Страница:
Ее Кита…
Жив ли он? Кромвель, правда, уверял, что герцог жив, но Дини не верила ни единому его слову. Она прикрыла глаза и попыталась представить Кита в тот момент, когда их разлучали. Палач тащил его из дортуара за ноги, и голова Кита безвольно билась о каменные плиты пола. Пока его выносили, Кит не издал ни одного звука. Лужа крови у кровати Дини осталась единственным свидетельством злодеяния.
Придворные в кавалькаде тем временем живо обсуждали события, связанные с королевой Анной. Ее оставили в Хемптон-Корте, и она на прощание махала платочком удалявшимся всадникам, высунувшись из бойницы башни. Поначалу она было храбро двинулась вслед за двором, но, не успев доехать и до подъемного моста, униженная, вынуждена была вернуться под конвоем Томаса Говарда, герцога Норфолка.
Бедный Кит!
Он сражался за нее, в буквальном смысле он прорубил себе дорогу к дверям ее спальни. А ведь сколько осталось незавершенных дел! Сколько невысказанных слов! Он даже не узнал, какой размер обуви она носит. Не узнал, что у нее аллергия на крабов. И о нем, о Ките, она ничего не знает. Когда, к примеру, его день рождения? Сколько ему лет? Какой цвет ему нравится – синий или зеленый? На кого похожа его мать?
Ее лошадь снова сбилась с ритма – на этот раз из-за того, что тяжелая, заляпанная грязью попона запуталась у животного между ног.
Ах, Дини, Дини! Ты продала душу Кромвелю. Ты согласилась на все его требования, чтобы спасти жизнь Кита. Ты согласилась стать любовницей короля, а может быть – в будущем, – и королевой Англии. И все ради того, чтобы Кромвель сохранил свое положение самого доверенного королевского советника. Ты должна ни словом, ни делом не напоминать ему о Ките, должна следовать всякому совету Кромвеля, так, чтобы у министра не возникло и тени сомнения в твоем послушании.
А может, просто соскользнуть с высокого седла прямо под ноги десяткам возбужденных лошадей? Уж лучше смерть, чем сомнительное покровительство Кромвеля. Но если она умрет, кто, скажите, поможет Киту? Ведь на этом свете им не придется больше увидеться. Нет уж, лучше призрачная надежда, чем небытие.
Глубоко вздохнув, Дини оглянулась – в душе почему-то теплилась странная, сумасшедшая надежда, что вдруг она увидит скачущего по полю Кита со спутанными ветром волосами в развевающемся плаще. Конечно же, она увидела не его, а лишь кучку расфранченных придворных, весело болтающих и швыряющих мелкие монеты оборванным крестьянам, выстроившимся по такому случаю вдоль дороги. Ах, Кит, Кит…
Заботятся ли о нем? Двор с легкостью поверил байке, сочиненной Кромвелем, – дескать, герцог Гамильтон был поражен внезапным приступом неизвестной болезни. Странная история, если подумать, но ни придворные, ни занятый своими прихотями король не дали себе труда в ней усомниться. Такая версия исчезновения герцога всех устраивала – тем более что его кузина Дини подтвердила слова графа Эссекса. Таким образом, Кит был оставлен в Хемптон-Корте вместе с нелюбимой королевой Анной под присмотром слуг и лекарей из ее штата. Генрих VIII с приближенными отбыли в Ричмонд на королевской барке, все прочие – верхом.
Дини нигде не видела Кромвеля, но в ее помыслах он был везде – скрывался за каждым кустом, зловеще ухмылялся из темноты. Да, в прошлую ночь он победил, расположившись в ее спальне, как в собственных покоях. Когда Кита утащили, Дини осталась одна, и столь отчаянного одиночества ей еще не приходилось испытывать.
– Вот так, мистрис Дини, – холодно произнес Кромвель. Он щелкнул пальцами и указал вбежавшему пажу на лужу крови у ее кровати, которую тот моментально вытер и присыпал опилками. Кромвель говорил еще что-то, но Дини была не в состоянии воспринимать его речь – она с ужасом наблюдала за пажом, вытиравшим с пола кровь Кита.
Паж вышел, и Дини невидящими глазами посмотрела на Кромвеля.
– Таким образом, – закончил свою мысль Кромвель, выдержав паузу, – у вас в душе останется чувство удовлетворения от того, что вы спасли жизнь герцогу Гамильтону. – При этом Кромвель перевел дух, словно добрый дядюшка, увещевающий нерадивую племянницу. – Чтобы между нами не возникло недопонимания, я готов повторить: делайте, что вам прикажут. Когда король соизволит вас пожелать, вы обязаны это ему позволить. Так или иначе, вы будете принадлежать Генриху. И выбор у вас, признаться, не велик: либо вы станете мне противодействовать – тогда смерть Гамильтона только вопрос времени, либо будете поступать в соответствии с моими советами, то есть делать то, что я вам прикажу. К примеру, не навязывайтесь Генриху со своими услугами. Не поддавайтесь ему слишком легко – пусть король знает, что вами не слишком просто завладеть. Дайте ему почувствовать себя завоевателем. Разумеется, вы станете его фавориткой, а со временем – кто знает? – и королевой. Помните об одном: все это время превозносите перед Генрихом мои достоинства. Если вы обеспечите мне королевские милости, мы оба выиграем. Но стоит вам проявить упрямство или сделать какую-нибудь глупость – герцог Гамильтон умрет в мучениях. Ваша кара тоже не заставит себя долго ждать: стоит вам попытаться затеять со мной игру, как вам предъявят обвинение в ереси. Карой за непослушание является смерть.
Дини попыталась вспомнить, что она отвечала Кромвелю, но так и не смогла. В сущности, какая разница? Ведь она согласилась действовать по его приказу? Да, у нее не было выбора.
Граф Эссекс добавил кое-что еще: в случае, если она проговорится о случившемся королю или последний узнает о происшедшем из какой-нибудь дворцовой сплетни, герцог Гамильтон будет убит. Тут Кромвель зябко поежился и спрятал ладони в меховые рукава своей суконной накидки.
– Согласитесь, – сказал он, – все уже поверили, что герцог болен, поэтому его внезапная смерть никого не удивит. Король, разумеется, будет огорчен, но скоро изберет себе нового фаворита из молодых дворян, чтобы было с кем потолковать об ушедших днях молодости.
В отдалении Дини заметила герольдов, которые возглавляли кавалькаду. Они прокладывали путь кортежу и предупреждали всех и вся – от Хемптона до Ричмонда – о скором прибытии его величества. Затем следовала другая группа придворных – пэры со своими родственниками, которые и в дороге постоянно подкреплялись жареным мясом и густым красным вином, громко смеялись и болтали. Замыкали кортеж всевозможные повозки и экипажи, нагруженные провизией и кухонной утварью, которые двигались в сопровождении пажей и слуг.
А где-то далеко позади в Хемптон-Корте, в обществе королевы Анны и ее двора, состоящего преимущественно из иностранцев, остался раненый Кит. Ну и конечно, там было с полдюжины клевретов Кромвеля, готовых в любой момент «убедить» герцога в правоте своего хозяина.
Дини снова стерла крошечные капельки пота с верхней губы. Когда Кэтрин предложила ей глотнуть из бурдюка, наполненного вином, отказалась – Дини знала, что не может ни есть, ни пить. Однако вместо того, чтобы пожаловаться Кэтрин на терзавшие ее страхи, она одарила девушку ослепительной улыбкой.
Ничего не поделаешь, приходилось выполнять инструкции Кромвеля.
Вонь стояла непереносимая: запахи немытых тел, жира, и специй перемешались самым причудливым образом.
У него на лбу лежала ладонь, добрая и мягкая. Где-то в глубине сознания зародилась мысль о Дини. Но что же случилось? Он с легкостью мог представить себе ее лицо, блестящие глаза и красную отметину на шее, на том самом месте, где ее сжала грубая рука Кромвеля.
Ну почему он не взял с собой никого из своих людей? Как можно было в одиночку противостоять Кромвелю?
С другой стороны, он, конечно же, не знал планов графа Эссекса – не мог знать, что Кромвель решится идти ва-банк. Прошло больше двадцати минут после ухода Дини, когда Кит наконец понял: если они хотят быть вместе, необходимо бежать из Англии. Теперь ясно, что он опоздал. Король положил на Дини глаз, а когда его величество проявлял подобное внимание к женщине, остановить его не мог никто. Как-никак Генрих порвал с римской церковью именно из-за женщины. Да, они могли бы бежать в Кале или Мадрид, но эта мысль пришла ему слишком поздно.
Куда подевалась Дини? Кит постарался умерить свою ярость, чтобы взглянуть на события непредвзято. Конечно же, он действовал глупо. А ведь с тех самых пор, как Гамильтон оказался при дворе, он старался не допустить даже малейшей ошибки. Каждое слово, которое он произносил, каждый его поступок тщательнейшим образом выверялись. В любое время дня и ночи он был настороже. Даже с женщинами – особенно с ними – вел себя чрезвычайно осторожно, стараясь предугадать последствия каждой романтической встречи, каждого выпитого им в присутствии дамы кубка вина.
Кит услышал стон и спросил себя, уж не он ли сам издал этот вопль, полный боли и отчаяния. Он попытался было поднять голову, но его остановила боль – пронизывающая, парализующая, очень сильная.
Нежная и мягкая ладонь по-прежнему лежала у него на лбу. Но это не могла быть рука Дини. Эта ладонь была больше. У Дини ладошки маленькие, узкие…
…Ему показалось, что он растворился в необозримом пространстве. Он летел и мог видеть, что происходит внизу. Внизу проносились фермы и каменные ограды, одинокие спутанные лошади и пасущиеся на лугах стада. Обыкновенный английский деревенский пейзаж, простой и мирный.
Затем он увидел стальные рельсы и пыхтящий локомотив. Там, вверху, где он находился, он слышал только шум двигателя собственного самолета да свист ветра. Крошечный паровозик с вагончиками, напоминавший детскую игрушку, увозил английских детей прочь от ужасов войны. Всех этих мальчиков и девочек, которых война заставила покинуть своих папочек и мамочек. Затем на горизонте появилось облако смога над Лондоном, а чуточку позже – купол собора Святого Петра. Вот Биг Бен с часами, и снова – поля, поля. Но если он мог видеть все это – точно так же это видел враг.
Постоянные тренировки. Их готовили к одной-единственной миссии – не позволить противнику зайти за покупками в магазин Хэррода; все его приятели из Королевских воздушных сил очень против этого возражали. Они также не хотели, чтобы герр Гиммлер посетил премьеру в Лондонском театре. Они смеялись, болтали и делили между собой немногочисленные сигареты, ценившиеся на вес золота. Им также сообщили, как вернуться домой и как снова подготовить свой самолет к вылету. Последнее, впрочем, было чистой формальностью, рассчитанной на новичков – на тех юнцов, у которых хватало наивности думать, что у них есть шанс вернуться живыми. Все они видели, как вечером пустели места в офицерском клубе и как увязывали в узелки пожитки тех, кто не вернулся. Все складывалось против них, но каждое утро они строем выходили из казармы, демонстрируя миру отвагу и бесшабашность, свойственные офицерам и джентльменам.
Задания, которые они получали, не слишком отличались от самоубийств. Убивай врага. Если сможешь, не давай убить себя. И если только это возможно – спаси Англию.
Это был его последний вылет, После лета и осени, когда приходилось проводить в кабине по двенадцать, а иногда и по пятнадцать часов в сутки. В августе он поднимался в воздух по семь раз в день. Что и говорить, семь – счастливое число. И вот теперь увольнение перед полетом сроком на двадцать четыре часа.
Он одолжил мотоцикл у одного из своих приятелей – как бишь его звали? Они вместе изучали историю в Оксфорде. Он взял его мотоцикл, очки-«консервы» и поехал, сгорая от стыда при мысли, что расходует драгоценное горючее.
Поехал – и сразу же заблудился. В воздухе он бы знал, куда лететь. На земле же, где все дорожные знаки и указатели были убраны, чтобы ввести в заблуждение готовившихся к высадке немцев, он чувствовал себя беспомощным.
Потом он увидел Хемптон, оставил машину и с очками в руках отправился к замку через густые заросли живой изгороди. Он бродил по лабиринту, сжав в кулаке очки из стекла и кожи, пытаясь представить себе, что ему готовит грядущий день.
Над головой слышался знакомый рев авиамоторов, доносились звуки артиллерийской стрельбы с той стороны, где находился Лондон. Когда-то ему приходилось летать над Берлином, и вот теперь немцы кружили над Лондоном.
Под ложечкой у него засосало – не то чтобы страх, просто появилось чувство, что те вдохи и выдохи, которые он сейчас делает, последние в его жизни. Разумеется, подобное чувство возникало и раньше. Перед каждым вылетом вообще все чувства обострялись, что делало каждое движение по земле предельно неуклюжим.
На этот раз чувство конечности собственного существования было слишком сильным. Раньше его не хватало на то, чтобы просчитывать подобные мелочи, он жил в воздухе одним инстинктом, который помимо воли пилота заставлял самолет вываливаться из облаков как раз вовремя, чтобы сбить врага. Все эти «дорнье» и «хейнкели» – не слишком изящные, зато весьма эффективные германские бомбардировщики. Еще раньше, летом, на их месте обычно появлялись «штукас», но фашисты скоро поняли, что этим самолетам не хватает скорости и что они – легкая добыча для молодых пилотов Королевских воздушных сил.
Все, что случалось с ним во время боя, выглядело как в замедленном кино, хотя время неслось со скоростью локомотива.
Нынче же он замечал и отмечал каждый свой жест. Остановившись, чтобы завязать шнурок, он спросил себя: не последний ли раз в жизни он завязывает шнурки?
Потом поднял руки над головой и встал, закинув подбородок, глядя на переплетение старых узловатых ветвей. Потянулся рукой к карману, чтобы взять свою последнюю сигарету, и ощутил, как бьется сердце. Как странно, подумал он тогда, что это сильное и ровное биение может вдруг остановиться.
Он посмотрел на часы. Судя по всему, пора было назад – готовиться к последнему вылету. Если все сложится удачно, его могут сделать инструктором и он станет готовить молодое пополнение. Честно говоря, до сих пор ему невероятно везло. Подумать только, семь вылетов в день!
Затем он увидел странный голубоватый луч, который отразился от стекол мотоциклетных очков. Раздался грохот, сильнее шума моторов сотни бомбардировщиков, а потом земля под его ногами стала колыхаться. Несмотря на крайнее удивление, его мозг работал, просчитывая возможные варианты происходящего. Неужели у немцев есть оружие, способное вызвать землетрясение?
Происходило нечто фантастическое, дьявольское. Как-то раз он летел так близко от немецкого истребителя «мессершмитт», что видел лицо пилота. Их взгляды встретились на высоте пяти тысяч футов. В глазах пилота люфтваффе был острый ум и даже ирония. Кита осенило: этот человек похож на него. Немец тоже окончил университет, ради спорта поступил в местный летный клуб. Если бы не война, они могли бы стать друзьями.
А потом был бой, и Кит сбил своего несостоявшегося друга и проследил, как самолет немца огненной кометой помчался к земле, вспарывая еще работавшим винтом воздух и завывая, словно злой дух…
Издалека снова послышался стон. Неужели его собственный? Затем глубоким и проникновенным голосом заговорила женщина. Немка? Враг!
Имя, звание, личный номер. Вот все, что он имел право сообщить. Все, что они могли из него вытянуть. Проклятый Гитлер. Проклятые нацисты. Дай Бог, чтобы Штаты пришли на помощь. Дай Бог, чтобы его «спит-файр» потянул еще самую малость.
Имя, звание, личный номер.
– Невилл. Кристофер. Капитан. Королевские воздушные силы. 19–40. – Но это год, а не его личный номер. А какой, спрашивается, у него номер? – 15–40, – пробормотал он в беспамятстве. Нет, это опять не его номер. Это год. Одна тысяча пятьсот сороковой. Затем он перестал слышать собственный голос. А ведь сколько всего надо спросить? К примеру, где он? Где упал его самолет – у своих или у немцев?
Теперь он ясно различил, что говорила немка. Чертова нацистка. Чертов Гитлер. И где Дини?
Кристофер почувствовал, как погружается в бездонную черную яму.
Глава 8
Жив ли он? Кромвель, правда, уверял, что герцог жив, но Дини не верила ни единому его слову. Она прикрыла глаза и попыталась представить Кита в тот момент, когда их разлучали. Палач тащил его из дортуара за ноги, и голова Кита безвольно билась о каменные плиты пола. Пока его выносили, Кит не издал ни одного звука. Лужа крови у кровати Дини осталась единственным свидетельством злодеяния.
Придворные в кавалькаде тем временем живо обсуждали события, связанные с королевой Анной. Ее оставили в Хемптон-Корте, и она на прощание махала платочком удалявшимся всадникам, высунувшись из бойницы башни. Поначалу она было храбро двинулась вслед за двором, но, не успев доехать и до подъемного моста, униженная, вынуждена была вернуться под конвоем Томаса Говарда, герцога Норфолка.
Бедный Кит!
Он сражался за нее, в буквальном смысле он прорубил себе дорогу к дверям ее спальни. А ведь сколько осталось незавершенных дел! Сколько невысказанных слов! Он даже не узнал, какой размер обуви она носит. Не узнал, что у нее аллергия на крабов. И о нем, о Ките, она ничего не знает. Когда, к примеру, его день рождения? Сколько ему лет? Какой цвет ему нравится – синий или зеленый? На кого похожа его мать?
Ее лошадь снова сбилась с ритма – на этот раз из-за того, что тяжелая, заляпанная грязью попона запуталась у животного между ног.
Ах, Дини, Дини! Ты продала душу Кромвелю. Ты согласилась на все его требования, чтобы спасти жизнь Кита. Ты согласилась стать любовницей короля, а может быть – в будущем, – и королевой Англии. И все ради того, чтобы Кромвель сохранил свое положение самого доверенного королевского советника. Ты должна ни словом, ни делом не напоминать ему о Ките, должна следовать всякому совету Кромвеля, так, чтобы у министра не возникло и тени сомнения в твоем послушании.
А может, просто соскользнуть с высокого седла прямо под ноги десяткам возбужденных лошадей? Уж лучше смерть, чем сомнительное покровительство Кромвеля. Но если она умрет, кто, скажите, поможет Киту? Ведь на этом свете им не придется больше увидеться. Нет уж, лучше призрачная надежда, чем небытие.
Глубоко вздохнув, Дини оглянулась – в душе почему-то теплилась странная, сумасшедшая надежда, что вдруг она увидит скачущего по полю Кита со спутанными ветром волосами в развевающемся плаще. Конечно же, она увидела не его, а лишь кучку расфранченных придворных, весело болтающих и швыряющих мелкие монеты оборванным крестьянам, выстроившимся по такому случаю вдоль дороги. Ах, Кит, Кит…
Заботятся ли о нем? Двор с легкостью поверил байке, сочиненной Кромвелем, – дескать, герцог Гамильтон был поражен внезапным приступом неизвестной болезни. Странная история, если подумать, но ни придворные, ни занятый своими прихотями король не дали себе труда в ней усомниться. Такая версия исчезновения герцога всех устраивала – тем более что его кузина Дини подтвердила слова графа Эссекса. Таким образом, Кит был оставлен в Хемптон-Корте вместе с нелюбимой королевой Анной под присмотром слуг и лекарей из ее штата. Генрих VIII с приближенными отбыли в Ричмонд на королевской барке, все прочие – верхом.
Дини нигде не видела Кромвеля, но в ее помыслах он был везде – скрывался за каждым кустом, зловеще ухмылялся из темноты. Да, в прошлую ночь он победил, расположившись в ее спальне, как в собственных покоях. Когда Кита утащили, Дини осталась одна, и столь отчаянного одиночества ей еще не приходилось испытывать.
– Вот так, мистрис Дини, – холодно произнес Кромвель. Он щелкнул пальцами и указал вбежавшему пажу на лужу крови у ее кровати, которую тот моментально вытер и присыпал опилками. Кромвель говорил еще что-то, но Дини была не в состоянии воспринимать его речь – она с ужасом наблюдала за пажом, вытиравшим с пола кровь Кита.
Паж вышел, и Дини невидящими глазами посмотрела на Кромвеля.
– Таким образом, – закончил свою мысль Кромвель, выдержав паузу, – у вас в душе останется чувство удовлетворения от того, что вы спасли жизнь герцогу Гамильтону. – При этом Кромвель перевел дух, словно добрый дядюшка, увещевающий нерадивую племянницу. – Чтобы между нами не возникло недопонимания, я готов повторить: делайте, что вам прикажут. Когда король соизволит вас пожелать, вы обязаны это ему позволить. Так или иначе, вы будете принадлежать Генриху. И выбор у вас, признаться, не велик: либо вы станете мне противодействовать – тогда смерть Гамильтона только вопрос времени, либо будете поступать в соответствии с моими советами, то есть делать то, что я вам прикажу. К примеру, не навязывайтесь Генриху со своими услугами. Не поддавайтесь ему слишком легко – пусть король знает, что вами не слишком просто завладеть. Дайте ему почувствовать себя завоевателем. Разумеется, вы станете его фавориткой, а со временем – кто знает? – и королевой. Помните об одном: все это время превозносите перед Генрихом мои достоинства. Если вы обеспечите мне королевские милости, мы оба выиграем. Но стоит вам проявить упрямство или сделать какую-нибудь глупость – герцог Гамильтон умрет в мучениях. Ваша кара тоже не заставит себя долго ждать: стоит вам попытаться затеять со мной игру, как вам предъявят обвинение в ереси. Карой за непослушание является смерть.
Дини попыталась вспомнить, что она отвечала Кромвелю, но так и не смогла. В сущности, какая разница? Ведь она согласилась действовать по его приказу? Да, у нее не было выбора.
Граф Эссекс добавил кое-что еще: в случае, если она проговорится о случившемся королю или последний узнает о происшедшем из какой-нибудь дворцовой сплетни, герцог Гамильтон будет убит. Тут Кромвель зябко поежился и спрятал ладони в меховые рукава своей суконной накидки.
– Согласитесь, – сказал он, – все уже поверили, что герцог болен, поэтому его внезапная смерть никого не удивит. Король, разумеется, будет огорчен, но скоро изберет себе нового фаворита из молодых дворян, чтобы было с кем потолковать об ушедших днях молодости.
В отдалении Дини заметила герольдов, которые возглавляли кавалькаду. Они прокладывали путь кортежу и предупреждали всех и вся – от Хемптона до Ричмонда – о скором прибытии его величества. Затем следовала другая группа придворных – пэры со своими родственниками, которые и в дороге постоянно подкреплялись жареным мясом и густым красным вином, громко смеялись и болтали. Замыкали кортеж всевозможные повозки и экипажи, нагруженные провизией и кухонной утварью, которые двигались в сопровождении пажей и слуг.
А где-то далеко позади в Хемптон-Корте, в обществе королевы Анны и ее двора, состоящего преимущественно из иностранцев, остался раненый Кит. Ну и конечно, там было с полдюжины клевретов Кромвеля, готовых в любой момент «убедить» герцога в правоте своего хозяина.
Дини снова стерла крошечные капельки пота с верхней губы. Когда Кэтрин предложила ей глотнуть из бурдюка, наполненного вином, отказалась – Дини знала, что не может ни есть, ни пить. Однако вместо того, чтобы пожаловаться Кэтрин на терзавшие ее страхи, она одарила девушку ослепительной улыбкой.
Ничего не поделаешь, приходилось выполнять инструкции Кромвеля.
Вонь стояла непереносимая: запахи немытых тел, жира, и специй перемешались самым причудливым образом.
У него на лбу лежала ладонь, добрая и мягкая. Где-то в глубине сознания зародилась мысль о Дини. Но что же случилось? Он с легкостью мог представить себе ее лицо, блестящие глаза и красную отметину на шее, на том самом месте, где ее сжала грубая рука Кромвеля.
Ну почему он не взял с собой никого из своих людей? Как можно было в одиночку противостоять Кромвелю?
С другой стороны, он, конечно же, не знал планов графа Эссекса – не мог знать, что Кромвель решится идти ва-банк. Прошло больше двадцати минут после ухода Дини, когда Кит наконец понял: если они хотят быть вместе, необходимо бежать из Англии. Теперь ясно, что он опоздал. Король положил на Дини глаз, а когда его величество проявлял подобное внимание к женщине, остановить его не мог никто. Как-никак Генрих порвал с римской церковью именно из-за женщины. Да, они могли бы бежать в Кале или Мадрид, но эта мысль пришла ему слишком поздно.
Куда подевалась Дини? Кит постарался умерить свою ярость, чтобы взглянуть на события непредвзято. Конечно же, он действовал глупо. А ведь с тех самых пор, как Гамильтон оказался при дворе, он старался не допустить даже малейшей ошибки. Каждое слово, которое он произносил, каждый его поступок тщательнейшим образом выверялись. В любое время дня и ночи он был настороже. Даже с женщинами – особенно с ними – вел себя чрезвычайно осторожно, стараясь предугадать последствия каждой романтической встречи, каждого выпитого им в присутствии дамы кубка вина.
Кит услышал стон и спросил себя, уж не он ли сам издал этот вопль, полный боли и отчаяния. Он попытался было поднять голову, но его остановила боль – пронизывающая, парализующая, очень сильная.
Нежная и мягкая ладонь по-прежнему лежала у него на лбу. Но это не могла быть рука Дини. Эта ладонь была больше. У Дини ладошки маленькие, узкие…
…Ему показалось, что он растворился в необозримом пространстве. Он летел и мог видеть, что происходит внизу. Внизу проносились фермы и каменные ограды, одинокие спутанные лошади и пасущиеся на лугах стада. Обыкновенный английский деревенский пейзаж, простой и мирный.
Затем он увидел стальные рельсы и пыхтящий локомотив. Там, вверху, где он находился, он слышал только шум двигателя собственного самолета да свист ветра. Крошечный паровозик с вагончиками, напоминавший детскую игрушку, увозил английских детей прочь от ужасов войны. Всех этих мальчиков и девочек, которых война заставила покинуть своих папочек и мамочек. Затем на горизонте появилось облако смога над Лондоном, а чуточку позже – купол собора Святого Петра. Вот Биг Бен с часами, и снова – поля, поля. Но если он мог видеть все это – точно так же это видел враг.
Постоянные тренировки. Их готовили к одной-единственной миссии – не позволить противнику зайти за покупками в магазин Хэррода; все его приятели из Королевских воздушных сил очень против этого возражали. Они также не хотели, чтобы герр Гиммлер посетил премьеру в Лондонском театре. Они смеялись, болтали и делили между собой немногочисленные сигареты, ценившиеся на вес золота. Им также сообщили, как вернуться домой и как снова подготовить свой самолет к вылету. Последнее, впрочем, было чистой формальностью, рассчитанной на новичков – на тех юнцов, у которых хватало наивности думать, что у них есть шанс вернуться живыми. Все они видели, как вечером пустели места в офицерском клубе и как увязывали в узелки пожитки тех, кто не вернулся. Все складывалось против них, но каждое утро они строем выходили из казармы, демонстрируя миру отвагу и бесшабашность, свойственные офицерам и джентльменам.
Задания, которые они получали, не слишком отличались от самоубийств. Убивай врага. Если сможешь, не давай убить себя. И если только это возможно – спаси Англию.
Это был его последний вылет, После лета и осени, когда приходилось проводить в кабине по двенадцать, а иногда и по пятнадцать часов в сутки. В августе он поднимался в воздух по семь раз в день. Что и говорить, семь – счастливое число. И вот теперь увольнение перед полетом сроком на двадцать четыре часа.
Он одолжил мотоцикл у одного из своих приятелей – как бишь его звали? Они вместе изучали историю в Оксфорде. Он взял его мотоцикл, очки-«консервы» и поехал, сгорая от стыда при мысли, что расходует драгоценное горючее.
Поехал – и сразу же заблудился. В воздухе он бы знал, куда лететь. На земле же, где все дорожные знаки и указатели были убраны, чтобы ввести в заблуждение готовившихся к высадке немцев, он чувствовал себя беспомощным.
Потом он увидел Хемптон, оставил машину и с очками в руках отправился к замку через густые заросли живой изгороди. Он бродил по лабиринту, сжав в кулаке очки из стекла и кожи, пытаясь представить себе, что ему готовит грядущий день.
Над головой слышался знакомый рев авиамоторов, доносились звуки артиллерийской стрельбы с той стороны, где находился Лондон. Когда-то ему приходилось летать над Берлином, и вот теперь немцы кружили над Лондоном.
Под ложечкой у него засосало – не то чтобы страх, просто появилось чувство, что те вдохи и выдохи, которые он сейчас делает, последние в его жизни. Разумеется, подобное чувство возникало и раньше. Перед каждым вылетом вообще все чувства обострялись, что делало каждое движение по земле предельно неуклюжим.
На этот раз чувство конечности собственного существования было слишком сильным. Раньше его не хватало на то, чтобы просчитывать подобные мелочи, он жил в воздухе одним инстинктом, который помимо воли пилота заставлял самолет вываливаться из облаков как раз вовремя, чтобы сбить врага. Все эти «дорнье» и «хейнкели» – не слишком изящные, зато весьма эффективные германские бомбардировщики. Еще раньше, летом, на их месте обычно появлялись «штукас», но фашисты скоро поняли, что этим самолетам не хватает скорости и что они – легкая добыча для молодых пилотов Королевских воздушных сил.
Все, что случалось с ним во время боя, выглядело как в замедленном кино, хотя время неслось со скоростью локомотива.
Нынче же он замечал и отмечал каждый свой жест. Остановившись, чтобы завязать шнурок, он спросил себя: не последний ли раз в жизни он завязывает шнурки?
Потом поднял руки над головой и встал, закинув подбородок, глядя на переплетение старых узловатых ветвей. Потянулся рукой к карману, чтобы взять свою последнюю сигарету, и ощутил, как бьется сердце. Как странно, подумал он тогда, что это сильное и ровное биение может вдруг остановиться.
Он посмотрел на часы. Судя по всему, пора было назад – готовиться к последнему вылету. Если все сложится удачно, его могут сделать инструктором и он станет готовить молодое пополнение. Честно говоря, до сих пор ему невероятно везло. Подумать только, семь вылетов в день!
Затем он увидел странный голубоватый луч, который отразился от стекол мотоциклетных очков. Раздался грохот, сильнее шума моторов сотни бомбардировщиков, а потом земля под его ногами стала колыхаться. Несмотря на крайнее удивление, его мозг работал, просчитывая возможные варианты происходящего. Неужели у немцев есть оружие, способное вызвать землетрясение?
Происходило нечто фантастическое, дьявольское. Как-то раз он летел так близко от немецкого истребителя «мессершмитт», что видел лицо пилота. Их взгляды встретились на высоте пяти тысяч футов. В глазах пилота люфтваффе был острый ум и даже ирония. Кита осенило: этот человек похож на него. Немец тоже окончил университет, ради спорта поступил в местный летный клуб. Если бы не война, они могли бы стать друзьями.
А потом был бой, и Кит сбил своего несостоявшегося друга и проследил, как самолет немца огненной кометой помчался к земле, вспарывая еще работавшим винтом воздух и завывая, словно злой дух…
Издалека снова послышался стон. Неужели его собственный? Затем глубоким и проникновенным голосом заговорила женщина. Немка? Враг!
Имя, звание, личный номер. Вот все, что он имел право сообщить. Все, что они могли из него вытянуть. Проклятый Гитлер. Проклятые нацисты. Дай Бог, чтобы Штаты пришли на помощь. Дай Бог, чтобы его «спит-файр» потянул еще самую малость.
Имя, звание, личный номер.
– Невилл. Кристофер. Капитан. Королевские воздушные силы. 19–40. – Но это год, а не его личный номер. А какой, спрашивается, у него номер? – 15–40, – пробормотал он в беспамятстве. Нет, это опять не его номер. Это год. Одна тысяча пятьсот сороковой. Затем он перестал слышать собственный голос. А ведь сколько всего надо спросить? К примеру, где он? Где упал его самолет – у своих или у немцев?
Теперь он ясно различил, что говорила немка. Чертова нацистка. Чертов Гитлер. И где Дини?
Кристофер почувствовал, как погружается в бездонную черную яму.
Глава 8
Четыре мили сплошной тряски, отделявшие Хемптон-Корт от Ричмонда, Дини проделала как в полусне. Казалось, этому путешествию конца не будет. Часов не было, и Дини не представляла себе, сколько времени провел в дороге кортеж. Ей уже давно пора было бы поесть, но девушка понятия не имела, сможет ли ее желудок принять хоть какую-нибудь пищу. Всем ее существом владела сильнейшая апатия.
Впрочем, несмотря ни на что, она чувствовала красоту окружающего мира. Парк в Ричмонде представлял собой комбинацию из участков, заросших крупными, ветвистыми деревьями, и тщательно ухоженных, с лужайками и аллеями. Краем глаза девушка заметила неуклюжего длинноногого жеребенка, который пытался перепрыгнуть через живую изгородь. Его смешные, но грациозные движения слегка позабавили Дини.
Кэтрин и Сесилия между тем сплетничали о мужчинах, прикрывая рты ладошками. При этом они выглядели точь-в-точь как студентки, болтающие на лекции о посторонних предметах.
– Томас Калпеппер? Терпеть его не могу, – прошипела Сесилия Гаррисон. – Он слишком высокого мнения о своей внешности.
Кэтрин Говард с готовностью кивнула:
– Ты совершенно права, хотя на него приятно посмотреть, если на секунду забыть о дрянном характере. Но никто, на мой взгляд, не может сравниться с герцогом Гамильтоном.
Сесилия постаралась предупредить развитие этой темы, но Кэтрин продолжала ворковать, не обращая внимания на ее подмигивания.
– Уверена, герцог скоро поправится, – продолжала Кэтрин с заблестевшими от возбуждения глазами. – Где, спрашивается, ты найдешь другого такого мужчину? Умен, красив и прекрасно воспитан. Ко всему прочему, он такой мужественный кавалер… И не наряжается, словно кукла, как все эти юнцы, околачивающиеся при дворе.
Наконец Кэтрин заметила напряженное молчание, которое установилось в их маленькой группке, и попыталась оправдаться перед Дини:
– Прошу вас, мистрис, извинить меня за то, что я сейчас наболтала. Ваш кузен – чрезвычайно уважаемый пэр, которому этот выскочка Калпеппер даже стремя не достоин подержать.
Дини, побледнев как мел, лишь кивнула в ответ и отвернулась. Приказы Кромвеля звучали ясно и определенно, но, Боже, до чего же трудно их исполнять!
В этот момент кавалькада въехала в ворота Ричмондского замка. Дини выпрямилась в седле, потирая затекшую ногу, и взглянула на новую королевскую резиденцию.
И почему Натан Бернс не перенес съемки видеоролика сюда? Дворец в Ричмонде тоже был построен из красного кирпича и имел точно такие же каминные трубы и витые дымоходы, что и Хемптон-Корт. Зато он был втрое меньше и изящнее дворца в Хемптоне и напоминал скорее частный колледж, нежели дом короля.
Когда всадники въехали в четырехугольный мощенный булыжником двор, к ним со всех сторон кинулись пажи, конюхи и грумы, которые помогали спешиться дамам и наиболее престарелым джентльменам. Дини спрыгнула с седла самостоятельно, но в тот момент, когда ее нога коснулась земли, она приняла решение.
Необходимо вернуться к Киту. Любой ценой – и чем скорее, тем лучше.
– Мистрис Дини? – Перед ней было знакомое лицо и налитые кровью глаза, принадлежавшие одному-единственному человеку на свете – герцогу Саффолку.
– Приятная неожиданность, – пробормотала Дини и собралась было идти, но в последний момент задержалась. – Милорд, – обратилась она к герцогу, одарив его ослепительной улыбкой и получив в ответ не менее красноречивый взгляд, о значении которого ей не слишком хотелось догадываться, – скажите, граф Эссекс уже прибыл? – Дини постаралась, чтобы вопрос звучал как можно беззаботнее. Тем не менее нечто в ее голосе насторожило герцога. Теперь он смотрел на нее внимательно, даже слишком. Следовало быть настороже.
– Кромвель? Нет. Сегодня утром король отослал Кромвеля по делам, имеющим государственное значение. Может быть, я могу вам чем-нибудь помочь?
Дини не стала дожидаться, когда герцог выскажется более конкретно.
– Так он уехал? Его нет ни в Ричмонде, ни в Хемптоне? – Задавая этот вопрос, Дини молила Бога, чтобы так оно и было.
Грум взялся за поводья ее лошади, чтобы отвести животное в конюшню. Дини проследила, как слуга скрылся за воротами, и снова обратилась к герцогу, продолжавшему смотреть на нее весьма проницательно, чего она от него вовсе не ожидала.
– А где король? – Голос Дини прозвучал куда более напряженно, чем ей бы того хотелось.
– Его величество уже прибыл и в данный момент находится на попечении королевского эскулапа. Из-за переезда его рана разболелась, и король нуждается в отдыхе.
В голове Дини стала постепенно оформляться одна весьма любопытная идея, которая едва не заставила ее улыбнуться. Сейчас она упадет в обморок – вот что она сделает! Имитация болезни поможет выиграть драгоценное время.
– Милорд, – произнесла она слабым голосом, и трепетной рукой схватила герцога Саффолка за локоть. Изобразить трепет было совсем не сложно – Дини и так тряслась от самого неподдельного страха. Риск задуманного ею предприятия был очень велик. Стоит ей ошибиться – и Кит, и она сама окажутся в еще худшем положении. – Боюсь, я не совсем здорова.
С этими словами мистрис Дини Бейли соскользнула прямо в руки герцога Саффолка. В неразберихе, которая за этим последовала – в призывах доставить носилки и отнести мистрис в замок, в нескольких словах Кэтрин Говард, которая подтвердила, что Дини чувствовала себя неважно на всем протяжении пути, – никто не заметил, как усы герцога Саффолка шевельнулись в усмешке.
Король с нетерпением наблюдал за действиями своего врача, заглядывая тому через плечо. Его величеству чрезвычайно хотелось, чтобы болезненная процедура побыстрее закончилась.
– Поторопись, Баттс, – сказал он сквозь сжатые от боли зубы.
В этот момент хирург как раз разбинтовал больную ногу Генриха и обнажил незаживающую язву. Его, признаться, удивило хорошее расположение духа государя, поскольку видимого улучшения не наблюдалось.
Баттс вдохнул через рот, пытаясь защититься от запаха гниющей плоти. Затем он как мог быстро сменил повязку – доктору вовсе не хотелось стать причиной, из-за которой настроение венценосца ухудшилось бы.
– Всего одна минута, ваше величество.
Руки доктора летали вокруг увесистой конечности короля, заканчивая перевязку. Заживет ли когда-нибудь эта рана? В течение многих лет она доставляла Генриху неприятности. А все началось с турнира. Во время турнира копье противника глубоко проникло в ногу короля. Тогда все еще удивлялись, что Генриху удалось выжить. Последовавшая за тем лихорадка и потеря сознания показали, насколько серьезным было ранение. В лечении использовались все достижения современной медицины – от пиявок и кровопусканий до самых экзотических мазей и исцеляющих молитв. Ничто не помогало.
В дверь постучали.
– Ваше величество?
Король улыбнулся, узнав по голосу посетителя:
– Заходи, Саффолк, заходи.
Дверь распахнулась, и вошел Чарлз Брендон.
– Государь, – поклонился герцог. Король жестом предложил ему сесть.
– Довольно церемоний, Саффолк. Она приехала? – По всему было видно, что королю не терпится.
– Да, ваше величество. – Саффолк снова выпрямился. – Она приехала и сразу упала в обморок.
– Упала в обморок?
– Да. – При всем старании герцогу не удалось сдержать улыбку. – Она упала прямо мне на руки, ваше величество.
– Клянусь кровью Христовой, Чарлз, в этом нет ничего смешного. – Генрих отвесил доктору Баттсу увесистый хлопок по спине. – Ты свободен, можешь идти.
Лекарь, уловив неудовольствие в голосе короля, поспешил удалиться.
– Думаешь, у нее та же самая болезнь, что у ее кузена Гамильтона? – Король тяжело опустился в кресло, отбросив здоровой ногой маленькую скамеечку с такой силой, что она ударилась о стену, обшитую дубовой панелью.
– Представления не имею, государь. Сейчас она отдыхает в дортуаре, который находится через двор напротив.
– Так, – бросил король. – Мы бы как раз предпочли, чтобы она занималась кое-чем другим, а не валялась на кровати в этом самом дортуаре. – Генрих хмыкнул и собрал свои пухлые пальцы в увесистый кулак. Потом он снова хмыкнул и улыбнулся. – Так ты говоришь, она упала в обморок?
– Как бревно, – подтвердил Саффолк.
– Ха! Скорее всего это женские хитрости, Саффолк. – Король протянул руку к золотому блюду с персиками, предложил один собеседнику и, когда тот отказался, выбрал персик для себя. – Есть новости о Гамильтоне? – Генрих вонзил зубы в мякоть плода, и сок обильно заструился по его бороде. – При нашем дворе без герцога будет скучно.
– Мистрис Кэтрин Говард утверждает, что он все еще нездоров, ваше величество.
– Кэтрин Говард, говоришь? – Король слегка пошевелил монументальным торсом. – Будь любезен проследить, чтобы эта женщина сегодня же оказалась за нашим столом. Ты меня понял, Саффолк? Надо же как-то развлекаться, пока Гамильтон болен, а мистрис Дини изображает недомогание. Иначе здесь будет чертовски скучно.
Саффолк низко поклонился и вышел. Он чувствовал, что во дворце заваривается какая-то каша, но, прежде чем поведать о своих сомнениях королю, должен был во всем убедиться лично.
Было далеко за полночь. Некоторое время назад поблизости пробили часы – не такие массивные, как в Хемптоне, поменьше, да и звук у них был тише, мелодичнее.
Впрочем, несмотря ни на что, она чувствовала красоту окружающего мира. Парк в Ричмонде представлял собой комбинацию из участков, заросших крупными, ветвистыми деревьями, и тщательно ухоженных, с лужайками и аллеями. Краем глаза девушка заметила неуклюжего длинноногого жеребенка, который пытался перепрыгнуть через живую изгородь. Его смешные, но грациозные движения слегка позабавили Дини.
Кэтрин и Сесилия между тем сплетничали о мужчинах, прикрывая рты ладошками. При этом они выглядели точь-в-точь как студентки, болтающие на лекции о посторонних предметах.
– Томас Калпеппер? Терпеть его не могу, – прошипела Сесилия Гаррисон. – Он слишком высокого мнения о своей внешности.
Кэтрин Говард с готовностью кивнула:
– Ты совершенно права, хотя на него приятно посмотреть, если на секунду забыть о дрянном характере. Но никто, на мой взгляд, не может сравниться с герцогом Гамильтоном.
Сесилия постаралась предупредить развитие этой темы, но Кэтрин продолжала ворковать, не обращая внимания на ее подмигивания.
– Уверена, герцог скоро поправится, – продолжала Кэтрин с заблестевшими от возбуждения глазами. – Где, спрашивается, ты найдешь другого такого мужчину? Умен, красив и прекрасно воспитан. Ко всему прочему, он такой мужественный кавалер… И не наряжается, словно кукла, как все эти юнцы, околачивающиеся при дворе.
Наконец Кэтрин заметила напряженное молчание, которое установилось в их маленькой группке, и попыталась оправдаться перед Дини:
– Прошу вас, мистрис, извинить меня за то, что я сейчас наболтала. Ваш кузен – чрезвычайно уважаемый пэр, которому этот выскочка Калпеппер даже стремя не достоин подержать.
Дини, побледнев как мел, лишь кивнула в ответ и отвернулась. Приказы Кромвеля звучали ясно и определенно, но, Боже, до чего же трудно их исполнять!
В этот момент кавалькада въехала в ворота Ричмондского замка. Дини выпрямилась в седле, потирая затекшую ногу, и взглянула на новую королевскую резиденцию.
И почему Натан Бернс не перенес съемки видеоролика сюда? Дворец в Ричмонде тоже был построен из красного кирпича и имел точно такие же каминные трубы и витые дымоходы, что и Хемптон-Корт. Зато он был втрое меньше и изящнее дворца в Хемптоне и напоминал скорее частный колледж, нежели дом короля.
Когда всадники въехали в четырехугольный мощенный булыжником двор, к ним со всех сторон кинулись пажи, конюхи и грумы, которые помогали спешиться дамам и наиболее престарелым джентльменам. Дини спрыгнула с седла самостоятельно, но в тот момент, когда ее нога коснулась земли, она приняла решение.
Необходимо вернуться к Киту. Любой ценой – и чем скорее, тем лучше.
– Мистрис Дини? – Перед ней было знакомое лицо и налитые кровью глаза, принадлежавшие одному-единственному человеку на свете – герцогу Саффолку.
– Приятная неожиданность, – пробормотала Дини и собралась было идти, но в последний момент задержалась. – Милорд, – обратилась она к герцогу, одарив его ослепительной улыбкой и получив в ответ не менее красноречивый взгляд, о значении которого ей не слишком хотелось догадываться, – скажите, граф Эссекс уже прибыл? – Дини постаралась, чтобы вопрос звучал как можно беззаботнее. Тем не менее нечто в ее голосе насторожило герцога. Теперь он смотрел на нее внимательно, даже слишком. Следовало быть настороже.
– Кромвель? Нет. Сегодня утром король отослал Кромвеля по делам, имеющим государственное значение. Может быть, я могу вам чем-нибудь помочь?
Дини не стала дожидаться, когда герцог выскажется более конкретно.
– Так он уехал? Его нет ни в Ричмонде, ни в Хемптоне? – Задавая этот вопрос, Дини молила Бога, чтобы так оно и было.
Грум взялся за поводья ее лошади, чтобы отвести животное в конюшню. Дини проследила, как слуга скрылся за воротами, и снова обратилась к герцогу, продолжавшему смотреть на нее весьма проницательно, чего она от него вовсе не ожидала.
– А где король? – Голос Дини прозвучал куда более напряженно, чем ей бы того хотелось.
– Его величество уже прибыл и в данный момент находится на попечении королевского эскулапа. Из-за переезда его рана разболелась, и король нуждается в отдыхе.
В голове Дини стала постепенно оформляться одна весьма любопытная идея, которая едва не заставила ее улыбнуться. Сейчас она упадет в обморок – вот что она сделает! Имитация болезни поможет выиграть драгоценное время.
– Милорд, – произнесла она слабым голосом, и трепетной рукой схватила герцога Саффолка за локоть. Изобразить трепет было совсем не сложно – Дини и так тряслась от самого неподдельного страха. Риск задуманного ею предприятия был очень велик. Стоит ей ошибиться – и Кит, и она сама окажутся в еще худшем положении. – Боюсь, я не совсем здорова.
С этими словами мистрис Дини Бейли соскользнула прямо в руки герцога Саффолка. В неразберихе, которая за этим последовала – в призывах доставить носилки и отнести мистрис в замок, в нескольких словах Кэтрин Говард, которая подтвердила, что Дини чувствовала себя неважно на всем протяжении пути, – никто не заметил, как усы герцога Саффолка шевельнулись в усмешке.
Король с нетерпением наблюдал за действиями своего врача, заглядывая тому через плечо. Его величеству чрезвычайно хотелось, чтобы болезненная процедура побыстрее закончилась.
– Поторопись, Баттс, – сказал он сквозь сжатые от боли зубы.
В этот момент хирург как раз разбинтовал больную ногу Генриха и обнажил незаживающую язву. Его, признаться, удивило хорошее расположение духа государя, поскольку видимого улучшения не наблюдалось.
Баттс вдохнул через рот, пытаясь защититься от запаха гниющей плоти. Затем он как мог быстро сменил повязку – доктору вовсе не хотелось стать причиной, из-за которой настроение венценосца ухудшилось бы.
– Всего одна минута, ваше величество.
Руки доктора летали вокруг увесистой конечности короля, заканчивая перевязку. Заживет ли когда-нибудь эта рана? В течение многих лет она доставляла Генриху неприятности. А все началось с турнира. Во время турнира копье противника глубоко проникло в ногу короля. Тогда все еще удивлялись, что Генриху удалось выжить. Последовавшая за тем лихорадка и потеря сознания показали, насколько серьезным было ранение. В лечении использовались все достижения современной медицины – от пиявок и кровопусканий до самых экзотических мазей и исцеляющих молитв. Ничто не помогало.
В дверь постучали.
– Ваше величество?
Король улыбнулся, узнав по голосу посетителя:
– Заходи, Саффолк, заходи.
Дверь распахнулась, и вошел Чарлз Брендон.
– Государь, – поклонился герцог. Король жестом предложил ему сесть.
– Довольно церемоний, Саффолк. Она приехала? – По всему было видно, что королю не терпится.
– Да, ваше величество. – Саффолк снова выпрямился. – Она приехала и сразу упала в обморок.
– Упала в обморок?
– Да. – При всем старании герцогу не удалось сдержать улыбку. – Она упала прямо мне на руки, ваше величество.
– Клянусь кровью Христовой, Чарлз, в этом нет ничего смешного. – Генрих отвесил доктору Баттсу увесистый хлопок по спине. – Ты свободен, можешь идти.
Лекарь, уловив неудовольствие в голосе короля, поспешил удалиться.
– Думаешь, у нее та же самая болезнь, что у ее кузена Гамильтона? – Король тяжело опустился в кресло, отбросив здоровой ногой маленькую скамеечку с такой силой, что она ударилась о стену, обшитую дубовой панелью.
– Представления не имею, государь. Сейчас она отдыхает в дортуаре, который находится через двор напротив.
– Так, – бросил король. – Мы бы как раз предпочли, чтобы она занималась кое-чем другим, а не валялась на кровати в этом самом дортуаре. – Генрих хмыкнул и собрал свои пухлые пальцы в увесистый кулак. Потом он снова хмыкнул и улыбнулся. – Так ты говоришь, она упала в обморок?
– Как бревно, – подтвердил Саффолк.
– Ха! Скорее всего это женские хитрости, Саффолк. – Король протянул руку к золотому блюду с персиками, предложил один собеседнику и, когда тот отказался, выбрал персик для себя. – Есть новости о Гамильтоне? – Генрих вонзил зубы в мякоть плода, и сок обильно заструился по его бороде. – При нашем дворе без герцога будет скучно.
– Мистрис Кэтрин Говард утверждает, что он все еще нездоров, ваше величество.
– Кэтрин Говард, говоришь? – Король слегка пошевелил монументальным торсом. – Будь любезен проследить, чтобы эта женщина сегодня же оказалась за нашим столом. Ты меня понял, Саффолк? Надо же как-то развлекаться, пока Гамильтон болен, а мистрис Дини изображает недомогание. Иначе здесь будет чертовски скучно.
Саффолк низко поклонился и вышел. Он чувствовал, что во дворце заваривается какая-то каша, но, прежде чем поведать о своих сомнениях королю, должен был во всем убедиться лично.
Было далеко за полночь. Некоторое время назад поблизости пробили часы – не такие массивные, как в Хемптоне, поменьше, да и звук у них был тише, мелодичнее.