Ордубади Мамед. Подпольный Баку

   Гаджи утер рукой набежавшие на глаза слезы, пригладил рукой бородку.
   - Садитесь, дети мои, - сказал он. - Выпейте с нами чаю. Если бы мусульмане были так же культурны, как армяне или другие нации, они, учитывая события последних дней, не принесли бы своему Гаджи этих требований. Подумать только, в траурный день, когда мусульмане всего мира оплакивают гибель нашего дорогого губернатора, мои братья по происхождению, мои единоверцы, пекутся о своих животах, не желают брать пример с других наций!... Позор! Вы знаете, какой сегодня день?!
   - Вторник, - ответил один из рабочих.
   - Я сам знаю, что вторник. Я спрашиваю не об этом. Я имею в виду другое. Я повторяю: сегодня день национальной скорби. Убит наш большой друг, губернатор Накашидзе. Тот, кто не понимает причины этого злодеяния, лишен национальной чести и национального сознания. Разве вы не знаете, что этот человек пал жертвой в борьбе за вас?! Я терзаюсь скорбными размышлениями о том, что теперь будет с мусульманами,
   Как они смогут жить в Баку?! Убит наш друг!... На кого нам теперь опереться? Не знаю, не знаю... И в такой момент вы пришли ко мне со своими требованиями?! Хотите, чтобы я занимался какими-то пустяками?!. Неужели вам неизвестно, что армяне и другие нации стремятся сжить меня со света, так как я выступаю защитником мусульман?! Почему они добиваются этого? Да потому, что, уничтожив меня, они смогут в течение одного года уничтожить всю мусульманскую нацию. Я мешаю им в этом деле. Они знают: пока я жив, ни один волосок не упадет безнаказанно с головы мусульманина. Я не допущу оскудения мусульманской нации! Я потрачу все свое состояние во имя процветания мусульманской нации!
   Пока Гаджи Зсйналабдин Тагиев жив, никто не посмеет обижать мусульман. Если бы не я, всякие там чужаки, пришельцы давно бы растоптали мусульман. Зачем я построил фабрику?.. Вам известна причина? Я потому построил ее, чтобы мусульмане не шли на поклон к чужакам и другим нациям и не перенимали бы их порочные идеи, их веру. Я хочу, чтобы у мусульман была своя фабрика. И вы должны стараться, чтобы таких фабрик становилось с каждым днем все больше. Тогда пришельцы и иноверцы придут к вам на поклон и будут просить вас взять их на работу на наши фабрики и заводы. Мне очень обидно, что вы оказались на поводу у инородцев и стараетесь погубить меня. Что ж, идите и подожгите свою фабрику! Сожгите также мои дома, мой "Пассаж", мой банк. Вы думаете, я потеряю что-нибудь от этого? Заблуждаетесь, Я ничего не потеряю. Потому, что все мое богатство принадлежит не мне, а мусульманской нации. Оно еще пригодится мусульманам на черный день. Все мое богатство, вся эта роскошь - гордость моих рабочих. Или я не отец рабочих-мусульман?! Много ли мне надо, чтобы насытиться?! Все остальное принадлежит вам, рабочим. Если бы рабочие знали, какой ущерб причиняет мне моя фабрика, они бы вели себя по-другому. Фабрика пожирает все мои доходы от домов, "Пассажа", рыбных промыслов, банка, пятидесяти тысяч десятин земли в Евлахе. Я вкладываю в фабрику кучу денег, стремясь, чтобы рабочие-мусульмане не были хуже иноверцев и пришельцев, живущих в нашем краю, чтобы никто не сказал, будто многотысячная мусульманская нация не в состоянии иметь хотя бы одну фабрику. Рабочие-мусульмане не должны слушать безбожников-большевиков. Русские большевики - это гяуры, которых покарает аллах, а азербайджанские большевики - это выродки, враги ислама, враги всего, чем славен мусульманский мир, враги наших жизней! Ступайте и передайте моим рабочим все, что я только что сказал вам. Я полон скорби, я страдаю, я трачу средства на рабочих, а иноверцы кричат, будто Гаджи ест и спит на деньгах. Пусть иноверцы бесятся, не обращайте на их слова внимания. Моя фабрика гордость мусульманской нации! Но если мои рабочие имеют, чем гордиться, то пусть они не жалуются иноверцам на свою долю, на свое житье-бытье. Пусть иноверцы думают, что я и вправду богаче их. Что же касается ваших требований, я постепенно выполню их. Ведь я уже сказал вам, что фабрику открыл не для дохода. Не забывайте, отцом мусульман меня прозвали не сами мусульмане, а иноверцы, ибо я взял под свое крыло весь мой народ и пекусь о нем. Я всегда свято выполнял свой долг и впредь буду выполнять его. Один из рабочих почтительно сказал:
   - Мы выслушали вас внимательно, хозяин, и не собираемся возражать вам. Допустим, все, что вы говорите, правда. Но разве улучшится положение рабочих фабрики оттого, что мы передадим им ваши слова?! У рабочих нет больше сил жить так, как они живут сейчас. Мы уходим и оставляем вам письменные требования ваших рабочих. Мы будем ждать ответ до завтрашнего полудня. Если ответа не будет или если ответ не удовлетворит рабочих, фабрика объявит забастовку.
   Представители рабочих ушли.
   Гости, находясь под впечатлением красноречивых слов Гаджи, были уверены, что представители стачечного комитета вняли своему хозяину и, вернувшись на фабрику, успокоят рабочих.
   Гаджи пожаловался друзьям:
   - И это те самые люди, которые некогда работали, как волы, не поднимая глаз от земли! Общаясь с русскими и армянами, они потеряли совесть. Большевики вселили в них дух безумия. Как жаль, что губернатор Накашидзе так рано ушел от нас! Покойник при жизни часто говорил мне: "Я вскрою бунтарям черепа и вырву из их мозгов крамольные мысли!" Будем уповать на милость аллаха. Пусть он поможет нам осуществить мечты покойного.
   Едва стало известно о дне похорон губернатора, Гаджи продиктовал секретарю две телефонограммы: одну - управляющему своей фабрики, вторую директрисе азербайджанской женской школы.
   Не удовлетворившись этим, он решил лично позвонить управляющему фабрики Гаджи Мамеду.
   - Алло, Гаджи Мамед. Это говорю я, Гаджи... Здравствуй, здравствуй! Похороны губернатора состоятся завтра... Да, конечно, надо... Завтра траурный день, поэтому фабрика не должна работать. Вы все, и ты, и инженеры, и мастера, и рабочие, и фабричные дворники, должны организованно явиться на похороны. Ты слышишь меня?.. Сделаешь так, как я говорю тебе. Только, чтобы был порядок!.. Как? Что?.. Выдадим, выдадим. Всем, кто пойдет, выдадим заработную плату... Что, что?... Слушай меня внимательно, Гаджи Мамед!
   Ты должен навести порядок на фабрике!.. Нельзя пускать дело на самотек... Помолчи, помолчи. Послушай, что я тебе скажу. Ведь ты же знаешь силу денег! А коли так, нечего попусту языком молоть. Кто они такие - эти члены стачечного комитета?! Сколько их? Два-три человека... Да ты пойми, что я хочу сказать тебе... Ты слышишь меня?! Пойми, что я имею в виду... Постарайся сделать так, чтобы рабочие отошли от этих людей. Пусть стачечный комитет останется один на голом месте... Помолчи пока, не болтай. Сейчас я научу тебя, как поступить. Я всю мою жизнь только и делал, что заставлял рабочих трудиться. Не все рабочие такие умные и развитые, как некоторые... Тебе ясна моя мысль?... И слава аллаху, что это так... Ну так вот, два-три расторопных пройдохи могут сбить с толку сто человек, даже тысячу... Так вот... Не надо зевать, прибери к рукам тех, кто сбивает рабочих с толку. Я научу тебя, как это делать. Ты же знаешь, на моей фабрике русских и армян очень мало. Большинство рабочих - из Ирана. Я специально брал их на работу, чтобы в нужный момент использовать. Завтра составь специальный список, занеси в него имена рабочих из Ирана, тех, кто поавторитетнее и пользуется уважением у рабочих. Только список этот держи в секрете. Так вот, ты вызовешь их к себе и по секрету скажешь: "Гаджи увеличит вам заработную плату на тридцать процентов, но с условием, что никто не будет знать этого. В начале каждого месяца вы будете приходить ко мне тайком и получать от меня эти ваши тридцать процентов..." Ты понял, как надо действовать, Гаджи Мамед?... Уверяю тебя, забастовка будет сорвана и все члены забастовочного комитета будут посрамлены. Ты все понял? А этому лентяю молле Заману скажи: "За что тебе, бездельнику, Гаджи платит лишние двадцать пять рублей в месяц?! Почему ты не можешь наставить на путь истины кучку дураков, рабочих из Ирана?! Слушай меня дальше... Послезавтра, - не завтра, а послезавтра, ты освободишь все комнаты фабричной конторы и прикажешь устлать полы чистыми коврами, затем прикажешь купить в магазине двадцать пудов сахара... Да, да, сахара. Чему ты удивляешься?! Я сам вызову Мирзу Кямала и договорюсь с ним обо всем. Короче говоря, ты организуешь на фабрике поминки по имаму Гусейну. В конце дня вы не позволите рабочим идти на митинг, организованный большевиками. Объявите: каждый, кто придет на поминки по имаму Гусейну, получит по два стакана сладкого чая. Пусть рабочие займутся угодным аллаху делом. Вспомни: год тому назад я составил инструкцию, как вы должны вести мои дела на фабрике. Найди эту бумажку и делай все по ней. Ты слышишь?! Вот так!.. Если рабочего предоставить самому себе, он пойдет и станет большевиком. Ты ведь знаешь, у этих типов отлично подвешен язык, они хорошо болтают. Большевики кого угодно могут сбить с пути истины, не то что темных иранцев. Через неделю я приеду на фабрику и проверю вашу работу. Теперь о другом... Рядом с твоей конторой есть большое помещение, в котором эти типы предлагают открыть школу. Так вот, превратите это помещение в мечеть. Пошли людей к ахунду Ахмедали, возьмите у него старенький минбер, покрасьте его, подновите. Прибавишь молле Заману еще пять рублей, скажешь: так приказал я, Гаджи. Пусть он трижды в день выкрикивает с минбара азан сзывает верующих. А я хорошо заплачу ахунду Хадызаде, пусть два раза в неделю приходит и учит читать молитвы рабочих, совершающих намаз. Постарайтесь, чтобы дети рабочих ходили в вашу мечеть. Если бы вы приняли все эти меры заранее, сегодня невежественные рабочие не просили бы открыть школу для своих детей, не требовали бы от нас акушерок и докторов и возили бы больных не к докторам, а к сеидам и моллам. Однако и сейчас не поздно. Надо как можно скорее принимать меры. Ты слышишь меня, Гаджи Мамед? Эй, Гаджи Мамед!... Чуть было не забыл... Я послал на фабрику мешок с траурными повязками. Постарайся, чтобы все рабочие, которые придут на похороны губернатора, повязали на руку черные повязки. Это надо сделать таким образом: сначала вызови пять-шесть человек и сунь им в руки по двадцать-тридцать копеек. Рабочие - что бараны: куда один, туда и другой. Увидят черные повязки у одних - и тоже нацепят. Ты все запомнил, что я сказал тебе?!. Вот так!... Ну, раз запомнил, ступай, действуй!... Завтра жду твоих рабочих на похороны губернатора!...
   Гаджи положил телефонную трубку, тяжело вздохнул, затем отправил в рот ложку варенья и запил остывшим чаем. После этого он опять поднял трубку и попросил соединить его с мусульманской женской школой.
   - Алло, говорит Гаджи. Завтра состоятся похороны губернатора. Сначала все мусульмане города соберутся у моего дома, где будут читаться молитвы, затем все примут участие в похоронах - направятся к дому покойного. Завтра в час дня приведите всех учениц к моему дому. Пусть девушки вплетут в волосы черные ленты. Кроме того, у каждой на руке должна быть черная повязка. Составьте список учениц, которые откажутся подчиниться вашему приказу.
   На следующий день к полудню движение на Горчаковской улице было приостановлено. К дому Гаджи пришли тысячи мусульман, начиная от лавочников, кончая носильщиками.
   Кочи Гаджи Аслан со своими людьми метался по базару, отдавая приказания:
   - Чего стоишь?!. Живей, живей!... Беги к дому Гаджи!... Эй, поторапливайся!...
   Запуганные мусульмане покорно, как стадо овец, потянулись к дому своего "отца".
   Молодчики Гаджи Аслана, угрожая расправой, бегали по городу и принуждали азербайджанцев идти на похороны губернатора. Лавочники, владельцы магазинов безропотно повиновались приказам кочи.
   Шум толпы на Горчаковской улице не мог заглушить громких молитв, которые вырывались из широких окон парадного зала дома Гаджи.
   В доме было полно пароду. Но впускали только тех, чье имя значилось в заранее составленном списке.
   Гаджи ходил среди гостей, отмечал, кто пришел, кого нет.
   Головорезы Гаджи Аслана стояли, выстроившись в один ряд, все в высоких, черных каракулевых папахах, в бархатных жилетах с посеребренными стеклянными пуговицами; из-под пиджаков выглядывали ручки пистолетов; у всех были лихо подкручены усы.
   Рядом с ними, в три шеренги, стояли ученицы женской школы - с черными лентами в волосах, с траурными повязками на руках.
   Кочи вели непристойные разговоры, вгоняя девочек в краску.
   - Ах, похитить бы вот эту пташку!...
   - Эх, попадись она мне в руки!...
   - Да, схватить бы такую - и в фаэтон!... И без промедления в садик Нардаран!...
   - Гаджи за такие вещи по головке не погладит! Вон видишь стоит женщина? Все зависит от нее. Она дала клятву выдать замуж всех этих девочек.
   - Нам-то с тобой ни одна не достанется!
   - Достанется и тебе, если такие, как Ашур-бек, не обесчестят всех этих девочек!
   - Что верно, то верно. В кабинете директрисы каждую ночь веселятся...
   - Говорят, девочки, которые позволяют развлекаться с собой, ходят в зеленых шляпках.
   Болтовня необузданных, грубых кочи возмущала школьниц.
   Появление в дверях зала кочи Гаджи Аслана положило конец этим разглагольствованиям.
   От многих не укрылось: хозяин дома Гаджи Зейналабдин был не в себе. Он не переставал хмуриться. Поговорив с кем-то по телефону, раздраженно бросил трубку на аппарат.
   - Подлецы!... Смутьяны!... Вероотступники!... Вчера я целый день втолковывал им по телефону, как надо действовать. Так нет же, ничего не смогли сделать!... К Гаджи подошел Алимардан-бек:
   - Что-нибудь произошло?
   - Вот именно, произошло.
   - Большая неприятность?!
   - Что может быть хуже?! Вчера звонил на фабрику, даже отправил им телефонограмму. Распорядился, чтобы сегодня фабрика не работала и все рабочие организованно явились в город на похороны губернатора. В этом был бы большой политический смысл. Так что же вы думаете? Фабрика сегодня не работает, а в город никто не пожелал явиться.
   Алимардан-бек изумленно смотрел на Гаджи.
   - А почему?!
   - Спрашиваешь!... Все очень просто. Этот проныра и вероотступник, большевик Мир Ага опять каким-то образом проник на фабрику и организовал митинг. Он болтал всякий вздор и подговорил всех рабочих. Дураки послушались его и разошлись по домам. Что мне делать?! Куда укрыться от этого шайтана?! Гонишь ублюдка в одну дверь, а он проникает через другую.
   Молла начал громко читать коран, и Гаджи был вынужден замолчать.
   Один молла сменял другого. Наконец чтение молитв закончилось. Пора было выходить из дома на улицу.
   Гаджи Зейналабдин был человеком не робкого десятка, однако жизнью своей дорожил, считая, что осторожность никогда не повредит. В связи с этим кочи Гаджи Аслан заранее получил от него особые указания.
   Когда моллы умолкли, Гаджи спросил своего главного телохранителя:
   - У тебя все в порядке?
   Гаджи Аслан усмехнулся:
   - Гаджи Зейналабдин может чувствовать себя в полной безопасности. Все мои люди перед твоим домом. Я заранее составил список. Ребята явились все как один - Курбан из Раманов, Мустафаев Гасан из Кишлов, внук Дурсуна Акпер, сыновья моллы Касума из Крепости, внуки Шахгельди Таги, Садык с Чемберекенда, мороженщик Гусейн, Эль Аббас из Сураханов, Ших Балаев, Зафер Бабаев, сыновья Гаджи Зарбали из Нижнего квартала, Данасатан-оглы Сулейман, Мухаммед Абдурразак, Пальто Абаскули Гаджи-оглы, Мешади Салим-оглы Солтан, Паша из Нардарана и другие...
   Гаджи Аслан, сдвинув на самые глаза папаху, добавил:
   - Все эти ребята ждут твоих приказаний, Гаджи!
   Первыми на улицу вышли священнослужители, за ними мусульманская знать, нефтепромышленники, заводчики, буржуазная интеллигенция. Гаджи находился в центре этой группы.
   Гаджи Аслан, как петух, метался во все стороны. Его правая рука сжимала рукоятку дагестанского кинжала.
   - Будьте наготове, ребята! Будьте наготове! - кричал он.
   Можно было подумать, что бакинские кочи, которых собралось у дома Гаджи около двухсот человек, услышали боевую команду: их руки сами потянулись к пистолетам. Головорезы проверяли свое оружие.
   Гаджи Аслан, заткнув полы чухи за пояс, бегал от одной группы кочи к другой, размахивал длинным своим чубуком и давал указания. Затем он опять вернулся к Гаджи.
   Кочи Курбан из Раманов и Мустафаев Гасан из Кишлов, выполняя приказ Гаджи Аслана, отдали распоряжение своим ребятам занять места перед группой священнослужителей; они должны были расчищать толпу, так как накануне по городу был пущен слух, будто дашнаки собираются напасть на траурную процессию. Другие отряды молодчиков Гаджи Аслана получили приказ охранять траурную процессию с флангов. Шайки Садыка с Чемберекенда и внуки Шахгельди Таги были призваны составить арьергард.
   Гаджи то и дело поворачивал голову в ту сторону, где, красуясь пышными черными бантами, шли юные школьницы.
   Директриса Марьям-ханум Сулькевич и ее помощница Сакина-ханум Ахундова, обе с ног до головы в черном, были бессильны оградить своих воспитанниц от нескромных взглядов мужчин.
   Печально зазвенели колокола собора, давая знать, что тело покойного губернатора двинулось в свой последний путь.
   Траурная процессия, собравшаяся перед домом Гаджи Зейналабдина Тагиева, направилась на соединение с процессией, которая должна была сопровождать гроб с телом губернатора от его особняка, что на Набережной улице.
   Церковный звон и возгласы священнослужителей, читающих коран, были своего рода походным маршем мусульманской знати и бакинских кочи.
   Моллы выкрикивали:
   - Все на свете в твоей власти, всемогущий аллах!...
   Священники и дьяконы, помахивая кадилами, распространявшими вокруг пахучий голубоватый дымок, провозглашали:
   - Упокой, господи, душу усопшего раба твоего!...
   Но более всех убивались, идя за гробом покойного губернатора, двое глава бакинских кочи Гаджи Аслан и миллионер Агабала Кулиев, единственные из бакинских мусульман, кто записался в черносотенный "Союз русского народа".
   XXXII
   Царские власти, упорно стремясь расколоть единство бакинского пролетариата, замышляли новую провокацию - опять натравить друг на друга армян и азербайджанцев.
   В ответ на это бакинские большевики подготавливали всеобщую стачку, надеясь провести ее в августе.
   Полиция озверела. В конце июля начались аресты среди лидеров рабочих. 20 июля на улице был схвачен Петр Монтин. В ту же ночь его отправили в тюрьму, что в городе Кубе.
   Однако деятельность большевиков не прекращалась. На нефтепромыслах, заводах и фабриках Баку организовывались митинги. По городу расклеивались прокламации, которые призывали рабочих к бдительности, рассказывали о готовящихся провокациях.
   В один из таких тревожных дней Аскер поздно вечером вернулся с Биби-Эйбата, где выступал на митинге рабочих. Так как он жил в Балахано-Сабунчинском районе, а пригородные поезда уже не ходили, он решил переночевать у Василия.
   Около полуночи он постучался в дверь его комнаты. Василий впустил его. Он был в нижней рубашке и спросонок не сразу узнал Аскера. Уже больше недели он не виделся со своими товарищами. Те отвернулись от него из-за Сусанны.
   Василий зажег ночник, и Аскер огляделся. Комната заметно преобразилась: потолок побелен, оконные рамы покрашены голубой краской, на окнах - тюлевые занавески, дверь завешена недорогой портьерой, стол застелен не газетой, как прежде, а белой скатертью, на крючке у рукомойника - чистое полотенце, полки с посудой прикрыты полотняными занавесками.
   Во всем чувствовался порядок, женская рука.
   Приход товарища обрадовал Василия. Хлопнув его по плечу, он весело спросил:
   - Что, любуешься? Взор радует?... А знаешь, чья это работа?... Все ее, Сусанны. Клянусь тебе, я и мечтать не мог о таком порядке в моем доме. Сусанна - преданный человек, работяга, умница, не девушка - чистое золото. И к тому же настоящий марксист. Знал бы ты, как она разбирается в учении Маркса. Но бедняга так страдает!... Никто из моих товарищей не хочет знаться с ней. Скажи мне, почему вы такие опасливые, подозрительные?! Один говорит: "Меньшевики подослали к Василию красивую девушку, хотят с ее помощью выведать тайны большевиков!". Другой пророчит: "Василий сам хочет переметнуться к меньшевикам!". Третий утверждает: "Василий собирается жениться на Сусанне!" Признаюсь тебе, Аскер, как другу, Сусанна сильно привязалась ко мне, да и я - к ней. Мои соседи убеждены, что в скором времени состоится свадьба. Но я пока что не думаю о женитьбе, клянусь тебе, Аскер! Сусанна - красавица, из состоятельной семьи, разве я ей пара?! Однако я повторяю: по убеждению она - подлинный большевик.
   - Ты уверен? Из чего ты заключил это?
   - Послушай, Аскер, я тоже смыслю кое-что в марксистской теории, в вопросах социализма. Так вот, теоретически Сусанна знает гораздо больше меня.
   - И это - все?
   - А что ты еще хочешь?
   - Значит, ты считаешь эту девушку большевиком только потому, что она знакома с марксистской теорией?! Этого недостаточно. Только тот достоин звания большевика, кто не просто усвоил марксистскую теорию, а на практике, в жизни доказывает свою верность этой теории, кто принимает деятельное участие в рабочем движении. Сестра меньшевиков может быть большевиком. Почему бы нет?! Но в этом надо убедиться. Это следует проверить. Напомню тебе хорошую азербайджанскую поговорку: "Осторожность украшает джигита". Не забывай ее. Я хочу спросить тебя: как ты испытал эту девушку, как проверил? Ты убежден, что с Сусанной можно разговаривать, как с настоящим большевиком?!
   - Можешь сам поговорить с ней. Завтра утром Сусанна должна прийти ко мне. Побеседуй с ней, и ты увидишь, что она за человек. Уверяю тебя, многие наши ребята просто завидуют мне. Ты потолкуешь с ней и придешь к выводу: Женя не стоит даже ее мизинца. Сусанна во всех отношениях превосходит Женю.
   Аскер пожал плечами, нахмурился.
   - Пустой разговор. Ты говоришь - я слушаю. Во-первых, я не имею возможности сравнивать Женю с Сусанной. Женю я знаю очень хорошо, а Сусанну - нет. Как тебе известно, я видел ее всего один раз, да и то она была без сознания. Мы перенесли ее в фаэтон и довезли до твоего дома. Я даже не разглядел ее хорошо, - все мои мысли были заняты событиями в городе. Наша Женя довольно привлекательна, кроме того, она воспитанна и разумна. Это скромная, сдержанная девушка. 3атем, Женя - наш идейный товарищ, она большевик. Это - самое главное. Вы с Павлом просто не понимаете ее. Я убежден в ее порядочности и честности. Голову даю наотрез.
   - Когда ты узнаешь Сусанну ближе, ты оценишь ее по достоинству. У нее светлый, острый ум. Она всегда интересуется политикой, с ней приятно поговорить на социальные и политические темы. Надеюсь, ты увидишь ее завтра утром и сам убедишься в справедливости моих слов. Какой мне смысл врать?! Меня восхищают ее выдержка и самообладание. Ты понимаешь, за нашими спинами о нас болтают всякий вздор. По этому поводу Сусанна говорит мне: "Я человек волевой, самостоятельный, умею разбираться в людях, могу отличить пустого человека от искреннего друга. На сплетни обращают внимание только недалекие люди. Мне прежде всего нужен друг. Друг всегда должен быть твоим единомышленником..." Она часто повторяет эти слова. И я верю ей: да, Сусанне нужен прежде всего товарищ, единомышленник, а не любовник. Аскер незлобиво рассмеялся.
   - Скажи мне, Василий, слышал ли ты анекдот про слепого и его жену?
   Вопрос рассердил Василия.
   - Ты в здравом уме?!
   Аскер продолжал улыбаться.
   - На здоровье я не жалуюсь. Сам видишь, разговариваю с тобой разумно. А ты, хозяин дома, не очень-то деликатен с гостем.
   - Твой характер вынуждает меня к этому. Целый час я втолковываю тебе то, в чем сам глубоко убежден, а ты собираешься рассказывать мне какие-то анекдоты. Сейчас не время шутить. Ты очень похож на Айрапета. Вы оба любите возводить напраслину на людей. Порой в ваших речах отсутствует даже здравый смысл. Разве ты не видишь, - я разговариваю с тобой серьезно? Зачем же приплетать к нашему разговору какие-то анекдоты?
   - Не кипятись, Василий. Честное слово, я не шучу. Анекдот про слепого и его жену - как раз для таких, как ты.
   - Для таких, как я?... Что это значит?! Какое отношение имеет ко мне какой-то слепой?
   - Повторяю, не сердись. Анекдот не очень длинный. Я расскажу его, и, если он покажется тебе неуместным, можешь встать и залепить мне оплеуху.
   - Ну, хорошо, рассказывай.
   - Жил один бедняк, слепой от рождения. Когда он вырос, родители женили его. Однажды жена сказала ему: "Как жаль, что ты лишен зрения. Если бы ты увидел мои густые волосы, цвета пшеничных колосьев, мои всегда смеющиеся глаза, мои черные ресницы, мои щеки, цветом похожие на розу, мои губы, яркие, как цветок граната, мою черную родинку над губой, мою плавную походку, похожую на поступь райской птицы, мою шею, схожую с шеей газели, мои обольстительные бедра, - ты счел бы себя самым счастливым человеком на свете!" Слепец задумался, потом ответил жене: "Я не имею права не верить тебе, оспаривать твои слова, но одно обстоятельство вселяет в меня сомнение. Если ты столь красива, как утверждаешь, какие дураки отдали тебя за меня, бедного слепца?!". Вот и весь анекдот. Намек понятен?