Николь Кристофер. Рыцарь золотого веера

   – Проклинать море? О, Уилл, как я могу проклинать самую чистую из всех составных частей мира? Я не проклинаю ничего. Я только сочувствую тем одиноким мужчинам, которые сами разрушают надежды на собственное спасение собственными делами и помыслами. Я сочувствую тебе за те страдания, которые ты перенёс. Но теперь, когда мы поженились, когда мы достигли такого взаимопонимания, – теперь я знаю всю глубину отчаяния в твоей душе, и мы восстанем вместе к истине и красоте, ожидающим нас в браке, так что море и люди, плавающие по его волнам, уже не смогут испортить тебя. Потому что в море ты всегда будешь думать обо мне, о своём доме, который скоро у нас будет, о том покое и уюте, которые будут ждать тебя там, – и эти мысли помогут тебе выстоять. А теперь, Уилл, нужно завершить это дело, как то указывает нам Господь.
   Он покачал головой.
   – Не могу, Мэри. Боже, как ты права. Но Господь, желающий, наверное, наказать нас, отнял силу у моих чресел. Не бойся, никто никогда не узнает об этом. И, может быть, к утру моё желание вернётся, и тогда…
   – Мы должны сделать это сейчас, – сказала она. – И не богохульствуй, дорогой Уилл. О, как много тебе ещё предстоит узнать о Господе и деяниях его. Твоя слабость – всего лишь результат твоей поспешности. Иди же, Уилл, ляг в эту постель рядом со мной. Положи голову мне на плечо, Уилл, и подними свою рубашку, как это сделала я, и позволь нашим телам возлежать рядом. Не сомневайся – в соответствующее время Господь соединит нас и сольёт в одно целое.

Глава 2.

   А дальше – пролив. – Тимоти Шоттен отхлебнул пива из кружки и вздохнул. Его глаза скользили над головами посетителей таверны, словно он снова оказался в море и разглядывал волны с клотика мачты. Его пальцы сжали ручку кружки так, как они привыкли сжимать ванты во время сильной качки.
   – Какое время года это было? – спросил Уилл. Шоттен пожал плечами. Это был массивный человек, больше шести футов ростом, с огромными плечами, мощным торсом и бревноподобными ногами. Он носил морские башмаки даже на берегу. Говорили, что не существует на свете чулок, способных вместить его огромные икры.
   – Где-то конец января, парень. Но в тех широтах это было лето.
   – И всё-таки было холодно, – добавил Том Адамс. – Мы разговаривали с одним парнем, который плавал с Дрейком.
   – Не так уж и холодно, хотя, конечно, к этому шло. Все из-за ветра. Он был попутный и очень сильный, настоящий шторм. Но мы воспользовались своим шансом. В этих широтах всегда надо использовать свой шанс.
   – Шторм в Магеллановом проливе, – прошептал Уилл. – Удивительно, что ты вообще сидишь тут и об этом рассказываешь, Тимоти.
   – Я сам не думал тогда, что смогу когда-нибудь так вот рассказывать. Эти волны… Ты никогда не видел таких волн, Уилл. Они били в корму – длинные-длинные, величиной с корабль и даже больше, крутящиеся, с гребнями, свисающими, как борода у старика. Но они не были стариками, Уилл. Они были молоды и злы. Шесть человек на штурвале, ребята. Шесть здоровых мужчин. Я был одним из них. И это была дьявольская работа. Если бы хоть одна волна ударила в борт, нас перевернуло бы, как детский кораблик на пляже. И всё это время ветер трепал нас – казалось, что это пальцы самой смерти вцепились нам в загривок. Видит Бог, не захотел бы я снова попасть в такую переделку.
   – Извините, – раздался рядом высокий голос, – я просто не мог не слышать всё, что вы тут говорили, господа. У вас неповторимая, я бы сказал – драматическая манера выражаться. Три моряка подняли глаза и увидели стоящего у их стола молодого человека. Ему было чуть больше двадцати – примерно одного возраста с Уиллом, но выглядел он старше, хотя его тощенькая бородка представляла собой лишь завиток светлых волос. Тонкие черты лица уже носили отпечаток того разгульного образа жизни, который он, по-видимому, вёл. Высокий его рост скрадывался сутулостью плеч. Лишь глаза сверкали, словно подсвеченные изнутри колодцы, когда он переводил взгляд с одного на другого. С первого взгляда в нём чувствовался недюжинный ум. Эти глаза и его одежда не вписывались в обстановку портовой таверны. На нём был плащ, отороченный тёмно-жёлтой полосой, под которым виднелись камзол и чёрные в жёлтую полоску штаны. На голове красовалась чёрная шапочка с белым пером, а малиновый пояс поддерживал шпагу – испанский клинок тонкой работы. Но рука, опирающаяся на эфес, была такой хрупкой и изящной, с такими тонкими и нежными пальцами, что было трудно представить её хватающейся в гневе за оружие.
   – Бабочка, – проговорил словно бы про себя Тим Шоттен. – Её занесло сюда ветром.
   Молодой человек улыбнулся. Улыбка у него, как и глаза, была умная и тонкая.
   – Действительно, сэр, – согласился он, – подходящее сравнение. У вас хорошо подвешен язык, готов присягнуть на Библии. Можно мне присоединиться к вам?
   Три друга обменялись взглядами.
   – Сделайте милость, – произнёс Уилл. – Знакомьтесь, это – мастер Тимоти Шоттен, а это – мой брат, мастер Томас Адамс. А меня зовут Уильям Адамс.
   – И вы, конечно же, из Кента, не правда ли?
   – Да, – подтвердил Уилл, – я из Джиллингема.
   – Тогда мне вдвойне повезло со знакомством. Я тоже родом из тех мест. – Молодой человек пожал руки всем по очереди. – Меня зовут Марло, Кристофер Марло. Друзья зовут меня Кит. Впрочем, некоторые предпочитают Китти. – Он нервно хихикнул и обвёл взглядом их лица. Заметив неодобрение, он хлопнул в ладоши, подзывая хозяина.
   – Милейший, эти джентльмены пьют со мной. Пива? – Он посмотрел на новых знакомых. – Пива для моих друзей, добрейший Томвин. Но я, к сожалению, пива не пью – желудком слабоват. Стакан вина для меня, мастер Томвин. – Вас здесь знают, мастер Марло? – удивился Уилл.
   – Зовите меня Кит, мастер Адамс. А я перейду на «Уилла». Я не сомневаюсь, мы подружимся с вами. Почему бы им меня здесь не знать? – продолжал он. – Портовый кабачок, говорите вы? Именно за это я и люблю этот район, господа. И ещё кое за что. Я поэт, господа. А для того, чтобы писать стихи, нужно всегда иметь возможность вдохнуть свежего ветра, встретить новых людей. Я как алхимик, господа: беру свежие испражнения самой жизни, мочу из лужи у стены, перемешиваю их в своей душе – и в результате порождением моего ума оказывается сама красота, которую я и передаю миру с помощью вот этих вот пальцев. – Он положил ладони на стол.
   Тимоти Шоттен взял с подноса кружку пива и поднял её.
   – Ваше здоровье, мастер Марло. Мы выпьем за ваше здоровье и уходим. Нам пора.
   – Я вам не нравлюсь, мастер Шоттен?
   – Нет, мастер Марло, вы мне не нравитесь. А если вам вздумается схватиться за свою шпагу, имейте в виду, что вот эта кружка прежде разобьётся о вашу голову.
   Смех Марло был так же женствен, как и его хихиканье.
   – Какое насилие, сэр! От вас так и веет насилием, как от дикого зверя. Прошу вас, сэр, поймите мои слова правильно. Я восхищаюсь насилием, хотя сам я – самое робкое из живущих на свете созданий. Ах, сэр, я люблю насилие. Я как-то написал пьесу и сам в ней играл. Темой её… Впрочем, это не имеет значения. Я не хочу напрашиваться на похвалы. – Он вздохнул и отхлебнул из своего стакана. – Но я пишу о насилии, господа. Так что, прошу вас, не уходите. Вы тоже, Уилл. – Левой рукой он потянулся через стол и похлопал Уилла по плечу.
   Том Адамс фыркнул.
   – Здесь вам ловить нечего, – сказал он. – Уилл – самый рассудительный из всех людей. Если, конечно, его не задевать.
   – В таком случае я должен обращаться с ним с особой осторожностью. Но, мастер Шоттен, вы рассказывали об огромных волнах – длиннее корабля, выше дома… Это случилось не в Ла-Манше, даю голову на отсечение.
   – У южной оконечности Африки, – пояснил Уилл. – У мыса, который называют Горн. Тим плавал там с капитаном Кэндишем.
   – По этому поводу надо выпить ещё, господа. Эй, хозяин, у моих друзей пересохло в горле! Кэндиш… Знавал я этого человека. И было это до того, как он снискал славу и богатство, когда он перебивался с хлеба на воду. Расскажите мне, мастер Шоттен, – это правда, что вы вернулись из плавания с парусом, сшитым из золочёной ткани?
   – Мы плыли под парусом из камчатского полотна, мастер Марло. Потому что, когда наш последний парус сгнил, на борту не осталось менее ценного материала. А позолочено оно было прилично. Корабль назывался «Великая Святая Анна», ноябрь 1587 года. Да, лакомый кусочек отхватили мы тогда – самое богатое из всех захваченных когда-либо судов.
   – Но это был только один из многих кораблей, – заметил Уилл.
   – Девятнадцать. Девятнадцать их было, Уилл. В Великом океане они плавают без оглядки, так они уверены в своей безопасности. Это было так, словно старый лис очутился вдруг посреди стада слепых гусей.
   – Как романтично, – прошептал Марло, поражённый представшей перед его внутренним взором картиной. – Само название уже волнует кровь – «Великая Святая Анна». Гружённая золотом, драгоценными камнями, дорогой одеждой… Откуда она шла?
   – Из Манилы, мастер Марло. Есть такой город на Филиппинах – архипелаге у юго-восточного побережья Азии. Испания считает их своей территорией. Их корабли идут оттуда, гружённые под завязку всеми богатствами островов пряностей, пересекают океан, предпочитая этот долгий путь риску у мыса Горн и опасаясь индийских пиратов. Они разгружаются в Акапулько, что в Новой Испании. Оттуда грузы переправляют мулами в Хомре-де-Диос, а оттуда снова морем до Гаваны и, наконец, в Испанию. Как только они достигают Акапулько, считайте, что вы до них уже не доберётесь. В Хомре-де-Диос они собирают военный отряд для охраны, а в Гаване вливаются в состав большого флота. Но в Южном море, Уилл… Там они плывут сами по себе и становятся лёгкой добычей. «Святая Анна» уже находилась в виду берега – она отклонилась всего-то на несколько миль от курса и теперь улепётывала изо всех сил. Это было легче, чем подобрать с земли перезревшее яблоко.
   – А были на борту женщины, мастер Шоттен? Скажите же мне, что на борту были женщины! – Марло подался вперёд, глаза его сверкали.
   – Были, мастер Марло, были. – Наверное, они были прекрасны? – требовал Марло. – И вы их тоже захватили? И, наверное, позабавились? Простите, друзья, у меня чересчур романтическое воображение.
   – Может быть, сэр, может быть, их и надо было захватить и позабавиться, но только в другой раз. Посудите сами, сэр, возможно ли это, когда люди только что пересекли Великий океан? Семь недель в открытом море, цинга уже разбушевалась. Почему, вы думаете, «Святая Анна» стала лёгкой добычей? Мужчины на её борту едва могли поднять шпагу.
   – И всё же вам самим предстояло проделать этот же путь, – сказал Уилл.
   – Это решение принять было не так уж трудно. Лучше цинга, чем тебя расстреляют береговые батареи. Все побережье вооружилось и только ждало момента, когда мы повернём обратно в Атлантику. Говорили даже, что в самом проливе нас ждут военные корабли.
   – И вы решили пересечь Южное море, – прошептал Марло. – Что за дьяволы вы, мореходы. Вперёд и вперёд по могучим волнам, до Китая и Кипангу…
   – Нет, сэр, – возразил Шоттен. – К Филиппинам и Яве, а оттуда к мысу Доброй Надежды.
   – Не в Китай? И вас не соблазнила возможность наведаться к великому хану?
   – Нас соблазняла надежда вернуться домой, пока мы не отдали концы, мастер Марло.
   – И всё-таки быть так близко… Неужели у вас на борту не было никого, кто бы читал Марко Поло? Я не спрашиваю о вашем капитане. Том Кэндиш не читал ничего, кроме неоплаченных счётов. Но кто-то же должен был…
   – Я читал о путешествиях Марко Поло, – отозвался Уилл.
   – Вы, сэр? – удивился Марло.
   – О, он не такой простой моряк, каким кажется, – улыбнулся Том.
   – О, сэр, я и не думал, что ваш брат – простой моряк, – запротестовал Марло. – Увы, мастер Уилл, вас не было на борту, вот в чём беда. Ах, Китай, Китай! Сказочный Пекин… Великий хан… Узкоглазые женщины… Зенократа, которая прекрасней любви самого Юпитера, ярче серебра Родопов, белее снегов на скифских холмах… Извините, это строки из моей пьесы. Я не говорил вам, что недавно сочинил пьесу? В ней говорится о Тамерлане. Вы слыхали о Тамерлане? – Монгольский завоеватель четырнадцатого века, – откликнулся Уилл.
   – Сэр, вы слишком хороши для своей профессии. И в то же время хороши недостаточно. Монгольский завоеватель, говорите? Да это дьявол в человеческом образе! Они называют Аттилу бичом Божьим, но это имя гораздо больше подходит Тамерлану. Я использовал его в своей пьесе. Он был хромым, между прочим. Благородного рождения, но далёкий от власти. И всё же завоевание было у него в крови. Центральная Азия, Персия, Турция, даже Индия – трудно даже поверить в это. Европа лежала перед ним за пятьдесят лет до того, как пушка впервые ударила со стен Константинополя. Но он повернул на Восток. Ведь что представляла собой Европа по сравнению с Великой Китайской империей?
   – И этот человек завоевал Китай? – поинтересовался Том.
   – Он умер, – ответил Марло хмуро. – На пути к Великой стене. Он хотел посмотреть, как она рассыплется в пыль под его буреподобным натиском. Великий человек. Человек насилия, мастер Шоттен. Иногда эти два понятия совпадают. При условии наличия всего остального, конечно. Но Тамерлан угрожал самим небесам, вызывал на бой врагов.
   – Сэр, – прервал его Шоттен, – вы богохульствуете!
   – Действительно. Тысяча извинений. Снова строчка из моей пьесы. Они застревают у меня в голове. Но, по правде говоря, я часто богохульствую. О, я – дьявол во плоти, мастер Шоттен. В смысле владения словами. Со словами у меня появляется всё, даже разрушительный натиск самого Тамерлана. Слова, а ещё мысли. Хозяин, ещё пива для моих друзей!
   – Нет, – отрезал Шоттен, – сегодня мы выпили достаточно, да и час уже поздний. – Он встал, покачнулся и снова сел. – Доброй ночи, мастер Марло. Спасибо за ваше гостеприимство, но я не пью с богохульниками.
   – Пора, Уилл, – Том Адамс тоже встал. – Мэри будет беспокоиться.
   – О, пусть они идут, – зашептал, наклоняясь через стол, Марло. – Ты силён, как бык, и в то же время неглуп. Ты плавал по морям и сражался в битвах и в то же время начитан о путешествиях и приключениях других людей – а только это и могут позволить себе бедные педерасты вроде меня. Побудь ещё часок. Но не здесь. Пойдём со мной, завоюем себе другие места. – Оставьте парня в покое, мастер Марло, – прорычал Шоттен, снова пытаясь подняться на ноги. – Дома его дожидается лучшая в мире жена. А вы, сэр, пьяница, развратник и безбожник. Это дурной человек, Уилл, несмотря на его ум. А теперь, сэр, хватайтесь за свою шпагу и получите от меня по морде.
   – Я вовсе не обижаюсь на ваши слова, мастер Шоттен. Вы говорите правду. Я поэт, сэр, человек идеи. Я задам вам один вопрос: вы моряк, сэр, плавали по всему свету… Скажите, разве ваш маршрут от Плимута и обратно был целиком и полностью распланирован? Разве каждый ваш шаг не был связан с исследованием, изучением, риском? Но вы плыли вперёд, движимые жаждой познать этот мир! Мне, сэр, не хватает вашей смелости, и всё же я пытаюсь исследовать этот мир по-своему. Мой мир – это мир моего воображения, воображения других людей. Его-то я и изучаю. Я иду напролом там, где другие отступают, где они даже не решаются взглянуть опасности в глаза из боязни получить подзатыльник. Иногда и на мою долю выпадают колотушки. Но каждый раз я становлюсь умнее, узнаю всё больше. Ваш друг мне нужен только для того, чтобы узнать побольше о моряках, ведь они возвеличили нашу страну. Я хочу узнать их обычаи, их страхи, их верования. Может быть, я напишу пьесу о море. Но в таком случае я должен узнать море по крайней мере из вторых рук.
   – Хорошо сказано, мастер Марло, – сказал Уилл. – И я принимаю предложение. Иди домой, Том. Иди и забирай с собой Тима. Скажи Мэри, что меня задержали дела. Знаете, мастер Марло, они обращаются со мною, как с ребёнком, а ведь Том младше меня. Они думают, что у меня нет собственной головы на плечах.
   – Сомневаюсь, что она у тебя есть, – заметил Тим Шоттен. – Это в тебе говорит пиво. Во всяком случае, мы заботимся не о голове на твоих плечах. Ладно, Том, пошли. Он сам сказал, что он достаточно взрослый, чтобы самому отвечать за свои дела.
   Марло помахал им рукой.
   – Пусть они идут, Уилл. И, ради Бога, зови меня Китти. Мы с тобой подружимся, это точно. Для начала – что ты думаешь о хорошем ужине? Я голоден, как волк.
   – Да, сэр, хорошая мысль, – согласился Уилл.
   – Китти.
   – Китти. Хотелось бы, чтобы в голове в самом деле не так шумело…Уилла качало из стороны в сторону, язык не слушался. Марло – действительно странный тип, но в уме ему не откажешь…
   – Они подают здесь хорошую баранину.
   – Здесь, милый Уилл? Здесь, в этой жалкой забегаловке? Идём лучше ко мне домой, здесь недалеко, и я накормлю тебя царским ужином. Нет, императорским. Сам Тамерлан не отказался бы от него. Ты будешь Тамерланом, а я – твоим рабом. Твоей наложницей, если захочешь. Твоей Зенократой. О, Зенократа, божественная Зенократа… Прекрасная – слишком грубый эпитет для тебя. – Он оттолкнул свой стул и встал. – Но сначала надо найти подходящую кухарку.
   Они шагали по тёмной улице, спотыкаясь на булыжной мостовой, смеясь, словно дети. Неожиданные взрывы юмора Марло были так же захватывающи, как и неожиданные полёты его фантазии. Вдруг он остановился, поднял круглый булыжник и наугад запустил его в темноту. Камень звонко шлёпнулся о черепичную крышу, скатился вниз и шлёпнулся в грязь.
   – Сейчас налетит свора подмастерьев, – проговорил Уилл. – Давайте лучше сматываться, пока не поздно.
   – Если они появятся, я буду драться. – Марло вытащил шпагу из ножен, покрутил над головой и стал наносить уколы воображаемому противнику. – Я могу быть и отчаянным драчуном, несмотря на все мои заумные разглагольствования.
   – Нисколько в этом не сомневаюсь, – рассмеялся Уилл, отступая на безопасное расстояние. – Смотрите, не пораньте сами себя.
   – Себя, себя… Что касается меня, то я брожу тёмными ночами по улицам и убиваю несчастных калек, стонущих под заборами, а иногда хожу по городу и отравляю колодцы.
   – Снова строчка из вашей пьесы?
   – Нет, нет, – сказал Марло неожиданно задумчиво. Он лихо загнал клинок в ножны. – Напал на хорошую мысль. Использую её когда-нибудь. Конечно же, я использую её, чтобы описать какого-нибудь злодея. Да. Приходит идея. Бумага! Мне нужна бумага. Зайдём на постоялый двор…
   – …И поедим, если вы не против, мастер Кит, – предложил Уилл, хватая его за руку. – Я умираю от голода, да и не могу же я совсем не возвращаться домой.
   – Да, конечно, тебя ждёт твоя жена Мэри. Но ты её не любишь, она сварлива…– Что такое?
   – О, прости меня, Уилл. Я не думал оскорблять тебя. Я просто рассуждал так: ты молод, следовательно, Мэри должна быть молода. Ты красивый, следовательно, она должна быть прекрасна. Ты умён, значит, Мэри по меньшей мере не глупа. Ты моряк, которому по роду своей работы приходится проводить месяцы вдали от брачного ложа. И всё же ты не торопишься поскорее добраться до этого ложа. Вывод: несмотря на свою молодость, красоту и ум, Мэри тебе не по вкусу.
   – Сэр, вы суете нос в мои личные дела.
   – И за это я снова прошу прощения, дорогой Уилл. Больше не буду. Но скажи мне, ты действительно проводишь месяцы вдали от суши?
   – Да, это так. Между прочим, отплываю через неделю.
   – Со своими друзьями? Через неделю? – Марло обнял его за плечи. – Так вы оплакивали в таверне это событие?
   – О Господи, нет, конечно. Мы праздновали это событие. Я получил свидетельство о присвоении звания капитана. А корабли по нашим-то временам так просто не дают. Во всяком случае, такие, на какой попал я.
   – Как таинственно. Я раскрою эту тайну, но сначала поужинаем. Надо торопиться. Проходи сюда.
   – Вы говорили о девушке, которая приготовит нам ужин, – напомнил Уилл.
   – Девушке… – Марло визгливо хихикнул. – Девушке… – Он взял Уилла за локоть и потянул его в тень, падавшую от домов в узком переулке. – Я слышу, одна как раз приближается.
   – Но…
   – Тс-с-с, – шикнул Марло. – Как ты насчёт кусочка пирога для начала, чтобы заморить червячка? Он будет нежным и податливым, и ты сможешь запустить свои пальцы в… Это всё вино. Вино и тёплая компания твоих друзей-моряков. Ну, Уилл, моя палка уже достаточно крепка, чтобы не ударить лицом в грязь во время поединка. Пощупай сам.
   Уилл поспешно отдёрнул руку.
   – Верю вам на слово, мастер Кит.
   Но Марло с помощью своего удивительного дара уже заронил в его мозг эту мысль. Впрочем, нет. Мысли и желания были с самого начала. Дьявол, затаившийся в низу живота, старался вырваться наружу всякий раз, когда возбуждение или излишек пива давали ему такую возможность. Это был диагноз, поставленный Мэри. Её средством была молитва. А Марло, оказывается, тоже был в лапах этого демона.
   – Я вижу, вы там, молодые господа, – проговорила, приближаясь, девушка. – Прячетесь от меня? Не найдётся ли у вас пенни для бедной девушки?
   – Пенни? – вскричал Марло. – Пенни для такой милочки? Подойди поближе, мы взглянем на тебя.
   Она немедленно подбежала – невысокое, полненькое создание с распущенными волосами и на удивление красивыми чертами лица. На ней были жёлтая юбка и корсаж, украшенный алыми оборками. Волосы её были непокрыты, ноги босы.
   – Пенни, милочка? – повторил Марло. – Получишь шиллинг, если понравишься нам.
   – Напрасно, Кит, – пробормотал Уилл, – нам понадобится ещё одна.
   Отступать он не намеревался. Достаточно крепка для поединка… Боже, он даже вспотел. Но слишком часто он занимался самоудовлетворением, а потом ненавидел себя по утрам. Так почему бы не гневаться на себя из-за стоящей причины? Он будет в море почти год, и там утешить его будет некому, кроме себя самого.
   – Нет, – ответил Марло. – Никакой ещё одной. – Он достал из кармана монету. – Целый шиллинг, мадам, если позабавите меня и моего друга.
   – Шиллинг… – откликнулась она эхом и протянула руку, но Марло ловко отправил монету обратно в карман.
   – Только если позабавишь нас. Она кивнула:
   – Постараюсь, сэр. И вас, и вашего друга.
   – Но послушайте… – начал было Уилл.
   – Доверься на эту ночь мне, – прервал его Марло. – Милочка…– Он протянул руку и положил девушке на бёдра, потом повёл пальцы вверх – по животу, по груди, наконец взял её за подбородок. – Она будет нам помогать. Но сначааа мы доберёмся до моего дома.
   – До вашего дома, сэр? – встревожилась девушка. – Я знаю неплохое поле тут недалеко, вниз по улице. А ночь сегодня тёплая.
   – Тебе не причинят зла, крошка, – успокоил её Марло. – Ты видишь перед собой двух людей чести. Впрочем, если боишься, можешь не ходить. А этот шиллинг не замедлит найти себе другую хозяйку.
   – О, я иду, сэр. Я иду. Это далеко?
   – Совсем близко. Кстати, как тебя зовут?
   – Мэгги, сэр.
   – Мне нравится. Мэгги… Я буду звать тебя Мэг. А так как мы теперь друзья, называй меня Кит, а моего товарища – Уилл. Мы ведь друзья, Мэг?
   – О да, сэр, – отозвалась она, – Кит.
   – Хорошо. Идём же ко мне домой. Но мы пойдём так, как ходят джентльмены, сопровождающие леди, – под руки.
   Уилл пожал плечами и взял девушку под левую руку.
   – Забавный ты парень, Кит.
   – Вовсе нет. Я просто думаю, Уилл. В этом секрет моего гения. Ты можешь стать таким же, нужно лишь потренироваться. А теперь повели Мэг – хоть она и не красавица.
   – А я и не утверждала этого, сэр, – запротестовала та.
   – Мне нравится твоя честность. Ты ведь просто-напросто женщина, не более того. Ты обладаешь определёнными качествами, которые понадобятся нам сегодня вечером. Я закрываю глаза и могу вызвать в своём воображении твои груди, твой округлый живот. Я могу раздвинуть твои ноги и посчитать волоски, в то время как ты, в сущности, можешь быть в тысяче миль от меня. Поэтому реальность может быть слегка иной, но только в деталях, а не в целом. А так как моё воображение находится в моём распоряжении, а не в распоряжении природы, то будь уверена, милая Мэг, что те качества, которыми ты обладаешь и которые не совпадут с картиной, нарисованной мной, могут только разочаровать меня. Так почему бы не закрыть глаза и не воспользоваться своей собственной рукой, сэкономив таким образом шиллинг? Да только потому, что со временем этот способ тоже теряет новизну и привлекательность. Поэтому придётся удовольствоваться тобой. Но, боясь разочарования, я сам должен усилить твою привлекательность. Например, когда я хочу наверняка получить удовольствие от выпивки, я ставлю стакан на стол, складываю руки и рассматриваю драгоценную влагу в течение получаса, прежде чем отхлебнуть из него. Так и с тобой – я веду тебя к себе домой, чтобы рассмотреть тебя, насладиться твоим обществом, поболтать о том, о сём – всё это время сохраняя своё желание. И оно будет расти и расти до тех пор, пока я не брошусь в твои объятия и мы оба не будем уверены в том, что именно мы собрались проделать.
   Она хихикнула точно так же, как это делал Марло.
   – Да, сэр, – сказала она, – вы действительно чудно рассуждаете.
   Но её саму уже разбирало желание – пальцы её крепко обхватили руку Уилла. Да, прав был Тим Шоттен. Связался я с дьяволом. Но как заманчиво…
   Ступенька скрипнула под тяжестью Уилла, и Марло отчаянно зашипел:
   – Мой хозяин считает, что развлекаться с девицей у себя дома – это всё равно что пригласить к ужину дьявола.
   – С девицей? – Мэг расхохоталась. – Сэр, вы шутник.
   – Ш-ш-ш, – снова шикнул Марло и отворил дверь. – Не дворец, конечно, но всё-таки дом. – Он шагнул в темноту. – Сейчас найду трут, погодите.