— Как волхва? — поразился Ратибор. — Я же отродясь не волхвовал!
   — Задатки, я сказал. У тебя хорошая память, и не спрашивай, откуда я это знаю. Говорю — значит, знаю. Ты знаешь цену произнесенному слову — мне уже рассказали про то, из-за чего ты с родины уехал. И боги к тебе благоволят, иначе бы волколак с кем-нибудь другим пришел бы разговаривать. Вот потому-то и взял я тебя, Ратибор, к себе. Но, чую, надолго ты здесь не задержишься. Время наступает неспокойное. Владимиру тоже нужен в его дружине богатырь, способный не только мечом человека пополам развалить.
   Богатырь помолчал и неожиданно добавил:
   — Вот кого бы заполучить — так это Микулу Селяниновича. Раз мудрецы-ведуны запретили твоему Муромцу с ним драться, значит, серьезный это человек.
   — Да откуда его взять? — пожал плечами Ратибор. — Русь велика, пока найдешь нужного человека, полжизни пройдет.
 
   Степи кончились, и начались поля. Мимо одного из них как раз и проезжала дружина. Ровные ряды вспаханной земли тянулись до самого горизонта. Ранняя весна — как раз пора пахоты.
   Откуда-то издалека доносился заливистый свист. Самого свистуна — похоже, идущего за сохой — пока не было видно. Не показался он и через полчаса. И через час. Свист, перемежаемый выкриками в адрес лошади, не приближался и не удалялся, словно неизвестный пахарь прокладывал борозду с той же скоростью, как ехала по дороге дружина.
   Волх, явно заинтересованный, приказал прибавить ходу, и воины поскакали быстрой рысью. Но только спустя еще полчаса им удалось увидеть пахаря.
   Кряжистый мужик ровными шагами двигался сбоку от дороги, без видимого усилия толкая перед собой соху. Невысокая буроватая лошаденка, в нее запряженная, лениво переставляла ноги, отмахиваясь хвостом от надоедливых ранних мух.
   — Да помогут тебе боги, пахарь! — крикнул Волх, поравнявшись с мужиком.
   Тот остановил лошадь, вытер лоб и сказал:
   — И тебе удачи в делах.
   — Не скажешь ли дорогу в город Ореховец? — не слезая с коня, спросил Волх.
   — Дорога тут одна, — спокойно ответил мужик. — Только в Ореховец я бы не советовал ехать. Народ там лихой.
   Воины заржали. Кони хотели было тоже заржать, но передумали.
   — У меня народ тоже лихой, — улыбнулся Волх. — А что там творится?
   — Да вот, вишь, ездил я в Ореховец за солью. А на выезде подстерегли меня, да и говорят: отдавай, мол пошлину за то, что мы тебя живым отпустим. И в соль пальцами тычут. Ну я и отдал… Взял мешок, с солью-то, и пошел махать…
   — И что? — спросил Волх.
   — Ну, кто стоял — тот сел, кто сидел — тот лег, а кто лежал, тот заранее убег. Так вот и вернулся — и цел, и с солью. А вам не советую, разбойный город. И соседние с ним не лучше.
   — Ореховец да соседние-то, — пробормотал себе под нос Волх, — как раз те, что мне в кормление назначены. Ну, сочтусь я с Владимиром за такую услугу. Послушай, добрый человек, — обратился он к мужику, — не проводишь ли нас до города? Ты-то уже знаешь, где тамошние жители засады устраивают, а моим парням это пока в новинку. Как бы впросак не попасть.
   — Рад помочь, — поклонился мужик, — да недосуг. Весна, день год кормит, а мне еще поле допахать.
   Волх отмахнулся, словно от мухи.
   — Тебе и осталось-то одну борозду. А мы уж заплатим, не сомневайся.
   — Ну, если хорошо заплатите, — почесал в затылке мужик. — Ладно, поезжайте пока вперед, я вас догоню.
   Воины снова заулыбались — где же мужику да на мужицкой лошаденке догнать воина на боевом коне! Правда, Волх остался серьезен — не забыл, как этот самый мужик все утро впереди них пахал, а они его догнать не могли.
   И вправду — совсем немного прошло времени, как пахарь догнал дружину. В седле он сидел мешковато, сказывалось, что не воин. Но оружие с собой прихватил — сбоку болталась дубина, не уступавшая по размерам палице Муромца.
   Поначалу воины ехали шагом, потом потихоньку перешли снова на рысь… Но неказистая кобылка продолжала идти шагом, оставаясь в голове отряда. Волх, то и дело на нее косившийся, движением колена отправил своего коня в галоп, а мужик, хлопнув кобылу по шее — в рысь, и они снова сравнялись.
   — Кабы эта кобылка конем была, — уважительно сказал Волх, снова переходя на шаг, — не пожалел бы я за нее и пятисот гривен.
   Мужик хмыкнул.
   — Я покупал ее жеребенком из-под матери, и отдал пятьсот, — сказал он. — Теперь же хоть тысячу давай — не продам. А кабы она конем была, то ей бы и цены не было.
   — Двужильная? — спросил Волх. Мужик кивнул, а потом внезапно хлопнул себя по лбу.
   — Забыл! — простонал он. — Соха моя на борозде осталась, где допахал, там и бросил, растяпа! Теперь же любой, кто захочет, тот и унесет!
   — Не беда, — улыбнулся Волх. — Ратибор! Съезди, возьми ту соху и в кусты забрось.
   — Землю пусть не забудет вытрясти, — напомнил мужик.
   — Слышал? — спросил Волх. — Ступай.
   Соха действительно валялась там, где ее забыл пахарь — на самом конце борозды. Ратибор взялся за обжи, попытался поднять соху и понял, что не может. Проклятая железяка оказалась неподъемно тяжелой. После двух минут усилий взмокший Ратибор поскакал обратно.
   — Как не смог? — поразился Волх, выслушав Лешего. — Ладно, бери еще четверых и поезжай снова.
   Но и пятерых богатырей постигла неудача. Соха сидела в земле, как влитая. Единственное, что удавалось несчастным дружинникам — это повертеть ее на месте за обжи.
   Через несколько минут к мучившимся воинам подъехала остальная дружина во главе с Волхом. Он еще больше заинтересовался и решил посмотреть.
   Наконец, возня воинов ему надоела. Волх слез с коня, решительно растолкал дружинников и взялся за обжи сам. Взялся возле самой сохи и застыл, как изваяние. Прошла минута. Затем соха начала медленно подниматься из борозды. Дыхание Волха стало хриплым, отчетливо затрещало под его кольчугой. Наконец, он с рычанием отпустил соху и чуть было не упал. Остальные дружно оцепенели от изумления. Ратибор в том числе. Никто из них не ожидал, что Волх, по виду не особенно сильный, сможет хотя бы частично сделать то, на что не хватило силушки десяти крепких воинов.
   Мужик наблюдал за всем этим с легкой усмешкой и пониманием на лице. Потом подошел к сохе, крякнул и с усилием поднял ее. Аккуратно вытряс из сошников землю, еще раз крякнул и бросил соху в кусты. Дружинники окончательно потеряли дар речи.
   — Тяжелая она у меня, — как бы извиняясь, сказал пахарь. — Сам порой с трудом поднимаю.
 
   Вскоре на горизонте показался город. Мужик поднял руку, останавливая отряд, и показал на густые кусты возле дороги.
   — Вот там, — сказал он, — чаще всего засады и бывают. Выполнил я свое?
   — Выполнил, — сказал Волх. — Эх, не будь ты мужиком, я бы тебя в дружину позвал. Мне такие нужны. Да ведь знаю, что ты скажешь: мол, недосуг, семью кормить надо.
   — Именно так, — кивнул мужик. — Пора мне. Благодарствую за деньги, уж они в хозяйстве никогда не помеха.
   — Эй! — крикнул Волх, когда попутчик уже почти скрылся из виду. — Как звать-то тебя?
   — Микула Селянинович, — донеслось издалека, и пахарь исчез за горизонтом.
   Тут уж невозмутимый Волх удивился по-настоящему. Глаза его чуть расширились, а губы беззвучно зашевелились. Ратибор, великолепно умевший читать по губам, явственно прочел:
   — Так вот ты какой, Микула Селянинович! Немудрено, что ведуны всем велят с тобой не драться!
   Потом богатырь пришел в себя и скомандовал:
 
   — Вперед, орлы! Наше дело еще не начато!

Глава девятая

   Над Киевом солнце стояло в зените. Кресень — месяц жаркий, и немногочисленные в полдень прохожие обливались потом даже в тени.
   А стражам княжьего терема никакая тень не поможет. Им даже кольчуги снять нельзя. Вот и приходится воинам стоять, как истуканы, у прохожих на виду, и радоваться, что на стражу посылают не каждый день.
   Впрочем, Подосён теперь уже вообще не мог ничему радоваться. Жара вконец вымотала его. В родном лесу такого никогда не бывало. Замерзать замерзали, но от солнечного удара еще никто из древлян не помирал. Подосён мрачно подумал, что как раз он мог бы стать первым.
   Вот уже почти семь месяцев прошло с тех пор, как Ратибор Леший уехал с заставы вместе с дружиной легендарного Волха Всеславьевича. С тех пор о нем не было ни единой весточки. Поговаривали, что сидит Волх сейчас князем в отданных ему Владимиром городах. Значит, и Леший с ним должен быть. А еще вернуться обещал.
   Подосён тяжело вздохнул и перенес вес тела на другую ногу. Если бы не эта поганая обязанность сторожить терем, он мог бы считать свою жизнь вполне удавшейся. Всего за полгода с небольшим из безвестного паренька, взятого в полон в древлянских лесах, дослужиться до особо доверенного дружинника, охраняющего самого князя — это была редкостная удача. Хотя удача — понятие растяжимое. Вот его, Подосёна, должность — почетная? Пожалуй, что и так. А в чем почет этот заключается, скажите на милость, если охраняет Подосён княжий покой вот уже две недели, а самого князя до сих пор видел только издали. Ну, конечно, иногда и вблизи, когда он из терема куда выезжает. Одно слово только — княжья охрана.
   Стук копыт по мостовой отозвался в голове у Подосёна медным билом. Он осторожно оглянулся на напарника, стянул с головы шлем и принялся обмахиваться его бармицей. Помогало плохо.
   Внезапно всадник, вроде бы ехавший в другую сторону, повернул и оказался перед воротами терема. Подосён поднял на него глаза и ахнул:
   — Ратибор!
   И впрямь — в седле сидел не кто иной, как Ратибор Леший. За прошедшие полгода он сильно изменился — обзавелся аккуратной бородой и пышными усами, раздобыл где-то богатую одежу, но похудел и побледнел, словно все это время не выходил на вольный воздух. Зато в глазах его появился какой-то особенный блеск.
   Едва взглянув на молодого воина, Ратибор птицей слетел с седла.
   — Подосён! Друг! Вот и свиделись! Я смотрю, ты теперь богатырь? В почетном карауле?
   — Провалился бы он к Ящеру, этот почет, — от души пожелал Подосён, хотел было плюнуть, но потом решил не тратить слюну зря, и без того во рту почти сухо. — Стой тут и в жару, и в снег, и в дождь… Ты-то здесь какими судьбами?
   — По делу, — помрачнел Ратибор. — Тут у вас, говорят, что-то странное случилось, вот Волх меня и прислал узнать, что именно.
   — Слушай, Ратибор, — спросил новоиспеченный воин, когда они шли через двор к крыльцу терема, — а что это ты такой бледный? Все лето жара стоит, мы тут все черные ходим, словно закоптились, а ты будто и под солнце не выходил!
   — Да пожалуй, что и так, — согласился Леший. — Все это время меня Волх Всеславьевич ведовству учил. Так что я теперь не просто воин, а еще и волхв немножко. А волхвы все больше в темноте орудуют. Как учитель мой часто говорил — темные дела совершаются во тьме. Уж коли полгода в подвале просидишь — не то что бледным станешь, а и вовсе на умруна похож будешь.
   — Так ты теперь и колдовать умеешь? — восхищенно спросил Подосён. — Потом, как от князя вернешься, непременно все расскажешь.
   Леший молча кивнул и вошел в терем. Глаза его, привыкшие к полумраку, теперь отдыхали от яркого дневного света. Князь обещал принять в гриднице, так что новгородец направился именно туда.
   Первое, что заметил Ратибор — это была страхолюдная морда Белояна. Волхв сидел у стенки и время от времени сторожко поводил ушами.
   — Гой еси, — поклонился Ратибор.
   — И ты здрав буди, — отозвался Белоян. — Вовремя ты все делаешь, сыне купеческий.
   Этого Ратибор не понял и на всякий случай недоуменно улыбнулся.
   — Как только осень без меры затянулась, — пояснил Белоян и закрыл глаза, — так ты сразу… порешил в дружину к Владимиру пойти, а по дороге Жар-птицу погубил и зиму привел. Как только посольство в безвыходное положение попало — так именно тебе, а не кому иному… видение было. И сейчас вовремя явился. Может так статься, что в тебе большая нужда будет, чем в учителе твоем, Волхе Всеславьевиче.
   — Да что случилось-то? — почти закричал Ратибор.
   — Не торопись так, — Белоян, словно и не он только что дремал, легко поднялся с лавки. — Сейчас князь придет, при нем и говорить будем. Владимир решит, что тебе можно знать, а что лучше не стоит.
   — Стоит ему знать все, — твердо сказал князь, входя в гридницу. — Говори, Белоян, у тебя это лучше получается.
   И вот что он рассказал.
 
   В гриднице шел пир, как обычно, горой. Добрыня Никитич, не так давно вернувшийся из похода, где в одиночку справился со змеем, рассказывал о своем подвиге. Добрыня Малкович, дядя Владимира, не любивший молодого богатыря, исходил черной завистью, но ничем похвалиться не мог, а потому молчал.
   — И вот тогда он мне как даст хвостом по руке, чуть не сломал, — увлеченно рассказывал Добрыня. Волшебная чаша у него в руке оставалась полной, так как говорил богатырь пока что чистую правду. И Никитич постоянно из нее отхлебывал, так что уже не совсем связно мог изъясняться.
   — А меч он у меня еще раньше выбил, так что никак я его достать не могу. Ну, тогда я вперед, срываю с головы шлем, песка туда — и змею в глаза. Он пока проморгался, я до меча дотянуться успел…
   Владимир одобрительно слушал. Добрыня ему нравился. Горячий, но не до безрассудства, хвастливый, но в меру. Некоторое время назад Никитич собирался присвататься к Забаве Путятичне, родственнице Владимира. Для этого ему взбрело в голову непременно совершить подвиг. Потому Добрыню и понесло на змея. Крылатая тварь устроила себе логово неподалеку от Чернигова. Откуда змей залетел — непонятно, но коров и прочий скот он жрал ежедневно, иногда прихватывая и зазевавшегося пастуха. Добрыня же сумел положить конец этому безобразию.
   И в этот самый момент окошко гридницы, закрытое дорогим ромейским стеклом, со звоном разлетелось на мелкие осколки. Богатыри повскакивали с мест и подбежали к пострадавшему окну. Владимир вздохнул, вспомнив, что в позапрошлом году это самое окошко выбил Соловей-разбойник, а не так давно оно снова пострадало от несдержанного Ильи Муромца, когда тот разозлился на князя за неуважение и принялся разносить его подворье в мелкие дребезги при помощи лука и палицы. И вот теперь опять…
   — Никого, — констатировал Добрыня Никитич, мигом протрезвевший.
   Белоян, до тех пор сидевший спокойно, внезапно встал и показал пальцем на что-то почти под потолком гридницы.
   Там торчала стрела. По длине она не уступала короткому копью, а оперение ее было ярко-синим. Для простой стрелы необычно.
   Не дожидаясь слуг, богатыри немедленно поставили одну на другую три лавки, а затем один из них выдернул стрелу из стены.
   — Эй, а здесь руны! — воскликнул он, забыл от удивления, что надо придерживаться за стенку, и чуть было не рухнул на пол.
   Владимир, которому подали неизвестно откуда прилетевшую стрелу, не смог ничего разобрать в путаных знаках, вырезанных на древке. Тогда стрелу передали Белояну.
   Волхв некоторое время смотрел на неизвестные знаки, потом вздохнул и сказал:
   — Это послание. Таким иногда обмениваются между собой волхвы. Надо сжечь стрелу, и тогда мы узнаем, что хотел сказать тот, кто ее прислал.
   У Добрыни почему-то оказалось с собой огниво. Отломив странной формы наконечник, он поднес огниво к палочке и высек искру. Дерево занялось очень быстро, но вместо того, чтобы вспыхнуть, начало дымить. Более того, дым не стремился к потолку, а скапливался где-то посередине, принимая все более и более отчетливые очертания. Никитич поспешно бросил стрелу на пол и отошел подальше.
   А облако дыма постепенно превратилось в огромного — до потолка — змея. Самого обычного… почти. Там, где у простого змея могучее туловище плавно переходит в гибкую шею, украшенную зубчатым гребнем, у этого оно разветвлялось, переходя в три шеи. Да, у змея, появившегося из облака дыма, было три головы.
   Средняя голова покрутилась в воздухе, отыскивая взглядом князя, затем ее пасть раскрылась, и откуда-то из глубины дыма зазвучал негромкий низкий голос:
   — Владимир! Я иду на твою землю. Со мной неисчислимые полчища степняков, признавших меня своим богом. Тебе меня не одолеть. А потому даю тебе три месяца на то, чтобы ты приготовился достойно встретить своего нового повелителя. Если мне понравится твое угощение, я, может быть, оставлю тебя в живых.
   Остальные две головы хрипло рассмеялись, а затем змей расплылся в воздухе, превращаясь в обычное дымное облако. На том месте, где только что лежала стрела, осталось лишь немного пепла.
 
   — Вот такое дело, — закончил Белоян. — По этому поводу и решили мы посоветоваться со всеми знающими людьми.
   — Постой, постой, — нахмурился Ратибор. — Трехглавый змей, значит?
   Он коротко поклонился князю, стремительно выбежал из гридницы (Владимир проводил его недоуменным взглядом, повернулся к волхву, Белоян пожал плечами), вернулся, неся в руке добытый уже довольно давно странный бунчук печенежского кочевья.
   — Не такой ли змей? — спросил Леший.
   — В точности, — кивнул Владимир. — А откуда у тебя сия поделка?
   Ратибор подробно рассказал, как изображение змея попало к нему. Выслушав, Белоян некоторое время молчал, а потом произнес:
   — Собери дружину, княже. Перед всеми сказать надо.
   Богатыри собрались в гриднице еще примерно через полчаса. А когда наконец собрались — князь и волхв встали, и Белоян сказал:
   — Всем вам ведомо, что не так давно произошло на пиру. Все вы знаете, чем пригрозил Руси Змей Трехглавый. Теперь же вот что скажу. Трехглавый Змей — это не безмозглая тварь вроде той, которую убил Добрыня Никитич. Он ведет свой род от самого Ящера, и потому очень трудно убить его простым оружием. Только оружие богов может поразить Трехглавого Змея надежно. Но оружие богов — либо в ирии, либо в подземном царстве Ящера.
   Волхв перевел дух, а затем заговорил снова.
   — Но есть легенда, что где-то на земле, в потаенном святилище хранится оружие, принадлежавшее некогда самому Перуну. И легенда эта не из тех, что люди от скуки сочиняют. Она истину говорит. Ныне я спрашиваю вас — кто из вас, могучие богатыри, вызовется за отведенные нам три месяца («Уже два», — прошептал Владимир) разыскать то чудесное оружие и доставить его сюда?
   По рядам дружины прошел недоуменный шепоток. Каждый богатырь был готов в одиночку сразиться с десятком печенегов, но теперешнее поручение… Пойди туда, не знаю куда, а оттого, что искомая вещь известна, легче не становится.
   Ратибор еще в самом начале речи Белояна понял, к чему он клонит. И с самого же начала сказал себе. что будет держаться подальше от подобных дел. Но сейчас, когда богатыри опустили головы, бормоча что-то себе под нос, Леший вышел вперед и сказал:
   — Дозволь мне, княже, отправиться в этот поход!
   Слова эти, да и сам поступок, пришли откуда-то извне. Ратибор и сам затруднился бы объяснить, почему он сейчас вызвался на опасное дело. Но раз уж взялся, то отступать уже поздно.
   — Дозволяю, — вздохнул Владимир. — Ну что, могучие богатыри, кто из вас пойдет с Ратибором? Сами ведь понимаете, негоже соратника одного оставлять.
   И тут, растолкав изумленных воинов, вперед протиснулся… Подосён!
   — Я пойду с Ратибором! — воскликнул он.
   — Эй! — спохватился тысяцкий Путята, тоже присутствовавший здесь. — А что ты здесь делаешь, недомерок! Твое дело сейчас — в карауле стоять! Вот я тебя за нерадение на службе!
   — И ничуть не бывало, — обиженно сказал Подосён, — я уже сменился. Только что.
   Владимир невольно улыбнулся.
   — Ладно уж, — сказал он наконец, — но помни: путь предстоит далекий и опасный, а времени мало.
   Подосён совершенно непочтительно фыркнул.
 
   — Ну кто тебя за язык тянул? — раздраженно бросил Ратибор, когда они вышли из княжьего терема. — Ты хоть понял, во что ввязался?
   — Все я понял, — отмахнулся юный оборотень. — Вдвоем сподручнее будет.
   — Две головы хорошо, а три лучше, — остановился Леший. — Боги любят число три, оно есть согласие. Кого бы взять третьим?
   А вот третьего найти никак не удавалось. Хельги, которого Ратибор еле-еле отыскал, увлеченно наставлял свой новый отряд. На предложение Лешего он только замахал руками и заявил, что при таких делах его задача — подготовить как можно больше воинов. Тогда Ратибор кинулся искать Митяя, недавно сделанного сотником.
   Молния принял старого друга радушно, но ехать в незнаемое отказался наотрез. Его как раз сейчас направляли послом в град Кипеж… то есть, конечно, Китеж, а потому участвовать в походе он никак не мог.
   Выйдя от Митяя, Ратибор прислонился к стене и задумался.
   — И кого теперь взять третьим? — вслух подумал он.
   — А возьми твоего друга — Муромца-сотника, — предложил Подосён. — Если, конечно, князь отпустит.
   — Мысль! — согласился Ратибор. — Но ведь за ним еще на заставу ехать надо. Время уйдет.
   — Не надо! — замотал головой Подосён. — Он уже две недели как в Киеве. Чего-то они там с князем не поделили, Илья буянил, чуть терем не разнес. Владимир хотел было его в поруб посадить, на хлеб и воду, да никто из богатырей не решился пойти и повязать. Себе, говорят, дороже. А сейчас он, наверное, уже успокоился — за две-то недели. Пойдем и уговорим.
   Муромец обитал в небольшом домике на отшибе. Все эти две недели он пил без просыпу. Во всяком случае, когда в его калитку постучали, Илья пребывал в состоянии жестокого похмелья. С утра не успел подлечиться, и теперь за это расплачивался. Со стоном Муромец сполз с лавки, раскрыл дверь и выполз во двор, цепляясь за все стенки на пути и сопровождая сей процесс нелицеприятными высказываниями в адрес невежи, осмелившегося побеспокоить его в такой момент.
   Увидев лицо старого друга, Ратибор ахнул.
   — Илья! — воскликнул он. — До чего ты себя довел? — С этими словами Леший воздел руки к небу.
   Муромец поморщился от громкого голоса, а потом до него дошло, кто пришел к нему в гости.
   — Ратибор? — пробормотал он, все еще не вполне проникаясь происходящим. — У тебя похмелиться нет?
   — Не держу, — гордо сказал Ратибор. — Зато есть кое-что получше.
   С этими словами он подошел к Муромцу вплотную, положил ему руки на плечи и что-то зашептал. Подосён стоял сбоку и наблюдал за происходящим большими удивленными глазами.
   С лица Ильи Муромца исчезала похмельная синюшность, заплывшие глаза становились по-прежнему ясными, и даже спутанная борода сама расчесалась и улеглась ровной волной. Когда Ратибор кончил шептать и отошел, Муромец уже снова смотрелся богатырем.
   — Ратибор! — радостно заревел он. — Какими судьбами? А я тут вот сижу, понимаешь, — ни к селу ни к городу добавил Илья.
   — По делу приехал, по делу, — улыбнулся Леший. — В последнее время без дела на двор-то не выхожу. Не засиделся ли ты в Киеве?
   — Слов нет, как засиделся, — засопел Муромец. — Владимир пеняет — богатырь, мол, а ничего путного до сих пор не совершил. Тебя, между прочим, в пример ставит. Вот, говорит, Ратибор Леший вместе с тобой пришел, а уж сколько всего нагородил. Нет, я на тебя обиды не держу, не сомневайся. Просто скучно.
   — Вот я и хотел предложить развеяться. Дело предстоит пустяковое, начать да кончить. Всего-то навсего отыскать оружие Перуна, чтобы помочь князю одолеть Трехглавого Змея. И все это за два месяца.
   Муромец вместо ответа нахмурился, затем приложил ко лбу Ратибора свою ладонь.
   — Так и есть, — печально сказал он. — На солнце перегрелся.
   Леший тихо зарычал, но от оскорбительных слов сдержался.
   — Да ничего со мной не сделалось, друг! — сказал он. — Это и в самом деле нужно.
   — Кому? — спросил Илья.
   — Князю, — ответил Ратибор. — Я же сказал — Змея одолеть надобно.
   — А тебе? — Муромец бесцеремонно ткнул друга в грудь пальцем.
   — И сам не знаю, — горестно вздохнул Леший. — Раз сам вызвался, значит зачем-то нужно. Только я пока не знаю, зачем.
   — Вот это другое дело, — удовлетворенно сказал Илья. — Когда выезжаем?
   — Чем скорее, тем лучше, — то, что друг так быстро согласился, обрадовало Ратибора. — Сейчас сможешь?
   — Я сейчас все смогу! — крикнул Муромец уже откуда-то из дома. — Хоть горы своротить, хоть что!
   — Это ты его так заколдовал? — восхищенно спросил Подосён.
   Леший помотал головой.
   — Это он сам так обрадовался. Настоящий богатырь, — он наставительно поднял палец к небу, — от безделья злиться начинает. Или тосковать, как Муромец. А еще, заруби себе на носу, настоящий богатырь никогда с пустыми руками в дальнюю дорогу не отправляется. Так что лети сейчас щукой-птицей к себе да собирайся. Как соберешься — встретимся здесь.
   — А ты?
   — Я все свое ношу с собой, — усмехнулся Леший.
 
   Когда Ратибор вошел в избу, Муромец уже заканчивал укладывать все необходимое для дальней дороги в объемистые чересседельные мешки.
   — Конь твой не надорвется? — насмешливо спросил Ратибор, оценив размер мешков.
   — Нет, — ответил Илья, аккуратно кладя поверх всего кольчугу. — Он у меня двужильный. Я не рассказывал, как дрались мы однажды с печенегами, а я в яму попал? Что, в самом деле не рассказывал? Тогда я уж думал — конец мне пришел, а Бурушка мой, — лицо Муромца приняло совершенно ему не свойственное почти нежное выражение, — одним прыжком из той ямы высигнул! Со мной на спине, конечно. Так-то вот. Слушай, а что это ты там делаешь?