Николь Кристофер. Рыцарь золотого веера

 
   – Уилл.
   – Якоб Квакернек выглядел так, словно столкнулся с привидением. – И Мельхиор? Господи Боже мой. Мы слышали, что вы мертвы. А когда они принесли твою сумку с инструментами, мы в это поверили окончательно.
   – Да, – подтвердил кто-то из матросов. – Распяты. Мы думали, что вы болтаетесь на кресте, господин Адамс.
   – А вместо этого вы видите нас откормленными, словно поросята к рождественскому столу, – отозвался Уилл. – Это благодаря господину Косукэ.
   Секретарь поклонился.
   – А вы тоже отлично выглядите, – сказал Мельхиор.
   – Да, мы тоже отдохнули и поправили здоровье, – согласился Квакернек. – И всё же мы нищи, как церковные мыши. Корабль так разграбили, что я удивился, обнаружив на месте фалы для подъёма парусов. Думаю, если бы народ в Бунго понял, что это за штуки, они тоже исчезли бы. – А боеприпасы из трюма? – встревожился Сукэ. – Они на месте? Я вижу, орудия целы.
   – О, с этим всё в порядке, господин Косукэ. Похоже, что ваши люди в Бунго посчитали их ничего не значащей безделицей, не существенней нашего такелажа. Но я не буду роптать по этому поводу, сэр, если ваш хозяин даст нам хоть какую-нибудь одежду. У нас не осталось ничего, кроме надетого на нас.
   – Мой повелитель понимает ваше положение, господин Квакернек, и очень сожалеет. Пока не в его власти заставить население Бунго вернуть ваши вещи, но он распорядился выплатить вам и вашим людям пятьдесят тысяч золотых, чтобы вы могли купить себе всё необходимое.
   – Пятьдесят тысяч золотых? – воскликнул Квакернек. – Боже милостивый, ваш хозяин, наверное, принц?
   – Да, принц, – подтвердил Уилл. – Вы ни слова не сказали мне об этом, господин Косукэ.
   – Я не думал, что тебя так интересуют деньги, Уилл Адамс, ведь ты обладаешь гораздо большим – расположением самого принца. По сравнению с этим деньги не имеют никакой цены. Сумма будет выплачена по прибытии корабля в гавань Эдо.
   – Я понял, куда вы клоните. Вы не хотите рисковать, господин Косукэ.
   – Вся жизнь – один большой риск, Уилл Адамс, – сказал Сукэ. – Умный человек по мере возможностей повышает свои шансы на победу. Я не думал, что ты соблазнишься случаем сбежать от принца Иеясу, просто мне хотелось, чтобы твои спутники отправились в дорогу с лёгким сердцем.
   – Обещаю вам, что так оно и будет, – заверил Квакернек. – Но где это место – Эдо?
   – Там резиденция клана Токугава, – сказал Уилл. – Это вдоль побережья, недалеко отсюда. Мы должны как можно скорее доставить туда корабль. Ну, Якоб, пойдём, нам нужно обсудить план этого перехода. Извините нас, господин Косукэ. – Он схватил друга за рукав и поспешил вниз по трапу в кают-компанию. – А теперь расскажи – с вами всё в порядке?
   – Все отлично, Уилл. С того момента, как твой приятель Косукэ остановил нашу казнь, люди в Бунго обращались с нами как с лордами. – Он хлопнул Уилла по плечу. – А как ты? Ты выглядишь вельможей.
   – Я тебе все расскажу, Якоб. Прибыв в Осаку, я обнаружил здесь мир, о существовании которого не подозревал… Я даже не думал, что такое возможно на земле. Этот человек, принц Иеясу, он действительно принц. Не заблуждайся на этот счёт. Его род по прямой насчитывает тысячу лет, вплоть до императрицы Дзинго и даже дальше. А она, говорят, была потомком богов.
   – И ты веришь в эти сказки?
   – Нет. Во всяком случае, пока. Но я могу сказать тебе, что в одной только его комнате больше драгоценностей, чем во всём Уайтхолле. А ведь он всего лишь вельможа, глава могущественного клана. Он только один из пяти регентов, правящих страной от имени квамбаку, который сам является регентом сегуна. Тот, в свою очередь, действует от имени императора-микадо. Он живёт в Киото. Можешь себе представить, Якоб, какое богатство должно быть в Киото, какое великолепие, если его столько в такой дали от трона!
   – Тебя околдовали, – вздохнул Квакернек. – Тебя охмурил языческий полководец.
   – Языческий? Кто может сказать, где язычество, а где христианство, Якоб? Христиане в Японии готовы были распять нас. Язычники предлагают нам кров. Эти люди руководствуются простой философией, которая основывается на достоинствах человека как такового, а не на сложных метафизических аргументах. Дай мужчине меч и научи владеть им, и он сможет завоевать весь мир. Дай женщине красоту и научи пользоваться ею, и она сможет победить мужчину и таким образом овладеть миром.
   – Околдовали, – сказал Квакернек. – Ну хорошо, твои мозги, похоже, свернули набекрень. Я сомневаюсь, что тебе пригодится вот это.
   – Что?
   Квакернек вытащил из стола предмет, похожий на маленькую книгу. При ближайшем рассмотрении это оказалось всего лишь двумя дощечками полированного дерева, соединёнными шнурками. Шнурки были продеты в отверстия по краям дощечек, чтобы скреплять их в единое целое.
   – Открой, – предложил Квакернек.
   Уилл развязал тесёмки и раскрыл дощечки. Между ними лежал цветок, теперь уже высохший, но всё ещё сохранивший свою красоту и цвет, хотя аромат давно выветрился.
   – Мисс Магоме просила меня передать тебе это, Уилл. Она подстерегла меня наедине и сказала, что, к сожалению, несмогла присутствовать при твоём отъезде и что надеется на благополучие твоих дел. Она хотела передать тебе что-нибудь на память о том месте, где ты ступил на землю Японии.
   Уилл вглядывался в цветок, похожий своей нежной прелестью на ребёнка. Здесь не было воли и силы, не было бросающейся в глаза красоты. Просто девушка, которая хотела только одного – порадовать и доставить удовольствие.
   Магоме Сикибу.
   В огромном здании гулко отдавались голоса мастеров, перестук молотков; жара и шум волнами вздымались к крыше, выжимали пот, струйками сбегавший по спине и рукам, хотя все работающие на складе, включая Уилла, разделись до набедренных повязок. Но Уилл потел больше остальных, ведь на дворе стояла пора Белой Росы. Это описание погоды было более образно, чем английское название месяца. Приблизительно это время соответствовало началу сентября и называлось так потому, что ночи уже становились холодными. Чего нельзя было сказать о днях.
   Уилл откинул волосы со взмокшего лба и осмотрел своих людей. Они работали как одержимые, хотя и болтали между собой не переставая. Они так старались, потому что пушки оставались для них чудом. Когда их выгрузили с корабля, всё население Эдо высыпало на берег и не отрывало от них глаз. Огромное количество людей.
   Он вспомнил разочарование при первом взгляде на город, выглядевший всего лишь скопищем глиняных хибарок, через которое пробиралась медленная мутная река, впадающая в гигантский залив, начинавшийся милях в тридцати к юго-востоку. За мазанками виднелись улицы и дома, но их было значительно меньше, чем в кипящей жизнью Осаке. И замку, расположенному в центре города, не хватало духа величия, хотя его и окружал заполненный водой ров. Так, значит, он пошёл за меньшей звездой? Хотя, в сущности, он вообще не выбирал, за какой звездой ему следовать; сердце его осталось на женской половине Осакского замка. И даже больше, чем просто сердце. Слишком часто он ловил себя на воспоминаниях о принцессе Едогими, об этих шелковистых ногах, скользящих вверх по его телу, об этой рощице любви с таким кружащим голову ароматом. Всю свою жизнь он мечтал обладать этим. Странно, что теперь, когда это принадлежало ему, Уиллу оставалось только мечтать о других таких лесочках. Потому что, в сущности, он не обладал ею. Замечательная женщина обладала им, Уиллом.
   И всё же он пошёл за Токугавой, хотя и сам удивлялся этому. По прибытии их приветствовал принц Хидетада, наследник Иеясу. Впрочем, не старший его сын; старший умер, а настоящего первенца взял на воспитание Хидееси. В качестве заложника? Кто знает. Но это свидетельствовало о той безжалостности, с какой клан Токугава постепенно набирал силу. Теперь Хидееси умер, Хидеясу вновь встал под знамёна отца, но оставался на второстепенных ролях. Потому что теперь ему больше не следовало доверять? Как много тонкостей нужно учитывать здесь.
   Он мало считался с мнением принца Хидетады. Но у принца были тонкие губы и привычка во время разговора смотреть не в глаза собеседнику, а за его левое плечо. В этом он отличался от своего отца. Трудно сказать, в чём ещё они были разными. Потому что с каждым днём Уилл убеждался снова и снова, как мало он знал об этом человеке, так странно взявшем в свои руки его судьбу. Он даже не был уверен, что принц нравится ему. Если на самом деле Токугава вознамерился враждовать с принцессой Едогими и её окружением, то он вполне в конце концов может возненавидеть старика. И в то же время он даже не подумал отказаться работать на него. Всё же в душе его таился трус. Отказать Токугаве было немыслимо, это означало почти верную смерть.
   Кроме того, оставался ещё Косукэ но-Сукэ. Сукэ он верил безоговорочно, а тот ещё, очевидно, не нашёл оснований сомневаться в принце. Сукэ повёл его однажды на прогулку по городу под предлогом поисков достаточно вместительного склада, куда можно было бы спрятать орудия и повозки для них, потому что, как объяснил он, шпионаж в Японии был таким развитым искусством, что они не могли позволить кому-либо узнать истинную цель появления пушек на берегу. Всем объясняли, что их потом водрузят на стены крепости для защиты цитадели.
   Однако по крайней мере отчасти Сукэ руководила гордость. Он повёл Уилла посмотреть внешнюю стену. Там действительно была стена, но для чего её воздвигли? С внутренней стороны тянулись все те же заболоченные равнины, а до ближайших домов было несколько миль.
   – Да, Уилл Адамс, – сказал Сукэ, – все они смеялись, когда мой господин построил эту стену. Но Эдо будет расти. Эдо станет первым городом всего мира.
   Когда Сукэ говорил с такой убеждённостью, спорить с ним было бесполезно.
   – С императором на троне и регентом в Осаке… В моей стране такие разговоры назвали бы изменой, – язвительно заметил Уилл.
   – Изменить, Уилл Адамс, можно только императору, а он вне всякой опасности в нашем случае.
   – У принца не хватает честолюбия занять высочайший трон в стране?
   – Как же он может это сделать, Уилл Адамс? Это было бы больше, чем просто измена. Это уже богохульство. Мой повелитель предпочтёт получить от микадо ничтожнейший символ благоволения, чем владеть всеми богатствами Японии. Но после микадо нет ни одной должности, которая не могла бы принадлежать ему, принцу. И более того, он считает – как и все остальные, – что при отсутствии сегуна страна сползает к анархии, которая царила в Японии в течение пяти столетий, до прихода к власти господина Нобунаги. В золотые годы правления Хидееси в Японии был мир, Уилл Адамс. Он умер лишь два года назад, а на севере уже вспыхнула война. И она разольётся по всей стране.
   – И в то же время ваш господин хочет сместить сына Хидееси.
   – Они были друзьями, Уилл Адамс. Дружба, в которой было взаимное величие, взаимный талант, взаимное уважение. Но это уважение выказывалось отцу, а не сыну. Если речь не идёт об императорской крови, то талант должен почитаться в зависимости от личности человека, а не богатства или влиятельности его отца.
   – Принцесса Едогими говорила, что принц Иеясу поклялся защищать юного квамбаку до тех пор, пока он не повзрослеет и не сможет сам управлять страной.
   – Берегись принцессы Едогими, Уилл Адамс. Можешь не говорить мне о ней больше того, что сам захочешь. Я знаю, что такое женщина и что такое красота. Думаю, что теперь я знаю, и что такое мужчина. Она выделила тебя и подарила тебе свою красоту, но лучше бы тебе забыть об этом подарке. Она прижимала тебя к своей груди так, как прижимала бы голубя, принёсшего известие о каком-то далёком событии. В тот момент, не сомневаюсь, она любила бы голубя. Но если она вдруг проголодается, а под рукой ничего больше не окажется, она своими руками ощиплет его и обглодает косточки. Что же касается происшедшего между принцем и господином Хидееси в последние секунды его жизни, то кто знает правду? Мой господин признает, что квамбаку отдан на его попечение, но при условии, что он сам решит – взойдёт мальчик на престол по достижении подходящего возраста или нет.
   Сукэ был зол. Похоже, в Японии преданность своему хозяину стояла выше всего остального. Но между равными? Хидееси, наверное, смотрел на Иеясу как на верного сторонника. На скольких даймио смотрел так же Иеясу без достаточных на то оснований?
   И постоянно оставалась в голове мысль, что эти орудия в один прекрасный день могут быть повёрнуты против замка в Осаке. Но, приходила тут же другая мысль, они смогут сделать это, только если он будет рядом с пушками, он сможет как-нибудь помочь тем, в замке.
   И ещё ему повезло, что он был занят от зари до зари. В отличие от других. Сейчас было неприятно даже думать о «Лифде» и его команде. Принц сдержал слово, и пятьдесят тысяч золотых брусочков – японцы называли их «кобан»– были доставлены голландцам. Квакернек хотел сохранить деньги в общем котле для закупки пищи и одежды и, что важнее всего, для подготовки корабля к возвращению в Европу. Команда не согласилась с этим и настояла на немедленном разделе денег. Теперь члены экипажа разбрелись по всему Эдо, наливаясь сакэ и познавая прелести японских спален. Конечно, у него не было никакого права осуждать их, потому что он и сам предавался этим радостям. И, конечно, он был вынужден признать наличие некоей методичности в этом безумии: вряд ли кораблю позволят выйти из Эдо в ближайшее время, во всяком случае, с оружием и снаряжением. А кто наберётся храбрости отправиться в обратный путь без единого орудия на борту?
   Но теперь они не выйдут в море. Только не эти люди. Ни один человек, когда-либо державший в объятиях японскую женщину. Точнее, побывавший в её объятиях. Даже Мельхиор превратился в настоящего дебошира. Исключение составлял Якоб, остававшийся на корабле. Он мерил шагами палубу, осматривал растущий город и беспокойное море, суетился и старел день ото дня, хотя все невзгоды их путешествия из Амстердама не добавил ни единого седого волоса в его шевелюре, ни одной морщины на лице. Тогда он был похож на стальную пружину, и ответственность руководителя не давала ему расслабиться.
   … Но Уилла ждало дело. Он вытер шею полотенцем. И, работая, он мог мечтать. О ком он должен мечтать. О принцессе Асаи Едогими? Да, конечно. Невозможно когда-либо забыть такую красоту, столь непринуждённо и легко, столь великолепно овладевающую его телом. Но чьё лицо он видел на этом замечательном теле? Пинто Магдалины? Или детское удивление Магоме Сикибу?
   И как долго может мужчина существовать на одних мечтах?
   До той поры, пока не завершит свою работу. Рабочие складывали свои инструменты и падали ниц, сгибаясь в поклоне. Уилл обернулся к двери и тотчас же сам склонился в коутоу: эту короткую, толстенькую фигуру в зелёном кимоно, этот меч в белых ножнах не спутать ни с кем. Так же как не спутать тьму охранников, насторожённого Сукэ, надменного Хидетаду.
   – Встань, Уилл Адамс, – сказал Иеясу. – И подойди сюда. Уилл приблизился. Ничуть не изменился; за исключением, может быть, некоторой усталости во взгляде. Глаза принца скользили по его телу, как тёплая волна. Это было первый раз, когда принц видел Уилла практически нагим; инстинктивно Уилл набрал воздуха в лёгкие и развернул плечи.
   – Ты хорошо поработал, Уилл Адамс, – промолвил Иеясу. – Поздравляю тебя. Готовы ли эти орудия к перевозке?
   – Двенадцать готовы, мой господин. Над остальными шестью надо ещё поработать.
   – Тогда это придётся отложить до следующего подходящего случая. Двенадцати должно хватить. Я предоставлю коней, Уилл Адамс, а ты готовь пушки и готовься сам к выступлению. От событий ближайшего месяца будет зависеть всё наше будущее.

Глава 5.

   Несколько дней армия двигалась вдоль побережья, затем, пройдя через горное ущелье, повернула в глубь острова. Люди шли по шоссе, подобного которому Уилл раньше никогда не видел. Оно было столь широким, что по нему в ряд могли проехать три повозки; по сторонам росли деревья, регулярно попадались почтовые домики, хозяева которых спешили накормить и обслужить генералов и принца. По прикидкам Уилла, армия состояла приблизительно из сорока тысяч воинов – бесконечная живая гусеница из закованных в латы солдат. Солнце сверкало на красных, зелёных, золотых, белых доспехах, теряясь на чёрных; оно блистало на кончиках копий, ветер развевал разноцветные флажки на шлемах командующих. Всё это походило на огромный, постоянно меняющийся калейдоскоп. Но над всем этим скопищем людей поднималось одно знамя, видневшееся тут и там, – белое полотнище, вышитое розами; на нём красовался герб в виде золотого веера – боевой штандарт принца Иеясу. К тому же каждый воин его армии носил свой длинный меч в белых ножнах. Токугава в походе.
   А с ними Уилл Адамс из Джиллингема, что в Кенте. Невероятная мысль. Да, Мельхиор и Якоб, конечно, подумали так.
   – Умереть в этой далёкой стране, сражаясь за языческого принца, поднявшего бунт против законного господина? – вскричал тогда Якоб – Ты в самом деле сошёл с ума.
   Но в этой стране сражение, храбрость, честь были единственными путями к богатству. И ему дали меч. Только один, как и подобало обычному человеку, но он висел на боку в белых ножнах, как и у остальных; его постукивание по бедру при ходьбе заставляло кровь быстрее течь в жилах. Без доспехов – по всей Японии не нашли бы лат подходящего размера. Но в его задачу не входило кидаться в гущу резни: он шагал в замыкающих рядах, а за ним громыхали повозки с орудиями, рядом с которыми тряслась наспех обученная команда пушкарей. По его мнению, они были ещё не готовы. Он не знал, был ли он сам готов. Но инстинкт подсказывал, что он приближается к водоразделу в своей жизни.
   Как начальнику артиллерии ему дали и коня. Он мало понимал в верховой езде и не хотел позориться перед знатью рода Токугава. Поэтому он вёл свою лошадь в поводу перед первой упряжкой быков, вдыхая пыль, поднятую мириадами ног впереди. Капитан Уильям Адамс. Но теперь это не имело значения. За этой победой может последовать мир мечты…
   Но будет ли победа? В армии Токугавы царили уверенность и решимость. Ожидалось, что вскоре к ним присоединятся другие могущественные кланы – Като и Асано, которые поддерживали Иеясу в походе на Киото. Но это был всего лишь предлог. Истинной их целью была Осака. Не штурмовать замок, не уничтожить квамбаку, а всего лишь воздать почести его матери и её фрейлинам. Таково было официальное объяснение. Иеясу хотел всего лишь спасти квамбаку от влияния злоумышленников – тех, кто боялся власти Токугавы, кто сам хотел управлять от имени мальчика Хидеери. Потому что мятеж на севере – не что иное, как приманка, чтобы выманить Токугаву из оплота центральной власти. Когда армии вступят в сражение, придворные, недовольные правлением Иеясу, объявят его изменником и обнародуют свои домыслы о том, что он хочет сам стать сегуном. Многие из знатных феодалов поднимут оружие в защиту молодого Хидеери, среди них – могущественный клан Мори, знаменитый генерал Икеда из Бизена и Сацума, правители южного острова. Последуют ли Тадатуне и его отец за своим господином? Как странно – выступать против них. А если одно из его пушечных ядер убьёт Тадатуне? Он вспомнил юношу с благодарностью, которую не омрачило их расставание.
   Но теперь в дело пошло не только честолюбие. Душой заговора против Иеясу был Исида Мицунари по кличке «Полицейский»; он был премьер-министром в правительстве Хидееси и теперь изо всех сил старался удержать власть в своих руках, хотя и был не главным даймио среди тех генералов, что последовали за ним. Провозглашая Иеясу вне закона, Мицунари попытался захватить в качестве заложников жён и семьи четырёх генералов рода Токугава в летней резиденции в Осаке. Большинству удалось скрыться, но супруга господина Хосокава, обнаружив свой дом окружённым, убила своих детей и себя, не пожелав попасть в лапы «Полицейского». Если в сердце любого из Токугава и была истинная ненависть, то направлена она была на одного лишь человека: Исиду Мицунари.
   Поэтому это была война не на жизнь, а на смерть, по крайней мере для даймио. Генералы горели жаждой мести и рвались в бой. Кто бы ни победил, побеждённому можно было не ожидать помилования. Как не похоже на Европу, где в мясорубке гибли простые солдаты, а их начальники и семьи могли ожидать соответствующего уважительного отношения и современного освобождения за выкуп. Здесь же скорее простой солдат мог рассчитывать на помилование, но его командир должен был сражаться до последнего, а в противном случае самому распороть себе живот в церемонии харакири. Ужасающая мысль.
   А к какой же категории относился он, Уилл Адамс? Он не был самураем. И всё же он не сомневался, что его имя хорошо известно генералам Западной армии – так называлась армия Мицунари, в отличие от Восточной, возглавляемой Токугавой. Представь, что тебя швыряют под ноги Асаи Едогими – жалкого пленника, которому она отдала лучшее, что имела, и который в ответ на это перешёл на сторону её врага. От этой мысли стыла кровь в жилах, потом так же быстро озноб переходил в жар. Не только потому, что позади Едогими почти наверняка будет стоять Пинто Магдалина, но и из-за оборотной стороны медали. Представь только, как Асаи Едогими и её фрейлин волокут, пленных, к Иеясу.
   Что за мысли. Что за мысли. Мысли, в которых не должно быть и следа вины. Именно в этом заключалось самое поразительное. Куда подевался раздираемый сомнениями человек, отплывший из Англии, чтобы присоединиться в Текселе к голландскому флоту? Да, этот человек умер. Возможно, он умер ещё до того, как простился с женой. Он, конечно, умер в один из дней того страшного перехода через Южное море. Теперь он родился заново? Или его просто доставили в рай? Или в ад? Но сомнения всё же были поначалу. Может быть, их отзвук все ещё витал где-то в подсознании, заслонённый величием того, что он делал сейчас. Он шагал на сражение, единственный европеец среди армии чужестранцев. Сомневаться можно будет в последний предсмертный миг. Или в последний миг, после которого наступит вечная жизнь.
   Но допустит ли принцесса Асаи Едогими, чтобы её захватили живой? Не последует ли она примеру жены Хосокавы и не совершит ли сеппуку /воины называли это харакири/, предпочтя смерть плену? А за принцессой – её фрейлины? Нож, входящий в нежную смуглую плоть. Он почувствовал, как покрывается холодным потом.
   Армия останавливалась. Облако пыли, висевшее перед ним, оседало, следовавшие за ним повозки, скрипя, замедляли ход и вставали. Дорога все так же бежала меж невысоких холмов, ограничивавших видимость, но вдалеке Уилл разглядел крыши домов – по-видимому, какой-то город. И с такого расстояния все услышали вой сигнальных рожков и крики людей. – Подождите здесь, – приказал Уилл канонирам и поскакал к голове колонны. Солдаты смотрели ему вслед без всяких эмоций; они вполголоса разговаривали между собой, прислушиваясь к звукам битвы.
   – Уилл Адамс?
   – Господин Косукэ! – Доспехи на секретаре выглядели нелепо.
   – Спешивайся, и поскорей.
   Уилл скользнул вниз и опустился на колени. Он не заметил принца, сидящего на складном стуле у своего коня и окружённого офицерами.
   – Поднимайся, Уилл Адамс, – сказал Иеясу. – Что за спешка?
   – Я услышал звуки битвы, мой господин, и…
   – …Поскакал туда. Это хорошо, Уилл Адамс. А вот и гонец. Лошадь самурая была вся в мыле; всадник кинулся из седла прямо в ноги Иеясу.
   – Передовые посты Западных, мой господин Иеясу. Наш авангард наткнулся на сильное сопротивление и отступил. Сейчас они ждут приказаний.
   – Этот город – Огаки? – спросил Иеясу. – Пусть они разбивают лагерь. И все остальные тоже.
   – Но, господин принц, – начал было протестовать один из генералов, Като Есиаки, худощавый, со злыми глазами ветеран корейской кампании, – они же скажут, что вынудили нас остановиться!
   – Я умираю от жажды, – произнёс принц Иеясу и протянул руку. Сукэ быстро подал хозяину плод хурмы. Иеясу взял фрукт, посмотрел на него и улыбнулся.
   – Вот что вас ждёт, господа: сегодня ночью Огаки будет нашим.
   Он разжал пальцы, и хурма упала на землю. Его стража с криками кинулась подбирать её и делить между собой.
   – Ну, а вот этого я никак не пойму, Сукэ, – прошептал Уилл.
   – Все очень просто, Уилл Адамс. Этот фрукт по-японски называется «огаки». Они посчитали это знамением.
   Дождило. Монотонный бесконечный мелкий дождь сыпался с неба, погружая окружающий мир в дымку. За ней расплывались очертания холмов, терялись контуры долины. Пыль сначала прибило дождём, потом развезло в грязь. Восточная армия замерла в своих палатках, обложив Огаки. Последний отдых перед битвой? Уилл надеялся, что дождь скоро кончится. Сегодня двадцатое октября 1600 года. Это по меркам европейцев. Для японцев это двенадцатый день поры Холодных Рос года Крысы, в правление императора, которого ни один солдат этой армии, за исключением даймио, никогда в жизни не видел. Точнее сказать – так как термин «холодные росы» оказался единственно правильным, – следовало помнить, что через три дня этот сезон кончается и придёт «Начало Седых Морозов». В любом случае, его пушки не смогут показать себя наилучшим образом.
   А им, похоже, придавалось большое значение. Он стоял на задворках постоялого двора, конфискованного для размещения штаба. Принц Иеясу сидел в центре на вышитой циновке, его сыновья и офицеры стояли вокруг на коленях. Говорил Косукэ но-Сукэ, собирая воедино разрозненные кусочки полученной информации, показывая что-то на большой разноцветной карте, расстеленной на полу перед принцем.