Норман Джон. Капитан

   — Я снова слышу цимбалы, — произнес Юлиан.
   — Да, — кивнул Отто.
   Издалека вновь донеслось пение. Начинался дождь. Впереди, почти у самой вершины холма, к которой вела тропа, виднелась густая роща.
   Здесь нам вряд ли удастся что-нибудь сделать, думал Отто, и пользы от сделанного будет немного. Что значит жизнь и смерть, судьба и удача нескольких мужчин, для всего мира?
   В одной руке Гундлихт нес нечто, напоминающее свернутую вышитую измятую ткань. Ткань была мокрой от дождя.
   — Это за рощей, наверху, — кратко объяснил Отто.
   И вновь крошечные ручейки воды побежали между камешками — как реки, поднимающиеся в своих берегах. Белые капли заполняли следы сандалий, плескали на щиколотки идущих, исцарапанные луговой травой. Иногда из-под подошвы сандалии скатывался камешек, прорывая миниатюрную запруду, и мини-водопад катился по склону следа. Какие грозные природные явления вспоминались при этом, так как силы, действующие здесь, на склоне следа, не слишком отличались от сил на огромных пространствах, которые приводили в трепет целые народы, ибо самый легкий ветерок, пригибающий былинки, не так уж сильно отличается от мощной бури, которая вырывает с корнем могучие деревья, а плеск руки в корыте с водой вызывает волны, лишь своими масштабами отличающиеся от огромных, сокрушительных волн, способных потрясти и поглотить материки! Даже капли, крошечные потоки, соединившиеся вместе, могут представлять собой значительную угрозу. Молекулы газа составляют и легкий бриз, и ураган, как молекулы воды — теплый грибной дождь и бурное море.
   Трудно знать, какими будут последствия самых незначительных событий, думал Отто.
   — Смотри! — Юлиан указал под ноги. В ручейках, сбегающих со склона, светлая вода смешивалась с густыми багровыми струйками, вьющимися по гравию.
   — Не останавливайся, — приказал Хендрикс.
   — Что это такое? — спросил Юлиан.
   — Это тебя не касается.
   — Кровь, — кратко ответил Отто.
   Гладиатор был поднят на щитах вольфангов и стал их вождем. Это он отказался платить дань ортунгам и бросил вызов их королю Ортогу.
   — О! — не удержался от возгласа Юлиан, заметив в тени рощи свисающий с ветки большой темный предмет. Путь вел через рощу. — Что это? — спросил он у Гундлихта, идущего справа.
   — Молчи, свинья, — ответил Гундлихт.
   — Не говори так с ним, — повысил голос Отто, — он — свободный человек.
   — Он просто телнарианская свинья!
   — Нет, он гражданин Империи, — возразил Отто.
   — Если я правильно понял, таких граждан в твоей деревне было еще трое, — хохотнул Гундлихт.
   — Но это были женщины, — ответил Отто.
   Гундлихт вновь понимающе усмехнулся.
   Группа вошла в рощу. Стволы деревьев плотно обступали тропу с обеих сторон. Дождь кончился, но от низких курчавых туч было сумрачно. В роще стояла тишина, только слышались шаги мужчин, пощелкивание гравия под ногами, да звон срывающихся с ветвей капель.
   — Вон там еще, среди деревьев, — заметил Юлиан.
   — Молчи, — сурово приказал Хендрикс, — это священное место.
   Слева от тропы появился след двухколесной повозки — его легко можно было разглядеть в примятой темной траве. След оставлял на траве ошметки грязи.
   — Вон еще, — указал Юлиан.
   — Смотри себе под ноги, — проворчал Гундлихт.
   — Подожди, — попросил Юлиан.
   — Не останавливайся!
   — Пусть посмотрит, — разрешил Отто.
   Группа остановилась на тропе, а Юлиан направился в рощу. Тут же за ним последовал Отто, а потом — Хендрикс и Гундлихт. Отто и Юлиан не были пленниками, причиной их появления у своих врагов был вызов.
   — Здесь темно, — заметил Юлиан.
   — И все же неплохо видно, — отозвался Отто.
   Послышался скрип веревки. Юлиан отвел в сторону листья. Его рука сразу стала мокрой, от нее запахло сырой листвой и корой. В роще сгущались тени. С веток то и дело слетали крупные ледяные капли.
   — Что это за место? — спросил Юлиан.
   И в этот момент внезапно раздался звон цимбал — более громкий, чем раньше. Вновь запели высокие женские голоса.
   — Все ясно, — пробормотал Гундлихт, сразу насторожившись.
   Под сырым одеялом из опавших листьев в крошечных извилистых туннелях возились слизни. Юлиан отпрыгнул, когда проскользнувший мимо фильхен задел его босую ногу слипшейся от дождя шкуркой.
   — Давайте вернемся на тропу, — предложил Отто.
   — Подожди, — отказался Юлиан, углубляясь в рощу.
   Внезапно он вскрикнул, ибо в темноте чуть не наткнулся на большое, свисающее с ветки тело, на котором сквозь шкуру прощупывались ребра. Юлиан отпрянул, а темная масса тяжело повернулась. Он отступил подальше, ожидая, пока тело перестанет раскачиваться.
   — Что это? — спросил он.
   — Говори тише, — прошипел Хендрикс.
   — Разве ты не видишь, телнарианская свинья? — усмехнулся Гундлихт.
   — Это собака, — пояснил Отто.
   Поблизости висело еще несколько тел, а по всей роще их набиралось целое множество. Голова пса была задрана вверх, лапы неестественно свисали. Горло охватывала веревка.
   — Вон овца, — узнал Отто.
   — Посмотри туда, — показал Юлиан.
   — Это жертвенный конь.
   — А вон там — свинья, телнарианская свинья, — презрительно ткнул пальцем Гундлихт.
   Существо, напоминающее свинью, висело вниз головой. Веревки были протянуты через разрезы в голенях задних ног, а горло рассечено.
   Кое-где с ветвей свешивались только веревки.
   — Давайте вернемся, — снова предложил Хендрикс.
   В это время послышался звон цимбал и женское пение.
   — Зачем они поют? — спросил Юлиан.
   — Чтобы заглушить другие звуки, — ответил Отто.
   Они повернули назад и начали пробираться между деревьями к тропе.
   — Стой, — сказал Юлиан. — Вон, посмотри.
   — Вижу, — кивнул Отто.
   — Что это?
   — Подойди поближе.
   Юлиан осмотрел свешивающийся с дерева небольшой предмет.
   — Разве в Империи не совершают жертвоприношений внутренностей? — спросил Отто.
   — Иногда, — ответил Юлиан. — Мы приносим в жертву белых, хорошо откормленных быков с позолоченными рогами и копытами. Но у нас все делается по-другому.
   Бронзовый нож, появившийся в незапамятные времена, быстро двигался в твердой руке опытного жреца, и животное падало на колени или на бок. Его голова тряслась, горячая кровь окропляла лавровые венки в руках неофитов.
   — Иногда, на арене, у вас бывают неудачи, — усмехнулся Отто, вспомнив о прошлом.
   — Это не жертвоприношения, — возразил Юлиан.
   — Здесь жертвы приносят по обычаю народа тимбри, — вставил Хендрикс.
   — У нас таких обычаев нет, — добавил Гундлихт.
   — Рад слышать, — отозвался Юлиан.
   — Мы бы повесили их более умело, — продолжал Гундлихт.
   — Конечно.
   — Жрицы тимбри имеют влияние на Ортога.
   — Из-за всяких там предсказаний, пророчеств, — пояснил Хендрикс.
   — Понимаю, — отозвался Юлиан.
   — Шагай осторожнее.
   Среди прелых листьев валялись кости, позвонки, ребра, похожие на белые ветки, мокрые от дождя. В стороне виднелся череп.
   — От времени оборвалась веревка, — объяснил Гундлихт.
   Из убежища под листьями фильхен следил за ними своими яркими и круглыми, как бусины, глазами. В роще не было слышно птичьих голосов — вся живность попряталась от дождя. Фильхен стремительно шмыгнул в нору.
   Хотя эти зверьки были всеядными и не отказывались от падали, им было не очень-то сытно жить в роще. Млекопитающие и им подобные твари могут употреблять в пищу только свежую падаль. К тому моменту, когда веревки обрывались под тяжестью трупов, в силу уже вступали неумолимые законы гниения, при котором образовывался трупный яд. Вкус такой падали вызывал отвращение у зверьков. Те из их предков, для кого такой вкус был приемлем или же которым не оставалось выбора, вымерли от отравлений. Мы предоставляем читатель поразмыслить над этим отступлением — о возникновении, исчезновении и постепенном вымирании форм жизни, о болезни и смерти.
   Группа вернулась на тропу, где их ждали ортунги с корабля. Вскоре вышло солнце. Поднимаясь по холму, путники не раз замечали на гравии темные ручейки крови — дождь смывал ее с вершины холма. Но крови было не слишком много.
   Они продолжали подниматься вверх. Запели птицы в роще, радуясь тому, что кончился дождь. В отличие от фильхенов, птицам здесь было легче выжить — для них не представляло трудности добраться до трупов прежде, чем они становились ядовитыми.
   Конечно, фильхены не всегда оставались голодными — вероятно, им перепадали выклеванные птицами крошки плоти, утерянные в драках куски, а также черви и личинки — жирные, блестящие и яркие, как камешки.
   Становилось жарко. Отто прикрыл глаза. Сбоку в канаве бежал ручей. Вскоре они были на том месте, где заканчивалась тропа.
   Несколько трупов валялись в грязи рядом с повозкой и на самой повозке. Нагие тела были обмотаны веревками. Щиколотки трупов были связаны так, что оставался свободным конец веревки не менее десяти футов в длину. Горло каждого трупа было глубоко рассечено. У некоторых ярко блестели еще открытые глаза.
   — Проходите, — позвал Хендрикс.
   Тропа переходила в широкую, круглую площадку, в центре которой был устроен помост в ярд высотой, а у его подножия находилось сооружение из плоских камней, напоминающее жертвенник. Надо всем этим возвышались два вертикальных столба с тяжелой перекладиной. Два ортунга двигались в направлении нашей группы, находящейся близ повозки. Они тащили труп. Юлиан увидел, как труп бросили в грязь рядом с повозкой.
   В центре площадки, на помосте и возле жертвенников, виднелось несколько фигур.
   — На помосте стоит наш король Ортог, — пояснил Хендрикс, — самый высокий, в золотом шлеме.
   Отто промолчал.
   Он видел блистательного Ортога прежде, на «Аларии», стоящим на песчаной арене. Ортог не владел мечом, поэтому их бой был неравным. Гладиатор отклонил приказ нанести смертельный удар. Вскоре после этого «Алария» подверглась нападению флота ортунгов.
   Оттуда, где стояла группа, Отто было хорошо видно, как Ортог тащит связанного пленника к жертвеннику.
   У жертвенника ждали несколько женщин в длинных белых одеждах, с инструментами в руках, напоминающими известные нам древние цимбалы и систро.
   Пленник не протестовал.
   Цимбалы и систро загремели и зазвенели.
   Ортунг перекинул веревку, связывающую щиколотки пленника, через поперечную балку. Музыка усилилась, пленника подтягивали головой вниз, пока он не оказался точно над жертвенником. На камнях справа лежал плоский изогнутый предмет, который, как вскоре выяснилось, был большим, бронзовым серпообразным ножом. Одна из облаченных в белое женщин, которая казалась главной среди них, накинула на голову капюшон, видимо, соблюдая некий обязательный ритуал. Четверо других женщин столпились вокруг подвешенного пленника. Схватив тело, две из них придерживали его. Еще две принесли большой бронзовый сосуд, напоминающий котел, с тремя короткими изогнутыми ножками. Его держали за две полукруглые ручки, которые, когда их отпускали, свисали по бокам сосуда. Этот низкий котел был водружен на жертвенник. Голова подвешенного находилась почти внутри сосуда — так, что его волосы не были видны.
   — Несколько месяцев назад Ортога предали, — сказал Хендрикс. — Его выследили и поймали с помощью предателей. Ортога привезли на Тинос, на базу Империи, и передали врагам.
   — Таким, как этот пес! — добавил Гундлихт, указывая на сердито отпрянувшего Юлиана.
   — Прекрати, — хмуро потребовал Отто.
   — Он всего лишь полуголый оборванный раб, — удивленно сказал Гунлихт.
   — Он — свободный человек и он со мной.
   — Ты защищаешь имперскую собаку?
   — Он свободен и со мной, — твердо повторил Отто.
   — Ортога спасли, пока его везли в Телнарию, — продолжал Хендрикс.
   Отто кивнул. Он не стал упоминать о том, что Ортога не собирались довозить до самой Телнарии.
   — Ты знаешь, кто эти свиньи? — спросил Хендрикс у Отто, оборачиваясь и указывая на лежащие слева, в грязи и на повозке, трупы.
   — Нет.
   — Ты знаешь, кто это? — повторил Хендрикс, указывая на подвешенного вниз головой над жертвенником человека.
   — Нет, — ответил Отто.
   Затем, в реве и звоне цимбал, одетая в белое Женщина с капюшоном на голове, по-видимому, старшая жрица народа тимбри, пряча лицо в складках капюшона, левой рукой оттянула голову пленника, а правой взяла с жертвенника, на котором стоял трехногий котел, большой бронзовый, серпообразный нож.
   Цимбалы оглушили всех невообразимым звоном.
   — Кончено, — произнес Хендрикс.
   — Немало времени уходит, чтобы убить их, — заметил Гундлихт.
   Отто и Юлиан вновь услышали, как запели женские голоса — те самые, которые были слышны по дороге через рощу. Жрица сбросила капюшон.
   — Так кто эти люди? — спросил Отто, оглядываясь на трупы.
   — Ортога предали охотникам за пиратами даже те, кого он считал братьями, — ответил Хендрикс.
   — Их схватили?
   — Всех до единого.
   — Понятно, — сказал Отто.
   — А он, — указал Хендрикс на пленника, висящего над жертвенником с головой, засунутой в котел, — был вожаком охотников.
   — Он славно умер, — заметил Отто.
   — А был всего лишь безродным воином.
   Отто пожал плечами.
   — Я горжусь им, — добавил Хендрикс.
   Спустя некоторое время двое мужчин унесли сосуд, поставленный на жертвенник женщинами. Они подтащили его к краю площадки, где ждали женщины. Те сняли крышку с большой бронзовой кадки, стоящей на тяжелой деревянной волокуше. В кадку было вылито содержимое сосуда, похожего на котел, и женщины вновь водрузили на место плотную крышку. Те же мужчины потащили котел к жертвеннику и передали жрицам. Другие сняли труп с перекладины, протащили его мимо знакомой нам группы. Окровавленные волосы оставляли полосы на земле.
   — Я не знал, что Ортог исполняет обряды тимбри, — заметил Отто.
   — Это влияние Гуты, жрицы тимбри, — недовольно ответил Хендрикс. — Это она своими предсказаниями убедила Ортога стать королем, а не принцем, и вбила ему в голову, что он должен основать собственное племя.
   — Но ведь и ты, и Гундлихт — дризриаки, — напомнил Отто, — как и сам Ортог. Почему же вы последовали за ним?
   — Мы получили от него кольца, — объяснил Гундлихт. — Мы готовы умереть за своего господина.
   Следует упомянуть о том, что верность среди варварских народов была редким явлением. В отличие от более цивилизованных народов, у них же она не опиралась на такие отвлеченные понятия, как закон или государство. Скорее, верность подкрепляли кровь и долг, и в конечном итоге долг вождям переходил из рода в род. Из таких примитивных представлений возник обычай брать дань, поэтому верность обычно рассматривалась как долг перед господином, кормильцем и защитником.
   Внезапно от жертвенника донесся жалобный вопль, и показалась дрожащая, вырывающаяся фигура, почти полностью обмотанная веревками.
   — Ортог! Ортог! — кричал пленник. — Пощади! Не убивай меня, не надо! Мы ведь играли вместе еще детьми, мы сражались плечом к плечу! Пощади! Смилуйся!
   Ортог взмахнул рукой, и вновь зазвенели цимбалы. Рот мужчины беззвучно открывался в крике, слезы струились по его лицу, но теперь в шуме его никто не слышал.
   Двое мужчин подняли его над жертвенником и укрепили веревку на перекладине так, что горло и голова пленника оказались подставленными жрице.
   Хендрикс зашептал, приблизив губы к уху Отто, которому пришлось наклониться:
   — Это Андракс, главарь заговорщиков. Его оставили последним, чтобы показать, какая судьба ждет его шайку.
   Отто кивнул.
   Мужчина продолжал что-то кричать, раскрывая рот, и было неясно, то ли все звуки заглушил звон металла, то ли пленнику просто отказали голосовые связки, и ему не осталось ничего другого, как отчаянно, биться в страхе , с дикими глазами и искаженным лицом.
   Четверо женщин крепко держали его, но, видимо, едва справлялись. Двое принесли котел — тот, который прежде опустошили над кадкой, стоящей на грубой волокуше неподалеку от жертвенника. Котел установили на жертвенник. Женщины держали пленника; ему приподняли голову и снова опустили так, что теперь она почти упиралась в дно котла. Жрица вновь набросила на голову капюшон.
   Цимбалы взорвались яростным звоном. Человек задергался на веревке. Больше уже не казалось странным то, что он не издает ни звука.
   — Он умирает недостойно, — процедил Хендрикс.
   — Да, тут нечем гордиться, — кивнул Отто.
   — Даже несмотря на то, что он из нашего народа.
   — Он не наш, — поправил Гундлихт, — он предатель.
   — Верно, — подтвердил Хендрикс.
   — Разве все вы не предатели? — спросил Отто.
   — Мы следуем за Ортогом, нашим господином, — возразил Хендрикс.
   — И мы из народа алеманнов, — добавил Гундлихт.
   — Но не дризриаков, — уточнил Отто.
   — Да, не дризриаков.
   — Вы не одобряете обычаи тимбри, — продолжал Отто.
   — Да, но исполняем волю Ортога, нашего господина, — ответил Хендрикс.
   — А что бы предпочли вы?
   — Старую казнь, — пожал плечами Хендрикс, — плаху и тесло.
   Жрица уже откинула капюшон. У нее были длинные смоляные волосы и высокие скулы.
   — Это Гута, верховная жрица? — спросил Отто.
   — Да, — кивнул Хендрикс.
   Все женщины, кроме Гуты, снова запели.
   — Все закончено, — вздохнул Хендрикс.
   — Жарко, — пробормотал Гундлихт.
   — Интересно, что будет дальше, — задумался Хендрикс.
   Высокий человек в золотом шлеме, стоящий на помосте, заметил знакомую нам группу. Стоящий рядом с ним воин поднял руку.
   — Мы можем подойти, — объяснил Хендрикс. — Ортог, король Ортунгена, желает встретиться с вами.
   — Я не вижу на помосте Геруну, сестру Ортога, — сказал Отто.
   Хендрикс напрягся.
   — Она в шатре, с женщинами, — пояснил Гундлихт.
   — Оставайся позади, — сказал Отто Юлиану. — Пока Ортог не вспомнит тебя по «Аларии».
   Юлиан кивнул.
   Маловероятным, однако, казалось то, чтобы кто-нибудь из присутствующих на «Аларии» узнал в босоногом, оборванном спутнике Отто, вождя вольфангов, молодого офицера с блестящей выправкой, в новеньком мундире с тремя пурпурными шнурами у левого плеча. Его могли принять за последнего из слуг и даже за раба, которого запирают в клетку на ночь и весь день заставляют гнуть спину в поле.
   — Идем, — позвал Хендрикс. — Ортог желает вас видеть.

Глава 6

   Она невероятно удивилась его появлению здесь, на пороге ее кабинета в библиотеке; он, такой рослый и красивый, неожиданно возник на пороге, и она не спрашивала, что ему угодно, ибо Знала это без вопросов, как знала и то, что именно за ней он пришел, угадав, что под судейской мантией, такой чинной и величественной, темной и строгой, были всего лишь полоски шелка, купленные на корабле «Алария» — белье, которое едва можно было отважиться надеть. Как могло случиться, что она надела его под строгий мундир — это ошибка! Она вскочила и бросилась к стене, но та растворилась на глазах, и она обнаружила себя на каменистом склоне холма, освещенном луной. В этом тоже было что-то странное — близ здания суда не было никаких холмов, но тем не менее она стояла на склоне и видела, как он возвышается там, где прежде были стены. Она в ужасе бросилась бежать от него по камням, между которыми там и тут росли колючие кустарники. Их длинные, темные ветви цеплялись за ее одежду, стараясь сорвать ее, оставляя дыры, а через них виднелось тело, расцарапанное до крови — ее запах могли учуять волки. На бегу она потеряла свою обувь — сначала левый сапожок, потом правый; странно, но на ней не оказалось чулок. Она спотыкалась и задыхалась, поминутно оглядывалась, отчаянно надеясь, что его уже нет сзади, что он отстал. Она обезумела от страха, ее босые ноги покрыли царапины и раны от острых камней, но она продолжала бежать так, что длинные судейские одежды развевались позади, пока, наконец, в изнеможении не остановилась.
   Он по-прежнему был в нескольких шагах от нее!
   Она вновь бросилась бежать, и вдруг ее одежда исчезла, а она осталась перед ним в одних узких шелковых лоскутках с «Аларии».
   Неужели в этом диком, страшном, открытом всем ветрам, освещенном луной мире они остались только вдвоем?
   Нет, она слышала где-то позади, за его спиной гром копыт множества коней, пение тысяч мужчин.
   Обернувшись еще раз, она заметила вдалеке огни костров огромного лагеря.
   Где же имперские корабли и легионы, способные защитить ее?
   Она обернулась, чтобы бежать, но было уже поздно — вокруг ее тела обвился с тихим свистом и быстро затянулся черный плетеный ремень — он прихватил ее руки к бокам, впился в плоть, и при первом же движении она тяжело упала на левое плечо. Он оказался рядом — она не осмеливалась взглянуть на него — резко перевернул ее на живот, лицом в камни. Ремень, как коварная змея, охватил ее скрещенные лодыжки тремя тугими петлями так, чтобы она не могла подняться на ноги.
   Плетеный ремень соскользнул с ее тела, и она почувствовала, как ее мучитель стоит рядом, разглядывает ее и о чем-то размышляет, сматывая ремень.
   Он вновь нагнулся, сложил ей руки на затылке и крепко связал их длинными черными волосами — так, что даже если бы она вырвала себе волосы, ей все равно не удалось бы высвободить туго связанные запястья. Еще один жгут из волос, обернутый вокруг шеи, укрепил ее руки на месте, и вновь это было сделано настолько надежно, что даже лишившись волос, она не смогла бы избавиться от черной петли на шее. Она затихла, не в состоянии пошевелиться. Она чувствовала, как плоский холодный нож проскальзывает между телом и шелком, разрезая ткань и оставляя на коже тонкие полоски. Вскоре послышался звук, как будто нож убирали в чехол. Он поднялся. Она задрожала. Ногой он перевернул ее на спину, и клочки шелка соскользнули на землю. Она лежала у его ног. Он нагнулся и поднял ее изогнувшееся, как лук, тело с висящими руками и ногами — с диким криком радости, наслаждения и триумфа он поднял ее высоко, чуть не к самой луне. Затем поставил на колени на камни, взглянул ей в лицо и отвернулся. Она задрожала, чуть не упав. В стороне блеснули звериные глаза. Ее бедра, икры и руки были исцарапаны в кустарнике во время бегства. Он уходил. Разве мог он не знать, что через мгновение она жалобно закричит, умоляя его вернуться, не оставлять одну? Конечно, в зыбком свете луны он не мог разглядеть, как дрожат ее губы. Она хотела с вызовом и гордостью выпрямиться перед ним, но потом слегка склонилась, не желая испытывать наказание. Она не опустила голову, чтобы видеть его глаза. Она надеялась прочитать в них свою судьбу. Он изучал ее. Она попыталась встать на коленях прямее — не с гордостью и вызовом, а более кокетливо, соблазнительно и заманчиво. Конечно, она могла бы проявить снисхождение к верному подчиненному. Но он не имел права бросить ee! Он обязан заботиться о ней! Надо что-то предпринять. Неужели он не знает, что она видела его во сне тысячи раз — таким стройным и сильным, величественным, властным и решительным? Он подошел к ней и снял ремень с ее ног, позволяя встать. Она робко подняла голову, умоляя взглядом, чтобы он обвязал ее веревкой за шею и повел — тогда у нее не будет выбора, кроме как следовать за ним на привязи, беспомощной и отданной на его милость, всего лишь красивой, стройной самке, которая могла бы, пожалуй, заинтересовать кого-нибудь, и даже, как она надеялась, его самого. Но на его губах играла презрительная улыбка. Разве он не знал, что ее уже сдерживают узы прочнее любых цепей — те, которые были нужны ей, соответствовали ее состоянию и натуре, те, мечту о которых она хранила в самых недоступных тайниках своего сердца?
   Пожалуйста, привяжи меня, молила она. Ты не оставляешь мне выбора! Привяжи! Неужели ты не удостоишь меня даже привязи? Неужели ничем не утешишь мою гордыню?
   Он повернулся и быстро пошел к отдаленным кострам лагеря. Она вскочила на ноги. Слева раздалось рычание, и она оцепенела от ужаса.
   Она чувствовала горячее дыхание зверя на своих ногах. Она различила косматую шкуру, серебристую под лунным светом.
   Если бы она могла освободить руки и оттолкнуть зверя!
   С криком стыда, радости и страха она поспешила за удаляющейся фигурой, бросая позади свою прежнюю жизнь.
   Ей показалось, что спустя мгновение она обнаружила себя в ярко освещенном шатре с золотыми занавесями. Ей измерили щиколотки и тут же заковали в цепи. Ее хозяин наблюдал за этим. Потом ее поставили на колени. Узлы ее волос развязались, освобождая руки. Она всхлипнула оттого, что ее волосы обрезали так грубо и небрежно. Ее завоеватель не двинулся с места — видимо, он не возражал. Значит, ее сочли недостойной, если посмели так унизить. Она вытянула руки перед собой, как приказал кузнец, и наблюдала, как ей примеряли браслеты наручников на маленькие запястья. Затем ее отвели в сторону, где лежали и сидели другие женщины. Ее швырнули в общую кучу — теперь она была всего лишь одной из этих женщин, и даже хуже, чем они. Ее цепь обмотали вокруг тяжелого бревна, врытого в землю, к которому были привязаны и цепи других женщин.
   И только теперь, стоя на коленях среди других женщин, она внезапно поняла, что навсегда лишилась любого права выбора. Больше она ничего не могла решать сама. Ее нынешнее состояние было невозможно изменить, независимо от того, хотела она этого или нет.
   Она задрожала в ужасе, поняв, где оказалась, и что обратного пути уже нет. Ей предстояло остаться здесь навсегда.