Николь Кристофер. Рыцарь золотого веера

   За ними шли двое слуг Магоме Кагею. Они несли огромный чан с бульоном, сваренным из присланных накануне Уиллом съедобных моллюсков. Чан торжественно поставили у дверей дома, и Симадзу но-Таматане, брат Тадатуне, принял дар.
   В этот момент мужчины и женщины по обе стороны дорожки начали толочь рис в своих ступках, каждое движение – выверенное и отточенное, каждый удар – в строго определённое время, так как паланкин уже приблизился к воротам. На крыльце две женщины из семьи Симадзу зажгли по свече, стоя по правую и левую стороны коридора, ведущего в покои новобрачных.
   Наконец четверо мужчин из рода Магоме внесли во двор паланкин, совершенно укрытый от взоров богато украшенными занавесками. Когда его пронесли мимо толокших рис слуг, находившиеся слева от дорожки передали свои ступки на правую сторону, и содержимое двух чанов было смешано в одном сосуде.
   У крыльца паланкин опустили на землю. Занавески раздвинули, и Магоме Сикибу шагнула на землю. Она была в белом шёлковом кимоно с ромбовидной вышивкой, сшитом из подаренного Тадатуне на свадьбу отреза. Под ним виднелся нижний халат, тоже из белого шёлка. Белая шёлковая вуаль закрывала лицо, оставляя открытым для взоров только верх причёски. Сикибу медленно поднялась по ступенькам между двумя поклонившимися ей женщинами. Когда она миновала их, левую свечу пронесли над правой и, соединив их вместе, потушили. Уилл и Симадзу но-Таканава, все родичи Симадзу и Магоме, собравшиеся на свадьбу, – все склонились в поклоне, когда Сикибу шла к ним по коридору. Сегодня она была самой почётной персоной среди присутствующих, и ей воздавались соответствующие уважение и почести. Она прошла мимо, не поднимая вуали, и две женщины из Симадзу проводили её в специальную комнату, превращённую на время в комнату невесты. Оправив платье и подкрасившись, она вновь появилась среди гостей и, поднявшись на возвышение, села на вышитой циновке.
   Тадатуне тронул локоть Уилла, и тот шагнул вперёд. Как колотится его сердце! А вдруг… а вдруг… Вдруг она согласилась вопреки своей воле? А вдруг она не способна любить его так, как хотел этого он? Так это была единственная причина его женитьбы? Конечно. Никакого ханжества в Японии. Он хотел её тела. Он хотел, чтобы её тело владело им, как владела им Едогими. Он принял её тело, потому что и Едогими, и Магдалина были вне пределов досягаемости. Какое снисхождение!
   Дойдя до помоста, он сел у ног Сикибу. В соответствии с инструкциями Тадатуне он даже не взглянул на неё, а повернулся лицом к постепенно заполнявшим комнату гостям. Родственники Симадзу и Магоме рассаживлись вокруг перед женихом и невестой, пока женщины готовили все к началу церемонии.
   На возвышении уже стояли два прикрытых полотном подноса. Между ними находился лакированный столик с блюдами из птицы и рыбы, а также две бутылочки сакэ, три чашки и два чайника для подогревания вина. Женщины опустились на колени перед новобрачными и передавали им сушёную рыбу и водоросли, которые те должны были съесть. Каждое блюдо сопровождали короткими речами, восхвалявшими красоту, трудолюбие, добродетель Сикибу, а также мужество, доблесть и славу Андзина Миуры, и заверяли присутствующих в том, что этот брак останется почитаемым союзом на многие века – пока стоит Япония.
   Стоя так на коленях, обе женщины – одна Симадзу, другая Магоме – взяли по бутылке сакэ и передали их в нижнюю часть комнаты. Служанки забрали и чайники, чтобы подогреть вино. Женщины прикрепили к одной бутылке бумажную бабочку-самку, к другой – такую же бабочку-самца. Затем самку сняли, положили её на спину и из этой бутылки вылили вино в чайник. Потом самца положили на самку, а вино вылили в тот же чайник, тщательно все перемешав. После этого его перелили во второй чайник и поставили его на пол.
   Служанки расставляли маленькие лакированные столики перед каждым гостем, перед Сикибу и Уиллом и перед двумя женщинами, игравшими роль подружек невесты. Наконец Сикибу сняла вуаль с лица. Но и теперь она ни разу не взглянула на Уилла, не поднимая глаз отстоящего перед ней столика. Под слоем белил невозможно было понять выражение её лица.
   Одна из служанок поставила перед Уиллом три чашки – одна в другой. Он отпил два глотка из первой, потом отлил немного вина из полного чайника в пустой. Затем он снова наполнил чашку, на этот раз почти до краёв, и отпил половину. Служанка передала чашку Сикибу, и та, допив остаток вина, в свою очередь отлила из полного чайника в пустой.
   Потом подали приправы, и церемония с вином повторилась – на этот раз начала Сикибу, используя вторую чашку. Потом ещё раз все сначала – опять Уилл, но из третьей чашки. Покончив с этим, Уилл заметил сигнал Тадатуне и вышел с ним на крыльцо, вытирая пот со лба.
   – Бог мой, Тадатуне, какая серьёзная работа. Самая серьёзная, какую мне когда-нибудь приходилось выполнять.
   – Так оно и есть, Андзин Миура. Я говорил тебе, когда посвящал в самураи: есть только одна вещь, более важная, чем женитьба, – это смерть.
   – Куда она уходит? – спросил Уилл, заметив, что Сикибу в сопровождении двух своих замужних подружек выходит из комнаты.
   – Сменить платье, – ответил Тадатуне. – Идём, тебе нужно сделать то же самое.
   Он проводил Уилла в другую уборную.
   – Это просто предлог, чтобы дать родственникам и гостям возможность спокойно поесть. Им подадут особый суп из рыбьих плавников и по чашке вина, которое придаст им сил для дальнейшей церемонии.
   – Придаст сил им? – проворчал Уилл, надевая поданное Кейко кимоно.
   Самурай подмигнул:
   – Действительно, мой господин Миура, этого достаточно, чтобы заставить мужчину сомневаться, стоит ли женитьба того, если в каждом городе есть заведение с гейшами. Снова он сидел у ног Сикибу, на этот раз отпивая суп из моллюсков и отведывая блюдо из риса, когда женщины поставили перед ним на подносе две глиняные чашки – одну позолоченную, другую посеребрённую. На подносе был изображён остров Якасаго в провинции Харима, на котором росла сосна, известная как дерево совместного долгожительства. У самой земли ствол сосны раздваивался, и это символизировало, что счастливые супруги вместе проживут долгую жизнь, а вечнозелёные иголки означали неизменное постоянство их сердец. Под двумя стволами дерева были нарисованы старик и старуха, представлявшие душистой сосны.
   Ещё одна винная церемония, и только потом собственно свадебный пир. Начался он с ухи из карпа – по словам Тадатуне, самой дорогой рыбы в Японии, неотъемлемой принадлежности такого праздника. Потом подали двенадцать тарелок засахаренных фруктов, за чем последовало первое из семи блюд, второе из пяти и третье из трёх блюд. Во время трапезы Сикибу и Уилл ещё два раза удалялись для смены платья, и последним Сикибу надела второе кимоно из тех, что подарил Уилл к свадьбе.
   Наконец он дождался чаепития. Гости негромко беседовали между собой, а Тадатуне улыбнулся ему с другого конца комнаты. Пора. Почти пора. Он увидел, как Магоме Кагею и его жена поднялись и поклонились дочери, затем Симадзу но-Таканаве и его супруге, после чего направились к выходу.
   Снова чайная церемония. Шум в комнате почти стих. Как не похоже на шумную попойку его первой свадьбы. Его первой свадьбы! Господи, зачем ещё думать об этом в такой момент? Ведь это навеки проклянёт его в глазах… кого или чего? Или всего?
   Он чувствовал рядом её тело, почти улавливал слухом её дыхание. Теперь они муж и жена. Нужно только немного потерпеть. Однажды он уже говорил себе это. Однажды.
   Тадатуне поднялся, улыбаясь, и поманил Уилла. Уилл встал, поклонился жене, своему приёмному отцу, роль которого играл сегодня Таканава, слугам и гостям и только потом вышел наружу к Тадатуне.
   – Я думал, Сикибу выйдет первой, – прошептал он.
   – Нет, Андзи Миура, сейчас нам нужно исполнить свой долг – они вышли на крыльцо. – Ты хочешь сказать, что мне придётся перейти в другой дом и оставить жену здесь? – изумился Уилл.
   – Все в своё время, Андзин Миура, все в своё время. Сейчас мы должны нанести визит твоим тестю и тёще, потому что это будет твоя последняя встреча с ними.
   – Что за чушь, Тадатуне? Они мне оба нравятся. И я вовсе не собираюсь отрывать Сикибу от её семьи.
   – Они больше не её семья, – серьёзно сказал Тадатуне. – Теперь она твоя жена, она стала частью тебя и хозяйкой твоего дома. Подумай хорошенько над этим, Уилл. Это очень серьёзный шаг для молодой девушки – сменить своих родных на совершенно другой круг родственников. Серьёзный шаг при любых обстоятельствах. Но в обычных условиях она, по крайней мере, попадёт в большую новую семью, которая защитит в случае чего её честь и убережёт её детей. Но у тебя, Андзин Миура, нет такой семьи. Ты – любимец самого Токугавы, и это величайшая единовременная честь, которой может удостоиться кто-либо в Японии. И тем не менее Токугава – это только один человек. Не имея поддержки родичей, человек может остаться в одиночестве, кто бы ему ни благоволил. Сикибу решилась на очень серьёзный и ответственный шаг, потому что теперь у неё тоже никого не осталось в мире, кроме её господина.
   Что я наделал, подумал Уилл. Такой поворот событий не приходил ему в голову. Остаться одному с Сикибу в этом мире войн и чести, крови и храбрости. Какая ответственность! Способен ли он взять её на себя?
   Он наблюдал за работой слуг Симадзу. Два подноса, использовавшиеся во время пира, вынесли на крыльцо и теперь нагружали рыбой, птицей, приправами, прежде чем поместить их в огромный сундук и снести в деревню, к подножью холма. Было также испечено пятьсот восемьдесят рисовых пирожков, которые сложили в лакированные коробочки и отправили следом. Потом шли дары, которые Уилл должен был лично преподнести тестю и тёще. Эти дары несли ещё семь человек, ибо они должны были соответствовать богатству и общественному положению Уилла. Там были меч и шёлковое кимоно для Магоме Кагею, шёлковый халат для Суоко, а также подарки многочисленным братьям и сёстрам Сикибу – все их с особой тщательностью выбирал сам Тадатуне. – У меня просто голова кругом идёт, – признался Уилл, когда они двинулись в путь вслед за носильщиками. – А что предстоит сейчас, Тадатуне?
   – Ну, сейчас состоится винная церемония с Магоме и его женой. Не волнуйся, Сикибу в это время предстоит проделать то же самое и вручить подарки моим родителям.
   – А сколько все это продлится? Тадатуне пожал плечами:
   – Может, час. А может быть, и больше.
   – И потом я возвращаюсь сюда? Тадатуне улыбнулся.
   – Несомненно. Но это ещё не всё, Андзин Миура. Потом тебе нужно будет дождаться ответного визита Магоме Кагею с женой.
   – Для новой винной церемонии?
   – Совершенно верно.
   – Боже мой, Тадатуне, когда же я останусь наедине со своей женой?
   – У тебя ещё целая жизнь, Андзин Миура, чтобы успеть побыть наедине с женой. Не будь нетерпеливым. Такое время наступит уже сегодня вечером.
   Целая жизнь для Сикибу, только для неё. Какой огромной стала комната – возвышение было устроено в дальнем конце от входной двери, да ещё две снятые внутренние стены; оно казалось даже дальше, чем был Иеясу в их первую встречу в Осаке.
   Но сегодня об Осаке думать нельзя. Она стояла на коленях, согнувшись и почти касаясь лбом пола. Краткий миг её всевластия миновал, она осталась наедине со своим господином.
   – Не становись на колени, Сикибу, – попросил он. – По крайней мере, передо мной.
   Она медленно выпрямилась, продолжая оставаться на коленях у циновки, на которой они уснут сегодня. На которой они завершат сегодняшние труды. На девушке было только белое шёлковое кимоно. Рядом на подносе – чашка сакэ. Она подняла на него глаза, чёрные бусинки на белом полотне лица. Само лицо абсолютно бесстрастно.
   Он медленно пересёк комнату. Невероятно, но сейчас он не испытывал желания. Он достаточно стар, чтобы быть её отцом, и он чувствовал себя отцом. Слова Тадатуне засели в его памяти.
   Она смотрела, как он подходил. – Могу я чем-нибудь услужить моему господину? – прошептала она. Голос её дрогнул. Всё-таки её безразличие объяснялось толщиной слоя белил на её лице.
   Он остановился у возвышения.
   – Я сам хочу послужить тебе, Сикибу. – Он взял чашку, поднёс к её губам. Её рука поднялась и накрыла его ладонь, но тут же вновь отдёрнулась. Она глотнула сакэ, не отрывая глаз от его лица.
   – Пусть мой господин только прикажет, – прошептала она. Только прикажет. Чего бы я ни захотел – от возвышенной любви до грязного порока, – Сикибу тотчас выполнит всё. Моя девочка-невеста.
   Он покачал головой.
   – Я уже приказывал, не подозревая об этом. Я не хотел, чтобы всё получилось вот так, Сикибу.
   Она не отрывала от него глаз. Он закусил губу, взял чашку, отпил глоток вина. Если когда ему и требовалось вино, так это сейчас.
   – Значит, я не нравлюсь вам, мой господин?
   – Не нравишься? Да ты просто подарок небес, Сикибу. Я имел в виду, что в моей стране человек по крайней мере сам может делать предложение.
   – Зачем, мой господин?
   – Ну, потому что, если он разумный человек, он сможет увидеть – хочет ли этого его будущая жена.
   – И его будут интересовать её желания, мой господин?
   – У простых людей – да. Если же речь идёт о богатстве или знатности, то нет.
   – А я не принесла вам ничего, мой господин. Я – всего лишь одинокое существо.
   – Нет, – сказал он, вставая на колени рядом. – Ты отдаёшь мне себя. Хочешь ли ты этого сама, Сикибу?
   – Хочу, мой господин.
   Он взял её за руки, обнажив их из рукавов кимоно. Такие маленькие, такие изящные. Вот теперь его сердце забилось вовсю. Потому что в конце концов здесь его ждала тайна. Её руки – и больше ничего до сих пор.
   – Ты снилась мне, Сикибу.
   Ложь? Нет, не совсем. Она действительно снилась ему. Иногда.
   – Вы мне тоже, мой господин. – Но я не знаю обычаев Японии, Сикибу. Даже спустя два года я всего лишь чужестранец. Я хочу, чтобы моя жена приняла обычай моей страны, а я готов следовать традициям её родины.
   – Только прикажите, мой господин.
   Но она продолжала внимательно следить за ним. Что нового и странного, а может быть, и страшного принесёт он ей? Кимоно на её груди стало вздыматься и опадать чуть скорее. Что укрыто под ним? Какая красота? Какое сокровище? А он лишь коснулся её руки.
   Он тронул её подбородок, и она моргнула. Он взял подбородок в ладонь и услышал, как она судорожно вздохнула. Наверное, она подумала, что он хочет её задушить. Он поднял её лицо. Глаза её расширились, зрачки увеличились. Но она подчинится. Подчинится любому его желанию, потому что её учили именно этому.
   Его губы коснулись её губ. Её глаза были в дюйме от него, ещё более расширившиеся, не отрывающие от него взгляда. Он провёл губами по её губам, вдыхая её дыхание, почувствовал, как открываются её губы под давлением его языка, и тут же отдёрнул его – её зубы были черны.
   Сикибу смотрела на него, еле заметная складка прорезала белую краску между бровей.
   – Мой господин? – прошептала она.
   – Зачем ты зачернила зубы?
   – Потому что я замужем, мой господин. Это знак моей верности. Завтра я выбрею брови.
   – Выбреешь свои… То, что я сделал сейчас, тебе нравится?
   – Я здесь для того, чтобы доставить удовольствие вам, мой господин.
   – Нет, – сказал он. – Я хочу, чтобы удовольствие было взаимным. Сикибу, я хочу, чтобы ты вымыла лицо, удалила с него всю краску и вернула природный цвет зубам. Ты можешь сделать это для меня?
   Всё тот же немигающий взгляд.
   – Я сделаю всё, что вы пожелаете, мой господин. Но зубы… Боюсь, что я не смогу вычистить их добела.
   – И всё-таки сделай всё, что сможешь. Давай же, Сикибу, я прошу тебя.
   – Да, мой господин. – Она нагнулась над сосудом с водой. Она стояла на коленях спиной к нему, её тело – частица жизни в огромной пустой комнате. Его. Эта мысль приходила снова и снова. Его. Абсолютно. Понимание этого скользнуло из разума куда-то в утробу и вернулось, вытащив с собой те тайные греховные мечтания, которые всегда прятались там, в глубине. Его.
   Он положил ладони ей на бёдра, потом двинул их вперёд и вверх. Под шёлком были маленькие, заполняющие руку, остроконечные бугорки плоти. Под шёлком.
   Его пальцы распустили её пояс, раздвинули кимоно. Она по-прежнему плескала водой себе в лицо. Она дрожала? От холодной воды или от того, что его пальцы скользнули внутрь – коснулись твёрдого живота, перешли на бёдра, спустились, двинулись внутрь, в джунгли и врата, в темницу и рай.
   – Моё лицо чисто, мой господин, – шепнула она. – И влажно.
   Его руки двинулись назад, за спину, увлекая за собой кимоно. Он отодвинулся, забрав кимоно. Она поднялась на ноги, по-прежнему стоя спиной, сошла с возвышения к полке с полотенцами, тщательно вытерлась и, поколебавшись, обернулась к нему. Она вдохнула, приподняв грудь и втянув живот, – наверное, намеренно. Распущенные волосы струились по её плечам, под их прядями прятались твёрдые соски. А ниже таинственной тенистой рощицы – изящные ножки, не длинные и несильные, но очаровательно девичьи. Красоты Едогими здесь, конечно, нет, нет захватывающий дух женственности Магдалины. Но была здесь бесконечная нежность, мягкость, каких он никогда не знал. И эта девочка была его женой.
   – Иди сюда, – сказал он. Она опустилась рядом. И посмотрела через его плечо на изображение божества. Потом поклонилась до земли и дважды негромко хлопнула в ладоши.
   – Зачем ты это делаешь, Сикибу?
   – Чтобы призвать ками этой иконы, мой господин. Чтобы я могла просить его о покровительстве.
   – Ты боишься меня, Сикибу?
   – Нет, мой господин. Нет, если в моих силах доставить вам удовольствие.
   – Ты уже закончила с молитвой?
   – Да, мой господин.
   – Тогда мне нужен твой язык.
   Поколебавшись, она приоткрыла рот и, помедлив, высунула язык – чтобы он мог его поцеловать, пососать, подразнить своим собственным. Теперь она наверняка дрожала, но по-прежнему не двигалась. – В Японии, – сказал он, – мужчины и женщины не целуют друг друга в губы. Почему?
   Она молчала, не мигая, смотрела на него.
   – Разве это не возбуждает, Сикибу?
   – Да, мой господин.
   Он вздохнул. Она не будет сопротивляться, даже его мыслям. И тут его охватило отчаяние. Господи, это и есть мужская сила? Или у него в кишках всё-таки прятался дьявол? Ведь она на самом деле прекрасна. В этом нет никаких сомнений. Прекрасный ребёнок, а он как раз в том возрасте, когда пора ценить юность и невинность. И всё же он не мог взять то, что она столь послушно намеревалась отдать, без страха или злобы, без спешки или неохоты.
   – У моего господина снова пробудилось желание? – спросила она. Она ничего не понимала – он выбрал её в жёны, проехал почти всю Японию, чтобы взять её, а теперь она видит борьбу чувств в его глазах, наверное, даже чувствует гнев, излучаемый его телом.
   – Нет, – сказал он. – Не сейчас. Ляг, Сикибу. На спину. Разбросай руки и ноги так широко, как сможешь.
   Она повиновалась без единого вопроса. И перед ним оказалось то, чего он всегда так хотел. Сдавшаяся женственность. Сдавшееся девичество. Девушка, стремящаяся превратиться в женщину, у его ног, его. Он может делать с ней всё, что захочет.
   Смотрит на него тревожным, внимательным взглядом, хочет только предвосхитить его желания. Доставить удовольствие.
   Боже милостивый, думал он, что со мной происходит? Почему я взмок? Почему я вновь погружаюсь в мечты? Почему мне хочется ударить её, пнуть её ногой, царапать, кусать её? Неужели не бывает любви без рабства? Где же тогда нежные слова любви, ласки, легчайшие прикосновения, – если всё это правда? Неужели оболочка религии, религиозный барьер необходимы для защиты здоровья и силы?
   Он опустился на колени меж её ног, чтобы взять свою невесту.

Глава 4.

   Галера ткнулась носом в песок, гребцы вскочили, чтобы вытащить её на берег; подальше от волн. Уилл Адамс тоже навалился плечом на корму, помогая усилиям остальных, а Кейко на носу подавал им команды своим резким высоким голосом. Да, они были отличным экипажем, слаженным. И они верили своему господину, Андзину Миуре. Он командовал ими и работал вместе с ними. Кроме того, в море с ним не сравнится никто.
   Жарко. Солнце висело прямо над домом, заставляя воду залива нестерпимо искриться. На другой стороне бухты чётко различались дома и то – настолько ясным был день. А у причала, на якоре, – его корабль «Усилие». Маленький гордый кораблик, конечно, ни в какое сравнение не идёт с тем, что строится сейчас на верфи. Строится этими людьми, а задуман и создан вот этим разумом. Как и все остальные, он был одет только в набедренную повязку, а кимоно, зашагав к дому, он перебросил через плечо. Он устал, но это была приятная усталость, усталость удовлетворения.
   – Мой господин – Кимура исполнил коутоу. Он со всей серьёзностью относился к своим обязанностям слуги и оделся в свой лучший наряд, несмотря на жару. – Добро пожаловать в Миуру.
   – Поднимись, Кимура. – Уилл похлопал его по плечу, шагая мимо. Японских формальностей он не мог придерживаться сколько-нибудь длительное время. Он направился к дому. Его сердце забилось быстрее? Да. Он с нетерпением ждал возвращения к своей собственности. Всей своей собственности.
   Ворота распахнулись, самурай поклонился:
   – Добро пожаловать в Миуру, мой господин.
   Внутри куча ребятишек – детей Кимуры и Кейко, самураев и крестьян – ожидала его, припав к земле в коутоу. Они видели, как галера пересекала залив. Здесь была и Асока, молодая служанка. Она лежала, обнажённая, поперёк бревна, покоящегося на двух врытых в землю кольях. Хотя кожа её была чиста, лицо её, полускрытое распущенными чёрными волосами, исказилось от прилившей крови и в не меньшей степени – от жалости к самой себе. Она повернула голову в сторону Уилла.
   – О Боже, – сказал Уилл. – Кто это сделал? – Девчонку привязали сюда по распоряжению госпожи Сикибу, мой господин, – ответил Кимура. – Но её наказание отложили до вашего возвращения.
   – Господи Боже, – повторил Уилл и взбежал по ступенькам. Кимура поспешил за ним:
   – В доме гости, мой господин Миура. Из Эдо. Голландцы – Мельхиор Зандвоорот и Якоб Квакернек.
   – Якоб? И Мельхиор? Где? – Они так часто обещали приехать! И надо же – приехать в такой момент.
   – Они ожидают вас, мой господин Миура, – ответил Кимура. Уилл взошёл по ступенькам на крыльцо, сбросил сандалии, позволив служанке обуть его в домашние тапочки. За её спиной в низком поклоне согнулась Сикибу. Сикибу – прекрасная. Сикибу – послушная. Он ощущал удовольствие, просто глядя на неё, – какое ощущает человек, вытащив из ножен отличный клинок или стоя на мостике прекрасного корабля и зная, что он мгновенно послушается руля, поплывёт туда, куда его направишь, с нужной тебе скоростью, был бы попутный ветер. Как она молода, как хрупка! И в то же время как сильна. Теперь он знал это. Ей приходилось уже демонстрировать ему свою силу.
   Но уже не Сикибу – смеющаяся. Смех исчез с замужеством. Теперь она была серьёзна, внимательна. Не только к его капризам, к его страсти касаться её языка своим, иногда опускаться на неё сверху во время занятий любовью, не упуская, правда, случая опробовать более японские и более разумные способы таких занятий. Но и потому, что она была достаточно умна и не могла не понять – их отношения не стали ещё браком. Они оставались любовниками, но слишком часто его мысли находились где-то в другом месте. И тем не менее она уже носила его ребёнка. Пока это не было заметно внешне, ведь её живот под кимоно туго перетягивала, по местному обычаю, полотняная лента. Но она уже знала и была так же заразительно счастлива, как и во всём, что касалось их обоих.
   Так чувствовал ли он угрызения совести, глядя на неё? Или он уже удовлетворил все свои желания, не находившие выхода все сорок лет его жизни? Он использовал её как продолжение самого себя, ища сначала искру женственности, отсутствовавшую в его первой жене, и потом удивляясь её неизменной уступчивости, её торжественной серьёзности. Вот уж действительно, быть женатым на Сикибу – значит жить в аду. Но в этом аду дьяволом был он. Он взял её за руку, обнял, приподняв в воздух. Она смотрела ему в глаза, подставив лицо для поцелуя, приоткрыв губы. Слуги ждали, наклонив головы. Они не понимали такого европейского приветствия. Возможно, они не хотели понимать его. Они считали его бесстыдным, как европеец посчитал бы бесстыдной церемонию омовения. Интересно, Сикибу тоже до сих пор считала его бесстыдным? Он коснулся языком её языка, сжал её руку. Наплевать на японские формальности.
   – Вода для купания готова, мой господин, – прошептала она.
   – Кимура сказал, что мои друзья здесь.
   – Да, мой господин, они ожидают вас.
   – Тогда я пойду к ним.
   – Но, мой господин… – Её руки лежали на его голых плечах. Она провела ими по его рукам, прежде чем отстраниться, и посмотрела на пот, оставшийся на ладонях.
   – Они мои старые друзья, Сикибу. Они видели меня и не таким грязным. Где они?
   – Во внутренней комнате, мой господин. – Она взглянула на низкий столик, где ждали бутылочка сакэ и чашка. Всегда, когда он возвращался с той стороны залива, они вместе выпивали по чашке.
   – Сейчас, Сикибу, – сказал он. – Я хотел бы узнать, что там с той девушкой.