Остапенко Юлия Владимировна. Жажда снящих (Сборник)

   – Давай только созвездия не будем угадывать, ладно? – попросила Этне и рассмеялась – хрипло, ломко. Дарт сжал её крепче, и смех оборвался.
   – Этне, а мужчина у тебя есть? – вполголоса спросил он, разглядывая небо.
   – Дурак, – тихо пробормотала она и зарылась лицом в его мятую, провонявшую путом куртку, всей грудью вдыхая запах страха. Такой знакомый им обоим...
   – Ну сыграй мне, – вдруг тихо взмолилась она. – Сыграй, пожалуйста!
   – Отстань, – с внезапной досадой ответил он, убирая руку с её шеи.
   – Ну пожалуйста! – настойчиво повторила она. – Ну пожалуйста, разве тебе так трудно? Пожалуйста!
   – Ты ненормальная, – бросил он, отстраняясь от неё и поворачиваясь на бок. – До рассвета ещё часа полтора, дай отдохнуть хоть немного. Достала ты меня...
   – Ну пожалуйста, – еле слышно повторила она, но он уже спал.

* * *

   Дарт проснулся поздно – солнце уже было почти в зените. Этне, похоже, встала давно: в нескольких шагах от места их импровизированного ночлега дымился костёр, рядом на сложенных листках папоротника лежала поджаренная тушка болотной крысы. Дарт вспомнил о свой котомке, брошенной там, где их настиг Зверь, и мысленно выругавшись, сел.
   Этне сидела в стороне, спиной к нему, и, держа в руках, рассматривала его лютню.
   – Какого хрена! – закричал он. Она обернулась, вздрогнув всем телом и едва не выронив инструмент. Дарт подскочил к ней, вырвал лютню из её пальцев.
   – Я разве разрешал тебе её брать?! – почти с ненавистью выкрикнул он.
   – Извини, – изумлённо пробормотала Этне. – Я просто...
   – Не смей к ней прикасаться, ясно тебе?! Никогда!
   – Да, да, извини, я только хотела...
   – Да наплевать мне, что ты хотела! – закричал он. – Откуда ты вообще взялась на мою голову?!
   Он порывисто развернулся, подошёл к костру, сел, судорожно стискивая гриф дрожащими руками. Этне подошла сзади, коснулась его плеча.
   – Ну не злись ты так, – тихо сказала она. – Не злись. Я же... не знала.
   – Убить бы тебя, а? – зло бросил он. – Как насчёт такого поворота событий? Ты же уверена, что я это сделаю. Самое время.
   Этне помолчала, села рядом, кивнула на овальную деку.
   – У неё отверстие заклеено, – произнесла он. – Потому ты и не играешь на ней, да?
   Дарт стиснул зубы, тщательно осматривая матерчатую заплату, наклеенную на дерево. Этне несмело протянула руку, коснулась пальцами грифа. Дарт мгновенно перехватил её запястье, сжал так, что она беззвучно вскрикнула от боли, встряхнул, взглянул в глаза – холодно, зло.
   – Не смей, – тихо сказал он. Этне вздохнула, отвернулась. Дарт выпустил её руку, и она немедленно отодвинулась.
   – Там песок какой-то, – еле слышно сказала она. – Песчинки видны, если наклонить... И тяжёлая очень...
   Дарт старательно делал вид, что не слышит, хотя внутри у него всё похолодело.
   Этне повернулась к нему, заправила за ухо прядь волос, сглотнула.
   – Песок таким тяжёлым не бывает, – с трудом проговорила она. – Разве что золотой.
   Дарт встал, сам не зная, зачем. Ему хотелось уйти, убежать от неё за тридевять земель, но почему-то он не мог этого сделать.
   – Ты... ты беглый каторжник, да? – одними губами сказала она.
   – Нет! – резко ответил он. – Ты ничего обо мне не знаешь!
   – У тебя лютня набита золотым песком! – вдруг тоже вскочив, закричала она. – И прячешь ты его так, словно украл! А песок у нас добывают только в горных реках! В этих... в этих горах! – она осеклась, села, спрятала лицо в ладонях.
   – Слушай, ну я же тебя ни о чём не спрашиваю, верно? – почти с отчаянием ответил Дарт. – Что это за Зверь, которому я сам чуть душу не отдал, и всё остальное! Ну так и ты помолчи!
   Этне какое-то время сидела молча, потом подняла совершенно спокойное лицо, и по её глазам Дарт уже знал, что она скажет.
   – Прав был тот маг, – с лёгкой усмешкой проговорила она. – Теперь ты меня убьёшь.
   Несколько мгновений Дарт неотрывно смотрел на неё.
   – Да пошла ты, – наконец бросил он и, закинув лютню за плечо, зашагал прочь.
   Но потом вернулся. И знал, что вернётся, когда уходил.
 
   Они шли через лес несколько дней, стараясь по-прежнему держаться гор. Почва становилась всё более мягкой и вязкой, деревья сменялись кустарниками, а те, что ещё высились время от времени на сырой, чавкающей под ногами земле, были то чёрными, а то и вовсе белыми, с пологими сгнившими стволами.
   На пятый день они вышли к болотам.
   Похоже, болота эти тянулись на много миль – и вперёд, и в сторону от гор. Дарт подозревал, что человеческое жильё как раз за ними, но до него надо было ещё дойти. Этне сказала, что они, должно быть, с самого начала пошли не в ту сторону, прочь от тракта, с которого её согнал Зверь, но теперь уже ничего нельзя было поделать – не возвращаться же. Тем более что она всё равно не смогла бы показать, с какой стороны пришла.
   По болотам шли ещё два дня – медленно, мучительно, по колено в вязкой жиже. Одно хорошо – болотных крыс тут было полно, а ещё змеи, жабы, слизни. Этне визжала по меньшей мере раз в час в течение первого дня, потом привыкла, и теперь, если к её коже прилипала пиявка, просто сбрасывала её щелчком, даже не сбавляя шаг.
   А потом они – одновременно – почуяли запах гари. Душный, тошнотворный. Сначала он чувствовался, только когда ветер дул с запада, потом затянул отовсюду.
   – Болота горят, – сказал Дарт, и Этне преувеличенно спокойно кивнула.
   Они шли ещё несколько часов, прежде чем увидели дым. Он полз по болоту, лениво и неотвратимо, как хозяин, заявляющий права на собственность.
   – Там, наверное, торфяники, – предположил Дарт. – Если не пойдёт дождь, часть леса выгорит.
   – Что же нам делать? – всё так же спокойно спросила Этне.
   – В любом случае, дальше идти этим путём нельзя. В лес углубляться тоже – огонь может свернуть куда угодно, если поменяется ветер. Придётся подняться в горы.
   Этне молча кивнула, хотя Дарт ясно видел, до чего ей не нравится эта идея. Ему и самому она не нравилась, но выбора не было.
   Они свернули к серому хребту, видневшемуся над редкими деревьями, и ещё день добирались до него. К тому времени, когда они ступили на твердый каменистый грунт, вдалеке уже слышалось слабое потрескивание приближающегося пламени.
   – Смотри, – сказала Этне, когда они поднялись достаточно высоко, чтобы видеть часть леса.
   Дарт проследил, куда она указывала, и увидел густую пелену дыма, клубящегося над лесом.
   – Это он сделал, – сказала Этне.
   – Кто?
   – Зверь. Он поджёг болота, чтобы загнать нас в горы. По горам не побегаешь.
   – Давай найдём место для привала, – сказал Дарт. – Скоро темнеть начнёт.
 
   На ночь они расположились в сухой, довольно широкой расщелине, хорошо защищавшей от ветра. Привычно развели костёр, Этне притащила какого-то грызуна, похожего на крота. Дарт уже и не спрашивал, где она его раздобыла.
   – А что за послание ты несла? – спросил Дарт, сбросив обглоданные кости в огонь. Звезд из расщелины видно не было, и пламя оставалось единственным источником света.
   – Предсмертное, – ответила Этне. – Я оказалась на месте одной битвы...
   – Что за битва? – с интересом спросил Дарт. Он совершенно не знал, что происходило в мире последние два года.
   – Междоусобица в Гизборро. Один лорд был смертельно ранен. Он написал письмо своей возлюбленной и отдал его мне, сказал, что очень важно доставить его, пока он ещё жив. Оставалось ему три дня, не больше, так что я помчалась во весь опор. Он хорошим человеком был. Он рассчитывал на меня. А я не успела.
   – Но это ведь не твоя вина.
   – А чья же?
   Дарт помешал угли, молча кусая губы. Потом сказал:
   – Этне, я хочу тебе кое-что объяснить.
   – Ты не обязан, – тут же сказала она.
   – Но я хочу. Ты права, в лютне кое-что есть. И я действительно украл это. Но я не каторжник. И это не золото.
   – А что? – тихо спросила она.
   Он вздохнул.
   – Это один порошок... волшебный, из тех, что готовят колдуны.
   – Волшебный? – скептично переспросила Этне. – И для чего же он?
   Он помялся, потом ответил.
   – Чтобы летать.
   Этне посмотрела на него, как на сумасшедшего. Похоже, она была из тех людей, что верят в пророчества, привороты и порчу, но категорически отрицают более впечатляющие чудеса.
   – Да ну тебя, – наконец проговорила она.
   – Правда. Я сам не верил... раньше. Но теперь я знаю, что эти гады действительно способны делать всё, что угодно. Другое дело, как они этим пользуются.
   – Так почему же ты не улетишь отсюда?
   – В том-то и дело, – вздохнул Дарт. – Это просто порошок... В нём нет силы. И я не знаю, как ему её придать. Тот... тот, у кого я его взял, говорил, что подобные чудеса требуют огромной энергии. А когда я спросил, что способно её придать, он только усмехнулся.
   – Ну и поделом тебе, – беззлобно сказала Этне. – Ты же его украл. Это правильно, что ты теперь не можешь его использовать.
   – Ты ничего не знаешь! – с досадой бросил Дарт, снова начиная раздражаться.
   – Конечно, ведь ты ничего не говоришь! – парировала она.
   На этом разговор окончился.
   А ночью их снова настиг Зверь.
 
   Этне была права: в горах бежать некуда. Но они бежали, без оглядки, без единой мысли в голове. Дарт всё-таки обернулся, прежде чем ринуться вверх, в скалистую тьму. Он видел Зверя один только миг, и даже не его самого – только длинную плоскую тень на горном склоне, но этого ему хватило. К тому времени, когда они немного оторвались, его рубашка и даже куртка были насквозь мокрыми от пота, холодного, как вода в горном ручье. И он понял: «Этне права. Надобежать».
   И они бежали, взявшись за руки, бежали, что было сил. Горы дрожали, камни с грохотом катились по склонам. Этне дышала громко и хрипло, но когда Дарт попытался взять её на руки, сердито одёрнула его, бросив, что пойдёт сама. Она и шла, хотя Дарт знал, что каждый шаг даётся ей с такой болью, словно она идёт по раскалённым углям.
   Когда Зверь был уже совсем близко, когда Дарт уже слышал лёгкую поступь тьмы за спиной, перед ними мелькнул узкий зев пещеры, чернеющий среди светло-серых скал. Дарт толкнул Этне вперёд. Она с трудом пролезла в диагональную щель, он с ещё большим трудом протиснулся следом. Был жуткий миг, когда ему показалось, что он застрял, но это всего лишь кустарник зацепился за его куртку. Они ввалились в сырой землянистый полумрак, все в поту и грязи, с исцарапанными лицами и руками. А Зверь остался снаружи. Подошёл к расщелине, приник к ней пустым страшным лицом, в которое оба они боялись смотреть.
   И застыл.
   – О Боже, – всхлипнув, простонала Этне. – Боже, боже.
   Дарт думал, что у неё начнётся истерика. Он не ручался даже за себя, но обошлось. Поддерживая друг друга, они отошли подальше от приникшего к расщелине безмолвного лица, и только теперь заметили, что их укрытие было не пещерой, а коротким тоннелем, выходившем на другую сторону скалы. Второй его выход был гораздо шире. Дарт подошёл к краю, осторожно, стараясь не поскользнуться, выглянул наружу. Вернулся.
   – Ну что? – прошептала Этне.
   – Обрыв. Сверху и по сторонам тоже скалы. Пологие. Дна не видно. Подождём.
   – Подождём, – покорно согласилась она, и в этой покорности промелькнуло осознание того, в чём Дарт не смел признаться себе сам: выход отсюда только один – обратно. Туда, где в безмолвном ожидании стоял Зверь.
   И что-то подсказывало Дарту, что у этого существа поистине пропасть терпения.
 
   – Странно всё это, – сказал Дарт, глядя на птицу, метавшуюся посреди светло-голубого неба. Было утро третьего дня.
   В тоннеле не оказалось ни веток, ни хотя бы травы, чтобы развести огонь. Дарт сел к холодной неровной стене, оперевшись о неё спиной, Этне легла, положив голову ему на колени. А Зверь стоял у щели и смотрел на них.
   Они к этому уже почти привыкли.
   – На беду ты мне встретилась, Этне, – добавил он, проводя рукой по её слипшимся светлым волосам. Она тихо вздохнула, улыбнулась.
   – Нет, всё не закончится так просто. Ты – моя погибель. А не я – твоя.
   – Вот это и называется чёрной неблагодарностью, – попытался пошутить он. – Я загнал себя в эту ловушку вместе с тобой из чистой солидарности, а ты что-то о погибели болтаешь.
   – Убей меня, пожалуйста.
   Дарт даже не стал смеяться.
   – Всё равно немного осталось, – сказал он. – Если бы хоть вода была... А так...
   – Он не будет ждать, – прошептала Этне. – Когда он увидит, что я умираю, то найдёт способ проникнуть сюда. Он не позволит мне уйти так просто. И тогда мне... понадобится твоя помощь.
   – И не надейся, – твёрдо сказал он. – Видишь обрыв? Туда тебе и дорога. Я не стану убивать тебя.
   – Всё равно убьёшь, – почти беспечно заметила она. – А если и не убьёшь... то погубишь.
   Дарту сдавило горло. Он проглотил комок и деревянно проговорил:
   – Я никогда не обещал тебя защищать.
   – Я знаю, – сказала Этне и погладила его по щеке. Он едва не застонал.
   – Мне кажется, ты должна быть хороша в постели, – сказал он, уже не соображая, что говорит.
   – Не так уж и хороша, – вздохнула она.
   – Ты любишь кого-нибудь?
   Она помолчала, словно обдумывая вопрос. Потом сказала:
   – Нет. А ты?
   Он долго смотрел на её бледное, осунувшееся лицо, пытаясь понять, кажется ли оно ему всё ещё привлекательным, но так и не смог.
   – Наверное, люблю, – ответил он, а когда она подняла на него глаза, сказал: – У тебя сохранилось то письмо?..
   – Да.
   – Давай его почитаем.
   Этне вспыхнула, запротестовала, и Дарта рассмешило то, что даже в таких условиях она оставалась верна своему долгу. Он принялся упрашивать её, с картинной, нарочитой настойчивостью, почему-то страшно забавляясь ситуацией. Наконец она сдалась, сняла куртку, разодрала руками подкладку, достала маленький свиток, скреплённый красной печатью.
   – Давай ты. Я не могу, – сказала Этне, протягивая ему письмо.
   Дарт сломал печать, развернул письмо. Хотя на самом деле это была всего лишь записка, написанная неровным, дрожащим почерком.
   – Вслух читай, – чуть слышно попросила Этне.
   И он прочёл:
 
    «Я люблю тебя – пока ещё здесь. Я всё ещё здесь, ты это чувствуешь? Чувствуй, пожалуйста, дай мне руку. Дай. Я пока ещё могу дотянуться до тебя. Я чувствую, как ты читаешь это. Я дождусь, пока ты не прочтёшь. Я дождусь. Слышишь, родная моя? Я дождусь обязательно. Люблю тебя – здесь, но и там буду любить тоже. Так далеко отсюда, как это возможно. И ещё немного дальше».
 
   Дарт свернул письмо, неловко засунул за разорванную подкладку. Этне молчала, глядя в низкий потолок.
   – Он жив, – сказала она, и её голос прозвучал безмятежно.
   – Думаешь?..
   – Ну ты же видел, что он написал. Он дождётся, пока она не прочтёт это письмо. А она никогда его не прочтёт. Ты понимаешь, что мы сделали? Он будет жить вечно.
   Она повернулась к нему, и Дарт увидел в её глазах то, что меньше всего ожидал увидеть.
   Счастье.
   – Дарт, убей меня. Пожалуйста. Это такая хорошая минута... чтобы умереть.
   Дарт помолчал. Потом осторожно отстранился от Этне, неловко повернулся, взял лютню и стал отдирать заплату. Этне села, опершись руками о землянистый пол, и смотрела на него.
   А Зверь, стоявший по ту сторону скалы, наблюдал за ними.
   – Что ты делаешь?
   – Хочу попытаться вытащить нас отсюда.
   – Как? Там ведь обрыв.
   – Ты забыла, что у меня есть порошок.
   Она тихо засмеялась, опустив голову.
   – Да, твой чудесный порошок... Чудесный краденый порошок, который не хочет давать крылья вору.
   Ткань треснула. Этне осеклась.
   – В этих горах, – спокойно сказал Дарт, – очень далеко отсюда, есть крепость одного некроманта. Я был там... два года. Я не думал, что когда-нибудь сумею вырваться. Я много там вынес... много. А это... это... знаешь, я это заслужил. К тому же мне всегда так хотелось летать.
   Он перевернул лютню, подставил руку. Золотисто-зелёная крупа беззвучно посыпалась ему в ладонь.
   Зверь встал. И закричал.
   Горы снова ожили.
   Этне закрыла глаза.
   – Пора, – прошептала она. – Слышишь, пора. Давай...
   – Вот только сила, – проговорил Дарт, перебирая пальцами теплый порошок. – Силы в нём нет. Придать бы силы...
   – Дарт, ты меня слышишь? – перебила Этне, хватая его за плечо. – Он... он не хочет больше ждать. Он что-то почувствовал. Не заставляй меня прыгать вниз. Я... я не смогу... Ну хоть столкни меня, ради Бога!
   – Этне, дай мне письмо.
   – Ты слышишь меня?! – закричала она. – Зверь идёт сюда! Не отдавай меня ему! Ты —моя погибель! Не он!
   – Этне, дай письмо, – повторил Дарт. Она осеклась, потом кинулась к своей куртке. Зверь снова взревел и бросился на расщелину всем телом. С потолка посыпалась земля. Этне выхватила из-за подкладки распечатанное письмо.
   – На! – яростно крикнула она, швыряя пергамент Дарту в лицо. – Только скорее!
   Дарт встал, подошёл к обрыву. Перевернул лютню, вытряхнул весь порошок без остатка. Золотисто-зелёные крупинки зависли в воздухе легким облачком и стали тихо оседать вниз, в клубящуюся туманом бездну.
   Дарт бросил вперёд письмо, в котором была сила, в котором было много силы. Клочок пергамента завис посреди пустоты, покачиваясь на золотистых волнах, и Дарт с Этне увидели, как порошок меняет цвет, как светлеет, понемногу наполняясь ослепительным белым сиянием.
   Этне вцепилась в плечо Дарта, повисла на нём, ткнулась лицом, словно не желая видеть. А Дарт смотрел. Он думал о некроманте, который едва не убил его, о двух годах нескончаемого кошмара, о болотистой чащобе, сквозь которую продирался к свободе, о девушке из этой чащобы, странной девушке, за которой шло что-то, что она называла Зверем. И благодарил небеса за всё это.
   Позади них падали камни, стремительно увеличивалась щель. Зверь кричал. От страха. А перед ними висело, разрастаясь, белое сияние, наполненное силой.
   – Но ведь всё это тщетно... тщетно, – чуть слышно сказала Этне. – От судьбы ведь не убежишь...
   Дарт снова посмотрел на облако. Поискал в нём клочок пергамента. Не нашёл.
   – Я знаю, – сказал он. – Мы от неё улетим.

Смола

   Ах, знаю, знаю я, кого
   Повесить надо на сосне,
   Чтоб горца, друга моего,
   Вернуть горам, лесам и мне.

Р.Бернс

   Надрывный, почти яростный окрик будто плетью хлестнул по ушам.
   – Хельга! Ты ещё здесь?!
   – Что... – он стала оборачиваться, хотя сердце уже рванулось к горлу, почуяв, угадав.
   – Едут! Там!..
   Она едва успела уловить, куда махнула рука в тёмном рукаве, и уже летела туда, отшвырнув кувшин – гулкий плеск за спиной, стук глиняного дна о край колодца... Хельга стрелой промчалась через двор, сквозь ворота, подхватила подол на бегу, отчаянно вертя головой. Женщины со всего селения бежали к восточной окраине, спотыкаясь, распихивая друг друга локтями, ахая и вскрикивая с отчаянной, спирающей дыханье надеждой. Хельга рванулась вперёд, задрав юбку до самых колен, меся ногами вязкую землю. Один башмак слетел, но она даже не приостановилась – и достигла места одной из первых, хоть и поздно спохватилась. Рухнула животом на низкий плетень, впилась глазами в кайму леса, от которой мучительно медленно двигались с десяток человек.
   Хотя это они с расстояния люди в большинстве – вблизи-то всё не так. Вблизи только двое или трое из них... и пусть там будет мой Кристиан, боги, пусть, пусть, пожалуйста!
   Рябая мельничиха Эмма тяжело дышала рядом, повиснув на плетне всем телом. Хельга слышала, как она рыдает – тихо, задушенно. Она всегда прибегает первой, даром что толстая, как вол. Столько лет уже ждёт своего Георга... Пятнадцать? Или двадцать? Хельга не помнила, как его забрали, и помнить не хотела. И думать, что будет мчаться на восточную окраину вот так, задыхаясь на бегу и думая: только бы! только бы!! – ещё двадцать лет... тоже не хотела.
   Колонна приближалась медленно: тройка пеших брела шатко, всадники позади не подгоняли, будто желая ещё больше помучить женщин, столпившихся на границе селения. Будь их воля, они бы кинулись навстречу, чужаковским коням под копыта – да нельзя... Запрещено, бог весть почему: надо стоять за плетнём и дрожать, пока они не приблизятся достаточно, чтоб можно было разглядеть фигуры пеших мужчин, узнать знакомые черты... по походке уже не узнать никак – она всегда у них меняется. И если бы только она...
   Ингрид стояла у другого конца ограды. Хельга чувствовала её взгляд, хоть он и не был обращён на неё – просто смотрели они в одну сторону. И думали об одном и том же. И были родными в этом. Сейчас.
   – Там есть мой Морриг? – слабо вскрикивала подслеповатая Эрика, местная швея, хватая соседок за холодные руки. – Есть? Вы видите? Скажите! Есть?
   Моррига не было. И Кристиана тоже. Хельга поняла это и мгновенно словно гору с плеч уронила. Выпрямилась. И спокойно следила, как колонна подходит всё ближе и ближе. Хоггард-кузнец, Ульрих-кожемяка и сапожник Ларт – все трое уже почти старики. И пять чёрных силуэтов над ними – силуэтов, на которые никто не смотрел.
   Мужчины подошли к плетню вплотную, ступили в распахнутые настежь ворота – сдвоенный женский крик, рыдания, истерический смех, некрасивые звуки смачных поцелуев. И молчание. Двух десятков женщин – и седого Хоггарда, одиноко стоявшего в стороне от собратьев по возвращению и в растерянности оглядывавшего толпу.
   Женщины потоптались ещё немного, потом стали расходиться. Хельга подошла к Хоггарду. Тот поднял на неё выцветшие глаза в почерневших впадинах. Хрипло спросил:
   – Давно?
   – Года два уже, – ответила Хельга и, помолчав, добавила: – До самого последнего дня ходила. Мы думали, она и помрёт тут, у плетня...
   Кузнец молча кивнул. Замешкался, будто забыл, в какой стороне находится родной дом – да и мудрено ли, за восемь лет... Потом побрёл в глубь селения. Хельга смотрела ему вслед и думала: «А я дождусь тебя? Дождусь? Или ты вот так же немощным слепцом один побредёшь по дороге к дому, из которого тебя забрали три года назад... забрали у меня...»
   Она почувствовала на себе взгляд и подняла голову.
   Четверо чёрных всадников ехали прочь, к лесу.
   А один остался.
   И смотрел на неё.
 
   Это было невероятно, уму непостижимо. Трактир пустовал, но снаружи, за воротами, столпилась едва ли не вся деревня. Хотя все боялись, очень. Хельга, если бы могла выбирать, не пришла бы сюда. Её не мучило любопытство, отнюдь. Она знала, что от этихглупо ждать добра.
   – Обслужи, – процедил Гунс и сунул ей в руки бутылку. Липкую, в соломенном чехле. Старейшее вино из закромов вытянул. Ну ещё бы – такой гость.
   «Почему я?» – хотела спросить Хельга, но не успела – хозяин подтолкнул её к столу, за которым сидел чужак.
   Она подошла, поклонилась, поставила бутылку. Уткнула взгляд в пол, ожидая заказа.
   Но чужак молчал. Хельга вынудила себя поднять глаза. Он снова смотрел на неё – как тогда, у плетня. Узкие щели чёрных, как смола, глаз, на странном белом лице, невнятном, будто речь больного, и зыбком, как поверхность воды на ветру...
   – Может, изволите чего? – пересилив себя, выдавила она. И едва не вздохнула от облегчения, когда чужак отрицательно качнул головой. Хельга присела в книксене, попятилась к стойке. Сквозь дверной проём она видела толпящихся односельчан: народ шушукался, качал головами, ахал – так по-бабски. Да тут и были почти одни только бабы, и ещё старики – те, кого этивернули полуживыми, и те, кого в своё время побрезговали забрать.
   – Умница, – шепнул Гунс. Хельга отмахнулась передником, показушно засуетилась у полок. У неё дрожали губы, и она была рада, что никто этого не видит.
   Взгляд чужака по-прежнему жёг ей лопатки.
   Скрежет отодвигаемой скамьи будто ножом разрезал отдалённый гул голосов. Люди смолкли.
   Загремели тяжкие шаги, перемежаясь звоном шпор.
   Хельга стояла спиной к нему, теперь у неё тряслись и руки.
   Хлопнула входная дверь.
 
   – А глазищи-то какие! Глазищи! Будто на вертел тебя насаживают!
   – Ну ты дура, ты в глаза ему смотрела?! Это ж верный сглаз!
   – Сама ты дура, какой от оборотня сглаз? Если не загрыз, так теперь уж что...
   – А про коня его слыхали?
   – Что?
   – Сено жрать отказался! А как мясца ему сырого кинули – так мигом...
   – Ага, ещё бы человечинки – совсем бы хорошо...
   – Что ему надо-то было?
   Хельга молча наматывала верёвку на ворот. Тот скрипел, ведро раскачивалось, поднимаясь из сырой пропасти. Скрип-скрип. Мышцы на руках Хельги напрягались и расслаблялись, в такт ударам сердца: раз-два... скрип-скрип...
   – А одежка-то у него не шерсть и не лён. И не бархат какой. Бесовское...
   – Ты что, щупала?
   – Он мимо меня прошёл. У ткачихи, дорогуша, на такое глаз намётанный...
   – А меж ног ты ему не приглядывалась?
   Бабы заржали – дружно, испуганно. Они болтали без умолку весь день, с того мгновения, как чужак молча вышел из трактира, ничего не взяв. И какую же ерунду болтали...
   Хельга нажимала, ворот скрипел, будто стонал.
   – А глазёнки-то у него всё же это, ничего... ясные!
   – Так что ж ты его на сеновал не позвала? Нечасто случай выпадает, с этим– то, а?
   И снова – взрыв истеричного ржания. Господи...
   Дно полной кадки стукнулось о край колодца.
   – А ну заткнитесь, дуры! – свирепо бросила Хельга. – Вы что, совсем ума лишились, сколько его там было?! Он же из