Нейвин Жаклин. Наследница из Гайд-Парка

   И внезапно из нее хлынуло наболевшее.
   – Да, – выпалила она. – Если хочешь знать, то да. Никто меня не любил, и я это говорю не из желания вызвать жалость. Что о таких, как я, говорит твоя умная Библия?
   – Для этого нет лекарства, – признал Джейсон.
   – А только задал вопрос.
   Он сделал шаг вперед, и ее удивило доброе выражение его лица.
   – Грейс Эйлсгарт, когда вы позволите этим двоим жить своей жизнью?
   И он ушел, оставив ее с изумленно разинутым ртом. Пока за Джейсоном не закрылась дверь в гостиную, где Роман и Триста ждали гостей на обед, она не шелохнулась.
 
   В Лондоне моросил дождь. Мэй стояла около своего экипажа, игнорируя тревожные взгляды горничной по поводу ее намокавшего плаща. Она пришла встретиться с Энн Несбит.
   Из дома вышла девушка и произнесла:
   – Это не дождь, Джордж. По крайней мере не сильный. Люди гуляют, и стыдно его бояться.
   Девушка была совсем молоденькая, ее белые локоны покачивались, как пружинки, при ходьбе. Она увидела Мэй и воскликнула:
   – О, привет!
   Мэй улыбнулась и сделала шаг вперед.
   – Здравствуй, – . ответила она.
   Девчушка расплылась в улыбке. – Ты здесь живешь?
   – Да. Я Оливия Несбит. А вы кто?
   Леди Мэй представилась, и Оливия спросила:
   – Вы знакомая Энн?
   – Энн Несбит? Она ваша сестра?
   – Моя кузина. Я с ней живу. Она мне разрешила, поскольку ее дом очень большой, а папа постоянно на работе.
   – Похоже, она очень добра.
   – О, это так, – уверила ее Оливия. – Она сказала, что я могу остаться, даже когда она выйдет замуж. Папа этого не ожидал. Он начал плакать, когда Энн сказала ему это. Представьте!
   – Представить щедрость Энн или чувства папы?
   Девушка секунду раздумывала, а потом пожала плечами:
   – И то, и другое. Вы хотите ее увидеть? Поэтому вы пришли?
   – Поэтому. Вот моя карточка.
   Оливия вгляделась в надпись:
   – Боже! Я передам ей.
   Она повернулась и стала подниматься по лестнице, но через несколько ступенек внезапно повернулась, словно пораженная какой-то мыслью.
   – Это не вы посылали деньги?
   Леди Мэй от удивления широко раскрыла глаза:
   – Извините?
   – Вы... – Оливия остановилась в замешательстве. С трудом выговаривая слова, она повторила, что передаст карточку кузине, и поспешила в открытую дверь.
   Прошло немного времени, и на пороге появилась пожилая женщина с облаком седых волос на голове. Она пристально посмотрела на Мэй:
   – Бог мой, этот несносный ребенок оставил вас мокнуть под дождем! Пожалуйста, простите нас, миледи, и входите скорее.
   Мэй вошла в коридор подождать Энн. Ждать пришлось недолго.
   Энн двигалась медленно, при помощи костылей. На ее лице была приятная, но настороженная улыбка. Энн произнесла:
   – Чем могу быть вам полезна, миледи?
   – Спасибо за то, что вы согласились со мной встретиться, – ответила Мэй. – Уверена, что мой визит показался вам странным.
   – Входите, – предложила Энн.
   У нее был хорошо поставленный голос, но в нем не было повелительной интонации, которой представители высшего класса стремятся подчеркнуть свое происхождение. Ее лицо хоть и нельзя было назвать красивым, определенно было привлекательным с его правильными чертами и прелестными глазами. Мэй отправилась за ней, и они вошли в официально обставленную гостиную, находившуюся сразу возле главного входа.
   – Могу я предложить вам напитки? – вежливо поинтересовалась Энн.
   – Нет, спасибо. Едва ли я останусь надолго. – Мэй неуверенно оглянулась на Оливию: – Могу я поговорить с вами лично?
   Оливия не сумела скрыть разочарования, когда Энн, секунду поколебавшись, приказала ей покинуть комнату.
   – Прежде всего позвольте вас уверить, что мне не хотелось бы причинять вам беспокойство, – начала Мэй. Энн наклонила голову в знак согласия, и Мэй продолжила: – Недавно мне стали известны некоторые подробности о дорогих для меня людях. Там было и упоминание о вас. Это может быть для вас довольно болезненным, но поверьте, я пришла сюда ради восстановления справедливости.
   – Боюсь, что я вас не понимаю. – Голос Энн звучал уже холоднее. Мэй заподозрила, что эта холодность объяснялась как раз тем, что Энн стала догадываться о причине ее визита.
   – Чтобы сказать все прямо, мне, возможно, придется быть грубой. Я хочу напомнить о неприятных событиях в вашем детстве, которые привели вас к увечьям.
   Глаза женщины заледенели, в них мелькнул страх. Мэй пришлось говорить быстрее:
   – Человек, которого вы обвинили, Маркус Робертс...
   Энн от волнения бросило в жар.
   – Как вы смеете напоминать мне об этом?! – Ее голос был глухим, словно она говорила из колодца.
   – Человек, который нанес вам увечья, не Маркус Робертс. Это сделал де Нансье.
   Пылавшее лицо женщины вдруг стало белым, как у привидения. Глаза блестели, а подбородок дрожал, когда Энн отыскивала руками подлокотники кресла, а потом сжала их с такой силой, что пальцы побелели. Она тихо произнесла два слова, которые Мэй скорее угадала, чем услышала:
   – Я не...
   – Этот человек, Маркус Робертс, убил де Нансье, – продолжала Мэй, – и за это его чуть не убили самого.
   Энн скривилась.
   – О Боже, – с отсутствующим видом произнесла она. Потом ее взгляд стал осмысленным. – Вы сказали «чуть не убили». Это значит...
   – Он жив, – кивнула Мэй.
   – Боже, – растерянно произнесла Энн.
   Давая ей время усвоить эту новость, Мэй молчала, оглядывая комнату. Она была удобна, обставлена со вкусом и вместе с тем не помпезно. Внезапно ей вспомнился странный вопрос, который задала ей Оливия.
   Мэй снова повернулась к Энн:
   – Это он посылал деньги, Энн. Маркус Робертс, сын лорда Лайлса.
   Эта весть ошеломила ее. К ней вернулся страх, хотя она и пыталась сохранять спокойствие.
   – Что вы говорите? Как это может быть он?
   – Он выжил, но испытывал чувство вины по отношению к вам, поскольку он знал это чудовище де Нансье еще до того, как граф приехал в нашу страну. Он проклинал себя за то, что не смог предотвратить злодеяний де Нансье.
   В Энн боролись противоречивые мысли и чувства. Ее тело напряглось. Она замерла. Прошло немало времени, прежде чем она заговорила вновь.
   – Мой отец, – произнесла она шепотом, – очень гордился, когда этот граф жил с нами. Это возвышало нас, было престижно. Тогда все увлекались французскими дворянами, эмигрирующими с континента.
   – Вы знали, что на вас напал де Нансье?
   Она не ответила, лишь опустила лицо и застыла в таком положении.
   – Я не говорила отцу. Я думала, он мне не поверит. Он очень высоко ценил графа.
   – И потому вы обвинили Маркуса Робертса.
   – Нет! Я никогда его не обвиняла. Но и не говорила правду. Знаю, что это нехорошо, но я была ребенком и боялась, что люди сочтут меня лгуньей.
   Она явно ничего не скрывает. На ее успокоившемся лице не было заметно никаких чувств.
   Мэй наклонилась вперед.
   – Отец пришел в ярость, когда узнал, что Робертс убил де Нансье. Теперь у него не было возможности попасть в высший свет. Когда Робертса назвали убийцей, отец решил, что он напал и на меня. Обстоятельства дела не были внимательно изучены. Люди отнеслись к этому слишком эмоционально, чтобы спокойно обдумать. Все негодовали, был мерзавец, которого можно было обвинить, но он погиб, трусливо пытаясь скрыться, – и на этом дело можно было считать закрытым. Его легко забыли. Все уладилось, и это было главным.
   – Но когда на вашем счету появились деньги... вы никогда не подозревали, что эти деньги пришли от него?
   – От покойника? Я думала о многих, но только не о нем. Когда наше наследство было потрачено, мы решили продать дом, но внезапно наши налоги были заплачены, и наш поверенный сообщил, что нам на жизнь назначено содержание. С тех пор деньги приходили регулярно, а когда со мной стала жить Оливия, то они увеличились. Кем бы ни был наш благодетель, он очень постарался остаться неизвестным. Я безуспешно пыталась узнать, кто он.
   Энн нахмурилась, потом с трудом сглотнула.
   – И теперь вы говорите, что человека, который столько для меня сделал, я неправильно обвинила в ужасном преступлении. Но почему? Почему он на мои заблуждения ответил такой щедростью?
   У Мэй на глаза навернулись слезы.
   – Если бы вы знали его, то поняли бы.
   Энн снова наклонила голову и надолго замолчала. Наконец она произнесла:
   – Как вы думаете, он меня простит?
   – Ох, моя дорогая, как он хочет, чтобы вы его простили! Если сможете, я бы очень попросила вас его простить.
   Энн изумилась:
   – Если вы просите от его имени, то я его прощаю. Но не знаю, за что.
   Мэй рассмеялась. От радости и облегчения у нее закружилась голова.
   – Вы наверняка знаете, что мужчины смотрят на вещи не так просто, как мы. Они обязательно должны спасать мир, и если им это не удается, они страдают. Пожалуйста, извините меня ради человека, который сделал для вас столько добра.
   Энн кивнула:
   – О, я обязательно это сделаю, обещаю. Как необычно, что вы пришли ко мне с подобной просьбой. Вижу, что вы его любите.
   Мэй почувствовала такое волнение, что у нее сжалось горло и на миг остановилось дыхание.
   – О да, очень.
 
   Триста проснулась от того, что негромко вскрикнула. Сев в кровати, она вгляделась в темноту и не сразу поняла, где находится.
   Комната леди Эйлсгарт... нет, ее комната.
   Она снова откинулась на кровать и вздохнула. Ее охватила усталость. Она ощутила на лице слезы и поняла, что кричала во сне. Ей снился Роман, когда они были юными возлюбленными. Он брал ее с собой и показывал места, где обычно скрывался в детстве. Она чувствовала себя там такой счастливой!
   И тут она окончательно проснулась.
   Триста выбралась из кровати. Ее глаза уже немного привыкли к темноте, но она никак не могла разобрать что-либо знакомое. Эта комната ее подавляла. Она оставалась здесь, потому что этого хотел Роман, но в этом месте она постоянно видела кошмары, полные ужаса, печали и разочарований.
   Она чувствовала себя чего-то лишенной и ощутила пустоту и беспокойство. Она тихо выскользнула в коридор, еще не зная, что собирается делать. Пройдя коридор до самого конца, она поднялась по узкой лестнице. Там стены были неровно оштукатурены и побелены, а не обиты искусными тканями, перила сделаны из простого дерева, без резьбы, не было и металлических штырей, чтобы держать ковер. Эта лестница предназначалась для слуг. Она бегала вверх и вниз по ней столько раз, что знала ее во всех подробностях, словно 262 лицо собственного сына. Ее ноги будто узнали лестницу, и Триста стремительно взлетела вверх, на чердак, в свою старую спальню.
   На пороге она остановилась, затем толкнула от себя дверь, сделала шаг внутрь и вгляделась в темноту. Ее поступок был необъяснимым, но она шагнула в комнату, хоть у нее и не было свечи. Впрочем, ей было даже уютнее, когда ее скрывала эта темень.
   На койке лежал матрас, который мама достала для нее, – все такой же, без постельных принадлежностей. Перед ней был знакомый стол, как и крючки на стене, и полки, на которых когда-то размещались все ее вещи. Простенькие занавески по-прежнему закрывали маленькие окна.
   В зимние ночи эти окна покрывались инеем, и она дышала на них, чтобы возвратить им прозрачность. В этой кровати она спасалась от холода под одеялами – благодаря матери у нее их было два, – а позднее ее согревало большое мускулистое тело, которое каким-то образом умещалось здесь вместе с ней.
   Да, они ухитрялись лежать на узкой кровати, очень тесно прижавшись друг к другу. И им было хорошо. От этого воспоминания она улыбнулась.
   – Триста?
   Разинув рот, она повернулась. В дверях стоял Роман.
   – Что-то случилось?
   Она коротко вскрикнула и схватилась за грудь.
   – Боже, Роман. Я тебя не слышала. Он вошел в комнату.
   – С тобой все в порядке? – Он оглядел комнату. – Что ты здесь делаешь?
   Она отвела глаза:
   – Ты помнишь это место?
   Он помолчал.
   – Конечно.
   Его голос слегка дрожал. Она неловко начала обходить комнату, осматривая каждый уголок.
   – Я помню, как ты приходил сюда ко мне. Ты обычно останавливался точно так же, как сейчас, в дверях и окликал меня, не сплю ли я.
   Если бы луна была ярче, Триста могла бы увидеть его лицо. Но возможно, даже лучше, что он остался в тени. Она могла бы сгореть со стыда, если бы взглянула на него.
   – Мне страшно оставаться в комнате твоей матери, – проговорила она.
   – Это твоя комната.
   Она в ответ только безнадежно махнула рукой.
   – Комната вполне нормальная, – сказал он.
   – Да, это так. Но только...
   – Триста, почему ты здесь?
   – Не знаю. – Она лгала. Она хотела вернуться в прошлое. Чтобы все стало таким, как тогда, когда они были счастливы и любили друг друга в этой комнате.
   Она не говорила этого вслух, но тем не менее он внезапно произнес ее имя и сделал шаг, чтобы ее обнять. Она тоже двинулась ему навстречу и оказалась там, где бывала когда-то очень часто, – у него в объятиях. Его запах был знакомым и таким восхитительным!
   – Триста, – произнес он негромко у ее головы. Его губы коснулись ее кожи.
   Она хотела ответить, но его губы помешали ей это сделать. Его поцелуй усилил все ее чувства, и у нее вообще пропало желание говорить. Она отклонилась, уступая напору его могучего тела. Роман снова мог касаться, волновать ее после многолетнего перерыва. Это не было простым физическим влечением, обостренной чувственностью. Что-то более глубокое, часто заявлявшее о себе и долго сдерживаемое, вдруг охватило их.
   Он легонько укусил ее за нижнюю губу. Она ощутила его дыхание на губах.
   – Иди в мою...
   – Нет. Здесь. – Она потянула его.
   – Здесь?
   – Здесь. Как и раньше. Пусть это будет, как раньше.
   Он уступил. Из его груди вырвался хриплый, первобытный звук. Роман снова прижал ее к себе.
   – Да. Именно этого я и хочу. Как и раньше, снова и снова.
   Она взяла его руку и положила ее себе на грудь. Тело Триста напряглось. Под его ладонью ее грудь стала чувствительной, тяжелой, горячей и болезненной. Он с силой поцеловал ее, и его язык встретился с ее.
   Его руки сняли с нее ночную сорочку. Его прикосновение было легким, как прикосновение шелка. По коже пробежала дрожь. Триста закрыла глаза и откинула назад голову, отдавая себя всецело в его власть.
   – Роман, – прошептала она, и он ответил ей тем, что произнес ее имя низким, едва различимым голосом.
   Его рот опустился в изгиб ее шеи, прямо под ухом. Его рука, такая легкая, такая волнующая, прошла по линии ее груди, когда его язык легко коснулся рта. Оттого, что делали его руки, она задохнулась и так обессилела, что едва могла стоять.
   Она протянула к нему руку, и он взял ее. Потом он положил ее на спину. Единственное, что можно было услышать в темноте, было его дыхание и скрип обтянутого полотном матраса. Ее спина коснулась грубого материала. Он был таким холодным, что у нее захватило дух. Но его дыхание грело ее кожу. Когда Роман стянул с себя одежду, ее буквально обдало жаром от его тела.
   Он начал языком ласкать ее тело, спускаясь все ниже и ниже, дотрагиваясь до нее, дразня ее, возбуждая. Она с трудом задышала и выгнулась под его тяжестью. Когда его рот коснулся ее кожи, она испытала невыразимое наслаждение и снова выгнулась.
   Словно взлетев в неведомые сферы, она почувствовала, как он подвинулся, ощутила его горячую твердую плоть у своего паха. У нее стали путаться мысли.
   Триста села в кровати, удивив его. Он был застигнут врасплох, и когда она ткнула его в грудь своей слабой рукой, он от неожиданности упал на спину.
   Она оседлала его, глядя вниз на красивые очертания его тела, на крупные, мощные и такие соблазнительные мышцы. А потом откинулась назад, положив руки на его бедра. Теперь Роман с восхищением мог видеть ее всю.
   Что сделало ее столь откровенной, она не знала, но была уверена, что поступила правильно. Она теперь имела женскую власть, волю пробуждать в мужчине чувственность. Роман пробормотал что-то, но она не разобрала. В его голосе слышалось нетерпение.
   Нет, она хотела испытать все, о чем раньше запрещала себе и думать.
   Она опустила руки на его бедра, и Роман издал приглушенный стон. Ей понравилось, что он не пытается остановить ее. Он протянул к ней руки, но она отвела их.
   Потом она взяла двумя руками его плоть, сжала ее, и он выгнулся, издав приглушенный возглас.
   Она поднялась, и его руки обняли ее бедра – как было раньше, когда он хотел войти в нее. Но Триста отстранилась, и его руки застыли в воздухе – он не понял, что она хочет сделать.
   Согнувшись, она прижалась ртом к его коже выше пупка. Потом стала целовать его кожу все ниже и ниже. От этого он чуть не упал с кровати. Это доставило ему немыслимое наслаждение.
   – Внутри тебя, – сказал он. Его сильные руки помогли им изменить позицию, после чего он сразу вошел в нее грубым, но показавшимся ей восхитительным толчком. Ее пальцы с силой вонзились в плотные мускулы его спины. Он с восхищением смотрел на нее, и она видела восторг и блаженство на его лице.
   Потом он переместился в более удобное положение, и она прильнула к его боку. Он погладил ее, и в этой ласке была пронзительная нежность. Закрыв глаза, Триста глубоко вздохнула.
   – Что? – пробормотал он.
   В ее памяти всплывали воспоминания о прошлом, о минутах любви. Это уже не доставляло ей сердечной боли. Все плохое ушло в небытие. И она внезапно стала вспоминать все хорошее, что было в её жизни.

Глава 18

   – Мы до сих пор легко умещаемся в этой кровати, – тихо проговорила Триста.
   Роман пожал плечами:
   – Но не очень удобно.
   – Зато уютно, – ответила она.
   – Да, здесь есть свои преимущества.
   Она рассмеялась, но затем посерьезнела:
   – Моя кровать более удобна.
   Он уронил голову ей на плечо, больно уязвленный.
   – О Боже, но это так унизительно. Я не могу заставить себя прийти в твою комнату.
   Она поднялась на локте, чтобы посмотреть на него.
   – Что?
   Он сжал губы, словно в смущении.
   – Эта комната так...
   – Поняла. Я тоже не люблю ее.
   – Почему ты этого мне не сказала?
   – Ты был так убежден, что я должна остаться в ней. В комнате хозяйки и все такое.
   – Но я думал, что эта комната тебе понравится. Там чудесный вид и просторный шкаф для одежды.
   – Ну... это достаточно хорошая комната...
   – Достаточно хорошая? Боже, женщина, этот дом стоит целое состояние. Я хорошо знаю это, поскольку многие годы за него плачу.
   Она вздохнула:
   – Он очень богат, элегантен и построен с большим вкусом. Но это так... так... – Триста нетерпеливо махнула рукой, подбирая слова. – Она красная, – наконец произнесла она.
   – Хорошо. Красный – это королевский цвет. Красный – значит дорогой.
   – Пестрая, – выбрала она более удачное слово.
   – Если я оставлю эту комнату пустой, у меня будет такое чувство, словно я выброшу из памяти мать. Это было ее место, это единственная комната, где она жила, и я...
   – Роман, – произнесла она, опираясь на локоть, чтобы иметь возможность смотреть ему в лицо, – ты только что сказал, что не можешь ступить в ее комнату. Зачем тебе все эти неприятные воспоминания? С ними нужно покончить.
   Он отвел глаза и тяжело вздохнул:
   – Мне не хотелось бы ее ненавидеть. Я желал ее любить. Иногда я думал, что мне это удалось.
   – Конечно, ведь она была твоей матерью.
   – Если бы она была лучше, отец переехал бы домой и оставался в нем постоянно.
   – Я знаю, как сильно ты восхищался своим отцом.
   – Слишком сильно.
   – Почему слишком?
   Он долго молчал.
   – Потому что он очень дорого мне стоил. Он мне стоил тебя, а ты была для меня всем. – Наступила продолжительная пауза. – Когда я был мальчиком, я убегал из дома с твердой решимостью не возвращаться обратно. Но ты каждый раз приводила меня обратно. Я думал: «Что Триста делает? Она скучает без меня? Она не выносит колкостей Грейс!» И я возвращался.
   – И я обычно очень терпеливо ждала тебя...
   Она замолчала, опасаясь проболтаться. Ей не следует говорить ему, что она знала, что он вернется, поскольку уже тогда между ними установилась невидимая связь.
   – Возможно, нам не следует об этом говорить, – сказала она упавшим голосом. Время для этого еще не пришло. Прошлое представлялось ей каким-то болотом – много сожалений и совсем мало счастливых минут. И она не была уверена, что Роман ее правильно поймет. О, это было замечательно – ощущать себя в его руках, лежать рядом с ним, но она до сих пор не знала, что он к ней чувствует.
   Они испытывали друг к другу сильную страсть, но между ними было не только физическое притяжение. Наверное, поэтому он заговорил о времени, когда они были вместе. Может, в нем кричала любовь, когда он вспомнил давно прошедшее?
   Триста хотела получить ответы на эти вопросы. Она знала, кем она раньше была для него. А теперь она его жена. Но ей не было известно, что налагает на нее это звание. Должна ли она вести себя так, как его первая жена? Ведь для Романа брак вовсе не обязательно означал любовь. Именно ее он оставил для того, чтобы повести в церковь женщину, которую не любил.
   А теперь он обвенчался с ней, но ради чего? Ради их общего ребенка, ради того, чтобы стать его законным отцом?
   Эта грустная мысль не давала ей покоя. Очень многие были бы довольны и этим. Возможно, и ей тоже следовало бы радоваться. Поскольку тишина явно затянулась, Роман произнес:
   – Вероятно, нам следует изменить убранство твоей комнаты. Пусть она больше соответствует той леди Эйлсгарт, которая теперь там находится.
   Триста поблагодарила его, но от невеселых мыслей ее настроение ухудшилось. Услышав, каким тоном она согласилась, Роман спросил:
   – С тобой все в порядке?
   Если бы она сказала, что нет, этим бы она только унизила себя. И потому она улыбнулась и уверила его в обратном. Ей было горько, что пришлось лгать.
 
   – Что ты сделала? – грозно вскричал Роберт.
   От взгляда на его лицо любой другой бы испугался, но леди Мэй на Роберта даже не взглянула. Ее переполняла радость.
   – Я ходила поговорить с леди Несбит! – Она была очень довольна собой. – И она мне все рассказала. Она призналась, что это был де Нансье! Роберт, я знаю, что могу тебя убедить восстановить свое честное имя. – Роберт был вне себя, но Мэй это нисколько не заботило. – Я сказала ей, что это ты посылал деньги.
   Его загорелое лицо побледнело.
   – Разве это делал не ты? – понизила голос Мэй.
   – Как ты могла?..
   – Я не хотела, – сказала она. – Но ее молоденькая кузина проболталась, что кто-то посылает деньги. Она думала, что этот таинственный благотворитель – я. Я люблю тайны, но, зная тебя, было легко догадаться, кто это делал.
   – И ты сказала им? – Только сейчас Роберт овладел собой. Но в его голосе продолжали бушевать штормовые нотки.
   – Ну конечно.
   Она не узнавала его. Ноздри Роберта раздулись, а губы вытянулись в тонкую линию. Его голос понизился до глубокого свистящего шепота.
   – Ты сказала, что эти деньги посылал я, Маркус Робертс?
   – Да, – негромко ответила Мэй. – Но я сообщила это только после того, как она призналась, что это не ты напал на нее...
   – Кто разрешил тебе вмешиваться в мои дела?
   Она попыталась рассмеяться:
   – Ладно-ладно, Роберт, ты все неправильно понимаешь. Я не хотела причинить тебе вреда.
   – Ты думаешь, что понимаешь в моих делах лучше, чем я? Ты считаешь, что я недостаточно умен, чтобы понять, что нужно делать, и только ты – умная, мудрая и столь очаровательная леди Мэй Хейуорт – можешь все исправить? Какое высокомерие!
   – Высокомерие? – Она вздернула подбородок. – Я хотела помочь.
   – Ты не верила мне! – крикнул он так громко, что от стен отразилось эхо, а Мэй разинула рот от изумления.
   – Слуги...
   – Ну и черт с ними! – снова закричал он. – Мне плевать на слуг! – Он провел рукой по волосам, но они так и остались взъерошенными. – Ты побежала к Энн Несбит и беспечно все ей разболтала: «О да, я знаю Маркуса Робертса. Он мой лучший друг, и он посылает вам деньги, потому что чувствует за собой вину». Как ты могла быть такой... своевольной?
   Мэй уже была готова выпалить столь же эмоциональную отповедь, но передумала.
   – Почему это тебя так разъярило?
   – Потому, маленькая дурочка, что ты вовлекла себя в опасность. Почему, как ты думаешь, я раньше не объявил, кто я такой? За мою голову все еще назначена цена, и ты... Мэй, опасность теперь грозит и тебе. Ты же объявила Несбит, что знаешь, кто я такой.
   Мэй попыталась на это презрительно фыркнуть, но серьезность на его лице остановила ее.
   – Ты действительно так думаешь?
   – Есть такая возможность. – Он зашагал из угла в угол. – Никак не ожидал, что ты сунешь нос в мои дела. – Повернувшись, он направился к двери. – Я должен посмотреть, что можно предпринять. У меня есть кое-какие связи.
   И он ушел не простившись. Мэй хотела окликнуть его, но удержалась. В ней самой начало расти чувство тревоги.
   Он не дал ей ничего объяснить. Энн Несбит не сделает такого, что могло бы ему повредить. Он просто не мог этого понять, поскольку не был в гостиной Энн, не слышал, что она сказала, и не чувствовал искреннюю благодарность, сорвавшуюся с ее дрожащих губ.
   Он обвинил ее в том, что она ему не доверяла, но на самом деле это он не полагался на нее. И он обвинил ее в том, что она сует нос не в свои дела. Да, она вмешалась в его судьбу, но очень осторожно. Это только пошло во благо, она была уверена.
   Но, подумав, Мэй вдруг усомнилась, правильно ли она поступила. Что, еели ее вмешательство разбудит осиное гнездо, как этого боится Роберт?