Осипов Сергей. Ночная охотница

   Настя посмотрела на свои туфли – у Амбер сегодня не было ни малейшего шанса.
   – Абсолютное сокровище… – говорила между тем не ведающая о своей участи Амбер. – Жаль, что я не успела познакомиться с ним поближе, бабушка говорила, что он…
   – Он? – Настя отвлеклась от созерцания туфель. – Сокровище – он?
   – Иннокентий. Мы решили отдать его Давиду Гарджели. Вернуть на место то, что ты украла.
   Настя не сразу поняла смысл этих слов, а когда поняла…
   …на мгновение ей снова вспомнился мрачный подвал в доме Гарджели и бледная тень человека, распятая на дальней стене. И шепот, и звон цепей, и все, что было потом…
   – С тобой все в порядке?
   – Все отлично, – сказала Настя. – Все просто замечательно…
   – Может быть, слишком много шампанского?
   – В самый раз…
   Воспоминание о доме Гарджели было как порыв холодного зимнего воздуха посреди этого весеннего торжества, как три ноты похоронного марша, невесть как влезшие посреди вальса. Возвращать Иннокентия в тот подвал было жестоко, но не об этом думала Настя.
   Она думала о том, что где-то рядом должен быть Армандо, он должен наблюдать за ней…
   – А может быть, действительно слишком много шампанского… – Настя пошатнулась, отступила назад и оперлась о стол. – Как-то я не очень ровно стою…
   Когда она пошатнулась во второй раз, Армандо уже стоял сзади и деликатно поддержал Настю.
   – Хотелось бы подышать свежим воздухом, – пробормотала она, Армандо послушно кивнул, и они не спеша направились к выходу, провожаемые снисходительным взглядом Амбер.
   Впрочем, как потом оказалось, не ее взгляд был самым заинтересованным.
 

12

 
   Настя и Армандо вышли к той самой лестнице, по которой два часа назад Настя поднималась к широко распахнутым дверям королевского дворца, впитывая в себя ауру праздника и не ведая, что срок действия этой ауры ограничен ста двадцатью с чем-то минутами. Настя вновь смотрела на усыпанную огнями вечернюю Лионею, но теперь это не было метафорой мира, лежащего у ее ног; это была просто праздничная иллюминация.
   – Все в порядке? – спросил Армандо, выждав некоторое время.
   – Да. – Теперь настал Настин черед широко улыбаться и дурить людям головы. – Немного закружилась голова, но теперь вроде бы стало получше. Я еще постою тут, подышу, ладно?
   Армандо молча кивнул.
 
   Он был милый. Милый, молчаливый, спокойный, сильный. Метр девяносто одних только достоинств. С ним было хорошо. Я имею в виду – хорошо было вот так молча стоять, чувствовать исходящую от него силу и уверенность и знать, что эти сила и уверенность находятся в моем полном распоряжении.
   То есть не совсем так. Его силой и уверенностью распоряжались все-таки Смайли и Андерсоны, а мне они, так сказать, просто дали попользоваться всеми достоинствами Армандо (только не надо пошлостей, ладно?).
   И когда мы стояли на этой лестнице, я вдруг поняла, что это обстоятельство может превратить достоинства Армандо в недостатки. Точнее, не просто «может», а уже превращает. Он был милый, спокойный, молчаливый, сильный, и мне тем более неприятно было делать то, что я собиралась сделать. Лучше бы на его месте оказался противный пузатый неврастеник с сальными волосами, но – увы! – среди людей Смайли таких шикарных персонажей не водилось.
   Я тянула время. Я смотрела на огни ночной Лионеи и никак не могла сделать то, что неминуемо должно было разорвать эту ночь на «до» и «после», и не только ночь, но и мою жизнь, и жизнь других людей, и не только людей…
   Впрочем, я не могла знать, куда меня это заведет. Другие могли знать, а я – нет.
   Поэтому я еще раз посмотрела на огни Лионеи, вздохнула и…
 
   – Армандо…
   Он повернулся, посмотрел внимательными темными глазами. Милый, молчаливый, спокойный.
   – …мне вроде бы стало получше, но…
   Внимательные темные глаза.
   – …принеси мне, пожалуйста, мою сумочку, там таблетки…
   – Сумочку?
   – Она или возле стола, где мы стояли с Амбер… Или на диванчике рядом с женским туалетом. Принеси, пожалуйста…
   – Хорошо.
   Даже затылок у него был милым, надежным, сильным. Настя выждала, пока Армандо удалится метров на двадцать, смешается с толпой и…
   – Блин!!!
   Давно она так не пугалась. В этом наверняка был какой-то знак – стоило отправить Армандо за сумочкой, и тут же тебя пугают до смерти; наверняка это должно было навести Настю на какие-то глубокомысленные выводы, только вот незадача – когда тебя пугают, ты просто путаешься и не делаешь никаких глубокомысленных выводов. Философские обобщение приходят позже, когда коленки перестают трястись.
   – Я прошу прощения…
   – Блин! – повторила Настя, и теперь в этом восклицании было меньше страха и больше раздражения из-за того, что происходят какие-то незапланированные происшествия. Нельзя сказать, что у нее был идеальный план в трех томах, где было предусмотрено все, кроме выскочившего как из-под земли красноглазого альбиноса в черном сюртуке, но тем не менее…
   Посол Детей ночи склонил к Насте свое жутковатое лицо и прошептал:
   – Не хотел вас пугать…
   – Но у вас все равно получилось…
   – И еще я не хотел говорить при всех, надеялся на минутку приватной беседы…
   Настя кивала ему, как фарфоровый болванчик, а сама семенила в сторону лестницы. Вампир не ожидал такого невежливого поведения и, потеряв терпение, пожалуй, слишком быстро для дипломата, схватил Настю за руку.
   И они оба замерли, удивленно разглядывая друг друга. Потом вампир разжал пальцы.
   – Извините, – прошептал он. – Не знал, что вы так спешите. Не буду мешать…
   Настя механически потерла руку, чтобы вернуть тепло коже в том месте, где ее коснулись холодные пальцы альбиноса.
   – Да, – сказала она, приходя в себя после увиденных с опасно близкой дистанции бледно-желтых клыков вампира. – Не надо мне мешать.
   И она побежала вниз по лестнице быстро, как только могла, не задерживаясь, не оглядываясь и не сожалея.
   До конца лестницы оставалось еще ступеней десять, когда из длинного ряда припаркованных машин отделился лимузин, тот самый, на котором Настя приехала ко дворцу два часа назад. Машина остановилась, и водитель вылез было наружу, чтобы согласно Протоколу открыть дверцу, однако Насте было наплевать на Протокол, она махнула водителю рукой – «Go! Go!» – и сама забралась внутрь лимузина.
   Когда водитель по интеркому осведомился насчет маршрута поездки, она коротко сказала:
   – «Оверлук».
   И уже про себя добавила: «Для начала».
 

13

 
   Иннокентий оглядел ее и усмехнулся:
   – Ты прямо Золушка, сбежавшая с бала за пять минут до полуночи.
   – Вообще-то обе мои туфли при мне, – уточнила Настя. – Не для того я их покупала, чтобы разбрасывать потом на ступеньках, даже если это ступеньки королевского дворца. Я, знаешь ли, Золушка нового типа, я не хочу, чтобы меня нашли по этим следам. И вообще у меня такое подозрение, что это не моя карета превратится в тыкву, а королевский дворец превратится в какой-нибудь овощ. И я не хотела бы застрять в этом овоще…
   Иннокентий почесал в затылке:
   – Это ты пьяна? Или я пьян? Или мы оба пьяны? Я ни слова не понимаю из того, что ты говоришь…
   – Напрягись. Вот тебе три простых слова: ты был прав.
   – Я? Когда?
   – Когда мы с тобой говорили про Андерсонов.
   – Мы много чего про них говорили…
   – Короче, они решили выдать тебя Давиду Гарджели.
   – А-а, – протянул Иннокентий почти равнодушно.
   – Что? Ты знал?
   – Нет, не знал, но нетрудно было догадаться, что они выкинут такую штуку… На то они и Андерсоны, чтобы выдавать меня; на то он и я, чтобы быть выданным Андерсонами… – сказал Иннокентий. Он хмурился, но все равно оставался чересчур спокойным – для Насти. Она-то ждала взрыва эмоций и превращения Иннокентия в злобное создание, жаждущее разрушения и крови. Не потому, что Насте нравились злобные создания, разрушения и кровь, а потому, что она предполагала использовать преображенного Иннокентия в своих целях.
   Однако было похоже, что вместо взрыва эмоций Иннокентий медленно погружался в депрессию. Насте этого было не нужно, депрессию она и сама могла себе устроить в любое время.
   – И что, ты так и будешь стоять и ждать? – не выдержала она. На язык просилось язвительное «Ты мужчина или кто?», однако Иннокентий вполне мог ответить: «Или кто» – и погрузиться в глубокие раздумья о смысле своего существования. Настя пару раз видела его в подобном состоянии, и проку от Иннокентия в таком виде было крайне мало.
   Так что язвительность пришлось придержать до лучших дней.
   – Значит, будешь стоять и ждать, пока за тобой придут?
   – Сначала постою, потом прилягу… – Иннокентий подошел к окну и ткнулся лбом в стекло.
   – Еще сорок лет в подвале Гарджели, да?
   Иннокентий обернулся:
   – Тебе-то что? Ты пришла, чтобы мне посочувствовать? Я, знаешь ли, не заказывал сочувствия…
   – Нет, я не для этого пришла. Я пришла, чтобы помочь тебе сбежать.
   – Сбежать? Из отеля?
   – Из Лионеи.
   – Хм. И зачем это тебе?
   – Давай я сначала помогу тебе сбежать, а уже потом буду объяснять свои мотивы, ладно? Мы теряем время!
   – Это ты теряешь время, а у меня времени – хоть завались…
   – Так ты не хочешь бежать?
   – Сейчас как-то нет настроения. Может быть, завтра?
   – Какое к черту завтра?!
   – Или послезавтра. Или уже по дороге в резиденцию Гарджели… Будет еще миллион возможностей, поверь мне. Так что не волнуйся, возвращайся на свой бал… Или…
   Он обернулся.
   – Или что? – нетерпеливо спросила Настя.
   – Или, может быть, вся эта суета не из-за меня?
   – Э-э… Возможно.
   – А из-за кого?
   – Из-за меня.
   – Поподробнее.
   – Может быть, позже? Мы теряем время!
   – Если потеряем, потом найдем. Итак?
   – Я поняла – если они могут отдать тебя Гарджели, то они точно так же могут отдать меня Горгонам.
   – Серьезно? Ты же говорила, что король Утер был с тобой так мил, и Смайли обещал тебе…
   – Чтобы вернуть Дениса, они пойдут на это. Тебя отдают Гарджели, просто чтобы не ссориться с ним, а от возвращения Дениса зависит очень многое…
   – Судьба мира, – улыбнулся Иннокентий.
   – Что ты смеешься? Разве это не так?
   – Так, Настя, так. Просто возраст позволяет мне смотреть на вещи немного иначе.
   – Как это?
   – Если этот мир придет к концу, то… – он развел руками. – Просто появится другой мир, другой порядок вещей. Такое случается, и лично я не вижу в этом никакой трагедии. Я помню мир, в котором не было Большого Совета, не было династии Андерсонов и всех этих договоров… Это не был идеальный мир, но он был и не намного хуже нынешнего. Хотя, может быть, это во мне просто говорит ностальгия…
   – А может быть, ты еще не проснулся! Ты, конечно, переживешь все, что угодно, ты и конец света, наверное, переживешь, но Андерсонам нужен именно этот мир, они короли в этом мире, поэтому они пойдут на все, чтобы сохранить нынешний порядок вещей, в том числе поменяют меня на Дениса!
   – Разве король Утер производит впечатление человека, который пойдет на все?
   – Нет, но… Хватит этих разговоров, ладно? Смысл в том, что и тебе, и мне и тут нечего делать! Лично я хочу, чтобы моя жизнь снова стала простой, чтобы я не зависела ни от каких Андерсонов, чтобы меня не пытались засунуть в эту красивую картинку, которая называется Лионея… И я уж наверняка не хочу быть жертвой, которую принесут ради спасения династии Андерсонов!
   – Похоже, ты всерьез настроилась бежать отсюда.
   – Наконец-то до тебя дошло!
   – И как ты собираешься это сделать? Начнем с охранника в коридоре…
   – В том доме, где тебя держали Лиза, Покровский и Компания, был не один охранник. Их было много, у них было оружие. Ты справился.
   – У меня сейчас не то настроение, чтобы разносить «Оверлук»… И это все-таки Лионея, здесь принято вести себя прилично. Со мной хорошо обращались, так что было бы свинством с моей стороны…
   Он замолчал.
   – Что? – спросила Настя.
   – И вообще, уже поздно об этом думать.
   – Почему это?
   – Потому что лучше будет всем пойти спать, – сказал Армандо, входя в номер. – Это убережет вас от ошибок. Кстати, – это было адресовано персонально Насте. – Я не нашел сумочку. Может быть, ее не было вообще?
   – Может быть, – пробормотала она. – Но ты должен был искать ее немного подольше.
   – Извините, – сказал Армандо, даже сейчас не допустив в голосе ни грана иронии. Милый, спокойный, молчаливый.
   Когда Иннокентий ударил его по голове хрустальной пепельницей, он молча и спокойно рухнул на ковер. Стоявший в коридоре охранник отреагировал на шум и заглянул в номер – Иннокентий схватил его за лацканы пиджака, втащил внутрь и швырнул об стену.
   Настя остолбенела. Вот она и получила что хотела – злобное создание в мятых спортивных штанах, готовое проложить Насте путь из Лионеи куда угодно. Но почему нет радости, нет удовлетворения, а есть дрожь в коленях и есть страх, облизывающий ее своим холодным языком?
   – Этого ты хотела? – спросил Иннокентий.
   – Не совсем… – Настя невольно покосилась на окровавленную голову уткнувшегося в ковер Армандо.
   – Будет жить, – успокоил ее Иннокентий. – И второй тоже. Все мы будем жить долго… Насчет «счастливо» – не уверен.
   – Ты же сказал, что это будет свинство с твоей стороны?
   – Я сказал, что поздно об этом думать, – сказал Иннокентий, отряхнув руки. – Самое время это делать. Удачное свинство – это всегда неожиданное свинство. А вообще, спасибо. Ты, конечно же, была права.
   – Когда это я была права?
   – Я не хочу еще сорок лет висеть в подвале у Гарджели. Это скучно и холодно.
   – То есть мы…
   – Мы уходим из Лионеи. Сейчас.
   – Ладно, – сказала Настя, подумала, вынула из ушей серьги с бриллиантами, подарок Утера, и положила их на стол. – Так будет правильно…
   – Ну да, – сказал Иннокентий, сгреб серьги со стола и положил себе в карман. – Так будет глупо. У тебя разве есть куча наличных денег? А нам они понадобятся, дорога-то длинная… Куда, кстати, ты собираешься ехать?
   – Домой, – тихо произнесла Настя. – Я собираюсь домой.

ИНТЕРЛЮДИЯ НОМЕР ДВА

1

 
   У слуги изо рта пахло гнилью и чесноком, однако винного запаха не было, поэтому князь не исполнил своего первоначального намерения и не отвесил слуге увесистой затрещины. Впрочем, это можно было сделать и позже. Слуги и затрещины относились к постоянным категориям в княжеской жизни; удивление же было редким гостем, и чем старше становился князь, тем реже удивляло его что-либо. Слуга же торопливым испуганным шепотом говорил о вещах, которые правильнее было бы назвать не просто удивительными, а чудесными. Поэтому князь встал из-за стола и пошел вслед за слугой, думая, что затрещины в случае обмана будет недостаточно; придется переломать глупому рабу ребра, чтобы знал, сколь тяжкий это грех: обещать чудо и не сдержать обещания.
   У лестницы, что вела во внутренний дворик, стоял на страже Мурат, воин, хорошо знакомый князю по гарталийскому походу. Князь посмотрел в перечеркнутое шрамом лицо воина и понял, что ему следует поторопиться. Мурат выглядел озадаченным, и это было дурным знаком: когда воины начинают задумываться, они теряют свою силу, а вместе с ними теряет силу их господин. Князь намеренно кашлянул, Мурат встрепенулся, выпрямился и посмотрел на князя, как тому показалось, с надеждой. Какие бы сомнения ни запали в сердце Мурата, но воин ждал, что князь своим словом или делом изгонит их. Пока воин еще имел терпение ждать, но князь понимал, что подобное терпение имеет свои границы.
   Слуга тем временем добрался до западной стены и остановился у сточной канавы, которая уходила через отверстие в стене за пределы дома, чтобы через несколько десятков шагов извергнуться в пустоту обрыва.
   Князь тоже остановился и машинально обхватил пальцами рукоять кинжала. Слуга ждал приказаний, и князь жестом отправил его в дом. Слуга, постоянно оборачиваясь, удалился.
   – Значит, ты все еще жив? – спросил князь.
   – Ага, – сказал сидящий у канавы человек.
   – Моя рука дрогнула вчера? Или мой меч был недостаточно острым?
   – Нет, все было на высшем уровне, не сомневайся. Не казни себя, князь.
   Последняя фраза прозвучала как насмешка, но князь сейчас меньше всего думал о насмешках.
   – Тогда почему ты не умер?
   – Я умер, князь. Ненадолго. Не навсегда. Я не умею умирать навсегда.
   – Я научу тебя, – сказал князь и резко выдернул кинжал из ножен. Он знал, что за ним сейчас наблюдает Мурат, и, возможно, слуга, и, возможно, еще кто-нибудь, поэтому действовать следовало быстро и правильно.
   Однако удивление все же проникло в его сердце, поэтому, уже выхватив кинжал, князь велел:
   – Покажи мне свои раны…
   Человек покорно распахнул халат, и князь увидел на его груди слева тонкую розовую полоску кожи, которая была совсем не похожа на след смертельного удара.
   – Это совсем не так, как должно быть, – вырвалось у князя.
   – Быстро затягивается, – с возмутительно-утешительной интонацией сказал человек. – Скоро и этого не останется. Как на собаке заживает.
   – Потому что ты и есть собака, – самообладание вернулось к князю.
   – Многие мудрецы ставят собак выше человека…
   – Тогда они не мудрецы.
   – Не сердись, князь, – заметил человек, которого князь убил прошлым вечером. – Просто ты должен понимать, что мир устроен немного сложнее, чем тебе кажется, глядя из твоего прекрасного дома…
   – Разве? Давай проверим, – сказал князь, схватил человека за волосы, запрокинул его голову и перерезал горло. Кровь брызнула князю на руки, но он был даже рад, потому что кровь служила доказательством – это был всего лишь человек, и он был смертен.
   Князь велел Мурату выбросить тело за ворота, и, когда это было сделано, князь с удовольствием отметил, что взгляд воина очистился от сомнений.
   – Мир держится на простых вещах, – сказал князь в ту ночь своей младшей жене. – Одна из них: вор должен быть наказан за свое воровство.
   – Но этот бедняга не крал ни золота, ни коня. Он…
   – Он хотел украсть любовь моей дочери, что еще хуже.
   – Но разве можно украсть…
   – Еще одна простая вещь, на которой держится мир, – сказал князь и вошел в младшую жену столь резко, что та закусила губу. – Женщины должны меньше разговаривать и больше слушать своих мужей.
   Соглашаясь с этой простой истиной, его младшая жена в ту ночь больше не проронила ни слова.
   Утром же, когда князь вышел в сад, он увидел там человека, которому накануне перерезал горло.
   – Ну что, князь? – спросил тот. – Ты закончил с проверками? Потому что вскоре я начну думать, что ты не просто жестокий и упрямый человек, ты еще и глупый человек.
   – Я по крайней мере человек, – сказал князь, думая о том, что нынешнее утро выдалось на удивление прохладным, до дрожи. – А вот ты кто?
   – Я Ка-Щи, – без тени бахвальства ответил стоящий под яблонями. – И я хочу взять в жену твою дочь.
 

2

 
   – Ка-Щи, – повторил князь. – Таквот почему тогда ты не назвал свое имя.
   – К сожалению, с моим именем связано много всяких историй, поэтому я придерживаю его напоследок.
   – Да, я слышал разное. Но это были, вероятно, истории про твоего отца или деда. Или…
   – Как тебе будет угодно, князь.
   – Что это зна… – князь запнулся и понял, что на самом деле он хочет задать дважды убитому им человеку совсем другой вопрос, главный вопрос. – Скажи мне правду, Ка-Щи, ты – демон?
   – Нет, князь, можешь мне поверить, я не демон. За время своих странствий я встречался с демонами, и должен тебе сказать, они совсем не похожи на меня.
   – Но ты и не человек, – утвердительно сказал князь.
   Ка-Щи вздохнул.
   – Я хотел бы, – сказал он негромко.
   – Что?
   – Я хотел бы стать человеком.
   – Как прикажешь тебя понимать?
   – Сколько я помню себя, всегда я был один. Я не знал ни матери, ни отца, ни прочих родственников. Я не знал своего места в этом мире, и потому я возненавидел этот мир и населяющие его народы. Так было когда-то. Но потом моя ненависть прошла, и я понял, что больше всего я хочу найти свое место в этом мире, найти свой дом, найти свою семью. Может быть, мое происхождение навсегда останется тайной, но это не помешает мне жениться, родить детей, построить свой дом. Я не знаю, откуда я пришел, но я буду знать, куда иду и куда идет мой род.
   – Это ты называешь «стать человеком», Ка-Щи?
   – Да, князь.
   – И почему ты решил, что мой дом – то самое место, где ты станешь человеком? А моя дочь – та женщина, с помощью которой ты станешь человеком?
   – Потому что твоя дочь любит меня.
   – Она еще не знает настоящего тебя, Ка-Щи. Она не знает, что ты дважды вернулся из страны мертвых.
   – Мне кажется, она будет только рада узнать, что я вернулся.
   – Но будут ли рады другие мои подданные? Будут ли рады мои братья, будут ли рады мои воины, что их князь породнился с таким… С таким, как ты, Ка-Щи. Не проклянут ли они меня? Не подымут ли они бунт? Видишь, сколько вопросов, сколько опасностей, и только ради того, чтобы дать тебе, вернувшийся из мертвых, семью и дом? Не много ли ты просишь? И почему вообще я должен исполнять твои просьбы?
   – Попробуй убить меня еще раз, но, как я уже сказал, это просто докажет твою глупость. Потому что я снова вернусь.
   – Я велю сжечь твой труп и развеять пепел по воздуху, может быть, это займет тебя на некоторое время.
   – Ненадолго, князь.
   Некоторое время они молча смотрели друг на друга, и князь решил, что, кто бы ни был перед ним, демон или человек, упрямством они не превосходят друг друга. Дочь князя рыдала в своей комнате уже третий день, отказывалась от еды и царапала себе лицо. Честно говоря, после всей этой истории с неудачным побегом шансы на ее выгодное замужество теперь были ничтожны.
   Князь вздохнул.
   – Мы могли бы жить в удалении, – откликнулся на этот вздох Ка-Щи. – Мы бы могли уехать…
   – Не слишком далеко, – сказал князь. – Я все-таки хочу знать, как живет моя дочь. Моя глупая дочь.
   Ка-Щи понимающе кивнул.
   – Ваши дети не смогут быть моими наследниками, – продолжил князь.
   И на это согласился Ка-Щи.
   – Родных у тебя нет. Но, может быть, ты богат? Я не могу отдать дочь в жену безродному бедняку.
   – Я никогда не старался стать богатым, – ответил Ка-Щи. – Не видел в этом смысла. Теперь смысл появился, так что просто назови сумму.
   – Я подумаю, – сказал князь. – И еще одно.
   – Да, князь.
   – Раз уж ты так легко возвращаешься из страны мертвых… Не мог бы ты оказать мне одну услугу?
   – Вернуть в этот мир кого-то из близких тебе людей? Боюсь, что это невозможно, князь. На самом деле…
   – Нет, я о другом. Не мог бы ты забрать в страну мертвых кое-кого из моих врагов? Мой злейший враг, эмир Хартуна, окружил себя сотней телохранителей. Нельзя до него добраться, не пожертвовав своей жизнью. Но ведь для тебя, Ка-Щи, это не проблема?
   – Если это нужно для семьи.
   – Так будем же считать это твоим свадебным подарком.
   Князь сказал это и увидел странную картину: губы Ка-Щи сначала скривились в гримасе, а потом, как будто с трудом вспоминая давно забытую дорогу, они медленно сложились в осторожную улыбку, которая сделала Ка-Щи чрезвычайно похожим на человека.
 

3

 
   Рассказывают, что после этой беседы великодушный князь Рустум позволил чужестранцу, называвшему себя Ка-Щи, увидеться с княжной Джаншат, и чрезвычайно рада была Джаншат этой встрече, и держала Ка-Щи за руку, и говорила ему различные нежные слова, нисколько не смущаясь присутствием рабынь и старших женщин. И увидел князь Рустум, что печаль покинула сердце его дочери, что высохли слезы на ее щеках, а в глазах поселилась радость; и сказал он тогда себе, что поступил правильно, когда не стал убивать Ка-Щи в третий раз. Ибо князь Рустум любил свою младшую дочь превыше всего на земле, хотя и не позволял постороннему глазу замечать эту любовь, потому что был он в первую очередь князь и воин, а уже потом отец.
   И поскольку Рустум не хотел более видеть, как его любимая дочь, княжна Джаншат, горько плачет и царапает в отчаянии свои белые как мел щеки, он не сказал ей про свой уговор с Ка-Щи относительно эмира Хартуна. Он лишь сказал, что Ка-Щи должен ненадолго отлучиться и уладить кое-какие дела, чтобы потом со спокойной душой предаться семейной жизни. И когда Ка-Щи оседлал коня и уехал из крепости князя Рустума, Джаншат загрустила, но не было тяжести в ее сердце, не было отчаяния в ее мыслях, ибо верила она, что разлука их быстротечна.