Осипов Сергей. Ночная охотница

   Выстрел был негромким, почти неслышным, но Настя все равно вздрогнула. Человек с тесаком немедленно подошел к телу, и через минуту еще одна отрубленная голова катилась по засыпанной пеплом земле.
   – Они получили свое, – сказал Армандо.
   – Да, – сказала Настя. – Получили.
   Они-то получили…
   – А где Денис? – вдруг вспомнила она. – Его нашли?
   То, ради чего это все затевалось, ради чего одни убивали других и предавали третьих; та великая цель, которая в расширенном толковании означала Мир, Спокойствие и Процветание двенадцати Великих старых рас…
   – Где Денис?!
   – Да, – ответил Армандо, но ответил он не ей, а кому-то невидимому. – Со мной. Хорошо…
   Настя не стала слушать про это «хорошо», она быстро, насколько позволяла больная нога, зашагала по поселку, скользя взглядом по черным униформам и обезглавленным трупам, но ища совсем другое. И когда она уже подумала, что ничего не отыщется на этом клочке земли, кроме черных униформ и убитых Горгон…
   Сначала она увидела Смайли. Он сидел в маленькой машине камуфляжного цвета, которая заехала в образовавшуюся после взрыва дыру в заборе. Машина остановилась, водитель помог гному спрыгнуть на. землю, и Р.Д. Смайли важной походкой победителя прошествовал к сожженному дому старейшей.
   Потом раздался крик, и Смайли недовольно обернулся, как бы говоря своему окружению: «Я-то надеялся, что всю грязную работу вы уже сделали». Однако крик не умолкал, Смайли жестом велел солдатам расступиться и увидел…
   И Настя тоже увидела.
   Это была та самая молоденькая Горгона, со змейками-дредами и растерянным взглядом. Каким-то образом ей удавалось до сих пор прятаться от солдат, но теперь ее нашли и притащили показать начальству. Горгона кричала, извивалась, поджимала ноги, но ее все-таки приволокли и поставили на колени на безопасном расстоянии от Смайли. Насте захотелось отвернуться, потому что смотреть на это было больно и неприятно; на мгновение она представила себя на месте этой девчонки, которую, может быть, выкрали, может быть, напоили, а потом провели над ней обряд перехода… Не спрашивая ее мнения, ей придумали новую жизнь, новую судьбу, финальной точкой которой оказался сегодняшний день. Может быть, она даже никого не убила, никого не сделала серой безмолвной статуей…
   – Это могла быть я, – прошептала Настя. – Это могла быть кто угодно…
   Непроизвольно она шагнула вперед, а когда поняла, что Армандо придерживает ее за плечо, дернулась сильнее.
   – Мне нужно им кое-что сказать, – бросила она через плечо и тут увидела, как в сторону Смайли, его окружения и Горгоны неторопливо шагает человек в маске и с тесаком. Настя поняла, что сейчас будет, и бросилась вперед… Но кто-то оказался еще быстрее ее.
   Смайли вдруг отвлекся от Горгоны, завертел головой, а потом вокруг него все внезапно перемешалось в какую-то невообразимую свалку; Настя растерянно остановилась в десятке метров от происходящего, Армандо снова нагнал ее и взял за плечи.
   Отступив на несколько шагов, Смайли пристально всматривался в завязавшуюся прямо перед ним драку, а потом громко выкрикнул какую-то команду. Насте прежде не приходилось слышать, как Смайли кричит; оказалось, что делает он это весьма профессионально, то есть громко и эффективно – клубок тел мгновенно рассыпался, и Настя глубоко вздохнула…
   – Денис, – сказал Смайли. – Привет. Если ты еще не забыл, я Роберт Д. Смайли, начальник службы безопасности твоего отца…
   – Я помню, – сказал Денис Андерсон. – Помню, кто вы…
   – Ну тогда вставай и…
   – Я же говорю, я помню, кто вы. Я не позволю вам трогать ее…
   – Никто не собирается. – Смайли вздохнул. – Денис, это Горгона. Они вне закона. Они похитили тебя, держали в плену несколько месяцев…
   – Никто не тронет ее даже пальцем.
   – Конечно. Главное, что мы тебя нашли, Денис.
   – Я приказываю, мистер Смайли, вы это поняли?
   – Да, Денис, – сказал Смайли. – Тем более что нам не помешают ее свидетельские показания…
   – Что?
   – Ничего. Но сейчас, мне кажется, эту… Горгону следует все же передать врачам. Она явно в шоке…
   – Врачам? Ладно…
   Он медленно опустил руки, которыми заслонял Горгону. Та все еще лежала, свернувшись в клубок, закусив до крови кулак, дрожа, боясь, Солдаты, на которых Денис набросился минуту назад, потянулись было к пленнице, но Смайли мотнул головой, и Горгону осторожно подняли с земли двое людей в штатском.
   – Денис, – сказал Смайли, который был чуть выше сидящего на земле Дениса Андерсона, – поедем домой?
   – Домой? – переспросил Денис и вытер с разбитого рта кровь. Было странно смотреть на тощего бледного парня с длинными спутанными волосами, в грязной одежде, с разбитым лицом и понимать, что сейчас он в некотором смысле являлся центром вселенной; во всяком случае, для Смайли, королевской фамилии Андерсонов и еще многих-многих…
   Он осмотрелся кругом, словно хотел получше запомнить это место, прежде чем покинуть его навсегда…
   Или как будто искал кого-то, не особенно, впрочем, надеясь найти…
   – Настя?
   Пальцы Армандо соскользнули с ее плеч.
   – Настя?!
   «Вот так, значит, это будет, – пронеслась мысль где-то на дальних рубежах ее сознания. – Ни тебе цветов, на белых коней, ни вечерних платьев, ни симфонического оркестра в кустах. Пожарище, трупы и куча солдат в качестве свидетелей. Романтика, блин…»
   Денис побежал к ней, спотыкаясь, маша руками и приобретая на ходу тот особенный идиотский вид, который свойствен влюбленным молодым людям в периоды сезонного обострения этой влюбленности. Настя просто стояла и ждала, потому что бежать, кричать и делать еще что-нибудь подобное у нее не было никаких сил. У Дениса сил оказалось тоже немного, во всяком случае, за пару шагов до нее он снова споткнулся, упал, не стал подниматься, а просто ткнулся Насте головой в живот, обхватил за ноги…
   И Настя поняла, что он плачет.
   – Ну, – сказала она каким-то не своим, деревянным голосом, – ничего-ничего. Все уже кончилось. Все будет хорошо.
   И погладила его по голове, наконец-то вспоминая, как это – гладить Дениса по голове; как это – чувствовать его руки; как это – быть с ним…
 

22

 
   И вот так день, который начался кошмаром и продолжился им же, только удесятеренным, внезапно получил благополучную развязку, в которую Настя так до конца и не могла поверить. Похоже, что не одна она.
   – Я, конечно, понимаю, что выгляжу как последний идиот, – ворчал Смайли. – Но я просто должен сделать это… Встаньте поближе, пожалуйста…
   Денис и Настя ткнулись плечами друг в друга, обменялись неуверенными улыбками и посмотрели в объектив камеры. Смайли нажал кнопку, потом еще раз, посмотрел на дисплей и, как будто засомневавшись в увиденном, показал снимки одному из своих спутников. Тот уверенно кивнул, но Смайли этого было мало, он ткнул мужчину в бок, и тот процедил:
   – Нормально.
   – Тогда отправляй, – сказал Смайли и повернулся к Денису и Насте. – Мы уже сообщили королю, но со снимками оно как-то надежнее…
   Денис молча кивнул.
   – Не хочешь переговорить с королем?
   Денис так же молча покачал головой.
   – Тогда позже, – сказал Смайли. – У вас еще будет время. Много времени.
   – Звучит угрожающе, – мрачно ответил Денис. – И раз спешить нам некуда, то, может быть, отойдешь в сторону, займешься какими-нибудь безопасными делами, а?
   – Повинуюсь, – сказал Смайли, развернулся и зашагал к машине, напомнив Насте обиженного ребенка, который выполнил все родительские поручения, но все равно был в девять часов изгнан из-за игровой приставки и отправлен спать.
   Денис увидел на Настином лице эту тень сочувствия и пояснил:
   – Ничего, с ними только так и надо.
   Настя не совсем поняла – с кем это с ними, с гномами, с королевскими подданными? Она только неожиданно уловила в голосе Дениса жесткие повелительные нотки, которых никогда прежде не слышала, хотя откуда бы ей их слышать? Кому он мог приказывать прошлым летом? А сейчас, пусть ободранный и усталый, он быстро вернулся к положенной ему по рождению манере поведения, словно вставил ноги в ботинки с серебряными пряжками, которые до поры до времени стояли у порога, да и зашагал по королевской дороге из розового мрамора. Настя подумала, что совершенно не знает его с этой стороны; впрочем, и другие, некоролевские, стороны Дениса Андерсона вспоминались ей не слишком четко. Как выцветшие картины нуждались в реставрации, а завядшие цветы требовали воды, все, что было между Настей и Денисом, следовало проговорить и провспоминать заново, им двоим, сидя бок о бок, держась за руки, глядя друг друг в глаза…
   – У нас с тобой ведь тоже будет много времени? – спросила Настя.
   – Да, конечно, только…
   – Я хочу все вспомнить, Денис, я хочу понять…
   – Настя, – он огляделся по сторонам: пара солдат, внимательный врач, ждущий своего времени, чтобы осмотреть наследника престола, Армандо… – Я тебе должен кое-что сказать. – Он понизил голос, а потом зашептал ей в ухо…
   Обычно в таких случаях говорят – земля уходит из-под ног, но у Насти было совершенно противоположное чувство: все вернулось на свои места, все окончательно стало реальным, миражи рассеялись, как и положено миражам. Она сильнее, чем прежде, ощутила запах гари от сожженного дома, боль в ноге и в каждой царапине на своем теле, почувствовала, как обветрена кожа на ее лице и как потрескались губы, как ноет голодный желудок и болят мышцы, как трещат где-то моторы и как смеются солдаты…
   Инстинктивно, безо всякой злобы, Настя отстранила Дениса рукой, оборвав поток уже совершенно ненужных слов, и пошла куда-то, наугад, потому что в этот день ей было всё равно куда идти, ибо раз за разом возвращалась она на одно и то же место, черное и безнадежное, как пепелище дома старейшей.
   Кажется, Армандо попытался ее остановить, но она отмахнулась и шла, шла…
   Пока вдруг не поняла – становится слишком шумно. Какие-то крики, топот ног…
   Она все еще не понимала, что происходит, и окончательно ее встряхнул вид бегущего Смайли – гном что есть силы переставлял маленькие ноги, однако его легко обгоняли солдаты, и на лице Смайли было написано отчаяние, но не из-за того, что он проигрывал соревнование в скорости, а из-за того, что случилось нечто плохое.
   Случилось там, у Насти за спиной.
   Она медленно развернулась.
   Опять какая-то свалка, только на этот раз в центре ее не молодая Горгона, а тот солдат в защитной маске, который рубил головы Горгонам. Почему-то его держат за руки, почему-то с него стаскивают маску…
   А тесак лежит на земле.
   И еще на земле лежит человек. Настя не видит, кто это, он лежит на боку, к ней спиной.
   Настя пытается отыскать в толпе Армандо или Дениса, чтобы спросить – что, черт побери, у вас тут творится? Неужели вас, мужиков, на минуту нельзя оставить без присмотра, а?!
   Она не может найти ни Армандо, ни Дениса, зато, когда она смотрит на палача Горгон, лишившегося наконец маски, она понимает, что уже видела этого человека.
   То есть нет, не человека.
   – Марат?! – тихо произносит она, но у вампира превосходный слух, он оборачивается к Насте:
   – Он самый! Привет!
   Тут его толкают вниз, лицом в землю, выворачивают руки, сцепляют запястья наручниками. При этом с лица Марата не сходит эта безумная торжествующая улыбка; он ловит растерянный Настин взгляд и подмигивает ей.
   – Что ты сделал? – спрашивает она.
   – Я? Я стал знаменитым! – смеется он, а потом на мгновение становится тем серьезным парнем, каким Настя впервые увидела его в Старых Пряниках на заднем сиденье вампирского «БМВ»; серьезным парнем, озабоченным вопросом праведного отмщения.
   – Я сделал то, что нужно, – говорит он.
   Марата оттаскивают в сторону, и Настя видит, что лежащее на земле тело теперь перевернуто на спину.
   Она видит лицо.
   Денис выглядит очень спокойным, как будто в запасе у него все время этого мира.
   Настя отворачивается. Ей кажется, что она понимает смысл слов, сказанных Люциусом некоторое время назад:
   – Теперь просто некуда идти…
   Да, действительно, она уже не сможет вернуться туда, где когда-то ей было хорошо и спокойно, будь то место, или время, или сплетение эмоций. Стоит лишь отвернуться, и того, что было, уже нет; город перестроен, стрелки часов убежали вперед, чувства высохли, как листья между книжных страниц…. И люди, да, люди, как самый ненадежный компонент окружающего мира, имеют дурную привычку уезжать, менять имена, меняться самим…
   И еще – привычку умирать.
 
   Мы никогда не вернемся домой.

ЧАСТЬ ПОСЛЕДНЯЯ
НЕЗАСЛУЖЕННЫЕ ПОДАРКИ,
ИЛИ ТЕМНОЕ ОКНО НА ШЕСТОМ ЭТАЖЕ

1

 
   Но, кроме дома, есть и другие места, которые иногда приходится посещать; не потому, что там уютно, и безопасно, и хорошо, а просто потому, что так нужно.
   Это место было похоже на склад законсервированных жизней – их сложили в чемоданы, коробки, сумки, перевязали бечевкой, проклеили скотчем, закрыли на замки, сверху шлепнули половинку квитанции, а потом разложили по стеллажам камеры хранения в подвале студенческого общежития. Настина жизнь уместилась в три картонные коробки, на боку каждой из которых было жирно написано маркером: «Колесникова».
   – Твое? – спросила кладовщица.
   – Наверное, – ответила Настя.
   – Как это – наверное? – кладовщица посмотрела на часы. – Если ты не знаешь, то кто знает?
   Слишком долго объяснять – кто знает, кто не знает… Нужно было возвращаться в снежную зиму, нужно было вспоминать про Михаила Гарджели, который смотрел на Настю так, будто увидел призрак своей покойной жены…. Нужно было вспоминать про большой старый дом посреди парка, про мраморные лестницы и картины в тяжелых позолоченных рамах, про конные прогулки за городом и поездки в оперный театр…
   После этих поездок скрипки долгим эхом преследовали Настю, звуча тихим фоном каждого ее шага по особняку Гарджели.
   Когда она оставалась одна, то думала, что все вокруг – это роскошная сказка, в которую ее занесло по недоразумению.
   На самом деле она попала в эту сказку совершенно неслучайно. У нее было очень конкретное задание – разнести снежную идиллию в клочья, взорвать зимнюю сказку, переломать скрипки, выпустить чудовище из подземелья…
   О да, она, конечно же, справилась. Где-то по ходу дела Михаил Гарджели был убит, причем Настя даже не помнила подробностей. Как это мило с ее стороны. Михаил Гарджели уже полгода был мертв, но странным образом продолжал преподносить Насте незаслуженные подарки.
   Тогда, в декабре, Михаил Гарджели уже на второй день их знакомства заговорил о будущем, об их совместном будущем. Настя обещала подумать, а Михаил обещал терпеливо подождать сколько потребуется. И еще он сказал:
   – Я могу уладить твои дела в университете. Тебе оформят академический отпуск, и ты сможешь потом продолжить учебу. Если захочешь. Если это понадобится…
   Он не загонял ее в угол, он оставлял для Насти запасный выход. Бедный, бедный Михаил, который слишком старался соблюсти приличия. Однако Настины дела в университете он действительно уладил, причем, похоже, уладил раз и навсегда. Утром, когда Настя обреченно направилась в административный корпус университета, ее грызли весьма нехорошие предчувствия. Все попытки придумать разумное объяснение своему десятимесячному отсутствию с грохотом провалились, оставалось избрать смиренную стратегию «будь что будет» и принять все положенные громы, молнии, финансовые санкции и что там еще придет в голову этим извергам, сидящим за дверью с табличкой «Деканат экономического факультета».
   В вестибюле она наткнулась на куратора своего курса, и тот ей почему-то улыбнулся. Это было подозрительно, но настоящий цирк развернул свои шатры уже в самом деканате, где Настю приветствовали так, будто она была одновременно дочерью министра образования и племянницей распорядителя благотворительного фонда. Все формальности были улажены в течение получаса, и вообще, как показалось Насте, если бы у нее хватило наглости попросить университетский диплом прямо сейчас, ей бы его не просто выдали, а перевязали бы розовой ленточкой и приложили к нему большую вкусную шоколадку.
   – Передавайте привет Михаилу Давидовичу! – радостно говорят ей на прощание, и она несколько растерянно, но все же кивает.
   В общежитии все проходит примерно по такому же сценарию. В ее комнату никого не поселили и даже почему-то сделали ремонт; разумеется, безо всяких излишеств, это, в конце концов, общежитие, а не телевизионное шоу, но странное дело – Настя входит сюда как в незнакомую, чужую комнату, не пробуждающую никаких воспоминаний. Сердце не сжимается в панике, ноги не дрожат, ногти не впиваются в ладони. Она отдергивает шторы, трогает подоконник, спинку кровати – нет, ничего. Все, что было, было не здесь, а может быть, и не с ней. Книга закрыта и поставлена на полку.
   – Ну, чего ждешь? Спишь на ходу, что ли?
   Когда Михаил Гарджели одаривал университет обаянием и финансовой помощью, кладовщице, очевидно, не досталось ни того, ни другого.
   – Сейчас, – сказала Настя, глядя на свою прошлую жизнь в трех картонных коробках. Само собой разумеется, что Михаил Гарджели лично не укладывал и не относил сюда эти вещи; это сделали другие люди, они все сделали замечательно, аккуратно…
   Как бы вызвать их еще раз, чтобы они отнесли эти коробки наверх? Две из трех выглядели просто неприподъемными.
   – Я возьму вот эту, – Настя взяла самую маленькую из трех и, чувствуя себя довольно глупо, посмотрела вверх, в потолок – может быть, все-таки…
   Нет, никто сочувственно не наблюдал за ней с небес, никто не собирался по старой памяти устраивать для Насти Колесниковой маленькие бытовые чудеса.
   – А остальное кому оставишь? – поинтересовалась кладовщица. – Я сейчас закроюсь, и до понедельника…
   – Я быстро, – сказала Настя. – Эту коробку отвезу наверх, найду кого-нибудь, кто поможет….
   – Пять минут! – крикнула кладовщица ей в спину.
   Хотя с помощниками тоже все непросто. Начало июля, все знакомые уже разъехались на каникулы… Да, и еще сломанный лифт.
   – Вот блин, – сказала Настя. Пора было вспоминать, как ходят на шестой этаж пешком.
   Как и подсказывала ей память, занятие это было не из приятных, особенно если тащить под мышкой коробку с прошлой жизнью. Особенно если на ступеньках между четвертым и пятым этажами сидят всякие дуры…
   – Можно, я пройду?
   – А я чего, мешаю, что ли?
   – Мешаешь.
   – Ничего я не мешаю.
   – Мне лучше знать, наверное….
   – Да проходи уже, что ли, овца…
   – От овцы слышу!
   Это вырывается у Насти автоматически, и она, обхватив руками коробку и прижавшись боком к стене, улыбается: как в старые добрые времена….
   – Понаехали тут, – бормочет сидящая на ступеньках девица в синем с попугаями халате и раздраженно бросает окурок в сторону урны. – Что в деревне-то не сидится? Если все в город учиться поедут, кто ж коров-то будет доить?
   Настя не верит своим глазам:
   – Монахова?
   – Чего? – та вскидывает голову. – А, это ты… Я думала, абитура всякая шляется.
   – Монахова, – с чувством повторяет Настя, заряжая это слово сразу несколькими посланиями, которые Ирка должна уловить просто так, безо всяких утомительных словесных расшифровок. – Первое – ты чего, спятила? Мы с тобой не виделись почти целый год, со мной столько всякого случилось… Вообще-то, с тобой, наверное, тоже. Иначе бы ты не сидела на общежитской лестнице в таком виде. Второе – чего это ты сидишь тут в таком виде? Ты хоть в зеркало-то на себя смотрела? В этом месяце? Что это вообще такое с волосами и… Ты чего, ревела, что ли? Монахова, ты меня пугаешь, а меня, знаешь ли, теперь непросто напугать…
   – Не надо так на меня таращиться, – говорит Монахова. – В зоопарк поезжай, найди там крокодила и строй ему глазки.
   – Монахова, – потрясенно говорит Настя.
   – Двадцать лет как Монахова. И вообще, не думай, что я тебя простила!
   – Простила?
   Настя смутно припоминает, что прошлым летом они с Монаховой поругались, но что же там такое случилось, что Ирка до сих пор дуется?
   – Ты, Колесникова, как попугай стала, по три раза одно и то же повторяешь. Сначала «Монахова, Монахова…», теперь – «простила, простила…». Иди уже в свои апартаменты, не топчись на могиле.
   – Какие апартаменты? И… на какой могиле?
   – Твои апартаменты. Моя могила. Здесь, на этой лестнице. Здесь я себя похоронила.
   Настя вздохнула:
   – Слушай, захоронение нечесаное, мне нужно коробки перетащить из камеры хранения. Пошли, поможешь, а потом я буду разгонять твою грусть-печаль.
   – Ящик, – мрачно сказала Монахова. – Ящик пива, не меньше.
   – Ты уписаешься, деточка…
   – Не волнуйся, просто поставь ящик и отойди в сторону, – она встала, стряхнула с себя пепел, крошки и еще какой-то мусор. – Что там за коробки?
 

2

 
   Собственно, ящика и не понадобилось. Нужно было просто завести Монахову в комнату, усадить ее на кровать, дать ее хлебнуть пива, а потом сесть напротив и слушать полтора часа подряд душераздирающую историю под условным названием «И как только я наконец поверила в любовь, он оказался козлом и изменщиком». В принципе, ничего оригинального, но услышать такое именно от Монаховой Настя никак не ожидала. Ирка всегда выстраивала личную жизнь по законам рыночной экономики, считая себя крайне выгодным предложением и тщательно отбирая инвесторов для развития себя как проекта. Чувства в этом процессе не участвовали, они были надежно заперты в банковской ячейке, чтобы демонстрировать их особенно перспективным инвесторам, и то по большим праздникам. В повседневной жизни чувства были заменены калькулятором, что, по мнению Монаховой, было гораздо удобнее.
   Но, как поется в старой песенке, беда нечаянно нагрянет, когда ее ну совершенно не ждешь. То есть в песне-то поется, конечно же, про любовь, но для Монаховой в данном случае это было одно и то же. Банковская ячейка вдруг взорвалась изнутри, а калькулятор сломался. Жизнь пошла под откос.
   – Это у которого фирма по производству водопроводных труб? – из вежливости поинтересовалась Настя.
   – С трубами я закончила еще осенью, – махнула рукой Монахова. – У Стасика, – голос ее дрогнул, – кирпичный завод. Какие-то специальные кирпичи, ну очень специальные, очень замечательные… Он всегда любил про них поговорить…
   «Так он ушел от тебя к кирпичам?» – родился у Насти вполне логичный вопрос, но вслух она его задавать не стала, ибо хотела остаться живой и здоровой.
   – Сначала все было как обычно, – говорила Монахова. – Встречались два-три раза в неделю, рестораны, пансионаты, клубы… В Москву я с ним ездила… В Финляндию на Новый год. А потом… Вот не поверишь, вступило вот тут, – она показала на левую сторону груди. – И не отпускает. И если я его не вижу хотя бы день, то там такая боль, такая боль… Я сначала даже к врачу сходила, обследовалась… Мало ли?
   – Ага, – сказала Настя.
   – Нет, все оказалась в порядке. «Чего ж мне тогда так плохо?» – думаю. В смысле без него – плохо, с ним – хорошо. Со Стасиком.
   – Бывает, – сказала Настя.
   Короче говоря, бизнес-план Монаховой сгорел синим пламенем. Изначально предполагалось, что, когда Стасик инвестирует недостающую сумму для покупки однокомнатной квартиры, можно будет подбить баланс и двинуться дальше, но тут Монахова с ужасом обнаружила, что у нее есть сердце и сердцем она прикипела к Стасику не за рентабельность его капиталовложений, а по каким-то иным, совершенно нерациональным мотивам.
   – Ужас, – сказала Настя.
   Взнос за однокомнатую квартиру перестал быть конечной целью проекта под названием «Стасик», конечной целью стал сам Стасик, а ради этого Монаховой надо было ни много ни мало…
   – Женат? – переспросила Настя.
   – Уже нет, – сказала Монахова и улыбнулась той скупой улыбкой героя, за которой следует фраза типа: «Мы не могли выиграть эту битву. Но мы проиграли ее достойно, и трупы врагов в тот вечер заслонили солнце…» – Был женат, но потом… Наверное, можно целую книжку написать про то, как я заставила его развестись… Я была… – Монахова снова улыбнулась, вспоминая былые подвиги. – Я была как танк. Я… Ох, какая же я была дура…
   При том, что женой Стасика тоже была особа при калькуляторе, Монахова добилась своего; она провела блестящую многоуровневую кампанию и разрушила этот брак. Месяц назад жена Стасика в слезах уехала к маме, предварительно подписав все необходимые бумаги. Монахова снимала этот поворотный момент войны на видеокамеру: потом останется наложить звуковую дорожку, какой-нибудь марш со словами типа: «Так громче, музыка, играй победу, мы победили, и враг….»
   Когда Монахова готовилась отпраздновать победу торжественным ужином при свечах, обнаружилась одна неприятная деталь: Стасик исчез. То есть вообще. Он не появлялся дома, он не отвечал на звонки. Торжественный ужин пришлось исполнить соло, самой съесть холодную форель, запить ее бутылкой шардоне и убедить себя, что это лишь временные переживания Стасика по поводу завершения одного этапа его биографии и начала нового…
   Пять дней спустя они все-таки встретились.
   – Привет, – сказала Монахова, покачивая сумочкой.
   – Привет, – сказал Стасик. – Это… Короче, познакомься. Это Алена.