О`Донохью Ник. Исцеление Перекрестка

   Конфетка уважительно кивнул ей: достоинство и единороги были неразделимы.
   — Я собираюсь ввести тебе лидокаин. Он обезболит то место, где я буду делать разрез.
   Мэтт поднял бровь, глядя, как Конфетка делает несколько уколов рядом, создавая линейную блокаду.
   Самка почти не прореагировала; по сравнению с Конфеткой она была удивительно безмятежна. Конфетка натянул хирургические перчатки и взялся за скальпель.
   — У меня на шее кто-то сидит, — проворчал он. — Смахните, кто-нибудь.
   Фрида, собрав все мужество, отстранила касающийся шеи Конфетки рог и погрозила пальцем смотревшему на нее не моргая единорогу-самцу. Тот развернул рог в ее сторону. После секундного колебания Фрида кивнула и повернулась к роженице, старательно держа потерявшую стерильность правую руку подальше от операционного поля.
   Первый надрез был сделан быстро и легко — вертикальная линия на животе самки. Было что-то непристойное в том, как белая чистота меха пятнается сначала антисептиком, потом кровью.
   За первым надрезом последовало еще несколько — Конфетка рассек мышечную ткань и удивительно светлый, переливающийся перламутром жировой слой, добравшись наконец до гладкой стенки матки. Студенты, и даже Бидж, напряглись, ожидая, что покажет окончательный разрез. Конфетка не колеблясь провел скальпелем по стенке матки, слегка задев при этом похожий на жеребячий нос, словно с любопытством выглянувший в отверстие.
   Конфетка погрузил обе руки в рану, поднял тельце единороженка, испачканное кровью матери, и передал его Коди.
   — Держишь?
   — Держу. — Юноша застыл в позе штангиста, слегка согнув одно колено, чтобы компенсировать дефект своей более короткой ноги. — Привет, малыш. Мне нужна помощь. — Он встряхнул новорожденного, следуя указаниям Бидж. Стефан, приготовившийся помогать, отодвинулся. Валерия чуть не стукнулась зубами о мордочку малыша, так резко наклонилась она, чтобы дунуть ему в ноздри. Когда тот фыркнул и кашлянул, она выпрямилась, вытирая рот и широко улыбаясь.
   — Один есть, — сказал Коди, с помощью Валерии ставя малыша на ножки. — Погодите-ка… Как же он будет сосать? — Юноша пришел в замешательство, когда к ним приблизилась самка, потыкала носом нетвердо держащегося на ногах малыша и обошла его так, что сосцы оказались перед жадно ищущим ртом.
   — Кто-нибудь должен присмотреть за ними, — сказала Валерия.
   — Ничем не могу помочь, — откликнулся Конфетка, руки которого по локоть были погружены в тело самки: он извлекал второго детеныша. — Мы тут, видишь ли, заняты.
   Фрида наклонилась вперед, чтобы взять малыша, и в этот момент ее кто-то толкнул. Она обернулась, думая обнаружить самца-единорога, но это оказался Мэтт. Он опустился на колени рядом с роженицей.
   — Готов, доктор Доббс.
   — Давай. — Конфетка передал ему малыша, взглянул на мордочку и резко скомандовал: — Нужно освободить ему дыхательные пути — немедленно. Бидж, зашивай разрез. И говори, что ты делаешь.
   — Хорошо. — Из набора хирургических инструментов она выбрала изогнутую иглу, думая о пациенте, а не о том, как еще совсем недавно она сама была студенткой. — Вы уже знаете, что это нить номер один. Для стенки матки… В общем, для шва с обратным движением иглы.
   — Шов Кушинга-Коннелла, — пробормотал Мэтт.
   — Вы знаете это из лабораторных занятий, — продолжала Бидж, словно не слышала Мэтта. — Кромки разреза заворачиваются внутрь органа. Таким образом почти гарантируется полное закрытие полости. — Она накладывала шов одновременно с объяснениями; ее пальцы двигались уверенно и быстро. Каким-то уголком сознания она вспоминала, как дрожали ее руки два года назад: она всегда была на грани того, чтобы выронить иглу. — Вам приходилось зашивать брюшину или желчный пузырь?
   — Конечно, — ответила Валерия; даже ее задиристость поутихла. Если сначала все они смотрели на Бидж с вежливой отстраненностью, как всегда смотрят студенты на клиента, поскольку видят в преподавателе единственно важную фигуру, то теперь воспринимали ее как своего рода второго преподавателя.
   — Да, ведь вы же на выпускном курсе. Для полых внутренних органов всегда применяется обратный шов. Обычно он не бывает крестообразным… — Бидж продолжала говорить, сама удивляясь тому, как много она, оказывается, знает о том, что делает. — Теперь еще один шов — на фасции, чтобы соединить края подкожного слоя. После этого зашивается кожа.
   — Как вам удается избежать излишнего натяжения внутренних швов? — спросил Коди.
   — Нужно соотносить плотность шва с зашиваемой тканью, — рассеянно пробормотала Фрида, удивив этим себя.
   — Правильно, — откликнулась Бидж. — Постепенно вы начинаете это чувствовать. — Она делала последние стежки, зашивая кожу. — Это, конечно, лишь мое предположение, но в этом мире единорогу я назначила бы теперь антибиотики, тетрациклин или другой препарат широкого спектра действия. И нужно будет понаблюдать за малышами… — Она оглянулась через плечо и запнулась. Пустые глаза Конфетки и Мэтта, полная тишина у нее за спиной сказали Бидж больше, чем ей хотелось бы знать.
   Бидж механически стала продолжать:
   — В случае неудачных родов следует присматривать за матерью и, может быть, за отцом: возможны депрессия, отказ от еды. Знаток, с которым я была знакома, говорил: «Они очень одухотворенные животные». — Голос Бидж дрогнул, и неожиданно она ощутила тонкую руку Стефана на своем плече. — Если роженица сможет это вынести, ей лучше отправиться вместе с остальными животными, когда они двинутся в путь.
   — Как вам удалось так быстро достичь такого прогресса в хирургии? — спросил Коди.
   — Мне приходилось слишком много оперировать, — ответила Бидж. — Даже хорошее место работы не дает обычно такой нагрузки.
   Валерия глубокомысленно кивнула:
   — Конечно — как у врача в зоне военных действий. Бидж удивленно посмотрела на нее.
   — Что-то в этом роде. — Она закончила наложение швов, уже больше ничего не объясняя, и молча отошла.
   Остаток ночи прошел в таком же эмоциональном оцепенении и механических действиях, как это бывает после автомобильной аварии или авиационной катастрофы. Бидж раз за разом опускалась на колени рядом с самкой, принимая то брыкающегося, то неподвижного малыша. Все действия ветеринаров мало отражались на благополучном или неблагополучном исходе. Лишь у немногих рожениц были неправильное предлежание или затруднения при родах, и тем не менее почти треть единорожат оказались мертворожденными.
   Стефан переходил от одного животного к другому, поглаживая, утешая. Казалось, он способен не замечать неподвижные тела и видеть только живых — тех, кто нуждается в его помощи. Время от времени он бросал завистливые взгляды на студентов-ветеринаров, но каждый раз, покачав головой, возвращался к собственным занятиям.
   На рассвете студенты, врачи и добровольные помощники по одному начали собираться у грузовика — единороги больше в них не нуждались. Свитера и куртки были в крови, колени заляпаны грязью после многих часов работы, — ночь родов у единорогов закончилась.
   Лицо Лори было похоже на бесстрастную маску. Стефан плакал, тихо и безнадежно. Мелина по-звериному уткнулась головой ему в плечо; они были похожи на брата и сестру, открыто выражающих свое горе.
   Конфетка поскреб в затылке и тихо сказал стоящей рядом Бидж:
   — Плохая ночь.
   — Да.
   — Ты знаешь что-нибудь — неизвестное мне — о причинах?
   Она покачала головой, обхватив себя руками.
   — Нет.
   Но она вспомнила не высказанные вслух опасения Протеры и решила, что обязательно поговорит с ним.
   Луна, неестественно разбухшая, клонилась к западу. В содружестве началось движение.
   Единороги по двое — самец и самка — подходили к каждому мертворожденному малышу. Они осторожно подсовывали рога под неподвижное тельце и поднимали его к звездам. Потом единороги опускали головы так, что рога оказывались параллельно земле, и переносили тела к одеялу, на котором лежала самка, перенесшая кесарево сечение. Постепенно все содружество окружило ее, тесный круг сомкнулся вокруг груды маленьких тел. Морды всех животных были обращены внутрь.
   Бидж вспомнила, чему ее учили и что она хорошо усвоила: единороги оберегают невинных и стараются облегчить страдания. Все правильно, сказала она себе: единороги собрались вместе, чтобы легче перенести собственное горе.
   Конфетка с трудом выдавил из себя:
   — Одно тело нужно для вскрытия. Бидж представила себе, как они возьмут одного из этих прелестных малышей, как будут его резать, извлекать органы. Она вспомнила, как еще студенткой слышала от первокурсника ужасное выражение: «лабораторное мясо».
   — Подойдет любой, верно? — легкомысленно сказал Мэтт. Он сделал шаг вперед и потянулся к неподвижно лежащему на траве тельцу.
   Одна из самок подошла к нему, как только он протянул руки, и не торопясь легко провела острием рога по его куртке, потом еще и еще раз. Ткань расползлась длинной лентой. Мэтт разинув рот смотрел на остатки своей джинсовой куртки.
   — Что это она?
   — Что это она? — повторила Валерия, оттаскивая его назад. — Она показала тебе, что еще чуть-чуть — и «лабораторным мясом» окажешься ты.
   — Но почему? — упорствовал Мэтт.
   — Серьезное предостережение, — сказал Коди; он присоединился к Валерии и положил руку на другое плечо Мэтта. Тот попытался стряхнуть их, обнаружил, что не может этого сделать, и в остолбенении позволил им оттащить себя.
   Конфетка обратился и к студентам, и к единорогам одновременно:
   — Согласен, это ужасно, но мы должны это сделать. Нам нужно понять, почему так случилось. Вскрытие многое нам объяснит.
   Бидж кивнула и облизнула губы. Она совсем не была уверена, что единороги не убьют ее, но сделать вскрытие было действительно нужно, — а раз существовала опасность, она чувствовала, что должна действовать сама, прежде чем полные горя и неосмотрительные Мелина и Стефан окажутся под угрозой. Она попыталась встретиться с ними глазами…
   …И чуть не упала, наткнувшись на Фриду, которая вышла вперед. Девушка двинулась сквозь содружество, сокрушенно бормоча: «Простите… простите… простите». Единороги один за другим уступали ей дорогу, пока она не оказалась в самой середине между телами животных. Бидж всматривалась, жалея о том, что Фрида маленького роста и ее почти не видно.
   Когда девушка снова появилась на виду, она пошатывалась, неся тело новорожденного, как пожарник, выносящий из огня пострадавшего, и явно старалась не потерять достоинство. Мэтт кинулся к ней, расталкивая единорогов; Валерия, сердито фыркнув, двинулась следом. Однако в конце концов первым до нее добрался и помог нести тельце Коди, ласково отстранивший животных. Но даже и тогда Фрида не выпустила малыша.
   Она отнесла его Бидж, а не Конфетке. Бидж удивилась, но потом вспомнила, что ведь она — клиент. Следом за Фридой она опустилась на колени и сняла ношу с плеч девушки, поблагодарив в душе Коди за ненавязчивую поддержку.
   — Как это вам удалось?
   — Мне позволила вон та. — Фрида показала на лежащую на одеяле самку; рядом с ней другая самка кормила переступающего подгибающимися ножками малыша.
   — Та, у которой была двойня… — Бидж грустно оглядела единорогов. — Один живой, другой мертворожденный. Что ж…
   Мелина отошла от Стефана, и Лори мягко сказала ей:
   — Тебе лучше побыть пока у нас, голубушка. Мелина, все еще не пришедшая в себя, покачала головой. Она подошла к Бидж, обняла ее так крепко, что та едва могла дышать, и простодушно лизнула в нос. Стараясь не выдать удивления, Бидж поцеловала в нос Мелину и тоже обняла ее.
   Среди единорогов снова началось движение. Они подняли рогами груду маленьких тел и распределили их между собой. Малыши, казалось, плыли теперь на спинах матерей. Парами единороги двинулись в глубь долины, Мелина пошла за ними следом. На месте осталась только та самка, которая перенесла кесарево сечение, и при ней самец. На глазах у людей животное медленно и с трудом встало на ноги.
   — Ей безопасно идти вместе со всеми? — спросила Фрида. Рога и самки, и самца повернулись в сторону девушки.
   — Попробуй сказать ей, что это не так, — проворчала Валерия. Коди устало улыбнулся, Мэтт, теребя остатки своей куртки, промолчал.
   Фрида подошла к одеялу, бормоча ласковые слова, и наконец, не в силах удержаться, наклонилась к самке и молча стала гладить ее по боку. Единорог-самец наблюдал за ней, обратив в ее сторону рог. Бидж заметила, как пристально следит за всем Конфетка, сунув руку в карман куртки. Наконец Фрида поцеловала самку в нос, неловко погладила ее малыша и отошла к остальным студентам.
   Они сгрудились рядом с грузовиком — единственным знакомым предметом на этом поле. Тишина ночи в сельской Виргинии была им непривычна, и студенты, по-видимому, не рассчитывали, что их голоса будут разноситься так далеко. Как ни была взволнована Бидж, она заметила, что Конфетка прислушивается к тому, что там говорится.
   — Что пошло не так? — вяло поинтересовался Коди.
   — Вряд ли мы узнаем это, — ответила Фрида, борясь со слезами.
   — Ну, выяснить не так уж трудно. — Мэтт провожал взглядом печальных единорогов, не выказывая особого волнения.
   — Тебе не следовало так радоваться, — сказала Фриде Валерия, — тогда, вначале.
   Фрида удивленно посмотрела на нее.
   — Почему? — Ей показалось, что Валерия упрекает ее, винит в том, что своего рода святотатство привело ко всем этим смертям.
   Та покачала головой, не зная, как пояснить свою мысль.
   — Ты должна больше заботиться о том, чтобы не выглядеть смешной перед клиентом.
   — Она должна заботиться только о пациенте, — сказал Конфетка резко. Валерия умолкла.
   Небо на востоке посветлело. Бидж обратилась ко всем:
   — Спасибо за помощь. Те из вас, кто вызвался добровольцем… — Она сглотнула. — Хотела бы я, чтобы все прошло лучше. Что же касается студентов… — Она оглядела их, и ее голос дрогнул. Валерия, со слезами на глазах, гневно сжала кулаки. Мэтт был смущен, почти испуган. Коди больше не улыбался и казался растерянным и одиноким. Фрида с опущенной головой стояла в стороне от всех. — Все, что я могу вам сказать, — закончила Бидж, — пациенты умирают. Очень многие мои пациенты погибли. Я считаю, этой ночью вы прекрасно справились. Спросите доктора Доббса — делали ли вы что-то неправильно. Можете мне поверить — если делали, он обязательно вам об этом скажет. — Она слегка улыбнулась, надеясь добиться от них отклика. В отношении Валерии и Коди ей это удалось; Мэтт не обратил на ее слова внимания, а Фрида была по-прежнему безутешной. — Постарайтесь привыкнуть к этому, если сможете. — Она оглядела поле. — Сказать по правде, самой мне это никогда не удавалось.
   Бидж повернулась к Конфетке.
   — Счет у вас с собой?
   Тот начал рыться в карманах, в кои-то веки смутившись.
   — Черт, надо же! Я совсем не подумал о том, чтобы его захватить.
   — Ничего страшного. — Бидж еще раньше зашла в банк, где хранились ее деньги, полученные за ветеринарную практику. — Я прикинула сумму сама. — Она отсчитала бумажки и протянула ему расписку. — Я исходила из прежних расценок.
   Конфетка растерянно сунул деньги в карман и расписался: «Получено полностью».
   — За вскрытие пришлите мне отдельный счет. И сообщите немедленно, как только получите результаты.
   Я свяжусь с вами, если понадобится что-то еще. — Бидж лихорадочно думала, что бы такое обнадеживающее сказать студентам, потом махнула рукой. — А теперь лучше отправляйтесь по домам и отоспитесь.
   Мэтт достал из кармана ключи от грузовика. Под их звон студенты, как овцы, следующие за вожаком, потянулись к фургону. Через три минуты грузовик скрылся из виду. Лори кивнула оставшимся и двинулась вверх по склону; Конфетка молча вскочил на Скайуокер и направил ее в сторону Кендрика.
   Бидж стояла выпрямившись, пока все не отбыли, потом упала в объятия Стефана, сотрясаясь душераздирающими рыданиями. Она все еще плакала, когда кроваво-красная луна скрылась за горизонтом.

Глава 5

   Прошло три дня. В глубине Джефферсоновского национального парка, в нескольких милях от Кендрика, Стефан вел машину по дороге, которая когда-то была заасфальтирована, но теперь состояла из отдельных островков сохранившегося покрытия. Вокруг раздавалось птичье пение: кардиналы, скворцы, вечно непредсказуемые пересмешники. Утренний ветер все еще колыхал ветви, но безоблачное небо и сияющее солнце предвещали жаркий день. Бидж, зевая, показала на ярко освещенное дерево около дороги:
   — Вон оно.
   Стефан поставил взятую Бидж напрокат машину на обочину, проворно выскочил из нее и обежал вокруг, чтобы открыть дверцу для пассажирки. При этом его любимая мягкая шляпа свалилась, и он нагнулся, чтобы подобрать ее; рожки оказались на виду.
   Пассажирка, женщина лет пятидесяти, то ли не заметила, то ли притворилась, что не замечает рожек. Может быть, она и на самом деле не обратила внимания, подумала Бидж: математики часто отличаются странностями, а Харриет Винтерфар определенно казалась весьма эксцентричной.
   Спутанные седые волосы до плеч не претендовали на то, что когда-то представляли собой прическу. Растрепанные пряди от лесной сырости начали завиваться. На женщине был длинный бесформенный свитер, распахнутый на шее — единственная ее уступка виргинской жаре; одна пуговица отсутствовала. Из карманов торчали неизвестно как туда попавшие разноцветные ручки и небрежно сложенные листки бумаги — результат процесса не менее загадочного, чем сам Перекресток: хотя по дороге из Кендрика Бидж сидела рядом с Харриет не более десяти минут, все ее ручки и карандаши исчезли.
   Харриет суетливо порылась в карманах, чтобы убедиться: никакие из ее бумажек не пропали, и удовлетворенно кивнула.
   — Спасибо, Стефан. — Она вытащила из-под сиденья машины удивительно древний армейский рюкзак и поставила его на землю, тщательно застегнув все отделения и проверив ремни.
   Стефан обежал машину еще раз; поездка на рассвете и две бессонные ночи совсем на нем не сказались. Бидж уже вылезла из автомобиля и взяла с сиденья свой собственный рюкзак. Она решительно надела шляпу на голову Стефану.
   — Тебе лучше с ней не расставаться. Он ухмыльнулся.
   — Бидж, любимая, но здесь же нет никого, кроме нас. — Он снял шляпу, положил ее на крышу машины и поцеловал Бидж. Она ответила на его поцелуй, с тоской думая о том, как долго теперь его не увидит, и поцелуй завершился объятиями, которых даже самый эксцентричный профессор математики не мог бы не заметить.
   Когда через минуту они, задыхаясь, оторвались друг от друга, Бидж бросила взгляд на обочину дороги. Харриет, сосредоточенно хмурясь, смотрела на дикий водосбор, словно растение сделало что-то нехорошее. Бидж подкинула шляпу Стефана в воздух; тот, подпрыгнув, поймал ее и сел в автомобиль.
   — Я должен вернуть машину и еще успеть в библиотеку. Будь осторожна, моя Бидж. Я так тебя люблю! — Хотя они должны были увидеться через неделю или две, на глазах у него появились слезы. — Желаю удачи, доктор Винтерфар, — вежливо попрощался он. Та кивнула, не поднимая глаз. Из-под колес машины полетел гравий, и Стефан уехал. Бидж вздохнула, пожелав ему в душе не попасть в аварию.
   Когда пыль улеглась, Харриет вышла на дорогу.
   — Он такой милый. — Она улыбнулась Бидж и рассеянно добавила, смутив девушку: — Я чуть не назвала его милым молодым человеком, но это, боюсь, могло бы его обидеть.
   — Стефану нравятся комплименты. — Бидж надеялась, что выглядит не особенно взлохмаченной и что ей удастся не покраснеть. С опозданием Бидж подумала, что ей нужно бы привести себя в порядок перед автомобильным зеркалом заднего вида, прежде чем Стефан уедет. Стефан так замечательно целуется. . Слава Богу, у него нормальный человеческий язык, а не шершавый, как у жвачного животного. Бидж также поблагодарила Бога за его другие человеческие органы и не в первый раз с благодарностью вспомнила о противозачаточных средствах.
   — Я думала, ваш коллега присоединится к нам, — сказала Харриет.
   — Он говорил, что будет здесь.
   Харриет, моргая, посмотрела на Бидж. Ее бифокальные очки в темной оправе под седыми бровями придавали ей меланхолический и одновременно суровый вид.
   — Вы думаете, он опоздает? Бидж покачала головой.
   — Обычно он пунктуален, доктор Винтерфар. — Она обеспокоенно огляделась. — Я поражена.
   — Ничего подобного, моя дорогая. — Из зарослей рододендронов на противоположной стороне дороги появился грифон и принялся когтями вычищать сучки и травинки из меха. — Ты удивлена. Это я поражен.
   Сказанное им почти наверняка было цитатой, но очень подходящей к Харриет: та уронила руки и раскрыла рот.
   — Ой, Боже! — Она смотрела на грифона несколько секунд, потом спохватилась: — Я не хотела быть бестактной. Я хочу сказать: вы очень впечатляете.
   — Благодарю, — серьезно ответил грифон. — Ваши научные достижения также впечатляющи, доктор Винтерфар. И сообщения по электронной почте.
   — Как давно ты здесь? — смущенно поинтересовалась Бидж.
   — Мои навыки лесного жителя все еще на высоте. Я прибыл час назад и разведал, нет ли поблизости чужаков. Я ждал, — добавил он с шутливой торжественностью, — пока уедет ваш сопровождающий.
   — В этом не было необходимости, — сказала Бидж. — Нас привез Стефан.
   — Я так и понял. — Бидж покраснела. — Если мы готовы, пожалуй, нам следует отправляться. — Грифон показал на тропу. Бидж двинулась вперед, грифон замыкал шествие.
   Первые двадцать ярдов они шли по Аппалачской туристической тропе, спускаясь вниз. Название «тропа» казалось неподходящим: здесь она была такой широкой, что по ней мог бы проехать грузовик. Бидж помедлила на развилке, потом показала на отходящую в сторону грунтовую дорогу:
   — Нам налево.
   Они пересекли небольшой овраг, в это время года сухой. Рододендроны сменились порослью кедровника у подножия высоких деревьев. — Еще раз налево. — Тропа вывела их к большому деревянному мосту, очень похожему на заброшенный железнодорожный, с поросшими мхом сваями. Бидж было протянула руку, чтобы помочь Харриет, но старая женщина, слегка придерживаясь за шаткие перила, шла легко и уверенно.
   На другом берегу Бидж указала на грязную, но все же проходимую дорогу.
   — И еще раз налево. — Харриет послушно свернула, но покашляла. Когда это случилось в третий раз, Бидж спросила: — Что-нибудь не так, доктор?
   — Я хотела привлечь ваше внимание. Разве мы просто не возвращаемся вдоль той же дороги, по которой приехали? Мы ведь сейчас ее пересечем?
   — Посмотрите вперед, доктор, — мягко сказал грифон.
   Та подняла глаза. Утреннее солнце освещало гору с плоской вершиной, окрашивая голые скалы в невероятные цвета. У подножия виднелись растения, похожие на гигантские цереусы. Отростки кактусов были покрыты космами испанского мха или какого-то его родственника.
   Профессор Винтерфар села на землю и протерла очки.
   — На самом деле огромная разница, — проговорила она дрожащим голосом, — между тем, чтобы понимать что-то как модель и увидеть это в действительности.
   — С вами все в порядке? — спросила Бидж. Харриет, тихонько улыбаясь, мечтательно пробормотала:
   — Когда я была еще девчонкой и в первый раз уезжала из дому в школу, я отправилась в город, чтобы сесть на автобус. Денег на завтрак у меня не было. — Голос женщины утратил свое обычное звучание; стал заметен акцент Новой Англии, скорее даже глубинки штата Мэн. — И я думала: «Боже мой, до чего же есть хочется!» Так что я отошла подальше от домов и на обочине дороги нашла дикий лук. Он и был моим завтраком. На меня косились и в автобусе, и в школе, но я по крайней мере была сыта. — Харриет посмотрела на Бидж и грифона. — Вот и сейчас мне хочется есть. Думаю, такова моя реакция на новое окружение.
   — Под конец сегодняшней прогулки, — ответил грифон, — вы получите самый лучший обед, какой только можно себе представить. Вам также ничто не грозит, уж можете на меня положиться.
   Харриет взглянула на шрамы, покрывающие грудь грифона, но сказала только:
   — Благодарю вас.
   Бидж достала из рюкзака яблоко и дала ей; Харриет задумчиво жевала, глядя на повороты дороги впереди.
   Вскоре путники свернули направо, спускаясь теперь сквозь сосновый лес. С деревьев доносились мелодичные, но совершенно незнакомые птичьи голоса.
   — Теперь и я голоден, — сказал грифон. Дорога здесь была прорублена в скале, она шла вниз — к ревущему потоку, падающему водопадами двух-трех метров высотой, разделенными огромными валунами. Впереди виднелся мост из цельной каменной глыбы.
   Грифон, подняв пушистую бровь, взглянул на Бидж:
   — Сантименты?
   — Я просто думаю, как же здесь красиво, — словно оправдываясь, ответила та. — К тому же здесь я впервые попала на Перекресток.
   — Вы делаете дорогу? — неожиданно спросила Харриет. — Именно делаете, а не просто выбираете?
   — Нет, не делаю. — Бидж взмахнула руками, пытаясь объяснить. — Я прокладываю маршрут, но сама дорога и все повороты уже существуют. Даже все миры, сквозь которые мы проходим, существуют независимо от меня. Насколько осмысленно это звучит?
   — Вполне осмысленно, — решительно заявила Харриет. — Как я и писала в моем первом исследовании, здесь проявляется тектоника реальности. Миры соприкасаются, и вы переходите из одного в другой в месте контакта. Пересечение дорог похоже на береговую линию, фрактальную и теоретически бесконечную, какой бы короткой она ни была.