно сказать, я по лезвию ходил. Под дамокловым мечом. Последнее время
проснешься иной раз среди ночи, а он сидит курит, глазами лупает. А чего
сидеть, когда спать полагается? Сейчас аж жутко становится... Ладно. А вас
вот, извини, не припомню.... Не обижайтесь. - Он обернулся и, как
показалось, демонстрируя независимость поведения от супруги, обратился к
внуку: - Сейчас, внучок, сейчас...
Отойдя немного, он не удержался, оглянулся и бросил через плечо в
сердцах, чуть ли не плаксиво:
- Учишь, учишь иной раз человека... Со всей душой. Чтобы не ходил,
понимаешь, в розовых очках... Время тратишь. А он возьмет, да по-своему!...
Да еще как! И, главное, совсем не в те ворота!...
Времена романтического Севера кончились. Большинство нынешних северян
никакие не бродяги и даже не охотники и не рыбаки. Живут в многоэтажных
домах, смотрят телевизор, блуждают по интернету. В соответствующий сезон
некоторые, исключительно ради разминки, гуляют по грибы и ягоды, а самые
ленивые, но компанейские, иногда жарят шашлыки на ближайшей облезлой опушке.
"Скукотища. Причем, скукотища особая, северная. Более цепляющая за
живое. В думах о неиспользуемых потенциалах в череде убегающих лет. Ведь
стоят наши северные города, по сути, посреди тайги, тундры. И неспроста,
видимо, нордическое небо посылает нам особые знаки замысловатыми переливами
полярного сияния. И говорит оно: о, люди, вы - часть природы!.." И так
далее.
Все эти космические банальности сладкоголосо выводил мне коллега по
работе, очкастый романтик, нежно встряхивая перед одухотворенным ликом
холеными тонкими пальцами и поправляя мизинцем гладкий чубик, похожий на
челку. Между тем, с его стороны это была обыкновенная агитка. Он убеждал
меня ехать с ним на рыбалку, чем я серьезно не занимался лет десять.
"Скукотища!" - то и дело повторял он, волнуясь, боясь, что я откажусь. Он
повторял это "словище" так, что, вопреки ожиданию, от него не веяло грустью,
не мучило совесть, не хотелось застрелиться. Наоборот - оно получалось
радужным, озаренным предвкушением забытого рыбацкого трепета. Разумеется, в
таком варианте оно тоже работало в пользу доводов коллеги. Для коего вопрос
был решенным. Он нашел кампанию рыбаков, которые брали его в грядущую
субботу, на "брусничный полуостров". Было ли это названием географической
структуры или характеристикой ее ягодной урожайности, мне до сих пор
неизвестно. По словам коллеги, у этих его новых друзей была сторожка на
полуострове, вокруг которого - девственные озерца, кишащие рыбой и ондатрой.
По суше полуострова пешком ходили лоси и глухари. Коллега уверял, что иногда
эти непуганые животные подходят к рыбацкому костру погреться. Это, конечно,
было уже слишком. Но если хотя бы часть из красочно описанного правда, то я
еду. Именно так я сказал коллеге, устав его слушать. Еду при одном условии:
подготовка к прогулке на полуостров не должна требовать насилия над моей
закостеневшей ленью.
"Что т-ты! - замахал аристократическими конечностями коллега. - Возьми,
что найдется. Можешь ничего не брать, езжай, какой есть. Ведь само ужение
рыбы - не главное! Выкладывай сумму на провизию - и жди уик-энда".
Мой коллега имел одну из типичных северных судеб. К тридцати годам ему
опостылела холостая столичная жизнь, проведенная "в бетоне, смоге,
техническом шуме и людском гомоне", и он подался на Север. Здесь, проработав
месяц в "романтических" трассовых условиях, быстро понял, что действительно
потерял. Но, к счастью, не безвозвратно: быстро сориентировался и удачно
осел в нашем Управлении - письменный стол, компьютер, телефон. Здесь у него
опять появилась уйма времени, чтобы мечтать. И вот, мечты, похоже, начинали
воплощаться.
Вряд ли я поехал бы в другое время. Но сейчас я "холостяк" - жена в
отпуске, в каком-то санатории, где лечат от... У нее целый букет. Но,
говорят, все - следствие. Поэтому лечат нервы. Раньше я не только рыбачил,
но даже и охотился. Но потом она стала мне печально говорить: у нас, что -
проблемы с питанием? Разве мы не имеем возможности купить все это, и даже
более и интереснее того? Лучше побудь со мной. И сыграй на гитаре - мне, а
не своим бродягам. Что тебе приготовить - уху, шашлык? Хочешь, я куплю
рябчиков? Мы приготовим шулюм, или как вы его называете, - хорошо, ты сам
приготовишь... У нас холодильник забит едой, как будто некому есть...
Да, ты права: у нас некому есть, некому носить вещи, некому смотреть
телевизоры, которые мы, зачем-то, поставили во всех комнатах. Три телевизора
на двоих. У нас некому!.. Зачем я так? Я не могу, когда женщина плачет. Не
плачь. Я останусь... в следующий раз. Однажды я остался. Потом само собой
исчезло мое ружье, куда-то подевались болотные сапоги и парусиновый плащ,
присмирела в шкафу гитара... Стала тихо писаться никому не нужная
диссертация: оставшись ради той, за которую в ответе, я придушил в себе
эгоиста, но я должен чем-то жить. Иногда ко мне, пишущему за столом, сзади
подходит жена, гладит мою голову, целует "в маковку" и уходит.
Я суеверный, мне трудно порой отделаться от какой-нибудь мысли. Сейчас
я подумал, что не буду специально готовиться к рыбалке, иначе мне не
повезет. Перенял от жены? Она в молодости часто говорила: я загадала. Вот и
я загадал: возьму с собой только то, что найдется в гараже.
В моем гараже нашелся старый рюкзак, метров двадцать лески с палец
толщиной и несколько ржавых крючков разного калибра.
В субботу утром мы с моим доверчивым коллегой в составе банды рыбаков
(так я окрестил эту колоритную группу, бородатую и, как показалось,
хронически хмельную, после первых минут знакомства) выехали на "вахтовке" по
грунтовой дороге, тянущейся по лесотундре вдоль бывшей сталинской
узкоколейки.
Выгрузившись, свернули с дороги и долго шли по лесу. Наконец заблестела
вода - нашему взору явилась речка Правая Хетта, витиевато живущая (если
смотреть с вертолетной высоты) среди лесных грив, озер и болотных проплешин
Ямальского Севера. Во множестве мест ее крутой змеиный зигзаг творит
полуостров, омывая часть суши с трех сторон. Накачав спрятанную в кустах
резиновую лодку, мы, в три заплыва, переправились на другой берег, край
очередного полуострова, где нас равнодушно встретила рыбацкая сторожка. Это
была не та лесная избушка, которая множественно описана в классических
таежных романах, где путника ждет запас дров, муки, крупы и даже сухарей,
табака и патронов. В этой были только соль и спички россыпью, видимо, кем-то
оставленные за ненадобностью. А внешне из себя она представляла современный
вариант вигвама, как шутят рыбаки, - конструкцию из лиственничных жердин,
обшитых досками, обтянутых черной изоляционной пленкой, с дощатыми нарами и
полками.
Свечерело. Торопливый костер перешел в основательное огнище. Волосатый
Распутин многолико, с десятка литровых бутылок, одобрительно сверкал
гипнозными очами на бушующих рыбаков, пугающих песенным ревом еще
недопуганные остатки северной природы. Настоящие бродяги - всегда демократы:
никогда не будут приставать с расспросами, убеждать попробовать то-то,
сделать так-то. Это был тот самый случай: на меня, казалось, никто не
обращал внимания, в то же время я не чувствовал себя лишним. Что касается
моего коллеги, то быстро опьяневший, как от внезапного счастья, коллега у
костра был беспомощен и страшен одновременно. Мне показалось, что
цивилизация начисто выхолостила из его генов программу, отвечающую за
естественные движения и звуки, которые обычно непременно проявляются
раствором алкоголя соответствующей концентрации даже у безнадежно далеких от
натуры "цивилов" в десятом колене. Словно пляшущий мутант, с желтыми,
огненными пятаками вместо глаз и очков, он выделывал у пламени какие-то
невероятные, невиданные мной доселе движения, и пронзительно ритмично
визжал, как будто кто-то в кустах без устали давил на устрашающий клаксон.
Кажется, это, по логике моего коллеги, было возвращением к природе.
Так и прошла ночь - у костра, под неусыпным, допинговым бдением
"Распутина". Нары вигвама понадобились лишь некоторым. В том числе моему, в
конце концов обессилившему коллеге. "С утра пойдем рыбачить", - как новость
невнятно шептал он мне на ухо под самое утро, прежде чем заснуть до самого
вечера. В этом грядущем этапе поведения рыбаков, не без сарказма подумал я,
была практическая необходимость: консервы съедены, к вечеру, чтобы пережить
еще одну ночевку, нужна уха. Действительно, с похмельным рассветом,
демонстрируя присущую настоящим рыбакам выносливость, ночные собутыльники
разбрелись по полуострову, направляясь в основном в глубь, в сторону от
реки. Именно там, по рассказам коллеги, находились кишащие рыбой девственные
озера. Однако на самом деле, судя по тому, что "вигвам" появился здесь
достаточно давно, несколько лет назад, - что следовало из рассказов, -
говорить о невинности этих мест можно было лишь с большой натяжкой.
Оказалось, что у всех рыбаков, несмотря на их, мягко говоря,
неинтеллигентный вид, отличная, соответствующая хобби, экипировка. Особое
мое удивление касалось удобных телескопических удочек, а также спиннингов
самых разных расцветок. Можно было подумать, что "банда" на самом деле
представляла собой участников соревнований по спортивной рыбной ловле. Моя
амуниция, из ржавых крючков и куска толстой лески, стыдливо прячущаяся в
кармане, безнадежно уступала данному великолепию. Именно по этой причине я
не увязался ни за кем из "профессионалов", а ушел в противоположную сторону
- пересек полоску леса, спустился к берегу реки, подальше от того места,
куда вчера выгрузила нас резиновая лодка, и где мою бедность никто не мог
созерцать. Я выбрал место с невысоким обрывом, где сказочная темнота вод,
согласно не столько опыту, сколько минутному наитию, сулила надежду на
необычный улов.
Дьявольские ли пары "Распутина", которого, ради справедливости сказать,
я прошедшей ночью старался потреблять по минимуму, или некий
антагонистический протест, движущая сила революций, - что-то из этого, а
может и все вместе, подсказало мне идею демонстративно поймать самую большую
рыбину, желательно гигантскую щуку, дабы доказать свою рыбацкую
состоятельность, на самом деле мало зависящую от экипированности.
Я нашел подходящую, недлинную, но толстую березовую жердину. Привязал к
этому несгибаемому удилищу леску "миллиметровку", маниакально радуясь ее
прочности. Из четырех крючков и той же лески, с помощью прочнейшего узла,
названия которого до сих пор не знаю, связал приличный якорек, который,
ввиду своей массивности сам мог быть грузилом. Однако для большей
обстоятельности роль донного утяжелителя я доверил моему ключу от гаража,
очень кстати оказавшемуся в кармане.
За насадкой пришлось сбегать к вигваму, из которого по-прежнему торчали
ноги моего коллеги и доносился его хрюкающий храп. Только ли ругал я его в
тот момент или еще благодарил за подаренную возможность отличиться? - точно
не помню. Возле увядшего костра, из подходящего моему и щучьему интересу,
кое-что нашлось: обрезок копченой колбасы, в оболочке и со шпагатным
бантиком, и полбуханки хлеба, испачканной в саже. Все это было торопливо
захвачено и унесено к берегу. Кусок хлеба предназначался мне - для того
чтобы продержаться до поимки щуки, без которой я уже окончательно решил не
возвращаться в лагерь. Колбасный обрезок, соответственно, был насажен на
якорь суперудочки и даже, для прочности, подвязан к нему упомянутым
шпагатиком.
Итак, удилище вогнано в песок. Размах, бросок, громкий шлепок по воде,
- и рыбалка для меня, наконец-то, после десятилетнего перерыва, началась.
...Надо сказать, что это уже был конец августа. Как говорят на Севере,
уже не лето. Реальная осень желтила и обгладывала березу, солнце не грело, -
его просто не было видно за неконтрастными, как воспрянувший к небу туман,
облаками. С похмельем пришло понимание холода, которым тянуло от воды и
сырого песка. Но костер разжигать я не стал, чтобы не привлекать внимания к
своей "особенной" рыбалке. Тем более что в лагере уже слышались голоса - это
проснулись засони в вигваме и возвращались рыбаки с озер. Вскоре потянуло
вкусным духом варящейся ухи, а еще через некоторое время, уже в сумерках,
загорланились песни - я заметил, что они были уже не так громки: народ
устал. В полночь, это я зафиксировал по своим часам, все стихло. Видно, что
на мое отсутствие пока никто не обратил серьезного внимания. Только
несколько "ау" перед полным затишьем. Это очень кстати. И все же: эх,
коллега...
Надо ли уточнять, что у меня все это время, с утра до ночи, не было ни
клева, ни поклевки? Утром нам предстояло отчаливать домой. Я тоже, как,
наверняка, и все рыбаки в лагере, был уже без сил, глаза слипались, было
очень грустно - оттого, что моя сегодняшняя мечта не реализовалась, что
завтра будет немножко стыдно перед собой за возвращение без улова. В
качестве утешения - рассеялись свинцовые облака, и в небе появилась ласковая
луна, волшебно озарив окружавшую меня природу. Чуть в стороне, из прибрежной
полоски воды, рядом с дрожащим блином отраженной луны, выявилась острая
мордочка ондатры. Не обращая на меня внимания, она проплыла под удочкой,
похожая на мокрую варежку. Стало тепло и уютно, сон и явь смешались.
...Кого-то принес аист, кого-то нашли в капусте. А меня поймали в реке.
Я проплывал... Зашли в воду, взяли на руки, прижали к себе, вышли на
берег... Так говорила мама. Я часто пытался представить себя плывущим,
тогда. Плыл ли я, играя - ныряя, выныривая. Или просто лежал на волнах, и
смотрел в небо. Почему маленькие не тонут? Вот так, отвечала мама, не тонут
и все. А откуда я взялся, плывущим? Из реки... А что я там делал до того как
меня... поймали? Просто... жил, наверное, особенным образом; пришло время, и
мы тебя... забрали из воды. Зачем? Ты стал нам нужен. А почему я ничего не
помню? Так надо, да и вообще: маленьким полагается помнить только с
определенного возраста. А где мне было лучше, там или здесь? ...?
Даже родители, оказывается, не знают всего. Для них я: взялся, явился,
материализовался - и поплыл.
В детстве я часто таился на вечернем берегу: вдруг кто-то, маленький,
поплывет мимо... А что бы ты с ним сейчас делал? - смеялась мама. Играл,
дружил бы... Придет твое время - и ты его обязательно поймаешь. Раньше он
все равно не появится...
Это было не здесь, - гораздо, гораздо южнее. Большинство взрослых
северян - пришлый народ. Даже если умереть здесь и быть похороненным в
вечной мерзлоте, все равно остаешься пришлым, "памятным" - пришедшим сюда на
памяти, чьей-то. Что касается моей, - иногда я жалею, что она у меня есть...
Лучше бы я был "беспамятным".
...Куда ты ушел? - ты был таким хорошим: звонкоголосым, красивым. ...
Желанным и любимым. Я мечтал, - эта мечта была трогательной, наивной,
бесполезной, невинно навязчивой, - мечтал, что позже, в надлежащий момент,
когда ты спросишь: а меня?.. Вот тогда, умиляясь и смеясь, я скажу такое
знакомое, красивое и удивительное, которое, несомненно, повлияло на то,
каков я есть, - а я хотел, чтобы ты повторил меня, счастливого, - я скажу,
прошепчу, выдохну: из реки!.. Я хотел, чтобы ты, вырастая, как можно дольше
верил в сказку: и пока верил бы ты, верил бы и я, ради тебя. Но вышло
наоборот: ты вынул из меня и забрал все, что было возможно. До тебя, до
того, как ты появился, в реке жили русалки, водяные, нептуны... После тебя,
после того как ты... - только рыбы.
...Удочка, как живая, стала выворачиваться из песчаной лунки. Затем
решительно дернулась, совсем отделавшись от твердыни, и поползла к воде.
Только когда она хлюпнулась и попыталась унырнуть, скрыться от меня
безвозвратно в пучине, я, стряхнув дрему, понял, в чем дело. Не раздумывая
более, рухнул в речку, замочившись по пояс, но удилище ловко ухватил и,
стараясь не делать резких движений, осторожно пошел обратно к берегу. Моя
мечта, моя удача была уже близко, на том конце двадцатиметровой лески,
оставалось только аккуратно вытащить ее на берег и, как говориться, схватить
за хвост, взять за жабры...
Выйдя на берег, я, поминая ранний рыбацкий опыт, стал вытаскивать свою
удачу на берег по всем правилам, не терпящим торопливости. Если у рыбы много
сил, и она относится к резвой породе, ее нужно будет "поводить", - то
отпуская, то подтягивая, - пока она не устанет, и только после этого уже
быстро вытягивать на берег. Иначе уйдет - порвет либо леску, либо губу. Что
это была крупная рыба, я не сомневался: сильно не сопротивляясь, она, тем не
менее, шла ко мне довольно тяжело, чувствовалась приличная масса и сила.
Я ожидал увидеть острую пятнистую морду щуки, похожей на осиновое
бревно. Но увидел какое-то страшное тупое рыло, подобное началу черной
торпеды или маленькой подводной лодки. Как бы то ни было, за неимением
подсачника, нужно теперь вытащить "это" хотя бы в полтуловища на берег,
после чего крепко ухватить за жабры...
Полтуловища этого водяного чудовища на берегу, - прижав леску коленом к
земле, превознемогая минутный страх, протягиваю руки к жабрам, стараясь не
попасть в разверзнувшийся рот, из которого, как погремушка на резинке вдруг
выскакивает мой самодельный якорек с ключом от гаража. Чудовище сползает
обратно в свою стихию, еще не понимая, что спасено. Пользуюсь его секундным
замешательством, и быстро сжимаю ладони на середине скользкого
торпедообразного тела. Моя торопливость не очень продуктивна: я не попадаю в
жабры, поэтому дернись сейчас рыбина - ее просто не удержать. А перебирать
ладонями уже нельзя. Оценив все это в мгновение, стоя на коленях,
приподнимаю из воды уже напрягшееся, готовое к спасительному для него
движению, тело, и, собрав все силы, борцовским приемом тяну его на себя, а
затем перебрасываю через плечо подальше за спину. Сам после этого, по
справедливым законам физики, реактивно скольжу в обратную от броска сторону,
в воду, падаю с обрыва. На этот раз погружение было неуклюжим и полным.
Впрочем, я быстро сориентировался и, определившись с донной твердыней, пошел
к берегу, стряхивая с лица застившую глаза воду.
Налим, - а это было уже ясно: огромных размеров налим, - совершая
сгибающе-разгибающие движения, благодаря береговому наклону, продвигался мне
навстречу.
Я спешу, поэтому в неуклюжем продвижении, шумно преодолевающем
сопротивление жидкости, пригибаюсь к воде.
Мы встретились лицами, мордами, харями на самой границе воды и земли.
Он открыл пасть, - от неожиданности я отпрянул. И поскользнулся, завалился в
сторону, напоролся ребрами на что-то острое, наверное, на корягу.
Непроизвольно вздохнув от боли, втянул в легкие порядочный глоток воды.
Закашлялся, прижав руки к груди.
Надо сказать, что с момента, когда мои руки прикоснулись к этому
чудовищу, он для меня стал - мыслящим существом, и все его действия уже были
осознанными (такое "одухотворение" ситуаций - моя странная черта,
помогающая, впрочем, бороться с обстоятельствами).
Итак, мои неудачи прибавили сопернику уверенности, и он уже свесил
голову за край обрыва. До воды - полметра. Я сделал единственно верное в той
ситуации: в вымученном броске вытянул руки, и, что было силы, толкнул его от
себя, от воды, - он, громко шлепая, перекатился, прилично отдалившись от
кромки берега. Видимо поняв, что бороться со мной можно и нужно, он опять
зашевелился, и вследствие этого опять заскользил ко мне. Однако на этот раз
мне удалось выползти на берег раньше, чем налим приблизится к воде.
На суше я понял, что силы мои на исходе, сердце выскакивало из груди,
состояние стало близким к обморочному, я уже ничего не видел. Сказывалось
то, что я уже вторые сутки не спал, не говоря уже о критичности ситуации,
отнявшей много сил, - борьбе, волнении, ушибу груди. Я просто рухнул вперед,
туда, где должна была быть рыбина. Удачно - подо мной заходило крепкое живое
тело. Движения были отчаянными, и потому казались сильными.
Он был мокрым и скользким, как и положено налиму, поэтому, как мне
казалось, по-змеиному выскальзывал из-под меня. Вода была совсем близко. Я
постарался просунуть руку под собственное, непослушное сейчас тело, чтобы,
прежде чем потеряю сознание, поглубже, до запястья, до прочного там
застревания, вставить ладонь под жаберную крышку. Наконец показалось, что
мне это удалось: ладонь, преодолевая сопротивление, вошла в шершавое
отверстие, - но после того, как мне там стало тесно и больно, я понял, куда
попал. Впрочем, с этого момента налим уже практически не сопротивлялся, а к
боли в руке, полежав немного в покое, я привык, тем более что грудь болела
сильнее.
Мы лежали долго. Я уже никуда не торопился. Налим затихал все более, а
я в это время, как мне казалось, приходил в себя. Настал момент, когда я,
вообще ты. Кто ты такой? Тебя там нет, в конце концов, оглянись, где ты...
Ладно, - теперь уже Богдан махнул на Васю. Вынырнул из плеч, крякнув,
отрегулировал голос на нормальный тембр, - Ладно. Тут, я вижу, мне что-то
недосягаемо. Тут мы в разных плоскостях. Ты мне ответь на простой, очень
простой, простейший вопрос: у тебя кум есть?
- Ну, есть. - Вася врубился в ситуацию, и чтобы не споткнуться об
очередное "колено" Богдановых рассуждений, тут же пояснил: - Кум у меня
отличный человек и живет далеко, в соседнем совхозе. Километров за двадцать.
И то если по лесу, напрямую.
Богдану этого и надо:
- Удивляюсь, Вася, твоей наивности. Нет... Нет! Ничего не буду тебе
говорить. Не в моих правилах. Только на себе, так и быть, покажу. Хоть это
и, говорят, плохая примета. Ну, уж, ладно...
- Как хочешь, - Вася хохотнул, как обычно, без улыбки.
- Что бы я, к примеру, Вася, делал, если бы у меня в соседней деревне
жила-была кума, а? Золотая кума, у которой, понимаешь, муж, в полугодичных
командировках пропадает? Безжалостно, заметь, пропадает. И при этом, как он,
этот бесчеловечный супруг, сам иногда признается, ни о чем - ты
представляешь: ни о чем!.. - не думает. А? И при всем этом мне до нее, до
кумы, - каких-нибудь пару десятков верст по... по лесу, болоту, пустыне
Кара-кум! Да я на мотоцикле, на ишаке, на воздушном шаре, Вася, на плоту
какого-нибудь Тура Хейердала - обязательно прибуду проведать мою драгоценную
куму. Молчи, Вася, молчи! Если хочешь знать, только честно, без обиды: да
плевать я хотел на моего так называемого кума! Да я отрекаюсь от него, если
хочешь знать! Пусть я вероломный Брут, пусть... Но кума, Вася, для меня в
такой ситуации - святая в своей непорочной желанности женщина. Я к ней, как
зомби, - приеду, приду, приплыву, приползу!...
Богдана понесло. Уже с минуту его глаза почти не открывались. Это
походило на транс. Он уже почти выкрикивал:
- Кто? Соседи? Не увидят. Я поздно вечером приду. Тесть? Стакан
самогона моя кума милая своему тестю нальет - граненый стакан! Два! Будет
спать, как убитый. Теща? Родная кровь - не выдаст доченьку, и всегда поймет!
Что? Устала после дойки? Расскажи об этом Назару, посреди ташкентского
базару! С устатку - самое то!...
Василий, взяв со стола пачку папирос, оделся и вышел на воздух.
После приезда с северной командировки я уволился из наладочного
управления. Перешел работать в НИИ, о чем до сих пор не жалею.
Встреча с Богданом произошла через несколько лет, в Сочи, где мне
довелось отдыхать. Как потом выяснилось, мой старый знакомый приехал в город
из своего поселка на электричке. "Внучка на каруселях покатать, по магазинам
прошвырнуться". Он долго не мог узнать меня. Напрягая память, хмурил бровки,
ставшие совсем седыми. Потом закивал неуверенно: да-да, припоминаю.
Возможно, он вспомнил не конкретно меня. Это подтверждало мою давнюю версию
о том, что играть в "театре одного зрителя" - его амплуа. Он не запоминал
зрителей.
- Вася? Ну, был такой Вася. Был, был. Да весь вышел. Поехал за женой, -
а до этого, понимаешь, все, вроде бы устроил: комнату в общаге получил, пару
кроватей, на кухню чего-то. Ну, по северному варианту - вполне достойно. Сам
я грузить помогал. А вот приехал к себе домой в сельскую местность... Целый
год, выходило, дома-то не был. Да. Ну, и директора своего родного совхоза,
вроде, говорят, ни с того, ни с сего, это самое, - чпок, и застрелил. Да,
говорят, тут же отшагнул, стволы в рот вставил и - готов. Душа в космос -
мозги на тополь. Ужас. Я сам, правда, не видел...
- Богдя! - требовательный оклик. Оказывается, Богдан был не только с
внуком. Невдалеке, возле парфюмерного киоска, застегивала сумочку крупная,
крашеная по седине пожилая женщина со строгим взглядом. Рядом крутился
мальчик, видимо, Богданов "внучок". Женщина, не двигаясь с места, уверенным,
быстрым манком пухлой ладони призвала супруга к себе.
Богдан вдруг как будто раздосадовавшись на свою излишнюю
разговорчивость стал быстро закругляться:
- Ты, гражданин, того... Я тебя, понимаешь, не знаю, кто вы такой и
откуда. Наладчик!.. Много там, понимаешь, было наладчиков-монтажников. И все
- проездом, проездом. А проездом ведь суть не уловишь. Так только, - он
повертел ладошкой с полусогнутыми пальчиками, - макушки-верхушки. Хи-хи да
ха-ха, да это дело, - он щелкнул по горлу, - некоторые даже одеколон за
милую душу... Кто вот, к примеру, на Васю-то, снаружи мог подумать... А ведь
я с ним рядом жил-спал. Кругом ножи-вилки, отвертки разные. Получается,
можно сказать, я по лезвию ходил. Под дамокловым мечом. Последнее время
проснешься иной раз среди ночи, а он сидит курит, глазами лупает. А чего
сидеть, когда спать полагается? Сейчас аж жутко становится... Ладно. А вас
вот, извини, не припомню.... Не обижайтесь. - Он обернулся и, как
показалось, демонстрируя независимость поведения от супруги, обратился к
внуку: - Сейчас, внучок, сейчас...
Отойдя немного, он не удержался, оглянулся и бросил через плечо в
сердцах, чуть ли не плаксиво:
- Учишь, учишь иной раз человека... Со всей душой. Чтобы не ходил,
понимаешь, в розовых очках... Время тратишь. А он возьмет, да по-своему!...
Да еще как! И, главное, совсем не в те ворота!...
Времена романтического Севера кончились. Большинство нынешних северян
никакие не бродяги и даже не охотники и не рыбаки. Живут в многоэтажных
домах, смотрят телевизор, блуждают по интернету. В соответствующий сезон
некоторые, исключительно ради разминки, гуляют по грибы и ягоды, а самые
ленивые, но компанейские, иногда жарят шашлыки на ближайшей облезлой опушке.
"Скукотища. Причем, скукотища особая, северная. Более цепляющая за
живое. В думах о неиспользуемых потенциалах в череде убегающих лет. Ведь
стоят наши северные города, по сути, посреди тайги, тундры. И неспроста,
видимо, нордическое небо посылает нам особые знаки замысловатыми переливами
полярного сияния. И говорит оно: о, люди, вы - часть природы!.." И так
далее.
Все эти космические банальности сладкоголосо выводил мне коллега по
работе, очкастый романтик, нежно встряхивая перед одухотворенным ликом
холеными тонкими пальцами и поправляя мизинцем гладкий чубик, похожий на
челку. Между тем, с его стороны это была обыкновенная агитка. Он убеждал
меня ехать с ним на рыбалку, чем я серьезно не занимался лет десять.
"Скукотища!" - то и дело повторял он, волнуясь, боясь, что я откажусь. Он
повторял это "словище" так, что, вопреки ожиданию, от него не веяло грустью,
не мучило совесть, не хотелось застрелиться. Наоборот - оно получалось
радужным, озаренным предвкушением забытого рыбацкого трепета. Разумеется, в
таком варианте оно тоже работало в пользу доводов коллеги. Для коего вопрос
был решенным. Он нашел кампанию рыбаков, которые брали его в грядущую
субботу, на "брусничный полуостров". Было ли это названием географической
структуры или характеристикой ее ягодной урожайности, мне до сих пор
неизвестно. По словам коллеги, у этих его новых друзей была сторожка на
полуострове, вокруг которого - девственные озерца, кишащие рыбой и ондатрой.
По суше полуострова пешком ходили лоси и глухари. Коллега уверял, что иногда
эти непуганые животные подходят к рыбацкому костру погреться. Это, конечно,
было уже слишком. Но если хотя бы часть из красочно описанного правда, то я
еду. Именно так я сказал коллеге, устав его слушать. Еду при одном условии:
подготовка к прогулке на полуостров не должна требовать насилия над моей
закостеневшей ленью.
"Что т-ты! - замахал аристократическими конечностями коллега. - Возьми,
что найдется. Можешь ничего не брать, езжай, какой есть. Ведь само ужение
рыбы - не главное! Выкладывай сумму на провизию - и жди уик-энда".
Мой коллега имел одну из типичных северных судеб. К тридцати годам ему
опостылела холостая столичная жизнь, проведенная "в бетоне, смоге,
техническом шуме и людском гомоне", и он подался на Север. Здесь, проработав
месяц в "романтических" трассовых условиях, быстро понял, что действительно
потерял. Но, к счастью, не безвозвратно: быстро сориентировался и удачно
осел в нашем Управлении - письменный стол, компьютер, телефон. Здесь у него
опять появилась уйма времени, чтобы мечтать. И вот, мечты, похоже, начинали
воплощаться.
Вряд ли я поехал бы в другое время. Но сейчас я "холостяк" - жена в
отпуске, в каком-то санатории, где лечат от... У нее целый букет. Но,
говорят, все - следствие. Поэтому лечат нервы. Раньше я не только рыбачил,
но даже и охотился. Но потом она стала мне печально говорить: у нас, что -
проблемы с питанием? Разве мы не имеем возможности купить все это, и даже
более и интереснее того? Лучше побудь со мной. И сыграй на гитаре - мне, а
не своим бродягам. Что тебе приготовить - уху, шашлык? Хочешь, я куплю
рябчиков? Мы приготовим шулюм, или как вы его называете, - хорошо, ты сам
приготовишь... У нас холодильник забит едой, как будто некому есть...
Да, ты права: у нас некому есть, некому носить вещи, некому смотреть
телевизоры, которые мы, зачем-то, поставили во всех комнатах. Три телевизора
на двоих. У нас некому!.. Зачем я так? Я не могу, когда женщина плачет. Не
плачь. Я останусь... в следующий раз. Однажды я остался. Потом само собой
исчезло мое ружье, куда-то подевались болотные сапоги и парусиновый плащ,
присмирела в шкафу гитара... Стала тихо писаться никому не нужная
диссертация: оставшись ради той, за которую в ответе, я придушил в себе
эгоиста, но я должен чем-то жить. Иногда ко мне, пишущему за столом, сзади
подходит жена, гладит мою голову, целует "в маковку" и уходит.
Я суеверный, мне трудно порой отделаться от какой-нибудь мысли. Сейчас
я подумал, что не буду специально готовиться к рыбалке, иначе мне не
повезет. Перенял от жены? Она в молодости часто говорила: я загадала. Вот и
я загадал: возьму с собой только то, что найдется в гараже.
В моем гараже нашелся старый рюкзак, метров двадцать лески с палец
толщиной и несколько ржавых крючков разного калибра.
В субботу утром мы с моим доверчивым коллегой в составе банды рыбаков
(так я окрестил эту колоритную группу, бородатую и, как показалось,
хронически хмельную, после первых минут знакомства) выехали на "вахтовке" по
грунтовой дороге, тянущейся по лесотундре вдоль бывшей сталинской
узкоколейки.
Выгрузившись, свернули с дороги и долго шли по лесу. Наконец заблестела
вода - нашему взору явилась речка Правая Хетта, витиевато живущая (если
смотреть с вертолетной высоты) среди лесных грив, озер и болотных проплешин
Ямальского Севера. Во множестве мест ее крутой змеиный зигзаг творит
полуостров, омывая часть суши с трех сторон. Накачав спрятанную в кустах
резиновую лодку, мы, в три заплыва, переправились на другой берег, край
очередного полуострова, где нас равнодушно встретила рыбацкая сторожка. Это
была не та лесная избушка, которая множественно описана в классических
таежных романах, где путника ждет запас дров, муки, крупы и даже сухарей,
табака и патронов. В этой были только соль и спички россыпью, видимо, кем-то
оставленные за ненадобностью. А внешне из себя она представляла современный
вариант вигвама, как шутят рыбаки, - конструкцию из лиственничных жердин,
обшитых досками, обтянутых черной изоляционной пленкой, с дощатыми нарами и
полками.
Свечерело. Торопливый костер перешел в основательное огнище. Волосатый
Распутин многолико, с десятка литровых бутылок, одобрительно сверкал
гипнозными очами на бушующих рыбаков, пугающих песенным ревом еще
недопуганные остатки северной природы. Настоящие бродяги - всегда демократы:
никогда не будут приставать с расспросами, убеждать попробовать то-то,
сделать так-то. Это был тот самый случай: на меня, казалось, никто не
обращал внимания, в то же время я не чувствовал себя лишним. Что касается
моего коллеги, то быстро опьяневший, как от внезапного счастья, коллега у
костра был беспомощен и страшен одновременно. Мне показалось, что
цивилизация начисто выхолостила из его генов программу, отвечающую за
естественные движения и звуки, которые обычно непременно проявляются
раствором алкоголя соответствующей концентрации даже у безнадежно далеких от
натуры "цивилов" в десятом колене. Словно пляшущий мутант, с желтыми,
огненными пятаками вместо глаз и очков, он выделывал у пламени какие-то
невероятные, невиданные мной доселе движения, и пронзительно ритмично
визжал, как будто кто-то в кустах без устали давил на устрашающий клаксон.
Кажется, это, по логике моего коллеги, было возвращением к природе.
Так и прошла ночь - у костра, под неусыпным, допинговым бдением
"Распутина". Нары вигвама понадобились лишь некоторым. В том числе моему, в
конце концов обессилившему коллеге. "С утра пойдем рыбачить", - как новость
невнятно шептал он мне на ухо под самое утро, прежде чем заснуть до самого
вечера. В этом грядущем этапе поведения рыбаков, не без сарказма подумал я,
была практическая необходимость: консервы съедены, к вечеру, чтобы пережить
еще одну ночевку, нужна уха. Действительно, с похмельным рассветом,
демонстрируя присущую настоящим рыбакам выносливость, ночные собутыльники
разбрелись по полуострову, направляясь в основном в глубь, в сторону от
реки. Именно там, по рассказам коллеги, находились кишащие рыбой девственные
озера. Однако на самом деле, судя по тому, что "вигвам" появился здесь
достаточно давно, несколько лет назад, - что следовало из рассказов, -
говорить о невинности этих мест можно было лишь с большой натяжкой.
Оказалось, что у всех рыбаков, несмотря на их, мягко говоря,
неинтеллигентный вид, отличная, соответствующая хобби, экипировка. Особое
мое удивление касалось удобных телескопических удочек, а также спиннингов
самых разных расцветок. Можно было подумать, что "банда" на самом деле
представляла собой участников соревнований по спортивной рыбной ловле. Моя
амуниция, из ржавых крючков и куска толстой лески, стыдливо прячущаяся в
кармане, безнадежно уступала данному великолепию. Именно по этой причине я
не увязался ни за кем из "профессионалов", а ушел в противоположную сторону
- пересек полоску леса, спустился к берегу реки, подальше от того места,
куда вчера выгрузила нас резиновая лодка, и где мою бедность никто не мог
созерцать. Я выбрал место с невысоким обрывом, где сказочная темнота вод,
согласно не столько опыту, сколько минутному наитию, сулила надежду на
необычный улов.
Дьявольские ли пары "Распутина", которого, ради справедливости сказать,
я прошедшей ночью старался потреблять по минимуму, или некий
антагонистический протест, движущая сила революций, - что-то из этого, а
может и все вместе, подсказало мне идею демонстративно поймать самую большую
рыбину, желательно гигантскую щуку, дабы доказать свою рыбацкую
состоятельность, на самом деле мало зависящую от экипированности.
Я нашел подходящую, недлинную, но толстую березовую жердину. Привязал к
этому несгибаемому удилищу леску "миллиметровку", маниакально радуясь ее
прочности. Из четырех крючков и той же лески, с помощью прочнейшего узла,
названия которого до сих пор не знаю, связал приличный якорек, который,
ввиду своей массивности сам мог быть грузилом. Однако для большей
обстоятельности роль донного утяжелителя я доверил моему ключу от гаража,
очень кстати оказавшемуся в кармане.
За насадкой пришлось сбегать к вигваму, из которого по-прежнему торчали
ноги моего коллеги и доносился его хрюкающий храп. Только ли ругал я его в
тот момент или еще благодарил за подаренную возможность отличиться? - точно
не помню. Возле увядшего костра, из подходящего моему и щучьему интересу,
кое-что нашлось: обрезок копченой колбасы, в оболочке и со шпагатным
бантиком, и полбуханки хлеба, испачканной в саже. Все это было торопливо
захвачено и унесено к берегу. Кусок хлеба предназначался мне - для того
чтобы продержаться до поимки щуки, без которой я уже окончательно решил не
возвращаться в лагерь. Колбасный обрезок, соответственно, был насажен на
якорь суперудочки и даже, для прочности, подвязан к нему упомянутым
шпагатиком.
Итак, удилище вогнано в песок. Размах, бросок, громкий шлепок по воде,
- и рыбалка для меня, наконец-то, после десятилетнего перерыва, началась.
...Надо сказать, что это уже был конец августа. Как говорят на Севере,
уже не лето. Реальная осень желтила и обгладывала березу, солнце не грело, -
его просто не было видно за неконтрастными, как воспрянувший к небу туман,
облаками. С похмельем пришло понимание холода, которым тянуло от воды и
сырого песка. Но костер разжигать я не стал, чтобы не привлекать внимания к
своей "особенной" рыбалке. Тем более что в лагере уже слышались голоса - это
проснулись засони в вигваме и возвращались рыбаки с озер. Вскоре потянуло
вкусным духом варящейся ухи, а еще через некоторое время, уже в сумерках,
загорланились песни - я заметил, что они были уже не так громки: народ
устал. В полночь, это я зафиксировал по своим часам, все стихло. Видно, что
на мое отсутствие пока никто не обратил серьезного внимания. Только
несколько "ау" перед полным затишьем. Это очень кстати. И все же: эх,
коллега...
Надо ли уточнять, что у меня все это время, с утра до ночи, не было ни
клева, ни поклевки? Утром нам предстояло отчаливать домой. Я тоже, как,
наверняка, и все рыбаки в лагере, был уже без сил, глаза слипались, было
очень грустно - оттого, что моя сегодняшняя мечта не реализовалась, что
завтра будет немножко стыдно перед собой за возвращение без улова. В
качестве утешения - рассеялись свинцовые облака, и в небе появилась ласковая
луна, волшебно озарив окружавшую меня природу. Чуть в стороне, из прибрежной
полоски воды, рядом с дрожащим блином отраженной луны, выявилась острая
мордочка ондатры. Не обращая на меня внимания, она проплыла под удочкой,
похожая на мокрую варежку. Стало тепло и уютно, сон и явь смешались.
...Кого-то принес аист, кого-то нашли в капусте. А меня поймали в реке.
Я проплывал... Зашли в воду, взяли на руки, прижали к себе, вышли на
берег... Так говорила мама. Я часто пытался представить себя плывущим,
тогда. Плыл ли я, играя - ныряя, выныривая. Или просто лежал на волнах, и
смотрел в небо. Почему маленькие не тонут? Вот так, отвечала мама, не тонут
и все. А откуда я взялся, плывущим? Из реки... А что я там делал до того как
меня... поймали? Просто... жил, наверное, особенным образом; пришло время, и
мы тебя... забрали из воды. Зачем? Ты стал нам нужен. А почему я ничего не
помню? Так надо, да и вообще: маленьким полагается помнить только с
определенного возраста. А где мне было лучше, там или здесь? ...?
Даже родители, оказывается, не знают всего. Для них я: взялся, явился,
материализовался - и поплыл.
В детстве я часто таился на вечернем берегу: вдруг кто-то, маленький,
поплывет мимо... А что бы ты с ним сейчас делал? - смеялась мама. Играл,
дружил бы... Придет твое время - и ты его обязательно поймаешь. Раньше он
все равно не появится...
Это было не здесь, - гораздо, гораздо южнее. Большинство взрослых
северян - пришлый народ. Даже если умереть здесь и быть похороненным в
вечной мерзлоте, все равно остаешься пришлым, "памятным" - пришедшим сюда на
памяти, чьей-то. Что касается моей, - иногда я жалею, что она у меня есть...
Лучше бы я был "беспамятным".
...Куда ты ушел? - ты был таким хорошим: звонкоголосым, красивым. ...
Желанным и любимым. Я мечтал, - эта мечта была трогательной, наивной,
бесполезной, невинно навязчивой, - мечтал, что позже, в надлежащий момент,
когда ты спросишь: а меня?.. Вот тогда, умиляясь и смеясь, я скажу такое
знакомое, красивое и удивительное, которое, несомненно, повлияло на то,
каков я есть, - а я хотел, чтобы ты повторил меня, счастливого, - я скажу,
прошепчу, выдохну: из реки!.. Я хотел, чтобы ты, вырастая, как можно дольше
верил в сказку: и пока верил бы ты, верил бы и я, ради тебя. Но вышло
наоборот: ты вынул из меня и забрал все, что было возможно. До тебя, до
того, как ты появился, в реке жили русалки, водяные, нептуны... После тебя,
после того как ты... - только рыбы.
...Удочка, как живая, стала выворачиваться из песчаной лунки. Затем
решительно дернулась, совсем отделавшись от твердыни, и поползла к воде.
Только когда она хлюпнулась и попыталась унырнуть, скрыться от меня
безвозвратно в пучине, я, стряхнув дрему, понял, в чем дело. Не раздумывая
более, рухнул в речку, замочившись по пояс, но удилище ловко ухватил и,
стараясь не делать резких движений, осторожно пошел обратно к берегу. Моя
мечта, моя удача была уже близко, на том конце двадцатиметровой лески,
оставалось только аккуратно вытащить ее на берег и, как говориться, схватить
за хвост, взять за жабры...
Выйдя на берег, я, поминая ранний рыбацкий опыт, стал вытаскивать свою
удачу на берег по всем правилам, не терпящим торопливости. Если у рыбы много
сил, и она относится к резвой породе, ее нужно будет "поводить", - то
отпуская, то подтягивая, - пока она не устанет, и только после этого уже
быстро вытягивать на берег. Иначе уйдет - порвет либо леску, либо губу. Что
это была крупная рыба, я не сомневался: сильно не сопротивляясь, она, тем не
менее, шла ко мне довольно тяжело, чувствовалась приличная масса и сила.
Я ожидал увидеть острую пятнистую морду щуки, похожей на осиновое
бревно. Но увидел какое-то страшное тупое рыло, подобное началу черной
торпеды или маленькой подводной лодки. Как бы то ни было, за неимением
подсачника, нужно теперь вытащить "это" хотя бы в полтуловища на берег,
после чего крепко ухватить за жабры...
Полтуловища этого водяного чудовища на берегу, - прижав леску коленом к
земле, превознемогая минутный страх, протягиваю руки к жабрам, стараясь не
попасть в разверзнувшийся рот, из которого, как погремушка на резинке вдруг
выскакивает мой самодельный якорек с ключом от гаража. Чудовище сползает
обратно в свою стихию, еще не понимая, что спасено. Пользуюсь его секундным
замешательством, и быстро сжимаю ладони на середине скользкого
торпедообразного тела. Моя торопливость не очень продуктивна: я не попадаю в
жабры, поэтому дернись сейчас рыбина - ее просто не удержать. А перебирать
ладонями уже нельзя. Оценив все это в мгновение, стоя на коленях,
приподнимаю из воды уже напрягшееся, готовое к спасительному для него
движению, тело, и, собрав все силы, борцовским приемом тяну его на себя, а
затем перебрасываю через плечо подальше за спину. Сам после этого, по
справедливым законам физики, реактивно скольжу в обратную от броска сторону,
в воду, падаю с обрыва. На этот раз погружение было неуклюжим и полным.
Впрочем, я быстро сориентировался и, определившись с донной твердыней, пошел
к берегу, стряхивая с лица застившую глаза воду.
Налим, - а это было уже ясно: огромных размеров налим, - совершая
сгибающе-разгибающие движения, благодаря береговому наклону, продвигался мне
навстречу.
Я спешу, поэтому в неуклюжем продвижении, шумно преодолевающем
сопротивление жидкости, пригибаюсь к воде.
Мы встретились лицами, мордами, харями на самой границе воды и земли.
Он открыл пасть, - от неожиданности я отпрянул. И поскользнулся, завалился в
сторону, напоролся ребрами на что-то острое, наверное, на корягу.
Непроизвольно вздохнув от боли, втянул в легкие порядочный глоток воды.
Закашлялся, прижав руки к груди.
Надо сказать, что с момента, когда мои руки прикоснулись к этому
чудовищу, он для меня стал - мыслящим существом, и все его действия уже были
осознанными (такое "одухотворение" ситуаций - моя странная черта,
помогающая, впрочем, бороться с обстоятельствами).
Итак, мои неудачи прибавили сопернику уверенности, и он уже свесил
голову за край обрыва. До воды - полметра. Я сделал единственно верное в той
ситуации: в вымученном броске вытянул руки, и, что было силы, толкнул его от
себя, от воды, - он, громко шлепая, перекатился, прилично отдалившись от
кромки берега. Видимо поняв, что бороться со мной можно и нужно, он опять
зашевелился, и вследствие этого опять заскользил ко мне. Однако на этот раз
мне удалось выползти на берег раньше, чем налим приблизится к воде.
На суше я понял, что силы мои на исходе, сердце выскакивало из груди,
состояние стало близким к обморочному, я уже ничего не видел. Сказывалось
то, что я уже вторые сутки не спал, не говоря уже о критичности ситуации,
отнявшей много сил, - борьбе, волнении, ушибу груди. Я просто рухнул вперед,
туда, где должна была быть рыбина. Удачно - подо мной заходило крепкое живое
тело. Движения были отчаянными, и потому казались сильными.
Он был мокрым и скользким, как и положено налиму, поэтому, как мне
казалось, по-змеиному выскальзывал из-под меня. Вода была совсем близко. Я
постарался просунуть руку под собственное, непослушное сейчас тело, чтобы,
прежде чем потеряю сознание, поглубже, до запястья, до прочного там
застревания, вставить ладонь под жаберную крышку. Наконец показалось, что
мне это удалось: ладонь, преодолевая сопротивление, вошла в шершавое
отверстие, - но после того, как мне там стало тесно и больно, я понял, куда
попал. Впрочем, с этого момента налим уже практически не сопротивлялся, а к
боли в руке, полежав немного в покое, я привык, тем более что грудь болела
сильнее.
Мы лежали долго. Я уже никуда не торопился. Налим затихал все более, а
я в это время, как мне казалось, приходил в себя. Настал момент, когда я,