Овчинников Олег. ProМетро

   – Прекрати, – холодно прошелестела трубка. – Ты врешь и даже не стремишься к правдоподобию. Из тебя никогда не получится хороший писатель.
   – Я вру? Вам мало моих слов? Моих слез? Вам нужны еще доказательства? Ну так получайте! – я приблизил трубку настолько, что почти коснулся губами ее гладкой поверхности, и начал произносить то, что раньше твердил только про себя, зато постоянно. Чтобы, не дай Бог, не забыть, даже по пьяни, даже в кошмарном сне.
   – Семнадцать, – сказал я. – Сто сорок четыре. Шестьдесят девять. Семьсот тринадцать. Ноль тридцать четыре. Пятьсот девяносто…
   – Идиот! – странное дело: Валерьев вопил в трубку, но голос его по-прежнему оставался чуть громче шепота. – Ты с ума сошел: диктовать открытым текстом!
   – А что, нейтринная связь не защищена от прослушивания? – спросил я. – Теперь-то вы мне верите?
   – Верю, верю! – почти беззвучно орал Валерьев. – Только, ради бога!… Ради самого себя, не бросай, пожалуйста…
   Наверное, он собирался сказать: «не бросай трубку», хотя вернее было бы «не переключай рычажок». Но мне не пришлось делать ни того, ни другого, все свершилось само собой. Связь с поверхностью оборвалась. Я раз десять прокричал душераздирающее «Але! » в оглохшую трубку, прежде чем окончательно в этом убедился.
   Полная тишина, ни статики, ни динамики.
   Тогда я внимательно осмотрел трубку и обнаружил на обратной стороне маленькую крышечку, а также стрелочку, указывающую, в каком направлении ее тянуть. Из открывшегося потайного отделения мне в ладонь скатилась батарейка в картонном корпусе цвета украинского флага. Я поднес ее к глазам, чтобы рассмотреть. На батарейке имелась надпись «Орион А-342», даже не помню, в каком году я последний раз видел такую. Она выскользнула из руки, напоследок испачкав пальцы аккумуляторной кислотой, и покатилась по полу в сторону провала.
   Мои надежды катились вслед за ней. «Вот из-за такой нелепой случайности… – устало подумал я. – Из-за не вовремя подсевшей батарейки и погиб ракетный корабль «Орион»… »
   Вероятность того, что мне когда-нибудь удастся расстаться с этим поездом, стремилась к минус бесконечности. Минус был жирным и напоминал милый сердцу каждого автолюбителя «кирпич».
   Из задумчивости меня вывел голос бывшего космонавта «Ориона», который, повидимому, считал, что из любой ситуации всегда есть выход, даже если это выход в открытый космос, а у тебя нет скафандра. И который, судя по голосу, временами не брезговал аккумуляторной жидкостью из батареек.

Глава двадцать вторая
Станция Переливания Крови

   – прокаркал он, и я пожалел, что не могу вырвать ему язык.
   Возможно, он прав и выход действительно есть всегда, но, к сожалению, порой он настолько непригляден, что очень трудно заставить себя им воспользоваться.
   Я рывком распахнул дверь и ввалился в кабину.
   – Если мы планируем отсюда выбраться, – сказал я, – мне прямо сейчас позарез нужна одна батарейка. – И добавил как добил: – Пальчиковая.
   Первым отреагировал Евгений.
   – Я тебе и без бат-тарейки что хочешь заряжу! – он страшно ухмыльнулся половиной лица и вытянул вперед указательный палец. Я кожей почувствовал нарастающее в кабинке напряжение.
   – Погоди, – я отмахнулся от него и обратился к тому, кто меня больше всего интересовал: – Игорь!
   – Не-ет, – мальчик медленно помотал головой и испуганно попятился, что было не так-то просто в условиях кабинной тесноты. – Я не отдам.
   – Игорь, – с нажимом повторил я. – Это не просьба. Выбора нет.
   – Не отдам!
   Его лицо побледнело. Мальчик прижал ладонь к груди там, где до сих пор слаженно бились два сердца, человеческое и электронное. Я собирался сейчас остановить одно из них. Хотя мне очень, очень не хотелось этого делать.
   – Так… У кого еще есть батарейки? – спросил я без особой надежды.
   – Нету, – ответил за всех Петрович. – Кабы раньше знать…
   Ларин положил руку на плечо мальчика, но тут же убрал ее, получив заряд статического электричества, и неловко попытался утешить.
   – Сейчас это не больно. Он же спит.
   – Паша-Пашенька, ты уверен, что это необходимо? – негромко спросила Лида.
   – Да, – ответил я. – К сожалению.
   – Нет! – Игорек почти кричал. Он втянул голову в плечи и вжался спиной в фанерную стенку. В этот миг он казался мне совсем чужим.
   – Пожалуйста, не заставляйте меня…
   – У него там клапан, что ли? – подал голос Савельев. Возможно, он хотел, чтобы это прозвучало небрежно, но округлившиеся глаза рядового выдавали истинное отношение к происходящему.
   – Какой к-клапан? – не понял Женя.
   – Ну сердечный. На батарейках.
   – Придурок! – прокомментировал Петрович и снова уставился за окно. Только цЕпочка в его руках натянулась еще сильнее.
   – Нет, – ответил Ларин рядовому. – Просто такая игра. Электронная.
   После этих слов мальчик заплакал.
   – Тогда какие проблемы? – в голосе Савельева слышалось искреннее недоумение.
   И вправду, какие проблемы?
   Только одна: в заблестевших глазах Игорька я вижу свое отражение. И оно мне не нравится.
   Что поделаешь… Человеку свойственно узнавать свое отражение в чем угодно: и в глазах девятилетнего мальчика, и в поверхности грязной лужи. Человек остается собой независимо– от свойств отражающей поверхности. Игорек еще поймет это, когда вырастет. Если вырастет. Если проживет ближайшие… 75 минут. И чтобы у него появилась такая возможность, я сейчас обязан быть жестким. Если потребуется, жестоким.
   – Игорь, пожалуйста, – попросил я. – Нам не справиться без твоей помощи, понимаешь. Не только нам… У тебя ведь тоже наверху кто-то остался. Одноклассники, друзья во дворе, родители, наконец. Мать, отец…
   Я говорил и в то же время не мог избавиться от чувства, что все сказанное не имеет смысла. Барьер, воздвигшийся между мной и Игорьком, не относился к разряду тех, которые можно преодолеть хитростью или откровенностью. Нет, такие барьеры можно только пробивать. И я попытался:
   – Точнее, полтора отца. И это подействовало.
   – Подавись!.. тесь!.. – закричал мальчик. – Все вы!.. Он швырнул мне с нежностью маленький оранжевый овал – клянусь, я раньше не подозревал, что можно швырнуть что-то е нежностью, но сейчас это выглядело именно так – и выбежал из кабины.
   – Только, ради бога, без глупостей, – крикнул я ему вслед.
   – Я тоже… – прошептала Лида и попыталась протиснуться мимо меня к выходу, но я не пустил.
   – Пожалуйста, – я посмотрел ей в глаза. – Не надо.
   – А не лучше было бы просто отобрать? – спросил Ларин.
   – Не знаю… Может быть…
   Мне не хотелось думать. У меня и без того никак не получалось выцарапать батарейку из игрушки.
   – Давай я, – предложила Лида, и я в очередной раз убедился, что женские ногти – средство не только эффектное, но и эффективное.
   «Вот так, – подумал я, глядя на окончательно посеревший экран. – Кто-то обречен на память, а мамонты – на вымирание… »
   – Я все-таки схожу к нему, – сказала Лида. – Только отдам ему вот это, – она указала на опустевший домик виртуального мамонтенка.
   – Хорошо.
   Она действительно вскоре вернулась, уже без игрушки.
   – Как он?
   – Плачет.
   – Это к лучшему, – промолвил Петрович. Батарейка вошла в отделение нейтринного телефона, как патрон в патронник. Уже через несколько секунд я слышал в трубке длинные гудки. Полтора гудка, если быть точным. На этот раз Валерьев ответил на вызов намного быстрее.
   – Это ты, Павел? Слава богу!
   И куда только подевались его спокойствие и уверенность в себе?
   – Что, сверхзвуковая дрезина уже спешит к нам на помошь? – поинтересовался я.
   – Увы, нет. Здесь нет и никогда не было сверхзвуковых дрезин. Сверхсветовых тоже. И вообще никаких транспортных средств быстрее шестидесяти километров в час. Они не вписались бы в антураж. Выбор простой: или ограничить скорость, или рельсы не выдержали бы еще лет двадцать назад. Не забывай про главный принцип: непротиворечивость внутренней логике.
   – И что, ничего нельзя было придумать?
   – Попробуй!
   Я пробовал секунды три.
   – А аппарат нейтринной связи, значит, логике не противоречит?
   – Нет. Он существует постольку, поскольку я смог объяснить тебе его принцип действия. Пусть не совсем достоверно, но правдоподобно. Ты же поверил?
   – Может быть. Так вы знаете какой-нибудь способ вывести нас отсюда за минимальное время?
   – Не уверен. Когда я моделировал эту реальность, я не предполагал, что возникнет необходимость в средствах быстрой эвакуации.
   – Покороче! – я посмотрел на часы. Двоеточие на них мигало пока еще крайне редко, но уже заметно для глаз. Оно напоминало сердцебиение больного, медленно, но верно выходящего из комы.
   – Короче, лейтмотивом через всю спиральную ветку проходит вертикальный грузовой лифт, – сказал Валерьев. – Но он дрезинного типа, то есть наручной тяге.
   Я подвел черту:
   – То есть, на нем нам тоже не успеть.
   – Да, наверное.
   – Тогда зачем вы про него рассказали?
   – Не знаю. Я честно пытаюсь вспомнить все способы отхода.
   – Ладно. Еще что-нибудь?
   – Д-да… Есть еще один вариант, но он не очень… гуманный. И вообще, я не уверен…
   – Неважно. Что за вариант?
   – Это… – начал было Валерьев, но передумал и попросил: – Нет, дай мне лучше Петра Алексеевича. Он быстрее сообразит.
   – Сейчас, – сказал я в трубку, затем добавил мимо нее: – Петрович, тебя вызывают.
   – Кто?
   – Местный Господь Бог.
   Я приложил трубку к уху старика, чтобы не отвлекать его от процесса извлечения искрЫ.
   – Але! – сказал Петрович. – Кто говорит? Какой Валера? Валерка, ты что ли? – Лицо его расплылось в улыбке, но ненадолго. – Да. Да, внимательно…
   В ходе последующей двухминутной беседы Петрович по большей части кивал, лишь один раз к чему-то помянул недобрым словом Гибралтар, да раз в сердцах выпалил:
   – Ты что, накх, совсем свихнулся?! Чтоб живого человека!.. – но быстро успокоился и вернулся к молчаливым кивкам.
   Наконец он скосил глаза в мою сторону и сказал:
   – Все, накх. Переговорили.
   – Валерий, вы на проводе? – спросил я и сам себя поправил: – Вернее сказать, все пучком? В смысле нейтринно.
   – Да, я здесь, – отозвалась трубка. – Я должен сказать тебе еще одну вещь…
   – Если снова про внутреннюю логику, то лучше не надо. Меня от нее уже наизнанку выворачивает.
   – Еще не так вывернет, – пообещал Валерьев. Судя по тону, он не шутил. – Учти, ты теперь идешь против течения. Не только время работает против вас…
   – Против нас, – напомнил я, и на этот раз он со мной согласился.
   – Да, против нас… Сама реальность будет отчаянно сопротивляться. И я при всем желании не смогу помочь тебе и твоим друзьям. Не забывай, я всего лишь писатель с приставкой «о», – увы, но в тот момент я не придал значения его словам. Хотя, пожалуй, следовало бы. – Но я хотел сказать не об этом…
   – Слушаю.
   – Пожалуйста, Павел… – он на секунду замялся. – Будь осторожен!
   – Какая заботливость! – неискренне восхитился я. – Вы мне прямо как отец родной.
   Валерьев через силу рассмеялся.
   – Надеюсь, твое историческое имя не подвигнет тебя на ненужные подвиги? Ты ведь не убьешь меня ценой собственной жизни?
   – Не жизни, Валер, не жизни. Только одиночества, а к нему мне не привыкать, – я улыбнулся. – Так что в течение ближайшего часа с небольшим тебе предстоит немного поволноваться, – и дал отбой.
   Вот так. Стоят ли три минуты радиосвязи слез одного ребенка? Пока не знаю. Но очень надеюсь, что все-таки стоят.
   – До чего договорились? – спросил я у Петровича. Прежде чем ответить, старик покусал себя за нижнюю губу.
   – Значитца, есть один вариант. Черт его знает, сработает, не сработает… – задумчиво промямлил он и снова вернулся к тщательному пережевыванию губы.
   – Не тяни, – попросил я. – Что за вариант?
   – Да я не тяну… Есть здесь поблизости одна штольня…
   – Семнадцатая?
   – Не, до семнадцатой еще пилить и пилить, да и засыпали ее давно. Прям после прорыва и засыпали… У этой вообще номера не было. Урановой, накх, называли, потому как уран в ней нашли. Какой-то страшно редкий: то ли 314-й, то ли 315-й, не помню… Никогда раньше такого не находили, да оно и понятно: где еще здешнее давление встретишь? Ну значит, нашли, а дальше думают, как его наверх транспортировать. Он же, видишь ты, совсем элемент несознательный… В смысле нестабильный. Чуть вагонетка на кочке подпрыгнет – и все, полный, накх, распад! Вот тогда и додумались какие-то то ли физики, то ли химики – те, что по ядерному делу, – и сварганили нам тут маленький такой телепортатор.
   – Маленький что? – не сдержался я.
   – Ну, телепорт… Что, никогда не слышал?
   – Слышал, – признался я. – И даже сам пользовался.
   – А вот я, к примеру, не слышал, чтоб по нему живых, накх, людей телепортировали, – задумчиво сказал Петрович. – И не думал даже, что такое сделать можно.
   – Отчего же, можно, – бодро ответил я. – Главное, на том конце на кибер-демона не нарваться.
   – Не… – Петрович, похоже, не заметил иронии. – На том конце нарвешься на бронированный приемник. Их много на поверхности понаставили, в разных местах.
   И чтоб не меньше километра друг между другом было, для безопасности… Только все равно больно уж мне сомнительно… Да и потом, чтоб на ту штольню выйти, нам прежде нужно на Гибралтарскую ветку свернуть. А для этого, опять-таки, сперва надо стрелку перевести.
   – Я переведу, – встрял в разговор рядовой третьего уровня. – Я умею. Вы только притормозите у развилки, меня высадите, а сами вниз катитесь минуту или две. Я пока переведу.
   – А не обманешь? – подозрительно спросил Женя. Он больше не заикался, видимо, последствия электрошока прошли.
   – Зачем? – вернул вопрос Савельев. – Я, что ль, похож на…
   И тут раздался выстрел.
   Не знаю как, но в следующее мгновение я оказался в салоне.
   Вагон дернуло: это Петрович бросил управление. Я отработанным движением вцепился в поручень и попытался оценить ситуацию.
   Думаю, сколько бы лет ни минуло с этой ночи, я никогда не забуду ни одного фрагмента этой сцены, ни одного эпизода, разыгранного на моих глазах зрелища. На эту память я тоже теперь обречен.
   Их было двое. Причем их внимание было настолько сосредоточено друг на друге, что я почувствовал себя лишним. Все мы – и Ларин, возникший за моим плечом, и Петрович с цЕпочкой наперевес, который, чертыхаясь, выбирался из кабины – были лишними в этом фантастическом противостоянии.
   Первым был омоновец, замерший неподалеку от разрыва в вагонной стенке. Выбритый, полуголый, затянутый в белую портупею, он был похож на рядового Савельева, как родной брат. По-видимому, у безымянного «товарища майора» было два любимых племянника. А вот чести не было: ведь он первым нарушил перемирие.
   Вторым был Игорек. Он стоял посреди прохода, широко расставив ноги, спиной к нам, лицом к противнику. В отведенной в сторону руке Игорек сжимал рукоятку ТТ. И хоть из дула пистолета не вился сероватый дымок, как принято показывать в фильмах, не возникало сомнения, что стреляли из него. Поскольку автомат омоновца, похоже, свое отстрелял. По большому счету, от него остался один приклад, который сейчас тупо вертел в руках омоновец. Правда, к кобуре у него под мышкой мог остаться готовый к применению пистолет, и об этом не стоило забывать.
   – Он вылез откуда-то из-под вагона, – не оборачиваясь, неестественно спокойным голосом произнес Игорек. – Я… сидел с закрытыми глазами, поэтому не сразу его заметил.
   Так же, не сводя глаз с врага, я протянул руку назад и скомандовал шепотом:
   – Автомат.
   – Ой, – сказал Ларин. – Я сейчас.
   Его силуэт исчез из-за плеча и через некоторое время снова возник на периферии моего взгляда. Даже тень Евгения казалась растерянной и поникшей.
   – Там заперто.
   – Что?! – мне все-таки пришлось обернуться.
   Все наши были рядом, даже Лида. Не хватало только Савельева.
   – Как это заперто? – прошипел я. – А где ключ?
   – Спокойней, – попросил Петрович. – Я его на полочку положил. Заместо перчаток. Видать, эта сволочь дотянулась.
   – Он же связанный.
   – Ну да! – Петрович сплюнул под ноги. – Я ж говорю, сволочь.
   Предвосхитив мой порыв, Ларин пробормотал:
   – Я ее подергал. Крепко заперто. Новоявленный омоновец пока пребывал в прострации, но в любую секунду мог перейти в контратаку. Что перевесит в этом случае, опыт или молодость? Если не сказать детство? «Тупость! » – решил я и сделал шаг к Игорьку.
   Но только один.
   Игорек даже не обернулся, вместо него мне в лоб уставился немигающий зрачок пистолета. Мальчик держал его над правым плечом, вывернув рукояткой кверху.
   – Не надо дергаться, – бесцветным голосом произнес он. – Не надо волноваться.
   – Игорь, ты не понимаешь… – сказал я, машинально делая еще один шаг.
   – Стой! – он повысил голос. Ларин выкрикнул что-то предостерегающее. Я остановился. – Это ты не понимаешь. Пока это просто игра, но если ты пошевелишься, мне придется выстрелить. Потому что эта игра только для двоих.
   – Игорек, перестань! – Лида выдвинулась на передовую позицию.
   Дуло ТТ с любопытством проследило за ней.
   – Пожалуйста, не заставляйте меня… – Игорек повторил эту фразу второй раз за последние несколько минут, но сейчас из его голоса куда-то испарилась вся детскость. – Мне будет вас жалко.
   – Нет! – вскрикнула Лида, замирая рядом со мной. От не вовремя повзрослевшего мальчика нас отделяло три метра. Или три широких шага. Или один прыжок…
   Додумать я не успел: новый выкрик Лиды сбил меня с мысли.
   – Смотри! – воскликнула она, указывая рукой. Омоновец раньше меня перешел к действиям… по крайней мере, попытался перейти. В какой-то момент он перестал любоваться обломками автомата и просто уронил их на пол. Его правая рука метнулась под мышку, промахнулась мимо кобуры, метнулась второй раз, расстегнула кобуру и… вытянулась вперед в жесте отчаяния и мольбы о пощаде, раскрытой ладонью к нам.
   – Не надо! – закричал омоновец. – Не стреляй!
   Я запоздало отметил, что выстрел действительно прозвучал пару мгновений назад. Пуля поцарапала щиколотку омоновца и разорвала ремешок на его левой сандалии.
   – Ты сам виноват. – Игорьку приходилось говорить громче, чтобы омоновец мог его услышать. – Ты начал действовать, не дождавшись команды. Это не по правилам.
   От его слов веяло какой-то безумной рассудительностью.
   Омоновец бросил беглый взгляд на рану, поморщился и перешагнул через разорванную сандалию.
   – Никаких резких движений, – сказал Игорек, – пока я не скомандую. Это понятно?
   Омоновец кивнул, настороженно глядя на мальчика.
   – Эй! Ты чего это тут затеял? – возмутился Петрович.
   – Тсс! – откликнулся Игорек. Вместо пальца он приложил к губам ствол пистолета и подул в него. – Это просто такая игра.
   Этот жест открыл мне глаза на происходящее. Я наконец смог облечь в слова то смутное ощущение, которое не давало мне покоя с первого взгляда на пару противников. Похоже, мне предстояло стать свидетелем дуэли, какой ее принято показывать в вестернах. Какой ее задумал и собирался воплотить в жизнь Игорек: ведь он полностью контролировал ситуацию. Два парня, плохой и хороший, и надо сказать, что роль хорошего парня как нельзя лучше подходила Игорьку. Голубые джинсы, рубашка в красную клетку, милицейская портупея со сползшей на бедро кобурой, пистолет, который в руке мальчика казался не детской игрушкой, – с этой точки зрения Игорек выглядел великолепно. И ветер, блуждающий из конца в конец изувеченного вагона, развевал его длинные волосы.
   Словно подслушав мои мысли, Игорек убрал пистолет в кобуру. Теперь оба противника были в равных условиях.
   – Это просто такая игра, – в третий раз повторил Игорек фразу, на беду сказанную Лариным. «Просто такая игра. Электронная». – Вы ведь хотите поиграть со мной, дяденька?
   Омоновец не ответил. Кажется, он не уловил сути предложения.
   – Вы можете заранее положить руку на кобуру, – предложил мальчик. – Так будет даже честнее.
   – Слушай, кончай, а! – попросил из-за моего плеча Ларин. Он был как никогда прав.
   – Игорь, ты меня знаешь, – я старался говорить спокойно, в тон Игорьку, но не смог до конца избавиться от угрожающих интонаций. – Я не дам тебе этого сделать.
   – Дашь, – возразил он. – Иначе все вообще потеряет смысл.
   – Ошибаешься. Я не уверен, что у меня получится, но я попытаюсь тебе помешать. И если ты думаешь, что эта … ответственность перед этим … человечеством меня остановит…
   – Не-а, тебя остановит она, – пистолет снова возник в его руке, указывая дулом на Лиду.
   Я проглотил комок в горле.
   – Ты хочешь сказать… если я прыгну, ты выстрелишь в нее!
   – Я выстрелю в любого, кто дернется, – спокойно ответил Игорек. – Таковы правила. Только ты не прыгнешь. Пару часов назад – возможно, а теперь – ни за что. Ты встретил ее, – дуло очертило маленький круг, – ты отделил от человечества одного человека – и стал несвободен.
   – Откуда ты знаешь? Почему я не могу отобрать из общей кучи двух человек? Четырех? Тысячу?
   – Успокойся, – сказал Игорек. – Тебе и так тяжело. Не пытайся быть в ответе за тех, кого тебе уже никогда не приручить.
   Он говорил уверенно, возможно, даже правильно, но его слова настолько не вязались с образом… Они были слишком взрослыми и до боли интонационно знакомыми.
   – Валерьев! – заорал я. – Это снова вы? Не прячьтесь! – и посмотрел по сторонам, как будто в самом деле надеялся, что по моему сигналу откроется потайная дверца, ведущая в нормальную реальность, и из-за нее покажется ухмыляющееся лицо Игнатова.
   – Кто такой Валерьев? – спросил мальчик. – Дяденька, это вас так зовут? Очень приятно, – он кивнул остолбеневшему омоновцу и неожиданно рассмеялся своим обычным, заливистым смехом. Только совсем не смешным. – И прекратите меня хоронить, – заговорщицки шепнул он нам. – Сейчас я его сделаю! – и снова крикнул омоновцу: – Ну что же вы, дяденька? Вам ведь хочется поиграть! Смелее! Возьмитесь за рукоятку!
   Он снова был безоружен, но на месте его противника я бы не стал этим обольщаться. Омоновец с засунутой под мышку рукой напоминал питекантропа, который собрался почесаться, но именно в этот момент был застигнут безжалостной эволюцией. Он смотрел поверх головы Игорька, кажется, пытался встретиться со мной взглядом, чтобы спросить без слов: «Он что это, серьезно? »
   К сожалению, я знал точный ответ.
   – Приготовиться! – скомандовал Игорек. – Стрелять на счет «три».
   Мои нервы натянулись как струны, я чувствовал их вибрацию.
   Вопрос о том, у кого из противников реакция лучше, не возникал, но ведь быстрота реакций во время перестрелки – еще не все. Иногда большое преимущество дает опыт. В частности, не забудет ли увлеченный собственной игрой Игорек перед выстрелом снять пистолет с предохранителя? Я уже собирался напомнить ему об этом, когда вспомнил, что у ТТ нет предохранителя, только кнопка для выбрасывания обоймы, нажимать на которую в данный момент я бы не рекомендовал.
   – Вы поняли? – прокричал Игорек. – Не «раз», не «два», а только когда я скомандую…
   В звенящей и скрежещущей тишине вагона что-то отчетливо пикнуло.
   И еще раз.
   И…
   Рука Игорька взметнулась. Это был первый раз, когда я успел проследить его движение от начала до конца. Он склонил голову, рассматривая то, что держал в ладони, затем медленно обернулся ко мне.
   – Он… не умер!
   В глазах у мальчика стояли слезы, но лицо светилось от недоверчивой радости.
   – Он… просто соскучился, – Игорек обернулся, напрочь забыв о противнике, и протянул ко мне руку с зажатой в пальцах игрушкой. – Видишь? – чуть слышно спросил он.
   – А-а-а-а-а! – закричал Ларин. Игорек развернулся на 180 градусов.
   Омоновец стоял, чуть согнув ноги в коленях, в замке из сцепленных рук подрагивала рукоятка пистолета.
   – Не надо! – попросил мальчик и, улыбнувшись, добавил: – Все уже кончилось. Вот, смотрите… – он неудобно потянулся к кобуре свободной левой рукой, двумя пальцами попытался вытащить пистолет…
   И дернулся. И подпрыгнул. И упал, отлетев на пару метров, прямо к моим ногам.
   Несколько мгновений я не мог пошевелиться. Потом услышал окрик омоновца:
   – Стоять!
   Я поднял на него глаза. Омоновец быстрым шагом приближался к нам.
   – Не двигаться! – орал он. – Всем отойти назад! Он казался до предела обозленным на все человечество. И в первую очередь, на себя.
   Лида ладонью зажимала себе рот. Кричали только глаза.
   – Назад, я сказал! – повторил омоновец, поводя дулом пистолета.
   Я попятился, широко расставив руки и заставляя отступить остальных.
   Омоновец склонился над неподвижным телом Игорька.
   – Что ж ты, малец? – с сожалением в голосе спросил он. – Куда ж ты… Разве ж можно? Я же ж профессионал, а ты… какие игры? – он поднял голову и зло посмотрел на нас. – Вы куда Савельева дели, сволочи?
   Ответить никто не успел, даже если и собирался. Омоновец просто не дожил до ответа.