существующие вокруг нас, -- это наше сознание. Благодаря взглядам
человеческого ума мы построили эти стены. Например, вы учите своего ребенка
не злиться, пугая его, что если он будет злым, его перестанут любить и он
сам не сможет никого любить. Вы воздвигаете вокруг него стену, которая
требует от него, чтобы он не гневался, не понимая того, что, подавляя свой
гнев, он этим одновременно разрушает свою способность любить. Гнев и любовь
-- не две несовместимые вещи. Это две ветви одного и того же дерева. Если
отрезать одну, обеднеет и другая, потому что в них течет один и тот же сок.
Если вы действительно хотите подготовить своего ребенка к лучшей жизни,
то научите его искренне злиться. Вместо того чтобы потребовать: "Не злись!",
скажите: "Когда ты чувствуешь злость, будь в самом деле злым, тотально злым.
Не чувствуй себя виноватым в том, что ты злишься". Вместо того, чтобы
запрещать ему злиться, научите его правильно изливать свой гнев. Он должен
искренне выразить свой гнев в подходящий момент и не сердиться в
неподходящий. То же справедливо и о любви. В нужный момент он должен уметь
искрение любить и не любить в неподходящий для него момент. Дело не в выборе
между гневом и любовью. Выбор идет между истинным и ложным, между подлинным
и неподлинным. Гнев должен быть выражен. Ребенок воистину прекрасен, когда
он вдруг рассердился, -- внезапная вспышка энергии и жизни. Убивая гнев, вы
убиваете и жизнь. Ребенок становится бессильным. Теперь всю свою жизнь он не
сможет жить; он будет лишь живым трупом.
Мы все время строим концепции, которые создают стены. Мы развиваем
взгляды и идеологии, которые воздвигают стены. Эти стены нам никто не
навязывал; это наше создание. Как только мы это осознаем, стены исчезнут.
Они существуют благодаря нам.
Но, предположим, дерево (человек) по природе неполноценно. Тогда оно не
в состоянии измениться. Не потому, что не хочет, а потому, что не может.
Калеки не являются проблемой. Если все общество живо, мы сможем
вылечить их. Мы сможем все проанализировать и помочь им. Этим людям
необходима помощь, так как сами они ничего не в состоянии сделать. Но
общество также повинно в их беспомощности.
Например, в рамках ваших моральных понятий сын проститутки ущербен. Он
испытывает чувство вины за что-то, за что совершенно не ответствен. Что он
может поделать, если его мать проститутка? Как он может это исправить?
Однако из-за этого общество относится к нему иначе. И пока мы не изменим
своего отношения к сексу, чувство вины за то, что он сын проститутки, у него
не исчезнет.
Поскольку мы сделали брак священным, проституция неизбежно будет
считаться грехом. Но проституция существует как раз благодаря браку. Она
является частью института брака.
Для человеческого ума, каков он есть, постоянные отношении не
естественны. С одним человеком можно постоянно жить, только если этого
требует закон. Но это не должно быть законом. От меня не должны требовать,
что если сегодня я люблю этого человека, то и завтра я тоже должен его
любить. Природа такого не требует. Нет врожденной необходимости в том, чтобы
и завтра эта любовь продолжалась. Она может быть, а может и не быть. И чем
больше вы заставляете, тем невозможнее такое становится. И тогда с черного
хода пробирается проституция. Пока наше общество не позволит свободы
отношений, мы не избавимся от проституции.
Когда отношения постоянны, вам это приятно; ваше эго довольно. И чтобы
удовлетворить ваше эго -- тем, что вы верный муж или преданная супруга, --
следует осудить проституцию. Тогда осуждается и сын проститутки, а это
порождает болезнь.
Но это исключительные случаи. Когда кто-то болен физически или
психически, ему надо помочь, вылечить его. Но это не относится ко всему
обществу. Девяносто девять процентов -- это наше собственное порождение;
один процент -- исключения. Этот один процент не является проблемой. Если
изменятся остальные 99%, тогда даже этот один процент будет им затронут.
Нам еще трудно определить, до какой степени наш ум влияет на нашу
физиологию. Чем больше мы знаем, тем неувереннее становимся. Многие болезни
поражают наше тело как раз из-за нашего ума. Пока наш ум не станет полностью
свободным, мы не сможем с уверенностью знать, что болезни зарождаются в
теле.
Многие болезни присущи только людям. У животных они не встречаются.
Животные здоровее нас. У них меньше болезней, меньше уродств. Причин,
мешающих человеку быть здоровее, живее, красивее, нет. Дрессировка, которой
мы подвергались десятки тысяч лет, эта длительная тренировка ума, возможно,
и есть главная причина. Но когда сам являешься частью той же модели, то это
себе трудно даже представить.
Многие физические заболевания вызваны искалеченным умом. А мы калечим
умы всех! Первые семь лет жизни ребенка самые главные. Если покалечить ум,
то потом гораздо труднее что-либо изменить. Но мы калечим, причем из
наилучших побуждений. Чем глубже в корни ума проникает психология, тем
большими преступниками являются родители (конечно, неосознанно), тем
преступнее учителя и вся система образования, но неосознанно. Они, в свою
очередь, пострадали от старшего поколения. Они дальше распространяют
болезнь.
Сейчас открылась новая возможность. Впервые, особенно на Западе,
человек освободился от повседневных забот. Теперь мы можем
экспериментировать с этими новыми возможностями для ума. В прошлом это было
невозможно, так как нужды тела были настолько тяжким бременем, что их трудно
было удовлетворять. Однако теперь такая возможность появилась. Мы живем на
пороге глубокой революции, дотоле невиданной в истории человечества. Сейчас
возможна революция сознания. С большими возможностями знания и понимания мы
можем измениться. Для этого понадобится много времени, но такая возможность
нам открывается. Если мы дерзнем, если у нас хватит мужества, мы осуществим
ее.
Судьба человечества поставлена на карту. Мы либо вернемся к старому,
либо уйдем в новое будущее. Это не вопрос третьей мировой войны, коммунизма
или капитализма. Эти проблемы уже устарели. Приближается новый кризис. Мы
либо решим иметь новое сознание и трудиться для этого, либо откатимся назад,
возвратимся к старым моделям.
Регресс также возможен. Когда возникает кризис, ум обнаруживает
тенденцию к регрессу. Когда возникает ситуация, с которой вы не в силах
справиться, вы регрессируете. Например, если дом сейчас загорится, вы
начнете вести себя как дети. Во время пожара от вас требуются зрелость,
большее понимание, способность вести себя осознанно, но вместо этого вы
возвращаетесь в пятилетний возраст и поступаете так, что подвергаете себя
еще большей опасности.
Существует печальная возможность того, что если мы попытаемся создать
нового человека, то окажемся перед лицом неведомого и нового, отчего можем
откатиться назад. Объявились даже пророки, призывающие к возврату в прошлое:
"Прошлое -- вот золотой век. Возвратимся в прошлое!" Я считаю это
самоубийственным. Мы должны идти в будущее, каким бы опасным и трудным оно
ни было.
Жизнь должна идти вперед. Мы должны найти новый образ существования. Я
надеюсь, что такое случится. И это должно произойти на западной почве,
потому что Восток не что иное, как Запад триста лет назад. Восток обременен
проблемами выживания и поддержания жизни, а Запад свободен от этого.
Когда ко мне приходят молодые люди с Запада, я всегда понимаю, что они
могут либо прогрессировать, либо регрессировать. И в определенном смысле они
регрессируют, ведут себя как малые дети, как дикари. Это плохо. Бунт их
хорош, но они должны вести себя как новые люди, а не как дикари. Они должны
создать в себе возможности нового сознания.
Вместо этого они опьяняют себя наркотиками. Зелье всегда привлекало и
очаровывало ум дикарей. Если те, кто выпадает из западного общества, ведут
себя как дикари, то это не бунт, а реакция и регресс. Им следует вести себя
как новое человечество. Они должны идти к новому сознанию -- целостному,
глобальному, принимающему все противоречивые возможности человеческого
существа.
Разница между животными и человеком в том, что животные имеют
ограниченные возможности, а возможности человека бесконечны. Но они всего
лишь возможности. Человек способен расти, но этому росту нужно помочь. Мы
должны открыть центры во всем мире, где сможем это сделать.
Ум должен быть воспитан логическим, рациональным образом. Но
одновременно его следует обучать иррациональной, нелогической медитации.
Следует воспитывать не только разум, но и эмоции. Рассудок не должен
развиваться за счет чувств. Сомнение необходимо, но и вера необходима.
Легко верить без сомнений, легко сомневаться без веры. Однако этих
простых формул уже недостаточно. Теперь мы должны создать здоровое сомнение,
упорный, скептический ум, который будет сосуществовать с доверчивым умом. И
внутреннее существо должно уметь двигаться от одного к другому: от сомнения
к доверию, и назад. В объективных исследованиях следует проявлять сомнение и
осторожность. Но рядом существует и другое измерение, в котором ключом
станет вера, а не сомнение. И оба они нужны.
Проблема заключается в том, как создать противоречащие полюса
одновременно. Вот что меня интересует. Я буду продолжать создавать сомнение,
и я буду продолжать создавать веру. В этом я не вижу никакой
непоследовательности, потому что для меня самым важным является движение --
движение от одного полюса к другому.
Чем больше мы фиксируемся на одном полюсе, тем это труднее. Например,
на Западе вы культивируете активность. Но вы плохо спите. Когда вы ложитесь
спать, уму нужно переключиться с активности на пассивность, а он сделать
этого не в состоянии. Вы вертитесь в постели; ум продолжает работать. Чтобы
заснуть, вы принимаете успокоительные средства. Однако вынужденный сон не
дает отдыха; он поверхностен. В глубине вас бушует беспокойство. Такой сон
превращается в кошмар.
На Востоке происходит противоположное. Восток хорошо спит, но не умеет
быть активным. Даже утром восточный ум пребывает в летаргии. Столетиями он
хорошо спал -- и только, в то время как вы много сделали, но породили
беспокойство, дискомфорт. Из-за этого беспокойства все, что вы сделали,
бесполезно. Ведь вы даже спать не в состоянии!
Вот почему я подчеркиваю необходимость тренировки ума для активности,
для пассивности и, самое главное, для движения -- чтобы вы могли двигаться
от одного к другому.
Ум можно научить этому. Из любого действия в одно мгновение я могу
перейти в пассивное состояние. Я могу на протяжении многих часов беседовать
с вами и затем в один момент перейти в глубокое внутреннее молчание, в
котором не происходит никакого говорения. Пока вы не создадите в себе такие
возможности, ваш рост будет задержан.
Будущее должно позволить быть глубокой гармонии между внутренними
полюсами. Если не установится движение между противоположностями,
человеческие поиски прекратятся. Вы не сможете идти вперед. Восток истощил
себя, Запад тоже истощен. Можно их поменять местами, но этого хватит не
надолго, и лет через двести возникнет та же самая проблема. Можно сменить
одно отношение на другое, но это движение по кругу.
Но как тогда можно узнать, к каким целям следует стремиться, если все
нужно принимать?
Сам поиск цели является частью рационального процесса. Будущее
существует благодаря разуму. Вот почему для животных нет ни будущего, ни
цели. Они живут, но у них нет цели. Разум порождает идеалы, порождает цели,
он порождает будущее. Настоящая проблема заключается не в том, какая цель
верна, а какая нет. Главный вопрос в том, вообще иметь или не иметь цели.
Новое поколение спрашивает: иметь цель или не иметь? Как только у вас
появляется цель, вы начинаете отворачиваться от жизни. Вы формируете свою
жизнь соответственно своей цели. Настоящее теряет значение. Его следует
подогнать под будущее.
Ум, ориентированный на цель, -- это рассудок, а ум, ориентированный на
жизнь, -- иррациональность. Так что вопрос не в том, как иметь правильную
цель. Вопрос в том, как сделать так, чтобы рассудок не стал единственным
явлением ума.
Рассудку необходимо иметь цели; без них он не может. Но это не должно
становиться диктатом; пусть это станет одной из растущих ветвей. Рассудок
должен существовать -- такова необходимость, но есть еще одна часть
человеческого ума -- пустая, не имеющая цели, существующая как младенцы и
животные. Она существует только здесь и сейчас. Эта пустая, иррациональная
часть испытывает более глубокие сферы жизни, любви, искусства, ей нет нужды
до будущего, поэтому она глубоко погружается в "здесь" и "сейчас". Рассудок
следует развивать, но и одновременно должна развиваться иррациональная
часть.
Многие ученые очень религиозны. Здесь возможны два случая. Это либо
глубокая гармония, либо попеременное открывание и закрывание двух выходов
без всякой гармонии. Я могу быть ученым, затем оставляю свой мир науки и иду
молиться в церковь. Тогда молится не ученый. Это не гармония -- это глубокое
раздвоение. Между ученым и верующим диалога нет. Ученый и не приходил в
церковь.
Когда такой человек возвращается в лабораторию, он уже не верующий.
Между ними двумя глубокое раздвоение; обе ипостаси не накладываются одна на
другую. В таком ученом вы найдете дихотомию, а не гармонию. Он говорит вещи,
которых потом сам стыдится. Он делает научные заявления, которые
противоречат его уму верующего.
Поэтому многие ученые были шизофрениками. Одна часть их была одним,
другая -- другим. Это не то, что я называю гармонией. Под гармонией я
подразумеваю способность двигаться от одного к другому, не закрываясь ни
одному. Тогда молиться идет ученый, а в лабораторию -- верующий. Нет ни
расщепления, ни промежутка.
В противном случае можно стать двумя лицами. Обычно мы состоим из
множества лиц; у нас много обличий. Сначала мы отождествляемся с одним,
потом переключаем скорость и становимся кем-то иным. Эта смена передач не
есть гармония. Она порождает внутри вас очень большое напряжение. С таким
количеством личностей трудно расслабиться. Неразделенное сознание, способное
переходить в диаметральную противоположность, возможно только тогда, когда
мы представляем себе человеческое существо как единое по природе своей --
когда нет порицания противоположностей.
Сомнение -- неотъемлемая часть труда ученого. Вера -- тоже его часть.
Это два взгляда из разных измерений на одну и ту же вещь. Поэтому ученый
может молиться в своей лаборатории; и ничего особенного в этом нет. Сомнение
является частью его работы, инструментом его труда, так же как и вера. В
этом нет врожденной дихотомии. Если вы можете легко и свободно переходить от
одного к другому, то даже само движение не ощутимо. Вы движетесь, но не
чувствуете движения. Движение ощущается только тогда, когда есть
препятствие. При глубокой гармонии движение не ощутимо.
И еще одно: говоря "Восток" и "Запад", я не подразумеваю того, что на
Западе не было восточных умов, а на Востоке -- западных. Я говорю об общей
тенденции. Когда-нибудь нам стоит написать историю мира, где мир делился бы
не географически, а по психологическому принципу. В этой истории на Востоке
было бы много западных лиц, а на Западе -- не меньше восточных.
Я не хочу сказать, что на Западе не существует обеих тенденций. Однако
главное направление на Западе было в сторону рационального роста, даже в
религии. Вот почему Церковь обрела такую власть.
Иисус очень иррационален, но у апостола Павла ум был научным и очень
рациональным. Христианство принадлежит апостолу Павлу, а не Иисусу. При
таком анархисте, каким был он, просто невозможна такая большая организация.
Иисус был восточным человеком, а апостол Павел -- нет.
Между наукой и церковью возник конфликт. Обе они рациональны. Обе
пытались дать рациональное объяснение религиозному явлению. И Церковь с
самого начала была обречена на поражение, потому что религиозные понятия
сами по себе иррациональны. Рассудок теряется, когда дело касается религии.
Вот почему Церковь оказалась побеждена наукой.
На Востоке между наукой и религией конфликта не было, потому что
религия никогда не претендовала на область рассудка. Обе не принадлежат к
одной и той же категории, поэтому им не о чем спорить.
Каким образом религия становится рациональной?
В этом виновата не религия. Это случается, когда религию начинают
систематизировать. Ни Будда, ни Иисус не стремятся к идеалу. Они живут
спонтанно; они растут по-своему. Они растут, как дикие деревья, но потом
такие дикие деревья становятся образцами для подражания их поклонников.
Последователи начинают порицать и одобрять, у них появляются предпочтения,
осуждения.
Религия состоит из двух частей: первой -- глубоко религиозной личности,
спонтанной; второй -- последователей, создающих символ веры, догматы и
дисциплину согласно идеалу. Тогда для буддистов появляется идеал -- "нужно
быть таким, как Будда", -- и создаются ограничения. Вам приходится во многом
разрушать себя, потому что только тогда вы сможете стать идеальным. Вы
должны стать подражанием.
Я считаю это преступлением. Религиозная личность прекрасна; но
религиозное вероисповедание -- просто рациональная вещь. Это рассудок,
пытающийся осмыслить нерациональное явление.
Но разве ум Будды иррационален?
Будда рационален, но у него были очень иррациональные промежутки. Он
чувствовал себя непринужденно и в иррациональном тоже. Наше представление о
Будде отражает, скорее, последующую традицию, чем самого Будду. Будда был
совсем иным.
Чтобы постичь Будду, у нас нет иного выхода, кроме чтения буддистов.
Они создали долгую традицию в две тысячи лет, и это они сделали Будду очень
рациональным. Но он таким не был. Таким и нельзя быть, если глубоко
погрузиться в Сущее. Часто приходится быть иррациональным. И Будда таким и
бывает! Но чтобы узнать это, приходится отказаться от всей традиции и
непосредственно встретиться с Буддой. Это трудно, но возможно. Когда я
говорю с рациональным человеком, он неосознанно отбрасывает все, что не
рационально. Но когда меня слушает поэт, то же предложение для него означает
нечто совершенно иное. Рациональный человек не замечает поэзии слов. Он
видит только логику и доказательства. А поэт воспринимает слова по-другому.
Для него слова имеют оттенки и поэтичность, совершенно не связанные ни с
какими доводами.
Поэтому облик Будды зависит от человека, который его видит. Будда жил в
Индии в тот период, когда вся страна переживала кризис иррационального. Вед,
Упанишад, мистицизма. Движение против всего этого было очень мощным,
особенно в Бихаре, где жил Будда.
Будда был вдохновенной, обаятельной личностью. Он производил на людей
огромное впечатление. Однако интерпретация Будды не могла не быть
рациональной. Живи Будда в другое время, в другой части света, не имеющей
ничего против мистицизма, он был бы воспринят как великий мистик, а не как
интеллектуал. То лицо, которое вам известно, принадлежит определенному
историческому времени.
Как его вижу я, Будда по своей природе не рационален. Все понятие
нирваны -- мистическое. Он был даже более мистичным, чем Упанишады, потому
что, как бы таинственно они ни выглядели, Упанишады содержат достаточно
рационализма. Они говорят о переселении души. Будда же говорил о переселении
без души. Это более таинственно. Упанишады говорят об освобождении, при
котором вы остаетесь. Иначе все становится чепухой! Если меня не будет в
высшем состоянии бытия, то все усилия бессмысленны и бесполезны. Будда же
говорит, что усилие необходимо, а вас... не будет. Будет только пустота. Это
более мистическое понятие.
Говоря о регрессе, имеете ли вы в виду, что люди регрессируют по
сравнению с неким образом социально общепринятого, установленным самим
обществом?
Не с образом. Нечто иное. Когда я говорю, что люди ведут себя как дети,
я имею в виду то, что они не растут.
Люди регрессируют, идут назад. У меня нет эталона, которому они должны
соответствовать. Следовать нужно не образцу, а понятию роста. Я вовсе не
хочу, чтобы вы подгоняли себя под какой-то образец. Вот первое, что я
говорю: люди возвращаются к прошлому, а не растут к будущему. У меня нет
образца, по которому должно расти дерево. Но оно обязано расти: оно не
должно регрессировать. Все дело в росте и регрессии, а не в каких-либо
эталонах.
Второе: говоря, что люди регрессируют, я подразумеваю, что они
реагируют на слишком рациональное общество. Их реакция переходит в другую
крайность. В ней заключена та же самая ошибка. Разум следует принять, а не
отбрасывать. Исключая его, вы совершаете ту же ошибку, которую допускают,
когда исключают иррациональность.
Викторианская эпоха породила человека, который стал лишь фасадом,
маской, но не был живым внутри. Он представлял собой образец поведения и
хороших манер -- скорее лицо, чем живое бытие. Это стало возможным потому,
что критерием всего мы сочли только разум. А иррациональное, анархическое,
хаотическое мы отодвинули подальше и подавили. Теперь же анархическая
сторона начинает мстить, и она может сделать одно из двух: либо разрушить,
либо построить. Если она разрушает, это регресс. Тогда она мстит подобным же
образом -- отрицая. Она будет отрицать рациональную сторону, и вы
превратитесь в несмышленых детей. Вы пойдете назад. Если анархическая
сторона созидает, то она не повторяет той же самой ошибки. Она объединяет в
себе и разум, и иррациональное. Тогда все существо растет. Не может расти ни
тот, кто подавил рациональное, ни тот, кто подавил иррациональное. Расти
нужно только в целостности. Вот почему я говорю о росте. И у меня нет
никакой модели, согласно которой следует расти.
Не является ли большинство проблем результатом христианских понятий
греха и вины?
Да, это так. Иначе и быть не может. Понятие греха создает вокруг себя
определенное сознание. Такого понятия нет у восточного ума. Оно заменено
понятием невежества. В восточном сознании корнем всякого зла является
невежество, а не грех. Зло существует из-за вашего невежества. Поэтому все
дело не в вине, а в дисциплине. Следует быть более осознающим, более
знающим. На Востоке знание есть трансформация, а медитация является
инструментом этой трансформации.
В христианстве грех стал центральным понятием. Это не только ваш грех,
но первородный грех всего человечества. Над вами тяготеет понятие греха. Это
порождает чувство вины и напряжение. Именно поэтому христианство не сумело
развить настоящих техник медитации. Оно дало только молитву. Как бороться с
грехом? Быть моральным и молиться!
На Востоке нет ничего подобного Десяти Заповедям. Проблемы Востока
отличаются от западных. Для приезжающих с Запада проблемой является чувство
вины. В глубине души они чувствуют себя виноватыми. Даже те, кто бунтует,
чувствуют себя виноватыми. Это психологическая проблема, больше связанная с
умом, чем с бытием.
В первую очередь необходимо освободиться от чувства вины. Вот почему
Западу пришлось развить психоанализ и исповедь. На Востоке эти вещи и не
появлялись, потому что в них не было необходимости. На Западе необходимо
исповедоваться -- только так можно избавиться от сидящего глубоко внутри
чувства вины. Либо вам приходится подвергаться психоанализу, чтобы выбросить
из себя эту вину. Но ее невозможно выбросить раз и навсегда, потому что
понятие греха остается. И чувство вины снова накапливается. Поэтому и
психоанализ, и исповедь помогают только на время. И вам снова и снова
приходится ходить на исповедь. Это все временное облегчение от того, что
общепринято. А основу болезни -- понятие греха -- мы принимаем как нечто
незыблемое.
На Востоке это вопрос не психологии, а бытия. Это проблема не
психического здоровья, а скорее, духовного роста. Следует расти духовно,
больше осознавать. Следует изменять не поведение, а сознание. А тогда
меняется и поведение.
Христианство больше печется о вашем поведении. Но поведение -- это
вопрос внешний. Важно не то, что вы делаете, а то, чем вы являетесь. Меняя
свое поведение, вы мало что измените. Вы останетесь прежним. Внешне вы
будете святым, а внутри останетесь таким, каким были раньше. Проблема
приезжающих с Запада заключается в том, что они стыдятся своего поведения.
Мне приходится силой заставлять их осознать свою более глубокую проблему --
проблему бытия, а не психики.
Буддизм и джайнизм тоже породили чувство вины, но несколько иного рода.
В частности, у джайнов очень глубокое чувство неполноценности. Это не
христианское чувство вины, потому что понятия греха нет, но достаточно
глубокий комплекс того, что, пока не перейдешь определенную черту, ты
неполноценен. И этот комплекс неполноценности действует так же, как и
чувство вины.
Джайны так же не создали никаких медитационных техник. Они только
породили множество правил: "делай это", "не делай того". Все вращается
вокруг поведения. Что касается поведения, джайнистский монах безупречен, но
его внутреннее бытие очень бедно. Он ведет себя как марионетка. Вот почему
человеческого ума мы построили эти стены. Например, вы учите своего ребенка
не злиться, пугая его, что если он будет злым, его перестанут любить и он
сам не сможет никого любить. Вы воздвигаете вокруг него стену, которая
требует от него, чтобы он не гневался, не понимая того, что, подавляя свой
гнев, он этим одновременно разрушает свою способность любить. Гнев и любовь
-- не две несовместимые вещи. Это две ветви одного и того же дерева. Если
отрезать одну, обеднеет и другая, потому что в них течет один и тот же сок.
Если вы действительно хотите подготовить своего ребенка к лучшей жизни,
то научите его искренне злиться. Вместо того чтобы потребовать: "Не злись!",
скажите: "Когда ты чувствуешь злость, будь в самом деле злым, тотально злым.
Не чувствуй себя виноватым в том, что ты злишься". Вместо того, чтобы
запрещать ему злиться, научите его правильно изливать свой гнев. Он должен
искренне выразить свой гнев в подходящий момент и не сердиться в
неподходящий. То же справедливо и о любви. В нужный момент он должен уметь
искрение любить и не любить в неподходящий для него момент. Дело не в выборе
между гневом и любовью. Выбор идет между истинным и ложным, между подлинным
и неподлинным. Гнев должен быть выражен. Ребенок воистину прекрасен, когда
он вдруг рассердился, -- внезапная вспышка энергии и жизни. Убивая гнев, вы
убиваете и жизнь. Ребенок становится бессильным. Теперь всю свою жизнь он не
сможет жить; он будет лишь живым трупом.
Мы все время строим концепции, которые создают стены. Мы развиваем
взгляды и идеологии, которые воздвигают стены. Эти стены нам никто не
навязывал; это наше создание. Как только мы это осознаем, стены исчезнут.
Они существуют благодаря нам.
Но, предположим, дерево (человек) по природе неполноценно. Тогда оно не
в состоянии измениться. Не потому, что не хочет, а потому, что не может.
Калеки не являются проблемой. Если все общество живо, мы сможем
вылечить их. Мы сможем все проанализировать и помочь им. Этим людям
необходима помощь, так как сами они ничего не в состоянии сделать. Но
общество также повинно в их беспомощности.
Например, в рамках ваших моральных понятий сын проститутки ущербен. Он
испытывает чувство вины за что-то, за что совершенно не ответствен. Что он
может поделать, если его мать проститутка? Как он может это исправить?
Однако из-за этого общество относится к нему иначе. И пока мы не изменим
своего отношения к сексу, чувство вины за то, что он сын проститутки, у него
не исчезнет.
Поскольку мы сделали брак священным, проституция неизбежно будет
считаться грехом. Но проституция существует как раз благодаря браку. Она
является частью института брака.
Для человеческого ума, каков он есть, постоянные отношении не
естественны. С одним человеком можно постоянно жить, только если этого
требует закон. Но это не должно быть законом. От меня не должны требовать,
что если сегодня я люблю этого человека, то и завтра я тоже должен его
любить. Природа такого не требует. Нет врожденной необходимости в том, чтобы
и завтра эта любовь продолжалась. Она может быть, а может и не быть. И чем
больше вы заставляете, тем невозможнее такое становится. И тогда с черного
хода пробирается проституция. Пока наше общество не позволит свободы
отношений, мы не избавимся от проституции.
Когда отношения постоянны, вам это приятно; ваше эго довольно. И чтобы
удовлетворить ваше эго -- тем, что вы верный муж или преданная супруга, --
следует осудить проституцию. Тогда осуждается и сын проститутки, а это
порождает болезнь.
Но это исключительные случаи. Когда кто-то болен физически или
психически, ему надо помочь, вылечить его. Но это не относится ко всему
обществу. Девяносто девять процентов -- это наше собственное порождение;
один процент -- исключения. Этот один процент не является проблемой. Если
изменятся остальные 99%, тогда даже этот один процент будет им затронут.
Нам еще трудно определить, до какой степени наш ум влияет на нашу
физиологию. Чем больше мы знаем, тем неувереннее становимся. Многие болезни
поражают наше тело как раз из-за нашего ума. Пока наш ум не станет полностью
свободным, мы не сможем с уверенностью знать, что болезни зарождаются в
теле.
Многие болезни присущи только людям. У животных они не встречаются.
Животные здоровее нас. У них меньше болезней, меньше уродств. Причин,
мешающих человеку быть здоровее, живее, красивее, нет. Дрессировка, которой
мы подвергались десятки тысяч лет, эта длительная тренировка ума, возможно,
и есть главная причина. Но когда сам являешься частью той же модели, то это
себе трудно даже представить.
Многие физические заболевания вызваны искалеченным умом. А мы калечим
умы всех! Первые семь лет жизни ребенка самые главные. Если покалечить ум,
то потом гораздо труднее что-либо изменить. Но мы калечим, причем из
наилучших побуждений. Чем глубже в корни ума проникает психология, тем
большими преступниками являются родители (конечно, неосознанно), тем
преступнее учителя и вся система образования, но неосознанно. Они, в свою
очередь, пострадали от старшего поколения. Они дальше распространяют
болезнь.
Сейчас открылась новая возможность. Впервые, особенно на Западе,
человек освободился от повседневных забот. Теперь мы можем
экспериментировать с этими новыми возможностями для ума. В прошлом это было
невозможно, так как нужды тела были настолько тяжким бременем, что их трудно
было удовлетворять. Однако теперь такая возможность появилась. Мы живем на
пороге глубокой революции, дотоле невиданной в истории человечества. Сейчас
возможна революция сознания. С большими возможностями знания и понимания мы
можем измениться. Для этого понадобится много времени, но такая возможность
нам открывается. Если мы дерзнем, если у нас хватит мужества, мы осуществим
ее.
Судьба человечества поставлена на карту. Мы либо вернемся к старому,
либо уйдем в новое будущее. Это не вопрос третьей мировой войны, коммунизма
или капитализма. Эти проблемы уже устарели. Приближается новый кризис. Мы
либо решим иметь новое сознание и трудиться для этого, либо откатимся назад,
возвратимся к старым моделям.
Регресс также возможен. Когда возникает кризис, ум обнаруживает
тенденцию к регрессу. Когда возникает ситуация, с которой вы не в силах
справиться, вы регрессируете. Например, если дом сейчас загорится, вы
начнете вести себя как дети. Во время пожара от вас требуются зрелость,
большее понимание, способность вести себя осознанно, но вместо этого вы
возвращаетесь в пятилетний возраст и поступаете так, что подвергаете себя
еще большей опасности.
Существует печальная возможность того, что если мы попытаемся создать
нового человека, то окажемся перед лицом неведомого и нового, отчего можем
откатиться назад. Объявились даже пророки, призывающие к возврату в прошлое:
"Прошлое -- вот золотой век. Возвратимся в прошлое!" Я считаю это
самоубийственным. Мы должны идти в будущее, каким бы опасным и трудным оно
ни было.
Жизнь должна идти вперед. Мы должны найти новый образ существования. Я
надеюсь, что такое случится. И это должно произойти на западной почве,
потому что Восток не что иное, как Запад триста лет назад. Восток обременен
проблемами выживания и поддержания жизни, а Запад свободен от этого.
Когда ко мне приходят молодые люди с Запада, я всегда понимаю, что они
могут либо прогрессировать, либо регрессировать. И в определенном смысле они
регрессируют, ведут себя как малые дети, как дикари. Это плохо. Бунт их
хорош, но они должны вести себя как новые люди, а не как дикари. Они должны
создать в себе возможности нового сознания.
Вместо этого они опьяняют себя наркотиками. Зелье всегда привлекало и
очаровывало ум дикарей. Если те, кто выпадает из западного общества, ведут
себя как дикари, то это не бунт, а реакция и регресс. Им следует вести себя
как новое человечество. Они должны идти к новому сознанию -- целостному,
глобальному, принимающему все противоречивые возможности человеческого
существа.
Разница между животными и человеком в том, что животные имеют
ограниченные возможности, а возможности человека бесконечны. Но они всего
лишь возможности. Человек способен расти, но этому росту нужно помочь. Мы
должны открыть центры во всем мире, где сможем это сделать.
Ум должен быть воспитан логическим, рациональным образом. Но
одновременно его следует обучать иррациональной, нелогической медитации.
Следует воспитывать не только разум, но и эмоции. Рассудок не должен
развиваться за счет чувств. Сомнение необходимо, но и вера необходима.
Легко верить без сомнений, легко сомневаться без веры. Однако этих
простых формул уже недостаточно. Теперь мы должны создать здоровое сомнение,
упорный, скептический ум, который будет сосуществовать с доверчивым умом. И
внутреннее существо должно уметь двигаться от одного к другому: от сомнения
к доверию, и назад. В объективных исследованиях следует проявлять сомнение и
осторожность. Но рядом существует и другое измерение, в котором ключом
станет вера, а не сомнение. И оба они нужны.
Проблема заключается в том, как создать противоречащие полюса
одновременно. Вот что меня интересует. Я буду продолжать создавать сомнение,
и я буду продолжать создавать веру. В этом я не вижу никакой
непоследовательности, потому что для меня самым важным является движение --
движение от одного полюса к другому.
Чем больше мы фиксируемся на одном полюсе, тем это труднее. Например,
на Западе вы культивируете активность. Но вы плохо спите. Когда вы ложитесь
спать, уму нужно переключиться с активности на пассивность, а он сделать
этого не в состоянии. Вы вертитесь в постели; ум продолжает работать. Чтобы
заснуть, вы принимаете успокоительные средства. Однако вынужденный сон не
дает отдыха; он поверхностен. В глубине вас бушует беспокойство. Такой сон
превращается в кошмар.
На Востоке происходит противоположное. Восток хорошо спит, но не умеет
быть активным. Даже утром восточный ум пребывает в летаргии. Столетиями он
хорошо спал -- и только, в то время как вы много сделали, но породили
беспокойство, дискомфорт. Из-за этого беспокойства все, что вы сделали,
бесполезно. Ведь вы даже спать не в состоянии!
Вот почему я подчеркиваю необходимость тренировки ума для активности,
для пассивности и, самое главное, для движения -- чтобы вы могли двигаться
от одного к другому.
Ум можно научить этому. Из любого действия в одно мгновение я могу
перейти в пассивное состояние. Я могу на протяжении многих часов беседовать
с вами и затем в один момент перейти в глубокое внутреннее молчание, в
котором не происходит никакого говорения. Пока вы не создадите в себе такие
возможности, ваш рост будет задержан.
Будущее должно позволить быть глубокой гармонии между внутренними
полюсами. Если не установится движение между противоположностями,
человеческие поиски прекратятся. Вы не сможете идти вперед. Восток истощил
себя, Запад тоже истощен. Можно их поменять местами, но этого хватит не
надолго, и лет через двести возникнет та же самая проблема. Можно сменить
одно отношение на другое, но это движение по кругу.
Но как тогда можно узнать, к каким целям следует стремиться, если все
нужно принимать?
Сам поиск цели является частью рационального процесса. Будущее
существует благодаря разуму. Вот почему для животных нет ни будущего, ни
цели. Они живут, но у них нет цели. Разум порождает идеалы, порождает цели,
он порождает будущее. Настоящая проблема заключается не в том, какая цель
верна, а какая нет. Главный вопрос в том, вообще иметь или не иметь цели.
Новое поколение спрашивает: иметь цель или не иметь? Как только у вас
появляется цель, вы начинаете отворачиваться от жизни. Вы формируете свою
жизнь соответственно своей цели. Настоящее теряет значение. Его следует
подогнать под будущее.
Ум, ориентированный на цель, -- это рассудок, а ум, ориентированный на
жизнь, -- иррациональность. Так что вопрос не в том, как иметь правильную
цель. Вопрос в том, как сделать так, чтобы рассудок не стал единственным
явлением ума.
Рассудку необходимо иметь цели; без них он не может. Но это не должно
становиться диктатом; пусть это станет одной из растущих ветвей. Рассудок
должен существовать -- такова необходимость, но есть еще одна часть
человеческого ума -- пустая, не имеющая цели, существующая как младенцы и
животные. Она существует только здесь и сейчас. Эта пустая, иррациональная
часть испытывает более глубокие сферы жизни, любви, искусства, ей нет нужды
до будущего, поэтому она глубоко погружается в "здесь" и "сейчас". Рассудок
следует развивать, но и одновременно должна развиваться иррациональная
часть.
Многие ученые очень религиозны. Здесь возможны два случая. Это либо
глубокая гармония, либо попеременное открывание и закрывание двух выходов
без всякой гармонии. Я могу быть ученым, затем оставляю свой мир науки и иду
молиться в церковь. Тогда молится не ученый. Это не гармония -- это глубокое
раздвоение. Между ученым и верующим диалога нет. Ученый и не приходил в
церковь.
Когда такой человек возвращается в лабораторию, он уже не верующий.
Между ними двумя глубокое раздвоение; обе ипостаси не накладываются одна на
другую. В таком ученом вы найдете дихотомию, а не гармонию. Он говорит вещи,
которых потом сам стыдится. Он делает научные заявления, которые
противоречат его уму верующего.
Поэтому многие ученые были шизофрениками. Одна часть их была одним,
другая -- другим. Это не то, что я называю гармонией. Под гармонией я
подразумеваю способность двигаться от одного к другому, не закрываясь ни
одному. Тогда молиться идет ученый, а в лабораторию -- верующий. Нет ни
расщепления, ни промежутка.
В противном случае можно стать двумя лицами. Обычно мы состоим из
множества лиц; у нас много обличий. Сначала мы отождествляемся с одним,
потом переключаем скорость и становимся кем-то иным. Эта смена передач не
есть гармония. Она порождает внутри вас очень большое напряжение. С таким
количеством личностей трудно расслабиться. Неразделенное сознание, способное
переходить в диаметральную противоположность, возможно только тогда, когда
мы представляем себе человеческое существо как единое по природе своей --
когда нет порицания противоположностей.
Сомнение -- неотъемлемая часть труда ученого. Вера -- тоже его часть.
Это два взгляда из разных измерений на одну и ту же вещь. Поэтому ученый
может молиться в своей лаборатории; и ничего особенного в этом нет. Сомнение
является частью его работы, инструментом его труда, так же как и вера. В
этом нет врожденной дихотомии. Если вы можете легко и свободно переходить от
одного к другому, то даже само движение не ощутимо. Вы движетесь, но не
чувствуете движения. Движение ощущается только тогда, когда есть
препятствие. При глубокой гармонии движение не ощутимо.
И еще одно: говоря "Восток" и "Запад", я не подразумеваю того, что на
Западе не было восточных умов, а на Востоке -- западных. Я говорю об общей
тенденции. Когда-нибудь нам стоит написать историю мира, где мир делился бы
не географически, а по психологическому принципу. В этой истории на Востоке
было бы много западных лиц, а на Западе -- не меньше восточных.
Я не хочу сказать, что на Западе не существует обеих тенденций. Однако
главное направление на Западе было в сторону рационального роста, даже в
религии. Вот почему Церковь обрела такую власть.
Иисус очень иррационален, но у апостола Павла ум был научным и очень
рациональным. Христианство принадлежит апостолу Павлу, а не Иисусу. При
таком анархисте, каким был он, просто невозможна такая большая организация.
Иисус был восточным человеком, а апостол Павел -- нет.
Между наукой и церковью возник конфликт. Обе они рациональны. Обе
пытались дать рациональное объяснение религиозному явлению. И Церковь с
самого начала была обречена на поражение, потому что религиозные понятия
сами по себе иррациональны. Рассудок теряется, когда дело касается религии.
Вот почему Церковь оказалась побеждена наукой.
На Востоке между наукой и религией конфликта не было, потому что
религия никогда не претендовала на область рассудка. Обе не принадлежат к
одной и той же категории, поэтому им не о чем спорить.
Каким образом религия становится рациональной?
В этом виновата не религия. Это случается, когда религию начинают
систематизировать. Ни Будда, ни Иисус не стремятся к идеалу. Они живут
спонтанно; они растут по-своему. Они растут, как дикие деревья, но потом
такие дикие деревья становятся образцами для подражания их поклонников.
Последователи начинают порицать и одобрять, у них появляются предпочтения,
осуждения.
Религия состоит из двух частей: первой -- глубоко религиозной личности,
спонтанной; второй -- последователей, создающих символ веры, догматы и
дисциплину согласно идеалу. Тогда для буддистов появляется идеал -- "нужно
быть таким, как Будда", -- и создаются ограничения. Вам приходится во многом
разрушать себя, потому что только тогда вы сможете стать идеальным. Вы
должны стать подражанием.
Я считаю это преступлением. Религиозная личность прекрасна; но
религиозное вероисповедание -- просто рациональная вещь. Это рассудок,
пытающийся осмыслить нерациональное явление.
Но разве ум Будды иррационален?
Будда рационален, но у него были очень иррациональные промежутки. Он
чувствовал себя непринужденно и в иррациональном тоже. Наше представление о
Будде отражает, скорее, последующую традицию, чем самого Будду. Будда был
совсем иным.
Чтобы постичь Будду, у нас нет иного выхода, кроме чтения буддистов.
Они создали долгую традицию в две тысячи лет, и это они сделали Будду очень
рациональным. Но он таким не был. Таким и нельзя быть, если глубоко
погрузиться в Сущее. Часто приходится быть иррациональным. И Будда таким и
бывает! Но чтобы узнать это, приходится отказаться от всей традиции и
непосредственно встретиться с Буддой. Это трудно, но возможно. Когда я
говорю с рациональным человеком, он неосознанно отбрасывает все, что не
рационально. Но когда меня слушает поэт, то же предложение для него означает
нечто совершенно иное. Рациональный человек не замечает поэзии слов. Он
видит только логику и доказательства. А поэт воспринимает слова по-другому.
Для него слова имеют оттенки и поэтичность, совершенно не связанные ни с
какими доводами.
Поэтому облик Будды зависит от человека, который его видит. Будда жил в
Индии в тот период, когда вся страна переживала кризис иррационального. Вед,
Упанишад, мистицизма. Движение против всего этого было очень мощным,
особенно в Бихаре, где жил Будда.
Будда был вдохновенной, обаятельной личностью. Он производил на людей
огромное впечатление. Однако интерпретация Будды не могла не быть
рациональной. Живи Будда в другое время, в другой части света, не имеющей
ничего против мистицизма, он был бы воспринят как великий мистик, а не как
интеллектуал. То лицо, которое вам известно, принадлежит определенному
историческому времени.
Как его вижу я, Будда по своей природе не рационален. Все понятие
нирваны -- мистическое. Он был даже более мистичным, чем Упанишады, потому
что, как бы таинственно они ни выглядели, Упанишады содержат достаточно
рационализма. Они говорят о переселении души. Будда же говорил о переселении
без души. Это более таинственно. Упанишады говорят об освобождении, при
котором вы остаетесь. Иначе все становится чепухой! Если меня не будет в
высшем состоянии бытия, то все усилия бессмысленны и бесполезны. Будда же
говорит, что усилие необходимо, а вас... не будет. Будет только пустота. Это
более мистическое понятие.
Говоря о регрессе, имеете ли вы в виду, что люди регрессируют по
сравнению с неким образом социально общепринятого, установленным самим
обществом?
Не с образом. Нечто иное. Когда я говорю, что люди ведут себя как дети,
я имею в виду то, что они не растут.
Люди регрессируют, идут назад. У меня нет эталона, которому они должны
соответствовать. Следовать нужно не образцу, а понятию роста. Я вовсе не
хочу, чтобы вы подгоняли себя под какой-то образец. Вот первое, что я
говорю: люди возвращаются к прошлому, а не растут к будущему. У меня нет
образца, по которому должно расти дерево. Но оно обязано расти: оно не
должно регрессировать. Все дело в росте и регрессии, а не в каких-либо
эталонах.
Второе: говоря, что люди регрессируют, я подразумеваю, что они
реагируют на слишком рациональное общество. Их реакция переходит в другую
крайность. В ней заключена та же самая ошибка. Разум следует принять, а не
отбрасывать. Исключая его, вы совершаете ту же ошибку, которую допускают,
когда исключают иррациональность.
Викторианская эпоха породила человека, который стал лишь фасадом,
маской, но не был живым внутри. Он представлял собой образец поведения и
хороших манер -- скорее лицо, чем живое бытие. Это стало возможным потому,
что критерием всего мы сочли только разум. А иррациональное, анархическое,
хаотическое мы отодвинули подальше и подавили. Теперь же анархическая
сторона начинает мстить, и она может сделать одно из двух: либо разрушить,
либо построить. Если она разрушает, это регресс. Тогда она мстит подобным же
образом -- отрицая. Она будет отрицать рациональную сторону, и вы
превратитесь в несмышленых детей. Вы пойдете назад. Если анархическая
сторона созидает, то она не повторяет той же самой ошибки. Она объединяет в
себе и разум, и иррациональное. Тогда все существо растет. Не может расти ни
тот, кто подавил рациональное, ни тот, кто подавил иррациональное. Расти
нужно только в целостности. Вот почему я говорю о росте. И у меня нет
никакой модели, согласно которой следует расти.
Не является ли большинство проблем результатом христианских понятий
греха и вины?
Да, это так. Иначе и быть не может. Понятие греха создает вокруг себя
определенное сознание. Такого понятия нет у восточного ума. Оно заменено
понятием невежества. В восточном сознании корнем всякого зла является
невежество, а не грех. Зло существует из-за вашего невежества. Поэтому все
дело не в вине, а в дисциплине. Следует быть более осознающим, более
знающим. На Востоке знание есть трансформация, а медитация является
инструментом этой трансформации.
В христианстве грех стал центральным понятием. Это не только ваш грех,
но первородный грех всего человечества. Над вами тяготеет понятие греха. Это
порождает чувство вины и напряжение. Именно поэтому христианство не сумело
развить настоящих техник медитации. Оно дало только молитву. Как бороться с
грехом? Быть моральным и молиться!
На Востоке нет ничего подобного Десяти Заповедям. Проблемы Востока
отличаются от западных. Для приезжающих с Запада проблемой является чувство
вины. В глубине души они чувствуют себя виноватыми. Даже те, кто бунтует,
чувствуют себя виноватыми. Это психологическая проблема, больше связанная с
умом, чем с бытием.
В первую очередь необходимо освободиться от чувства вины. Вот почему
Западу пришлось развить психоанализ и исповедь. На Востоке эти вещи и не
появлялись, потому что в них не было необходимости. На Западе необходимо
исповедоваться -- только так можно избавиться от сидящего глубоко внутри
чувства вины. Либо вам приходится подвергаться психоанализу, чтобы выбросить
из себя эту вину. Но ее невозможно выбросить раз и навсегда, потому что
понятие греха остается. И чувство вины снова накапливается. Поэтому и
психоанализ, и исповедь помогают только на время. И вам снова и снова
приходится ходить на исповедь. Это все временное облегчение от того, что
общепринято. А основу болезни -- понятие греха -- мы принимаем как нечто
незыблемое.
На Востоке это вопрос не психологии, а бытия. Это проблема не
психического здоровья, а скорее, духовного роста. Следует расти духовно,
больше осознавать. Следует изменять не поведение, а сознание. А тогда
меняется и поведение.
Христианство больше печется о вашем поведении. Но поведение -- это
вопрос внешний. Важно не то, что вы делаете, а то, чем вы являетесь. Меняя
свое поведение, вы мало что измените. Вы останетесь прежним. Внешне вы
будете святым, а внутри останетесь таким, каким были раньше. Проблема
приезжающих с Запада заключается в том, что они стыдятся своего поведения.
Мне приходится силой заставлять их осознать свою более глубокую проблему --
проблему бытия, а не психики.
Буддизм и джайнизм тоже породили чувство вины, но несколько иного рода.
В частности, у джайнов очень глубокое чувство неполноценности. Это не
христианское чувство вины, потому что понятия греха нет, но достаточно
глубокий комплекс того, что, пока не перейдешь определенную черту, ты
неполноценен. И этот комплекс неполноценности действует так же, как и
чувство вины.
Джайны так же не создали никаких медитационных техник. Они только
породили множество правил: "делай это", "не делай того". Все вращается
вокруг поведения. Что касается поведения, джайнистский монах безупречен, но
его внутреннее бытие очень бедно. Он ведет себя как марионетка. Вот почему