Страница:
– Я поняла.
– Я сейчас снова пойду в ту комнату, – сказал Покровский, осматривая кухню. – И я вытащу из этого придурка все, что можно вытащить. – Поразмыслив, он взял с полки кухонный нож. – Но я должен быть уверен, что делаю это не зря.
– Можешь быть уверен, – сказала Настя, но выражение лица Покровского говорило о том, что словами тут не обойтись.
Тут можно было еще раз подергать себя за волосы в наказание за идиотское поведение в аэропорту; ведь был бы у меня мобильник Армандо, могла бы устроить прямой разговор со Смайли, но мобильника не было, вот и разговора быть не могло. Между прочим, еще неизвестно, захотел бы Смайли давать какие-то гарантии Покровскому. Ведь после моих рассказов Покровского в Лионее считали бандитом (вполне справедливо) и сильно сомневались, что он действительно может вывести меня на Дениса Андерсона.
Скажем прямо, Смайли, как настоящий профессионал, отрабатывал несколько вариантов по возвращению Дениса. Он так и не признался, был ли среди этих вариантов обмен меня на Дениса, ну так сейчас это уже и неважно. Люди Смайли наблюдали за моим увлекательным путешествием в компании майора Покровского, но больших ожиданий у них не было. Они думали, что Покровский так или иначе пудрит мне мозги и если на кого он и может вывести, так это на своих хозяев.
Так что попроси я Смайли дать гарантии Покровскому, начальник Королевской службы безопасности скорее всего просто повесил бы трубку.
Итак, они предпочитали оставаться невидимыми, наблюдая со стороны странное представление с Настей Колесниковой в своей лучшей роли, роли наживки.
Выпутываться надо было самой.
– Вот, – сказала Настя и вытащила из заднего кармана джинсов пластиковую карточку, которую ей давным-давно дал Филипп Петрович. На карточке была эмблема Большого Совета и номер телефона. – Вот по этому номеру ты сможешь связаться с моим начальством. Если со мной что-то случится.
– Можно посмотреть? – сказал Покровский, постукивая себя лезвием ножа по ляжке.
– Можно, – Настя передала ему карточку.
– Это что за пальма тут нарисована?
– Это герб Лионеи, – пояснила Настя. – Символ Большого Совета и Двенадцати рас, которые там представлены. Так вот…
Покровский поднял глаза.
– Позвонишь по этому номеру, если со мной что-то случится, – сказала Настя. – Но имей в виду, что, если со мной что-нибудь случится, тебя будут очень подробно расспрашивать про меня. Про то, что случилось.
– Ясно, – сказал Покровский, повертел карточку и вернул Насте. – Будем надеяться, что с тобой ничего не случится.
– Да уж, – Настин взгляд непроизвольно соскользнул на лезвие ножа, Покровский заметил и ухмыльнулся:
– Нет, это не для тебя, это для моего клиента. Ты меня не бойся. Ты мне всегда нравилась. Я всегда думал, что ты хитрая… В хорошем смысле слова.
– Спасибо.
– Когда тебя тогда поймала Лиза… Сначала все думали, что ты связана с какими-то врагами Леонарда. Потом, после истории с Сахновичем, после того как доктор с тобой поработал, решили, что ни с кем ты не связана, просто случайно подвернулась под руку. Даже Леонард так думал. А у меня всегда было такое ощущение – нет, эта девчонка не такая простая, как кажется. У нее есть что-то внутри…
– Сердце, печень и легкие, – брякнула Настя, все еще таращась на нож.
– …и я был прав. Хотя даже я не мог представить, что тут какие-то короли замешаны… Но я ведь не сделал тебе ничего плохого, правда? Тогда, раньше?
«Кроме того, что запустил в меня червяка, который сожрал половину моей памяти? Позволил какому-то чокнутому Локстеру играть мной в футбол? Кроме того, что сделал меня любовницей Михаила Гарджели, чтобы добраться до Иннокентия? Кроме того, что украл у меня полгода жизни и едва не свел меня с ума?»
– Нет, – сказала Настя. – Пожалуй, что нет. Ты ведь выполнял приказы Леонарда, да?
– Приказы… – скривился Покровский. – Тошнит от приказов. Пойду поработаю самостоятельно.
Когда он закончил свою работу в дальней комнате, то направился не на кухню к Насте, а в ванную. Потом вернулся на кухню и положил вымытый нож на место.
– Можем двигаться дальше, – сказал он.
На третий день их путешествия все вдруг пошло кувырком. Позже, последовательно вспоминая каждый свой шаг (или каждую свою ошибку), Настя изумлялась, что все это случилось только на третий день, а не раньше. В этом кратком везении просвечивало какое-то незаслуженное волшебство, но у него оказался ограниченный срок годности.
Чем дальше они продвигались в глубь леса, тем явственней трещала по швам их удача, тем громче раздавался злорадный смех за левым плечом.
Смеялся, естественно, Люциус.
– Как далеко ты зашла, Анастасия, в поисках собственного «я»…
– Отвали.
– А то начнешь биться головой о сосну? Или перережешь себе горло?
– А то я подумаю, что ты сильно замешан во всей этой истории с Денисом и Горгонами.
– С чего бы это?
– А с чего ты все время вьешься надо мной как…
– Бэтмен?
– Как пустой пластиковый пакет, у которого нет никакого предназначения, потому что он уже пустой, и вот его носит ветром туда-сюда. Но сам-то пакет при этом может думать, что совершает инспекторский облет Земли.
– Лучше я буду Бэтменом.
– Мечтать не вредно.
– Спорное утверждение, но скажи-ка мне лучше, Анастасия, куда это ты направляешься?
– Ты знаешь.
– Знаю, но не понимаю.
– Знакомая ситуация, у меня что-то подобное было на экзамене по истории экономических учений.
– Ты ведь идешь спасать Дениса Андерсона из коварных объятий Горгон?
– Объятий? Люциус, твои тайные фантазии меня пугают.
– Ты думаешь справиться с тремя Горгонами?
– Во-первых, у меня есть опыт, во-вторых, их только две, третью я убила в прошлом году.
– Горгон всегда трое. Они похоронили убитую и на следующий день стали искать себе новую сестру.
– Искать сестру? Как это?
– Горгонами не рождаются, ими становятся. Если Горгон остается две, они находят молодую женщину и делают ее Горгоной. Прошло уже десять месяцев, они наверняка восполнили утрату. Их будет трое, Настя.
– Путь их будет трое.
– Ты не справишься.
– Я должна справиться. А если у меня будут сомнения, я просто еще раз вспомню маленький уютный садик за рестораном «Три сестры»… Этого будет достаточно.
– Ты думаешь, что Денис все еще тебя любит?
– Не твое дело.
– Ты думаешь, он когда-нибудь вообще тебя любил?
– Не твое дело.
– Ты думаешь, вы снова будете вместе? Ты думаешь, что сможешь простить его?
– Любопытному ангелу на базаре крылья оторвали.
– Да уж, с вас, людей, станется…
– Я просто хочу, чтобы ты оставил меня в покое.
– Мы с тобой уже говорили про покой. Должен заметить, что ты сейчас направляешься в сторону, прямо противоположную покою.
– Значит, я на верном пути.
– И там тебя ожидают разочарование, боль и скорее всего смерть.
– Если не возражаешь, я все-таки сама схожу, посмотрю и проверю.
– Один такой уже сходил и не вернулся.
Да уж, к разряду приятных собеседников Люциус не относился. Его голос неожиданно возникал в Настиной голове, чтобы изречь пару пессимистичных предположений насчет Настиного будущего. Убедившись, что это брюзжание Настю скорее веселит, чем раздражает или пугает, Люциус пропадал, чтобы через какое-то время вернуться. Со временем Настя привыкла к этим непрошеным явлениям и воспринимала их как не слишком интересную радиостанцию, которую приходится слушать, потому что прочие в данный момент недоступны. Короче говоря, за неимением лучшего Люциус вполне мог скрасить свободное время девушки, у которой в данный момент ни подруги, ни парня, ни даже Покровского.
Который, по меткому выражению Люциуса, сходил и не вернулся. Это случилось вечером третьего дня, и к тому времени уже было сделано нечто такое, что при более тщательном рассмотрении могло оказаться рукотворной миной замедленного действия. Иначе говоря, они с Покровским натворили дел.
Для начала они убили лешего.
На любом суде, Страшном или не слишком, она бы стояла до конца на той версии, что все затеял Покровский. И это действительно было так.
Или почти так.
Хотя…
Хотя сейчас, по прошествии многих месяцев, все это уже не имеет никакого значения. Покровский заплатил свою цену, а я, несомненно, заплачу свою. Если только очередь на оплату не будет слишком длинной. Не люблю очередей.
Короче говоря, мы убили лешего, ну и что с того? Убили и убили. Так было нужно, по крайней мере, тогда я в этом была уверена.
Этот лес вообще оказывал на меня довольно странное воздействие – я становилась все более и более уверенной, и для меня это было ново и необычно.
Почти так же ново и необычно, как вид мертвого лешего.
– Убить лешего и не проделать дыры в его черепе – проявить неуважение ко всей расе, – сказал Покровский. – Оглянуться не успеешь, как по пятам за тобой увяжется дюжина этих уродов, на уме у которых будет только кровная месть, и ничего, кроме кровной мести.
Настя слушала его вполуха, она все еще была под впечатлением от случившегося. Леший возник как из ниоткуда и встал напротив нее, сверля враждебным взглядом маленьких глаз. Настя должна была сыграть страх, но играть не потребовалось, потому что ей и в самом деле было страшно. Она попятилась назад, то есть повела себя как жертва, а леший знал, что делают с заблудившимися в лесу жертвами. Он развел свои длинные руки с широкими темными ладонями и прыгнул к Насте.
Покровский был у него за спиной, и он знал, что делают с лешими, которые опьянены близостью беззащитной женщины. Он выстрелил лешему в спину, тот споткнулся, оскалился в разочарованной гримасе, упал и умер.
Собственно, в этом и состоял план Покровского.
– Наверняка Горгоны договорились с лешими, – говорил он Насте. – Если они так далеко забрались в леса, они просто обязаны были договориться с лешими… Чтобы лешие держали ухо востро и сообщали о всяких подозрительных вещах. О подозрительных людях. А может, чтобы не сообщали, а просто… – Покровский провел ребром ладони по горлу.
Настя не считала себя крупным специалистом в межрасовых отношениях, но она вспомнила драку в Старых Пряниках:
– Мне кажется, лешие не должны нападать на людей. Есть правила…
– Может, и не должны, – сказал Покровский. – Может, и правила есть. Я не специалист. Но знаешь, как это бывает: если никто не узнает, что ты нарушил закон, почему бы его не нарушить? Если в лесу пропадет пара туристов, это ведь не обязательно будет делом рук леших. Мало ли что может случиться в лесу… Тем более что лешие считают это своей территорией, и тут они опять ведут себя прямо как люди: раз уж ты зашел на нашу территорию, пеняй на себя.
«Сложно сказать, то ли лешие ведут себя как люди, то ли люди ведут себя как лешие», – подумала Настя, но факт оставался фактом – на нее только что напал леший, и Покровский убил его двумя выстрелами в спину. Лионея, Большой Совет и возвышенные разговоры о мирном сосуществовании Двенадцати великих старых рас были в этом лесу просто мифом.
Она посмотрела на труп лешего и не ощутила дрожи в коленях, не почувствовала холодного узла под ложечкой; она смотрела на этот труп просто как на факт своей биографии, какой бы странной она от этого ни становилась.
– Значит, дыра в голове? – спросила она.
– Да-да, – торопливо кивнул Покровский. – Хватит на него любоваться, валим отсюда…
– Ага, – сказала Настя и сначала пошла, а потом побежала вслед за Покровским в направлении припрятанной среди деревьев машины.
Леший остался лежать на опушке леса, и в его черепе были лишь те отверстия, что положены природой. Душа его тщетно билась о темные своды черепной коробки и никак не могла найти выхода.
– Только кровная месть, и ничего, кроме кровной мести, – сказал тогда Покровский.
Настя верила ему на слово и не хотела, чтобы ей предоставили доказательства во плоти. Поэтому она бежала так быстро, как только могла.
Приходится признать, что когда с тобой на протяжении долгого времени происходят неправильные вещи, то это значит, что неправильность не в вещах, а втебе самой. Мир, принимая твою неправильность, послушно дает трещину, и вот уже ты заходишь в книжный магазин, чтобы купить учебник к ближайшему экзамену, а в результате оказываешься на борту самолета, выполняющего рейс Москва – Лионея. Потом ты выбираешь себе платье для первого официального появления при Лионейском дворе, а в итоге оказываешься на лесной дороге и вытираешь лезвие ножа о труп убитого тобой лешего. И остается лишь сентиментально вздыхать: ах, где же ты, мое первое настоящее вечернее платье, и где же ты, Лионея?
Ответ прост: они-то на месте – платье на вешалке, Лионея на карте – а вот где ты, Настя? Куда тебя занесло на этот раз? Что бы сказал король Утер, увидев тебя над трупом лешего? Что бы сказал Денис? Что бы сказала твоя некогда лучшая подруга Монахова?
Я знаю лишь, что сказал насмешливый голос, без приглашения забравшийся внутрь моей головы:
– Как же далеко ты зашла, Настя, в поисках собственного «я»…
Он повторял эту дурацкую фразу в третий или четвертый раз, и мне захотелось сказать в ответ что-то резкое, но я слишком долго придумывала достойный ответ, а когда придумала, то поняла, что Люциус не стал дожидаться моего ответа и оставил меня на лесной дороге наливаться бестолковой злостью.
Потом-то я сообразила, что это была не просто ироничная реплика.
Это была черная метка.
Получите и распишитесь.
Покровский пропал следующим вечером, хотя точно определить время его исчезновения Настя не могла. Она в очередной раз проснулась и не увидела рядом никого. Обычно майор спал сидя, привалившись спиной к дереву и держа руки на сучковатой дубине. Костра они не зажигали, чтобы не привлекать внимание, и сначала Настя подумала, что Покровского скрывает темнота. Она попыталась заснуть, но безуспешно; все последние ночи у Насти вместо нырка в глубокий спокойный сон получались лишь краткие моменты забытья, которые быстро разрывались ночным шорохом или же тревожной мыслью о том, что Покровского и в самом деле нет на месте.
Настя еще немного поворочалась в спальнике, а потом включила фонарик и посветила кругом. Покровского действительно не было, как не было на месте и его дубины. Впрочем, это еще ничего не значило. Майор мог отойти по нужде или же отправиться на разведку.
К рассвету стало понятно, что обе версии неверны. Покровский просто исчез. Настя осталась одна посреди леса и – немаловажная деталь – на территории леших, озлобленных неправедной смертью собрата. То есть вообще-то неправедная смерть случилась за пару десятков километров отсюда, тем самым Покровский хотел отвлечь внимание леших от того маршрута, которым они с Настей собирались идти. Но без Покровского сам маршрут становился бессмысленным словом, а что касается леших – очень может быть, что они оказались умнее, чем думал о них Покровский.
Когда стало понятно, что Покровский пропал, Настя уже перестала бояться. Во-первых, рассвело, во-вторых, она уже устала бояться. Надо было что-то делать, и правила хорошего тона подсказывали, что надо идти искать Покровского, выручать его, если он попал в беду…
Однако Настя решила, что хороший тон здесь категорически неуместен. Покровский не был ей другом, он был лишь инструментом для достижения цели, причем инструментом, который сам напросился в руки. Если инструмент теряется, то цель все равно остается, и надо думать не о судьбе пропавшего инструмента, а о том, как достигнуть цели уже без пропажи.
И еще – о, да – надо было позаботиться о том, чтобы не пропасть подобно Покровскому. Рецепт напрашивался один – хватать то, что можно унести, и побыстрее шагать отсюда. Так она и сделала, прихватив помимо спальника и части продуктов нож Покровского (хотя бы для вскрытия консервов) и его же пистолет.
Почти восхищаясь собой за смелость и решительность, Настя отправилась в путь, придерживаясь того же направления, которым шли вчера они с Покровским. Вскоре выяснилось, что идти с Покровским и без него – это совершенно разные вещи. Во-первых, все вещи приходилось нести самой; во-вторых, под тяжестью вещей Настя уныло таращилась себе под ноги, в то время как нужно было смотреть по сторонам, убеждаясь, в частности, что главный ориентир – зеленый холм с волнистым контуром – по-прежнему остается справа. Покровский иногда даже залезал на дерево, чтобы уточнить маршрут; Настя посмотрела на уходящие в небо сосны и вздохнула, не представляя себя в роли древесного альпиниста.
Постепенно восхищение собственным героизмом куда-то исчезло, словно выскользнуло в дырку в кармане. Взамен появилась усталость, и все явственнее приходило ощущение, что Настя сбилась с пути; поначалу это чувство было непостоянным, словно выскакивало из чащи, хлопало Настю по плечу и с гиканьем убегало прочь. Но часа через полтора оно самоуверенно взобралось Насте на шею и сообщило, что уже никуда отсюда не слезет. Идти с таким грузом было невозможно, Настя сбросила поклажу и села под дерево.
Слегка поправив себе настроение с помощью консервированного мяса с фасолью, Настя затем сделала жизнь немного послаще с помощью пакетика сушеных ананасов, а потом поняла, что идти она дальше не хочет. Или не может?
Свой полуденный отдых Настя совместила с занятием, которое никак не могло быть отнесено к хорошим манерам – она копалась в чужих вещах, то есть в вещах Покровского, которые она захватила с собой. Вещей в принципе было не так уж и много, однако это были ценные вещи, даже очень. Самым ценным предметом, пожалуй, был мобильный телефон Покровского, который Настя обнаружила в боковом кармане Майорова рюкзака. Телефон в этой глуши, разумеется, молчал, будучи не в состоянии поймать сигнал, и Настя его немедленно отключила, чтобы сберечь батарею до того момента, когда мобильник можно будет использовать.
Настя повертела в руках нож, чувствуя, как тяжесть металла сообщает ей уверенность в себе. Пистолет был еще тяжелее и, соответственно, мог внушить еще больше уверенности, но с ним нужно было еще разобраться. Настя всегда подозревала у себя начальную стадию технического кретинизма, но оказалось, что если посидеть с полчаса и повспоминать все, что тебе рассказывали и показывали Армандо и Филипп Петрович, то кое-чего можно добиться. Сначала она научилась вынимать и вставлять обойму, дальше – больше, руки постепенно привыкали к контурам пистолета, и в конце концов палец осторожно лег на курок, чтобы попробовать – как это бывает.
Оказалось, что курок довольно тугой, и Настю это порадовало; значит, если ей придется взяться за оружие, то для выстрела придется приложить усилие, и выстрел этот не будет случайным, не будет результатом нервного дрожания ее рук.
Впрочем, когда ей пришлось пустить оружие в ход, она даже не заметила приложенных усилий; она просто трижды нажала на курок.
Трех пуль оказалось достаточно для лешего средней комплекции.
– Курить не будет?
Настя вздрогнула и повернулась, уже заранее зная, что увидит низкорослое широкоплечее существо в одежде грязно-зеленых тонов.
– Нет, не курю, – сказала она.
Существо скорчило недовольную гримасу и почесалось.
– Ту…рист?
Настя кивнула. Существо молчало, то ли потому, что обдумывало Настин ответ, то ли потому, что его словарный запас на этом иссяк.
– Ну, я пошла, – сказала Настя.
Она повернулась к нему спиной и пошла, считая про себя шаги: раз, два, три…
Ее рука потянулась к ножу; пальцы дрожали, но сама рука не знала сомнений, и, когда пальцы сомкнулись на рукояти, это породило ощущение правильности происходящего. Так и должно было быть, Настиным пальцам было самое место на рукояти ножа.
Четыре.
На счет «пять» он не выдержал и прыгнул. Следующее, что помнила Настя, – нож, пробивший ватник и воткнувшийся лешему в грудь. Специфический запах лешего – густой и неприятный, заставлявший почему-то думать о разрытых могилах и болотной жиже, – оказался перебит запахом крови. Настя вдохнула его и инстинктивно отпрянула, потянула за собой нож, а леший махнул своей лапой, и Настина рука оказалась пуста.
И так же уверенно, как минуту назад за ножом, эта рука отправилась за пистолетом, и пальцы легли на рукоять так, будто там им было самое место.
Настя нажала на курок три раза, и в эти мгновения он не показался ей тугим. Убийство снова обернулось очень легким занятием, как тогда в «Трех сестрах», когда меч буквально сросся с Настиной рукой и словно живое существо бросился на Горгону.
Было в этих смертях и еще кое-что общее – когда умерла Горгона, ее сестры телепатически ощутили это и бросились мстить убийце. У леших не было телепатической связи друг с другом, но три выстрела и сами по себе достаточно громко известили: «Здесь что-то происходит».
Ах да, не три выстрела. Четыре. Ей не хотелось подходить близко к телу лешего, но иначе она боялась промахнуться. Настя выстрелила лешему в голову и сразу отвернулась. Говорят, для тренировки зрения нужно смотреть то на близкий, то на удаленный предмет; Насте же сейчас нужно было срочно перевести взгляд с мертвого на живое, с трупа лешего на колышущиеся верхушки сосен, на растерянно кружащих птиц, которых она спугнула выстрелами…
– Как же далеко зашла ты, Настя, в поисках собственного «я», – сокрушенно сказал низкий мужской голос. В ее, Настиной, голове.
– И… я правильно иду? – спросила она.
– Ну не знаю, это сложный философский вопрос…
– К черту философию! Я спрашиваю про Горгон. Я правильно иду? В их сторону?
– Вообще-то я не должен вмешиваться…
– Значит, правильно.
– Поясни свою глубокую мысль.
– Если бы я шла неправильно, ты бы тут не крутился. А раз ты снова пытаешься мне пудрить мозги, значит, я на верном пути.
– Прекрасно, – сказал Люциус. – И что же у тебя в школе было по логике?
– Ничего. Мы не учили логику.
– Оно и видно.
– Что тебе там еще видно, змеюка подколодная? – пробормотала Настя, продевая руку в лямку рюкзака. Люциус не ответил, Настя решила, что тот обиделся, и победно фыркнула, думая про себя, что не всякий способен задеть ангела за живое, а вот она…
Она резко повернулась, реагируя на шорох за спиной, сбрасывая только что надетый рюкзак и выдергивая пистолет…
Леший, сидя на корточках, с любопытством смотрел на эту суету. Это был другой леший, живой. Когда и откуда он появился, Настя даже представить не могла.
– Стоять! – сказала она, когда наконец разобралась с рюкзаком и пистолетом. – То есть сидеть!
– А я тебе не собака, – буркнул леший, но тем не менее сел на землю возле трупа и поправил защитного цвета кепку на своей голове. – Собаке своей так будешь указывать…
– Ты тут один?
– Где это тут?
– В лесу! – Голос дрожал, выдавая растерянность и страх, хотя пистолет-то был в руке не у лешего, а у Насти; однако оказалось, что оружие вовсе не избавляет от растерянности и страха.
– В лесу… – протянул леший. Он вообще говорил медленно, никуда не торопясь и как будто совсем не обращая внимания на пистолет в Настиной руке. – В лесу нас много. Скоро они подойдут, брательники мои. Познакомишься.
– У меня есть пистолет, – сказала Настя, стараясь подпустить в голос угрожающих ноток.
– Вот и молодца, – отозвался леший. – Еще б ты без стрелялки в наши края сунулась. И управляться с ним умеешь, да? Вон Антохе как засадила…
– Антохе? – она непроизвольно посмотрела на мертвеца. – Его звали…
– Антоха. Брательник мой.
– Правда? Я не знала…
– А если б знала, то чего? Дала б себе башку открутить? Нет уж, тут кто смел, тот и съел.
Настя не стала уточнять про «съел» – то ли это оборот речи, то ли местный обычай. Ее больше волновала другая фраза – насчет брательников, которые скоро подойдут.
– Значит, так, – сказала она, – сиди тут и не двигайся. А я пойду.
– Как скажешь, тетка, – ответил леший, спокойно глядя в пистолет и жуя травинку. – Только ты зря очкуешь…
– Чего я зря делаю?
– Боишься ты зря. Ты же Антохе дыру в башке сделала, обычай уважила?
– Ну.
– Он ведь первый стал руки распускать, так?
– Ну не я же.
– Тогда не суетись, тетка. Посиди, передохни. На поминках еще погуляешь…
Настя вспомнила, что именно, судя по рассказам Покровского, происходит на поминках у лесных жителей, и решила, что задерживаться не стоит.
– Мне некогда, – решительно сказала она. – Нужно идти. По делам.
– Пффф, – сказал леший. – По делам. Знаешь, тетка, будешь всю жизнь бегать по делам – никогда тела не нагуляешь. Так и останешься шкеляброй.
Настя застыла с открытым ртом. Так ее еще никогда в жизни не оскорбляли.
– Я не шкелябра.
Леший пожал плечами.
– И я не тетка.
– Именно что тетка. Городская, – сказал леший, вложив в эти слова смесь презрения и сочувствия, как к неизлечимо больному существу. – Только городские тетки вот так бегают сломя голову, вместо того чтоб дома сидеть, дитями заниматься, мужика обхаживать… Да у тебя и мужика-то, наверное, нету.
– Есть, – сказала Настя сквозь зубы, продолжая держать пистолет двумя руками и испытывая сильное искушение стрельнуть поверх головы этого наглеца, но постепенно склоняясь к другой идее. Еще более сумасшедшей.
– Я сейчас снова пойду в ту комнату, – сказал Покровский, осматривая кухню. – И я вытащу из этого придурка все, что можно вытащить. – Поразмыслив, он взял с полки кухонный нож. – Но я должен быть уверен, что делаю это не зря.
– Можешь быть уверен, – сказала Настя, но выражение лица Покровского говорило о том, что словами тут не обойтись.
Тут можно было еще раз подергать себя за волосы в наказание за идиотское поведение в аэропорту; ведь был бы у меня мобильник Армандо, могла бы устроить прямой разговор со Смайли, но мобильника не было, вот и разговора быть не могло. Между прочим, еще неизвестно, захотел бы Смайли давать какие-то гарантии Покровскому. Ведь после моих рассказов Покровского в Лионее считали бандитом (вполне справедливо) и сильно сомневались, что он действительно может вывести меня на Дениса Андерсона.
Скажем прямо, Смайли, как настоящий профессионал, отрабатывал несколько вариантов по возвращению Дениса. Он так и не признался, был ли среди этих вариантов обмен меня на Дениса, ну так сейчас это уже и неважно. Люди Смайли наблюдали за моим увлекательным путешествием в компании майора Покровского, но больших ожиданий у них не было. Они думали, что Покровский так или иначе пудрит мне мозги и если на кого он и может вывести, так это на своих хозяев.
Так что попроси я Смайли дать гарантии Покровскому, начальник Королевской службы безопасности скорее всего просто повесил бы трубку.
Итак, они предпочитали оставаться невидимыми, наблюдая со стороны странное представление с Настей Колесниковой в своей лучшей роли, роли наживки.
Выпутываться надо было самой.
– Вот, – сказала Настя и вытащила из заднего кармана джинсов пластиковую карточку, которую ей давным-давно дал Филипп Петрович. На карточке была эмблема Большого Совета и номер телефона. – Вот по этому номеру ты сможешь связаться с моим начальством. Если со мной что-то случится.
– Можно посмотреть? – сказал Покровский, постукивая себя лезвием ножа по ляжке.
– Можно, – Настя передала ему карточку.
– Это что за пальма тут нарисована?
– Это герб Лионеи, – пояснила Настя. – Символ Большого Совета и Двенадцати рас, которые там представлены. Так вот…
Покровский поднял глаза.
– Позвонишь по этому номеру, если со мной что-то случится, – сказала Настя. – Но имей в виду, что, если со мной что-нибудь случится, тебя будут очень подробно расспрашивать про меня. Про то, что случилось.
– Ясно, – сказал Покровский, повертел карточку и вернул Насте. – Будем надеяться, что с тобой ничего не случится.
– Да уж, – Настин взгляд непроизвольно соскользнул на лезвие ножа, Покровский заметил и ухмыльнулся:
– Нет, это не для тебя, это для моего клиента. Ты меня не бойся. Ты мне всегда нравилась. Я всегда думал, что ты хитрая… В хорошем смысле слова.
– Спасибо.
– Когда тебя тогда поймала Лиза… Сначала все думали, что ты связана с какими-то врагами Леонарда. Потом, после истории с Сахновичем, после того как доктор с тобой поработал, решили, что ни с кем ты не связана, просто случайно подвернулась под руку. Даже Леонард так думал. А у меня всегда было такое ощущение – нет, эта девчонка не такая простая, как кажется. У нее есть что-то внутри…
– Сердце, печень и легкие, – брякнула Настя, все еще таращась на нож.
– …и я был прав. Хотя даже я не мог представить, что тут какие-то короли замешаны… Но я ведь не сделал тебе ничего плохого, правда? Тогда, раньше?
«Кроме того, что запустил в меня червяка, который сожрал половину моей памяти? Позволил какому-то чокнутому Локстеру играть мной в футбол? Кроме того, что сделал меня любовницей Михаила Гарджели, чтобы добраться до Иннокентия? Кроме того, что украл у меня полгода жизни и едва не свел меня с ума?»
– Нет, – сказала Настя. – Пожалуй, что нет. Ты ведь выполнял приказы Леонарда, да?
– Приказы… – скривился Покровский. – Тошнит от приказов. Пойду поработаю самостоятельно.
Когда он закончил свою работу в дальней комнате, то направился не на кухню к Насте, а в ванную. Потом вернулся на кухню и положил вымытый нож на место.
– Можем двигаться дальше, – сказал он.
7
На третий день их путешествия все вдруг пошло кувырком. Позже, последовательно вспоминая каждый свой шаг (или каждую свою ошибку), Настя изумлялась, что все это случилось только на третий день, а не раньше. В этом кратком везении просвечивало какое-то незаслуженное волшебство, но у него оказался ограниченный срок годности.
Чем дальше они продвигались в глубь леса, тем явственней трещала по швам их удача, тем громче раздавался злорадный смех за левым плечом.
Смеялся, естественно, Люциус.
– Как далеко ты зашла, Анастасия, в поисках собственного «я»…
– Отвали.
– А то начнешь биться головой о сосну? Или перережешь себе горло?
– А то я подумаю, что ты сильно замешан во всей этой истории с Денисом и Горгонами.
– С чего бы это?
– А с чего ты все время вьешься надо мной как…
– Бэтмен?
– Как пустой пластиковый пакет, у которого нет никакого предназначения, потому что он уже пустой, и вот его носит ветром туда-сюда. Но сам-то пакет при этом может думать, что совершает инспекторский облет Земли.
– Лучше я буду Бэтменом.
– Мечтать не вредно.
– Спорное утверждение, но скажи-ка мне лучше, Анастасия, куда это ты направляешься?
– Ты знаешь.
– Знаю, но не понимаю.
– Знакомая ситуация, у меня что-то подобное было на экзамене по истории экономических учений.
– Ты ведь идешь спасать Дениса Андерсона из коварных объятий Горгон?
– Объятий? Люциус, твои тайные фантазии меня пугают.
– Ты думаешь справиться с тремя Горгонами?
– Во-первых, у меня есть опыт, во-вторых, их только две, третью я убила в прошлом году.
– Горгон всегда трое. Они похоронили убитую и на следующий день стали искать себе новую сестру.
– Искать сестру? Как это?
– Горгонами не рождаются, ими становятся. Если Горгон остается две, они находят молодую женщину и делают ее Горгоной. Прошло уже десять месяцев, они наверняка восполнили утрату. Их будет трое, Настя.
– Путь их будет трое.
– Ты не справишься.
– Я должна справиться. А если у меня будут сомнения, я просто еще раз вспомню маленький уютный садик за рестораном «Три сестры»… Этого будет достаточно.
– Ты думаешь, что Денис все еще тебя любит?
– Не твое дело.
– Ты думаешь, он когда-нибудь вообще тебя любил?
– Не твое дело.
– Ты думаешь, вы снова будете вместе? Ты думаешь, что сможешь простить его?
– Любопытному ангелу на базаре крылья оторвали.
– Да уж, с вас, людей, станется…
– Я просто хочу, чтобы ты оставил меня в покое.
– Мы с тобой уже говорили про покой. Должен заметить, что ты сейчас направляешься в сторону, прямо противоположную покою.
– Значит, я на верном пути.
– И там тебя ожидают разочарование, боль и скорее всего смерть.
– Если не возражаешь, я все-таки сама схожу, посмотрю и проверю.
– Один такой уже сходил и не вернулся.
Да уж, к разряду приятных собеседников Люциус не относился. Его голос неожиданно возникал в Настиной голове, чтобы изречь пару пессимистичных предположений насчет Настиного будущего. Убедившись, что это брюзжание Настю скорее веселит, чем раздражает или пугает, Люциус пропадал, чтобы через какое-то время вернуться. Со временем Настя привыкла к этим непрошеным явлениям и воспринимала их как не слишком интересную радиостанцию, которую приходится слушать, потому что прочие в данный момент недоступны. Короче говоря, за неимением лучшего Люциус вполне мог скрасить свободное время девушки, у которой в данный момент ни подруги, ни парня, ни даже Покровского.
Который, по меткому выражению Люциуса, сходил и не вернулся. Это случилось вечером третьего дня, и к тому времени уже было сделано нечто такое, что при более тщательном рассмотрении могло оказаться рукотворной миной замедленного действия. Иначе говоря, они с Покровским натворили дел.
Для начала они убили лешего.
8
На любом суде, Страшном или не слишком, она бы стояла до конца на той версии, что все затеял Покровский. И это действительно было так.
Или почти так.
Хотя…
Хотя сейчас, по прошествии многих месяцев, все это уже не имеет никакого значения. Покровский заплатил свою цену, а я, несомненно, заплачу свою. Если только очередь на оплату не будет слишком длинной. Не люблю очередей.
Короче говоря, мы убили лешего, ну и что с того? Убили и убили. Так было нужно, по крайней мере, тогда я в этом была уверена.
Этот лес вообще оказывал на меня довольно странное воздействие – я становилась все более и более уверенной, и для меня это было ново и необычно.
Почти так же ново и необычно, как вид мертвого лешего.
– Убить лешего и не проделать дыры в его черепе – проявить неуважение ко всей расе, – сказал Покровский. – Оглянуться не успеешь, как по пятам за тобой увяжется дюжина этих уродов, на уме у которых будет только кровная месть, и ничего, кроме кровной мести.
Настя слушала его вполуха, она все еще была под впечатлением от случившегося. Леший возник как из ниоткуда и встал напротив нее, сверля враждебным взглядом маленьких глаз. Настя должна была сыграть страх, но играть не потребовалось, потому что ей и в самом деле было страшно. Она попятилась назад, то есть повела себя как жертва, а леший знал, что делают с заблудившимися в лесу жертвами. Он развел свои длинные руки с широкими темными ладонями и прыгнул к Насте.
Покровский был у него за спиной, и он знал, что делают с лешими, которые опьянены близостью беззащитной женщины. Он выстрелил лешему в спину, тот споткнулся, оскалился в разочарованной гримасе, упал и умер.
Собственно, в этом и состоял план Покровского.
– Наверняка Горгоны договорились с лешими, – говорил он Насте. – Если они так далеко забрались в леса, они просто обязаны были договориться с лешими… Чтобы лешие держали ухо востро и сообщали о всяких подозрительных вещах. О подозрительных людях. А может, чтобы не сообщали, а просто… – Покровский провел ребром ладони по горлу.
Настя не считала себя крупным специалистом в межрасовых отношениях, но она вспомнила драку в Старых Пряниках:
– Мне кажется, лешие не должны нападать на людей. Есть правила…
– Может, и не должны, – сказал Покровский. – Может, и правила есть. Я не специалист. Но знаешь, как это бывает: если никто не узнает, что ты нарушил закон, почему бы его не нарушить? Если в лесу пропадет пара туристов, это ведь не обязательно будет делом рук леших. Мало ли что может случиться в лесу… Тем более что лешие считают это своей территорией, и тут они опять ведут себя прямо как люди: раз уж ты зашел на нашу территорию, пеняй на себя.
«Сложно сказать, то ли лешие ведут себя как люди, то ли люди ведут себя как лешие», – подумала Настя, но факт оставался фактом – на нее только что напал леший, и Покровский убил его двумя выстрелами в спину. Лионея, Большой Совет и возвышенные разговоры о мирном сосуществовании Двенадцати великих старых рас были в этом лесу просто мифом.
Она посмотрела на труп лешего и не ощутила дрожи в коленях, не почувствовала холодного узла под ложечкой; она смотрела на этот труп просто как на факт своей биографии, какой бы странной она от этого ни становилась.
– Значит, дыра в голове? – спросила она.
– Да-да, – торопливо кивнул Покровский. – Хватит на него любоваться, валим отсюда…
– Ага, – сказала Настя и сначала пошла, а потом побежала вслед за Покровским в направлении припрятанной среди деревьев машины.
Леший остался лежать на опушке леса, и в его черепе были лишь те отверстия, что положены природой. Душа его тщетно билась о темные своды черепной коробки и никак не могла найти выхода.
– Только кровная месть, и ничего, кроме кровной мести, – сказал тогда Покровский.
Настя верила ему на слово и не хотела, чтобы ей предоставили доказательства во плоти. Поэтому она бежала так быстро, как только могла.
Приходится признать, что когда с тобой на протяжении долгого времени происходят неправильные вещи, то это значит, что неправильность не в вещах, а втебе самой. Мир, принимая твою неправильность, послушно дает трещину, и вот уже ты заходишь в книжный магазин, чтобы купить учебник к ближайшему экзамену, а в результате оказываешься на борту самолета, выполняющего рейс Москва – Лионея. Потом ты выбираешь себе платье для первого официального появления при Лионейском дворе, а в итоге оказываешься на лесной дороге и вытираешь лезвие ножа о труп убитого тобой лешего. И остается лишь сентиментально вздыхать: ах, где же ты, мое первое настоящее вечернее платье, и где же ты, Лионея?
Ответ прост: они-то на месте – платье на вешалке, Лионея на карте – а вот где ты, Настя? Куда тебя занесло на этот раз? Что бы сказал король Утер, увидев тебя над трупом лешего? Что бы сказал Денис? Что бы сказала твоя некогда лучшая подруга Монахова?
Я знаю лишь, что сказал насмешливый голос, без приглашения забравшийся внутрь моей головы:
– Как же далеко ты зашла, Настя, в поисках собственного «я»…
Он повторял эту дурацкую фразу в третий или четвертый раз, и мне захотелось сказать в ответ что-то резкое, но я слишком долго придумывала достойный ответ, а когда придумала, то поняла, что Люциус не стал дожидаться моего ответа и оставил меня на лесной дороге наливаться бестолковой злостью.
Потом-то я сообразила, что это была не просто ироничная реплика.
Это была черная метка.
Получите и распишитесь.
9
Покровский пропал следующим вечером, хотя точно определить время его исчезновения Настя не могла. Она в очередной раз проснулась и не увидела рядом никого. Обычно майор спал сидя, привалившись спиной к дереву и держа руки на сучковатой дубине. Костра они не зажигали, чтобы не привлекать внимание, и сначала Настя подумала, что Покровского скрывает темнота. Она попыталась заснуть, но безуспешно; все последние ночи у Насти вместо нырка в глубокий спокойный сон получались лишь краткие моменты забытья, которые быстро разрывались ночным шорохом или же тревожной мыслью о том, что Покровского и в самом деле нет на месте.
Настя еще немного поворочалась в спальнике, а потом включила фонарик и посветила кругом. Покровского действительно не было, как не было на месте и его дубины. Впрочем, это еще ничего не значило. Майор мог отойти по нужде или же отправиться на разведку.
К рассвету стало понятно, что обе версии неверны. Покровский просто исчез. Настя осталась одна посреди леса и – немаловажная деталь – на территории леших, озлобленных неправедной смертью собрата. То есть вообще-то неправедная смерть случилась за пару десятков километров отсюда, тем самым Покровский хотел отвлечь внимание леших от того маршрута, которым они с Настей собирались идти. Но без Покровского сам маршрут становился бессмысленным словом, а что касается леших – очень может быть, что они оказались умнее, чем думал о них Покровский.
Когда стало понятно, что Покровский пропал, Настя уже перестала бояться. Во-первых, рассвело, во-вторых, она уже устала бояться. Надо было что-то делать, и правила хорошего тона подсказывали, что надо идти искать Покровского, выручать его, если он попал в беду…
Однако Настя решила, что хороший тон здесь категорически неуместен. Покровский не был ей другом, он был лишь инструментом для достижения цели, причем инструментом, который сам напросился в руки. Если инструмент теряется, то цель все равно остается, и надо думать не о судьбе пропавшего инструмента, а о том, как достигнуть цели уже без пропажи.
И еще – о, да – надо было позаботиться о том, чтобы не пропасть подобно Покровскому. Рецепт напрашивался один – хватать то, что можно унести, и побыстрее шагать отсюда. Так она и сделала, прихватив помимо спальника и части продуктов нож Покровского (хотя бы для вскрытия консервов) и его же пистолет.
Почти восхищаясь собой за смелость и решительность, Настя отправилась в путь, придерживаясь того же направления, которым шли вчера они с Покровским. Вскоре выяснилось, что идти с Покровским и без него – это совершенно разные вещи. Во-первых, все вещи приходилось нести самой; во-вторых, под тяжестью вещей Настя уныло таращилась себе под ноги, в то время как нужно было смотреть по сторонам, убеждаясь, в частности, что главный ориентир – зеленый холм с волнистым контуром – по-прежнему остается справа. Покровский иногда даже залезал на дерево, чтобы уточнить маршрут; Настя посмотрела на уходящие в небо сосны и вздохнула, не представляя себя в роли древесного альпиниста.
Постепенно восхищение собственным героизмом куда-то исчезло, словно выскользнуло в дырку в кармане. Взамен появилась усталость, и все явственнее приходило ощущение, что Настя сбилась с пути; поначалу это чувство было непостоянным, словно выскакивало из чащи, хлопало Настю по плечу и с гиканьем убегало прочь. Но часа через полтора оно самоуверенно взобралось Насте на шею и сообщило, что уже никуда отсюда не слезет. Идти с таким грузом было невозможно, Настя сбросила поклажу и села под дерево.
Слегка поправив себе настроение с помощью консервированного мяса с фасолью, Настя затем сделала жизнь немного послаще с помощью пакетика сушеных ананасов, а потом поняла, что идти она дальше не хочет. Или не может?
Свой полуденный отдых Настя совместила с занятием, которое никак не могло быть отнесено к хорошим манерам – она копалась в чужих вещах, то есть в вещах Покровского, которые она захватила с собой. Вещей в принципе было не так уж и много, однако это были ценные вещи, даже очень. Самым ценным предметом, пожалуй, был мобильный телефон Покровского, который Настя обнаружила в боковом кармане Майорова рюкзака. Телефон в этой глуши, разумеется, молчал, будучи не в состоянии поймать сигнал, и Настя его немедленно отключила, чтобы сберечь батарею до того момента, когда мобильник можно будет использовать.
Настя повертела в руках нож, чувствуя, как тяжесть металла сообщает ей уверенность в себе. Пистолет был еще тяжелее и, соответственно, мог внушить еще больше уверенности, но с ним нужно было еще разобраться. Настя всегда подозревала у себя начальную стадию технического кретинизма, но оказалось, что если посидеть с полчаса и повспоминать все, что тебе рассказывали и показывали Армандо и Филипп Петрович, то кое-чего можно добиться. Сначала она научилась вынимать и вставлять обойму, дальше – больше, руки постепенно привыкали к контурам пистолета, и в конце концов палец осторожно лег на курок, чтобы попробовать – как это бывает.
Оказалось, что курок довольно тугой, и Настю это порадовало; значит, если ей придется взяться за оружие, то для выстрела придется приложить усилие, и выстрел этот не будет случайным, не будет результатом нервного дрожания ее рук.
Впрочем, когда ей пришлось пустить оружие в ход, она даже не заметила приложенных усилий; она просто трижды нажала на курок.
Трех пуль оказалось достаточно для лешего средней комплекции.
10
– Курить не будет?
Настя вздрогнула и повернулась, уже заранее зная, что увидит низкорослое широкоплечее существо в одежде грязно-зеленых тонов.
– Нет, не курю, – сказала она.
Существо скорчило недовольную гримасу и почесалось.
– Ту…рист?
Настя кивнула. Существо молчало, то ли потому, что обдумывало Настин ответ, то ли потому, что его словарный запас на этом иссяк.
– Ну, я пошла, – сказала Настя.
Она повернулась к нему спиной и пошла, считая про себя шаги: раз, два, три…
Ее рука потянулась к ножу; пальцы дрожали, но сама рука не знала сомнений, и, когда пальцы сомкнулись на рукояти, это породило ощущение правильности происходящего. Так и должно было быть, Настиным пальцам было самое место на рукояти ножа.
Четыре.
На счет «пять» он не выдержал и прыгнул. Следующее, что помнила Настя, – нож, пробивший ватник и воткнувшийся лешему в грудь. Специфический запах лешего – густой и неприятный, заставлявший почему-то думать о разрытых могилах и болотной жиже, – оказался перебит запахом крови. Настя вдохнула его и инстинктивно отпрянула, потянула за собой нож, а леший махнул своей лапой, и Настина рука оказалась пуста.
И так же уверенно, как минуту назад за ножом, эта рука отправилась за пистолетом, и пальцы легли на рукоять так, будто там им было самое место.
Настя нажала на курок три раза, и в эти мгновения он не показался ей тугим. Убийство снова обернулось очень легким занятием, как тогда в «Трех сестрах», когда меч буквально сросся с Настиной рукой и словно живое существо бросился на Горгону.
Было в этих смертях и еще кое-что общее – когда умерла Горгона, ее сестры телепатически ощутили это и бросились мстить убийце. У леших не было телепатической связи друг с другом, но три выстрела и сами по себе достаточно громко известили: «Здесь что-то происходит».
Ах да, не три выстрела. Четыре. Ей не хотелось подходить близко к телу лешего, но иначе она боялась промахнуться. Настя выстрелила лешему в голову и сразу отвернулась. Говорят, для тренировки зрения нужно смотреть то на близкий, то на удаленный предмет; Насте же сейчас нужно было срочно перевести взгляд с мертвого на живое, с трупа лешего на колышущиеся верхушки сосен, на растерянно кружащих птиц, которых она спугнула выстрелами…
– Как же далеко зашла ты, Настя, в поисках собственного «я», – сокрушенно сказал низкий мужской голос. В ее, Настиной, голове.
– И… я правильно иду? – спросила она.
– Ну не знаю, это сложный философский вопрос…
– К черту философию! Я спрашиваю про Горгон. Я правильно иду? В их сторону?
– Вообще-то я не должен вмешиваться…
– Значит, правильно.
– Поясни свою глубокую мысль.
– Если бы я шла неправильно, ты бы тут не крутился. А раз ты снова пытаешься мне пудрить мозги, значит, я на верном пути.
– Прекрасно, – сказал Люциус. – И что же у тебя в школе было по логике?
– Ничего. Мы не учили логику.
– Оно и видно.
– Что тебе там еще видно, змеюка подколодная? – пробормотала Настя, продевая руку в лямку рюкзака. Люциус не ответил, Настя решила, что тот обиделся, и победно фыркнула, думая про себя, что не всякий способен задеть ангела за живое, а вот она…
Она резко повернулась, реагируя на шорох за спиной, сбрасывая только что надетый рюкзак и выдергивая пистолет…
Леший, сидя на корточках, с любопытством смотрел на эту суету. Это был другой леший, живой. Когда и откуда он появился, Настя даже представить не могла.
– Стоять! – сказала она, когда наконец разобралась с рюкзаком и пистолетом. – То есть сидеть!
– А я тебе не собака, – буркнул леший, но тем не менее сел на землю возле трупа и поправил защитного цвета кепку на своей голове. – Собаке своей так будешь указывать…
– Ты тут один?
– Где это тут?
– В лесу! – Голос дрожал, выдавая растерянность и страх, хотя пистолет-то был в руке не у лешего, а у Насти; однако оказалось, что оружие вовсе не избавляет от растерянности и страха.
– В лесу… – протянул леший. Он вообще говорил медленно, никуда не торопясь и как будто совсем не обращая внимания на пистолет в Настиной руке. – В лесу нас много. Скоро они подойдут, брательники мои. Познакомишься.
– У меня есть пистолет, – сказала Настя, стараясь подпустить в голос угрожающих ноток.
– Вот и молодца, – отозвался леший. – Еще б ты без стрелялки в наши края сунулась. И управляться с ним умеешь, да? Вон Антохе как засадила…
– Антохе? – она непроизвольно посмотрела на мертвеца. – Его звали…
– Антоха. Брательник мой.
– Правда? Я не знала…
– А если б знала, то чего? Дала б себе башку открутить? Нет уж, тут кто смел, тот и съел.
Настя не стала уточнять про «съел» – то ли это оборот речи, то ли местный обычай. Ее больше волновала другая фраза – насчет брательников, которые скоро подойдут.
– Значит, так, – сказала она, – сиди тут и не двигайся. А я пойду.
– Как скажешь, тетка, – ответил леший, спокойно глядя в пистолет и жуя травинку. – Только ты зря очкуешь…
– Чего я зря делаю?
– Боишься ты зря. Ты же Антохе дыру в башке сделала, обычай уважила?
– Ну.
– Он ведь первый стал руки распускать, так?
– Ну не я же.
– Тогда не суетись, тетка. Посиди, передохни. На поминках еще погуляешь…
Настя вспомнила, что именно, судя по рассказам Покровского, происходит на поминках у лесных жителей, и решила, что задерживаться не стоит.
– Мне некогда, – решительно сказала она. – Нужно идти. По делам.
– Пффф, – сказал леший. – По делам. Знаешь, тетка, будешь всю жизнь бегать по делам – никогда тела не нагуляешь. Так и останешься шкеляброй.
Настя застыла с открытым ртом. Так ее еще никогда в жизни не оскорбляли.
– Я не шкелябра.
Леший пожал плечами.
– И я не тетка.
– Именно что тетка. Городская, – сказал леший, вложив в эти слова смесь презрения и сочувствия, как к неизлечимо больному существу. – Только городские тетки вот так бегают сломя голову, вместо того чтоб дома сидеть, дитями заниматься, мужика обхаживать… Да у тебя и мужика-то, наверное, нету.
– Есть, – сказала Настя сквозь зубы, продолжая держать пистолет двумя руками и испытывая сильное искушение стрельнуть поверх головы этого наглеца, но постепенно склоняясь к другой идее. Еще более сумасшедшей.