Страница:
Она положила ладонь ему на руку:
— Не за что. Делай, что задумал, Тим. Из присутствующих на сегодняшнем вечере никто не сделал и половины из того, что ему хотелось сделать. А ты уже на три четверти выполнил намеченное и без задержек доделываешь остальное.
Он взглянул на нее и подумал:
— «Если я на ней женюсь, то мама вздохнет с большим облегчением». Она — выпускница привилегированной женской школы и из породы, знакомой ему по сестре Джилл. Девушки из этой породы обычно уезжают потом учиться в колледжи восточных штатов, а каникулы проводят в Нью-Йорке. Пренебрегают они одними и теми же нормами и правилами. Матерей своих они не боятся. Они прекрасны, и с ними — страшно. Тяга к сексу, такая сильная у ребят-подростков, у них без труда подавляется. И потому красота этих девушек становится для ребят ослепительной, а когда она еще и сочетается с безграничной самоуверенностью… Девушка, подобная Джилл — это страшно, страшно для парня, который никогда в себя не верил.
Но Джойс его не пугала. Для этого она была недостаточно красивой.
Она нахмурилась.
— О чем ты сейчас думаешь?
О, Господи, нет! Он не может ответить честно на этот вопрос.
— Так, многое вспомнилось… — Вот он остался с Джойс один на один. Должен ли он быть более развязным? Она, конечно же, осталась одна потому, что все остальные разошлись. Если он сейчас попробует…
Но смелости Тиму не хватило. Точнее, сказал он сам себе, мне не хватило теплоты. Да, она элегантна, но какой смысл ложиться в постель с хрустальной вазой? Он встал, подошел к телевизору. — Может, посмотрим еще какую-нибудь передачу?
Какое-то время она колебалась, внимательно глядя на него. Затем, с тем же неотрывным вниманием, допила свой коктейль и поставила бокал на стол.
— Спасибо, Тим, но пойду-ка я лучше спать. У меня завтра с утра есть кое-какие дела.
Уходя, она сохраняла на лице улыбку. Тиму показалось, что эта улыбка получилась несколько насильственной. А может, с интересом подумал он, я просто шлепнулся мордой в грязь?
Гигантский вихрь был невыносимо тесным. Космические тела всевозможных размеров вращались друг вокруг друга, искривляя пространство, и топология его непрерывно изменялась. Планеты и их спутники были сплошь покрыты шрамами. Планеты с атмосферой, такие как Земля и Венера — усеяны кратерами. Поверхности Марса, Луны и Меркурия сплошь покрыты кольцеобразными грядами гор и морями застывшей магмы.
Шанс спастись у кометы еще был. Гравитационные поля Юпитера и Сатурна могли вышвырнуть комету обратно — в холод и тьму. Но для этого Сатурн и Юпитер должны были занимать другое положение, и комета продолжала свое падение, ускоряясь, вскипая.
Вскипая! Летучие химические соединения струями били из тела кометы, выбрасывая клубы кристалликов льда и пыли. Комету теперь окружало облако блестящего тумана. Казалось бы, это облако могло как щит прикрыть комету от жары — но нет, наоборот: туман, развеявшийся на тысячи кубических миль, перехватывал солнечный свет и отражал его на поверхность кометы. Жар лился на нее теперь со всех сторон.
С поверхности жар просачивался вглубь головы кометы. Из нее вырывались новые скопления газа, вызывая эффект, подобный действию двигателей космического корабля. Голову кометы бросало из стороны в сторону. Планеты, их спутники и астероиды, когда она проходила мимо них, воздействовали на нее своим притяжением — и тоже изменяли ее курс. Заблудившаяся, слепая комета. Падающая комета. Умирающая. Она миновала Марс. Ее уже было невозможно разглядеть внутри облака пыли и кристалликов льда. А облако это размером было, примерно, с Марс.
Телескоп с Земли нащупал ее. Она выглядела мерцающей точкой недалеко от того места, где был виден Нептун.
Фред Лаурен немного подрегулировал телескоп. Телескоп был большой: четырехдюймовый рефрактор на массивной треноге. Эта квартира стоила Фреду немало, даже слишком много, но она была ему необходима — чтобы наблюдать. Вся ее обстановка состояла из дешевой кровати, нескольких подушек, брошенных прямо на пол, и большого телескопа.
Наблюдал Фред за темным окном в четверти мили отсюда. Скоро она должна вернуться домой. Она всегда возвращается именно в это время. Кто она? Чем занимается? Она одинока — никто не провожает ее. Внезапная мысль ужаснула Фреда, а затем он почувствовал себя совсем паршиво. А вдруг она встречается с красивым мужчиной где-нибудь в другом месте? Они вместе обедают, а потом отправляются к нему на квартиру. Может, как раз именно сейчас этот мужчина кладет свои грязные лапы на ее грудь. Руки у него, конечно же, волосатые, грубые — руки слесаря — и вот эти руки скользят вниз, они ласкают, продвигаются вниз, следуя изгибам ее гладкого живота… НЕТ? Она не из таких. Она не позволит никому проделывать с собой такое. Не позволит.
Но все женщины позволяли и позволяют. Даже его мать. Фред Лаурен содрогнулся. Против воли пришли воспоминания: ему только девять лет, он зашел к матери попросить ее о чем-то, а она лежала в кровати, и на ней лежал мужчина, которого Фред называл дядей Джеком. Мать стонала и извивалась, а дядя Джек тут же соскочил с кровати.
— Ты, ублюдок маленький, я тебе отрежу сейчас, черт побери, твои яйца! Что, посмотреть захотелось? Думаешь, увидишь что-нибудь интересное? Стой на этом месте и, если скажешь хоть слово, я оторву твою писку!
И Фред смотрел. А его мать позволяла этому мужчине делать с ней все, что угодно.
Окно засветилось. Она пришла! Фред затаил дыхание. Она — одна? Одна.
С собой у нее была большая продуктовая сумка, которую она сразу же отнесла на кухню. Сейчас она выпьет свою обычную порцию, подумал Фред. Лучше бы она не пила так много. Выглядит усталой. Он наблюдал, как девушка смешивает себе мартини. Она взяла кувшин и пошла с ним на кухню. Фред не стал смотреть, что она там делает, хотя и мог бы — для этого надо чуть изменить положение телескопа. Ожидание раздразнивало его. У нее было почти треугольное лицо с высокими скулами, маленький рот и большие темные глаза. Волосы длинные и вьющиеся — светлые, крашенные. В пахе волосы были почти черные. Фред прощал ей этот маленький обман, хотя по началу и был несколько шокирован.
Она вернулась обратно, неся кувшин и чайную ложечку. В магазине подарков, в следующем по улице доме, продавалась посеребренная специальная ложечка для мартини, и Фред часто останавливался, рассматривая эту безделушку. И пытаясь совладать с собой, чтобы не купить эту ложечку — для нее. Может быть, тогда бы она пригласила его к себе на квартиру. Она не пригласит его, пока он не накупит ей подарков, а этого он сделать не может: ведь он знает, что ей нравится, и ей обязательно захочется узнать, откуда он это знает. Фред Лаурен подался немного вперед, чтобы коснуться ее, коснуться сквозь волшебное зеркало телескопа… коснуться лишь мысленно, в безнадежном томлении.
Сейчас, сейчас она сделает это. Чтобы поменьше утруждаться на работе, она надевает на себя как можно меньше. Работает она в банке, и хотя служащим там девушкам разрешается носить брюки и прочие безобразные изделия, вошедшие в моду в текущем году, она их не носит. Колин не носит их. Он знает, как ее зовут. Он хотел положить немного денег на ее счет в банке, но не посмел. Одевается она хорошо, одевается так, что заслуживала продвижения по службе, и ее, действительно, повысили — теперь она работала в отделе новых вкладов, и там Фреду поговорить с ней уже не удастся. Он радовался за нее, что ее повысили, но в то же время ему хотелось, чтобы она оставалась работать на прежнем месте, в справочной, где можно было бы сделать так: вот он входит, направляется к ее окошку и…
Она сняла с себя голубое платье и бережно повесила его в единственный в ее комнате шкаф. А квартира у нее очень маленькая: всего одна комната, ванная и крошечная кухня. Спит она на кушетке.
Нижнее белье у нее было старое, потрепанное. Фред не раз видел, как она штопала его по ночам. Под комбинацией она обычно носила черные кружевные трусики. Сквозь комбинацию можно было разглядеть их цвет. А иногда она одевала трусики розовые, с черными полосками.
Скоро она пойдет принимать ванну. В ванне Колин моется подолгу. За это время Фред мог бы успеть дойти до ее дома и постучать в дверь. И она бы открыла. Однажды она открыла дверь не одевшись, а только набросив на себя полотенце, а за дверью стоял монтер телефонной компании. В другой раз она так же открыла дверь управляющему домом, и Фред знал, что смог бы сымитировать его голос. Он не раз заходил вслед за управляющим в бар и слушал, как тот говорит. Она бы открыла дверь и…
Но этого ему делать не следует. Он знает, что случится, если она откроет ему дверь. Он знает, что произойдет. Уже в третий раз. Третье изнасилование. И снова его запрут с этими мужчинами, с этими НЕЛЮДЬМИ. Фред вспомнил, как именовали его в камере мужчины, что они вытворяли с ним. И приглушенно заскулил — как можно тише, будто она могла услышать его.
Она одела халат. Ее обед уже разогревался в духовке. Она села, включила телевизор. Фред галопом пересек комнату и включил свой. Переключил его на тот же канал. Снова быстро приник к телескопу. Теперь он, глядя поверх ее плеча, мог не только видеть экран ее телевизора, но и слышать звук. Будто они смотрят телевизор вместе — она и Фред.
По этому каналу шла передача о комете.
Длинные, худощавые, безволосые мужские руки были сильными. Сильнее, чем казалось на первый взгляд. Они скользили по телу Маурин — искусные, опытные руки. «Муррр», сказала Маурин. Она внезапно притянула к мужчину к себе, изогнулась, лежа на боку, и обхватила его своими длинными ногами. Он мягко отодвинул ее и продолжал гладить. Он нежно играл ею, как… как реактивным двигателем при посадке на Луну. Эта мысль пронзила его мозг. Странная мысль, неудобная. Губы его скользили по ее груди, язык совершал быстрые движения, на мгновения касаясь кожи. И он добился: она растворилась в нем. Она сейчас уже забыла о технике любви. Но он — не забыл: он никогда не терял над собой контроля. Он не кончит раньше нее, в этом она может быть уверена, но сейчас — не время для мыслей, сейчас должно быть лишь содрогание от волн ощущений…
Она очнулась, ее сознание вернулось из дальнего странствия. Они лежали, обнявшись, и дышали в едином ритме. Наконец, он шевельнулся. Она приподняла его голову, ухватившись за кучерявые волосы. Стоя, он был с ней одного роста — астронавты обычно невысоки — а когда лежал на ней, то ее голова оказывалась на уровне ее горла. Вытянувшись, она поцеловала его и удовлетворенно вздохнула.
Сейчас ее мозг снова работал четко. Мне хотелось бы влюбиться в него, сказала она себе. А почему бы и не влюбиться? Он ведь такой неуязвимый.
— Джонни, ты хоть когда-нибудь расслабляешься?
Прежде, чем ответить, он поразмышлял.
— Знаешь, о Джоне Гленне рассказывают следующую историю… — Он перекатился и оперся на локоть. — Парни из отдела космической медицины решили проверить воздействие стресса на его работоспособность. Гленн был опутан кучей проводов, идущих к различным приборам — фиксировалось биение сердца, потоотделение и так далее. Он в это время прогонял на имитаторе программу полета «Джемини». В середине программы за его спиной уронили железную чушку на железную же плиту. От грохота зазвенела вся лаборатория, где проводился эксперимент. Потом уронили еще раз и еще… А сердце Гленна продолжало тикать все так же, — палец Джонни нарисовал в воздухе индейский вигвам. — У него не дрогнул ни один мускул. Он выполнил всю программу и лишь затем сказал: «Сучьи вы дети».
Он наблюдал, как она смеялась, а затем слегка грустно сказал:
— Мы не имеем права на слабости или ошибки. — Сел. — Если мы собираемся не отклоняться от твоей программы, то нам пора вставать.
— Да. Наверное. Вставай первым.
— Хорошо, — он, нагнувшись, поцеловал ее и спрыгнул с кровати. Она услышала шум душа и в голове промелькнула мысль присоединиться к нему. Но сейчас это его не возбудит. Сейчас она сказала то, о чем упоминать не следовало. Сейчас он захлестнут воспоминаниями о своей рухнувшей карьере. Рухнувшей не из-за допущенной им ошибки, а потому, что Америка ушла из космоса.
Халат она обнаружила там, где он оставил его для нее. Предвидение. «Мы не имеем права на слабости или ошибки». Если ты что-то делаешь — делай это вовремя и наилучшим образом. Несущественно, какое именно дело ты делаешь — ползешь ли по потерпевшему катастрофу «Скайлэбу», восстанавливая его в условиях орбитального полета или занимаешься любовью — делать все надо так: КАК НАДО. И делать без суетни.
Они познакомились в Хьюстоне, где Джонни Бейкер, работающий в комитете по астронавтике, был назначен сопровождающим для сенатора Джеллисона и его свиты. У Бейкера была жена и двое детей подросткового возраста. Он был джентльменом в полном смысле этого слова и, когда сенатору пришлось неожиданно уехать, пригласил Маурин вместе пообедать. И целую неделю, пока сенатор пребывал в Вашингтоне, составлял ей компанию. И были еще прогулки на катере во Флориде…
Но джентльменом в полном смысле этого слова оставался только до того момента, когда они вернулись в мотель за забытым кошельком… и до сих пор ей непонятно, кто же кого тогда соблазнил? До тех пор она еще ни разу не спала с женатыми мужчинами. А также никогда не спала с мужчинами, если не была влюблена в них. Но что там любовь! — в нем было нечто, против чего Маурин устоять не могла. У него была в жизни единственная цель, и он был способен добиваться ее осуществления абсолютно любыми способами.
А она — пока молода, хоть и побывала уже раз замужем, и не давала обета блюсти целомудрие, и… да пошли они к черту, эти навязчивые думы, девочка! Маурин быстренько скатилась с кровати и включила телевизор. Включила только для того, чтобы он злобно зашипел — чтобы разорвать цепочку горестных размышлений.
Но я вовсе не такая дрянная, как кажется.
Вопрос о его разводе решится окончательно на следующей неделе и с этим я ничего поделать не смогу. Энн об этом ничего не знает. Пока не знает. Но, может, он и не собирался с ней разводиться? Если в этом виновата я — ладно, пусть Энн ничего не знает. Пока не знает. Мы с ней по-прежнему будем добрыми друзьями.
Он не всегда был таким, сказала ей как-то Энн. До полета он был другим. До полета он был занят лишь одним: все время он был занят тренировками, а я составляла лишь маленькую толику его жизни… и все же была для него хоть чем-то. Но потом он получил свой шанс, все пошло прекрасно, мой муж стал героем, а я оказалась без мужа.
Энн случившееся непонятно, подумала Маурин. А мне понятно. Дело не в самом полете, а в том, что этот полет был ПОСЛЕДНИМ, и если ты — Джонни Бейкер, и всю свою жизнь трудился и тренировался, готовясь только к одному этому, а теперь это одно никому уже не будет нужно…
Единственная цель жизни. Примерно, как у Тима Хамнера. Джонни ведом лишь одной единственной целью и, может быть, можно принять, проникнуться этой целью — хотя бы частично. Ага: у Джонни отобрали единственную в его жизни цель, а самое важное, что совершила в своей жизни Маурин Джеллисон, была стычка с вашингтонской правительницей.
Стычка эта еще не забылась, далеко не забылась, подумала Маурин.
Аннабелл Коул — человек, свободный в своих действиях, возможностей неограниченных и совершенно непредсказуемый. Полгода назад ее встревожила угроза вымирания одного из видов улиток. Еще через полгода, возможно, встревожит угасание исполнительских традиций среди австралийских аборигенов. А сейчас ее не тревожит ничто, она лишь обвиняет всех мужчин, сколько их есть на белом свете, во всем плохом, что когда-либо случалось. И никто не смеет по-настоящему возразить. Никто не смеет — не зависимо от того, на какие проблемы обращают свой взор Аннабелл Коул и ее приспешники.
Недавно Аннабелл связалась с Маурин среди ночи — понадобилась поддержка ее отца. Тогда-то Маурин и разозлилась. Аннабелл хотелось, чтобы конгресс выделил средства на исследования по созданию искусственной матки — необходимо освободить женщин от месяцев рабства, на которое обрекает их перестройка тела.
И я сказала ей, подумала Маурин, я сказала ей, что детоношение есть составляющая часть секса, и если она не хочет беременности, то ей придется отказаться и от секса. Так я ей и сказала! А у самой у меня ребенка так никогда и не было!
Конечно, папочка может разрушить некоторые важные связи, завязанные его дочерью, но уж с этой проблемой Маурин справится. Когда через полгода Аннабелл найдет новый повод для беспокойства, у Маурин будет уже достаточно сподвижников, и тогда она через назначит кого-нибудь Аннабелл встречу. Все это она уже продумала. Но беспокоит ее вот что: ощущение, что стычка с Аннабелл Коул оказалась наиболее важным делом в ее жизни!
— Я сейчас налью нам выпить, — воззвал Джонни. — А ты пока приняла бы душ — передача начнется буквально через минуту.
— Хорошо, — отозвалась она. И подумала: а он? Женатый мужчина? Создать ему условия для другой карьеры. Дать возможность удрать из комитета. Дать ему другой вариант дальнейшей жизни вместо писания мемуаров. Если он постарается — ему любое дело по плечу… Но почему же для самой себя она не может отыскать цель в жизни?
Комната выглядела типично мужской. Книги, модели боевых самолетов, на которых летал Джонни Бейкер, «Скайлэб»с поломанными решетчатыми панелями. Большая картина в раме, на которой человек в открытом космосе в раздутом, неуклюжем костюме пробирается к разрушенной панели «Скайлэба»— безликая, непривычных форм фигура. Человек не был связан с кораблем тросом, он пробирался, рискуя погибнуть, если хоть на мгновение потеряет контакт со «Скайлэбом». И была бы эта смерть в одиночестве. Под картиной висела медаль НАСА.
Напоминания о прошлом. И только о прошлом. Не было ни рисунков, ни фотографий «Шаттла», запуск которого снова отложен. И не было никакого упоминания о Пентагоне, нынешнем месте службы Джонни. Две фотографии детей (на одной фотографии на заднем плане — Энн. Глядит со снимка с грустью и недоумением).
В поле зрения показалась рука Джонни. Рука взяла было стакан, но тут же забыл и о руке и о стакане. Маурин глядела ему в лицо, а он даже не сознавал что на него смотрят. Джонни Бейкер видел только экран.
Параболические орбиты, пересекающие стабильные круговые орбиты планет. Старые фотографии комет Галлея, Брукса, Каннингема и других, завершающиеся фотографией расплывшейся точки — кометы Хамнера-Брауна. У человека на экране, были большие, похожие на глаза насекомого очки. Человек говорил яростно и напористо:
— О, когда-нибудь столкновение неизбежно. Но, вероятно, столкнемся мы не с астероидом. Орбиты астероидов слишком близки к стабильным. Наверняка существовали астероиды, орбиты которых пересекались с орбитой Земли. Но на столкновения с такими астероидами было отведено четыре миллиарда лет, и, очевидно, данные столкновения, в основном, уже произошли. Они в прошлом — сказал человек на экране. — Они произошли так давно, что даже от кратеров следа не осталось, они выветрились — если не считать самых больших и самых недавних. Но взгляните, какие отметины астероиды оставили на Луне!
— Кометы — другое дело.
Указательный палец лектора провел вдоль нарисованной мелом параболы.
— За орбитой Плутона находятся определенные скопления веществ. Может быть, там — еще не обнаруженная нами планета… Мы даже придумали для нее имя. Персефона. В общем, какая-то масса возмущает орбиты вращающихся там громадных снеговых скоплений — и они, в шлейфе кипящих химических соединений, сваливаются прямо на наши головы. Ни одно из этих скоплений не может столкнуться с Землей, пока не пройдет насквозь почти всю нашу солнечную систему. Но когда-нибудь столкновение случиться. Мы будем знать об этом заранее — примерно за год. Возможно, в нашем распоряжении будет и больше времени — если нам удастся узнать достаточно много при изучении Хамнера-Брауна.
Затем, на экране появилась антисептического вида девушка заявила, что никак не могла выйти замуж: женихи, стоило им посетить ее дом, тут же исчезали. А потом ей сказали, что изобретено новое дезинфицирующее средство для мойки унитазов — «Мыло Кальва»… И Джонни Бейкер с улыбкой вернулся на грешную землю. «Он четко гнет свою линию, не так ли?»
— Работает он хорошо. Я тебе говорила, что знакома с человеком, с которого все началось? Я имею ввиду Тома Хамнера. Познакомилась с ним на том же вечере, где был и Гарви Рэнделл. Хамнер — это не просто Маньяк. Он как раз перед этим открыл свою комету, и не мог выждать ни секунды, чтобы не поведать о ней — кому угодно.
Джонни Бейкер мелкими глотками потягивал из стакана. Затем, после долгой паузы, сказал: — По Пентагону ходят странные слухи.
— То-есть?
— Звонил Гус. Из Дауни. Похоже, с «Аполлона» снова счищают ржавчину. И при этом что-то вякают, о том, что титановый стартовый двигатель «Большой птички» будет заменен чем-то другим. Тебе что-нибудь об этом известно?
Она такими же мелкими глотками допила свое спиртное. И ощутила, как ее захлестнула волна печали. Теперь она знала, почему вчера звонили Джонни Бейкеру. Провести шесть недель в Пентагоне, шесть недель в Вашингтоне, не пытаясь повидаться с ней, а затем…
И я собиралась удивить его. Удивить приятным подарком.
— Папа пытается заставить конгресс ассигновать деньги на посылку экспедиции к комете, — сказала Маурин.
— Это правда? — спросил Джонни.
— Это правда.
— Но… — его руки тряслись. А ведь его руки никогда не тряслись. Джон Бейкер водил истребители над Ханоем, и совершаемые им маневры были всегда безупречны. Он не оставлял «МИГам» ни одного шанса. А однажды, когда не было времени вызвать врача, Джонни собственными руками выколупывал осколки из тела командира своего экипажа. Один осколок застрял в груди командира, и Бейкер вытащил его ухитрившись не затронуть артерию, и твердыми как сталь пальцами зажимал рану. А командир пронзительно кричал, и все поле заполнил глухой гул боя пушек, и руки Джонни ни разу не дрогнули.
Но сейчас эти руки тряслись.
— Конгресс не даст денег.
— Может быть даст. Русские планируют посылку такой же экспедиции. Нельзя позволить им перегнать нас, — сказала Маурин. — Чтобы сохранить мир, мы обязаны показать что у нас еще есть воля к соревнованию — в какой бы области им ни захотелось обыграть нас. И что если мы вступаем в соревнование, то выигрываем.
— Да. Меня бы меньше беспокоило, вступи мы в соревнования с марсианами. Мне скоро надо уходить. Пора. — Он отпил из стакана. Руки его вновь сделались твердыми.
Маурин зачарованным взглядом смотрела на него. Он приказа рукам перестать трястись потому что у него появилась цель. И я знаю какая это цель: я. С моей помощью попасть на этот корабль. Минуту назад, может быть, он действительно любил меня. Сейчас — нет.
— Извини, — сказал он внезапно. — Мы не много времени провели вместе, но… это я прошу сделать тебя. Наведи здесь порядок. Моя голова сейчас занята только одним. — Сделал большой глоток размешанного со льдом виски. Глаза его вновь вернулись к экрану. А Маурин осталось только удивляться какое богатое у нее воображение. И куда, кстати, делось добродушие Джона Бейкера?
Благодарственно-коммерческая вставка закончилась. Камера рывком переключилась на институт реактивных двигателей.
Ведя почтовый автомобиль одной рукой, Гарри Ньюкомб торопливо дожевал последний бутерброд. Начальство выделяло ему время на обеденный перерыв, но Гарри не тратил его на еду. Это время он тратил на что-либо полезное.
День уже клонился к вечеру, когда Гарри добрался до ранчо «Серебряной долины». Как обычно у ворот он остановился. Здесь место, где открывается просвет между холмами, и можно видеть все великолепие тянущейся к востоку Хай-Сьерры. На вершинах гор блестел снег. К западу предгорья были выше, невысоко над ними светило солнце. Наконец, Гарри вышел из машины, чтобы открыть ворота. Проехав, он тщательно запер их снова. На приколоченный к столбу за воротами почтовый ящик он не соизволил обратить внимания.
По дороге он остановился, чтобы насобирать себе гранатов. Гранатовая роща началась с одного дерева и с тех пор, без всякого ухода сама собой разрослась вдоль идущего к реке склона холма. Гарри увидел, насколько увеличилась роща за те полгода, что его здесь не было. Ему стало ясно, что гранатовые деревья будут захватывать все новые участки вниз по холму. Но — там репейник. Кто кого сможет заглушить? Кто кого — Гарри и понятия не имел. Он был городским парнем.
Гарри был экс-городским парнем. Ха-ха-ха! И он будет счастлив, если больше никогда не увидит города.
— Не за что. Делай, что задумал, Тим. Из присутствующих на сегодняшнем вечере никто не сделал и половины из того, что ему хотелось сделать. А ты уже на три четверти выполнил намеченное и без задержек доделываешь остальное.
Он взглянул на нее и подумал:
— «Если я на ней женюсь, то мама вздохнет с большим облегчением». Она — выпускница привилегированной женской школы и из породы, знакомой ему по сестре Джилл. Девушки из этой породы обычно уезжают потом учиться в колледжи восточных штатов, а каникулы проводят в Нью-Йорке. Пренебрегают они одними и теми же нормами и правилами. Матерей своих они не боятся. Они прекрасны, и с ними — страшно. Тяга к сексу, такая сильная у ребят-подростков, у них без труда подавляется. И потому красота этих девушек становится для ребят ослепительной, а когда она еще и сочетается с безграничной самоуверенностью… Девушка, подобная Джилл — это страшно, страшно для парня, который никогда в себя не верил.
Но Джойс его не пугала. Для этого она была недостаточно красивой.
Она нахмурилась.
— О чем ты сейчас думаешь?
О, Господи, нет! Он не может ответить честно на этот вопрос.
— Так, многое вспомнилось… — Вот он остался с Джойс один на один. Должен ли он быть более развязным? Она, конечно же, осталась одна потому, что все остальные разошлись. Если он сейчас попробует…
Но смелости Тиму не хватило. Точнее, сказал он сам себе, мне не хватило теплоты. Да, она элегантна, но какой смысл ложиться в постель с хрустальной вазой? Он встал, подошел к телевизору. — Может, посмотрим еще какую-нибудь передачу?
Какое-то время она колебалась, внимательно глядя на него. Затем, с тем же неотрывным вниманием, допила свой коктейль и поставила бокал на стол.
— Спасибо, Тим, но пойду-ка я лучше спать. У меня завтра с утра есть кое-какие дела.
Уходя, она сохраняла на лице улыбку. Тиму показалось, что эта улыбка получилась несколько насильственной. А может, с интересом подумал он, я просто шлепнулся мордой в грязь?
Гигантский вихрь был невыносимо тесным. Космические тела всевозможных размеров вращались друг вокруг друга, искривляя пространство, и топология его непрерывно изменялась. Планеты и их спутники были сплошь покрыты шрамами. Планеты с атмосферой, такие как Земля и Венера — усеяны кратерами. Поверхности Марса, Луны и Меркурия сплошь покрыты кольцеобразными грядами гор и морями застывшей магмы.
Шанс спастись у кометы еще был. Гравитационные поля Юпитера и Сатурна могли вышвырнуть комету обратно — в холод и тьму. Но для этого Сатурн и Юпитер должны были занимать другое положение, и комета продолжала свое падение, ускоряясь, вскипая.
Вскипая! Летучие химические соединения струями били из тела кометы, выбрасывая клубы кристалликов льда и пыли. Комету теперь окружало облако блестящего тумана. Казалось бы, это облако могло как щит прикрыть комету от жары — но нет, наоборот: туман, развеявшийся на тысячи кубических миль, перехватывал солнечный свет и отражал его на поверхность кометы. Жар лился на нее теперь со всех сторон.
С поверхности жар просачивался вглубь головы кометы. Из нее вырывались новые скопления газа, вызывая эффект, подобный действию двигателей космического корабля. Голову кометы бросало из стороны в сторону. Планеты, их спутники и астероиды, когда она проходила мимо них, воздействовали на нее своим притяжением — и тоже изменяли ее курс. Заблудившаяся, слепая комета. Падающая комета. Умирающая. Она миновала Марс. Ее уже было невозможно разглядеть внутри облака пыли и кристалликов льда. А облако это размером было, примерно, с Марс.
Телескоп с Земли нащупал ее. Она выглядела мерцающей точкой недалеко от того места, где был виден Нептун.
МАРТ: ИНТЕРЛЮДИЯ
Ни одному космонавту не довелось пройтись по твердой
поверхности Луны, по ее камням. Потому что всюду, где они
ступали, под их ногами была «грязь»— пылеобразный слой,
образовавшийся в результате непрерывной, на протяжении
геологических эпох, бомбардировке поверхности Луны
метеоритами. Эта бомбардировка так искрошила поверхность,
что та стала представлять из себя слой толщиной в
несколько метров из мельчайших обломков камня.
Доктор Джон А.Вуд. Смитсонианский институт.
Фред Лаурен немного подрегулировал телескоп. Телескоп был большой: четырехдюймовый рефрактор на массивной треноге. Эта квартира стоила Фреду немало, даже слишком много, но она была ему необходима — чтобы наблюдать. Вся ее обстановка состояла из дешевой кровати, нескольких подушек, брошенных прямо на пол, и большого телескопа.
Наблюдал Фред за темным окном в четверти мили отсюда. Скоро она должна вернуться домой. Она всегда возвращается именно в это время. Кто она? Чем занимается? Она одинока — никто не провожает ее. Внезапная мысль ужаснула Фреда, а затем он почувствовал себя совсем паршиво. А вдруг она встречается с красивым мужчиной где-нибудь в другом месте? Они вместе обедают, а потом отправляются к нему на квартиру. Может, как раз именно сейчас этот мужчина кладет свои грязные лапы на ее грудь. Руки у него, конечно же, волосатые, грубые — руки слесаря — и вот эти руки скользят вниз, они ласкают, продвигаются вниз, следуя изгибам ее гладкого живота… НЕТ? Она не из таких. Она не позволит никому проделывать с собой такое. Не позволит.
Но все женщины позволяли и позволяют. Даже его мать. Фред Лаурен содрогнулся. Против воли пришли воспоминания: ему только девять лет, он зашел к матери попросить ее о чем-то, а она лежала в кровати, и на ней лежал мужчина, которого Фред называл дядей Джеком. Мать стонала и извивалась, а дядя Джек тут же соскочил с кровати.
— Ты, ублюдок маленький, я тебе отрежу сейчас, черт побери, твои яйца! Что, посмотреть захотелось? Думаешь, увидишь что-нибудь интересное? Стой на этом месте и, если скажешь хоть слово, я оторву твою писку!
И Фред смотрел. А его мать позволяла этому мужчине делать с ней все, что угодно.
Окно засветилось. Она пришла! Фред затаил дыхание. Она — одна? Одна.
С собой у нее была большая продуктовая сумка, которую она сразу же отнесла на кухню. Сейчас она выпьет свою обычную порцию, подумал Фред. Лучше бы она не пила так много. Выглядит усталой. Он наблюдал, как девушка смешивает себе мартини. Она взяла кувшин и пошла с ним на кухню. Фред не стал смотреть, что она там делает, хотя и мог бы — для этого надо чуть изменить положение телескопа. Ожидание раздразнивало его. У нее было почти треугольное лицо с высокими скулами, маленький рот и большие темные глаза. Волосы длинные и вьющиеся — светлые, крашенные. В пахе волосы были почти черные. Фред прощал ей этот маленький обман, хотя по началу и был несколько шокирован.
Она вернулась обратно, неся кувшин и чайную ложечку. В магазине подарков, в следующем по улице доме, продавалась посеребренная специальная ложечка для мартини, и Фред часто останавливался, рассматривая эту безделушку. И пытаясь совладать с собой, чтобы не купить эту ложечку — для нее. Может быть, тогда бы она пригласила его к себе на квартиру. Она не пригласит его, пока он не накупит ей подарков, а этого он сделать не может: ведь он знает, что ей нравится, и ей обязательно захочется узнать, откуда он это знает. Фред Лаурен подался немного вперед, чтобы коснуться ее, коснуться сквозь волшебное зеркало телескопа… коснуться лишь мысленно, в безнадежном томлении.
Сейчас, сейчас она сделает это. Чтобы поменьше утруждаться на работе, она надевает на себя как можно меньше. Работает она в банке, и хотя служащим там девушкам разрешается носить брюки и прочие безобразные изделия, вошедшие в моду в текущем году, она их не носит. Колин не носит их. Он знает, как ее зовут. Он хотел положить немного денег на ее счет в банке, но не посмел. Одевается она хорошо, одевается так, что заслуживала продвижения по службе, и ее, действительно, повысили — теперь она работала в отделе новых вкладов, и там Фреду поговорить с ней уже не удастся. Он радовался за нее, что ее повысили, но в то же время ему хотелось, чтобы она оставалась работать на прежнем месте, в справочной, где можно было бы сделать так: вот он входит, направляется к ее окошку и…
Она сняла с себя голубое платье и бережно повесила его в единственный в ее комнате шкаф. А квартира у нее очень маленькая: всего одна комната, ванная и крошечная кухня. Спит она на кушетке.
Нижнее белье у нее было старое, потрепанное. Фред не раз видел, как она штопала его по ночам. Под комбинацией она обычно носила черные кружевные трусики. Сквозь комбинацию можно было разглядеть их цвет. А иногда она одевала трусики розовые, с черными полосками.
Скоро она пойдет принимать ванну. В ванне Колин моется подолгу. За это время Фред мог бы успеть дойти до ее дома и постучать в дверь. И она бы открыла. Однажды она открыла дверь не одевшись, а только набросив на себя полотенце, а за дверью стоял монтер телефонной компании. В другой раз она так же открыла дверь управляющему домом, и Фред знал, что смог бы сымитировать его голос. Он не раз заходил вслед за управляющим в бар и слушал, как тот говорит. Она бы открыла дверь и…
Но этого ему делать не следует. Он знает, что случится, если она откроет ему дверь. Он знает, что произойдет. Уже в третий раз. Третье изнасилование. И снова его запрут с этими мужчинами, с этими НЕЛЮДЬМИ. Фред вспомнил, как именовали его в камере мужчины, что они вытворяли с ним. И приглушенно заскулил — как можно тише, будто она могла услышать его.
Она одела халат. Ее обед уже разогревался в духовке. Она села, включила телевизор. Фред галопом пересек комнату и включил свой. Переключил его на тот же канал. Снова быстро приник к телескопу. Теперь он, глядя поверх ее плеча, мог не только видеть экран ее телевизора, но и слышать звук. Будто они смотрят телевизор вместе — она и Фред.
По этому каналу шла передача о комете.
Длинные, худощавые, безволосые мужские руки были сильными. Сильнее, чем казалось на первый взгляд. Они скользили по телу Маурин — искусные, опытные руки. «Муррр», сказала Маурин. Она внезапно притянула к мужчину к себе, изогнулась, лежа на боку, и обхватила его своими длинными ногами. Он мягко отодвинул ее и продолжал гладить. Он нежно играл ею, как… как реактивным двигателем при посадке на Луну. Эта мысль пронзила его мозг. Странная мысль, неудобная. Губы его скользили по ее груди, язык совершал быстрые движения, на мгновения касаясь кожи. И он добился: она растворилась в нем. Она сейчас уже забыла о технике любви. Но он — не забыл: он никогда не терял над собой контроля. Он не кончит раньше нее, в этом она может быть уверена, но сейчас — не время для мыслей, сейчас должно быть лишь содрогание от волн ощущений…
Она очнулась, ее сознание вернулось из дальнего странствия. Они лежали, обнявшись, и дышали в едином ритме. Наконец, он шевельнулся. Она приподняла его голову, ухватившись за кучерявые волосы. Стоя, он был с ней одного роста — астронавты обычно невысоки — а когда лежал на ней, то ее голова оказывалась на уровне ее горла. Вытянувшись, она поцеловала его и удовлетворенно вздохнула.
Сейчас ее мозг снова работал четко. Мне хотелось бы влюбиться в него, сказала она себе. А почему бы и не влюбиться? Он ведь такой неуязвимый.
— Джонни, ты хоть когда-нибудь расслабляешься?
Прежде, чем ответить, он поразмышлял.
— Знаешь, о Джоне Гленне рассказывают следующую историю… — Он перекатился и оперся на локоть. — Парни из отдела космической медицины решили проверить воздействие стресса на его работоспособность. Гленн был опутан кучей проводов, идущих к различным приборам — фиксировалось биение сердца, потоотделение и так далее. Он в это время прогонял на имитаторе программу полета «Джемини». В середине программы за его спиной уронили железную чушку на железную же плиту. От грохота зазвенела вся лаборатория, где проводился эксперимент. Потом уронили еще раз и еще… А сердце Гленна продолжало тикать все так же, — палец Джонни нарисовал в воздухе индейский вигвам. — У него не дрогнул ни один мускул. Он выполнил всю программу и лишь затем сказал: «Сучьи вы дети».
Он наблюдал, как она смеялась, а затем слегка грустно сказал:
— Мы не имеем права на слабости или ошибки. — Сел. — Если мы собираемся не отклоняться от твоей программы, то нам пора вставать.
— Да. Наверное. Вставай первым.
— Хорошо, — он, нагнувшись, поцеловал ее и спрыгнул с кровати. Она услышала шум душа и в голове промелькнула мысль присоединиться к нему. Но сейчас это его не возбудит. Сейчас она сказала то, о чем упоминать не следовало. Сейчас он захлестнут воспоминаниями о своей рухнувшей карьере. Рухнувшей не из-за допущенной им ошибки, а потому, что Америка ушла из космоса.
Халат она обнаружила там, где он оставил его для нее. Предвидение. «Мы не имеем права на слабости или ошибки». Если ты что-то делаешь — делай это вовремя и наилучшим образом. Несущественно, какое именно дело ты делаешь — ползешь ли по потерпевшему катастрофу «Скайлэбу», восстанавливая его в условиях орбитального полета или занимаешься любовью — делать все надо так: КАК НАДО. И делать без суетни.
Они познакомились в Хьюстоне, где Джонни Бейкер, работающий в комитете по астронавтике, был назначен сопровождающим для сенатора Джеллисона и его свиты. У Бейкера была жена и двое детей подросткового возраста. Он был джентльменом в полном смысле этого слова и, когда сенатору пришлось неожиданно уехать, пригласил Маурин вместе пообедать. И целую неделю, пока сенатор пребывал в Вашингтоне, составлял ей компанию. И были еще прогулки на катере во Флориде…
Но джентльменом в полном смысле этого слова оставался только до того момента, когда они вернулись в мотель за забытым кошельком… и до сих пор ей непонятно, кто же кого тогда соблазнил? До тех пор она еще ни разу не спала с женатыми мужчинами. А также никогда не спала с мужчинами, если не была влюблена в них. Но что там любовь! — в нем было нечто, против чего Маурин устоять не могла. У него была в жизни единственная цель, и он был способен добиваться ее осуществления абсолютно любыми способами.
А она — пока молода, хоть и побывала уже раз замужем, и не давала обета блюсти целомудрие, и… да пошли они к черту, эти навязчивые думы, девочка! Маурин быстренько скатилась с кровати и включила телевизор. Включила только для того, чтобы он злобно зашипел — чтобы разорвать цепочку горестных размышлений.
Но я вовсе не такая дрянная, как кажется.
Вопрос о его разводе решится окончательно на следующей неделе и с этим я ничего поделать не смогу. Энн об этом ничего не знает. Пока не знает. Но, может, он и не собирался с ней разводиться? Если в этом виновата я — ладно, пусть Энн ничего не знает. Пока не знает. Мы с ней по-прежнему будем добрыми друзьями.
Он не всегда был таким, сказала ей как-то Энн. До полета он был другим. До полета он был занят лишь одним: все время он был занят тренировками, а я составляла лишь маленькую толику его жизни… и все же была для него хоть чем-то. Но потом он получил свой шанс, все пошло прекрасно, мой муж стал героем, а я оказалась без мужа.
Энн случившееся непонятно, подумала Маурин. А мне понятно. Дело не в самом полете, а в том, что этот полет был ПОСЛЕДНИМ, и если ты — Джонни Бейкер, и всю свою жизнь трудился и тренировался, готовясь только к одному этому, а теперь это одно никому уже не будет нужно…
Единственная цель жизни. Примерно, как у Тима Хамнера. Джонни ведом лишь одной единственной целью и, может быть, можно принять, проникнуться этой целью — хотя бы частично. Ага: у Джонни отобрали единственную в его жизни цель, а самое важное, что совершила в своей жизни Маурин Джеллисон, была стычка с вашингтонской правительницей.
Стычка эта еще не забылась, далеко не забылась, подумала Маурин.
Аннабелл Коул — человек, свободный в своих действиях, возможностей неограниченных и совершенно непредсказуемый. Полгода назад ее встревожила угроза вымирания одного из видов улиток. Еще через полгода, возможно, встревожит угасание исполнительских традиций среди австралийских аборигенов. А сейчас ее не тревожит ничто, она лишь обвиняет всех мужчин, сколько их есть на белом свете, во всем плохом, что когда-либо случалось. И никто не смеет по-настоящему возразить. Никто не смеет — не зависимо от того, на какие проблемы обращают свой взор Аннабелл Коул и ее приспешники.
Недавно Аннабелл связалась с Маурин среди ночи — понадобилась поддержка ее отца. Тогда-то Маурин и разозлилась. Аннабелл хотелось, чтобы конгресс выделил средства на исследования по созданию искусственной матки — необходимо освободить женщин от месяцев рабства, на которое обрекает их перестройка тела.
И я сказала ей, подумала Маурин, я сказала ей, что детоношение есть составляющая часть секса, и если она не хочет беременности, то ей придется отказаться и от секса. Так я ей и сказала! А у самой у меня ребенка так никогда и не было!
Конечно, папочка может разрушить некоторые важные связи, завязанные его дочерью, но уж с этой проблемой Маурин справится. Когда через полгода Аннабелл найдет новый повод для беспокойства, у Маурин будет уже достаточно сподвижников, и тогда она через назначит кого-нибудь Аннабелл встречу. Все это она уже продумала. Но беспокоит ее вот что: ощущение, что стычка с Аннабелл Коул оказалась наиболее важным делом в ее жизни!
— Я сейчас налью нам выпить, — воззвал Джонни. — А ты пока приняла бы душ — передача начнется буквально через минуту.
— Хорошо, — отозвалась она. И подумала: а он? Женатый мужчина? Создать ему условия для другой карьеры. Дать возможность удрать из комитета. Дать ему другой вариант дальнейшей жизни вместо писания мемуаров. Если он постарается — ему любое дело по плечу… Но почему же для самой себя она не может отыскать цель в жизни?
Комната выглядела типично мужской. Книги, модели боевых самолетов, на которых летал Джонни Бейкер, «Скайлэб»с поломанными решетчатыми панелями. Большая картина в раме, на которой человек в открытом космосе в раздутом, неуклюжем костюме пробирается к разрушенной панели «Скайлэба»— безликая, непривычных форм фигура. Человек не был связан с кораблем тросом, он пробирался, рискуя погибнуть, если хоть на мгновение потеряет контакт со «Скайлэбом». И была бы эта смерть в одиночестве. Под картиной висела медаль НАСА.
Напоминания о прошлом. И только о прошлом. Не было ни рисунков, ни фотографий «Шаттла», запуск которого снова отложен. И не было никакого упоминания о Пентагоне, нынешнем месте службы Джонни. Две фотографии детей (на одной фотографии на заднем плане — Энн. Глядит со снимка с грустью и недоумением).
В поле зрения показалась рука Джонни. Рука взяла было стакан, но тут же забыл и о руке и о стакане. Маурин глядела ему в лицо, а он даже не сознавал что на него смотрят. Джонни Бейкер видел только экран.
Параболические орбиты, пересекающие стабильные круговые орбиты планет. Старые фотографии комет Галлея, Брукса, Каннингема и других, завершающиеся фотографией расплывшейся точки — кометы Хамнера-Брауна. У человека на экране, были большие, похожие на глаза насекомого очки. Человек говорил яростно и напористо:
— О, когда-нибудь столкновение неизбежно. Но, вероятно, столкнемся мы не с астероидом. Орбиты астероидов слишком близки к стабильным. Наверняка существовали астероиды, орбиты которых пересекались с орбитой Земли. Но на столкновения с такими астероидами было отведено четыре миллиарда лет, и, очевидно, данные столкновения, в основном, уже произошли. Они в прошлом — сказал человек на экране. — Они произошли так давно, что даже от кратеров следа не осталось, они выветрились — если не считать самых больших и самых недавних. Но взгляните, какие отметины астероиды оставили на Луне!
— Кометы — другое дело.
Указательный палец лектора провел вдоль нарисованной мелом параболы.
— За орбитой Плутона находятся определенные скопления веществ. Может быть, там — еще не обнаруженная нами планета… Мы даже придумали для нее имя. Персефона. В общем, какая-то масса возмущает орбиты вращающихся там громадных снеговых скоплений — и они, в шлейфе кипящих химических соединений, сваливаются прямо на наши головы. Ни одно из этих скоплений не может столкнуться с Землей, пока не пройдет насквозь почти всю нашу солнечную систему. Но когда-нибудь столкновение случиться. Мы будем знать об этом заранее — примерно за год. Возможно, в нашем распоряжении будет и больше времени — если нам удастся узнать достаточно много при изучении Хамнера-Брауна.
Затем, на экране появилась антисептического вида девушка заявила, что никак не могла выйти замуж: женихи, стоило им посетить ее дом, тут же исчезали. А потом ей сказали, что изобретено новое дезинфицирующее средство для мойки унитазов — «Мыло Кальва»… И Джонни Бейкер с улыбкой вернулся на грешную землю. «Он четко гнет свою линию, не так ли?»
— Работает он хорошо. Я тебе говорила, что знакома с человеком, с которого все началось? Я имею ввиду Тома Хамнера. Познакомилась с ним на том же вечере, где был и Гарви Рэнделл. Хамнер — это не просто Маньяк. Он как раз перед этим открыл свою комету, и не мог выждать ни секунды, чтобы не поведать о ней — кому угодно.
Джонни Бейкер мелкими глотками потягивал из стакана. Затем, после долгой паузы, сказал: — По Пентагону ходят странные слухи.
— То-есть?
— Звонил Гус. Из Дауни. Похоже, с «Аполлона» снова счищают ржавчину. И при этом что-то вякают, о том, что титановый стартовый двигатель «Большой птички» будет заменен чем-то другим. Тебе что-нибудь об этом известно?
Она такими же мелкими глотками допила свое спиртное. И ощутила, как ее захлестнула волна печали. Теперь она знала, почему вчера звонили Джонни Бейкеру. Провести шесть недель в Пентагоне, шесть недель в Вашингтоне, не пытаясь повидаться с ней, а затем…
И я собиралась удивить его. Удивить приятным подарком.
— Папа пытается заставить конгресс ассигновать деньги на посылку экспедиции к комете, — сказала Маурин.
— Это правда? — спросил Джонни.
— Это правда.
— Но… — его руки тряслись. А ведь его руки никогда не тряслись. Джон Бейкер водил истребители над Ханоем, и совершаемые им маневры были всегда безупречны. Он не оставлял «МИГам» ни одного шанса. А однажды, когда не было времени вызвать врача, Джонни собственными руками выколупывал осколки из тела командира своего экипажа. Один осколок застрял в груди командира, и Бейкер вытащил его ухитрившись не затронуть артерию, и твердыми как сталь пальцами зажимал рану. А командир пронзительно кричал, и все поле заполнил глухой гул боя пушек, и руки Джонни ни разу не дрогнули.
Но сейчас эти руки тряслись.
— Конгресс не даст денег.
— Может быть даст. Русские планируют посылку такой же экспедиции. Нельзя позволить им перегнать нас, — сказала Маурин. — Чтобы сохранить мир, мы обязаны показать что у нас еще есть воля к соревнованию — в какой бы области им ни захотелось обыграть нас. И что если мы вступаем в соревнование, то выигрываем.
— Да. Меня бы меньше беспокоило, вступи мы в соревнования с марсианами. Мне скоро надо уходить. Пора. — Он отпил из стакана. Руки его вновь сделались твердыми.
Маурин зачарованным взглядом смотрела на него. Он приказа рукам перестать трястись потому что у него появилась цель. И я знаю какая это цель: я. С моей помощью попасть на этот корабль. Минуту назад, может быть, он действительно любил меня. Сейчас — нет.
— Извини, — сказал он внезапно. — Мы не много времени провели вместе, но… это я прошу сделать тебя. Наведи здесь порядок. Моя голова сейчас занята только одним. — Сделал большой глоток размешанного со льдом виски. Глаза его вновь вернулись к экрану. А Маурин осталось только удивляться какое богатое у нее воображение. И куда, кстати, делось добродушие Джона Бейкера?
Благодарственно-коммерческая вставка закончилась. Камера рывком переключилась на институт реактивных двигателей.
Ведя почтовый автомобиль одной рукой, Гарри Ньюкомб торопливо дожевал последний бутерброд. Начальство выделяло ему время на обеденный перерыв, но Гарри не тратил его на еду. Это время он тратил на что-либо полезное.
День уже клонился к вечеру, когда Гарри добрался до ранчо «Серебряной долины». Как обычно у ворот он остановился. Здесь место, где открывается просвет между холмами, и можно видеть все великолепие тянущейся к востоку Хай-Сьерры. На вершинах гор блестел снег. К западу предгорья были выше, невысоко над ними светило солнце. Наконец, Гарри вышел из машины, чтобы открыть ворота. Проехав, он тщательно запер их снова. На приколоченный к столбу за воротами почтовый ящик он не соизволил обратить внимания.
По дороге он остановился, чтобы насобирать себе гранатов. Гранатовая роща началась с одного дерева и с тех пор, без всякого ухода сама собой разрослась вдоль идущего к реке склона холма. Гарри увидел, насколько увеличилась роща за те полгода, что его здесь не было. Ему стало ясно, что гранатовые деревья будут захватывать все новые участки вниз по холму. Но — там репейник. Кто кого сможет заглушить? Кто кого — Гарри и понятия не имел. Он был городским парнем.
Гарри был экс-городским парнем. Ха-ха-ха! И он будет счастлив, если больше никогда не увидит города.