Страница:
Несколько по-иному оценил творчество Марины Цветаевой поэт В. Я. Брюсов. По словам Анастасии Цветаевой, у ее сестры были все основания не любить его. «В прессе Брюсов отозвался о Марине вяло. На поучающий отзыв Брюсова о „Вечернем альбоме“ Марина ответила ему:
Тем не менее стихи Цветаевой привлекали читателей оригинальностью и творческой самобытностью. Уже в те годы начали проявляться присущие Марине Ивановне черты характера: своеволие, неуступчивость, строптивость, дерзость и постоянное стремление быть против всех. Поэтесса так и не примкнула ни к одному из литературных течений. Забегая вперед, приведем строки из письма Марины Цветаевой к Р. Н. Ломоносовой от 11 марта 1931 года, подтверждающие эти слова: «…Меня всю жизнь укоряют в безыдейности, а советская критика даже в беспочвенности. Первый укор принимаю: ибо у меня взамен мировоззрения – ощущение. Беспочвенность? Если иметь в виду землю, почву, родину – на это отвечают мои книги. Если же класс, и, если хотите, даже пол – да, не принадлежу ни к какому классу, ни к какой партии, ни к какой литературной группе никогда. Помню даже афишу такую на заборах Москвы 1920 года. Вечер всех поэтов. Акмеисты – такие-то, нео-акмеисты – такие-то, имажинисты – такие-то, исты – исты – исты – и в самом конце, под пустотой: -и– Марина Цветаева (вроде как – голая!). Так было, так будет…»
Осенью 1911 года состоялось первое публичное выступление Марины Ивановны в обществе «Свободная эстетика». Произошло это знаменательное в ее жизни событие в литературно-художественном кружке в доме Вострякова, на Малой Дмитровке. Марина читала стихи со своей сестрой Анастасией. Реакция публики была неожиданной. По «высокому тону» литературного собрания там запрещалось аплодировать кому бы то ни было. Однако, как только Марина и Анастасия произнесли последнее слово, вдруг, вопреки всем запретам, грянули аплодисменты. Анастасия Ивановна вспоминала по этому поводу: «Мы стояли, смущенные (неумело кланяясь?) – откланиваясь, уходя, спеша уйти, а нам вслед неистово аплодировали… Выходили ли мы вновь? „Триумф“, – говорили нам потом. Это был первый вечер Марининой начинавшейся известности».
В декабре того же года проходил Всероссийский конкурс на лучшее стихотворение на строки Пушкина. Стихи высылались анонимно, в двух конвертах. На верхнем не было фамилии автора, вместо него был написан девиз. По этим девизам и распределялись призы. Стихи Марины Цветаевой получили первый приз. Но когда В. Я. Брюсов, возглавлявший жюри, распечатал второй конверт и прочитал фамилию автора, он неожиданно провозгласил: «Первый приз не получил никто, а первый из вторых призов получила Марина Цветаева». Поскольку подобное заявление сочли несколько нелогичным, Марина Ивановна все же получила золотую медаль – «круглую, как маленькое солнце, с изображением черного крылатого коня – Пегаса», которую она «долго носила брелоком на браслете, на тоненькой золотой цепочке».
В 1912 году Марина Ивановна вышла замуж за Сергея Эфрона, ставшего для нее верным спутником жизни и самым близким другом. В том же году была издана вторая книга стихов Цветаевой «Волшебный фонарь» и родилась дочь Ариадна.
В феврале 1913 года вышел третий сборник «Из двух книг». В следующем году поэтесса поселилась в доме № 6 в Борисоглебском переулке (с 12 сентября 1992 года – Дом-музей М. И. Цветаевой), в котором жила с семьей на протяжении 8 лет. В этом втором после дома в Трехпрудном переулке «волшебном» доме родились сборники «Версты» (первый и второй), «Лебединый стан», «Стихи к Блоку», «Ремесло», поэмы «Царь-девица», «На красном коне», «Переулочки», 6 пьес цикла «Романтики», дневниковая проза («Октябрь в вагоне», «Мои службы», «Из дневника», «Чердачное» и др.), ярко рисующая быт послереволюционной Москвы, и многие другие произведения.
Осенью-зимой 1914 года Марина Ивановна написала ряд восторженных стихотворений, посвященных поэтессе Софье Парнок, с которой на протяжении нескольких лет ее связывала крепкая дружба. Их скандальная связь вызывала в обществе множество толков. Поначалу поэтессы скрывались от любопытных глаз в монастырской гостинице Ростова, где встречали Рождество, затем стали вместе появляться в обществе. Весной и летом 1915 года Марина Цветаева и Софья Парнок побывали в Коктебеле и Малороссии, а в декабре совершили поездку в Петроград, где встретили Новый год и вместе выступили в Политехническом музее. Однако вскоре Софья Парнок оставила подругу, отправившись на поиски новых приключений. Цветаева глубоко переживала это предательство, о котором со скорбью вспоминала до конца своих дней.
Сергей Эфрон обычно спокойно относился ко всем увлечениям супруги, считая, что подобные вспышки страсти необходимы ей для полноценного творчества и что благодаря им она обретает поэтическое вдохновение. Однако связь с Софьей Парнок все же внесла некоторый разлад в отношения супругов.
Будучи натурой романтической, Марина Ивановна обладала не только необычным поэтическим даром, но и редкой способностью любить человеческую душу независимо от того, существу какого пола она принадлежала. «Раз я люблю душу человека, – говорила Цветаева, – я люблю и тело. Раз я люблю слово человека, я люблю и губы».
В 1915 году Сергей Эфрон ушел на фронт, вступив в Белую гвардию, в рядах которой воевал вплоть до окончания военных действий. С мужем Марине Цветаевой случайно довелось увидеться в 1917 году в Москве, после чего его следы снова затерялись на фронтах войны. В последний раз перед четырехлетней разлукой они встретились в январе 1918 года.
Период стремительного творческого роста поэтессы пришелся на суровые годы Первой мировой войны, революции и Гражданской войны. Она жила в Москве, много писала, однако ее стихи почти не публиковались. Мифологически-декадентская направленность ее лирики была чужда рабоче-крестьянским идеалам.
Цветаева не приняла революцию, считая ее восстанием «сатанинских сил», непоправимой катастрофой для родной страны, которую она любила всем сердцем. Недаром именно к этому времени относятся написанные ею трагические стихи о конце, гибели, муках. Марина Ивановна с уважением относилась к Маяковскому, Блоку, Есенину и другим известным поэтам, которые прославляли новую власть, но вторить им она не могла, да и не испытывала в этом потребности, поэтому по-прежнему держалась в литературном мире особняком.
Революция 1917 года внесла резкие изменения в жизнь Цветаевой. Один из самых благополучных периодов сменился годами нужды и отчаяния. Не обошли ее стороной и несчастья. В ноябре 1919 года Марина Ивановна, уставшая от голода и нужды, отправила своих дочерей (в апреле 1917 года у нее родился еще один ребенок) в Кунцевский приют. Однако в феврале там умерла младшая дочь Ирина, а тяжелобольную Ариадну Цветаева забрала домой. От мужа не было никаких вестей, так что Марина Ивановна не знала, жив ли он еще или погиб.
В эти годы Цветаева была завсегдатаем расположенного в Кривоарбатском переулке дома Жуковских-Герцыков, который А. Н. Толстой назвал «обормотником». Там собиралась творческая интеллигенция Москвы – поэты, художники, артисты. Часто бывала Марина Ивановна в доме профессора А. А. Грушка, где проживала семья композитора А. Н. Скрябина, а также на квартире К. Д. Бальмонта. Несмотря на тяжелые условия, в которых она оказалась с дочерью, поэтесса находила в себе силы не только жить, но и творить. 2 мая 1919 года Марина Цветаева выступила с чтением своих стихов на «Празднике труда», проходившем во Дворце искусств на Поварской улице, 6 июля там же прочла пьесу «Фортуна», 11 декабря 1920 года принимала участие в «Вечере поэтесс», состоявшемся в Политехническом музее.
Находила Цветаева силы и на новые романтические увлечения. После разрыва с Софьей Парнок у нее был роман с Мандельштамом. В разное время внимание поэтессы привлекали актер Ю. А. Завадский, Б. Л. Пастернак и князь С. М. Волконский. В письме к А. Бахраху Цветаева писала, что «любила 60-летнего князя Волконского, не выносившего женщин. Всей безответностью, всей беззаветностью любила и, наконец, добыла его – в вечное владение! Одолела упорством любви. (Женщин любить не научился, но научился любить любовь.)».
Были среди увлечений Цветаевой и женщины. Так, в 1918 го? ду Марина Цветаева познакомилась с актрисой Софьей Голлидэй, женой русского эмигранта, ставшей прототипом героини ее пьес, с которой у поэтессы завязался кратковременный роман. Известно также, что Цветаева была влюблена в художницу Наталью Гончарову. Не случайно в ее стихотворениях нередко появлялись строки, исполненные любви к женщине. Цветаева обычно увлекалась людьми неординарными, сраженная их красотой или талантом. Часто поэтесса любила, не имея ни малейшей надежды на взаимность.
В июле 1921 года Марина Ивановна узнала наконец о том, что ее муж жив и находится в Константинополе, откуда собирается отправиться в Чехию. Поэтесса приняла решение восстановить семью и начала готовиться к отъезду за границу.
В конце 1921 года, накануне отъезда и после 8?летнего перерыва, частное издательство «Костры» выпустило небольшую книгу Цветаевой под названием «Версты», в которую вошло 35 ее стихотворений, написанных с января 1917 по декабрь 1920 года. С января по май 1922 года Марина Ивановна писала прощальные стихи. Расставанию с Москвой она посвятила поэму «Переулочки».
Разрешение на выезд из России и все необходимые документы Цветаева получила в мае 1922 года. 15 мая она с дочерью Ариадной приехала в Берлин, где к тому времени были изданы две книги ее стихотворений – «Разлука» и «Стихи Блоку». Вырученные деньги пошли на оплату дороги.
Спустя месяц за женой и дочерью приехал Сергей Эфрон, учившийся в то время в Пражском университете. Три года семья провела в предместьях Праги, поскольку жизнь в городе была для русских эмигрантов слишком дорогим удовольствием. Сергей Эфрон тщетно пытался заработать деньги, чтобы как-то прокормить семью: работал на киностудии, был редактором журнала, пробовал свои силы на литературном поприще. Однако все эти попытки оказались безрезультатными. К тому же реализовать себя Эфрону мешало его подорванное здоровье. Он был болен туберкулезом, так что Марине Ивановне нередко приходилось оплачивать его лечение в больнице.
Удивительно, что, невзирая на нищету, бесконечную нужду и постоянные проблемы, которые ей приходилось решать, Цветаева продолжала беззаветно отдаваться любимому ремеслу, много и напряженно работала. В 1923 году в берлинском издательстве «Геликон» вышла ее книга «Ремесло», которая получила высокую оценку критиков. В 1924 году в Праге поэтесса написала «Поэму Горы» и «Поэму Конца». В 1926 году поэтесса дописала поэму «Крысолов», работала над поэмами «С моря», «Поэма Лестницы», «Поэма Воздуха» и др.
Пришло и новое, может быть самое сильное из всех, что были в жизни поэтессы, увлечений. На этот раз ее избранником стал близкий друг Сергея Эфрона – К. Б. Радзевич. В противовес не приспособленному к жизни и безвольному Сергею Радзевич ни в чем не нуждался и занимал завидное положение в обществе. Роман продолжался около двух лет. Однако Марина Ивановна так и не решилась на разрыв с мужем, хотя нередко говорила, что «женитьба и любовь разрушительны для личности». В эти годы у Цветаевой родился сын Георгий.
К семейным и бытовым неурядицам вскоре прибавились и творческие проблемы. Поначалу русская эмиграция заинтересовалась творчеством поэтессы. Однако и здесь, так же как и в России, ей суждено было остаться непонятой. Независимость, бескомпромиссность, одержимость поэзией, своей собственной, нетрадиционной, не вписывающейся в рамки ни одного из существовавших в то время поэтических направлений, снова обрекли поэтессу на полное одиночество. И здесь, вдали от России, Марина Цветаева также оказалась чужой. По словам поэтессы, ей было «некому прочесть, некого спросить, не с кем порадоваться», «одна всю жизнь, без книг, без читателей, без друзей». Утешения не было даже в любви. Все складывалось не так, как хотелось бы.
Последний прижизненный сборник поэтессы «После России» был опубликован в Париже в 1928 году. Он включал стихотворения, написанные в 1922–1925 годах. Однако большая часть созданного за границей так и не была опубликована. В письме А. А. Тесковой Цветаева с горечью отмечала: «Была бы я в России, все было бы иначе, но – России (звука) нет, есть буквы: СССР, – не могу же я ехать в глухое, без гласных, в свистящую гущу. Не шучу, от одной мысли душно. Кроме того, меня в Россию не пустят: буквы не раздвинутся. В России я поэт без книг, здесь – поэт без читателей. То, что я делаю, никому не нужно».
Еще более осложнилось положение Марины Ивановны после того, как Сергей Эфрон, изменив своим прежним убеждениям, стал сотрудником НКВД. Он принимал участие в вербовке, в слежке за сыном Льва Троцкого, организации убийства Игнатия Рейсса, советского работника НКВД, в результате чего вынужден был скрываться. Марина Ивановна Цветаева вместе с сыном Георгием провожали мужа, бежавшего от преследования полиции. Ю. М. Каган в книге «Марина Цветаева в Москве. Путь к гибели» писал: «Парижские эмигранты сторонились ее. Публиковаться в эмигрантских изданиях стало невозможно. Средств к существованию почти не было. Какие-то деньги она получала от советских властей за работу мужа и начала готовиться к вынужденному отъезду, считая невозможным разрыв с мужем и предчувствуя неминуемые беды. Разбирала рукописи, письма, бумаги – вновь проживала свою жизнь».
В начале 1930-х годов Цветаева приняла окончательное решение о возвращении на родину. Но душу ее переполняли противоречивые чувства. «Моя неудача в эмиграции, – писала она, – в том, что я не эмигрант, что я по духу, т. е. по воздуху и по размаху – там, туда, оттуда…» Тогда же она замечала в письме А. А. Тесковой: «Все меня выталкивает в Россию, в которую я ехать не могу. Здесь я не нужна. Там я невозможна».
Сначала в СССР уехали муж и дочь, а в 1939 году, восстановив наконец свое советское гражданство, и Марина Ивановна с 14-летним сыном. Возможно, она никогда не отважилась бы на это, если бы знала, что ее сестра Анастасия в 1937 году была арестована.
Вопреки ожиданиям поэтессы Россия встретила ее отнюдь не как «желанного и жданного гостя», на что искренне надеялась Марина Ивановна. В СССР ее стихов практически никто уже не помнил. Лишь в 60-м томе Большой советской энциклопедии, изданной в 1934 году, ей было посвящено несколько сухих строчек: «Представительница деклассированной богемы, Цветаева культивирует романтические темы любви, преданности, героизма и, особенно, тему поэта как существа, стоящего неизмеримо выше остальных людей».
Семья Цветаевых поселилась на даче НКВД в подмосковном Болшеве (в начале 1990-х годов в том доме, где они жили, был создан Музей М. И. Цветаевой в Болшеве). Поэтесса приехала в Москву 18 июня, а 27 августа была арестована ее дочь Ариадна, за ней, 10 октября, последовал и Сергей Яковлевич Эфрон.
Марина Ивановна с сыном перебрались в Мерзляковский переулок, к сестре мужа – Елизавете Яковлевне Эфрон, а затем жили в Голицыне. Теперь поэтесса одна должна была содержать не только себя, но и сына, а также зарабатывать на то, чтобы носить передачи в тюрьму, готовить посылки. Осенью 1940 года Цветаева обратилась в Гослитиздат, для которого подготовила сборник своих стихотворений. Однако из-за разгромной рецензии К. Л. Зелинского, который назвал ее книгу «душной, больной» и формалистической, сборник издавать отказались. Да она и сама не особенно верила в то, что ее книга дойдет до читателя. После того как Цветаевой предложили подготовить сборник стихов, она писала: «Вот, составляю книгу, проверяю, плачу деньги за перепечатку, опять правлю и – почти уверена, что не возьмут, диву далась бы, если бы взяли. Ну – я свое сделала, проявила полную добрую волю (послушалась)». Отзывом на рецензию были строки: «Человек, смогший аттестовать такие стихи как формализм, – просто бессовестный. Я это говорю – из будущего. МЦ».
Осознавая ненужность своего творчества (31 августа 1940 го? да Цветаева сообщала поэтессе В. А. Меркурьевой: «Москва меня не вмещает, она меня вышвыривает…»), в последние годы своей жизни Марина Цветаева почти не писала собственных стихов. Она занималась главным образом переводами, а также читала друзьям и знакомым произведения, написанные ею в годы эмиграции: в доме литературоведа Е. Б. Тагера – поэму «Молодец», у критика А. К. Тарасенкова и его жены М. И. Белкиной – «Поэму конца». Последнее чтение состоялось в доме переводчика Н. Г. Яковлевой 21 июня 1941 года.
Единственным произведением Марины Цветаевой, изданным в Москве после ее возвращения из эмиграции, стало стихотворение, написанное поэтессой в июне 1920 года. Оно было опубликовано в третьем номере журнала «Тридцать дней» за 1941 год. Сохранился автограф Цветаевой – сокращенная запись этого стихотворения. При сравнении этой записи с текстом, опубликованным много лет спустя, в 1965 году и позднее, оказалось, что в журнальном варианте отсутствует одна строфа:
Началась война. Марина Ивановна пребывала в полной растерянности, не зная, что ей делать. Она очень боялась за Георгия, который «стремился тушить на крыше зажигательные бомбы». Ю. М. Каган по этому поводу пишет: «Металась, не знала, на что решиться: эвакуироваться или нет. Боялась за сына, боялась ехать без друзей. Просила Н. Г. Яковлеву взять ее с Муром (так она называла Георгия) в Томск, куда Яковлева уезжала с институтом, в котором работала ее дочь. Просила едва знакомую Лидию Моисеевну Поляк – литературоведа, друга Е. Б. Тагера – взять ее с собой в Йошкар-Олу домработницей, советовалась с оставшимися в Москве друзьями дочери…» Наконец было принято решение ехать в Елабугу.
На вокзале Марину Ивановну с сыном провожали Борис Пастернак и поэт Виктор Боков, которого Пастернак недавно с ней познакомил. Накануне отъезда у Бокова с Цветаевой состоялся разговор, о котором поэт рассказал в написанном впоследствии «Собеседнике рощ»: «…Марина сочувственно за? улыбалась:
– Вы поэт?
– Собираюсь быть поэтом.
И тут впервые на близком расстоянии я увидел глаза Марины. Невероятное страдание отражалось в них.
– Знаете, Марина Ивановна, – заговорил я с ней, – я на Вас гадал.
– Как же Вы гадали?
– По книге эмблем и символов Петра Великого.
– Вы знаете эту книгу? – с удивлением спросила она.
– Очень хорошо знаю! Я по ней на писателей загадываю.
– И что мне вышло? – в упор спросила Марина.
Как было ответить, если по гадательной древней книге вышел рисунок гроба и надпись: „Не ко времени и не ко двору“.
– Все поняла! – сказала Марина. – Я другого и не жду!..»
В Елабугу Марина Цветаева с сыном прибыли 21 августа 1941 года. Через 10 дней поэтессы не стало. Приехавшей в Елабугу Анастасии Ивановне владельцы дома, где остановилась ее сестра, рассказали следующее. Хозяйка дома ушла на субботник, с ней вместо матери отправился и Георгий. Хозяин собрался на рыбалку.
«Когда первой в дом вернулась хозяйка, – пишет Анастасия Ивановна в воспоминаниях, – дверь сеней была заперта, хоть не на щеколду. Ее удалось открыть – она изнутри была густо замотана веревкой. Войдя, она увидела Марину. Она висела невысоко над полом, на гвозде, вбитом вбок в поперечную потолочную балку, на тонком крепком шнурке… Когда сын пришел домой, его не пустили. Он спросил – почему? Узнав о самоубийстве матери, он не захотел войти в дом – и ушел».
Возможно, именно утрата взаимопонимания с сыном, который стремился вернуться в Москву, из-за чего у Марины Ивановны с ним постоянно вспыхивали ссоры, стала решающим толчком, заставившим ее переступить роковую черту. В предсмертном послании к Георгию Марина Ивановна писала: «Мурлыга! Прости меня, но дольше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Я люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але – если увидишь, что любила их до последней минуты, и объясни, что попала в тупик». До по? следней минуты она думала о сыне, в письме просила позаботиться о нем Н. Н. Асеева («со мною он пропадет»).
Хоронили Марину Цветаеву 2 сентября 1941 года. Никто из тех людей, которые провожали ее в тот день в последний путь, не запомнил не только места погребения, но даже и того, в какой стороне кладбища находится могила.
Н. Н. Асеев принял в Чистополе Георгия, но не захотел оставить его в своей семье, поэтому добился для него разрешения на выезд в Москву, к Елизавете Яковлевне Эфрон. В письме к тете Георгий, или Мур, как называла его Марина Ивановна, писал: «Я думаю, что до вас дошла весть о самоубийстве М. И., последовавшем 31-го числа в Елабуге. Причина самоубийства – очень тяжелое нервное состояние, безвыходность положения – невозможность работать по специальности; кроме того, М. И. очень тяжело переносила условия жизни в Елабуге – грязь, уродство, глупость. 31-го числа она повесилась. Она многократно мне говорила о своем намерении покончить с собой, как о лучшем решении, которое она смогла бы принять. Я ее вполне понимаю и оправдываю. Действительно, как она пишет мне в последнем письме: „дальше было бы хуже“. Дальше для нее был бы суррогат жизни, „влачение своего существования“».
В 1960 году, когда Анастасия Ивановна Цветаева и Софья Исааковна Каган приехали в Елабугу, им с трудом удалось отыскать место захоронения Марины Цветаевой. Кладбищенский сторож рассказала женщинам о том, что безымянные могилы на кладбище располагались строго по годам. Могил 1941 года было немного и находились они в правой стороне кладбища, у самой стены. Здесь, у раздвоенного дерева, А. И. Цветаева и С. И. Каган поставили тогда металлический крест, который нашли у кладбищенской стены. На этом кресте они поместили надпись: «В этой стороне кладбища похоронена Марина Ивановна Цветаева. Род. 26 сент. ст. ст. 1892 в Москве, умерла 31 августа нов. ст. 1941 в Елабуге». Позднее вместо креста было установлено каменное надгробие, на котором уже не было слов: «В этой стороне кладбища…»
Спустя десятилетия, когда имя Марины Ивановны Цветаевой зазвучало с новой силой и приобрело мировую известность, нашлись свидетели, присутствовавшие на похоронах поэтессы, и начались бесконечные споры о местонахождении ее могилы.
В школьные годы у Акутагавы проявились большие способности ко всем предметам, но наибольший интерес вызывала литература. Поэтому, закончив школу в 1913 году, он поступил в университет на отделение английской литературы (в Токио). С этим периодом связаны его первые собственные публикации: рассказы «Маска хёттоко» и «Ворота Расёмон» были напечатаны в журнале «Тэйкоку бунгаку». Акутагава Рюноскэ вошел в университетскую литературную элиту.
Произведения молодого писателя охотно принимались в печать, однако он счел своим долгом посетить дом Нацумэ Сосэки, писателя, которого считал своим учителем, и получить его одобрение.
Нацумэ Сосэки был одним из первых писателей, который смог соединить европейскую и японскую художественные традиции, работая в реалистическом жанре. Как и его предшественник, Акутагава был писателем-реалистом. Наибольшее внимание в своих произведениях он уделял внутреннему миру человека. Литературное творчество стало для него смыслом всей жизни. В одном из своих произведений Акутагава заявил: «Человеческая жизнь не стоит и одной строки Бодлера».
Широкую известность ему принесли рассказы о парадоксах человеческой души: «Ворота Расёмон», «Нос», «Бататовая каша». В 1918 году в газете «Осака майнити» был напечатан рассказ «Муки ада», в котором писатель предсказал свою судьбу.
Заняв почетное место в японской литературе, Акутагава ни на день не прерывал своего творчества: одно за одним из-под его пера выходили новые произведения, выпускались новые сборники. В определенные дни он встречался с начинающими литераторами, читал лекции в разных городах Японии. Совершил путешествие в Корею и Китай. Увлеченно собирал антиквариат.
До конца жизни Акутагава Рюноскэ оставался самым любимым и популярным писателем в Японии. Книги его раскупались вскоре после выхода. Но постепенно накапливалась душевная усталость, появились первые признаки нервного истощения.
В этих строках поэтесса метко и лаконично сформулировала жизненную позицию и основные черты своей творческой индивидуальности, которым она оставалась верна на протяжении всей своей жизни. Именно из-за отсутствия «острых чувств» и «нужных мыслей» многие не понимали и не принимали ее творчество.
Улыбнись в мое окно,
Иль к шутам меня причисли,
Не изменишь все равно!
„Острых чувств“ и „нужных мыслей“
Мне от Бога не дано.
Нужно петь, что все темно,
Что над миром сны нависли…
– Так теперь заведено, —
Этих чувств и этих мыслей
Мне от Бога не дано!
Тем не менее стихи Цветаевой привлекали читателей оригинальностью и творческой самобытностью. Уже в те годы начали проявляться присущие Марине Ивановне черты характера: своеволие, неуступчивость, строптивость, дерзость и постоянное стремление быть против всех. Поэтесса так и не примкнула ни к одному из литературных течений. Забегая вперед, приведем строки из письма Марины Цветаевой к Р. Н. Ломоносовой от 11 марта 1931 года, подтверждающие эти слова: «…Меня всю жизнь укоряют в безыдейности, а советская критика даже в беспочвенности. Первый укор принимаю: ибо у меня взамен мировоззрения – ощущение. Беспочвенность? Если иметь в виду землю, почву, родину – на это отвечают мои книги. Если же класс, и, если хотите, даже пол – да, не принадлежу ни к какому классу, ни к какой партии, ни к какой литературной группе никогда. Помню даже афишу такую на заборах Москвы 1920 года. Вечер всех поэтов. Акмеисты – такие-то, нео-акмеисты – такие-то, имажинисты – такие-то, исты – исты – исты – и в самом конце, под пустотой: -и– Марина Цветаева (вроде как – голая!). Так было, так будет…»
Осенью 1911 года состоялось первое публичное выступление Марины Ивановны в обществе «Свободная эстетика». Произошло это знаменательное в ее жизни событие в литературно-художественном кружке в доме Вострякова, на Малой Дмитровке. Марина читала стихи со своей сестрой Анастасией. Реакция публики была неожиданной. По «высокому тону» литературного собрания там запрещалось аплодировать кому бы то ни было. Однако, как только Марина и Анастасия произнесли последнее слово, вдруг, вопреки всем запретам, грянули аплодисменты. Анастасия Ивановна вспоминала по этому поводу: «Мы стояли, смущенные (неумело кланяясь?) – откланиваясь, уходя, спеша уйти, а нам вслед неистово аплодировали… Выходили ли мы вновь? „Триумф“, – говорили нам потом. Это был первый вечер Марининой начинавшейся известности».
В декабре того же года проходил Всероссийский конкурс на лучшее стихотворение на строки Пушкина. Стихи высылались анонимно, в двух конвертах. На верхнем не было фамилии автора, вместо него был написан девиз. По этим девизам и распределялись призы. Стихи Марины Цветаевой получили первый приз. Но когда В. Я. Брюсов, возглавлявший жюри, распечатал второй конверт и прочитал фамилию автора, он неожиданно провозгласил: «Первый приз не получил никто, а первый из вторых призов получила Марина Цветаева». Поскольку подобное заявление сочли несколько нелогичным, Марина Ивановна все же получила золотую медаль – «круглую, как маленькое солнце, с изображением черного крылатого коня – Пегаса», которую она «долго носила брелоком на браслете, на тоненькой золотой цепочке».
В 1912 году Марина Ивановна вышла замуж за Сергея Эфрона, ставшего для нее верным спутником жизни и самым близким другом. В том же году была издана вторая книга стихов Цветаевой «Волшебный фонарь» и родилась дочь Ариадна.
В феврале 1913 года вышел третий сборник «Из двух книг». В следующем году поэтесса поселилась в доме № 6 в Борисоглебском переулке (с 12 сентября 1992 года – Дом-музей М. И. Цветаевой), в котором жила с семьей на протяжении 8 лет. В этом втором после дома в Трехпрудном переулке «волшебном» доме родились сборники «Версты» (первый и второй), «Лебединый стан», «Стихи к Блоку», «Ремесло», поэмы «Царь-девица», «На красном коне», «Переулочки», 6 пьес цикла «Романтики», дневниковая проза («Октябрь в вагоне», «Мои службы», «Из дневника», «Чердачное» и др.), ярко рисующая быт послереволюционной Москвы, и многие другие произведения.
Осенью-зимой 1914 года Марина Ивановна написала ряд восторженных стихотворений, посвященных поэтессе Софье Парнок, с которой на протяжении нескольких лет ее связывала крепкая дружба. Их скандальная связь вызывала в обществе множество толков. Поначалу поэтессы скрывались от любопытных глаз в монастырской гостинице Ростова, где встречали Рождество, затем стали вместе появляться в обществе. Весной и летом 1915 года Марина Цветаева и Софья Парнок побывали в Коктебеле и Малороссии, а в декабре совершили поездку в Петроград, где встретили Новый год и вместе выступили в Политехническом музее. Однако вскоре Софья Парнок оставила подругу, отправившись на поиски новых приключений. Цветаева глубоко переживала это предательство, о котором со скорбью вспоминала до конца своих дней.
Сергей Эфрон обычно спокойно относился ко всем увлечениям супруги, считая, что подобные вспышки страсти необходимы ей для полноценного творчества и что благодаря им она обретает поэтическое вдохновение. Однако связь с Софьей Парнок все же внесла некоторый разлад в отношения супругов.
Будучи натурой романтической, Марина Ивановна обладала не только необычным поэтическим даром, но и редкой способностью любить человеческую душу независимо от того, существу какого пола она принадлежала. «Раз я люблю душу человека, – говорила Цветаева, – я люблю и тело. Раз я люблю слово человека, я люблю и губы».
В 1915 году Сергей Эфрон ушел на фронт, вступив в Белую гвардию, в рядах которой воевал вплоть до окончания военных действий. С мужем Марине Цветаевой случайно довелось увидеться в 1917 году в Москве, после чего его следы снова затерялись на фронтах войны. В последний раз перед четырехлетней разлукой они встретились в январе 1918 года.
Период стремительного творческого роста поэтессы пришелся на суровые годы Первой мировой войны, революции и Гражданской войны. Она жила в Москве, много писала, однако ее стихи почти не публиковались. Мифологически-декадентская направленность ее лирики была чужда рабоче-крестьянским идеалам.
Цветаева не приняла революцию, считая ее восстанием «сатанинских сил», непоправимой катастрофой для родной страны, которую она любила всем сердцем. Недаром именно к этому времени относятся написанные ею трагические стихи о конце, гибели, муках. Марина Ивановна с уважением относилась к Маяковскому, Блоку, Есенину и другим известным поэтам, которые прославляли новую власть, но вторить им она не могла, да и не испытывала в этом потребности, поэтому по-прежнему держалась в литературном мире особняком.
Революция 1917 года внесла резкие изменения в жизнь Цветаевой. Один из самых благополучных периодов сменился годами нужды и отчаяния. Не обошли ее стороной и несчастья. В ноябре 1919 года Марина Ивановна, уставшая от голода и нужды, отправила своих дочерей (в апреле 1917 года у нее родился еще один ребенок) в Кунцевский приют. Однако в феврале там умерла младшая дочь Ирина, а тяжелобольную Ариадну Цветаева забрала домой. От мужа не было никаких вестей, так что Марина Ивановна не знала, жив ли он еще или погиб.
В эти годы Цветаева была завсегдатаем расположенного в Кривоарбатском переулке дома Жуковских-Герцыков, который А. Н. Толстой назвал «обормотником». Там собиралась творческая интеллигенция Москвы – поэты, художники, артисты. Часто бывала Марина Ивановна в доме профессора А. А. Грушка, где проживала семья композитора А. Н. Скрябина, а также на квартире К. Д. Бальмонта. Несмотря на тяжелые условия, в которых она оказалась с дочерью, поэтесса находила в себе силы не только жить, но и творить. 2 мая 1919 года Марина Цветаева выступила с чтением своих стихов на «Празднике труда», проходившем во Дворце искусств на Поварской улице, 6 июля там же прочла пьесу «Фортуна», 11 декабря 1920 года принимала участие в «Вечере поэтесс», состоявшемся в Политехническом музее.
Находила Цветаева силы и на новые романтические увлечения. После разрыва с Софьей Парнок у нее был роман с Мандельштамом. В разное время внимание поэтессы привлекали актер Ю. А. Завадский, Б. Л. Пастернак и князь С. М. Волконский. В письме к А. Бахраху Цветаева писала, что «любила 60-летнего князя Волконского, не выносившего женщин. Всей безответностью, всей беззаветностью любила и, наконец, добыла его – в вечное владение! Одолела упорством любви. (Женщин любить не научился, но научился любить любовь.)».
Были среди увлечений Цветаевой и женщины. Так, в 1918 го? ду Марина Цветаева познакомилась с актрисой Софьей Голлидэй, женой русского эмигранта, ставшей прототипом героини ее пьес, с которой у поэтессы завязался кратковременный роман. Известно также, что Цветаева была влюблена в художницу Наталью Гончарову. Не случайно в ее стихотворениях нередко появлялись строки, исполненные любви к женщине. Цветаева обычно увлекалась людьми неординарными, сраженная их красотой или талантом. Часто поэтесса любила, не имея ни малейшей надежды на взаимность.
В июле 1921 года Марина Ивановна узнала наконец о том, что ее муж жив и находится в Константинополе, откуда собирается отправиться в Чехию. Поэтесса приняла решение восстановить семью и начала готовиться к отъезду за границу.
В конце 1921 года, накануне отъезда и после 8?летнего перерыва, частное издательство «Костры» выпустило небольшую книгу Цветаевой под названием «Версты», в которую вошло 35 ее стихотворений, написанных с января 1917 по декабрь 1920 года. С января по май 1922 года Марина Ивановна писала прощальные стихи. Расставанию с Москвой она посвятила поэму «Переулочки».
Разрешение на выезд из России и все необходимые документы Цветаева получила в мае 1922 года. 15 мая она с дочерью Ариадной приехала в Берлин, где к тому времени были изданы две книги ее стихотворений – «Разлука» и «Стихи Блоку». Вырученные деньги пошли на оплату дороги.
Спустя месяц за женой и дочерью приехал Сергей Эфрон, учившийся в то время в Пражском университете. Три года семья провела в предместьях Праги, поскольку жизнь в городе была для русских эмигрантов слишком дорогим удовольствием. Сергей Эфрон тщетно пытался заработать деньги, чтобы как-то прокормить семью: работал на киностудии, был редактором журнала, пробовал свои силы на литературном поприще. Однако все эти попытки оказались безрезультатными. К тому же реализовать себя Эфрону мешало его подорванное здоровье. Он был болен туберкулезом, так что Марине Ивановне нередко приходилось оплачивать его лечение в больнице.
Удивительно, что, невзирая на нищету, бесконечную нужду и постоянные проблемы, которые ей приходилось решать, Цветаева продолжала беззаветно отдаваться любимому ремеслу, много и напряженно работала. В 1923 году в берлинском издательстве «Геликон» вышла ее книга «Ремесло», которая получила высокую оценку критиков. В 1924 году в Праге поэтесса написала «Поэму Горы» и «Поэму Конца». В 1926 году поэтесса дописала поэму «Крысолов», работала над поэмами «С моря», «Поэма Лестницы», «Поэма Воздуха» и др.
Пришло и новое, может быть самое сильное из всех, что были в жизни поэтессы, увлечений. На этот раз ее избранником стал близкий друг Сергея Эфрона – К. Б. Радзевич. В противовес не приспособленному к жизни и безвольному Сергею Радзевич ни в чем не нуждался и занимал завидное положение в обществе. Роман продолжался около двух лет. Однако Марина Ивановна так и не решилась на разрыв с мужем, хотя нередко говорила, что «женитьба и любовь разрушительны для личности». В эти годы у Цветаевой родился сын Георгий.
К семейным и бытовым неурядицам вскоре прибавились и творческие проблемы. Поначалу русская эмиграция заинтересовалась творчеством поэтессы. Однако и здесь, так же как и в России, ей суждено было остаться непонятой. Независимость, бескомпромиссность, одержимость поэзией, своей собственной, нетрадиционной, не вписывающейся в рамки ни одного из существовавших в то время поэтических направлений, снова обрекли поэтессу на полное одиночество. И здесь, вдали от России, Марина Цветаева также оказалась чужой. По словам поэтессы, ей было «некому прочесть, некого спросить, не с кем порадоваться», «одна всю жизнь, без книг, без читателей, без друзей». Утешения не было даже в любви. Все складывалось не так, как хотелось бы.
Последний прижизненный сборник поэтессы «После России» был опубликован в Париже в 1928 году. Он включал стихотворения, написанные в 1922–1925 годах. Однако большая часть созданного за границей так и не была опубликована. В письме А. А. Тесковой Цветаева с горечью отмечала: «Была бы я в России, все было бы иначе, но – России (звука) нет, есть буквы: СССР, – не могу же я ехать в глухое, без гласных, в свистящую гущу. Не шучу, от одной мысли душно. Кроме того, меня в Россию не пустят: буквы не раздвинутся. В России я поэт без книг, здесь – поэт без читателей. То, что я делаю, никому не нужно».
Еще более осложнилось положение Марины Ивановны после того, как Сергей Эфрон, изменив своим прежним убеждениям, стал сотрудником НКВД. Он принимал участие в вербовке, в слежке за сыном Льва Троцкого, организации убийства Игнатия Рейсса, советского работника НКВД, в результате чего вынужден был скрываться. Марина Ивановна Цветаева вместе с сыном Георгием провожали мужа, бежавшего от преследования полиции. Ю. М. Каган в книге «Марина Цветаева в Москве. Путь к гибели» писал: «Парижские эмигранты сторонились ее. Публиковаться в эмигрантских изданиях стало невозможно. Средств к существованию почти не было. Какие-то деньги она получала от советских властей за работу мужа и начала готовиться к вынужденному отъезду, считая невозможным разрыв с мужем и предчувствуя неминуемые беды. Разбирала рукописи, письма, бумаги – вновь проживала свою жизнь».
В начале 1930-х годов Цветаева приняла окончательное решение о возвращении на родину. Но душу ее переполняли противоречивые чувства. «Моя неудача в эмиграции, – писала она, – в том, что я не эмигрант, что я по духу, т. е. по воздуху и по размаху – там, туда, оттуда…» Тогда же она замечала в письме А. А. Тесковой: «Все меня выталкивает в Россию, в которую я ехать не могу. Здесь я не нужна. Там я невозможна».
Сначала в СССР уехали муж и дочь, а в 1939 году, восстановив наконец свое советское гражданство, и Марина Ивановна с 14-летним сыном. Возможно, она никогда не отважилась бы на это, если бы знала, что ее сестра Анастасия в 1937 году была арестована.
Вопреки ожиданиям поэтессы Россия встретила ее отнюдь не как «желанного и жданного гостя», на что искренне надеялась Марина Ивановна. В СССР ее стихов практически никто уже не помнил. Лишь в 60-м томе Большой советской энциклопедии, изданной в 1934 году, ей было посвящено несколько сухих строчек: «Представительница деклассированной богемы, Цветаева культивирует романтические темы любви, преданности, героизма и, особенно, тему поэта как существа, стоящего неизмеримо выше остальных людей».
Семья Цветаевых поселилась на даче НКВД в подмосковном Болшеве (в начале 1990-х годов в том доме, где они жили, был создан Музей М. И. Цветаевой в Болшеве). Поэтесса приехала в Москву 18 июня, а 27 августа была арестована ее дочь Ариадна, за ней, 10 октября, последовал и Сергей Яковлевич Эфрон.
Марина Ивановна с сыном перебрались в Мерзляковский переулок, к сестре мужа – Елизавете Яковлевне Эфрон, а затем жили в Голицыне. Теперь поэтесса одна должна была содержать не только себя, но и сына, а также зарабатывать на то, чтобы носить передачи в тюрьму, готовить посылки. Осенью 1940 года Цветаева обратилась в Гослитиздат, для которого подготовила сборник своих стихотворений. Однако из-за разгромной рецензии К. Л. Зелинского, который назвал ее книгу «душной, больной» и формалистической, сборник издавать отказались. Да она и сама не особенно верила в то, что ее книга дойдет до читателя. После того как Цветаевой предложили подготовить сборник стихов, она писала: «Вот, составляю книгу, проверяю, плачу деньги за перепечатку, опять правлю и – почти уверена, что не возьмут, диву далась бы, если бы взяли. Ну – я свое сделала, проявила полную добрую волю (послушалась)». Отзывом на рецензию были строки: «Человек, смогший аттестовать такие стихи как формализм, – просто бессовестный. Я это говорю – из будущего. МЦ».
Осознавая ненужность своего творчества (31 августа 1940 го? да Цветаева сообщала поэтессе В. А. Меркурьевой: «Москва меня не вмещает, она меня вышвыривает…»), в последние годы своей жизни Марина Цветаева почти не писала собственных стихов. Она занималась главным образом переводами, а также читала друзьям и знакомым произведения, написанные ею в годы эмиграции: в доме литературоведа Е. Б. Тагера – поэму «Молодец», у критика А. К. Тарасенкова и его жены М. И. Белкиной – «Поэму конца». Последнее чтение состоялось в доме переводчика Н. Г. Яковлевой 21 июня 1941 года.
Единственным произведением Марины Цветаевой, изданным в Москве после ее возвращения из эмиграции, стало стихотворение, написанное поэтессой в июне 1920 года. Оно было опубликовано в третьем номере журнала «Тридцать дней» за 1941 год. Сохранился автограф Цветаевой – сокращенная запись этого стихотворения. При сравнении этой записи с текстом, опубликованным много лет спустя, в 1965 году и позднее, оказалось, что в журнальном варианте отсутствует одна строфа:
Лишь по одной ей известной причине Марина Ивановна оставила эти строки в глубинах души, вероятно уже тогда с горечью ощущая бессмысленность своей жизни, тем более что мысли о самоубийстве к ней приходили и раньше. Так, в 1940 году Цветаева записала: «Я уже год примеряю смерть. Но пока я нужна», и она продолжала жить ради единственного сына.
Все ведано – не прекословь!
Вновь зрячая – уж не любовница!
Где отступается Любовь,
Там подступает Смерть-садовница.
Началась война. Марина Ивановна пребывала в полной растерянности, не зная, что ей делать. Она очень боялась за Георгия, который «стремился тушить на крыше зажигательные бомбы». Ю. М. Каган по этому поводу пишет: «Металась, не знала, на что решиться: эвакуироваться или нет. Боялась за сына, боялась ехать без друзей. Просила Н. Г. Яковлеву взять ее с Муром (так она называла Георгия) в Томск, куда Яковлева уезжала с институтом, в котором работала ее дочь. Просила едва знакомую Лидию Моисеевну Поляк – литературоведа, друга Е. Б. Тагера – взять ее с собой в Йошкар-Олу домработницей, советовалась с оставшимися в Москве друзьями дочери…» Наконец было принято решение ехать в Елабугу.
На вокзале Марину Ивановну с сыном провожали Борис Пастернак и поэт Виктор Боков, которого Пастернак недавно с ней познакомил. Накануне отъезда у Бокова с Цветаевой состоялся разговор, о котором поэт рассказал в написанном впоследствии «Собеседнике рощ»: «…Марина сочувственно за? улыбалась:
– Вы поэт?
– Собираюсь быть поэтом.
И тут впервые на близком расстоянии я увидел глаза Марины. Невероятное страдание отражалось в них.
– Знаете, Марина Ивановна, – заговорил я с ней, – я на Вас гадал.
– Как же Вы гадали?
– По книге эмблем и символов Петра Великого.
– Вы знаете эту книгу? – с удивлением спросила она.
– Очень хорошо знаю! Я по ней на писателей загадываю.
– И что мне вышло? – в упор спросила Марина.
Как было ответить, если по гадательной древней книге вышел рисунок гроба и надпись: „Не ко времени и не ко двору“.
– Все поняла! – сказала Марина. – Я другого и не жду!..»
В Елабугу Марина Цветаева с сыном прибыли 21 августа 1941 года. Через 10 дней поэтессы не стало. Приехавшей в Елабугу Анастасии Ивановне владельцы дома, где остановилась ее сестра, рассказали следующее. Хозяйка дома ушла на субботник, с ней вместо матери отправился и Георгий. Хозяин собрался на рыбалку.
«Когда первой в дом вернулась хозяйка, – пишет Анастасия Ивановна в воспоминаниях, – дверь сеней была заперта, хоть не на щеколду. Ее удалось открыть – она изнутри была густо замотана веревкой. Войдя, она увидела Марину. Она висела невысоко над полом, на гвозде, вбитом вбок в поперечную потолочную балку, на тонком крепком шнурке… Когда сын пришел домой, его не пустили. Он спросил – почему? Узнав о самоубийстве матери, он не захотел войти в дом – и ушел».
Возможно, именно утрата взаимопонимания с сыном, который стремился вернуться в Москву, из-за чего у Марины Ивановны с ним постоянно вспыхивали ссоры, стала решающим толчком, заставившим ее переступить роковую черту. В предсмертном послании к Георгию Марина Ивановна писала: «Мурлыга! Прости меня, но дольше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Я люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але – если увидишь, что любила их до последней минуты, и объясни, что попала в тупик». До по? следней минуты она думала о сыне, в письме просила позаботиться о нем Н. Н. Асеева («со мною он пропадет»).
Хоронили Марину Цветаеву 2 сентября 1941 года. Никто из тех людей, которые провожали ее в тот день в последний путь, не запомнил не только места погребения, но даже и того, в какой стороне кладбища находится могила.
Н. Н. Асеев принял в Чистополе Георгия, но не захотел оставить его в своей семье, поэтому добился для него разрешения на выезд в Москву, к Елизавете Яковлевне Эфрон. В письме к тете Георгий, или Мур, как называла его Марина Ивановна, писал: «Я думаю, что до вас дошла весть о самоубийстве М. И., последовавшем 31-го числа в Елабуге. Причина самоубийства – очень тяжелое нервное состояние, безвыходность положения – невозможность работать по специальности; кроме того, М. И. очень тяжело переносила условия жизни в Елабуге – грязь, уродство, глупость. 31-го числа она повесилась. Она многократно мне говорила о своем намерении покончить с собой, как о лучшем решении, которое она смогла бы принять. Я ее вполне понимаю и оправдываю. Действительно, как она пишет мне в последнем письме: „дальше было бы хуже“. Дальше для нее был бы суррогат жизни, „влачение своего существования“».
В 1960 году, когда Анастасия Ивановна Цветаева и Софья Исааковна Каган приехали в Елабугу, им с трудом удалось отыскать место захоронения Марины Цветаевой. Кладбищенский сторож рассказала женщинам о том, что безымянные могилы на кладбище располагались строго по годам. Могил 1941 года было немного и находились они в правой стороне кладбища, у самой стены. Здесь, у раздвоенного дерева, А. И. Цветаева и С. И. Каган поставили тогда металлический крест, который нашли у кладбищенской стены. На этом кресте они поместили надпись: «В этой стороне кладбища похоронена Марина Ивановна Цветаева. Род. 26 сент. ст. ст. 1892 в Москве, умерла 31 августа нов. ст. 1941 в Елабуге». Позднее вместо креста было установлено каменное надгробие, на котором уже не было слов: «В этой стороне кладбища…»
Спустя десятилетия, когда имя Марины Ивановны Цветаевой зазвучало с новой силой и приобрело мировую известность, нашлись свидетели, присутствовавшие на похоронах поэтессы, и начались бесконечные споры о местонахождении ее могилы.
«Жить в таком душевном состоянии – невыразимая мука!»
Акутагава Рюноскэ
Акутагава Рюноскэ родился 1 марта 1892 года в городе Токио. Его мать лишилась рассудка, когда сыну было меньше года. Мальчика взял на воспитание старший брат матери Акутагава Митиаки, у которого не было детей, и дал ему свою фамилию.В школьные годы у Акутагавы проявились большие способности ко всем предметам, но наибольший интерес вызывала литература. Поэтому, закончив школу в 1913 году, он поступил в университет на отделение английской литературы (в Токио). С этим периодом связаны его первые собственные публикации: рассказы «Маска хёттоко» и «Ворота Расёмон» были напечатаны в журнале «Тэйкоку бунгаку». Акутагава Рюноскэ вошел в университетскую литературную элиту.
Произведения молодого писателя охотно принимались в печать, однако он счел своим долгом посетить дом Нацумэ Сосэки, писателя, которого считал своим учителем, и получить его одобрение.
Нацумэ Сосэки был одним из первых писателей, который смог соединить европейскую и японскую художественные традиции, работая в реалистическом жанре. Как и его предшественник, Акутагава был писателем-реалистом. Наибольшее внимание в своих произведениях он уделял внутреннему миру человека. Литературное творчество стало для него смыслом всей жизни. В одном из своих произведений Акутагава заявил: «Человеческая жизнь не стоит и одной строки Бодлера».
Широкую известность ему принесли рассказы о парадоксах человеческой души: «Ворота Расёмон», «Нос», «Бататовая каша». В 1918 году в газете «Осака майнити» был напечатан рассказ «Муки ада», в котором писатель предсказал свою судьбу.
Заняв почетное место в японской литературе, Акутагава ни на день не прерывал своего творчества: одно за одним из-под его пера выходили новые произведения, выпускались новые сборники. В определенные дни он встречался с начинающими литераторами, читал лекции в разных городах Японии. Совершил путешествие в Корею и Китай. Увлеченно собирал антиквариат.
До конца жизни Акутагава Рюноскэ оставался самым любимым и популярным писателем в Японии. Книги его раскупались вскоре после выхода. Но постепенно накапливалась душевная усталость, появились первые признаки нервного истощения.