Страница:
ным отливом – всё это соответствовало облику скорее западного, чем российского политического деятеля.
«…Наша экономика преодолела кризисные явления, вызванные колебаниями всемирной конъюнктуры. Основные индексы по итогам года…»
Волевая внешность президента была не просто видимостью. В мировом сообществе его уважали. Твердостью характера он словно компенсировал экономическую слабость и бедность России в сравнении с Соединенными Штатами, Европейским Союзом, Бразилией.
Еще заметней проявлялся его стиль в жизни собственного отечества. По конституции, принятой в опьяняющие дни Второй Перестройки, государство российское уже полвека называлось конфедеративным, но прочность внутренних связей в нем всегда определялась не статьями старого закона, а личностью очередного правителя. И политологи сходились во мнении, что такой централизации, как в эпоху президента Евстафьева, страна не знала со времен диктатуры ПНВ. Причем, в отличие от прежней, это была, по их мнению, вполне разумная и жизнеспособная централизация.
Евстафьев находился на посту почти одиннадцать лет: заканчивался четвертый год его второго семилетнего срока. Никто не сомневался, что он будет избран и на третий, последний разрешенный срок. А в Думе шли уже разговоры то об увеличении этого срока до десяти-двенадцати лет, то вообще об отмене ограничений на количество сроков. Депутаты загодя приучали население к мысли, что пересмотр избирательных законов – дело само собой разумеющееся: бессмертие и мировая стабильность требуют новых масштабов политической деятельности.
«…Жизнь есть жизнь, дорогие друзья. Даже продлеваемая и оберегаемая современной наукой, она сохраняет свою сложность, испытывает человеческие характеры и человеческое достоинство. У каждого из нас в уходящем году были свои трудности, заботы. Остаются и общие проблемы, справиться с которыми можно только общими усилиями. Я имею в виду прежде всего аварии и катастрофы, особенно нетерпимые на фоне…»
Я поймал недоуменный взгляд Елены («Неужели тебе интересно всё это слушать?») и примирительно стал разворачивать золотистую фольгу на бутылке шампанского. А президент уже переходил к мажорным, заключительным аккордам:
«…Свобода, демократия, право каждого человека на всестороннее развитие личности были и остаются нашими главными ценностями. Мы гордимся тем, что многонациональный российский народ занимает достойное место в семье цивилизованных народов, а наша великая Россия – в содружестве демократических государств…»
Словосочетания «семья цивилизованных народов» и «содружество демократических государств» были эвфемизмами. Так на политическом жаргоне именовалась бессмертная часть населения Земли, в отличие от доживавших свой век обитателей протекторатов и лагерей.
Президент поднял бокал: «С Новым годом, дорогие россияне! С новым счастьем!»
– Ура-а! – закричал я. – Салют! Освобожденная пробка вылетела с громким хлопком,
я налил шампанского Елене и себе. Раздался торжественный бой курантов, хор и оркестр грянули «Славься!» И вслед за финальным раскатом государственного гимна замелькал, заверещал, закривлялся на экране праздничный концерт.
Ночью, после новых объятий, когда Елена, разморенная любовной усталостью, задремала, лежа на спине, я потянулся и вполсвета включил над диваном лампу. Елена недовольно поморщилась.
– Тебе хорошо было? – тихо спросил я.
– М-м-м, – лукаво промычала она с закрытыми глазами.
– Хочешь, чтобы стало еще лучше?
Не открывая глаз, она подняла брови в знак удивления.
– Понимаю, ты спрашиваешь, что для этого нужно сделать? – вкрадчиво продолжил я. – Совсем немного: принять предложение генерального секретаря ООН о сотрудничестве!
Елена мгновенно открыла яростно сверкнувшие глаза и подтянула одеяло, прикрывая грудь.
Такая реакция нарушала мои планы. Я осторожно запустил под одеяло руку, пытаясь пробраться к ее самым чувствительным местам и приговаривая убаюкивающим тоном:
– Все грехи будут прощены, все убийства так и спишутся на несчастные случаи. Интересы вашей фирмы станет охранять юридическая служба ООН, и вам не придется больше никого убивать… В ваше распоряжение будут предоставлены все ресурсы планеты. Хотите строить космические корабли – стройте их открыто. Что может быть комфортнее жизни с чистой совестью и сознанием служения человечеству!
Я так вошел в роль, что даже подвывал, как плохой актер.
Елена решительно выбросила мою руку из-под одеяла:
– Ты всерьез предлагаешь мне всю эту чушь?
– Я выполняю приказ.
– Считай, что ты его выполнил. Передай своим ооновским бюрократам, что они – кретины! Мы никому не подчинимся!
– Честно говоря, я не ждал другого ответа.
– Значит, разговор окончен?
– Нет, – сказал я, – только начинается. Вашего отказа мне достаточно для доклада руководству. Но у меня есть в этой игре и кое-какой собственный интерес.
Елена засмеялась:
– Если ты рассчитываешь на вознаграждение…
– Мой интерес – не материального, а куда более высокого свойства.
– Что ты имеешь в виду?
– Любопытство, – ответил я.
– Ты и так уже много узнал, – сказала Елена. – Чего ты еще хочешь?
– Узнать ВСЁ.
Она остро взглянула:
– А ты не боишься, что в таком случае нам придется и тебя убить?
– Нет, не боюсь.
– Почему? – она усмехнулась. – Надеешься на мою защиту?
– Я не переоцениваю силу твоей привязанности. Но я уже понял, что вы убиваете только тех, кто пытается причинить вам вред. А я для вас не опасен.
– Как сказать. Чиновники и генералы в Нью-Йорке сейчас наверняка ломают головы, как нас одолеть, а информация – оружие.
– Я не стараюсь разведать, в чем вы уязвимы. Секретные технические подробности меня не интересуют. Я хочу понять главное: ваши цели и вашу логику. И сам буду решать, какими сведениями стоит поделиться с моим начальством, какими – нет.
Елена подумала немного, откинула одеяло и поднялась с постели:
– Надо одеться. Такие серьезные проблемы я не могу обсуждать голой.
Я попытался ее остановить: пока мы лежали рядом, сохранялась хоть какая-то моя власть над ней. Но Елена была непреклонна. Пришлось и мне встать, натянуть брюки и рубашку, заварить кофе. Мы снова сели к столу.
Начала она неожиданно:
– Когда ты впервые явился к нам на фирму, наши ребята определили твой интеллектуальный коэффициент.
Я опешил:
– Ну и…
– Невысокий, – снисходительно сказала она, – совсем невысокий. По нашим меркам. – И без всякого перехода: – А ты действительно любишь меня?
Я честно подумал и ответил:
– По-своему, по синусоиде: то желаю тебя до безумия, то ненавижу и мечтаю задушить.
Она кивнула:
– Хорошо. А как ты думаешь, почему я тебе уступила? Я пожал плечами:
– Каприз Клеопатры.
– Не знаю, кто такая Клеопатра, – сказала Елена, – но это был не каприз. Помнишь вечер у «Императора Павла»? Ты поразил меня своим видением грядущего. Конечно, я знала, куда летит современная цивилизация, но
ведь у нас на фирме такие прогнозы рассчитывает целая группа аналитиков. И вдруг человек с мизерным ай-кью в одиночку угадывает ход событий! Ты словно прорвался в будущее. В чем твоя сила? Если не в интеллекте, значит, в том, что ты называешь любопытством. Я почувствовала, как в тебе кипит интерес к жизни, а это и есть темперамент! На нас, женщин, такие вещи действуют. Я промолчал.
– А теперь слушай, – сказала она. – Ты хотел узнать ВСЁ, я расскажу тебе то, что МОЖНО. Ты посмеивался над моим незнанием каких-то исторических мелочей, но мне известно главное. Нынешняя цивилизация действительно погибнет в ближайшие десятилетия!
Голос Елены зазвучал громко и резко, потемневшие глаза возбужденно блестели, от иронии не осталось и следа.
– Тебя удивил портрет в моем кабинете? – спросила она. – Да, Циолковский был величайшим пророком! Смысл его учения в том, что неодушевленная, мертвая материя повсюду стремится к зарождению жизни и через нее – к самопознанию. Мир возникает в пламени Большого взрыва, разлетающиеся осколки становятся звездами, рядом с ними появляются планеты, в их первичных атмосферах и океанах из кипения атомов образуются органические молекулы. Начинается эволюция, которая через миллиарды лет неминуемо порождает человеческий разум. А он уже создает цивилизацию и устремляется к познанию сотворившей его материи, к бессмертию и распространению в Космосе. В конечном счете к обретению того смысла собственного бытия, который возможен для него только в слиянии со Вселенной!
Красота Елены сейчас казалась страшноватой. Это было похоже на некое состояние экстаза, несравнимое с тем, что мне удавалось вызвать у нее своими ласками. Я невольно вспомнил о женщинах-кликушах, о религиозных и политических фанатичках.
– Это философия высшего гуманизма! – провозгласила она. – Хотя Циолковский был вовсе не благостным старичком, а суровым гением. Он сознавал трагичность прогресса. Он писал, что несовершенные существа – насильники, слабоумные, даже целые народы, если они ста-
новятся на пути научного развития, – должны быть устранены. Их надо лишить возможности давать потомство, а затем окружить исключительной заботой, чтобы они спокойно и безболезненно угасли. Западные стратеги, планировавшие Контрацептивную войну, скорее всего даже имени Циолковского не слыхали, но исполнили всё в точности по его замыслу!
– То стратеги, – возразил я, – а вы что-то плохо выполняете заветы старика. Он не учил убивать.
– И у гениев бывают просчеты, – невозмутимо ответила Елена. – Старик неверно оценил перспективы бессмертия. Ему казалось, что к такому рубежу человечество подойдет, избавившись от всех пороков. А само бессмертие виделось в отказе людей от телесных оболочек и переходе в состояние мыслящей лучевой материи. Наивно? Что делать. Он не представлял будущих успехов генетики. Если бы ему сказали, что всего через век с небольшим после его кончины люди добьются хотя бы двойного продления жизни в своем естественном облике, с сохранением всей их природной мерзости, физиологической и духовной, он от отчаяния схватился бы за седую голову. Он сразу бы осознал, какая это катастрофа… О том же свидетельствует молчание Космоса. Земная цивилизация никак не может быть единственной, однако небеса не откликаются, они пусты. Ученые давно догадались: срок жизни цивилизаций ограничен. Наша просто не совпала по времени со своими соседями в Галактике: одни еще не родились, другие уже погибли. Но отчего они погибают? Именно достижение индивидуального бессмертия и есть тот критический рубеж, который цивилизации почти невозможно преодолеть!
– Почти? – ухватился я за слово. – Значит, вы видите путь к спасению?
– МЫ, – подчеркнуто сказала Елена, – видим. ДЛЯ СЕБЯ!… Ты называл нашу организацию тайным обществом? Если и так, мы – тайное общество нового типа. Все прежние заговорщики, все революционные движения ставили целью захват власти. Что-что, а это мне из истории известно! Неважно, для чего они стремились подчинить себе людскую массу, – для того, чтобы ее
перевоспитать и осчастливить, или для того, чтобы загнать в рабство. Да хоть бы уничтожить, им всем эта масса была необходима! А мы с самого начала хотели ОТДЕЛИТЬСЯ ОТ НЕЕ. В условиях бессмертия эта каша из миллиардов личинок, способных только жрать, развлекаться и убивать друг друга в борьбе за еду и развлечения, ОБРЕЧЕНА. Спастись могут немногие: те, для кого цель жизни – познание, кто по своему интеллекту соответствуют пространству, времени, сложности Космоса!
В самом деле она веровала в то, что возвещала с такой страстностью, или всё же слегка наигрывала? Я слушал внимательно.
Самое интересное началось тогда, когда Елена стала рассказывать историю своей организации. Мне казалось, я улавливал в ее словах даже чуть больше, чем она хотела поведать: не просто ход событий, но их психологические мотивы, над которыми она сама, возможно, не задумывалась.
Я узнал, что движение зародилось еще в конце прошлого века. Тогда, в ельцинские девяностые, несколько бедствовавших, сравнительно молодых инженеров и ученых образовали нечто вроде кружка единомышленников. Цели их в то время были самыми безобидными: взаимопомощь, обмен идеями, оценка перспектив различных направлений науки и техники.
Они вполне могли бы действовать открыто. Но неприятие ими окружающей разбойничьей действительности было настолько велико, что с самого начала они строили свою работу по правилам конспиративного общества. Ближайшие родственники, жены, дети не имели права знать, какие собрания посещают их мужья и отцы. Отчасти, разумеется, это было игрой, дающей некую моральную компенсацию униженным. Однако такая игра быстро затягивала всерьез. Новых участников подбирали осторожно, на основе личных знакомств или контактов по входившему в силу Интернету, и вовлекали в дело только после долгой проверки.
На рубеже веков их было несколько десятков, к концу первого десятилетия нового века – уже несколько сотен. Среди них не оказалось никого из советских научных но-
менклатурщиков, бездарных интриганов, увенчанных титулами и званиями. Критериями отбора были талант, порядочность, признание жестких правил тайного содружества с подчинением Центральному совету. (Я подумал, что они, вполне возможно, пытались привлечь и моего деда, но после неявной для него проверки отказались. Он стал бы для них настоящим подарком по своим способностям, однако с его иронией и скептицизмом никак не подходил для конспирации.)
В итоге отбор, секретность и дисциплина оказались мудрой предосторожностью. Именно они в эпоху ПНВ спасли организацию. Если бы в ее рядах нашелся хоть один предатель, не уцелел бы никто. В то время разгону и разгрому подвергались любые негосударственные структуры, а уж спрятавшаяся от света компания странных типов, погруженных в какие-то заумные игры, подавно не оправдалась бы невинностью своих занятий. Карательные службы Глебовицкого подмели бы всех до единого.
Впрочем, и говорить о невинности под властью ПНВ уже не приходилось. Из клуба ученых чудаков организация всё явственней превращалась в оппозиционное движение, а члены ее – в профессиональных подпольщиков. Любые их дела – добывание информации о научных достижениях за рубежом, анализ положения в собственной стране, прогнозы – по законам тех лет считались тяжкими преступлениями.
К моменту падения ПНВ и начала Второй Перестройки в организации осталось менее полутора сотен участников: прием новичков в годы диктатуры был совсем невелик и не восполнял естественной убыли. Состарились и умерли отцы-основатели, романтики науки, идеалисты. К руководству пришли жесткие прагматики, закаленные десятилетиями нелегальной работы.
Новая демократия принесла в Россию новую волну свободного капитализма – неприглядного, но всё же менее криминального, чем ельцинский. В организации, всё еще не имевшей ни четких целей, ни устоявшегося названия, возникли было сомнения: не следует ли выйти из подполья? Все колебания решительно подавили вожаки из Центрального совета и его аналитической группы. Эти люди
не просто вошли во вкус конспирации, дававшей им ощущение избранности, они и в будущее заглядывали намного дальше других. В преддверии назревавшей в те годы жестокой развязки конфликта между Западом и Югом они окончательно выработали свою программу: амбициозную, рассчитанную на много десятилетий и несовместимую с открытостью.
Конечной целью уже тогда провозглашалось сохранение собственной организации в любых предстоящих кризисах. Спаянная железной дисциплиной группа единомышленников, бессребреников, фанатиков познания должна была уцелеть даже во всепланетной катастрофе и в случае гибели нынешней больной цивилизации стать зародышем новой, разумной.
Цель, естественно, определила средства. Первой заповедью стало неучастие организации в любых формах политической жизни. Было признано, что абсолютное большинство человечества, будь то население Запада или Юга, – не более чем шлак эволюции. Принимать на себя ответственность за эту слепую массу, пытаться ее спасти – бессмысленно. Она должна быть предоставлена своей собственной судьбе.
Организация нуждалась в пополнении и стала понемногу расширяться, хоть правила приема ужесточили даже в сравнении с эпохой ПНВ. К потенциальным кандидатам тщательно присматривались, к ним подходили с огромной осторожностью и окончательно принимали только после многолетней проверки.
По-прежнему организация неотрывно следила за развитием мировой науки, мгновенно впитывая последние достижения. Однако этого было уже недостаточно. Постепенно развернулись – в глубокой тайне – собственные программы исследований. Елена в своем рассказе обходила технические подробности (секретность!), но ее возбуждала гордость за коллег, и по намекам я мог догадаться о сути дела.
Я понял, что в первую очередь создавались приборы, способные с помощью направленных излучений влиять на биотоки и нейронные взаимодействия головного мозга. Во всем мире над подобными штуками институты обо-
ронных ведомств бились еще с середины прошлого века, но безуспешно. Ученым мужам из военно-промышленного комплекса не хватило таланта, да и создать они пытались психотронное оружие с широким охватом, для поражения войск противника, что, видимо, неосуществимо (слишком уж люди в психическом отношении отличаются друг от друга). А исследователи организации – отборные научные умы – не только обладали выдающимися способностями, но с самого начала не собирались манипулировать поведением масс. Они стремились получить устройство, которое могло бы подчинить их воле конкретно выбранный мозг, пусть на самое короткое время, пусть только для механического исполнения нескольких продиктованных действий. Такое снайперское средство индивидуального террора (отцы-основатели, идеалисты и гуманисты, наверное, перевернулись в своих гробах) должно было обеспечивать безопасность организации и устранять любые препятствия на ее пути.
Организации требовались деньги, и скрытно, через подставные фирмы, она развернула собственный бизнес, часто не связанный с наукой. Аналитические службы и здесь действовали мастерски, просчитывая малейшие изменения экономической конъюнктуры, так что подконтрольная коммерция почти всегда развивалась успешно.
Кроме того, в условиях свободы легко было пользоваться «тактикой кукушки»: устраивать своих людей на работу в российские и зарубежные научные центры. Участвуя там в выполнении различных открытых проектов, они получали для организации – без копейки ее собственных затрат – ценнейшие частные результаты, которые стекались в подпольные лаборатории, обобщались, двигали вперед тайные исследования.
А мировые события развивались своим чередом. Волнами эпидемий и вспышками точечных ядерных ударов по планете прошла Контрацептивная война. Западные политики, осуществляя неизвестные им предсказания седобородого русского пророка, собрали побежденные людские массы Юга в протектораты и лагеря для комфортного угасания. Остальному населению Земли, объявленному «семьей цивилизованных народов», была дарована ген-
ная профилактика. Счастливые граждане Запада, включившего в себя Японию, Россию и Латинскую Америку, праздновали «конец истории» – уничтожение терроризма, повсеместную победу буржуазной демократии, обретение почти бесконечной жизни… Аналитики организации доложили Центральному совету, что начался последний отсчет: цивилизация обывателей, дорвавшись до бессмертия, запустила механизм самоуничтожения. Пожар будет разгораться вначале потаенно, как на торфянике, пламя вырвется на поверхность планеты в первом десятилетии следующего, XXII века, а еще через десяток лет грянет всеобщий взрыв.
Эти прогнозы, сделанные в 2060-х, побуждали организацию к решительным действиям по всем направлениям – от подготовки к самоспасению до космических исследований. Сдерживающим фактором оказались деньги. Финансирование новых программ требовало гигантских средств, для их легального получения надо было подняться на высочайший уровень бизнеса.
Осуществить это с полным размахом удалось в конце семидесятых, когда в лабораториях организации не только были, наконец, созданы ее вооружения – приборы, воздействующие на человеческий мозг, но завершены еще несколько научных разработок из числа тех, над которыми во всем мире безуспешно бились целый век. Секретные ноу-хау позволяли получать колоссальные прибыли. Поскольку наибольшие доходы сулило производство редкоземельных элементов, была основана фирма «РЭМИ» (эта аббревиатура стала в итоге названием всей организации). Завод «РЭМИ» действительно работал на самых бедных рудах, но и такая руда служила для отвода глаз. Он мог работать хоть на песке: атомы лантаноидов получали в его цехах методом холодного ядерного синтеза из более легких элементов.
Строительство космических кораблей с нуля, от корпусов, сочли пока слишком хлопотным. Решили, что будет удобнее купить и переоборудовать готовые сверхзвуковые лайнеры, оснастив их малогабаритными термоядерными реакторами собственного изготовления. Да и тайну при этом рассчитывали сохранить подольше.
Впрочем, секретность трещала по швам. Сами дела фирмы «РЭМИ» набрали такой размах, что скрывать их становилось всё труднее. Движение вышло за пределы России. Новых участников теперь искали и вербовали во всех странах, похвально не проявляя ни малейших национальных предрассудков. Единственными критериями были научный талант кандидата и его моральные качества, которые, однако, трактовались уже не в романтическом духе отцов-основателей, но прежде всего как безоговорочная преданность организации. Недаром условия приема обязывали новичков обрывать за собой семейные связи. Елена заметила, что это, конечно, суровое испытание, но тот, кто его прошел, гордится собой и никогда не предаст.
Она потрогала остывшую чашку, поморщилась, включила кофейник:
– Вот, собственно, и всё, что тебе можно знать, мой
шпион!
Я мысленно прикинул, что мне удалось узнать нового. О научных достижениях «РЭМИ» – почти ничего. Действие их психотронной установки и так было известно (столько погибших!), о технологии завода можно было догадаться. Елена ни словом не обмолвилась о приборе Филиппова, и это умолчание наверняка было не единственным. Зато она обрушила на меня политическую программу своей секты. Что я смогу передать сегодня Бен-нету? Да всё, поскольку Елена этого не запретила. Похоже, ее дозированная откровенность (или игра в откровенность, доходившая до кликушества) и была рассчитана как раз на такую утечку информации: через меня – к руководству ООН. Для полноты картины стоило попытаться выудить еще несколько деталей.
– Вы же сами нарушили свою секретность, – сказал я, – нахально и вызывающе: отгрохали сумасшедший аэродром! О нем пока не кричат на всех углах, потому что российских чиновников и журналистов вы купили, а спецслужба ООН повременила бить тревогу и запустила расследовать ваши фокусы одиночку-недоумка, то есть меня. Но после вашего первого космического старта об этом завопит весь Интернет.
– Разумеется, – спокойно ответила она. – Мы к этому готовимся, надо же когда-то выходить из подполья. – И опять, возбуждаясь, повысила голос: – Нас никто не остановит! У нас лучшие умы планеты, не титулованные карьеристы из государственных академий, не дельцы из университетов, гоняющиеся за грантами, не бизнесмены из научных центров корпораций, а настоящие гении. И мы никому не бросаем вызов. Наша сила как раз в том, что нам ничего не нужно от общества!
– А если общество чего-то захочет от вас?
– Оно ничего не получит! – уверенно сказала Елена. – И чем скорей это усвоит, тем лучше для него!
– Понятно, – вздохнул я. – Только не совсем ясно, к чему такая спешка с выходом в Космос? Мой шеф предположил, что вы строите летающий Ноев ковчег и собираетесь пересидеть на нем земную катастрофу.
– Летающий – что? – она запнулась: – Ноев… наев?…- И вдруг ее недоумение сменилось подозрительной усмешкой: – А, поняла, ты пытаешься выяснить численность организации. Не сомневайся, нас гораздо больше, чем в состоянии вместить корабли! Полеты нам нужны просто потому, что для них время настало. Мы уже можем проводить настоящие исследования планет, основать базу на Марсе, послать экспедицию к Юпитеру с посадкой на какой-нибудь из Галилеевых лун. Неужели мы должны отказываться от своего предназначения только потому, что окружающие нас на Земле несколько миллиардов существ низшего интеллекта хотят грабить и душить друг друга? Пусть занимаются этим без нас! А мы пойдем своим путем… И за наших людей, которые останутся на Земле, не беспокойся. Мы обеспечим их безопасность даже в ядерной войне!
– Сосчитать вас гораздо проще, чем ты думаешь, – возразил я. – Моего ай-кью на это хватит. Принимая новичков, вы заставляете их отказываться от семьи. В прошлом такое практиковали многие религиозные секты. Но сейчас – компьютерный век, неужели родные, а по их заявке полиция, не отыщут пропавшего? Значит, ваша фирма как-то прикрывает своих людей, изменяет и засекречивает личные файлы в архивах. Так можно бало-
«…Наша экономика преодолела кризисные явления, вызванные колебаниями всемирной конъюнктуры. Основные индексы по итогам года…»
Волевая внешность президента была не просто видимостью. В мировом сообществе его уважали. Твердостью характера он словно компенсировал экономическую слабость и бедность России в сравнении с Соединенными Штатами, Европейским Союзом, Бразилией.
Еще заметней проявлялся его стиль в жизни собственного отечества. По конституции, принятой в опьяняющие дни Второй Перестройки, государство российское уже полвека называлось конфедеративным, но прочность внутренних связей в нем всегда определялась не статьями старого закона, а личностью очередного правителя. И политологи сходились во мнении, что такой централизации, как в эпоху президента Евстафьева, страна не знала со времен диктатуры ПНВ. Причем, в отличие от прежней, это была, по их мнению, вполне разумная и жизнеспособная централизация.
Евстафьев находился на посту почти одиннадцать лет: заканчивался четвертый год его второго семилетнего срока. Никто не сомневался, что он будет избран и на третий, последний разрешенный срок. А в Думе шли уже разговоры то об увеличении этого срока до десяти-двенадцати лет, то вообще об отмене ограничений на количество сроков. Депутаты загодя приучали население к мысли, что пересмотр избирательных законов – дело само собой разумеющееся: бессмертие и мировая стабильность требуют новых масштабов политической деятельности.
«…Жизнь есть жизнь, дорогие друзья. Даже продлеваемая и оберегаемая современной наукой, она сохраняет свою сложность, испытывает человеческие характеры и человеческое достоинство. У каждого из нас в уходящем году были свои трудности, заботы. Остаются и общие проблемы, справиться с которыми можно только общими усилиями. Я имею в виду прежде всего аварии и катастрофы, особенно нетерпимые на фоне…»
Я поймал недоуменный взгляд Елены («Неужели тебе интересно всё это слушать?») и примирительно стал разворачивать золотистую фольгу на бутылке шампанского. А президент уже переходил к мажорным, заключительным аккордам:
«…Свобода, демократия, право каждого человека на всестороннее развитие личности были и остаются нашими главными ценностями. Мы гордимся тем, что многонациональный российский народ занимает достойное место в семье цивилизованных народов, а наша великая Россия – в содружестве демократических государств…»
Словосочетания «семья цивилизованных народов» и «содружество демократических государств» были эвфемизмами. Так на политическом жаргоне именовалась бессмертная часть населения Земли, в отличие от доживавших свой век обитателей протекторатов и лагерей.
Президент поднял бокал: «С Новым годом, дорогие россияне! С новым счастьем!»
– Ура-а! – закричал я. – Салют! Освобожденная пробка вылетела с громким хлопком,
я налил шампанского Елене и себе. Раздался торжественный бой курантов, хор и оркестр грянули «Славься!» И вслед за финальным раскатом государственного гимна замелькал, заверещал, закривлялся на экране праздничный концерт.
Ночью, после новых объятий, когда Елена, разморенная любовной усталостью, задремала, лежа на спине, я потянулся и вполсвета включил над диваном лампу. Елена недовольно поморщилась.
– Тебе хорошо было? – тихо спросил я.
– М-м-м, – лукаво промычала она с закрытыми глазами.
– Хочешь, чтобы стало еще лучше?
Не открывая глаз, она подняла брови в знак удивления.
– Понимаю, ты спрашиваешь, что для этого нужно сделать? – вкрадчиво продолжил я. – Совсем немного: принять предложение генерального секретаря ООН о сотрудничестве!
Елена мгновенно открыла яростно сверкнувшие глаза и подтянула одеяло, прикрывая грудь.
Такая реакция нарушала мои планы. Я осторожно запустил под одеяло руку, пытаясь пробраться к ее самым чувствительным местам и приговаривая убаюкивающим тоном:
– Все грехи будут прощены, все убийства так и спишутся на несчастные случаи. Интересы вашей фирмы станет охранять юридическая служба ООН, и вам не придется больше никого убивать… В ваше распоряжение будут предоставлены все ресурсы планеты. Хотите строить космические корабли – стройте их открыто. Что может быть комфортнее жизни с чистой совестью и сознанием служения человечеству!
Я так вошел в роль, что даже подвывал, как плохой актер.
Елена решительно выбросила мою руку из-под одеяла:
– Ты всерьез предлагаешь мне всю эту чушь?
– Я выполняю приказ.
– Считай, что ты его выполнил. Передай своим ооновским бюрократам, что они – кретины! Мы никому не подчинимся!
– Честно говоря, я не ждал другого ответа.
– Значит, разговор окончен?
– Нет, – сказал я, – только начинается. Вашего отказа мне достаточно для доклада руководству. Но у меня есть в этой игре и кое-какой собственный интерес.
Елена засмеялась:
– Если ты рассчитываешь на вознаграждение…
– Мой интерес – не материального, а куда более высокого свойства.
– Что ты имеешь в виду?
– Любопытство, – ответил я.
– Ты и так уже много узнал, – сказала Елена. – Чего ты еще хочешь?
– Узнать ВСЁ.
Она остро взглянула:
– А ты не боишься, что в таком случае нам придется и тебя убить?
– Нет, не боюсь.
– Почему? – она усмехнулась. – Надеешься на мою защиту?
– Я не переоцениваю силу твоей привязанности. Но я уже понял, что вы убиваете только тех, кто пытается причинить вам вред. А я для вас не опасен.
– Как сказать. Чиновники и генералы в Нью-Йорке сейчас наверняка ломают головы, как нас одолеть, а информация – оружие.
– Я не стараюсь разведать, в чем вы уязвимы. Секретные технические подробности меня не интересуют. Я хочу понять главное: ваши цели и вашу логику. И сам буду решать, какими сведениями стоит поделиться с моим начальством, какими – нет.
Елена подумала немного, откинула одеяло и поднялась с постели:
– Надо одеться. Такие серьезные проблемы я не могу обсуждать голой.
Я попытался ее остановить: пока мы лежали рядом, сохранялась хоть какая-то моя власть над ней. Но Елена была непреклонна. Пришлось и мне встать, натянуть брюки и рубашку, заварить кофе. Мы снова сели к столу.
Начала она неожиданно:
– Когда ты впервые явился к нам на фирму, наши ребята определили твой интеллектуальный коэффициент.
Я опешил:
– Ну и…
– Невысокий, – снисходительно сказала она, – совсем невысокий. По нашим меркам. – И без всякого перехода: – А ты действительно любишь меня?
Я честно подумал и ответил:
– По-своему, по синусоиде: то желаю тебя до безумия, то ненавижу и мечтаю задушить.
Она кивнула:
– Хорошо. А как ты думаешь, почему я тебе уступила? Я пожал плечами:
– Каприз Клеопатры.
– Не знаю, кто такая Клеопатра, – сказала Елена, – но это был не каприз. Помнишь вечер у «Императора Павла»? Ты поразил меня своим видением грядущего. Конечно, я знала, куда летит современная цивилизация, но
ведь у нас на фирме такие прогнозы рассчитывает целая группа аналитиков. И вдруг человек с мизерным ай-кью в одиночку угадывает ход событий! Ты словно прорвался в будущее. В чем твоя сила? Если не в интеллекте, значит, в том, что ты называешь любопытством. Я почувствовала, как в тебе кипит интерес к жизни, а это и есть темперамент! На нас, женщин, такие вещи действуют. Я промолчал.
– А теперь слушай, – сказала она. – Ты хотел узнать ВСЁ, я расскажу тебе то, что МОЖНО. Ты посмеивался над моим незнанием каких-то исторических мелочей, но мне известно главное. Нынешняя цивилизация действительно погибнет в ближайшие десятилетия!
Голос Елены зазвучал громко и резко, потемневшие глаза возбужденно блестели, от иронии не осталось и следа.
– Тебя удивил портрет в моем кабинете? – спросила она. – Да, Циолковский был величайшим пророком! Смысл его учения в том, что неодушевленная, мертвая материя повсюду стремится к зарождению жизни и через нее – к самопознанию. Мир возникает в пламени Большого взрыва, разлетающиеся осколки становятся звездами, рядом с ними появляются планеты, в их первичных атмосферах и океанах из кипения атомов образуются органические молекулы. Начинается эволюция, которая через миллиарды лет неминуемо порождает человеческий разум. А он уже создает цивилизацию и устремляется к познанию сотворившей его материи, к бессмертию и распространению в Космосе. В конечном счете к обретению того смысла собственного бытия, который возможен для него только в слиянии со Вселенной!
Красота Елены сейчас казалась страшноватой. Это было похоже на некое состояние экстаза, несравнимое с тем, что мне удавалось вызвать у нее своими ласками. Я невольно вспомнил о женщинах-кликушах, о религиозных и политических фанатичках.
– Это философия высшего гуманизма! – провозгласила она. – Хотя Циолковский был вовсе не благостным старичком, а суровым гением. Он сознавал трагичность прогресса. Он писал, что несовершенные существа – насильники, слабоумные, даже целые народы, если они ста-
новятся на пути научного развития, – должны быть устранены. Их надо лишить возможности давать потомство, а затем окружить исключительной заботой, чтобы они спокойно и безболезненно угасли. Западные стратеги, планировавшие Контрацептивную войну, скорее всего даже имени Циолковского не слыхали, но исполнили всё в точности по его замыслу!
– То стратеги, – возразил я, – а вы что-то плохо выполняете заветы старика. Он не учил убивать.
– И у гениев бывают просчеты, – невозмутимо ответила Елена. – Старик неверно оценил перспективы бессмертия. Ему казалось, что к такому рубежу человечество подойдет, избавившись от всех пороков. А само бессмертие виделось в отказе людей от телесных оболочек и переходе в состояние мыслящей лучевой материи. Наивно? Что делать. Он не представлял будущих успехов генетики. Если бы ему сказали, что всего через век с небольшим после его кончины люди добьются хотя бы двойного продления жизни в своем естественном облике, с сохранением всей их природной мерзости, физиологической и духовной, он от отчаяния схватился бы за седую голову. Он сразу бы осознал, какая это катастрофа… О том же свидетельствует молчание Космоса. Земная цивилизация никак не может быть единственной, однако небеса не откликаются, они пусты. Ученые давно догадались: срок жизни цивилизаций ограничен. Наша просто не совпала по времени со своими соседями в Галактике: одни еще не родились, другие уже погибли. Но отчего они погибают? Именно достижение индивидуального бессмертия и есть тот критический рубеж, который цивилизации почти невозможно преодолеть!
– Почти? – ухватился я за слово. – Значит, вы видите путь к спасению?
– МЫ, – подчеркнуто сказала Елена, – видим. ДЛЯ СЕБЯ!… Ты называл нашу организацию тайным обществом? Если и так, мы – тайное общество нового типа. Все прежние заговорщики, все революционные движения ставили целью захват власти. Что-что, а это мне из истории известно! Неважно, для чего они стремились подчинить себе людскую массу, – для того, чтобы ее
перевоспитать и осчастливить, или для того, чтобы загнать в рабство. Да хоть бы уничтожить, им всем эта масса была необходима! А мы с самого начала хотели ОТДЕЛИТЬСЯ ОТ НЕЕ. В условиях бессмертия эта каша из миллиардов личинок, способных только жрать, развлекаться и убивать друг друга в борьбе за еду и развлечения, ОБРЕЧЕНА. Спастись могут немногие: те, для кого цель жизни – познание, кто по своему интеллекту соответствуют пространству, времени, сложности Космоса!
В самом деле она веровала в то, что возвещала с такой страстностью, или всё же слегка наигрывала? Я слушал внимательно.
Самое интересное началось тогда, когда Елена стала рассказывать историю своей организации. Мне казалось, я улавливал в ее словах даже чуть больше, чем она хотела поведать: не просто ход событий, но их психологические мотивы, над которыми она сама, возможно, не задумывалась.
Я узнал, что движение зародилось еще в конце прошлого века. Тогда, в ельцинские девяностые, несколько бедствовавших, сравнительно молодых инженеров и ученых образовали нечто вроде кружка единомышленников. Цели их в то время были самыми безобидными: взаимопомощь, обмен идеями, оценка перспектив различных направлений науки и техники.
Они вполне могли бы действовать открыто. Но неприятие ими окружающей разбойничьей действительности было настолько велико, что с самого начала они строили свою работу по правилам конспиративного общества. Ближайшие родственники, жены, дети не имели права знать, какие собрания посещают их мужья и отцы. Отчасти, разумеется, это было игрой, дающей некую моральную компенсацию униженным. Однако такая игра быстро затягивала всерьез. Новых участников подбирали осторожно, на основе личных знакомств или контактов по входившему в силу Интернету, и вовлекали в дело только после долгой проверки.
На рубеже веков их было несколько десятков, к концу первого десятилетия нового века – уже несколько сотен. Среди них не оказалось никого из советских научных но-
менклатурщиков, бездарных интриганов, увенчанных титулами и званиями. Критериями отбора были талант, порядочность, признание жестких правил тайного содружества с подчинением Центральному совету. (Я подумал, что они, вполне возможно, пытались привлечь и моего деда, но после неявной для него проверки отказались. Он стал бы для них настоящим подарком по своим способностям, однако с его иронией и скептицизмом никак не подходил для конспирации.)
В итоге отбор, секретность и дисциплина оказались мудрой предосторожностью. Именно они в эпоху ПНВ спасли организацию. Если бы в ее рядах нашелся хоть один предатель, не уцелел бы никто. В то время разгону и разгрому подвергались любые негосударственные структуры, а уж спрятавшаяся от света компания странных типов, погруженных в какие-то заумные игры, подавно не оправдалась бы невинностью своих занятий. Карательные службы Глебовицкого подмели бы всех до единого.
Впрочем, и говорить о невинности под властью ПНВ уже не приходилось. Из клуба ученых чудаков организация всё явственней превращалась в оппозиционное движение, а члены ее – в профессиональных подпольщиков. Любые их дела – добывание информации о научных достижениях за рубежом, анализ положения в собственной стране, прогнозы – по законам тех лет считались тяжкими преступлениями.
К моменту падения ПНВ и начала Второй Перестройки в организации осталось менее полутора сотен участников: прием новичков в годы диктатуры был совсем невелик и не восполнял естественной убыли. Состарились и умерли отцы-основатели, романтики науки, идеалисты. К руководству пришли жесткие прагматики, закаленные десятилетиями нелегальной работы.
Новая демократия принесла в Россию новую волну свободного капитализма – неприглядного, но всё же менее криминального, чем ельцинский. В организации, всё еще не имевшей ни четких целей, ни устоявшегося названия, возникли было сомнения: не следует ли выйти из подполья? Все колебания решительно подавили вожаки из Центрального совета и его аналитической группы. Эти люди
не просто вошли во вкус конспирации, дававшей им ощущение избранности, они и в будущее заглядывали намного дальше других. В преддверии назревавшей в те годы жестокой развязки конфликта между Западом и Югом они окончательно выработали свою программу: амбициозную, рассчитанную на много десятилетий и несовместимую с открытостью.
Конечной целью уже тогда провозглашалось сохранение собственной организации в любых предстоящих кризисах. Спаянная железной дисциплиной группа единомышленников, бессребреников, фанатиков познания должна была уцелеть даже во всепланетной катастрофе и в случае гибели нынешней больной цивилизации стать зародышем новой, разумной.
Цель, естественно, определила средства. Первой заповедью стало неучастие организации в любых формах политической жизни. Было признано, что абсолютное большинство человечества, будь то население Запада или Юга, – не более чем шлак эволюции. Принимать на себя ответственность за эту слепую массу, пытаться ее спасти – бессмысленно. Она должна быть предоставлена своей собственной судьбе.
Организация нуждалась в пополнении и стала понемногу расширяться, хоть правила приема ужесточили даже в сравнении с эпохой ПНВ. К потенциальным кандидатам тщательно присматривались, к ним подходили с огромной осторожностью и окончательно принимали только после многолетней проверки.
По-прежнему организация неотрывно следила за развитием мировой науки, мгновенно впитывая последние достижения. Однако этого было уже недостаточно. Постепенно развернулись – в глубокой тайне – собственные программы исследований. Елена в своем рассказе обходила технические подробности (секретность!), но ее возбуждала гордость за коллег, и по намекам я мог догадаться о сути дела.
Я понял, что в первую очередь создавались приборы, способные с помощью направленных излучений влиять на биотоки и нейронные взаимодействия головного мозга. Во всем мире над подобными штуками институты обо-
ронных ведомств бились еще с середины прошлого века, но безуспешно. Ученым мужам из военно-промышленного комплекса не хватило таланта, да и создать они пытались психотронное оружие с широким охватом, для поражения войск противника, что, видимо, неосуществимо (слишком уж люди в психическом отношении отличаются друг от друга). А исследователи организации – отборные научные умы – не только обладали выдающимися способностями, но с самого начала не собирались манипулировать поведением масс. Они стремились получить устройство, которое могло бы подчинить их воле конкретно выбранный мозг, пусть на самое короткое время, пусть только для механического исполнения нескольких продиктованных действий. Такое снайперское средство индивидуального террора (отцы-основатели, идеалисты и гуманисты, наверное, перевернулись в своих гробах) должно было обеспечивать безопасность организации и устранять любые препятствия на ее пути.
Организации требовались деньги, и скрытно, через подставные фирмы, она развернула собственный бизнес, часто не связанный с наукой. Аналитические службы и здесь действовали мастерски, просчитывая малейшие изменения экономической конъюнктуры, так что подконтрольная коммерция почти всегда развивалась успешно.
Кроме того, в условиях свободы легко было пользоваться «тактикой кукушки»: устраивать своих людей на работу в российские и зарубежные научные центры. Участвуя там в выполнении различных открытых проектов, они получали для организации – без копейки ее собственных затрат – ценнейшие частные результаты, которые стекались в подпольные лаборатории, обобщались, двигали вперед тайные исследования.
А мировые события развивались своим чередом. Волнами эпидемий и вспышками точечных ядерных ударов по планете прошла Контрацептивная война. Западные политики, осуществляя неизвестные им предсказания седобородого русского пророка, собрали побежденные людские массы Юга в протектораты и лагеря для комфортного угасания. Остальному населению Земли, объявленному «семьей цивилизованных народов», была дарована ген-
ная профилактика. Счастливые граждане Запада, включившего в себя Японию, Россию и Латинскую Америку, праздновали «конец истории» – уничтожение терроризма, повсеместную победу буржуазной демократии, обретение почти бесконечной жизни… Аналитики организации доложили Центральному совету, что начался последний отсчет: цивилизация обывателей, дорвавшись до бессмертия, запустила механизм самоуничтожения. Пожар будет разгораться вначале потаенно, как на торфянике, пламя вырвется на поверхность планеты в первом десятилетии следующего, XXII века, а еще через десяток лет грянет всеобщий взрыв.
Эти прогнозы, сделанные в 2060-х, побуждали организацию к решительным действиям по всем направлениям – от подготовки к самоспасению до космических исследований. Сдерживающим фактором оказались деньги. Финансирование новых программ требовало гигантских средств, для их легального получения надо было подняться на высочайший уровень бизнеса.
Осуществить это с полным размахом удалось в конце семидесятых, когда в лабораториях организации не только были, наконец, созданы ее вооружения – приборы, воздействующие на человеческий мозг, но завершены еще несколько научных разработок из числа тех, над которыми во всем мире безуспешно бились целый век. Секретные ноу-хау позволяли получать колоссальные прибыли. Поскольку наибольшие доходы сулило производство редкоземельных элементов, была основана фирма «РЭМИ» (эта аббревиатура стала в итоге названием всей организации). Завод «РЭМИ» действительно работал на самых бедных рудах, но и такая руда служила для отвода глаз. Он мог работать хоть на песке: атомы лантаноидов получали в его цехах методом холодного ядерного синтеза из более легких элементов.
Строительство космических кораблей с нуля, от корпусов, сочли пока слишком хлопотным. Решили, что будет удобнее купить и переоборудовать готовые сверхзвуковые лайнеры, оснастив их малогабаритными термоядерными реакторами собственного изготовления. Да и тайну при этом рассчитывали сохранить подольше.
Впрочем, секретность трещала по швам. Сами дела фирмы «РЭМИ» набрали такой размах, что скрывать их становилось всё труднее. Движение вышло за пределы России. Новых участников теперь искали и вербовали во всех странах, похвально не проявляя ни малейших национальных предрассудков. Единственными критериями были научный талант кандидата и его моральные качества, которые, однако, трактовались уже не в романтическом духе отцов-основателей, но прежде всего как безоговорочная преданность организации. Недаром условия приема обязывали новичков обрывать за собой семейные связи. Елена заметила, что это, конечно, суровое испытание, но тот, кто его прошел, гордится собой и никогда не предаст.
Она потрогала остывшую чашку, поморщилась, включила кофейник:
– Вот, собственно, и всё, что тебе можно знать, мой
шпион!
Я мысленно прикинул, что мне удалось узнать нового. О научных достижениях «РЭМИ» – почти ничего. Действие их психотронной установки и так было известно (столько погибших!), о технологии завода можно было догадаться. Елена ни словом не обмолвилась о приборе Филиппова, и это умолчание наверняка было не единственным. Зато она обрушила на меня политическую программу своей секты. Что я смогу передать сегодня Бен-нету? Да всё, поскольку Елена этого не запретила. Похоже, ее дозированная откровенность (или игра в откровенность, доходившая до кликушества) и была рассчитана как раз на такую утечку информации: через меня – к руководству ООН. Для полноты картины стоило попытаться выудить еще несколько деталей.
– Вы же сами нарушили свою секретность, – сказал я, – нахально и вызывающе: отгрохали сумасшедший аэродром! О нем пока не кричат на всех углах, потому что российских чиновников и журналистов вы купили, а спецслужба ООН повременила бить тревогу и запустила расследовать ваши фокусы одиночку-недоумка, то есть меня. Но после вашего первого космического старта об этом завопит весь Интернет.
– Разумеется, – спокойно ответила она. – Мы к этому готовимся, надо же когда-то выходить из подполья. – И опять, возбуждаясь, повысила голос: – Нас никто не остановит! У нас лучшие умы планеты, не титулованные карьеристы из государственных академий, не дельцы из университетов, гоняющиеся за грантами, не бизнесмены из научных центров корпораций, а настоящие гении. И мы никому не бросаем вызов. Наша сила как раз в том, что нам ничего не нужно от общества!
– А если общество чего-то захочет от вас?
– Оно ничего не получит! – уверенно сказала Елена. – И чем скорей это усвоит, тем лучше для него!
– Понятно, – вздохнул я. – Только не совсем ясно, к чему такая спешка с выходом в Космос? Мой шеф предположил, что вы строите летающий Ноев ковчег и собираетесь пересидеть на нем земную катастрофу.
– Летающий – что? – она запнулась: – Ноев… наев?…- И вдруг ее недоумение сменилось подозрительной усмешкой: – А, поняла, ты пытаешься выяснить численность организации. Не сомневайся, нас гораздо больше, чем в состоянии вместить корабли! Полеты нам нужны просто потому, что для них время настало. Мы уже можем проводить настоящие исследования планет, основать базу на Марсе, послать экспедицию к Юпитеру с посадкой на какой-нибудь из Галилеевых лун. Неужели мы должны отказываться от своего предназначения только потому, что окружающие нас на Земле несколько миллиардов существ низшего интеллекта хотят грабить и душить друг друга? Пусть занимаются этим без нас! А мы пойдем своим путем… И за наших людей, которые останутся на Земле, не беспокойся. Мы обеспечим их безопасность даже в ядерной войне!
– Сосчитать вас гораздо проще, чем ты думаешь, – возразил я. – Моего ай-кью на это хватит. Принимая новичков, вы заставляете их отказываться от семьи. В прошлом такое практиковали многие религиозные секты. Но сейчас – компьютерный век, неужели родные, а по их заявке полиция, не отыщут пропавшего? Значит, ваша фирма как-то прикрывает своих людей, изменяет и засекречивает личные файлы в архивах. Так можно бало-