Страница:
— Но двое из этих остолопов-мотоциклистов были еще живы, они и рассказали нам, что было в фургоне. Там было все. Оружие, пища, выпивка — всех, какие только бывают сортов, в том числе и европейского производства. Ты можешь только вообразить, как сейчас ценились бы европейские напитки. С тем же успехом Европа могла сейчас находиться на Луне, мать ее так, — для нас никакой разницы… Если только нам снова когда-нибудь приведется увидеть Луну! В кузове была тонна вяленой говядины. Еще там было жирное мясо, на вкус оно еще хуже вяленой говядины, только кто станет обращать на это внимание, умирая с голоду?! И супы и картошка и обезвоженно-замороженная пища для горных походов… дерьмо какое, эти деятели ждали Падения Молота, а когда он ударил ограбили все дома, где, по их наблюдениям, люди готовились к возможной катастрофе.
— Они оказались поумнее, чем вы, — отметил Хукер.
Алим пожал плечами:
— Может быть. Я не думал, что столкнемся с этой, мать ее так, кометой. А ты?
— Тоже нет.
«Если б только я догадался, что такое возможно на самом деле, — подумал Хукер. — Если б я догадался, ни за что бы не вылез тогда из грузовика, и теперь у нас было бы больше боепри… Дерьмо, зачем я только тогда вылез и оставил капитана одного? Дерьмо!
— …и емкости с бензином, — продолжал Алим. — Повезло, правда? Нам достались только запахи, мы могли лишь нюхать — еда горела, бензин взрывался, одежда горела — эти деятели, так их мать, всерьез полагали, что начнется оледенение. И если они правы, — закричал Нассор, — Ганнибал, мать его так, пойдет по ледникам с голой задницей, потому что его одежду я напялю поверх своей!
— А что случилось с мотоциклами? — спросил Хукер. Судьба тех, кто ехал на этих мотоциклах, его не волновала.
— Сгорели. В кузове, мать его так, продолжались взрывы, там было много бензина. Пламя распространялось все шире. Дерьмо, а? Хукер, огонь, так его мать, был такой сильный, что загорелись деревья. Это в самый-то разгар ливня, вода лилась как из ведра… из ведра, наполненного теплым дерьмом, а деревья все равно горели! Хотя их ружья нам удалось спасти.
— Это хорошо. Плохо, что не спасли остального.
— Да уж.
Сейчас, на какое-то время, можно сказать, дела обстоят у них хорошо. То же относится и к остальным, даже к рабам. Сухо, тепло, особой нехватки в пище пока нет. Не хотелось думать о том, что придется уходить отсюда. Не хотелось думать — куда идти? Хукер и Алим уже не раз и прежде откладывали разговор на эту тему. Отложили они его и сейчас. Но на слишком долгое время отложить его — невозможно.
— Алим! Сержант!
Это был Джекки. Еще чьи-то крики. Алим и Хукер выскочили из палатки.
— Что случилось?
— Капрал охраны, пост номер четыре! — крикнул кто-то.
— Действуйте! — Хукер, показал на окружавшие по периметру лагерь укрепления, махнул солдатам рукой. Потом зашагал к подавшему тревогу часовому.
— Не бойтесь, братья мои! — крикнул кто-то, почти невидимый из-за дождя. — Я несу вам мир и благословение.
— Дерьма кусок, — сказал Хукер. Всмотрелся в редкую завесу дождя.
Приведение материализовалось. Это был мужчина с длинными седыми волосами и длинной седой бородой. На нем был плащ, походивший то ли на мантию, то ли на то одеяние, какие носят бесплотные духи. За его спиной смутно виднелись фигуры других людей.
— Оставайтесь на месте или мы стреляем, — крикнул Хукер.
— Мир вам, братья, — ответствовал пришелец. Обернулся к сем, кто стоял за ним. — Не бойтесь. Оставайтесь здесь, пока я буду говорить с этими божьими ангелами.
— Сумасшедший, — сказал Хукер. — Целая толпа сумасшедших. Ему уже приходилось немало видеть таких прежде. Он наставил автомат. Нет смысла позволить этому старому болвану подойти слишком близко.
Но старик не колеблясь, зашагал прямо к Хукеру. Ничего не боясь, глядя на автомат Хукера и не боясь его. В его глазах — это точно! — не было и признака угрозы.
— Вам не нужно опасаться меня, — сказал старик.
— Что вы хотите? — спросил Хукер.
— Поговорить с вами. Передать вам послание Господа. Бога сонмов.
— А, трахал я это дерьмо, — сказал Хукер. Палец его лежал на спусковом крючке, напрягся, но старик уже был слишком близко. Двое из солдат оказались фактически на линии огня, Хукеру рисковать не хотелось. Кроме того, старик выглядел вполне безвредным. Может быть за всем этом кроется какой-то смысл. И чем повредит ему он, если Хукер даст старику возможность подойти поближе? — Все остальные должны оставаться на месте, — крикнул Хукер. — Гиллингс, возьми взвод и присмотри там за ними.
— Хорошо, — крикнул Гиллингс.
Седобородый зашагал к костру — так, будто этот костер был его собственностью. Он заглянул в котел для мяса, обвел взглядом сидящих вокруг. — Радуйтесь, — объявил он. — Ваши грехи прощены.
— Вот что: чего вы хотите? — потребовал Хукер. — И хватит нести мне чушь насчет ангелов и бога. Ангелы! — Хукер фыркнул.
— Но вы можете стать ангелами, — ответил старик. Вы были спасены, когда настал час всеобщего уничтожения. Молот Божий обрушился на этот грешный мир, но вас он пощадил. Хотите узнать почему?
— Кто вы? — спросил Алим Нассор.
— Я преподобный Генри Армитаж, — сказал старик. — Пророк. Я знаю, я знаю. Сейчас я не слишком похож на божьего пророка. Но я — именно пророк.
Алиму подумалось, что Армитаж с его бородой и седыми волосами, со сверкающими глазами и в длинном развевающемся плаще как раз очень похож на пророка.
— Я знаю кто вы, братья мои, — говорил Армитаж. — Знаю, что вам пришлось делать и знаю, что на сердцах ваших было нелегко. Вы совершали все грехи, какие только может совершить человек. Вы ели запретное. Но бог сонмов простит вас, поскольку он пощадил вас ради того, чтобы вы выполнили Его просьбу. Вы должны стать его ангелами, и для вас не будет ничего запретного!
— Ты сумасшедший, — сказал Хукер.
— Я? — Армитаж захихикал. — Я? Тогда вы сможете послушать меня просто для развлечения. Уж конечно, сумасшедший не сможет причинить вам никакого вреда, а, возможно, я скажу что-нибудь, что вас позабавит.
Сбоку к Алиму подобрался Джекки. — Он в норме, этот мужик, — сказал Джекки. — Заметил, как его слушают сестры, да и мы тоже?
Алим пожал плечами. В голосе старика было что-то, заставляющее слушать его. И то, как он перешел от молитвенного тона к обыкновенному разговору — все было сделано образцово. Как раз в тот момент, когда все пришли к выводу, что он свихнулся, он заговорил совсем иначе.
— Какую задачу возложил на нас Бог? — спросил Джекки.
— Молот Божий обрушился, чтобы уничтожить мир зла, — ответил Армитаж. — Это был злой мир. Он отдал нам Землю и плоды ее, а мы заполнили ее гниением. Мы подразделили человечество на нации. А внутри этих наций мы подразделили людей на бедных и богатых, черных и белых. И создавали гетто для своих братьев.» И если имеет человек мирское имущество свое и видит брата своего, который желает имущества этого, и не поделится с братом своим, нет в человеке этом жизни «. Господь дал людям, живущим в этом мире, имущество, но те, кто владел этим имуществом, не знали Его. Они громоздили кирпич на кирпич, они строили себе разукрашенные дома и дворцы, они заполнили всю Землю блевотиной и вонью своих заводов — до тех пор, пока сама Земля не стала зловонием в ноздрях Господа!
— Аминь! — выкрикнул кто-то.
— И тогда появился Молот Его, чтобы покарать грешных, сказал Армитаж. — Он ударил и грешники умерли.
— Мы не умерли, — возразил Алим Нассор.
— Хотя и были грешниками, — ответил Армитаж. — Но мы все были грешниками, все мы! Господь Бог Иегова держит нас в ладони своей. Он судил нас и увидел, что мы нужны ему. И вот мы живы. Почему? Почему он пощадил нас?
Алим молчал. Он хотел рассмеяться — и не смог. Сумасшедший старый ублюдок! И ведь слушают, идиоты, они действительно свихнулись. Но все же…
— Он пощадил нас, чтобы мы выполнили волю Его, — сказал Армитаж, — чтобы мы завершили дело Его. Я не понимал! В гордыне своей я уверовал, что знал. В гордыне своей я уверовал, что вижу День Страшного суда — день, начавшийся в утро Молота. Так это и было, но произошло все не так как предполагал я. Священное писание говорит, что человеку не дано знать день и час Страшного суда! И тем не менее, мы знали, что Он судит нас. Я долго размышлял над этим — после того как Молот ударил. Я ведь думал, что увижу ангелов Его снисходящих на Землю, что увижу Его самого, Царя небесного сияющего во славе Его. Тщета! Пустая гордыня! Но теперь я знаю правду. Он пощадил меня, Он пощадил вас, чтобы была выполнена воля Его, чтобы было завершено, окончательно завершено дело Его, и лишь когда дело Его будет доведено до конца, появится Он во славе Его.
— Присоединяйтесь ко мне! Станьте ангелами Бога и делайте дело Его Ибо гордыня человеческая не имеет конца своего. Даже сейчас, братья мои, даже сейчас существуют те, кто хочет возродить зло, уничтоженное Господом. Существуют те, кто хочет построить вновь эти вонючие заводы, да, это так, существуют те, кто хочет восстановить Вавилон. Но этого не произойдет ибо есть у Бога ангелы Его — и вы можете быть среди них. Присоединяйтесь ко мне!
Алим налил виски в чашку Хукера.
— Ты веришь хоть во что-нибудь из этого бреда? — спросил он. Снаружи, за стенками палатки продолжал проповедовать Генри Армитаж.
— Что уж точно — голос у него есть, — ответил Хукер. — Два часа и все никак не устанет.
— Ты веришь? — снова спросил Алим.
Хукер пожал плечами:
— Видишь ли, если б я был религиозным человеком… а я не религиозен… я бы сказал, что он говорит дело. Он хорошо знает свою Библию.
— М-да, — Алим мелкими глотками потягивал виски. Ангелы Бога! Он не какой-то, так его мать, ангел, он это прекрасно знает. Но старый сукин сын расшевелил воспоминания. О гордо высящихся церквах, о молитвенных собраниях, о словах, которые Алим слышал, когда еще был ребенком. И у него возникло какое-то чувство беспокойства. Почему, черт возьми, все это вспоминается так въяве? Алим наклонился к пологу, прикрывающему вход в палатку. Позвал: — Джекки!
— Здесь, — вошел Джекки, сел.
С Джекки — все в порядке. У него уже давно кончились свары с Чиком. Он нашел себе белую девушку, и она, кажись, пришлась ему очень по нраву. Джекки был сейчас что надо. Умен, быстр, точен. Что скажешь насчет этого проповедника? — спросил Алим.
Джекки развел руками:
— В том, что он делает больше здравого смысла, чем вам кажется.
— А именно? — спросил Хукер. Ну, во многом он прав, — ответил Джекки. — Города. Богачи. То, как они обращались с нами. Он не сказал ничего такого, что раньше уже не говорили бы» Пантеры «. И, черт побери, Молот покончил со всем этим дерьмом. Можно считать, что произошла революция, все изменилось. Все оказалось в наших руках — и что же мы делаем? Мы посиживаем, ничего не делаем, движемся в никуда.
— Дерьмо это, Джекки, — сказал Алим. — Ты позволишь этому белес… — он оборвал себя на полуслове раньше, чем сержант Хукер успел отреагировать, — …этому белому проповеднику руководить тобой?
— Он белый, — сказал Джекки. — Но я бы не стал заострять на этом внимание. Помнишь Джерри Оуэна?
Алим нахмурился:
— Да.
— Он там. С теми, кого привел проповедник.
Сержант Хукер хмыкнул:
— Ты имеешь в виду того крикуна из СЛА?
— Не из СЛА, — поправил Джекки. — Он принадлежал к другой организации.
— Освободительная Армия Нового Братства, — сказал Алим Нассор.
— Да, все правильно, — согласился Хукер. — Он именовал себя генералом. — Хукер презрительно фыркнул. Ему не нравились те, кто присваивал сам себе, не имея на то права, военные звания. Сам он был, слава Богу, сержантом Хукером — настоящим сержантом настоящей армии.
— Где, черт побери, он скрывался? — спросил Алим. — ФБР, каждый легавый во всей стране искали его.
Джекки пожал плечами:
— Прятался неподалеку отсюда, в долине поблизости от Портервилля. В общине Хиппи.
— А теперь он с проповедником? И верит во все это?
Джекки снова пожал плечами:
— Говорит, что верит. К тому же он всегда выступал за охрану окружающей среды. Может быть, он просто полагает, что примкнул к выгодному делу, поскольку преподобный Генри Армитаж имеет иного последователей, которым говорит, что делать и во что верить. Много последователей. И он — белый, но проповедует, что раса не имеет значения. И те, кто поверили в то, что он проповедует, уверовали в это тоже. Вы тоже так считали, сержант Хукер. Вы считали, что лишь это по-настоящему правильно. Не знаю, является ли Генри Армитаж пророком Бога, или он просто свихнулся, но говорю вам: не слишком многие пожелают добровольно признать наше господство.
— А Армитаж…
— Утверждает, что вы главный ангел Бога, — сказал Джекки. — Он говорит, что все ваши грехи прощены и забыты. Ваши грехи и грехи всех нас. Мы прощены и должны выполнить возложенную на нас Богом задачу. Во главе с вами как с главным ангелом.
Сержант Хукер уставился на Алима и Джекки. Он хотел понять, попали ли они под влияние чар этого напыщенно вещающего проповедника. И хотел понять, действительно ли на уме проповедника то, что он утверждает. Хукер никогда не был суеверным, но он знал, что капитан Хора принимал служителей церкви всерьез. Так же относились к священнослужителям и многие другие офицеры — как раз те, которые вызывали у Хукера чувство уважения. И…» Черт побери, — подумал Хукер, я не знаю куда нам идти, не знаю, что нам делать. И хотелось бы мне понять, была ли какая-то причина — если вообще на то могла быть причина — того, что мы остались в живых «.
Он вспомнил об убитых и съеденных людях и подумал, что если такое происходило, то должно же было все это иметь какую-то цель. Должна была быть какая-то причина. Армитаж утверждает, что такая причина была, что все шло так, как должно было идти. Все, что они делали, чтобы остаться в живых — все правильно, все это было необходимо… Такое выглядело привлекательным. Считалось, что у всего этого была некая определенная цель.
— И он говорил, что я Его главный ангел? — спросил Хукер.
— Да, сержант, — ответил Джекки. — Разве вы не слушали его?
— Особенно не прислушивался, — Хукер встал. — Но теперь я, черт побери, уже наверняка послушаю, что он там говорит.
Элвин Харди проверил в последний раз. Все готово. Библиотека — большая, заставленная книжными полками комната, где сенатор вершил суд, приведена в порядок, все расставлено по своим местам. Эл пошел доложить сенатору.
Джеллисон находился в гостиной. Вид у него был неважный. И не придумать, во что тут Эл мог бы вмешаться, но выглядел босс усталым. Будто он работал больше, чем хватало сил — разумеется, именно так и было. Все работали слишком много. Но в Вашингтоне сенатор много работал, не давая передышки, целыми часами подряд — но никогда не выглядел так плохо.
— Все готово, — сказал Харди.
— Хорошо. Начинаем, — приказал Джеллисон.
Эл вышел из дома. Дождя не было. Все залито ярким солнечным светом. Иногда теперь случалось по два часа в день светило солнце. Воздух — чистый, прозрачный, и Харди мог разглядеть снег на вершинах Хай Сьерры. Снег в августе. Вчера, похоже, граница снегов пролегала на высоте шесть тысяч футов над уровнем моря. Сегодня, после ночного шторма, эта граница опустилась ниже. Снег неуклонно, неутомимо полз к Твердыни, но мы подготовились к этому, подумал Харди. С крыльца Большого дома он видел дюжину теплиц: деревянные каркасы, обтянутые пластиковой пленкой. Пленку удалось разыскать на складе скобяных товаров. Каждая теплица опутана целой паутиной нейлоновых веревок — чтобы тонкий пластик не рвало ветром. Они продержатся не более одного сезона, подумал он. Но это как раз тот сезон, который более всего тревожит нас.
Все вокруг походило на улей — такую бурную развили деятельность. Мужчины толкали перед собой тачки с навозом. Этот навоз закладывали в ямы, вырытые в каждой теплице. Перегнивая, он будет выделять тепло, поддерживая в теплицах нужную температуру — по крайней мере, на это надеялись. Кроме того, в теплицах будут спать люди, добавляя тепло своих тел к теплу, выделяемому перегнивающим навозом и сеном. Будет сделано все, чтобы вокруг всходов сохранялась достаточно теплая атмосфера. Сегодня в солнечный августовский день все эти заботы могли показаться нелепыми, но в воздухе уже чувствовался холодок, принесенный легкими ветрами с горных вершин.
Однако большая часть прилагаемых сейчас усилий, окажется растраченной напрасно. Здесь, в этой долине еще не знают, что такое ураганы и торнадо, не умеют противостоять им. И как бы не старались найти для теплиц такое место, где бы они были укрыты от сильных ветров, получая в то же время достаточно солнечного тепла и света, многие из них будут снесены ветром.
— Мы делаем все, что в наших силах, — пробормотал Харди. Всегда нужно сделать слишком много, и всегда выясняется, что что-то не предусмотрено, о чем не подумали — до тех пор, пока не оказывается, что время упущено уже. Но, может быть, и сделано и предусмотрено уже в сравнительно должной мере. Ждать осталось недолго, но люди надеются выжить.
— Выжить — это хорошее известие, — сказал сам себе Харди. — Теперь перейдем к плохим.
У крыльца толпились люди в отрепьях. Фермеры с прошениями. Беглецы, ухитрившиеся проникнуть в Твердыню и ходатайствующие о предоставлении им постоянного права жить здесь. Им удалось переговорить с Элом (или с Маурин, либо с Шарлоттой) и они получили разрешение встретиться с сенатором. Поодаль от просителей стояла другая группа людей. Вооруженные рабочие ранчо, охранявшие арестованных. Сегодня арестованных было только двое.
Эл Харди махнул рукой, показывая, что можно заходить. Люди расселись по стульям — на достаточно большом расстоянии от письменного стола сенатора. Свое оружие все оставили за пределами этой комнаты — все, кроме Эла Харди и ранчеро, которым Эл мог полностью доверять. Надо бы, полагал он, обыскивать всех, кто пришел на прием к сенатору — когда-нибудь он и начнет так делать. Сейчас бы досмотры породили слишком много затруднений. А посему — в соседней комнате находились двое мужчин с винтовками, люди, которым Эл верил безоговорочно. Они вели пристальное наблюдение сквозь отверстия, укрытые среди книжных полок — винтовки наготове. Эл думал, что это расточительно, напрасная трата человеческих сил и возможностей. Ну и что из того? Кого заботит, что подумают о нем остальные? Все, как он полагает (правильно полагает) должны понимать, какое это важное дело — охранять сенатора.
Когда все расселись, Эл прошел в гостиную. — Все в порядке, сказал он. И быстрыми шагами пошел к кухне.
Сегодня — сам Джордж Кристофер. На судах всегда присутствовал кто-нибудь из клана Кристоферов. Все прочие Кристоферы сразу заходили в библиотеку и занимали место, отведенное для представителей их семьи, вставали, когда входил сенатор. Все — только не Джордж. Джордж входил вместе с сенатором. Он вел себя не как полностью равный ему, но и не как те, кто вставал, когда сенатор входил в комнату…
Эл Харди не сказал Джорджу ни слова. В этом не было необходимости. Установился уже определенный ритуал. Вслед за Элом Джордж зашагал к библиотеке, его бычья шея полыхала красным огнем… ну, не совсем чтобы полыхала, допустил Эл, но она должна полыхать. Джордж подошел к сенатору и они вместе вслед за Элом вошли в комнату. Все встали. Элу не нужно было вслух раздавать указания — и это было ему приятно. Ему нравилось, когда все идет именно так, как должно идти — без помех, гладко и ровно, чтобы казалось, что он, Эл, вообще не принимает во всем этом никакого участия.
Эл прошел к своему письменному столу. На столе были разложены бумаги. Напротив стола Эла стоял пустой стул. Этот стул предназначался для мэра, но он на суды уже не приходит.» Этот фарс ему надоел «, — подумал Эл. В то же время Харди не мог порицать мэра. Сперва судебные разбирательства происходили в зале Городского совета и у людей создавалось впечатление, что мэр и начальник полиции являются немаловажными персонами, но теперь сенатор решил не тратить понапрасну времени на поездки в город…
— Можно начинать, — разрешил Джеллисон.
Первое дело было легким. Дело о вознаграждении. Двое ребятишек Стретча Таллифсена придумали новую ловушку на крыс, в которую попались уже дюжины три этих маленьких грабителей плюс дюжина сусликов. Еженедельно лучшим охотникам на крыс выдавалась награда: леденцы. Последние леденцы в мире.
Харди проглядел свои бумаги. Сморщился. Следующее дело будет потруднее.
— Питер Бонар. Утаивание, — объявил он.
Бонар встал. Ему было около тридцати, может, чуть больше. Редкая светлая бородка. Взгляд Бонара был тусклый. От голода, вероятно.
— Утаивание? — спросил сенатор Джеллисон. — Утаивание чего?
— Он утаил многое, сенатор. Четыреста фунтов куриного корма. Двадцать бушелей посевного зерна. Электробатареи. Две обоймы винтовочных патронов. Вероятно, и еще что-то, но я не смог выяснить.
Джеллисон мрачно посмотрел на Бонара.
— Это правда? — спросил он.
Бонар ничего не ответил.
— Доказано, что он утаил? — спросил Джеллисон у Харди.
— Да, сэр.
— Как должен поступить суд? — Джеллисон смотрел прямо на Бонара. — Ну?
— Черт побери, он без всякого приглашения явился в мой дом и обыскал его! Он не имел никакого права!
Джеллисон рассмеялся.
— Понять не могу, как, черт возьми, они разузнали!
Это знал лишь Эл Харди. Он повсюду имел своих агентов. Харди тратил много времени на беседы с людьми, так что узнать нужное ему было не трудно. Поймал кого-нибудь на проступке и не отпускай его просто так, а пошли его разузнавать и выведывать — и очень скоро в твоем распоряжении окажутся нужные сведения.
— Больше вас ничего не волнует? — спросил Джеллисон. — Лишь то, как нам удалось выяснить?
— Это мой корм, — ответил Бонар. — Все это мое. Мы разыскали это — я и моя жена. Разыскали и привезли на моем собственном грузовике, и какое право вы имеете вмешиваться, черт побери?! Мое имущество, находящееся на принадлежащей мне земле.
— У вас есть куры? — спросил Джеллисон.
— Да.
— Сколько? — Бонар не ответил, и Джеллисон перевел взгляд на остальных, присутствующих в комнате. — Итак?
— Несколько должно быть, сенатор, — сказала одна из ждущих своей очереди — женщина сорока лет, выглядевшая на все шестьдесят. — Четыре или пять куриц и петух.
— У вас не было необходимости иметь четыреста фунтов корма, — вывод Джеллисона был вполне логичен.
— Это мой корм, — стоял на своем Бонар.
— И посевное зерно. Здесь люди будут умирать с голоду, поскольку если мы хотим собрать урожай в будущем году мы должны сохранить для посева достаточное количество зерна. А вы утаили двадцать бушелей. Это убийство, Бонар. Убийство.
— Вам известны законы. Нашел что-либо, сообщи. Черт возьми, мы же не забираем все подчистую. Мы не ставим препоны инициативе и предприимчивости. Но вы обязаны были сообщить о находке, чтобы мы могли планировать.
— И вы бы забрали половину. А то и больше.
— Естественно. Черт побери, нет смысла вести разговор дальше, — сказал Джеллисон. — Кто-нибудь хочет высказаться в его защиту? — Ответом было молчание. — Эл?
Харди пожал плечами:
— У него жена и двое детей — в возрасте одиннадцати и тринадцати лет.
— Это осложняет дело, — сказал Джеллисон. — Кто-нибудь хочет высказаться в их защиту?.. Нет? — голос сенатора чуть дрогнул.
— Эй, вы не можете… Какого черта, Бетти тут не при чем!!
— Она знала об утаенном, — ответил Джеллисон.
— Он уже второй раз совершает преступление, сенатор, — сказал Харди. — В прошлый раз был бензин.
— Мой бензин, находившийся на принадлежащей мне земле…
— Вы слишком много говорите, — оборвал Джеллисон. — Слишком, черт побери, много. Утаивание. В прошлый раз вы отделались испугом. Черт побери, видимо существует единственный путь убеждения! Джордж, вы хотите что-нибудь сказать?
— Нет, — ответил Кристофер.
— Изгнание, — сказал Джеллисон. — Сегодня днем. Решать, что вы можете взять с собой, я предоставляю Харди. Питер Бонар, вы приговариваетесь к изгнанию.
— Иисусе, у вас нет права вышвыривать меня с моей собственной земли! — закричал Бонар. — Вы обрекаете меня на одиночество, так это мы оставим вас в одиночестве! Нам ничего от вас не нужно…
— Какого черта вы там болтаете! — крикнул Джордж Кристофер. — Вы уже пользовались нашей помощью! Корм, теплицы, мы даже дали вам бензин, в то время как вы нас обкрадывали. Мы дали вам бензин, которым вы заправили грузовик, чтобы привезти то, что вы утаили!
— Я думаю, брат Варлей позаботится о детях, — сказала одна из женщин. — И о миссис Бонар тоже, если ей разрешат остаться.
— Она поедет со мной! — закричал Бонар. — И дети тоже! Вы не имеете никакого права отбирать у меня моих детей!
Джеллисон вздохнул. Бонар пытается вызвать сочувствие, надеясь, что не станут отправлять в изгнание его жену и детей. Конечно, он рискует, но поскольку нельзя отобрать у Бонара детей… Или можно? — подумал Джеллисон. И тем самым создать в Твердыне очаг заразы, гноящуюся Язву. Дети будут всех ненавидеть. И кроме того, семью нельзя разрушать.
— Они оказались поумнее, чем вы, — отметил Хукер.
Алим пожал плечами:
— Может быть. Я не думал, что столкнемся с этой, мать ее так, кометой. А ты?
— Тоже нет.
«Если б только я догадался, что такое возможно на самом деле, — подумал Хукер. — Если б я догадался, ни за что бы не вылез тогда из грузовика, и теперь у нас было бы больше боепри… Дерьмо, зачем я только тогда вылез и оставил капитана одного? Дерьмо!
— …и емкости с бензином, — продолжал Алим. — Повезло, правда? Нам достались только запахи, мы могли лишь нюхать — еда горела, бензин взрывался, одежда горела — эти деятели, так их мать, всерьез полагали, что начнется оледенение. И если они правы, — закричал Нассор, — Ганнибал, мать его так, пойдет по ледникам с голой задницей, потому что его одежду я напялю поверх своей!
— А что случилось с мотоциклами? — спросил Хукер. Судьба тех, кто ехал на этих мотоциклах, его не волновала.
— Сгорели. В кузове, мать его так, продолжались взрывы, там было много бензина. Пламя распространялось все шире. Дерьмо, а? Хукер, огонь, так его мать, был такой сильный, что загорелись деревья. Это в самый-то разгар ливня, вода лилась как из ведра… из ведра, наполненного теплым дерьмом, а деревья все равно горели! Хотя их ружья нам удалось спасти.
— Это хорошо. Плохо, что не спасли остального.
— Да уж.
Сейчас, на какое-то время, можно сказать, дела обстоят у них хорошо. То же относится и к остальным, даже к рабам. Сухо, тепло, особой нехватки в пище пока нет. Не хотелось думать о том, что придется уходить отсюда. Не хотелось думать — куда идти? Хукер и Алим уже не раз и прежде откладывали разговор на эту тему. Отложили они его и сейчас. Но на слишком долгое время отложить его — невозможно.
— Алим! Сержант!
Это был Джекки. Еще чьи-то крики. Алим и Хукер выскочили из палатки.
— Что случилось?
— Капрал охраны, пост номер четыре! — крикнул кто-то.
— Действуйте! — Хукер, показал на окружавшие по периметру лагерь укрепления, махнул солдатам рукой. Потом зашагал к подавшему тревогу часовому.
— Не бойтесь, братья мои! — крикнул кто-то, почти невидимый из-за дождя. — Я несу вам мир и благословение.
— Дерьма кусок, — сказал Хукер. Всмотрелся в редкую завесу дождя.
Приведение материализовалось. Это был мужчина с длинными седыми волосами и длинной седой бородой. На нем был плащ, походивший то ли на мантию, то ли на то одеяние, какие носят бесплотные духи. За его спиной смутно виднелись фигуры других людей.
— Оставайтесь на месте или мы стреляем, — крикнул Хукер.
— Мир вам, братья, — ответствовал пришелец. Обернулся к сем, кто стоял за ним. — Не бойтесь. Оставайтесь здесь, пока я буду говорить с этими божьими ангелами.
— Сумасшедший, — сказал Хукер. — Целая толпа сумасшедших. Ему уже приходилось немало видеть таких прежде. Он наставил автомат. Нет смысла позволить этому старому болвану подойти слишком близко.
Но старик не колеблясь, зашагал прямо к Хукеру. Ничего не боясь, глядя на автомат Хукера и не боясь его. В его глазах — это точно! — не было и признака угрозы.
— Вам не нужно опасаться меня, — сказал старик.
— Что вы хотите? — спросил Хукер.
— Поговорить с вами. Передать вам послание Господа. Бога сонмов.
— А, трахал я это дерьмо, — сказал Хукер. Палец его лежал на спусковом крючке, напрягся, но старик уже был слишком близко. Двое из солдат оказались фактически на линии огня, Хукеру рисковать не хотелось. Кроме того, старик выглядел вполне безвредным. Может быть за всем этом кроется какой-то смысл. И чем повредит ему он, если Хукер даст старику возможность подойти поближе? — Все остальные должны оставаться на месте, — крикнул Хукер. — Гиллингс, возьми взвод и присмотри там за ними.
— Хорошо, — крикнул Гиллингс.
Седобородый зашагал к костру — так, будто этот костер был его собственностью. Он заглянул в котел для мяса, обвел взглядом сидящих вокруг. — Радуйтесь, — объявил он. — Ваши грехи прощены.
— Вот что: чего вы хотите? — потребовал Хукер. — И хватит нести мне чушь насчет ангелов и бога. Ангелы! — Хукер фыркнул.
— Но вы можете стать ангелами, — ответил старик. Вы были спасены, когда настал час всеобщего уничтожения. Молот Божий обрушился на этот грешный мир, но вас он пощадил. Хотите узнать почему?
— Кто вы? — спросил Алим Нассор.
— Я преподобный Генри Армитаж, — сказал старик. — Пророк. Я знаю, я знаю. Сейчас я не слишком похож на божьего пророка. Но я — именно пророк.
Алиму подумалось, что Армитаж с его бородой и седыми волосами, со сверкающими глазами и в длинном развевающемся плаще как раз очень похож на пророка.
— Я знаю кто вы, братья мои, — говорил Армитаж. — Знаю, что вам пришлось делать и знаю, что на сердцах ваших было нелегко. Вы совершали все грехи, какие только может совершить человек. Вы ели запретное. Но бог сонмов простит вас, поскольку он пощадил вас ради того, чтобы вы выполнили Его просьбу. Вы должны стать его ангелами, и для вас не будет ничего запретного!
— Ты сумасшедший, — сказал Хукер.
— Я? — Армитаж захихикал. — Я? Тогда вы сможете послушать меня просто для развлечения. Уж конечно, сумасшедший не сможет причинить вам никакого вреда, а, возможно, я скажу что-нибудь, что вас позабавит.
Сбоку к Алиму подобрался Джекки. — Он в норме, этот мужик, — сказал Джекки. — Заметил, как его слушают сестры, да и мы тоже?
Алим пожал плечами. В голосе старика было что-то, заставляющее слушать его. И то, как он перешел от молитвенного тона к обыкновенному разговору — все было сделано образцово. Как раз в тот момент, когда все пришли к выводу, что он свихнулся, он заговорил совсем иначе.
— Какую задачу возложил на нас Бог? — спросил Джекки.
— Молот Божий обрушился, чтобы уничтожить мир зла, — ответил Армитаж. — Это был злой мир. Он отдал нам Землю и плоды ее, а мы заполнили ее гниением. Мы подразделили человечество на нации. А внутри этих наций мы подразделили людей на бедных и богатых, черных и белых. И создавали гетто для своих братьев.» И если имеет человек мирское имущество свое и видит брата своего, который желает имущества этого, и не поделится с братом своим, нет в человеке этом жизни «. Господь дал людям, живущим в этом мире, имущество, но те, кто владел этим имуществом, не знали Его. Они громоздили кирпич на кирпич, они строили себе разукрашенные дома и дворцы, они заполнили всю Землю блевотиной и вонью своих заводов — до тех пор, пока сама Земля не стала зловонием в ноздрях Господа!
— Аминь! — выкрикнул кто-то.
— И тогда появился Молот Его, чтобы покарать грешных, сказал Армитаж. — Он ударил и грешники умерли.
— Мы не умерли, — возразил Алим Нассор.
— Хотя и были грешниками, — ответил Армитаж. — Но мы все были грешниками, все мы! Господь Бог Иегова держит нас в ладони своей. Он судил нас и увидел, что мы нужны ему. И вот мы живы. Почему? Почему он пощадил нас?
Алим молчал. Он хотел рассмеяться — и не смог. Сумасшедший старый ублюдок! И ведь слушают, идиоты, они действительно свихнулись. Но все же…
— Он пощадил нас, чтобы мы выполнили волю Его, — сказал Армитаж, — чтобы мы завершили дело Его. Я не понимал! В гордыне своей я уверовал, что знал. В гордыне своей я уверовал, что вижу День Страшного суда — день, начавшийся в утро Молота. Так это и было, но произошло все не так как предполагал я. Священное писание говорит, что человеку не дано знать день и час Страшного суда! И тем не менее, мы знали, что Он судит нас. Я долго размышлял над этим — после того как Молот ударил. Я ведь думал, что увижу ангелов Его снисходящих на Землю, что увижу Его самого, Царя небесного сияющего во славе Его. Тщета! Пустая гордыня! Но теперь я знаю правду. Он пощадил меня, Он пощадил вас, чтобы была выполнена воля Его, чтобы было завершено, окончательно завершено дело Его, и лишь когда дело Его будет доведено до конца, появится Он во славе Его.
— Присоединяйтесь ко мне! Станьте ангелами Бога и делайте дело Его Ибо гордыня человеческая не имеет конца своего. Даже сейчас, братья мои, даже сейчас существуют те, кто хочет возродить зло, уничтоженное Господом. Существуют те, кто хочет построить вновь эти вонючие заводы, да, это так, существуют те, кто хочет восстановить Вавилон. Но этого не произойдет ибо есть у Бога ангелы Его — и вы можете быть среди них. Присоединяйтесь ко мне!
Алим налил виски в чашку Хукера.
— Ты веришь хоть во что-нибудь из этого бреда? — спросил он. Снаружи, за стенками палатки продолжал проповедовать Генри Армитаж.
— Что уж точно — голос у него есть, — ответил Хукер. — Два часа и все никак не устанет.
— Ты веришь? — снова спросил Алим.
Хукер пожал плечами:
— Видишь ли, если б я был религиозным человеком… а я не религиозен… я бы сказал, что он говорит дело. Он хорошо знает свою Библию.
— М-да, — Алим мелкими глотками потягивал виски. Ангелы Бога! Он не какой-то, так его мать, ангел, он это прекрасно знает. Но старый сукин сын расшевелил воспоминания. О гордо высящихся церквах, о молитвенных собраниях, о словах, которые Алим слышал, когда еще был ребенком. И у него возникло какое-то чувство беспокойства. Почему, черт возьми, все это вспоминается так въяве? Алим наклонился к пологу, прикрывающему вход в палатку. Позвал: — Джекки!
— Здесь, — вошел Джекки, сел.
С Джекки — все в порядке. У него уже давно кончились свары с Чиком. Он нашел себе белую девушку, и она, кажись, пришлась ему очень по нраву. Джекки был сейчас что надо. Умен, быстр, точен. Что скажешь насчет этого проповедника? — спросил Алим.
Джекки развел руками:
— В том, что он делает больше здравого смысла, чем вам кажется.
— А именно? — спросил Хукер. Ну, во многом он прав, — ответил Джекки. — Города. Богачи. То, как они обращались с нами. Он не сказал ничего такого, что раньше уже не говорили бы» Пантеры «. И, черт побери, Молот покончил со всем этим дерьмом. Можно считать, что произошла революция, все изменилось. Все оказалось в наших руках — и что же мы делаем? Мы посиживаем, ничего не делаем, движемся в никуда.
— Дерьмо это, Джекки, — сказал Алим. — Ты позволишь этому белес… — он оборвал себя на полуслове раньше, чем сержант Хукер успел отреагировать, — …этому белому проповеднику руководить тобой?
— Он белый, — сказал Джекки. — Но я бы не стал заострять на этом внимание. Помнишь Джерри Оуэна?
Алим нахмурился:
— Да.
— Он там. С теми, кого привел проповедник.
Сержант Хукер хмыкнул:
— Ты имеешь в виду того крикуна из СЛА?
— Не из СЛА, — поправил Джекки. — Он принадлежал к другой организации.
— Освободительная Армия Нового Братства, — сказал Алим Нассор.
— Да, все правильно, — согласился Хукер. — Он именовал себя генералом. — Хукер презрительно фыркнул. Ему не нравились те, кто присваивал сам себе, не имея на то права, военные звания. Сам он был, слава Богу, сержантом Хукером — настоящим сержантом настоящей армии.
— Где, черт побери, он скрывался? — спросил Алим. — ФБР, каждый легавый во всей стране искали его.
Джекки пожал плечами:
— Прятался неподалеку отсюда, в долине поблизости от Портервилля. В общине Хиппи.
— А теперь он с проповедником? И верит во все это?
Джекки снова пожал плечами:
— Говорит, что верит. К тому же он всегда выступал за охрану окружающей среды. Может быть, он просто полагает, что примкнул к выгодному делу, поскольку преподобный Генри Армитаж имеет иного последователей, которым говорит, что делать и во что верить. Много последователей. И он — белый, но проповедует, что раса не имеет значения. И те, кто поверили в то, что он проповедует, уверовали в это тоже. Вы тоже так считали, сержант Хукер. Вы считали, что лишь это по-настоящему правильно. Не знаю, является ли Генри Армитаж пророком Бога, или он просто свихнулся, но говорю вам: не слишком многие пожелают добровольно признать наше господство.
— А Армитаж…
— Утверждает, что вы главный ангел Бога, — сказал Джекки. — Он говорит, что все ваши грехи прощены и забыты. Ваши грехи и грехи всех нас. Мы прощены и должны выполнить возложенную на нас Богом задачу. Во главе с вами как с главным ангелом.
Сержант Хукер уставился на Алима и Джекки. Он хотел понять, попали ли они под влияние чар этого напыщенно вещающего проповедника. И хотел понять, действительно ли на уме проповедника то, что он утверждает. Хукер никогда не был суеверным, но он знал, что капитан Хора принимал служителей церкви всерьез. Так же относились к священнослужителям и многие другие офицеры — как раз те, которые вызывали у Хукера чувство уважения. И…» Черт побери, — подумал Хукер, я не знаю куда нам идти, не знаю, что нам делать. И хотелось бы мне понять, была ли какая-то причина — если вообще на то могла быть причина — того, что мы остались в живых «.
Он вспомнил об убитых и съеденных людях и подумал, что если такое происходило, то должно же было все это иметь какую-то цель. Должна была быть какая-то причина. Армитаж утверждает, что такая причина была, что все шло так, как должно было идти. Все, что они делали, чтобы остаться в живых — все правильно, все это было необходимо… Такое выглядело привлекательным. Считалось, что у всего этого была некая определенная цель.
— И он говорил, что я Его главный ангел? — спросил Хукер.
— Да, сержант, — ответил Джекки. — Разве вы не слушали его?
— Особенно не прислушивался, — Хукер встал. — Но теперь я, черт побери, уже наверняка послушаю, что он там говорит.
НЕДЕЛЯ ШЕСТАЯ: ПРАВОСУДИЕ
Никакое предположение, скорее всего, не могло бы
шокировать наших современников больше, чем следующее:
невозможность установить простейший социальный порядок.
Бертран де Жувеналь. «Верховная власть».
Элвин Харди проверил в последний раз. Все готово. Библиотека — большая, заставленная книжными полками комната, где сенатор вершил суд, приведена в порядок, все расставлено по своим местам. Эл пошел доложить сенатору.
Джеллисон находился в гостиной. Вид у него был неважный. И не придумать, во что тут Эл мог бы вмешаться, но выглядел босс усталым. Будто он работал больше, чем хватало сил — разумеется, именно так и было. Все работали слишком много. Но в Вашингтоне сенатор много работал, не давая передышки, целыми часами подряд — но никогда не выглядел так плохо.
— Все готово, — сказал Харди.
— Хорошо. Начинаем, — приказал Джеллисон.
Эл вышел из дома. Дождя не было. Все залито ярким солнечным светом. Иногда теперь случалось по два часа в день светило солнце. Воздух — чистый, прозрачный, и Харди мог разглядеть снег на вершинах Хай Сьерры. Снег в августе. Вчера, похоже, граница снегов пролегала на высоте шесть тысяч футов над уровнем моря. Сегодня, после ночного шторма, эта граница опустилась ниже. Снег неуклонно, неутомимо полз к Твердыни, но мы подготовились к этому, подумал Харди. С крыльца Большого дома он видел дюжину теплиц: деревянные каркасы, обтянутые пластиковой пленкой. Пленку удалось разыскать на складе скобяных товаров. Каждая теплица опутана целой паутиной нейлоновых веревок — чтобы тонкий пластик не рвало ветром. Они продержатся не более одного сезона, подумал он. Но это как раз тот сезон, который более всего тревожит нас.
Все вокруг походило на улей — такую бурную развили деятельность. Мужчины толкали перед собой тачки с навозом. Этот навоз закладывали в ямы, вырытые в каждой теплице. Перегнивая, он будет выделять тепло, поддерживая в теплицах нужную температуру — по крайней мере, на это надеялись. Кроме того, в теплицах будут спать люди, добавляя тепло своих тел к теплу, выделяемому перегнивающим навозом и сеном. Будет сделано все, чтобы вокруг всходов сохранялась достаточно теплая атмосфера. Сегодня в солнечный августовский день все эти заботы могли показаться нелепыми, но в воздухе уже чувствовался холодок, принесенный легкими ветрами с горных вершин.
Однако большая часть прилагаемых сейчас усилий, окажется растраченной напрасно. Здесь, в этой долине еще не знают, что такое ураганы и торнадо, не умеют противостоять им. И как бы не старались найти для теплиц такое место, где бы они были укрыты от сильных ветров, получая в то же время достаточно солнечного тепла и света, многие из них будут снесены ветром.
— Мы делаем все, что в наших силах, — пробормотал Харди. Всегда нужно сделать слишком много, и всегда выясняется, что что-то не предусмотрено, о чем не подумали — до тех пор, пока не оказывается, что время упущено уже. Но, может быть, и сделано и предусмотрено уже в сравнительно должной мере. Ждать осталось недолго, но люди надеются выжить.
— Выжить — это хорошее известие, — сказал сам себе Харди. — Теперь перейдем к плохим.
У крыльца толпились люди в отрепьях. Фермеры с прошениями. Беглецы, ухитрившиеся проникнуть в Твердыню и ходатайствующие о предоставлении им постоянного права жить здесь. Им удалось переговорить с Элом (или с Маурин, либо с Шарлоттой) и они получили разрешение встретиться с сенатором. Поодаль от просителей стояла другая группа людей. Вооруженные рабочие ранчо, охранявшие арестованных. Сегодня арестованных было только двое.
Эл Харди махнул рукой, показывая, что можно заходить. Люди расселись по стульям — на достаточно большом расстоянии от письменного стола сенатора. Свое оружие все оставили за пределами этой комнаты — все, кроме Эла Харди и ранчеро, которым Эл мог полностью доверять. Надо бы, полагал он, обыскивать всех, кто пришел на прием к сенатору — когда-нибудь он и начнет так делать. Сейчас бы досмотры породили слишком много затруднений. А посему — в соседней комнате находились двое мужчин с винтовками, люди, которым Эл верил безоговорочно. Они вели пристальное наблюдение сквозь отверстия, укрытые среди книжных полок — винтовки наготове. Эл думал, что это расточительно, напрасная трата человеческих сил и возможностей. Ну и что из того? Кого заботит, что подумают о нем остальные? Все, как он полагает (правильно полагает) должны понимать, какое это важное дело — охранять сенатора.
Когда все расселись, Эл прошел в гостиную. — Все в порядке, сказал он. И быстрыми шагами пошел к кухне.
Сегодня — сам Джордж Кристофер. На судах всегда присутствовал кто-нибудь из клана Кристоферов. Все прочие Кристоферы сразу заходили в библиотеку и занимали место, отведенное для представителей их семьи, вставали, когда входил сенатор. Все — только не Джордж. Джордж входил вместе с сенатором. Он вел себя не как полностью равный ему, но и не как те, кто вставал, когда сенатор входил в комнату…
Эл Харди не сказал Джорджу ни слова. В этом не было необходимости. Установился уже определенный ритуал. Вслед за Элом Джордж зашагал к библиотеке, его бычья шея полыхала красным огнем… ну, не совсем чтобы полыхала, допустил Эл, но она должна полыхать. Джордж подошел к сенатору и они вместе вслед за Элом вошли в комнату. Все встали. Элу не нужно было вслух раздавать указания — и это было ему приятно. Ему нравилось, когда все идет именно так, как должно идти — без помех, гладко и ровно, чтобы казалось, что он, Эл, вообще не принимает во всем этом никакого участия.
Эл прошел к своему письменному столу. На столе были разложены бумаги. Напротив стола Эла стоял пустой стул. Этот стул предназначался для мэра, но он на суды уже не приходит.» Этот фарс ему надоел «, — подумал Эл. В то же время Харди не мог порицать мэра. Сперва судебные разбирательства происходили в зале Городского совета и у людей создавалось впечатление, что мэр и начальник полиции являются немаловажными персонами, но теперь сенатор решил не тратить понапрасну времени на поездки в город…
— Можно начинать, — разрешил Джеллисон.
Первое дело было легким. Дело о вознаграждении. Двое ребятишек Стретча Таллифсена придумали новую ловушку на крыс, в которую попались уже дюжины три этих маленьких грабителей плюс дюжина сусликов. Еженедельно лучшим охотникам на крыс выдавалась награда: леденцы. Последние леденцы в мире.
Харди проглядел свои бумаги. Сморщился. Следующее дело будет потруднее.
— Питер Бонар. Утаивание, — объявил он.
Бонар встал. Ему было около тридцати, может, чуть больше. Редкая светлая бородка. Взгляд Бонара был тусклый. От голода, вероятно.
— Утаивание? — спросил сенатор Джеллисон. — Утаивание чего?
— Он утаил многое, сенатор. Четыреста фунтов куриного корма. Двадцать бушелей посевного зерна. Электробатареи. Две обоймы винтовочных патронов. Вероятно, и еще что-то, но я не смог выяснить.
Джеллисон мрачно посмотрел на Бонара.
— Это правда? — спросил он.
Бонар ничего не ответил.
— Доказано, что он утаил? — спросил Джеллисон у Харди.
— Да, сэр.
— Как должен поступить суд? — Джеллисон смотрел прямо на Бонара. — Ну?
— Черт побери, он без всякого приглашения явился в мой дом и обыскал его! Он не имел никакого права!
Джеллисон рассмеялся.
— Понять не могу, как, черт возьми, они разузнали!
Это знал лишь Эл Харди. Он повсюду имел своих агентов. Харди тратил много времени на беседы с людьми, так что узнать нужное ему было не трудно. Поймал кого-нибудь на проступке и не отпускай его просто так, а пошли его разузнавать и выведывать — и очень скоро в твоем распоряжении окажутся нужные сведения.
— Больше вас ничего не волнует? — спросил Джеллисон. — Лишь то, как нам удалось выяснить?
— Это мой корм, — ответил Бонар. — Все это мое. Мы разыскали это — я и моя жена. Разыскали и привезли на моем собственном грузовике, и какое право вы имеете вмешиваться, черт побери?! Мое имущество, находящееся на принадлежащей мне земле.
— У вас есть куры? — спросил Джеллисон.
— Да.
— Сколько? — Бонар не ответил, и Джеллисон перевел взгляд на остальных, присутствующих в комнате. — Итак?
— Несколько должно быть, сенатор, — сказала одна из ждущих своей очереди — женщина сорока лет, выглядевшая на все шестьдесят. — Четыре или пять куриц и петух.
— У вас не было необходимости иметь четыреста фунтов корма, — вывод Джеллисона был вполне логичен.
— Это мой корм, — стоял на своем Бонар.
— И посевное зерно. Здесь люди будут умирать с голоду, поскольку если мы хотим собрать урожай в будущем году мы должны сохранить для посева достаточное количество зерна. А вы утаили двадцать бушелей. Это убийство, Бонар. Убийство.
— Вам известны законы. Нашел что-либо, сообщи. Черт возьми, мы же не забираем все подчистую. Мы не ставим препоны инициативе и предприимчивости. Но вы обязаны были сообщить о находке, чтобы мы могли планировать.
— И вы бы забрали половину. А то и больше.
— Естественно. Черт побери, нет смысла вести разговор дальше, — сказал Джеллисон. — Кто-нибудь хочет высказаться в его защиту? — Ответом было молчание. — Эл?
Харди пожал плечами:
— У него жена и двое детей — в возрасте одиннадцати и тринадцати лет.
— Это осложняет дело, — сказал Джеллисон. — Кто-нибудь хочет высказаться в их защиту?.. Нет? — голос сенатора чуть дрогнул.
— Эй, вы не можете… Какого черта, Бетти тут не при чем!!
— Она знала об утаенном, — ответил Джеллисон.
— Он уже второй раз совершает преступление, сенатор, — сказал Харди. — В прошлый раз был бензин.
— Мой бензин, находившийся на принадлежащей мне земле…
— Вы слишком много говорите, — оборвал Джеллисон. — Слишком, черт побери, много. Утаивание. В прошлый раз вы отделались испугом. Черт побери, видимо существует единственный путь убеждения! Джордж, вы хотите что-нибудь сказать?
— Нет, — ответил Кристофер.
— Изгнание, — сказал Джеллисон. — Сегодня днем. Решать, что вы можете взять с собой, я предоставляю Харди. Питер Бонар, вы приговариваетесь к изгнанию.
— Иисусе, у вас нет права вышвыривать меня с моей собственной земли! — закричал Бонар. — Вы обрекаете меня на одиночество, так это мы оставим вас в одиночестве! Нам ничего от вас не нужно…
— Какого черта вы там болтаете! — крикнул Джордж Кристофер. — Вы уже пользовались нашей помощью! Корм, теплицы, мы даже дали вам бензин, в то время как вы нас обкрадывали. Мы дали вам бензин, которым вы заправили грузовик, чтобы привезти то, что вы утаили!
— Я думаю, брат Варлей позаботится о детях, — сказала одна из женщин. — И о миссис Бонар тоже, если ей разрешат остаться.
— Она поедет со мной! — закричал Бонар. — И дети тоже! Вы не имеете никакого права отбирать у меня моих детей!
Джеллисон вздохнул. Бонар пытается вызвать сочувствие, надеясь, что не станут отправлять в изгнание его жену и детей. Конечно, он рискует, но поскольку нельзя отобрать у Бонара детей… Или можно? — подумал Джеллисон. И тем самым создать в Твердыне очаг заразы, гноящуюся Язву. Дети будут всех ненавидеть. И кроме того, семью нельзя разрушать.