Страница:
– В чем дело?! – крикнул я.
– У вас поглотитель старый! – с издевкой прогремело в динамиках. – Я качнул сколько просили, а он не удерживает!
Я задохнулся от ярости. Поглотитель у меня был свежий, после регенерации, а деньги за неполученные шестьдесят кубов кассовый компьютер уже слизнул с «карманника» (сейчас, когда каждый лишний рубль означал для меня продление жизни!). Если бы я не спасался бегством, я бы вылез и вытряхнул из наглеца свои кровные. Но у этой проклятой породы безошибочное чутье, воровской телепатией он точно уловил, что я не стану поднимать скандал. Я даже не мог врубить трансляцию на полную громкость и обматерить его на всю округу. Оставалось только стиснуть зубы и рвануть с места, прочь с открытого шоссе, в казавшуюся укрытием тесноту проселков.
Добросовестный Антон менял на своем экране одну карту автомобильных дорог за другой. То уменьшал, то увеличивал масштаб по моей команде. А когда не хватало данных, подключался к Интернету, выкачивая подробности о мостах, объездах, придорожных магазинах. Послушный и преданный, он остался моим единственным другом, больше мне не на кого было положиться. Мы с ним спасались вместе. Правда, иногда я ловил себя на совсем уж нелепой зависти к нему. Антону ничто не угрожало, охота шла за мной одним. Его электронный мозг никто не собирался продырявить, в отличие от моей невезучей головы.
Ощущение лихорадочного бегства накаляло нервы, хотя на самом деле я продвигался на восток не слишком быстро. Ведь я избегал выводить «Цереру» на главные автострады, тащился обходами, по шоссейкам местного значения. Телевизор в салоне всё время был включен на прием петроградских новостных программ, но никакой мало-мальски важной для меня информации они не сообщали, историю со взорванным домом власти явно спешили похоронить. Рядом с телевизором побрякивал в бардачке мой бесполезный «наган».
Я держал направление на Вологду, однако за первый день не добрался и до Череповца. Мотели, гостиницы мне были явно противопоказаны, поэтому, когда стемнело, я загнал машину в лес, перекусил тем, что удалось купить в ларьке-автомате у железнодорожного переезда, – хлебом, консервированной колбасой, баночкой саморазогревающегося чая – и заснул, откинув спинку переднего сиденья.
На следующее утро я проложил по карте Антона огибающий Вологду маршрут в сторону Великого Устюга. Я внедрился в настоящую российскую глушь. Выбранные мной окольные дороги, неровные, кое-как очищенные от снега, изматывали медленностью движения и тряской, зато были пустынны. Конечно, водители редких встречных машин могли обратить внимание на серебряную «Цереру», но я надеялся, что этим работягам хватает собственных забот, они не станут слишком глубоко задумываться над явлением дорогого лимузина в их захолустье. Говорят, ящерицы, спасаясь от врагов, легко обрывают и отбрасывают, как помеху, свой длинный хвост. У человека в такой же беде мигом отлетают все навыки и привычки цивилизации, без которых еще вчера он не мыслил своего существования. Оказалось, что можно обходиться и без горячей пищи, и без ежедневного душа, и без чистого белья. Можно терпеть голод, не обращать внимания на грязь и пот. Можно спать не в постели, а в кабине, пригодной для этого занятия не больше, чем земляные норы наших предков. А просыпаясь до рассвета, с мучительно затекшими поджатыми ногами, с ломотой во всем теле, можно найти в себе силы вновь продолжать
бегство – прятаться, хитрить, страшиться и ненавидеть. Я больше не был бессмертным полубогом конца двадцать первого столетия, я возвратился в природное состояние смертного получеловека-полузверя, отчаянно борющегося за отсрочку неминуемой гибели.
За второй день я не успел доехать до Великого Устюга и, когда по-зимнему рано стемнело, опять свернул в лес и остановился – на ужин и ночлег. Наперченная колбаса вызывала резь в желудке, я старался хоть разжевывать ее потщательней. Снаружи, во мгле, посвистывал ветер. Сухие снежинки, как мелкая дробь, осыпали мою «Цереру». Иногда в стекла царапались черные ветви деревьев. Передо мной светились два экранчика – Антошин с картой местности и телевизионный с петроградскими новостями (звук я закрутил и лишь краем глаза наблюдал, как там сменяются сюжеты).
Я собирался на следующее утро, обогнув Устюг, взять курс на юго-восток, на Вятку. Было похоже, что враги пока потеряли мой след. Но ведь я не смогу всё время двигаться! А осесть где бы то ни было будет самоубийством. Значит, придется останавливаться только на короткое время в самых глухих провинциальных городках (слава Богу, они еще кое-где остались в обезлюдевшей Роскони). И каждый раз, возобновляя бегство, выдумывать непредвиденный для противника маршрут.
Погруженный в свои невеселые мысли, я не сразу среагировал, когда на экранчике телевизора вдруг появилась фотография Елены. А когда метнулся и прибавил звук, сюжет уже сменился, ведущий бубнил что-то о реформе городских налогов. Я начал поспешно переключать каналы. Почему показали одну фотографию? Если бы – выступление, интервью, всё было бы понятно: Елена ведь занимается пиаром. Но что означает фотография?! Звериная интуиция сигналила о случившейся беде такими биениями пульса, что они отдавались в глазах и висках, руки дрожали.
Прыжками на экранчике сменялись картинки разных каналов: зимняя ярмарка в Гавани, какой-то баскетбольный матч, реклама, реклама… Я уже решил, что будет лучше запустить поиск в Интернете, как вдруг – возник-
шая в одной из телестудий хорошенькая ведущая, вздымая грудки, стесненные декольтированным платьем, с восторженным ужасом сообщила: «Нам стали известны подробности трагического происшествия в почтовом отделении! (Интуиция заставила меня замереть.) Безутешные родители после многолетней разлуки обрели свою дочь только для того, чтобы потерять ее уже навсегда!!» И на несколько мгновений опять появилась Елена. Теперь не на фотографии, а в старой записи, той самой, где под портретом президента она бросала вызов сыщикам из экономической полиции…
Всё вокруг исчезло. Я больше не ощущал ни тесноты машины, ни кромешной тьмы ночного зимнего леса за стеклами. Весь мир сфокусировался в горящем экранчи-ке, я слушал – сквозь гулкие удары собственного сердца – возбужденный голосок ведущей.
А та, захлебываясь, рассказывала, как некая Елена Александровна Ратникова, календарный возраст – 44, семнадцать лет назад покинула родителей, живущих в Томске, и оборвала с ними все связи. Органы внутренних дел заявку на поиск не приняли (уход был явно добровольным, в демократическом государстве полиция не вмешивается в семейные дела), но мать и отец, разумеется, пытались найти беглянку с помощью частных сыскных
агентств.
Бедные люди напрасно потратили на детективов уйму денег. Их дочь, осевшая в Петроградской области, спряталась надежно. Как теперь выяснилось, ей удалось оформить в архивах и справочной службе мэрии засекреченный личный файл, да и тот содержал фальшивые сведения: она взяла вымышленную фамилию и приписала три лишних года к своему календарному возрасту. Мало того, для гарантии она сделала косметическую операцию, существенно изменившую ее внешность. Вот какой в действительности была Елена Ратникова накануне бегства из дома… И на экранчике появилось незнакомое девичье лицо.
Я застонал от отчаянья и внезапной догадки. В простенькой, почти некрасивой девушке из прошлого, с доверчивым взглядом и смущенной улыбкой, трудно было увидеть будущую великолепную женщину, которую я знал.
Но, может быть, сквозь надменность и высокомерие Елены я мужским чутьем угадывал именно этот, вызывавший нежность полудетский облик. Может быть, поэтому в моей любви-ненависти было всё же больше любви!
А камера уже показывала место происшествия – какое-то помещение, каких-то людей, врачей, полицейских. Они отвечали на вопросы корреспондента, потом снова тараторила ведущая. Оказалось, Елена зашла в почтовое отделение, оставив сопровождающих на улице, и с таксофона позвонила родителям. Впервые после стольких лет! Мать и отец, разумеется, вначале не смогли ее узнать. А когда через несколько минут поверили, наконец, что говорят с дочерью, произошло несчастье: умолкнув на полуслове, Елена осела на пол.
Она скончалась от остановки сердца мгновенно, не успев подать сигнал бедствия со своего «карманника». Ее успели бы вернуть к жизни, если бы помощь пришла без промедления, но разговор происходил в закрытой кабинке, посетители почты ни о чем не догадывались. Пока родители в Томске, увидевшие, что она потеряла сознание, нашли номер петроградской «скорой помощи» и позвонили туда, пока реанимационная машина домчалась до места, были потеряны решающие минуты.
Врачи перед камерой наперебой подтверждали: смерть была естественной. Конечно, случай редчайший, но и в мире бессмертных чего только не бывает. Полицейский полковник сообщил, что вследствие полной ясности случившегося уголовное дело возбуждаться не будет. Слащаво-прилизанный тип, отрекомендовавшийся представителем «РЭМИ», с печалью во взоре и траурной монотонностью в голосе заявил: никому из сотрудников фирмы не была известна подлинная фамилия Елены, никто не знал, что она скрывается от семьи. Какие личные мотивы были тому причиной и что заставило ее через столько лет внезапно позвонить домой – обо всем этом теперь можно только гадать. Да стоит ли вообще прикасаться к тайне, которую так охраняла покойная? Главное – то, что компания глубоко скорбит о потере столь выдающегося топ-менеджера и выражает свои соболезнования родным и близким.
«Увы, современная медицина при кажущемся ее всемогуществе пока далеко не всесильна! – защебетала ведущая, округляя розовый ротик. – В броне нашей профилактики зияет еще немало подобных брешей! Только подкожный чип «Бодигард» станет надежным хранителем вашего здоровья. Он вовремя известит врачей фирменной сети об опасных нарушениях жизнедеятельности. Вживление чипа обойдется всего в пятнадцать тысяч долларов, абонентная плата за месяц…»
Судорожным движением я выключил телевизор, выключил экран автонавигатора. Меня с головой потопила нахлынувшая в кабину черная тьма, но я непроизвольно еще и зажмурился. Мне хотелось умереть. Потому что Елена погибла из-за меня.
Ведь я догадывался, что в той комбинации, которую спланировали ее боссы, наша с ней встреча в новогоднюю ночь должна была стать финальной. Она передала мне всё, что верхушка «РЭМИ» желала довести до сведения ООН, и на этом отношения со мной следовало прекратить. А Елена, бедная, уже томилась без меня. Стала мне звонить (я как раз валялся в клинике у Гоши Зав-лина с отключенным «карманником»), стала тревожиться, куда я пропал. Значит, искалеченная идеей собственной избранности, презиравшая людей, она всё-таки, несмотря ни на что, меня любила!
Разумеется, она тут же попала под подозрение у своих коллег. Одно дело – время от времени пользоваться мальчиками по вызову для удовлетворения физиологических женских потребностей и совсем другое – влюбиться в человека из обреченного внешнего мира. Всё равно что в существо низшей расы. На последнюю встречу со мной она уже ехала не столько с охраной, как ей казалось, сколько под контролем. Возможно, за ней следил как раз один из тех, кого она с такой великолепной небрежностью называла рабом. Один из тех «способных и прилежных», кому в награду за усердие, может быть, потом даруют (а может, и нет) спасение вместе с господами.
И она еще хотела устроить меня на службу в «РЭМИ», чтобы тайком продолжать наши свидания! Связь спартанки с илотом – вызов, который другие благородные спар-
танцы не стали бы терпеть слишком долго. То, что я отказался и мы расстались, на время спасло меня, но уже не могло спасти Елену. Любовь растопила вымороженные, казалось, в ее душе человеческие чувства. Пусть простейшие, но и они повлекли ее к гибели.
Я же ощущал ее смятение, когда мы прощались! Но я был слишком озабочен спасением собственной шкуры. Я оттолкнул Елену прочь вместе со всем враждебным мне миром. А ей, бедной, после моего тепла стало тягостно в прежней рассудочной пустоте. И она совершила самый естественный поступок: позвонила родителям. И тем нарушила ТАБУ. Главный запрет своего подполья.
Ну, конечно, она отправилась в одно из редких сейчас почтовых отделений только потому, что там дают хоть мало-мальские гарантии конфиденциальности разговоров. Надеялась скрыть звонок от службы безопасности своей проклятой фирмы.
Как могла Елена так ошибиться? Так переоценить собственное значение в секте убийц? (И они уверены, что сумеют пережить человечество! Да они сожрут друг друга еще раньше, чем все остальные!) Как мог я сам не угадать то, что творилось у Елены в душе?
А если бы угадал? Неужели это принесло бы нам счастье? В каком, интересно, мире мы с ней смогли бы жить вместе, ничего не опасаясь? В бессмертном демократическом, который безумеет прямо на глазах, или в ее подполье идейных вурдалаков? Тогда уж разве что в ооновских африканских лагерях. Среди самых обреченных, ищущих последнее спасение в любви.
23
– У вас поглотитель старый! – с издевкой прогремело в динамиках. – Я качнул сколько просили, а он не удерживает!
Я задохнулся от ярости. Поглотитель у меня был свежий, после регенерации, а деньги за неполученные шестьдесят кубов кассовый компьютер уже слизнул с «карманника» (сейчас, когда каждый лишний рубль означал для меня продление жизни!). Если бы я не спасался бегством, я бы вылез и вытряхнул из наглеца свои кровные. Но у этой проклятой породы безошибочное чутье, воровской телепатией он точно уловил, что я не стану поднимать скандал. Я даже не мог врубить трансляцию на полную громкость и обматерить его на всю округу. Оставалось только стиснуть зубы и рвануть с места, прочь с открытого шоссе, в казавшуюся укрытием тесноту проселков.
Добросовестный Антон менял на своем экране одну карту автомобильных дорог за другой. То уменьшал, то увеличивал масштаб по моей команде. А когда не хватало данных, подключался к Интернету, выкачивая подробности о мостах, объездах, придорожных магазинах. Послушный и преданный, он остался моим единственным другом, больше мне не на кого было положиться. Мы с ним спасались вместе. Правда, иногда я ловил себя на совсем уж нелепой зависти к нему. Антону ничто не угрожало, охота шла за мной одним. Его электронный мозг никто не собирался продырявить, в отличие от моей невезучей головы.
Ощущение лихорадочного бегства накаляло нервы, хотя на самом деле я продвигался на восток не слишком быстро. Ведь я избегал выводить «Цереру» на главные автострады, тащился обходами, по шоссейкам местного значения. Телевизор в салоне всё время был включен на прием петроградских новостных программ, но никакой мало-мальски важной для меня информации они не сообщали, историю со взорванным домом власти явно спешили похоронить. Рядом с телевизором побрякивал в бардачке мой бесполезный «наган».
Я держал направление на Вологду, однако за первый день не добрался и до Череповца. Мотели, гостиницы мне были явно противопоказаны, поэтому, когда стемнело, я загнал машину в лес, перекусил тем, что удалось купить в ларьке-автомате у железнодорожного переезда, – хлебом, консервированной колбасой, баночкой саморазогревающегося чая – и заснул, откинув спинку переднего сиденья.
На следующее утро я проложил по карте Антона огибающий Вологду маршрут в сторону Великого Устюга. Я внедрился в настоящую российскую глушь. Выбранные мной окольные дороги, неровные, кое-как очищенные от снега, изматывали медленностью движения и тряской, зато были пустынны. Конечно, водители редких встречных машин могли обратить внимание на серебряную «Цереру», но я надеялся, что этим работягам хватает собственных забот, они не станут слишком глубоко задумываться над явлением дорогого лимузина в их захолустье. Говорят, ящерицы, спасаясь от врагов, легко обрывают и отбрасывают, как помеху, свой длинный хвост. У человека в такой же беде мигом отлетают все навыки и привычки цивилизации, без которых еще вчера он не мыслил своего существования. Оказалось, что можно обходиться и без горячей пищи, и без ежедневного душа, и без чистого белья. Можно терпеть голод, не обращать внимания на грязь и пот. Можно спать не в постели, а в кабине, пригодной для этого занятия не больше, чем земляные норы наших предков. А просыпаясь до рассвета, с мучительно затекшими поджатыми ногами, с ломотой во всем теле, можно найти в себе силы вновь продолжать
бегство – прятаться, хитрить, страшиться и ненавидеть. Я больше не был бессмертным полубогом конца двадцать первого столетия, я возвратился в природное состояние смертного получеловека-полузверя, отчаянно борющегося за отсрочку неминуемой гибели.
За второй день я не успел доехать до Великого Устюга и, когда по-зимнему рано стемнело, опять свернул в лес и остановился – на ужин и ночлег. Наперченная колбаса вызывала резь в желудке, я старался хоть разжевывать ее потщательней. Снаружи, во мгле, посвистывал ветер. Сухие снежинки, как мелкая дробь, осыпали мою «Цереру». Иногда в стекла царапались черные ветви деревьев. Передо мной светились два экранчика – Антошин с картой местности и телевизионный с петроградскими новостями (звук я закрутил и лишь краем глаза наблюдал, как там сменяются сюжеты).
Я собирался на следующее утро, обогнув Устюг, взять курс на юго-восток, на Вятку. Было похоже, что враги пока потеряли мой след. Но ведь я не смогу всё время двигаться! А осесть где бы то ни было будет самоубийством. Значит, придется останавливаться только на короткое время в самых глухих провинциальных городках (слава Богу, они еще кое-где остались в обезлюдевшей Роскони). И каждый раз, возобновляя бегство, выдумывать непредвиденный для противника маршрут.
Погруженный в свои невеселые мысли, я не сразу среагировал, когда на экранчике телевизора вдруг появилась фотография Елены. А когда метнулся и прибавил звук, сюжет уже сменился, ведущий бубнил что-то о реформе городских налогов. Я начал поспешно переключать каналы. Почему показали одну фотографию? Если бы – выступление, интервью, всё было бы понятно: Елена ведь занимается пиаром. Но что означает фотография?! Звериная интуиция сигналила о случившейся беде такими биениями пульса, что они отдавались в глазах и висках, руки дрожали.
Прыжками на экранчике сменялись картинки разных каналов: зимняя ярмарка в Гавани, какой-то баскетбольный матч, реклама, реклама… Я уже решил, что будет лучше запустить поиск в Интернете, как вдруг – возник-
шая в одной из телестудий хорошенькая ведущая, вздымая грудки, стесненные декольтированным платьем, с восторженным ужасом сообщила: «Нам стали известны подробности трагического происшествия в почтовом отделении! (Интуиция заставила меня замереть.) Безутешные родители после многолетней разлуки обрели свою дочь только для того, чтобы потерять ее уже навсегда!!» И на несколько мгновений опять появилась Елена. Теперь не на фотографии, а в старой записи, той самой, где под портретом президента она бросала вызов сыщикам из экономической полиции…
Всё вокруг исчезло. Я больше не ощущал ни тесноты машины, ни кромешной тьмы ночного зимнего леса за стеклами. Весь мир сфокусировался в горящем экранчи-ке, я слушал – сквозь гулкие удары собственного сердца – возбужденный голосок ведущей.
А та, захлебываясь, рассказывала, как некая Елена Александровна Ратникова, календарный возраст – 44, семнадцать лет назад покинула родителей, живущих в Томске, и оборвала с ними все связи. Органы внутренних дел заявку на поиск не приняли (уход был явно добровольным, в демократическом государстве полиция не вмешивается в семейные дела), но мать и отец, разумеется, пытались найти беглянку с помощью частных сыскных
агентств.
Бедные люди напрасно потратили на детективов уйму денег. Их дочь, осевшая в Петроградской области, спряталась надежно. Как теперь выяснилось, ей удалось оформить в архивах и справочной службе мэрии засекреченный личный файл, да и тот содержал фальшивые сведения: она взяла вымышленную фамилию и приписала три лишних года к своему календарному возрасту. Мало того, для гарантии она сделала косметическую операцию, существенно изменившую ее внешность. Вот какой в действительности была Елена Ратникова накануне бегства из дома… И на экранчике появилось незнакомое девичье лицо.
Я застонал от отчаянья и внезапной догадки. В простенькой, почти некрасивой девушке из прошлого, с доверчивым взглядом и смущенной улыбкой, трудно было увидеть будущую великолепную женщину, которую я знал.
Но, может быть, сквозь надменность и высокомерие Елены я мужским чутьем угадывал именно этот, вызывавший нежность полудетский облик. Может быть, поэтому в моей любви-ненависти было всё же больше любви!
А камера уже показывала место происшествия – какое-то помещение, каких-то людей, врачей, полицейских. Они отвечали на вопросы корреспондента, потом снова тараторила ведущая. Оказалось, Елена зашла в почтовое отделение, оставив сопровождающих на улице, и с таксофона позвонила родителям. Впервые после стольких лет! Мать и отец, разумеется, вначале не смогли ее узнать. А когда через несколько минут поверили, наконец, что говорят с дочерью, произошло несчастье: умолкнув на полуслове, Елена осела на пол.
Она скончалась от остановки сердца мгновенно, не успев подать сигнал бедствия со своего «карманника». Ее успели бы вернуть к жизни, если бы помощь пришла без промедления, но разговор происходил в закрытой кабинке, посетители почты ни о чем не догадывались. Пока родители в Томске, увидевшие, что она потеряла сознание, нашли номер петроградской «скорой помощи» и позвонили туда, пока реанимационная машина домчалась до места, были потеряны решающие минуты.
Врачи перед камерой наперебой подтверждали: смерть была естественной. Конечно, случай редчайший, но и в мире бессмертных чего только не бывает. Полицейский полковник сообщил, что вследствие полной ясности случившегося уголовное дело возбуждаться не будет. Слащаво-прилизанный тип, отрекомендовавшийся представителем «РЭМИ», с печалью во взоре и траурной монотонностью в голосе заявил: никому из сотрудников фирмы не была известна подлинная фамилия Елены, никто не знал, что она скрывается от семьи. Какие личные мотивы были тому причиной и что заставило ее через столько лет внезапно позвонить домой – обо всем этом теперь можно только гадать. Да стоит ли вообще прикасаться к тайне, которую так охраняла покойная? Главное – то, что компания глубоко скорбит о потере столь выдающегося топ-менеджера и выражает свои соболезнования родным и близким.
«Увы, современная медицина при кажущемся ее всемогуществе пока далеко не всесильна! – защебетала ведущая, округляя розовый ротик. – В броне нашей профилактики зияет еще немало подобных брешей! Только подкожный чип «Бодигард» станет надежным хранителем вашего здоровья. Он вовремя известит врачей фирменной сети об опасных нарушениях жизнедеятельности. Вживление чипа обойдется всего в пятнадцать тысяч долларов, абонентная плата за месяц…»
Судорожным движением я выключил телевизор, выключил экран автонавигатора. Меня с головой потопила нахлынувшая в кабину черная тьма, но я непроизвольно еще и зажмурился. Мне хотелось умереть. Потому что Елена погибла из-за меня.
Ведь я догадывался, что в той комбинации, которую спланировали ее боссы, наша с ней встреча в новогоднюю ночь должна была стать финальной. Она передала мне всё, что верхушка «РЭМИ» желала довести до сведения ООН, и на этом отношения со мной следовало прекратить. А Елена, бедная, уже томилась без меня. Стала мне звонить (я как раз валялся в клинике у Гоши Зав-лина с отключенным «карманником»), стала тревожиться, куда я пропал. Значит, искалеченная идеей собственной избранности, презиравшая людей, она всё-таки, несмотря ни на что, меня любила!
Разумеется, она тут же попала под подозрение у своих коллег. Одно дело – время от времени пользоваться мальчиками по вызову для удовлетворения физиологических женских потребностей и совсем другое – влюбиться в человека из обреченного внешнего мира. Всё равно что в существо низшей расы. На последнюю встречу со мной она уже ехала не столько с охраной, как ей казалось, сколько под контролем. Возможно, за ней следил как раз один из тех, кого она с такой великолепной небрежностью называла рабом. Один из тех «способных и прилежных», кому в награду за усердие, может быть, потом даруют (а может, и нет) спасение вместе с господами.
И она еще хотела устроить меня на службу в «РЭМИ», чтобы тайком продолжать наши свидания! Связь спартанки с илотом – вызов, который другие благородные спар-
танцы не стали бы терпеть слишком долго. То, что я отказался и мы расстались, на время спасло меня, но уже не могло спасти Елену. Любовь растопила вымороженные, казалось, в ее душе человеческие чувства. Пусть простейшие, но и они повлекли ее к гибели.
Я же ощущал ее смятение, когда мы прощались! Но я был слишком озабочен спасением собственной шкуры. Я оттолкнул Елену прочь вместе со всем враждебным мне миром. А ей, бедной, после моего тепла стало тягостно в прежней рассудочной пустоте. И она совершила самый естественный поступок: позвонила родителям. И тем нарушила ТАБУ. Главный запрет своего подполья.
Ну, конечно, она отправилась в одно из редких сейчас почтовых отделений только потому, что там дают хоть мало-мальские гарантии конфиденциальности разговоров. Надеялась скрыть звонок от службы безопасности своей проклятой фирмы.
Как могла Елена так ошибиться? Так переоценить собственное значение в секте убийц? (И они уверены, что сумеют пережить человечество! Да они сожрут друг друга еще раньше, чем все остальные!) Как мог я сам не угадать то, что творилось у Елены в душе?
А если бы угадал? Неужели это принесло бы нам счастье? В каком, интересно, мире мы с ней смогли бы жить вместе, ничего не опасаясь? В бессмертном демократическом, который безумеет прямо на глазах, или в ее подполье идейных вурдалаков? Тогда уж разве что в ооновских африканских лагерях. Среди самых обреченных, ищущих последнее спасение в любви.
23
Всю ночь я проворочался в тесной утробе машины с ноющим сердцем, горящей головой, с теми же отчаянными мыслями о Елене и о своей судьбе. Заснуть не удалось.
Утром, весь разбитый, поднялся затемно. Чтобы взбодриться, растер лицо снегом, принял тонизирующую таблетку. Помогло плохо: боль в глазах и ломота в затылке
остались. Через силу еще немного поразмыслил над предстоящим маршрутом и дал команду Антону. Машина тронулась. Начался следующий этап моего бегства.
Около девяти стало рассветать, но к этому времени сказалась, наконец, бессонная ночь. Меня сморило. Ведомая Антоном «Церера», слегка раскачиваясь, катила по плохо расчищенной от снега лесной дороге. А я то проваливался, как в теплую воду, в целительное сонное забытье, то просыпался от электрического удара тревоги и вглядывался с опаской в мелькавшие по сторонам, черные в полусвете зимнего утра ветви деревьев и кустарника.
Решающий момент, может быть к счастью для себя, я проспал. Я очнулся от резкого торможения – меня швырнуло вперед, – и первым достиг моего сознания голос Антона, повторявший: «Путь закрыт, путь закрыт!» Впереди, перегораживая узкую дорогу-просеку, боком стоял мощный джип «Титан» – чудовище стального цвета, а на экране заднего вида вырастала широченая морда второго такого же монстра. Моя «Церера» оказалась закупорена между ними. Чисто рефлекторно я распахнул дверцу, вывалился из машины и рванул было в лес, но дверцы обоих джипов открылись еще скорее, из них посыпались люди и налетели на меня со всех сторон.
Меня схватили, мне завернули руки за спину, мгновенно прощупали от плеч до ботинок. Я уже почти ничего не соображал, всё было кончено, и накатило спасительное безразличие. В своем отупении непогасшим краешком рассудка я только с вялым удивлением отметил, что меня пока не бьют, у меня даже не вытащили «карманник». Странным казалось и то, что напавшие на меня были одеты в одинаковые серо-зеленые куртки военного образца. Неужели бандиты ввели у себя униформу?
Один из них втиснулся на переднее сиденье «Цереры», быстро открыл бардачок и вытащил оттуда «наган». Повертел его в руках, ловко выщелкнул из барабана несколько патронов, оглядел их давным-давно продавленные капсюли, оглядел пули, хмыкнул, пожал плечами и закинул револьвер с патронами назад в бардачок.
Уверенно ступая по хрустящему снегу, подошел тот, кто, видимо, был здесь главным. Он улыбался, как мне
показалось, без насмешки, приветливо. А впрочем, я нерезко видел черты его лица, всё в глазах слегка расплывалось.
Улыбавшийся остановился, сделал небрежный жест, и те, что держали мои руки сзади, тотчас отпустили меня.
– Как вы себя чувствуете, Виталий Андреевич? – спросил он.
– Спасибо, нормально.
Я в самом деле почти не испытывал страха. Только ощущал свое тело каким-то ватным, и меня слегка подташнивало.
Он вытащил голографическую карточку, показал мне. Вспыхнули и заплясали в воздухе переливающиеся радугой буквы. Я с усилием сложил их в слова: «РОССИЙСКАЯ КОНФЕДЕРАЦИЯ. МИНИСТЕРСТВО ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ. ВТОРОЕ ГЛАВНОЕ УПРАВЛЕНИЕ. ПОДПОЛКОВНИК ГУСТЫШЕВ АЛЕКСАНДР АЛЕКСЕЕВИЧ».
– Понятно, – сказал я.
Подполковник был, кажется, задет моим равнодушием.
– Вы можете проверить мою идентификацию со своего «карманника», – сказал он.
– Не нужно, я и так верю.
До моего сознания действительно дошло, что меня поймала не мафия, а государственная спецслужба. Но и это мне было уже почти безразлично.
– Ну, как вам будет угодно, – согласился подполковник. – А сейчас я должен просить вас вернуться в машину. – И он распахнул заднюю дверцу моей «Цереры».
Я забрался туда, устроился на середине сиденья. Слева от меня уселся подполковник Густышев, справа втиснулся еще один широкоплечий мужчина в серо-зеленой куртке. За рулем остался тот, кто проверял «наган». Первым делом он отключил моего Антона, потом запустил двигатель. Джип, закрывавший путь, окутался паром, развернулся на месте, покатил вперед. Вслед за ним двинулись и мы.
Я думал, что мы выедем на шоссе и направимся в ближайший город, но наша небольшая колонна – два «Титана», «Церера» между ними, – словно продолжая мар-
шрут моего бегства, еще добрых полчаса петляла по каким-то лесным дорогам. Гэбэшники хранили молчание, а мне не хотелось ни о чем их спрашивать.
Внезапно перед нами открылась поляна, где стоял огромный военно-транспортный вертолет. Зияла пасть его грузового отсека с откинутой вниз створкой-челюстью. Головной «Титан» свернул в сторону, а «Церера» с ходу вкатила по этой наклонной створке в сводчатое чрево воздушного корабля. Встретившие нас внутри люди в синих комбинезонах и летных шлемах тут же закрепили мою машину специальными захватами. Створка-челюсть позади поднялась и захлопнулась. Взревели двигатели, гигантский корпус вертолета пронзила металлическая дрожь, за стеклами иллюминаторов забурлили белые струи пара. Мы оторвались от земли.
Подполковник, чуть улыбаясь, искоса наблюдал за мной. Как видно, ждал вопросов. Но я спросил только:
– Куда мы летим?
– В Москву.
Я кивнул и прикрыл глаза. Больше всего мне хотелось бы сейчас поспать хоть немного. Зачем выяснять заранее, в какой игре меня собираются использовать? Всё равно это будет чужая игра, в которой мне отводится роль пешки. Пространство моей свободы сузилось до последнего предела – до зазора между мощными торсами сдавивших меня стражей.
Но почему так случилось? Буржуазную идею свободы как простора для конкуренции я отверг еще в юности. Сам, добровольно, отказался лезть во всеобщую свалку. Свобода, которой я желал, означала для меня только независимость от общества. Я не хотел никому противостоять и в итоге оказался один против всех. Вернее, это они все оказались против меня, и злые бандиты, и ласковые гэбэшники. В смертную эпоху они бы, возможно, пропустили меня, позволили дотянуть в сторонке от их грызни куцее существование. В эпоху бессмертную – своеволие, подобное моему, как видно, стало для хозяев жизни нетерпимым.
Вертолет набрал высоту, лег на курс. Гремели турбины, со звонким посвистом рассекали воздух лопасти винтов. Под конец я всё же задремал.
Меня разбудил осторожным прикосновением деликатный подполковник Густышев:
– Тысяча извинений!
Я очнулся, с усилием сообразив, где нахожусь. Вертолет, подвывая, шел вертикально вниз и наконец, содрогнувшись, сел на бетонные плиты какого-то большого, похоже, военного, аэродрома. Двигатели начали стихать. Мы провели в воздухе добрых два часа.
Вертолетчики деловито освободили от захватов мою «Цереру», опустилась створка грузового отсека, мы съехали по ней задним ходом на летное поле. Вместо серо-стальных «Титанов» нас дожидались там два черных вытянутых лимузина вип-класса, на которых обычно раскатывают высокие чиновники и крупные дельцы. Один лимузин тут же вырулил вперед, другой пристроился сзади.
И я помчался дальше, пленником в собственной машине. За стеклами пролетали перелески Подмосковья, потом замелькали городские кварталы. Мне, конечно, не раз приходилось бывать в Москве, но шестимиллионный столичный мегаполис по площади неизмеримо больше Петрограда, без карты на экране Антона я никогда здесь не ориентировался. Сейчас я мог только догадываться, что мы приближаемся к центру: с обеих сторон, отделяясь от фасадов, заполыхали рекламы. Потом я стал узнавать самые приметные знакомые места. Мы пролетели мимо Сокола и Белорусского вокзала, свернули влево на Садовое кольцо, у Красных Ворот повернули на Мясницкую. Я уже решил, что меня везут на Лубянку, однако мы проскочили и Лубянскую площадь. В проеме какой-то улицы открылся вдали кусок Кремлевской стены с башнями, и в этот момент мы сбавили скорость, повернули вслед за головным лимузином, как мне показалось, в тупик между зданиями и неожиданно скатились вниз, под мостовую, в ярко освещенный тоннель.
Подполковник Густышев повернулся ко мне и тихо спросил:
– Надеюсь, у вас нет ко мне претензий?
– Какие могут быть претензии!
Тоннель оказался ответвлением целой системы подземных улиц. Мы поворачивали несколько раз и наконец
остановились в подземной автостоянке, где вдоль стен сверкали шеренги лимузинов, еще роскошнее тех, что сопровождали мою «Цереру». Но людей в просторном зале не было, за исключением нескольких мужчин в штатском, дожидавшихся нас.
Подполковник поспешно выбрался из «Цереры», помог выйти мне и громко отрапортовал встречавшим: «Объект доставлен!»
Один из них, не обращая на него внимания, всмотрелся в меня и кивнул:
– Господин Фомин? Прошу вас!
Возникло ощущение дежа вю: нечто подобное происходило со мной в фирме «ДИГО», штабе мафии. Как тогда, мой провожатый повел меня мимо эскалаторов к неприметной двери в стене, за которой оказалась кабина лифта. Как тогда, мы понеслись куда-то вверх, и этаж назначения определить было невозможно – на счетчике ровно светились два нуля.
Я старался унять волнение, по крайней мере казаться спокойным. Выиграть в навязанной мне игре я никак не мог, но есть разница в понятиях – проиграть и сдаться. До сих пор, несмотря на страх, отчаяние, боль, мне как-то удавалось не сдаваться – и тогда, когда мне угрожали, и тогда, когда меня прострелили, и тогда, когда манили спасением в виде рабской жизни. Так, может быть, у меня хватит сил продержаться еще какое-то время? Ведь от меня требуется немногое – всего лишь оставаться самим собой. И если я сумею сохранить себя тем же человеком, каким прожил всю жизнь, я буду презирать своих победителей.
Лифт остановился, створки разъехались, выпустили меня, кабина с провожатым умчалась вниз. И на этом ощущение дежа вю оборвалось. Я очутился не в служебном коридоре, а в помещении, напоминавшем не то антикварный салон, не то ресторанный зал в стиле девятнадцатого века: диваны и кресла с атласной обивкой, на стенах картины в золоченых рамах – пейзажи, морские виды с парусными кораблями, в центре – накрытый снежно-белой скатертью стол, на нем в фарфоровой вазе – огромный букет живых цветов.
– Добрый день! – меня приветствовала воркующим голосом красивая полногрудая блондинка. – Вам хватит
часа, чтобы привести себя в порядок? Прошу сюда, – она приоткрыла резную дверь, за которой оказалась вполне современная ванная комната. – Мы приготовили чистое белье вашего размера, на полочке – бритва и лосьоны. Я удаляюсь, чтобы вас не стеснять.
Она плавно повернулась и уплыла прочь, позволив мне оценить ее тяжелый, грациозно покачивающийся зад, рельефно обтянутый тугой юбкой. Как ни готовился я в дороге к неожиданностям, от такой встречи мне стало совсем не по себе. Непонятное вызывает самую большую тревогу, я испытал бы меньшее смятение, если б вместо подозрительной роскоши оказался в простом следственном кабинете. Но деваться было некуда, а туалет и душ мне действительно были необходимы. И я шагнул туда.
Ровно через час, вымытый и побритый, с приятным ощущением новенького чистого белья, я прохаживался вокруг стола с цветами. Теперь мне захотелось есть. Я подумал, что если в этой диковинной спецслужбе меня принимают с таким почетом, то обязаны и накормить.
– Простите, простите, заставил ждать! – раздался сзади странно знакомый голос.
Я обернулся. В зал, широко улыбаясь, входил мужчина, которого я и вправду где-то, когда-то видел. Чем-то, пожалуй, он напоминал президента Евстафьева, но казался гораздо моложе.
Человек подошел, протянул руку, представился:
– Евстафьев Георгий Михайлович.
У меня похолодело в моем голодном животе. Черт возьми, это действительно был наш президент! Я угодил из леса прямиком в гости к президенту России!! От такой фантасмагории голова пошла кругом. Спасала, как прежде, защитная реакция рассудка, она обволакивала, притупляла восприятие: президент так президент.
А он в самом деле резко отличался от своего телевизионного образа. Конечно, рост и осанка были те же, но внешность… Вместо выдубленной физиономии, прорезанной мужественными морщинками, у него было бледное лицо с гладкой, лоснящейся кожей. Вместо сверкающей, как серебряный шлем, благородной седины – растре-
Утром, весь разбитый, поднялся затемно. Чтобы взбодриться, растер лицо снегом, принял тонизирующую таблетку. Помогло плохо: боль в глазах и ломота в затылке
остались. Через силу еще немного поразмыслил над предстоящим маршрутом и дал команду Антону. Машина тронулась. Начался следующий этап моего бегства.
Около девяти стало рассветать, но к этому времени сказалась, наконец, бессонная ночь. Меня сморило. Ведомая Антоном «Церера», слегка раскачиваясь, катила по плохо расчищенной от снега лесной дороге. А я то проваливался, как в теплую воду, в целительное сонное забытье, то просыпался от электрического удара тревоги и вглядывался с опаской в мелькавшие по сторонам, черные в полусвете зимнего утра ветви деревьев и кустарника.
Решающий момент, может быть к счастью для себя, я проспал. Я очнулся от резкого торможения – меня швырнуло вперед, – и первым достиг моего сознания голос Антона, повторявший: «Путь закрыт, путь закрыт!» Впереди, перегораживая узкую дорогу-просеку, боком стоял мощный джип «Титан» – чудовище стального цвета, а на экране заднего вида вырастала широченая морда второго такого же монстра. Моя «Церера» оказалась закупорена между ними. Чисто рефлекторно я распахнул дверцу, вывалился из машины и рванул было в лес, но дверцы обоих джипов открылись еще скорее, из них посыпались люди и налетели на меня со всех сторон.
Меня схватили, мне завернули руки за спину, мгновенно прощупали от плеч до ботинок. Я уже почти ничего не соображал, всё было кончено, и накатило спасительное безразличие. В своем отупении непогасшим краешком рассудка я только с вялым удивлением отметил, что меня пока не бьют, у меня даже не вытащили «карманник». Странным казалось и то, что напавшие на меня были одеты в одинаковые серо-зеленые куртки военного образца. Неужели бандиты ввели у себя униформу?
Один из них втиснулся на переднее сиденье «Цереры», быстро открыл бардачок и вытащил оттуда «наган». Повертел его в руках, ловко выщелкнул из барабана несколько патронов, оглядел их давным-давно продавленные капсюли, оглядел пули, хмыкнул, пожал плечами и закинул револьвер с патронами назад в бардачок.
Уверенно ступая по хрустящему снегу, подошел тот, кто, видимо, был здесь главным. Он улыбался, как мне
показалось, без насмешки, приветливо. А впрочем, я нерезко видел черты его лица, всё в глазах слегка расплывалось.
Улыбавшийся остановился, сделал небрежный жест, и те, что держали мои руки сзади, тотчас отпустили меня.
– Как вы себя чувствуете, Виталий Андреевич? – спросил он.
– Спасибо, нормально.
Я в самом деле почти не испытывал страха. Только ощущал свое тело каким-то ватным, и меня слегка подташнивало.
Он вытащил голографическую карточку, показал мне. Вспыхнули и заплясали в воздухе переливающиеся радугой буквы. Я с усилием сложил их в слова: «РОССИЙСКАЯ КОНФЕДЕРАЦИЯ. МИНИСТЕРСТВО ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ. ВТОРОЕ ГЛАВНОЕ УПРАВЛЕНИЕ. ПОДПОЛКОВНИК ГУСТЫШЕВ АЛЕКСАНДР АЛЕКСЕЕВИЧ».
– Понятно, – сказал я.
Подполковник был, кажется, задет моим равнодушием.
– Вы можете проверить мою идентификацию со своего «карманника», – сказал он.
– Не нужно, я и так верю.
До моего сознания действительно дошло, что меня поймала не мафия, а государственная спецслужба. Но и это мне было уже почти безразлично.
– Ну, как вам будет угодно, – согласился подполковник. – А сейчас я должен просить вас вернуться в машину. – И он распахнул заднюю дверцу моей «Цереры».
Я забрался туда, устроился на середине сиденья. Слева от меня уселся подполковник Густышев, справа втиснулся еще один широкоплечий мужчина в серо-зеленой куртке. За рулем остался тот, кто проверял «наган». Первым делом он отключил моего Антона, потом запустил двигатель. Джип, закрывавший путь, окутался паром, развернулся на месте, покатил вперед. Вслед за ним двинулись и мы.
Я думал, что мы выедем на шоссе и направимся в ближайший город, но наша небольшая колонна – два «Титана», «Церера» между ними, – словно продолжая мар-
шрут моего бегства, еще добрых полчаса петляла по каким-то лесным дорогам. Гэбэшники хранили молчание, а мне не хотелось ни о чем их спрашивать.
Внезапно перед нами открылась поляна, где стоял огромный военно-транспортный вертолет. Зияла пасть его грузового отсека с откинутой вниз створкой-челюстью. Головной «Титан» свернул в сторону, а «Церера» с ходу вкатила по этой наклонной створке в сводчатое чрево воздушного корабля. Встретившие нас внутри люди в синих комбинезонах и летных шлемах тут же закрепили мою машину специальными захватами. Створка-челюсть позади поднялась и захлопнулась. Взревели двигатели, гигантский корпус вертолета пронзила металлическая дрожь, за стеклами иллюминаторов забурлили белые струи пара. Мы оторвались от земли.
Подполковник, чуть улыбаясь, искоса наблюдал за мной. Как видно, ждал вопросов. Но я спросил только:
– Куда мы летим?
– В Москву.
Я кивнул и прикрыл глаза. Больше всего мне хотелось бы сейчас поспать хоть немного. Зачем выяснять заранее, в какой игре меня собираются использовать? Всё равно это будет чужая игра, в которой мне отводится роль пешки. Пространство моей свободы сузилось до последнего предела – до зазора между мощными торсами сдавивших меня стражей.
Но почему так случилось? Буржуазную идею свободы как простора для конкуренции я отверг еще в юности. Сам, добровольно, отказался лезть во всеобщую свалку. Свобода, которой я желал, означала для меня только независимость от общества. Я не хотел никому противостоять и в итоге оказался один против всех. Вернее, это они все оказались против меня, и злые бандиты, и ласковые гэбэшники. В смертную эпоху они бы, возможно, пропустили меня, позволили дотянуть в сторонке от их грызни куцее существование. В эпоху бессмертную – своеволие, подобное моему, как видно, стало для хозяев жизни нетерпимым.
Вертолет набрал высоту, лег на курс. Гремели турбины, со звонким посвистом рассекали воздух лопасти винтов. Под конец я всё же задремал.
Меня разбудил осторожным прикосновением деликатный подполковник Густышев:
– Тысяча извинений!
Я очнулся, с усилием сообразив, где нахожусь. Вертолет, подвывая, шел вертикально вниз и наконец, содрогнувшись, сел на бетонные плиты какого-то большого, похоже, военного, аэродрома. Двигатели начали стихать. Мы провели в воздухе добрых два часа.
Вертолетчики деловито освободили от захватов мою «Цереру», опустилась створка грузового отсека, мы съехали по ней задним ходом на летное поле. Вместо серо-стальных «Титанов» нас дожидались там два черных вытянутых лимузина вип-класса, на которых обычно раскатывают высокие чиновники и крупные дельцы. Один лимузин тут же вырулил вперед, другой пристроился сзади.
И я помчался дальше, пленником в собственной машине. За стеклами пролетали перелески Подмосковья, потом замелькали городские кварталы. Мне, конечно, не раз приходилось бывать в Москве, но шестимиллионный столичный мегаполис по площади неизмеримо больше Петрограда, без карты на экране Антона я никогда здесь не ориентировался. Сейчас я мог только догадываться, что мы приближаемся к центру: с обеих сторон, отделяясь от фасадов, заполыхали рекламы. Потом я стал узнавать самые приметные знакомые места. Мы пролетели мимо Сокола и Белорусского вокзала, свернули влево на Садовое кольцо, у Красных Ворот повернули на Мясницкую. Я уже решил, что меня везут на Лубянку, однако мы проскочили и Лубянскую площадь. В проеме какой-то улицы открылся вдали кусок Кремлевской стены с башнями, и в этот момент мы сбавили скорость, повернули вслед за головным лимузином, как мне показалось, в тупик между зданиями и неожиданно скатились вниз, под мостовую, в ярко освещенный тоннель.
Подполковник Густышев повернулся ко мне и тихо спросил:
– Надеюсь, у вас нет ко мне претензий?
– Какие могут быть претензии!
Тоннель оказался ответвлением целой системы подземных улиц. Мы поворачивали несколько раз и наконец
остановились в подземной автостоянке, где вдоль стен сверкали шеренги лимузинов, еще роскошнее тех, что сопровождали мою «Цереру». Но людей в просторном зале не было, за исключением нескольких мужчин в штатском, дожидавшихся нас.
Подполковник поспешно выбрался из «Цереры», помог выйти мне и громко отрапортовал встречавшим: «Объект доставлен!»
Один из них, не обращая на него внимания, всмотрелся в меня и кивнул:
– Господин Фомин? Прошу вас!
Возникло ощущение дежа вю: нечто подобное происходило со мной в фирме «ДИГО», штабе мафии. Как тогда, мой провожатый повел меня мимо эскалаторов к неприметной двери в стене, за которой оказалась кабина лифта. Как тогда, мы понеслись куда-то вверх, и этаж назначения определить было невозможно – на счетчике ровно светились два нуля.
Я старался унять волнение, по крайней мере казаться спокойным. Выиграть в навязанной мне игре я никак не мог, но есть разница в понятиях – проиграть и сдаться. До сих пор, несмотря на страх, отчаяние, боль, мне как-то удавалось не сдаваться – и тогда, когда мне угрожали, и тогда, когда меня прострелили, и тогда, когда манили спасением в виде рабской жизни. Так, может быть, у меня хватит сил продержаться еще какое-то время? Ведь от меня требуется немногое – всего лишь оставаться самим собой. И если я сумею сохранить себя тем же человеком, каким прожил всю жизнь, я буду презирать своих победителей.
Лифт остановился, створки разъехались, выпустили меня, кабина с провожатым умчалась вниз. И на этом ощущение дежа вю оборвалось. Я очутился не в служебном коридоре, а в помещении, напоминавшем не то антикварный салон, не то ресторанный зал в стиле девятнадцатого века: диваны и кресла с атласной обивкой, на стенах картины в золоченых рамах – пейзажи, морские виды с парусными кораблями, в центре – накрытый снежно-белой скатертью стол, на нем в фарфоровой вазе – огромный букет живых цветов.
– Добрый день! – меня приветствовала воркующим голосом красивая полногрудая блондинка. – Вам хватит
часа, чтобы привести себя в порядок? Прошу сюда, – она приоткрыла резную дверь, за которой оказалась вполне современная ванная комната. – Мы приготовили чистое белье вашего размера, на полочке – бритва и лосьоны. Я удаляюсь, чтобы вас не стеснять.
Она плавно повернулась и уплыла прочь, позволив мне оценить ее тяжелый, грациозно покачивающийся зад, рельефно обтянутый тугой юбкой. Как ни готовился я в дороге к неожиданностям, от такой встречи мне стало совсем не по себе. Непонятное вызывает самую большую тревогу, я испытал бы меньшее смятение, если б вместо подозрительной роскоши оказался в простом следственном кабинете. Но деваться было некуда, а туалет и душ мне действительно были необходимы. И я шагнул туда.
Ровно через час, вымытый и побритый, с приятным ощущением новенького чистого белья, я прохаживался вокруг стола с цветами. Теперь мне захотелось есть. Я подумал, что если в этой диковинной спецслужбе меня принимают с таким почетом, то обязаны и накормить.
– Простите, простите, заставил ждать! – раздался сзади странно знакомый голос.
Я обернулся. В зал, широко улыбаясь, входил мужчина, которого я и вправду где-то, когда-то видел. Чем-то, пожалуй, он напоминал президента Евстафьева, но казался гораздо моложе.
Человек подошел, протянул руку, представился:
– Евстафьев Георгий Михайлович.
У меня похолодело в моем голодном животе. Черт возьми, это действительно был наш президент! Я угодил из леса прямиком в гости к президенту России!! От такой фантасмагории голова пошла кругом. Спасала, как прежде, защитная реакция рассудка, она обволакивала, притупляла восприятие: президент так президент.
А он в самом деле резко отличался от своего телевизионного образа. Конечно, рост и осанка были те же, но внешность… Вместо выдубленной физиономии, прорезанной мужественными морщинками, у него было бледное лицо с гладкой, лоснящейся кожей. Вместо сверкающей, как серебряный шлем, благородной седины – растре-