Страница:
Когда тот вернулся, Виг достал из шкатулки бархатный мешочек. В нем оказалась чаша из голубого стекла, чуть больше в окружности, чем расстояние между растопыренными пальцами старика. Она выглядела столь же хрупкой и древней, как и сам маг.
Перевернув чашу вверх дном и поддерживая ее кончиками пальцев, Виг закрыл глаза и воздел руку к небу. Последовало долгое, безмолвное ожидание; что-то подсказывало капитану, что сейчас нельзя ни двигаться, ни говорить. Озаряемый призрачным светом трех красных лун, был прекрасно виден маленький ялик с желтым огоньком на борту.
Внезапно маг поднял чашу еще выше. В тот же момент океан под яликом тоже принял форму перевернутой чаши и маленькое суденышко волшебниц стремительно вознеслось над его поверхностью, вздымаемое гигантским столбом воды. Капитан не успел в изумлении разинуть рот, как старик слегка наклонил край голубой чаши. Огромная «чаша» далеко в море тут же повторила это движение, ялик вместе с гигантским водопадом заскользил вниз и устремился на восток, отброшенный от галеона по крайней мере на целую лигу.
На таком расстоянии свет фонаря ялика различить было уже невозможно.
Виг смежил веки, поднялся на цыпочки и рывками начал опускать чашу. Потом он неожиданно швырнул ее на палубу, и прозрачный сосуд разбился вдребезги. Капитан, все еще стоящий с открытым ртом, увидел, как осколки стекла слабо замерцали голубым светом, и почувствовал странный аромат, напоминающий смешанный запах имбиря и лилий. Внезапно куски стекла взметнулись вверх, закручиваясь сверкающим голубым вихрем, и бесследно растворились в ночи.
Маг открыл глаза и устало прислонился к поручню.
Капитан утер со лба испарину, чувствуя, как у него предательски подрагивают колени.
— Очень скоро волшебниц отнесет еще на двадцать лиг к востоку, — произнес старик, — Я разбил чашу для того, чтобы обеспечить необратимость содеянного. Теперь им придется распрощаться с мыслью о возвращении к нашим берегам.
И Виг молча вознес молитву за все грядущие поколения своих соотечественников, в глубине души сильно сомневаясь, однако, что она сможет обеспечить им мирную жизнь и спокойствие.
Он посмотрел в сторону далекой родины, снова окинул взглядом корабль и склонил голову, отдаваясь на милость судьбы.
Галеон медленно продвигался к западу, а капитан стоял и размышлял об удивительном даре магов, свидетелем одного из проявлений которого он только что стал. Он знал, что вряд ли когда-нибудь сможет забыть увиденное.
«Слой мысли, слой дела», — пробормотал он себе под нос, качая головой.
Слой мысли, слой дела.
Рассвет разгорался над маленьким судном, легко подпрыгивающим на волнах под чистым, пронизанным солнечным светом небом. Развязанные мешки с едой и водой — их содержимое отчасти высыпалось на палубу — мягко перекатывались по ней от борта к борту.
Первой открыла глаза предводительница. Откинув назад рассыпавшиеся по лицу и груди волосы, она попыталась встать, но тут же, рассердившись на себя за забывчивость, вспомнила, что привязана к мачте. Когда маг начал отгонять их ялик на восток, женщины, как смогли, прикрепили друг друга к палубе. Освободившись от пут, предводительница села. Замысел старика стал ясен ей во всей своей полноте сразу же, как только сестры открыли первый мешок, еще до того, как поднялась гигантская волна. Бесцельно скользя взглядом по пустому горизонту, она предалась размышлениям.
«Грязный подонок.
Я доживу до того дня, когда своими глазами увижу, как ты корчишься в смертных судорогах. Когда-нибудь ты заплатишь за все. Все вы заплатите, включая младенцев мужского пола, которых успеете наплодить».
Она разбудила сестер, плеснув им в лица морской воды. Кашляя и щурясь от солнца, женщины развязали друг друга и в безмолвной тревоге подняли на свою предводительницу угрюмые взоры.
Заслонившись ладонью от яркого света, она определила положение солнца на утреннем небе. Повела рукой над пустым океаном и хрипло сказала:
— Ставьте парус. Мы будем держать курс на восток. Сестры беспрекословно выполнили ее приказание, и маленькое суденышко заскользило по водной глади. Все женщины инстинктивно понимали, что другого пути нет, это было их единственным шансом выжить.
Красавица с миндалевидными глазами и шелковистыми черными волосами подняла на предводительницу встревоженный взгляд. Та в ответ ласково потрепала ее по щеке.
— Даже если мы погибнем, сестра моя, — произнесла волшебница, и ее карие глаза сверкнули безумным блеском, — помни, что есть та, которая во имя нашего дела осталась на родине совсем одна, — в последний раз женщина посмотрела на запад, в сторону утраченной родины, скользя взглядом по бесконечной линии горизонта, где бирюзовое небо сливалось воедино с тоже голубым, но более темного оттенка, морем. — По крайней мере одна из нас находится там.
Она наклонилась и взяла в руки весло.
Часть 1
ГЛАВА ПЕРВАЯ
«Клянусь действовать и даже мыслить только в соответствии со своими принципами: материальные блага — ничто, если речь идет о чести и долге. Клянусь защищать Парагон, чего бы это ни стоило. Клянусь поднимать руку на человеческую жизнь только в целях самозащиты и лишь после того, как предупрежу противника. Клянусь всегда править с мудростью и состраданием».
Слова клятвы снова и сова вертелись в голове, словно надоедливый детский стишок, о чем бы он ни думал, и избавиться от них не было никакой возможности. Отчасти именно по этой причине сегодня утром он пришел сюда, на свое любимое место.
Чтобы побыть одному в Оленьем лесу.
Заученным движением он выхватил из колчана, висящего за правым плечом, еще один метательный нож и бросил его, описав рукой плавный полукруг. Вращаясь, нож стремительно полетел к мишени, вырезанной на стволе огромного старого дуба. Глядя на нож, ушедший глубоко в толщу дерева, Тристан без ложной скромности подумал, что столь точное попадание в цель было предрешено.
Он занимался этим все утро. Правая рука уже одеревенела, лицо блестело от пота, а сам он был весь с головы до ног покрыт грязью.
Тристан откинул со лба черную прядь и провел рукой по длинным волосам, свободно спадающим на спину. Оглядел себя и только сейчас понял, до какой степени перепачкался. На нем была та же одежда, что и всегда, когда он уходил в лес: черные кожаные сапоги до колен, штаны и черный жилет, зашнурованный на голой груди. Жилет не стеснял свободу движений, что было весьма важно при метании ножа.
«Клянусь действовать и даже мыслить только в соответствии со своими принципами: материальные блага — ничто…»
Он проводил взглядом очередной брошенный нож, вонзившийся в дерево рядом с остальными.
Принц Тристан Первый из дома Голландов, законный наследник своего отца, короля Евтракии Николаса Первого, в полном одиночестве отрабатывал на лесной поляне навыки метания ножей и размышлял о том, что сулит ему будущее. В тридцать лет он станет королем Евтракии, сменив на троне своего отца, который отречется от престола. Так всегда происходило в тридцатый день рождения первого королевского сына, и это правило неукоснительно соблюдалась в Евтракии с тех пор, как закончилась Война с волшебницами. Теперь в стране больше не было волшебниц, с которыми приходилось сражаться, и уже более трех веков царили мир и благоденствие — в немалой степени благодаря тому, что правящему монарху неустанно помогал Синклит магов.
Но было бы неверно сказать, что Тристан с нетерпением ожидал наступления своего тридцатого дня рождения.
Он не желал быть королем.
Он не хотел, чтобы всю оставшуюся жизнь его опекали и наставляли маги. Истинные чувства принца упорно противились этому, словно подтверждая слова клятвы, произносимой во время церемонии восшествия на престол. После этого ему не останется ничего другого, как следовать по стопам отца до той поры, пока его старшему сыну не исполнится тридцать лет. Тристан вздохнул. У него пока не было сына.
У него пока не было и жены.
Еще один нож, просвистев в воздухе, вонзился в старое, шишковатое дерево бок о бок со своими собратьями.
Тяжело дыша, принц потянулся через плечо за следующим, но обнаружил, что укрепленный за спиной колчан для метательных ножей пуст. Он направился к дубу, чтобы вытащить торчащие из его ствола лезвия. Это старое дерево было выбрано им по той причине, что росло на самом краю отвесного скалистого утеса, раскинув свои ветви над долиной, — если бросающий промахнется, нож улетит в пропасть и будет утерян навсегда. Справедливое наказание для неумелого метателя, полагал Тристан.
Он бросал ножи уже на протяжении трех часов и пока не промахнулся ни разу.
Теперь, стоя на самом краю утеса, принц вытер пот со лба и, держась за ветку дуба, наклонился над пропастью. Отсюда открывался вид на Таммерланд, его родной город, раскинувшийся на берегах извилистой Сиппоры, прокладывающей свой путь к дельте Кавалона на восточном побережье, где, лениво разливаясь, она впадала в море Шорохов. С того места, где стоял Тристан, были хорошо видны башни и укрепления королевского дворца, расположенного на самом возвышенном месте города. Разбросанные по всему Таммерланду рынки и скверы в это время дня кишели людьми. Тристан улыбнулся, представив себе рачительных домохозяек, пришедших со своими дочерьми купить все, что требовалось к столу, и яростно торгующихся с продавцами за каждую мелочь. Однако улыбка быстро сбежала с губ, стоило ему вспомнить о предстоящем ужине в огромном трапезном зале дворца, в обществе родителей, сестры-двойняшки и ее мужа. Принц очень любил их всех, но сегодня вечером у них явно найдется повод побранить его, а ему не особенно нравилось выслушивать нравоучительные замечания от кого бы то ни было. Пожалуй, он лучше поужинает на кухне вместе со слугами, как предпочитал делать в последнее время.
Сегодня Тристан просто-напросто сбежал со своих обязательных ежедневных занятий с магами, чтобы побыть в одиночестве в Оленьем лесу. Скорее всего, сейчас его уже разыскивают. Пустая трата времени. Эту поляну найти почти невозможно. Вздохнув, принц принялся вытаскивать ножи из ствола.
Искусством метания ножей, по крайней мере, он овладел совершенно самостоятельно. Тристан сам придумал, как сделать подходящий колчан, и сам изготовил метательные ножи. Придворным кожевеннику и кузнецу было позволено лишь помогать принцу. Черная кожаная перевязь удобно обхватывала грудь и проходила под мышками, а колчан с дюжиной метательных ножей с помощью серебряной пряжки надежно крепился к жилету сзади, за правым плечом.
Позади остались долгие часы тренировок, которые поначалу доставляли ему одни огорчения. Сначала он проходил обучение на плацу для строевых занятий, находясь в поле зрения королевских гвардейцев. Ножи один за другим летели мимо цели, и Тристан быстро осознал свою ошибку. Чтобы избежать неловких ситуаций, он стал практиковаться в лесу. И вот уже семь лет тренировался в метании ежедневно, уходя в лес после своих занятий с магами, но никто не видел, как принц бросает ножи, и не догадывался, каких успехов он достиг в этом искусстве.
Иногда для того, чтобы отточить навыки в метании, он охотился на обитателей Оленьего леса. Убить ножом крупное животное нелегко, в особенности если оно бежит, меняя направление и скрываясь за стволами деревьев и листьями кустарников. Требуется точно попасть в наиболее уязвимое место; однако теперь даже такие броски не представляли для Тристана особой сложности. Самым крупной его добычей стал олень-самец с ветвистыми рогами. Уложив его одним ножом, точно вошедшим под левое ухо животного, принц аккуратно разделал тушу и отдал куски свежего мяса людям, жившим на опушке Оленьего леса, постепенно ставшего для него вторым домом.
Однако самая опасная встреча произошла с огромным диким вепрем. В Оленьем лесу их расплодилось великое множество, и нередко можно было услышать рассказы о том, что вепрь своими ужасными раздвоенными копытами затоптал кого-нибудь из охотников или разорвал человека острыми изогнутыми клыками. Тристан наткнулся на зверя случайно, и ему не оставалось ничего другого, как убить его, хотя такой цели он перед собой и не ставил. Вепрь стоял на открытой поляне, яростно фыркая и бросая на принца свирепые взгляды. Когда ужасный зверь бросился в атаку, Тристан на мгновение замер от неожиданности. Преодолев замешательство, молодой охотник с молниеносной скоростью метнул нож, вонзившийся вепрю между глаз. Могучий зверь, пробежав еще несколько шагов, рухнул замертво всего в десяти футах от принца. Тристан оставил труп гнить в лесу, радуясь в душе удачному броску. Вряд ли у него была бы возможность совершить второй.
Все еще глядя вниз на Таммерланд и полностью погрузившись в свои воспоминания, принц не услышал, как позади него кто-то вышел из леса; а когда услышал, было уже слишком поздно. Он ощутил сильный толчок в спину и, теряя равновесие, уже готов был сорваться с края утеса в пропасть, но успел вцепиться правой рукой в ветку дуба. Тристан повис в воздухе, покачиваясь на высоте в тысячу футов над долиной. Закрыв глаза, чтобы ненароком не глянуть вниз, он попытался одолеть охвативший его страх.
Только что кто-то пытался разделаться с ним; посмотреть вниз означало позволить убийце завершить свое дело.
Левой рукой принц передвинул колчан на грудь и вцепился в ветку обеими руками. Долго так не провисишь, но хорошо хоть, что ветка старого дуба пока выдерживала его вес.
«Слава Вечности», — мысленно воскликнул он.
Осторожно, по очереди перехватывая руками, Тристан начал поворачиваться лицом в сторону нападавшего, задаваясь вопросом, хватит ли у него сил удержаться на одной руке, бросая другой нож. Он готов был без колебаний убить любого, кто окажется перед ним. А затем надо будет попытаться добраться по ветке до края утеса.
Если только ему удастся это сделать.
Наконец принц повис на левой руке и изловчился достать нож, вознося молитву, чтобы в момент броска не выпустить из руки ветку, которая сильно накренилась под его весом. Изготовившись к броску, Тристан устремил взгляд туда, где, как он ожидал, стоял убийца.
И увидел своего коня.
Озорник, серый в яблоках жеребец принца, с белой гривой и таким же хвостом, стоял на краю утеса, глядя на принца огромными черными глазами. Конь дважды ударил о землю копытом и мягко фыркнул, словно желая сказать: хватит с меня твоих глупостей, хозяин, пора возвращаться в конюшню. Еще в те времена, когда он был жеребенком, толкать Тристана в спину стало излюбленным развлечением Озорника. Вот только ему было невдомек, что на краю утеса этого делать не следовало.
Теперь, благодаря его игривости, Тристан висел на высоте тысячи футов над долиной, постепенно теряя силы. Он спрятал нож в колчан, вновь ухватился за ветку двумя руками и, извернувшись, постарался оценить прочность ветки, на которой висел. Увидев у самого основания ветви трещину, принц едва не застонал от отчаяния: невозможно было рассчитать, выдержит ли временная опора то, что он намеревался сделать. Просто дотянуться ногами до утеса не удавалось — расстояние было слишком большим. Оставалось одно — раскачавшись на ветке, в прыжке попытаться достигнуть утеса. Тристан начал медленно раскачивать тело — так, как это у него на глазах множество раз проделывали придворные акробаты; при этом от ветки начала отламываться кора, и он ощутил острую боль в ладонях. С каждым разом размах движений становился все больше, но одновременно из-под кровоточащих ладоней летели вниз все новые кусочки коры, пот сильнее заливал глаза, а силы уходили с каждым мгновением.
Трещина на ветке стала еще глубже.
«Пусть мне хватит еще двух взмахов, — взмолился принц. — Вечность, молю тебя — всего два!»
Он отпустил ветку на втором взмахе, и в то же самое мгновение та отломилась от ствола, повиснув на полосках коры. Тристан пролетел по воздуху к утесу и рухнул на него, задев головой морду удивленно попятившегося Озорника. Инерция заставила принца сделать кувырок через голову, и он больно ударился затылком о камни утеса.
Спустя несколько мгновений, оглушенный, с трудом приходя в себя, Тристан ощутил на лице что-то влажное.
Губы Озорника мягко касались щеки хозяина. Было видно, что жеребцу ужасно надоело ждать хозяина и он хочет домой. Принц сел, посмотрел на него и засмеялся, вначале еле слышно, потом все громче и громче, испытывая невероятную радость от осознания того, что все-таки уцелел. Потом Тристан представил себе вытянутые физиономии всех шести магов Синклита, получивших известие о том, что на престол возводить некого, — и расхохотался еще громче. Он хотел бы, конечно, как-нибудь избежать восхождения на трон, но… но не таким же образом! По правде говоря, ему нравилось дразнить магов, но умирать ради этого вовсе не стоило.
Принц медленно встал, надеясь, что не обнаружит у себя каких-нибудь серьезных повреждений, и, обтерев ладони травой, собрал выпавшие из колчана ножи. Вроде бы кости целы, но где-то с неделю он, скорее всего, будет чувствовать себя весьма скверно. Тристан обхватил руками морду Озорника, и конь вздрогнул от боли; его нос тоже оказался разбитым. Ну, ничего не поделаешь, получил по заслугам. Он с улыбкой обнял жеребца за шею и прошептал ему в ухо:
— Ты вел себя из рук вон плохо. Когда придем сюда в следующий раз, придется привязать тебя к дереву.
Озорник негромко заржал и ткнулся мордой в плечо хозяина.
Принц нашел взглядом висящие на ветке седло и уздечку. Оказавшись на этой поляне, он всегда снимал сбрую, отпуская коня свободно пастись. Озорник никогда не уходил далеко и был приучен возвращаться по первому свисту Тристана еще с тех пор, как был жеребенком. Прихрамывая, принц пересек полянку, снял с дерева седло и уздечку и положил их на мягкую траву. Потом поднял взгляд к небу и по положению солнца определил, что недавно перевалило за полдень.
Сняв колчан, он лег на траву, подложив седло под голову, и потянулся к седельной сумке, вытащив из нее пару морковок.
Услышав свист, жеребец тут же потрусил к Тристану, осторожно взял морковь из протянутой руки хозяина длинными ровными зубами и с явным удовольствием захрумкал ею, не спуская глаз с принца, который принялся грызть свою. Это был один из их маленьких ритуалов, и иногда Озорнику доставались обе морковки. Так и на этот раз, почувствовав, что голода он не испытывает, Тристан протянул жеребцу оставшуюся часть морковки. Тот наклонил голову и снова коснулся щеки хозяина губами, оставив на ней маленькие влажные кусочки моркови. Принц вытер лицо и негромко засмеялся — только сейчас он почувствовал, как сильно болят ребра.
— Иди, погуляй пока, — сказал он коню. — Мне, конечно, не мешает умыться, но тебе я это дело поручать не хочу.
Тристан достал из сумки еще одну морковку и, дав ее понюхать Озорнику, бросил на другой край поляны. Принц улыбнулся, увидев, как жеребец поскакал туда, задрав хвост. До него у Тристана была кобыла, которая погибла, дав жизнь Озорнику. С тех пор молодой принц и жеребенок были неразлучны. Временами казалось, что лучшего друга у Тристана и нет. После его сестры-близнеца Шайлихи и Вига, Верховного мага Синклита, конечно. Он снова улегся на траву, скользя ленивым взглядом по медленно плывущим облакам. Одно из них чем-то напоминало профиль старого мага, и принц улыбнулся.
Виг, наставник и друг. Верховный маг — это подразумевало, что в королевстве нет более опытного и могущественного. Человек, поддразнивать которого нравилось Тристану больше всего на свете. Да, Виг, без сомнения, ужасно рассердился бы на него. Но мысль о том, как выглядели бы шесть магов Синклита, увидев его беспомощно болтающимся над пропастью так незадолго до церемонии отречения, снова заставила принца рассмеяться, невзирая на испытываемую при этом боль. «Король Тристан Первый, непревзойденный мастер раскачивания на дубовых ветвях», — подумал он.
Глядя в небо, он задумался о Синклите как о едином целом. Маги — одаренные особым талантом советники короля Евтракии. Тристан по очереди представил себе их лица. Виг, Эглоф, Тритиас, Слайк, Килиус и Мааддар — именно благодаря им много лет назад была одержана победа в Войне с волшебницами. Всем им было далеко за триста; от разрушительного воздействия времени магов защищали заклинания, созданные ими во время войны. Эти заклинания, получившие название «чар времени», воздействовали только на людей с «одаренной» кровью. Использовать их разрешалось только применительно к членам Синклита и правящему королю, если он сам того захочет; даже обладающих не столь значительной силой так называемых «магов резерва» «чарам времени» не подвергали. Ничего больше об этом принцу известно не было.
Но зато он хорошо знал, что в день его тридцатилетия отец отречется от престола и станет седьмым членом Синклита. С этого момента жизнь Николаса тоже будут защищать «чары времени» — а еще обладающий удивительной магической силой драгоценный камень под названием Парагон, усиливающий и без того огромную мощь магов Синклита. И мать Тристана, королева Моргана, с печалью, но смирением умрет от старости раньше супруга, который вместе с другими членами Синклита будет жить вечно.
А он, Тристан, будет править.
Принц вздохнул. Конечно же, он любил и всех своих родных, и старых магов, пусть даже ему и нравилось подшучивать над ними. Но это не прибавляло ему желания стать королем.
После восшествия Тристана на престол Синклит первым делом попытается заставить его обзавестись супругой, в надежде на то, что в день тридцатилетия его первого сына престол перейдет к нему, а сам Тристан вслед за отцом войдет в Синклит. По окончании Войны с волшебницами Синклит избрал уважаемого всеми гражданина, обладающего «одаренной» кровью, и провозгласил его первым королем Евтракии. Дальше все пошло по накатанной колее. По традиции, если правящий король не имел сыновей, Синклит выбирал монарха из числа достойных граждан с «одаренной» кровью. Так продолжалось более трехсот лет, и в стране царили мир и процветание. Королю, отрекшемуся от престола, предоставлялась возможность войти в Синклит, овладеть искусством магии и воспользоваться заклинанием «чар времени». Однако никто из прежних монархов такого желания не выказал, предпочитая, как и положено, умереть от старости.
Таким образом, решение отца Тристана создавало прецедент. Но мало того — Николас пока был первым и единственным королем, который заранее заявил, что сын, когда придет его время оставить престол, тоже станет членом Синклита. И хотя принц много раз требовал объяснений по поводу такого решения и даже возражал против него, ответы и Синклита, и его отца не отличались разнообразием: в один голос они твердили, что это совершенно необходимо и не подлежит обсуждению. В конце концов Тристан прекратил расспросы и угрюмо смирился со своей судьбой.
Взгляд принца продолжал скользить по небу, а мысли обратились от дел государственных к куда более занимавшим его делам сердечным. Жены у него нет, это так — тут он напомнил себе, что скоро ему придется говорить «королевы», — но женщин в его жизни было немало. Он вздохнул. Пожалуй, даже слишком много, как считали его родители. Даже сестра Шайлиха, самый стойкий его защитник в том, что касалось обращенных к Тристану упреков в пренебрежении обязанностями принца и будущего короля, в последнее время начала укорять его за бесконечные романтические приключения.
Но принц всегда был снисходителен к дамам, надеявшимся завоевать его сердце. В королевстве было полно женщин, которые, принимая во внимание его положение и приятную внешность, страстно желали хотя бы попытаться сделать это. Иногда, во время приемов во дворце, он не мог решить, чем они хлопали быстрее — своими ресницами или веерами, которыми овевали лицо, пытаясь остудить пылающие щеки. В результате, ко все возрастающей досаде родителей и Синклита, многие, очень многие из этих дам оказывались у него в постели.
Но влюблен Тристан не был ни разу.
Ни одна из женщин, с которыми принц до сих пор встречался, не вызвала у него желания иметь с ней ничего, кроме короткого романа. И притом он вовсе не был холоден или невнимателен. Обращался с ними ласково и при расставании неизменно проявлял благородство. Такова была его натура. Тристан подложил ладони под голову и устроился поудобнее, провожая взглядом плывущие по небу кучевые облака, в особенности одно из них, особенно причудливой формы. И, в очередной раз вздохнув, подумал: хорошо, что, по крайней мере, до сих пор обходилось без скандалов, связанных с беременностью его бывших пассий.
Перевернув чашу вверх дном и поддерживая ее кончиками пальцев, Виг закрыл глаза и воздел руку к небу. Последовало долгое, безмолвное ожидание; что-то подсказывало капитану, что сейчас нельзя ни двигаться, ни говорить. Озаряемый призрачным светом трех красных лун, был прекрасно виден маленький ялик с желтым огоньком на борту.
Внезапно маг поднял чашу еще выше. В тот же момент океан под яликом тоже принял форму перевернутой чаши и маленькое суденышко волшебниц стремительно вознеслось над его поверхностью, вздымаемое гигантским столбом воды. Капитан не успел в изумлении разинуть рот, как старик слегка наклонил край голубой чаши. Огромная «чаша» далеко в море тут же повторила это движение, ялик вместе с гигантским водопадом заскользил вниз и устремился на восток, отброшенный от галеона по крайней мере на целую лигу.
На таком расстоянии свет фонаря ялика различить было уже невозможно.
Виг смежил веки, поднялся на цыпочки и рывками начал опускать чашу. Потом он неожиданно швырнул ее на палубу, и прозрачный сосуд разбился вдребезги. Капитан, все еще стоящий с открытым ртом, увидел, как осколки стекла слабо замерцали голубым светом, и почувствовал странный аромат, напоминающий смешанный запах имбиря и лилий. Внезапно куски стекла взметнулись вверх, закручиваясь сверкающим голубым вихрем, и бесследно растворились в ночи.
Маг открыл глаза и устало прислонился к поручню.
Капитан утер со лба испарину, чувствуя, как у него предательски подрагивают колени.
— Очень скоро волшебниц отнесет еще на двадцать лиг к востоку, — произнес старик, — Я разбил чашу для того, чтобы обеспечить необратимость содеянного. Теперь им придется распрощаться с мыслью о возвращении к нашим берегам.
И Виг молча вознес молитву за все грядущие поколения своих соотечественников, в глубине души сильно сомневаясь, однако, что она сможет обеспечить им мирную жизнь и спокойствие.
Он посмотрел в сторону далекой родины, снова окинул взглядом корабль и склонил голову, отдаваясь на милость судьбы.
Галеон медленно продвигался к западу, а капитан стоял и размышлял об удивительном даре магов, свидетелем одного из проявлений которого он только что стал. Он знал, что вряд ли когда-нибудь сможет забыть увиденное.
«Слой мысли, слой дела», — пробормотал он себе под нос, качая головой.
Слой мысли, слой дела.
Рассвет разгорался над маленьким судном, легко подпрыгивающим на волнах под чистым, пронизанным солнечным светом небом. Развязанные мешки с едой и водой — их содержимое отчасти высыпалось на палубу — мягко перекатывались по ней от борта к борту.
Первой открыла глаза предводительница. Откинув назад рассыпавшиеся по лицу и груди волосы, она попыталась встать, но тут же, рассердившись на себя за забывчивость, вспомнила, что привязана к мачте. Когда маг начал отгонять их ялик на восток, женщины, как смогли, прикрепили друг друга к палубе. Освободившись от пут, предводительница села. Замысел старика стал ясен ей во всей своей полноте сразу же, как только сестры открыли первый мешок, еще до того, как поднялась гигантская волна. Бесцельно скользя взглядом по пустому горизонту, она предалась размышлениям.
«Грязный подонок.
Я доживу до того дня, когда своими глазами увижу, как ты корчишься в смертных судорогах. Когда-нибудь ты заплатишь за все. Все вы заплатите, включая младенцев мужского пола, которых успеете наплодить».
Она разбудила сестер, плеснув им в лица морской воды. Кашляя и щурясь от солнца, женщины развязали друг друга и в безмолвной тревоге подняли на свою предводительницу угрюмые взоры.
Заслонившись ладонью от яркого света, она определила положение солнца на утреннем небе. Повела рукой над пустым океаном и хрипло сказала:
— Ставьте парус. Мы будем держать курс на восток. Сестры беспрекословно выполнили ее приказание, и маленькое суденышко заскользило по водной глади. Все женщины инстинктивно понимали, что другого пути нет, это было их единственным шансом выжить.
Красавица с миндалевидными глазами и шелковистыми черными волосами подняла на предводительницу встревоженный взгляд. Та в ответ ласково потрепала ее по щеке.
— Даже если мы погибнем, сестра моя, — произнесла волшебница, и ее карие глаза сверкнули безумным блеском, — помни, что есть та, которая во имя нашего дела осталась на родине совсем одна, — в последний раз женщина посмотрела на запад, в сторону утраченной родины, скользя взглядом по бесконечной линии горизонта, где бирюзовое небо сливалось воедино с тоже голубым, но более темного оттенка, морем. — По крайней мере одна из нас находится там.
Она наклонилась и взяла в руки весло.
Часть 1
КОРОЛЕВСТВО ЕВТРАКИЯ, 327 лет спустя
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Первым человеком, сумевшим прочитать Манускрипт, станет дочь одного из тех, кто одержит победу. Впоследствии она перейдет на сторону врага. Ее отец, удалившись от мира, проведет свою жизнь в изгнании. Шестеро, владеющих искусством магии, во главе с одним из них, в течение трехсот двадцати семи лет будут помогать в мире и спокойствии править страной тому, кто станет носить Камень. Потомок одного из носителей Камня окажется Избранным, но перед ним явится другой.
Лазурный свет, сопровождающий рождение Избранных, послужит свидетельством особого качества их крови.
Раздел Манускрипта, посвященный направлению магии Закона, глава первая, стр. 478
«Клянусь действовать и даже мыслить только в соответствии со своими принципами: материальные блага — ничто, если речь идет о чести и долге. Клянусь защищать Парагон, чего бы это ни стоило. Клянусь поднимать руку на человеческую жизнь только в целях самозащиты и лишь после того, как предупрежу противника. Клянусь всегда править с мудростью и состраданием».
Слова клятвы снова и сова вертелись в голове, словно надоедливый детский стишок, о чем бы он ни думал, и избавиться от них не было никакой возможности. Отчасти именно по этой причине сегодня утром он пришел сюда, на свое любимое место.
Чтобы побыть одному в Оленьем лесу.
Заученным движением он выхватил из колчана, висящего за правым плечом, еще один метательный нож и бросил его, описав рукой плавный полукруг. Вращаясь, нож стремительно полетел к мишени, вырезанной на стволе огромного старого дуба. Глядя на нож, ушедший глубоко в толщу дерева, Тристан без ложной скромности подумал, что столь точное попадание в цель было предрешено.
Он занимался этим все утро. Правая рука уже одеревенела, лицо блестело от пота, а сам он был весь с головы до ног покрыт грязью.
Тристан откинул со лба черную прядь и провел рукой по длинным волосам, свободно спадающим на спину. Оглядел себя и только сейчас понял, до какой степени перепачкался. На нем была та же одежда, что и всегда, когда он уходил в лес: черные кожаные сапоги до колен, штаны и черный жилет, зашнурованный на голой груди. Жилет не стеснял свободу движений, что было весьма важно при метании ножа.
«Клянусь действовать и даже мыслить только в соответствии со своими принципами: материальные блага — ничто…»
Он проводил взглядом очередной брошенный нож, вонзившийся в дерево рядом с остальными.
Принц Тристан Первый из дома Голландов, законный наследник своего отца, короля Евтракии Николаса Первого, в полном одиночестве отрабатывал на лесной поляне навыки метания ножей и размышлял о том, что сулит ему будущее. В тридцать лет он станет королем Евтракии, сменив на троне своего отца, который отречется от престола. Так всегда происходило в тридцатый день рождения первого королевского сына, и это правило неукоснительно соблюдалась в Евтракии с тех пор, как закончилась Война с волшебницами. Теперь в стране больше не было волшебниц, с которыми приходилось сражаться, и уже более трех веков царили мир и благоденствие — в немалой степени благодаря тому, что правящему монарху неустанно помогал Синклит магов.
Но было бы неверно сказать, что Тристан с нетерпением ожидал наступления своего тридцатого дня рождения.
Он не желал быть королем.
Он не хотел, чтобы всю оставшуюся жизнь его опекали и наставляли маги. Истинные чувства принца упорно противились этому, словно подтверждая слова клятвы, произносимой во время церемонии восшествия на престол. После этого ему не останется ничего другого, как следовать по стопам отца до той поры, пока его старшему сыну не исполнится тридцать лет. Тристан вздохнул. У него пока не было сына.
У него пока не было и жены.
Еще один нож, просвистев в воздухе, вонзился в старое, шишковатое дерево бок о бок со своими собратьями.
Тяжело дыша, принц потянулся через плечо за следующим, но обнаружил, что укрепленный за спиной колчан для метательных ножей пуст. Он направился к дубу, чтобы вытащить торчащие из его ствола лезвия. Это старое дерево было выбрано им по той причине, что росло на самом краю отвесного скалистого утеса, раскинув свои ветви над долиной, — если бросающий промахнется, нож улетит в пропасть и будет утерян навсегда. Справедливое наказание для неумелого метателя, полагал Тристан.
Он бросал ножи уже на протяжении трех часов и пока не промахнулся ни разу.
Теперь, стоя на самом краю утеса, принц вытер пот со лба и, держась за ветку дуба, наклонился над пропастью. Отсюда открывался вид на Таммерланд, его родной город, раскинувшийся на берегах извилистой Сиппоры, прокладывающей свой путь к дельте Кавалона на восточном побережье, где, лениво разливаясь, она впадала в море Шорохов. С того места, где стоял Тристан, были хорошо видны башни и укрепления королевского дворца, расположенного на самом возвышенном месте города. Разбросанные по всему Таммерланду рынки и скверы в это время дня кишели людьми. Тристан улыбнулся, представив себе рачительных домохозяек, пришедших со своими дочерьми купить все, что требовалось к столу, и яростно торгующихся с продавцами за каждую мелочь. Однако улыбка быстро сбежала с губ, стоило ему вспомнить о предстоящем ужине в огромном трапезном зале дворца, в обществе родителей, сестры-двойняшки и ее мужа. Принц очень любил их всех, но сегодня вечером у них явно найдется повод побранить его, а ему не особенно нравилось выслушивать нравоучительные замечания от кого бы то ни было. Пожалуй, он лучше поужинает на кухне вместе со слугами, как предпочитал делать в последнее время.
Сегодня Тристан просто-напросто сбежал со своих обязательных ежедневных занятий с магами, чтобы побыть в одиночестве в Оленьем лесу. Скорее всего, сейчас его уже разыскивают. Пустая трата времени. Эту поляну найти почти невозможно. Вздохнув, принц принялся вытаскивать ножи из ствола.
Искусством метания ножей, по крайней мере, он овладел совершенно самостоятельно. Тристан сам придумал, как сделать подходящий колчан, и сам изготовил метательные ножи. Придворным кожевеннику и кузнецу было позволено лишь помогать принцу. Черная кожаная перевязь удобно обхватывала грудь и проходила под мышками, а колчан с дюжиной метательных ножей с помощью серебряной пряжки надежно крепился к жилету сзади, за правым плечом.
Позади остались долгие часы тренировок, которые поначалу доставляли ему одни огорчения. Сначала он проходил обучение на плацу для строевых занятий, находясь в поле зрения королевских гвардейцев. Ножи один за другим летели мимо цели, и Тристан быстро осознал свою ошибку. Чтобы избежать неловких ситуаций, он стал практиковаться в лесу. И вот уже семь лет тренировался в метании ежедневно, уходя в лес после своих занятий с магами, но никто не видел, как принц бросает ножи, и не догадывался, каких успехов он достиг в этом искусстве.
Иногда для того, чтобы отточить навыки в метании, он охотился на обитателей Оленьего леса. Убить ножом крупное животное нелегко, в особенности если оно бежит, меняя направление и скрываясь за стволами деревьев и листьями кустарников. Требуется точно попасть в наиболее уязвимое место; однако теперь даже такие броски не представляли для Тристана особой сложности. Самым крупной его добычей стал олень-самец с ветвистыми рогами. Уложив его одним ножом, точно вошедшим под левое ухо животного, принц аккуратно разделал тушу и отдал куски свежего мяса людям, жившим на опушке Оленьего леса, постепенно ставшего для него вторым домом.
Однако самая опасная встреча произошла с огромным диким вепрем. В Оленьем лесу их расплодилось великое множество, и нередко можно было услышать рассказы о том, что вепрь своими ужасными раздвоенными копытами затоптал кого-нибудь из охотников или разорвал человека острыми изогнутыми клыками. Тристан наткнулся на зверя случайно, и ему не оставалось ничего другого, как убить его, хотя такой цели он перед собой и не ставил. Вепрь стоял на открытой поляне, яростно фыркая и бросая на принца свирепые взгляды. Когда ужасный зверь бросился в атаку, Тристан на мгновение замер от неожиданности. Преодолев замешательство, молодой охотник с молниеносной скоростью метнул нож, вонзившийся вепрю между глаз. Могучий зверь, пробежав еще несколько шагов, рухнул замертво всего в десяти футах от принца. Тристан оставил труп гнить в лесу, радуясь в душе удачному броску. Вряд ли у него была бы возможность совершить второй.
Все еще глядя вниз на Таммерланд и полностью погрузившись в свои воспоминания, принц не услышал, как позади него кто-то вышел из леса; а когда услышал, было уже слишком поздно. Он ощутил сильный толчок в спину и, теряя равновесие, уже готов был сорваться с края утеса в пропасть, но успел вцепиться правой рукой в ветку дуба. Тристан повис в воздухе, покачиваясь на высоте в тысячу футов над долиной. Закрыв глаза, чтобы ненароком не глянуть вниз, он попытался одолеть охвативший его страх.
Только что кто-то пытался разделаться с ним; посмотреть вниз означало позволить убийце завершить свое дело.
Левой рукой принц передвинул колчан на грудь и вцепился в ветку обеими руками. Долго так не провисишь, но хорошо хоть, что ветка старого дуба пока выдерживала его вес.
«Слава Вечности», — мысленно воскликнул он.
Осторожно, по очереди перехватывая руками, Тристан начал поворачиваться лицом в сторону нападавшего, задаваясь вопросом, хватит ли у него сил удержаться на одной руке, бросая другой нож. Он готов был без колебаний убить любого, кто окажется перед ним. А затем надо будет попытаться добраться по ветке до края утеса.
Если только ему удастся это сделать.
Наконец принц повис на левой руке и изловчился достать нож, вознося молитву, чтобы в момент броска не выпустить из руки ветку, которая сильно накренилась под его весом. Изготовившись к броску, Тристан устремил взгляд туда, где, как он ожидал, стоял убийца.
И увидел своего коня.
Озорник, серый в яблоках жеребец принца, с белой гривой и таким же хвостом, стоял на краю утеса, глядя на принца огромными черными глазами. Конь дважды ударил о землю копытом и мягко фыркнул, словно желая сказать: хватит с меня твоих глупостей, хозяин, пора возвращаться в конюшню. Еще в те времена, когда он был жеребенком, толкать Тристана в спину стало излюбленным развлечением Озорника. Вот только ему было невдомек, что на краю утеса этого делать не следовало.
Теперь, благодаря его игривости, Тристан висел на высоте тысячи футов над долиной, постепенно теряя силы. Он спрятал нож в колчан, вновь ухватился за ветку двумя руками и, извернувшись, постарался оценить прочность ветки, на которой висел. Увидев у самого основания ветви трещину, принц едва не застонал от отчаяния: невозможно было рассчитать, выдержит ли временная опора то, что он намеревался сделать. Просто дотянуться ногами до утеса не удавалось — расстояние было слишком большим. Оставалось одно — раскачавшись на ветке, в прыжке попытаться достигнуть утеса. Тристан начал медленно раскачивать тело — так, как это у него на глазах множество раз проделывали придворные акробаты; при этом от ветки начала отламываться кора, и он ощутил острую боль в ладонях. С каждым разом размах движений становился все больше, но одновременно из-под кровоточащих ладоней летели вниз все новые кусочки коры, пот сильнее заливал глаза, а силы уходили с каждым мгновением.
Трещина на ветке стала еще глубже.
«Пусть мне хватит еще двух взмахов, — взмолился принц. — Вечность, молю тебя — всего два!»
Он отпустил ветку на втором взмахе, и в то же самое мгновение та отломилась от ствола, повиснув на полосках коры. Тристан пролетел по воздуху к утесу и рухнул на него, задев головой морду удивленно попятившегося Озорника. Инерция заставила принца сделать кувырок через голову, и он больно ударился затылком о камни утеса.
Спустя несколько мгновений, оглушенный, с трудом приходя в себя, Тристан ощутил на лице что-то влажное.
Губы Озорника мягко касались щеки хозяина. Было видно, что жеребцу ужасно надоело ждать хозяина и он хочет домой. Принц сел, посмотрел на него и засмеялся, вначале еле слышно, потом все громче и громче, испытывая невероятную радость от осознания того, что все-таки уцелел. Потом Тристан представил себе вытянутые физиономии всех шести магов Синклита, получивших известие о том, что на престол возводить некого, — и расхохотался еще громче. Он хотел бы, конечно, как-нибудь избежать восхождения на трон, но… но не таким же образом! По правде говоря, ему нравилось дразнить магов, но умирать ради этого вовсе не стоило.
Принц медленно встал, надеясь, что не обнаружит у себя каких-нибудь серьезных повреждений, и, обтерев ладони травой, собрал выпавшие из колчана ножи. Вроде бы кости целы, но где-то с неделю он, скорее всего, будет чувствовать себя весьма скверно. Тристан обхватил руками морду Озорника, и конь вздрогнул от боли; его нос тоже оказался разбитым. Ну, ничего не поделаешь, получил по заслугам. Он с улыбкой обнял жеребца за шею и прошептал ему в ухо:
— Ты вел себя из рук вон плохо. Когда придем сюда в следующий раз, придется привязать тебя к дереву.
Озорник негромко заржал и ткнулся мордой в плечо хозяина.
Принц нашел взглядом висящие на ветке седло и уздечку. Оказавшись на этой поляне, он всегда снимал сбрую, отпуская коня свободно пастись. Озорник никогда не уходил далеко и был приучен возвращаться по первому свисту Тристана еще с тех пор, как был жеребенком. Прихрамывая, принц пересек полянку, снял с дерева седло и уздечку и положил их на мягкую траву. Потом поднял взгляд к небу и по положению солнца определил, что недавно перевалило за полдень.
Сняв колчан, он лег на траву, подложив седло под голову, и потянулся к седельной сумке, вытащив из нее пару морковок.
Услышав свист, жеребец тут же потрусил к Тристану, осторожно взял морковь из протянутой руки хозяина длинными ровными зубами и с явным удовольствием захрумкал ею, не спуская глаз с принца, который принялся грызть свою. Это был один из их маленьких ритуалов, и иногда Озорнику доставались обе морковки. Так и на этот раз, почувствовав, что голода он не испытывает, Тристан протянул жеребцу оставшуюся часть морковки. Тот наклонил голову и снова коснулся щеки хозяина губами, оставив на ней маленькие влажные кусочки моркови. Принц вытер лицо и негромко засмеялся — только сейчас он почувствовал, как сильно болят ребра.
— Иди, погуляй пока, — сказал он коню. — Мне, конечно, не мешает умыться, но тебе я это дело поручать не хочу.
Тристан достал из сумки еще одну морковку и, дав ее понюхать Озорнику, бросил на другой край поляны. Принц улыбнулся, увидев, как жеребец поскакал туда, задрав хвост. До него у Тристана была кобыла, которая погибла, дав жизнь Озорнику. С тех пор молодой принц и жеребенок были неразлучны. Временами казалось, что лучшего друга у Тристана и нет. После его сестры-близнеца Шайлихи и Вига, Верховного мага Синклита, конечно. Он снова улегся на траву, скользя ленивым взглядом по медленно плывущим облакам. Одно из них чем-то напоминало профиль старого мага, и принц улыбнулся.
Виг, наставник и друг. Верховный маг — это подразумевало, что в королевстве нет более опытного и могущественного. Человек, поддразнивать которого нравилось Тристану больше всего на свете. Да, Виг, без сомнения, ужасно рассердился бы на него. Но мысль о том, как выглядели бы шесть магов Синклита, увидев его беспомощно болтающимся над пропастью так незадолго до церемонии отречения, снова заставила принца рассмеяться, невзирая на испытываемую при этом боль. «Король Тристан Первый, непревзойденный мастер раскачивания на дубовых ветвях», — подумал он.
Глядя в небо, он задумался о Синклите как о едином целом. Маги — одаренные особым талантом советники короля Евтракии. Тристан по очереди представил себе их лица. Виг, Эглоф, Тритиас, Слайк, Килиус и Мааддар — именно благодаря им много лет назад была одержана победа в Войне с волшебницами. Всем им было далеко за триста; от разрушительного воздействия времени магов защищали заклинания, созданные ими во время войны. Эти заклинания, получившие название «чар времени», воздействовали только на людей с «одаренной» кровью. Использовать их разрешалось только применительно к членам Синклита и правящему королю, если он сам того захочет; даже обладающих не столь значительной силой так называемых «магов резерва» «чарам времени» не подвергали. Ничего больше об этом принцу известно не было.
Но зато он хорошо знал, что в день его тридцатилетия отец отречется от престола и станет седьмым членом Синклита. С этого момента жизнь Николаса тоже будут защищать «чары времени» — а еще обладающий удивительной магической силой драгоценный камень под названием Парагон, усиливающий и без того огромную мощь магов Синклита. И мать Тристана, королева Моргана, с печалью, но смирением умрет от старости раньше супруга, который вместе с другими членами Синклита будет жить вечно.
А он, Тристан, будет править.
Принц вздохнул. Конечно же, он любил и всех своих родных, и старых магов, пусть даже ему и нравилось подшучивать над ними. Но это не прибавляло ему желания стать королем.
После восшествия Тристана на престол Синклит первым делом попытается заставить его обзавестись супругой, в надежде на то, что в день тридцатилетия его первого сына престол перейдет к нему, а сам Тристан вслед за отцом войдет в Синклит. По окончании Войны с волшебницами Синклит избрал уважаемого всеми гражданина, обладающего «одаренной» кровью, и провозгласил его первым королем Евтракии. Дальше все пошло по накатанной колее. По традиции, если правящий король не имел сыновей, Синклит выбирал монарха из числа достойных граждан с «одаренной» кровью. Так продолжалось более трехсот лет, и в стране царили мир и процветание. Королю, отрекшемуся от престола, предоставлялась возможность войти в Синклит, овладеть искусством магии и воспользоваться заклинанием «чар времени». Однако никто из прежних монархов такого желания не выказал, предпочитая, как и положено, умереть от старости.
Таким образом, решение отца Тристана создавало прецедент. Но мало того — Николас пока был первым и единственным королем, который заранее заявил, что сын, когда придет его время оставить престол, тоже станет членом Синклита. И хотя принц много раз требовал объяснений по поводу такого решения и даже возражал против него, ответы и Синклита, и его отца не отличались разнообразием: в один голос они твердили, что это совершенно необходимо и не подлежит обсуждению. В конце концов Тристан прекратил расспросы и угрюмо смирился со своей судьбой.
Взгляд принца продолжал скользить по небу, а мысли обратились от дел государственных к куда более занимавшим его делам сердечным. Жены у него нет, это так — тут он напомнил себе, что скоро ему придется говорить «королевы», — но женщин в его жизни было немало. Он вздохнул. Пожалуй, даже слишком много, как считали его родители. Даже сестра Шайлиха, самый стойкий его защитник в том, что касалось обращенных к Тристану упреков в пренебрежении обязанностями принца и будущего короля, в последнее время начала укорять его за бесконечные романтические приключения.
Но принц всегда был снисходителен к дамам, надеявшимся завоевать его сердце. В королевстве было полно женщин, которые, принимая во внимание его положение и приятную внешность, страстно желали хотя бы попытаться сделать это. Иногда, во время приемов во дворце, он не мог решить, чем они хлопали быстрее — своими ресницами или веерами, которыми овевали лицо, пытаясь остудить пылающие щеки. В результате, ко все возрастающей досаде родителей и Синклита, многие, очень многие из этих дам оказывались у него в постели.
Но влюблен Тристан не был ни разу.
Ни одна из женщин, с которыми принц до сих пор встречался, не вызвала у него желания иметь с ней ничего, кроме короткого романа. И притом он вовсе не был холоден или невнимателен. Обращался с ними ласково и при расставании неизменно проявлял благородство. Такова была его натура. Тристан подложил ладони под голову и устроился поудобнее, провожая взглядом плывущие по небу кучевые облака, в особенности одно из них, особенно причудливой формы. И, в очередной раз вздохнув, подумал: хорошо, что, по крайней мере, до сих пор обходилось без скандалов, связанных с беременностью его бывших пассий.