Страница:
– Это самая глупая операция на моем веку.
Через минуту реактор, спрятанный за двойной свинцовой заслонкой, нагрел пар до необходимой температуры, и он начал давить на поршни, уходя в систему охлаждения и снова возвращаясь по контуру. Задние ведущие гусеницы взрыли мерзлую сибирскую землю, бросив комья грязи в ряд летних солдатских рукомойников.
И грозная туша САБМушки рванулась вперед, смяв чей-то неудачно попавшийся на пути велосипед…
Снег уже полчаса валил крупными хлопьями, когда броневик наконец выскочил на относительно ухоженное шоссе, высоко задрав нос и с грохотом опустив передние гусеницы на хлипкий асфальт.
Штурман Грачев посмотрел на экранчик бортового GPS.
– Фитиль, через полтора километра будет развилка, свернешь направо, – сказал он.
– Угу, – буркнул долговязый водила Фитилев. – Грач, а мы за кем так шпарим?
– За тушенкой.
Фитиль обиженно уставился на дорогу и чуть прибавил скорость.
– Сам ни хера не знаешь, – огрызнулся он спустя минуту.
Трасса свернула под плавным углом, и САБМушка въехала в редкий сосновый бор. Деревья здесь росли вольготно, не мешая друг другу, а потому каждое из них можно было считать произведением искусства – кряжистые и развесистые лапы, раздвоённые, а то и расстроенные стволы, плоские верхушки. Снег тонким слоем осел на желтовато-серой опавшей хвое.
Фитиль служил уже второй год в этих краях, но выбираться за пределы части удавалось редко: в увольнение пускали раз в месяц, а боевых и учебных операций было и вовсе ничего – место-то довольно спокойное… Поэтому он порадовался открывшемуся виду. Все-таки в суровой сибирской угрюмости есть своя прелесть…
– Ебить твою! – заорал стрелок Рыжов, сидевший с правой стороны.
Фитиль успел рвануть рычаги в последний момент. Ошарашенный олень метнулся в сторону из-под передних рулевых гусениц, буквально вспахавших несчастный асфальт. САБМушку основательно тряхнуло и повело в сторону, в салоне что-то грохнулось на пол, оттуда раздался одинокий матюг, но Фитиль справился с машиной и сумел выровнять ее, не сверзившись в кювет.
– Рыжий, ты чего так вопишь! Дураком ведь чуть не сделал… – крикнул он, глубоко и прерывисто вздыхая.
– Сейчас Москва придет, и тогда точно дураком станешь! – пообещал стрелок.
В кабину просунул длинноносую рожу Клещов и спросил:
– Олень?
– Олень! – злобно откликнулся Грач, покосившись на Фитиля. – Еще какой! Длинноногий самец… Клещ, слушай, шел бы ты из кабины! Крути свою АСУ.
– Ее Фенченко крутит вообще-то, к тому же…
На середине фразы длинный нос Клеща стремительно исчез из кабины. На его месте оказалось красное от гнева лицо Москвичева.
– Вы чего творите, мазуты-ы?!
Взгляд Фитиля остекленел. Он бесцветным голосом отрапортовал:
– Животное на дорогу выскочило, товарищ старший лейтенант!
– Это ты животное! – коротко сообщил ему комвзвода. – Вернемся – наряд вне очереди.
– Есть!
– Долго еще вилять? – уже на тон ниже спросил Москвичев.
– До Венгерово километров десять.
– В общем, как только видите любое средство передвижения – мигом докладывайте.
– Есть.
Москвичев вышел, придерживаясь за железные кронштейны. Грач прищурил глазки и мстительно заметил:
– Ну, что я тебе говорил? Ты животное.
– Отвали.
Через полчаса САБМушка грозным стальным чудовищем пронеслась по улицам Венгерово, заставляя шарахаться в стороны кучеров и восхищенно таращиться вслед местную ребятню, бегающую по первому снегу. Москвичев приказал Фитилю остановиться у поста милиции уже на выезде из населенного пункта, но не глушить мотор.
Они вдвоем с полковником вышли из сыто урчащего броневика и прошагали к скособоченной будке, в которой двое сержантов и лейтеха глушили самогон. На звук движка офицер вышел и, увидев картину, отвалил челюсть.
– Здорово, служивый! – заорал Москвичев, в который раз заставив Пимкина сморщиться.
– Здравия ж-желаю… Ч-чем обязан?
Кроме того, что лейтеха был напуган и до крайности удивлен, он был еще и вдребезги пьян.
– Ты как стоишь, солдат? – тихо произнес полковник, подходя к милиционеру вплотную.
Лейтеха вылупил глаза и попытался изобразить стойку «смирно», но из-за своего состояния чуть не упал и, сокрушенно вздохнув, вновь обмяк, чтобы приобрести хоть толику устойчивости. У Пимкина заслезились глаза, когда до его носа долетел лейтешный выхлоп.
– Пипец, – резюмировал полковник. – Глеб, иди-ка глянь – остальные такие же?
Москвичев зашагал к будке, оставляя на девственном снегу следы рифленых подошв.
– Ну и что с тобой делать прикажешь? – риторически проговорил Пимкин.
Лейтеха хотел что-то предложить, но какие-то остатки здравого смысла, видимо, все же остались в его туманном мозгу, и он промолчал. Лишь печально пожал плечами.
– Ну и распустили ментов… Глеб, что там?
– Еще двое, товарищ полковник. Сержант и… снова сержант. В мясо.
– Ясно. Запиши номера их удостоверений, я Самсонычу позвоню – пусть он им внушение сделает. – Полковник помолчал, глядя на пошатывающегося лейтеху, а потом заорал ему прямо в рожу: – У тебя на каком расстоянии от края погон звездочки должны быть прикручены?!
Лейтеха, не ожидавший такого поворота, сел прямо в лужу.
– Вста-ать, когда с тобой разговаривает старший по званию!
Пропитой представитель власти кое-как поднялся, машинально потирая ушибленный зад. Скрипя берцами, подошел Москвичев. Кто-то из бойцов вылез из САБМушки подышать воздухом и понаблюдать за разбором полетов. Из ментовской будки высунулась взлохмаченная голова одного из сержантов и выблевала на снег скудный обед.
– Отвечать на поставленный вопрос! – потребовал Пимкин.
– Двадцать п-пять миллиметров… – из последних сил выдавил лейтеха.
Пимкин хмуро посопел. У него был давний проверенный тест: злостных нарушителей служебной дисциплины он огорошивал внезапным вопросом на знание Устава. Если они отвечали правильно, то ограничивались «губой» или «тумбочкой» и парой нарядов, а если нет – он устраивал им «звездопад». И погоны летели вместе со звездами в разные стороны. Конечно, этот мент не был у него в подчинении и вообще относился к другому министерству, но полковник готов был собственноручно содрать с него погоны в случае неправильного ответа.
– Ты можешь сказать, какие экипажи проезжали в сторону Новосибирска за последние шесть часов? – четко и громко выговаривая каждое слово, спросил Пимкин.
На челе лейтехи отразилась работа мимических мышц, всколыхнувших остатки головного мозга. Он долго гримасничал и наконец выдал ответ:
– Три.
Полковник еще несколько секунд стоял молча, а потом не выдержал и рассмеялся:
– Нет, ну ты глянь на этого салабона, а, Глеб! Я его про качество спрашиваю, он мне про количество.
– Интеллект, – с кривой улыбкой кивнул Москвичев.
– Можешь описать экипажи? – снова четко поинтересовался полковник у лейтехи, так, видно, и не уловившего юмора ситуации.
– Черные, – после очередного раздумья выдал блюститель порядка.
– Сколько лошадей? Пауза.
– Восемь, четыре и двенадцать.
– Двенадцать? – удивленно уточнил Москвичев.
Лейтеха сделал неопределенное движение лбом и губами, вновь изобразив мимикой замысловатый узор – мол, сколько видел, столько и видел, не виноват.
– Да у него просто в глазах двоилось, – объяснил полковник. – Значит, наши клиенты ехали на первом из трех экипажей, если только этот математик ничего не пропустил и не напутал.
Москвичев согласно кивнул.
– Когда проехал первый экипаж? – спросил Пимкин лейтеху. – Тот, в котором четыре лошадки было? То есть для тебя-то – восемь лошадок.
– Час-сов пять назад. Прим-мерно.
– Километров на сто ушли. Может, на сто двадцать, – подытожил полковник. – Глеб, перепиши данные с его служебной ксивы и погнали. Думаю, через пару часов мы познакомимся с нашими загадочными и чрезвычайно опасными диверсантами.
Снег покрыл узенькое шоссе тонким ровным слоем, на котором вихляли темные полосы следов. САБМушка уже обогнала два экипажа, заставив лошадей дико заржать и броситься в сторону, и теперь оставалось только ждать, что вот-вот впереди, за белесой мгой, появится третий.
Вокруг раскинулась Барабинская степь. Сначала то там, то тут попадался мелкий, приземистый кустарник, но уже спустя десяток километров справа и слева потянулись бескрайние поля с редкими оврагами, заросшими умирающей травой.
Вечерело быстро, как всегда бывает осенью в Сибири. Фитилев включил прожекторы, которые пробили желтоватые конусы в снежной мути…
Грач толкнул Рыжова локтем, и тот резко вскинулся.
– Не спать, Рыжий! Войну проспишь.
Рыжий похлопал глазами, глядя на летящие за бронестеклом хлопья, и вздохнул:
– Такой сон приснился ужасный.
– Ну? Расскажи.
– Стоит передо мной дюжина голых девок. Из одежды – только большие белые банты в волосах. И еще флажки с триколором в руках держат. Красивые-е…
– Девки или флажки?
– Девки, конечно!
– Ни хера ж себе! Это ты называешь ужасным сном?!
– Да погоди ты! Не перебивай… Ну и вот, значит, стоят они передо мной и по очереди читают стишок. Выразительно так, будто первоклашки… «Первомай! Первомай! Кого хочешь выбирай! Первомай! Первомай! Кого хочешь выбирай…» А я будто в землю врос. И, главное, страшным голосом кричу: «Я бром! Я бром! Прием! Как слышно?»
Фитиль заржал так, что чуть было не сдвинул рычаг поворота. А Грач от хохота заколотил кулаком по экрану GPS, благо тот прочный оказался.
– Смешно вам, – хмыкнул Рыжий. – А мне, когда проснулся, обидно до костей стало. Бабу хочу.
– Да ладно, это фигня, – сквозь хохот выцедил Грач. – Ты вот представь, как раньше космонавтам по полгода на орбите приходилось без женской ласки. Я о плохом думать не хочу, но даже при самом хорошем раскладе – ты только вообрази, как они в невесомости дрочат!
Рыжий тоже хихикнул.
– А ты что, Грач, типа, умный?
– Я в детстве хотел космонавтом стать, хотя это уже было не модно. Даже в летное собирался поступать после школы. Но вот однажды к бате пришел брат, то есть мой дядя родной, и они водки нарезались в дребадан. Я тогда, кажется, классе в десятом учился. Ну и дядя меня спрашивает, мол, кем быть-то хочешь? Космонавтом, отвечаю. Он сначала спьяну подумал – издеваюсь: чуть в ухо не засветил. А потом видит, что я серьезно, и говорит: «Я, значит, как-то работал на одном объекте в районе Мирного. Там космодром Плесецк недалеко, случалось болтать с космонавтами. Много, значит, интересного они рассказывали. Про то, как блюют новички, кто впервые в невесомость попадает, на тренажерах-то одно, а на орбите – совсем другое. Про то, как первый раз ссать и срать ходят. Умора, значит. Вроде как – и смех и грех. Но самое ужасное наступает, когда так без бабы тошно становится, что аж яйца сводит. Дрочить, значит, в невесомости – это целая наука…»
– Подробностей не надо, ебить тебя конем… – выдавил Рыжий, щурясь и вздрагивая от хохота. – Некоторые детали лучше предоставить на растерзание фантазии.
Фитиль вдруг резко перестал ржать и глянул на темные стволы деревьев, замелькавшие рядом. Луч прожектора скользнул по пролеску, возле которого дорога круто поворачивала влево. Он всмотрелся в приборы. Пробежал по сенсорам пальцами и обронил:
– Слышь, Рыжий, сновидец ты наш, ну-ка посмотри – у тебя на тепловизоре никого?
Рыжий, подавив остатки смеха, включил панель инфракрасной наводки и замер. Через секунду прошептал:
– Семнадцать целей на одиннадцать. Расстояние двести пятьдесят. Движутся к шоссе за поворотом.
Грач медленно перевел на него взгляд и через миг пулей вылетел из кабины.
– Товарищ командир! Засада!
САБМушка повернула и остановилась возле небольшой полянки, продолжая высвечивать прожекторами занесенную дорогу метров на тридцать. Впереди ничего не было видно, кроме бесконечного снегопада, который, казалось, еще усилился.
– Клещов, проверь свои частоты.
– Пусто, товарищ командир!
– Вызови по «Омеге»!
– Я пробовал! Это не наши! Москвичев метнулся к кабине.
– Ну?
– Возле шоссе, метрах в ста. Они словно в замешательстве – как-то странно бегают туда-сюда.
– Товарищ полковник, может, жахнем предупредительный? Мало ли чего?
– Валяй! Только по деревьям.
– Слышали приказ?! Ну-ка, стрелок, предупредительным по деревьям выше цели на полтора метра-a! Ого-онь!
Рыжов слегка повел рукоятку и надавил гашетку на небольшом джойстике, с которого управлялась верхняя пневмо-пушка. Где-то на границе слышимости пшикнуло. Пуля 20-го калибра под огромным давлением сжатого газа вылетела из ствола и, полоснув пургу, выбила щепу из толстого сучка над незнакомцами.
Пимкин просунул голову в кабину, спросил:
– Ну как?
Рыжов припал к дублирующему окуляру тепловизора.
– У них… Они… Вот, сами посмотрите, товарищ полковник…
На центральном экране появилась картинка, на которой скакали разноцветные разводы.
– Секунду, сейчас фильтр включу, – засуетился стрелок. Цветные пятна потускнели, контуры обрели четкость, и вскоре изображение стабилизировалось. Стало видно, как полтора десятка темных силуэтов с натугой разворачивают нечто громоздкое в сторону САБМушки.
– Что это? – негромко спросил полковник.
– Какое-то оружие, – запинаясь, ответил Рыжов. – Наверное.
– Что значит «наверное»?
– Нет никаких следов тепловой, электрической, ядерной активности! Даже если бы там был аккумулятор – приборы бы его засекли!
– И какого хрена это значи-ит?! – заорал в свою очередь Москвичев.
– Они никак не смогут в нас выстрелить! Ничем, кроме пневматики! Но пневматикой нашу броню не пробьешь!
– Надежно экранированная ЭСМ-мина… – прошептал Грачев.
На него одновременно уставились четыре пары глаз. Зеленоватые огоньки приборной панели подрагивали на щеке полковника, и казалось, будто у него начался тик.
– Твою ма-ать… – произнес через мгновение Фитилев. – Димка, высекай все электрические цепи на хрен! Клещ, Фенченко, слышите?! Всю электронику вырубайте, кроме комплекса подавления, а то нас отключит минут на десять!
В салоне возникла суета, защелкали тумблеры. Фенченко заорал:
– «Давилка», мать ее через…
Впереди что-то на миг изменилось – будто снежная рябь стала прозрачней. А потом раздался глухой хлопок…
Электросветовая магнитная мина угодила прямиком в бронированное стекло и ослепила всех, кто был в кабине, даже тех, кто успел закрыть глаза. Полковник почувствовал, что по телу пронеслась противная дрожь, и услышал, как кто-то безбожно заматерился в салоне. Рядом проорал что-то нечленораздельное Москвичев и сослепу крепко толкнул Пимкина в грудь. Едва не разбив голову обо что-то твердое и холодное, полковник инстинктивно закрылся руками, выронив свою каску.
Зрение возвращалось медленно. Перед глазами плыли радужные разводы вперемешку с лиловыми кляксами.
– Отстави-ить! – раздался душераздирающий возглас над самым ухом. – Слушай команду! Экипажу, проверить все системы машины! Доложить о готовности вести бой! Инженеру приступить к устранению неисправностей! Взвод! Приготовится к боевым действиям на местности! Ждать моей команды-ы!
Полковника вытолкали из кабины, и он наконец смог различить, как луч чьего-то фонарика высвечивает скамейки, на которых силуэты бойцов опускали забрала на касках, снимали автоматы с предохранителей, деловито и коротко переговаривались.
– Машину вырубило на четверть часа минимум, – раздался из кабины перепуганный голос водителя. – Ходовая цепь в какаху! Фенченко, подключай резерв!
– Все вынесло, – басовито ответили откуда-то с кормы. – В ближайшие минут двадцать рассчитывайте только на механику. На прожекторы смогу дать энергию из аккумуляторов через минуту… Понапихали электроники, демоны…
– Я вас, черепа салабонные, на «губе» сгною, если не приведете машину в порядок через пять минут! – взревел Москвичев.
– Товарищ старший лейтенант! Это невозможно! Комплекс подавления внезапно отказал! Мина сработала прямо возле нас! Пережгло всю электронику, понимаете?! Нужно цепи дополнительные запускать, модули… Сверхточные приборы вообще навзничь, дублирующих на борту нет…
Полковник уже различал, как вокруг нервно скачут лучи фонарей, перекрещиваясь и выхватывая людей.
– Глеб, – позвал он. Москвичев не откликнулся. – Глеб!
– Слушаю, товарищ полковник!
– Что нам грозит? И что мы можем предпринять?
– Ситуация – говно! Сами слышали! В мертвой САБМушке мы словно в капкане! Да, броня крепкая, но не полностью герметичная – диверсанты могут вытравить нас химией или еще что-нибудь сотворить… К тому же мы глухи и слепы. Ни локации, ни связи, ничего! Я предлагаю выбраться наружу и оборонять машину, пока экипаж не приведет ее в более-менее рабочее состояние!
– И это – твои четыре сопляка на тарантасе, Бонах?… – прошипел полковник куда-то вверх. – Ну, мудила штабная… – Он взял себя в руки, громко скомандовал: – Давайте-ка, ребятки, наполните свои пещеристые тела кровью с бромом и надавайте разбухшими членами по башке этим педрилам!
– Слышали приказ?! Взво-од, на выход! Первое отделение наносит дружественный визит с тыла и ликвидирует орудие противника во избежание повторной электромагнитной атаки! Второе и третье – занимают круговую оборону! Инженер, когда будут прожекторы?
– Свет – через тридцать секунд!
– Первое отделение-е… пошло-о!
Снаружи стояла непроглядная тьма, в которой можно было различить лишь собственные руки и автомат. К тому же температура основательно упала, и даже через утепленные камуфляжи чувствовалась недоброжелательность сибирской осени.
Бойцы выскакивали из открытой двери и тут же, пригибаясь, бросались в разные стороны. Первое отделение под командованием сержанта Маджаряна растворилось в лесочке и стало по не очень широкой дуге огибать предполагаемое месторасположение противника. Второе и третье отделения возглавляли сержант Врочек и старшина Долинго. Они рассредоточились вокруг САБМушки и замерли, прислушиваясь.
– Тихо вроде, – прошептал Врочек.
– Маджаряновские удачно ушли. Без шума, – откликнулся Долинго.
– Когда там эти мазуты свет…
Все вокруг будто вспыхнуло. Бойцы инстинктивно зажмурились и стали водить стволами из стороны в сторону. Кто-то вполголоса выругался.
Это прожекторы САБМушки вновь заработали, причем не только передние, но и задние – несколько менее мощные, но все же дающие достаточно света для обороны тыла.
Оказывается, буран за это время поутих, и теперь дорога и близстоящие деревья высвечивались отлично, и никто не смог бы подобраться к броневику незамеченным. Только с флангов оставалась мертвая зона.
– Главное, чтоб снайпера не было, – тихонько сказал один из бойцов, наполовину укрывающийся за гусеницей.
– Не може його там бути. Рудий казав, що електрики не пометив. А для приладу ничного бачення вона потрибна, – ответил ему сосед.
– Чу! Заткнулись, салабоны, – шикнул на них Москвичев, осторожно выбираясь из приоткрытой двери. – Врочек, первое ушло?
– Так точно, ушли ребятки. Э-эх… связи, жаль, нет…
– Будет тебе ев… Что-то чавкнуло.
Москвичев осекся и удивленно посмотрел на Врочека.
– Товарищ командир!
Старший лейтенант Москвичев как-то ломано привстал, выронил автомат и завалился навзничь вдоль гусеницы – из его горла на снег тут же натекла темная лужа.
– Снайпер!
– Бля…
– Не може його там бути!
– Под машину все! Живо! – скомандовал Врочек, бросаясь пластом за спасительные траки.
Еще один боец вздрогнул и осел. Украинец.
– Что там, Глеб? – спросил полковник, высовывая голову из люка.
– Куда голую башку вытащил?! – крикнул Долинго, напрочь забывая о субординации. – В лесу – снайпер! Комвзвода убит!
– Твою мать… – чертыхнулся Пимкин, скрываясь в машине. Изнутри раздался его приглушенный возглас: – Экипаж, когда эту консервную банку почините?!
Врочек, лежа за гусеницей, слегка выглянул, быстро осмотрел освещенную дорогу с падающими на нее редкими хлопьями. Пробормотал:
– Странно… Почему они не стреляют по прожекторам? Наверное, прибор ночного видения только у снайпера. Да и как он, сука, против света умудрился нас разглядеть…
И тут началось.
Фигурки в серых камуфляжах выскочили будто ниоткуда. Ослепительная вспышка на мгновение превратила снежинки, окружающий лес, полянку, тушу САБМ в негатив. На этот раз, правда, это была обыкновенная световая граната с непороховым запалом и специальным химическим веществом, единовременно выделяющим большое количество фотонов.
У кого-то из бойцов Врочека не выдержали нервы, и он, слепо щурясь, заорал:
– Мочи гондонов!
Солдаты инстинктивно принялись давить на курок и садить пулю за пулей практически наугад.
– Долинго! – позвал Врочек, переползая левее, чтобы оказаться под брюхом броневика. – Долинго! Левый фланг держи!
Несколько пуль взрыхлили снежок и чиркнули об асфальт прямо перед носом сержанта. Отрикошетив от дороги и днища САБМушки, они утихли, чуть было не размозжив ему ногу. Врочек прополз немного вперед и, стараясь сильно не высовываться, оглядел освещенный прожекторами сектор.
Фигурки в камуфляжах действовали грамотно и умело. Они приближались к броневику цепью, то и дело меняя траекторию движения, чтобы не стать легкой мишенью. Походя они вели постоянный, но неприцельный огонь короткими очередями. Несколько нападавших уже лежали ничком на дороге, но по меньшей мере десяток продолжали наступать.
– Ну, сучье племя! Ну, ловите!
Врочек принялся поливать всю простреливаемую зону из АКП, который тяжело пыхтел, шипел и выплевывал пули. Двое или трое нападавших упали замертво, еще один схватился за плечо и дико завопил, нарушая переливы шипящего стрекота пневматического оружия. Через пять секунд Врочек перевернулся на бок, вытащил из портупеи обойму, защелкнул ее, подал рычажком воздух из накопителя в рабочую камеру и принялся вновь лупить, не щадя пуль и припевая:
– Полковнику никто не пишет! А сержанту никто, бля, не звонит!
Пятеро бойцов в серых камуфляжах, несмотря на плотный заградительный огонь, все же добрались до САБМушки, и между ними и остатками взвода Москвичева завязалась самая настоящая рукопашная. Крики слились в один ужасный стон, движения замедлились, словно при рапидной съемке. Где-то заскрежетал металл – видимо, кто-то из нападающих попытался штурмовать броневик…
Врочек выбрался из-под днища машины и с ходу засветил кому-то из «серых» тяжелым прикладом в грудь. Тут же получил профессиональный – короткий и сильный – удар кулаком в незащищенную челюсть и отключился…
Когда он пришел в себя, то обнаружил, что валяется возле края дороги, уткнувшись носом в липкую, соленую ткань чьей-то химзы. Один из нижних зубов неприятно кололся под языком – пришлось его выплюнуть. Приподняв голову, сержант Врочек увидел, как остатки подоспевшего первого отделения добивают «серых», а полковник Пимкин стоит, прислонившись к борту САБМушки, и вытирает окровавленной тряпкой шею.
Двигатели машины работали. Если б на пять минут раньше! Всего на пять минут…
Врочек поднялся и, слегка прихрамывая, пошел к броневику.
При нормальном освещении бойцы выглядели ужасно. Забравшись в начавший теплеть от реанимированной системы отопления салон, они расселись кто куда и принялись ощупывать себя. Двое втащили раненого и аккуратно положили его в проходе. Куча собранного трофейного оружия уже лежала в углу возле реакторного отсека.
– ФСБ, надо же… – в который раз удивился Пимкин, снимая с раненого солдата броник и расстегивая камуфляж. – Куда мир катится. Связь с частью когда будет?
– С минуты на минуту, – откликнулся Клещов.
Из кабины высунулся Фитиль и с тихим ужасом осмотрел салон, заваленный окровавленными тряпками.
– Москвичев и Долинго убиты, – сказал Врочек, щупая языком саднящую ямку, где недавно был зуб.
– Потери личного состава? – осведомился полковник.
– Одиннадцать убиты, двое легко ранены. И один… вот. – Врочек кивнул головой на раненого, которого полковник пытался привести в чувство нашатырем.
– Этот не жилец, – жестоко сказал Пимкин, убирая флакон со спиртом. – Проникающее в печенку. Броник не помог – лупили почти в упор. – Он поднялся на ноги и рявкнул: – Связь!
– Есть связь! – вскинулся Клещов, давая полковнику трубку.
– Дежурный?! Полковник Пимкин говорит.
– Так точно. Дежурный прапорщик Машукшин!
– Олег! Слушай очень внимательно. Через минуту получишь от нас координаты. Свяжешься со спасателями и скажешь им, чтобы забрали отсюда два десятка трупов.
– Не понял, товарищ полковник! Повторите!
– Хрена ли ты не понял?! Двадцать трупов! Из них одиннадцать… – Пимкин скосил глаза вниз. – Нет, двенадцать – наши. Остальные – федералы.
– Есть…
– Так… Дальше. На связь с нами не выходить, если будет нужно – я сам свяжусь.
– Есть.
– Так, что еще… Что еще…
Полковник вдруг звезданул трубку об пол и взревел:
– Я не знаю, что еще, вашу мать на хер!
Бойцы замерли в самых нелепых позах – кто как был. Из кабины вновь высунулась физиономия Фитилева и быстро исчезла.
Через минуту реактор, спрятанный за двойной свинцовой заслонкой, нагрел пар до необходимой температуры, и он начал давить на поршни, уходя в систему охлаждения и снова возвращаясь по контуру. Задние ведущие гусеницы взрыли мерзлую сибирскую землю, бросив комья грязи в ряд летних солдатских рукомойников.
И грозная туша САБМушки рванулась вперед, смяв чей-то неудачно попавшийся на пути велосипед…
Снег уже полчаса валил крупными хлопьями, когда броневик наконец выскочил на относительно ухоженное шоссе, высоко задрав нос и с грохотом опустив передние гусеницы на хлипкий асфальт.
Штурман Грачев посмотрел на экранчик бортового GPS.
– Фитиль, через полтора километра будет развилка, свернешь направо, – сказал он.
– Угу, – буркнул долговязый водила Фитилев. – Грач, а мы за кем так шпарим?
– За тушенкой.
Фитиль обиженно уставился на дорогу и чуть прибавил скорость.
– Сам ни хера не знаешь, – огрызнулся он спустя минуту.
Трасса свернула под плавным углом, и САБМушка въехала в редкий сосновый бор. Деревья здесь росли вольготно, не мешая друг другу, а потому каждое из них можно было считать произведением искусства – кряжистые и развесистые лапы, раздвоённые, а то и расстроенные стволы, плоские верхушки. Снег тонким слоем осел на желтовато-серой опавшей хвое.
Фитиль служил уже второй год в этих краях, но выбираться за пределы части удавалось редко: в увольнение пускали раз в месяц, а боевых и учебных операций было и вовсе ничего – место-то довольно спокойное… Поэтому он порадовался открывшемуся виду. Все-таки в суровой сибирской угрюмости есть своя прелесть…
– Ебить твою! – заорал стрелок Рыжов, сидевший с правой стороны.
Фитиль успел рвануть рычаги в последний момент. Ошарашенный олень метнулся в сторону из-под передних рулевых гусениц, буквально вспахавших несчастный асфальт. САБМушку основательно тряхнуло и повело в сторону, в салоне что-то грохнулось на пол, оттуда раздался одинокий матюг, но Фитиль справился с машиной и сумел выровнять ее, не сверзившись в кювет.
– Рыжий, ты чего так вопишь! Дураком ведь чуть не сделал… – крикнул он, глубоко и прерывисто вздыхая.
– Сейчас Москва придет, и тогда точно дураком станешь! – пообещал стрелок.
В кабину просунул длинноносую рожу Клещов и спросил:
– Олень?
– Олень! – злобно откликнулся Грач, покосившись на Фитиля. – Еще какой! Длинноногий самец… Клещ, слушай, шел бы ты из кабины! Крути свою АСУ.
– Ее Фенченко крутит вообще-то, к тому же…
На середине фразы длинный нос Клеща стремительно исчез из кабины. На его месте оказалось красное от гнева лицо Москвичева.
– Вы чего творите, мазуты-ы?!
Взгляд Фитиля остекленел. Он бесцветным голосом отрапортовал:
– Животное на дорогу выскочило, товарищ старший лейтенант!
– Это ты животное! – коротко сообщил ему комвзвода. – Вернемся – наряд вне очереди.
– Есть!
– Долго еще вилять? – уже на тон ниже спросил Москвичев.
– До Венгерово километров десять.
– В общем, как только видите любое средство передвижения – мигом докладывайте.
– Есть.
Москвичев вышел, придерживаясь за железные кронштейны. Грач прищурил глазки и мстительно заметил:
– Ну, что я тебе говорил? Ты животное.
– Отвали.
Через полчаса САБМушка грозным стальным чудовищем пронеслась по улицам Венгерово, заставляя шарахаться в стороны кучеров и восхищенно таращиться вслед местную ребятню, бегающую по первому снегу. Москвичев приказал Фитилю остановиться у поста милиции уже на выезде из населенного пункта, но не глушить мотор.
Они вдвоем с полковником вышли из сыто урчащего броневика и прошагали к скособоченной будке, в которой двое сержантов и лейтеха глушили самогон. На звук движка офицер вышел и, увидев картину, отвалил челюсть.
– Здорово, служивый! – заорал Москвичев, в который раз заставив Пимкина сморщиться.
– Здравия ж-желаю… Ч-чем обязан?
Кроме того, что лейтеха был напуган и до крайности удивлен, он был еще и вдребезги пьян.
– Ты как стоишь, солдат? – тихо произнес полковник, подходя к милиционеру вплотную.
Лейтеха вылупил глаза и попытался изобразить стойку «смирно», но из-за своего состояния чуть не упал и, сокрушенно вздохнув, вновь обмяк, чтобы приобрести хоть толику устойчивости. У Пимкина заслезились глаза, когда до его носа долетел лейтешный выхлоп.
– Пипец, – резюмировал полковник. – Глеб, иди-ка глянь – остальные такие же?
Москвичев зашагал к будке, оставляя на девственном снегу следы рифленых подошв.
– Ну и что с тобой делать прикажешь? – риторически проговорил Пимкин.
Лейтеха хотел что-то предложить, но какие-то остатки здравого смысла, видимо, все же остались в его туманном мозгу, и он промолчал. Лишь печально пожал плечами.
– Ну и распустили ментов… Глеб, что там?
– Еще двое, товарищ полковник. Сержант и… снова сержант. В мясо.
– Ясно. Запиши номера их удостоверений, я Самсонычу позвоню – пусть он им внушение сделает. – Полковник помолчал, глядя на пошатывающегося лейтеху, а потом заорал ему прямо в рожу: – У тебя на каком расстоянии от края погон звездочки должны быть прикручены?!
Лейтеха, не ожидавший такого поворота, сел прямо в лужу.
– Вста-ать, когда с тобой разговаривает старший по званию!
Пропитой представитель власти кое-как поднялся, машинально потирая ушибленный зад. Скрипя берцами, подошел Москвичев. Кто-то из бойцов вылез из САБМушки подышать воздухом и понаблюдать за разбором полетов. Из ментовской будки высунулась взлохмаченная голова одного из сержантов и выблевала на снег скудный обед.
– Отвечать на поставленный вопрос! – потребовал Пимкин.
– Двадцать п-пять миллиметров… – из последних сил выдавил лейтеха.
Пимкин хмуро посопел. У него был давний проверенный тест: злостных нарушителей служебной дисциплины он огорошивал внезапным вопросом на знание Устава. Если они отвечали правильно, то ограничивались «губой» или «тумбочкой» и парой нарядов, а если нет – он устраивал им «звездопад». И погоны летели вместе со звездами в разные стороны. Конечно, этот мент не был у него в подчинении и вообще относился к другому министерству, но полковник готов был собственноручно содрать с него погоны в случае неправильного ответа.
– Ты можешь сказать, какие экипажи проезжали в сторону Новосибирска за последние шесть часов? – четко и громко выговаривая каждое слово, спросил Пимкин.
На челе лейтехи отразилась работа мимических мышц, всколыхнувших остатки головного мозга. Он долго гримасничал и наконец выдал ответ:
– Три.
Полковник еще несколько секунд стоял молча, а потом не выдержал и рассмеялся:
– Нет, ну ты глянь на этого салабона, а, Глеб! Я его про качество спрашиваю, он мне про количество.
– Интеллект, – с кривой улыбкой кивнул Москвичев.
– Можешь описать экипажи? – снова четко поинтересовался полковник у лейтехи, так, видно, и не уловившего юмора ситуации.
– Черные, – после очередного раздумья выдал блюститель порядка.
– Сколько лошадей? Пауза.
– Восемь, четыре и двенадцать.
– Двенадцать? – удивленно уточнил Москвичев.
Лейтеха сделал неопределенное движение лбом и губами, вновь изобразив мимикой замысловатый узор – мол, сколько видел, столько и видел, не виноват.
– Да у него просто в глазах двоилось, – объяснил полковник. – Значит, наши клиенты ехали на первом из трех экипажей, если только этот математик ничего не пропустил и не напутал.
Москвичев согласно кивнул.
– Когда проехал первый экипаж? – спросил Пимкин лейтеху. – Тот, в котором четыре лошадки было? То есть для тебя-то – восемь лошадок.
– Час-сов пять назад. Прим-мерно.
– Километров на сто ушли. Может, на сто двадцать, – подытожил полковник. – Глеб, перепиши данные с его служебной ксивы и погнали. Думаю, через пару часов мы познакомимся с нашими загадочными и чрезвычайно опасными диверсантами.
Снег покрыл узенькое шоссе тонким ровным слоем, на котором вихляли темные полосы следов. САБМушка уже обогнала два экипажа, заставив лошадей дико заржать и броситься в сторону, и теперь оставалось только ждать, что вот-вот впереди, за белесой мгой, появится третий.
Вокруг раскинулась Барабинская степь. Сначала то там, то тут попадался мелкий, приземистый кустарник, но уже спустя десяток километров справа и слева потянулись бескрайние поля с редкими оврагами, заросшими умирающей травой.
Вечерело быстро, как всегда бывает осенью в Сибири. Фитилев включил прожекторы, которые пробили желтоватые конусы в снежной мути…
Грач толкнул Рыжова локтем, и тот резко вскинулся.
– Не спать, Рыжий! Войну проспишь.
Рыжий похлопал глазами, глядя на летящие за бронестеклом хлопья, и вздохнул:
– Такой сон приснился ужасный.
– Ну? Расскажи.
– Стоит передо мной дюжина голых девок. Из одежды – только большие белые банты в волосах. И еще флажки с триколором в руках держат. Красивые-е…
– Девки или флажки?
– Девки, конечно!
– Ни хера ж себе! Это ты называешь ужасным сном?!
– Да погоди ты! Не перебивай… Ну и вот, значит, стоят они передо мной и по очереди читают стишок. Выразительно так, будто первоклашки… «Первомай! Первомай! Кого хочешь выбирай! Первомай! Первомай! Кого хочешь выбирай…» А я будто в землю врос. И, главное, страшным голосом кричу: «Я бром! Я бром! Прием! Как слышно?»
Фитиль заржал так, что чуть было не сдвинул рычаг поворота. А Грач от хохота заколотил кулаком по экрану GPS, благо тот прочный оказался.
– Смешно вам, – хмыкнул Рыжий. – А мне, когда проснулся, обидно до костей стало. Бабу хочу.
– Да ладно, это фигня, – сквозь хохот выцедил Грач. – Ты вот представь, как раньше космонавтам по полгода на орбите приходилось без женской ласки. Я о плохом думать не хочу, но даже при самом хорошем раскладе – ты только вообрази, как они в невесомости дрочат!
Рыжий тоже хихикнул.
– А ты что, Грач, типа, умный?
– Я в детстве хотел космонавтом стать, хотя это уже было не модно. Даже в летное собирался поступать после школы. Но вот однажды к бате пришел брат, то есть мой дядя родной, и они водки нарезались в дребадан. Я тогда, кажется, классе в десятом учился. Ну и дядя меня спрашивает, мол, кем быть-то хочешь? Космонавтом, отвечаю. Он сначала спьяну подумал – издеваюсь: чуть в ухо не засветил. А потом видит, что я серьезно, и говорит: «Я, значит, как-то работал на одном объекте в районе Мирного. Там космодром Плесецк недалеко, случалось болтать с космонавтами. Много, значит, интересного они рассказывали. Про то, как блюют новички, кто впервые в невесомость попадает, на тренажерах-то одно, а на орбите – совсем другое. Про то, как первый раз ссать и срать ходят. Умора, значит. Вроде как – и смех и грех. Но самое ужасное наступает, когда так без бабы тошно становится, что аж яйца сводит. Дрочить, значит, в невесомости – это целая наука…»
– Подробностей не надо, ебить тебя конем… – выдавил Рыжий, щурясь и вздрагивая от хохота. – Некоторые детали лучше предоставить на растерзание фантазии.
Фитиль вдруг резко перестал ржать и глянул на темные стволы деревьев, замелькавшие рядом. Луч прожектора скользнул по пролеску, возле которого дорога круто поворачивала влево. Он всмотрелся в приборы. Пробежал по сенсорам пальцами и обронил:
– Слышь, Рыжий, сновидец ты наш, ну-ка посмотри – у тебя на тепловизоре никого?
Рыжий, подавив остатки смеха, включил панель инфракрасной наводки и замер. Через секунду прошептал:
– Семнадцать целей на одиннадцать. Расстояние двести пятьдесят. Движутся к шоссе за поворотом.
Грач медленно перевел на него взгляд и через миг пулей вылетел из кабины.
– Товарищ командир! Засада!
САБМушка повернула и остановилась возле небольшой полянки, продолжая высвечивать прожекторами занесенную дорогу метров на тридцать. Впереди ничего не было видно, кроме бесконечного снегопада, который, казалось, еще усилился.
– Клещов, проверь свои частоты.
– Пусто, товарищ командир!
– Вызови по «Омеге»!
– Я пробовал! Это не наши! Москвичев метнулся к кабине.
– Ну?
– Возле шоссе, метрах в ста. Они словно в замешательстве – как-то странно бегают туда-сюда.
– Товарищ полковник, может, жахнем предупредительный? Мало ли чего?
– Валяй! Только по деревьям.
– Слышали приказ?! Ну-ка, стрелок, предупредительным по деревьям выше цели на полтора метра-a! Ого-онь!
Рыжов слегка повел рукоятку и надавил гашетку на небольшом джойстике, с которого управлялась верхняя пневмо-пушка. Где-то на границе слышимости пшикнуло. Пуля 20-го калибра под огромным давлением сжатого газа вылетела из ствола и, полоснув пургу, выбила щепу из толстого сучка над незнакомцами.
Пимкин просунул голову в кабину, спросил:
– Ну как?
Рыжов припал к дублирующему окуляру тепловизора.
– У них… Они… Вот, сами посмотрите, товарищ полковник…
На центральном экране появилась картинка, на которой скакали разноцветные разводы.
– Секунду, сейчас фильтр включу, – засуетился стрелок. Цветные пятна потускнели, контуры обрели четкость, и вскоре изображение стабилизировалось. Стало видно, как полтора десятка темных силуэтов с натугой разворачивают нечто громоздкое в сторону САБМушки.
– Что это? – негромко спросил полковник.
– Какое-то оружие, – запинаясь, ответил Рыжов. – Наверное.
– Что значит «наверное»?
– Нет никаких следов тепловой, электрической, ядерной активности! Даже если бы там был аккумулятор – приборы бы его засекли!
– И какого хрена это значи-ит?! – заорал в свою очередь Москвичев.
– Они никак не смогут в нас выстрелить! Ничем, кроме пневматики! Но пневматикой нашу броню не пробьешь!
– Надежно экранированная ЭСМ-мина… – прошептал Грачев.
На него одновременно уставились четыре пары глаз. Зеленоватые огоньки приборной панели подрагивали на щеке полковника, и казалось, будто у него начался тик.
– Твою ма-ать… – произнес через мгновение Фитилев. – Димка, высекай все электрические цепи на хрен! Клещ, Фенченко, слышите?! Всю электронику вырубайте, кроме комплекса подавления, а то нас отключит минут на десять!
В салоне возникла суета, защелкали тумблеры. Фенченко заорал:
– «Давилка», мать ее через…
Впереди что-то на миг изменилось – будто снежная рябь стала прозрачней. А потом раздался глухой хлопок…
Электросветовая магнитная мина угодила прямиком в бронированное стекло и ослепила всех, кто был в кабине, даже тех, кто успел закрыть глаза. Полковник почувствовал, что по телу пронеслась противная дрожь, и услышал, как кто-то безбожно заматерился в салоне. Рядом проорал что-то нечленораздельное Москвичев и сослепу крепко толкнул Пимкина в грудь. Едва не разбив голову обо что-то твердое и холодное, полковник инстинктивно закрылся руками, выронив свою каску.
Зрение возвращалось медленно. Перед глазами плыли радужные разводы вперемешку с лиловыми кляксами.
– Отстави-ить! – раздался душераздирающий возглас над самым ухом. – Слушай команду! Экипажу, проверить все системы машины! Доложить о готовности вести бой! Инженеру приступить к устранению неисправностей! Взвод! Приготовится к боевым действиям на местности! Ждать моей команды-ы!
Полковника вытолкали из кабины, и он наконец смог различить, как луч чьего-то фонарика высвечивает скамейки, на которых силуэты бойцов опускали забрала на касках, снимали автоматы с предохранителей, деловито и коротко переговаривались.
– Машину вырубило на четверть часа минимум, – раздался из кабины перепуганный голос водителя. – Ходовая цепь в какаху! Фенченко, подключай резерв!
– Все вынесло, – басовито ответили откуда-то с кормы. – В ближайшие минут двадцать рассчитывайте только на механику. На прожекторы смогу дать энергию из аккумуляторов через минуту… Понапихали электроники, демоны…
– Я вас, черепа салабонные, на «губе» сгною, если не приведете машину в порядок через пять минут! – взревел Москвичев.
– Товарищ старший лейтенант! Это невозможно! Комплекс подавления внезапно отказал! Мина сработала прямо возле нас! Пережгло всю электронику, понимаете?! Нужно цепи дополнительные запускать, модули… Сверхточные приборы вообще навзничь, дублирующих на борту нет…
Полковник уже различал, как вокруг нервно скачут лучи фонарей, перекрещиваясь и выхватывая людей.
– Глеб, – позвал он. Москвичев не откликнулся. – Глеб!
– Слушаю, товарищ полковник!
– Что нам грозит? И что мы можем предпринять?
– Ситуация – говно! Сами слышали! В мертвой САБМушке мы словно в капкане! Да, броня крепкая, но не полностью герметичная – диверсанты могут вытравить нас химией или еще что-нибудь сотворить… К тому же мы глухи и слепы. Ни локации, ни связи, ничего! Я предлагаю выбраться наружу и оборонять машину, пока экипаж не приведет ее в более-менее рабочее состояние!
– И это – твои четыре сопляка на тарантасе, Бонах?… – прошипел полковник куда-то вверх. – Ну, мудила штабная… – Он взял себя в руки, громко скомандовал: – Давайте-ка, ребятки, наполните свои пещеристые тела кровью с бромом и надавайте разбухшими членами по башке этим педрилам!
– Слышали приказ?! Взво-од, на выход! Первое отделение наносит дружественный визит с тыла и ликвидирует орудие противника во избежание повторной электромагнитной атаки! Второе и третье – занимают круговую оборону! Инженер, когда будут прожекторы?
– Свет – через тридцать секунд!
– Первое отделение-е… пошло-о!
Снаружи стояла непроглядная тьма, в которой можно было различить лишь собственные руки и автомат. К тому же температура основательно упала, и даже через утепленные камуфляжи чувствовалась недоброжелательность сибирской осени.
Бойцы выскакивали из открытой двери и тут же, пригибаясь, бросались в разные стороны. Первое отделение под командованием сержанта Маджаряна растворилось в лесочке и стало по не очень широкой дуге огибать предполагаемое месторасположение противника. Второе и третье отделения возглавляли сержант Врочек и старшина Долинго. Они рассредоточились вокруг САБМушки и замерли, прислушиваясь.
– Тихо вроде, – прошептал Врочек.
– Маджаряновские удачно ушли. Без шума, – откликнулся Долинго.
– Когда там эти мазуты свет…
Все вокруг будто вспыхнуло. Бойцы инстинктивно зажмурились и стали водить стволами из стороны в сторону. Кто-то вполголоса выругался.
Это прожекторы САБМушки вновь заработали, причем не только передние, но и задние – несколько менее мощные, но все же дающие достаточно света для обороны тыла.
Оказывается, буран за это время поутих, и теперь дорога и близстоящие деревья высвечивались отлично, и никто не смог бы подобраться к броневику незамеченным. Только с флангов оставалась мертвая зона.
– Главное, чтоб снайпера не было, – тихонько сказал один из бойцов, наполовину укрывающийся за гусеницей.
– Не може його там бути. Рудий казав, що електрики не пометив. А для приладу ничного бачення вона потрибна, – ответил ему сосед.
– Чу! Заткнулись, салабоны, – шикнул на них Москвичев, осторожно выбираясь из приоткрытой двери. – Врочек, первое ушло?
– Так точно, ушли ребятки. Э-эх… связи, жаль, нет…
– Будет тебе ев… Что-то чавкнуло.
Москвичев осекся и удивленно посмотрел на Врочека.
– Товарищ командир!
Старший лейтенант Москвичев как-то ломано привстал, выронил автомат и завалился навзничь вдоль гусеницы – из его горла на снег тут же натекла темная лужа.
– Снайпер!
– Бля…
– Не може його там бути!
– Под машину все! Живо! – скомандовал Врочек, бросаясь пластом за спасительные траки.
Еще один боец вздрогнул и осел. Украинец.
– Что там, Глеб? – спросил полковник, высовывая голову из люка.
– Куда голую башку вытащил?! – крикнул Долинго, напрочь забывая о субординации. – В лесу – снайпер! Комвзвода убит!
– Твою мать… – чертыхнулся Пимкин, скрываясь в машине. Изнутри раздался его приглушенный возглас: – Экипаж, когда эту консервную банку почините?!
Врочек, лежа за гусеницей, слегка выглянул, быстро осмотрел освещенную дорогу с падающими на нее редкими хлопьями. Пробормотал:
– Странно… Почему они не стреляют по прожекторам? Наверное, прибор ночного видения только у снайпера. Да и как он, сука, против света умудрился нас разглядеть…
И тут началось.
Фигурки в серых камуфляжах выскочили будто ниоткуда. Ослепительная вспышка на мгновение превратила снежинки, окружающий лес, полянку, тушу САБМ в негатив. На этот раз, правда, это была обыкновенная световая граната с непороховым запалом и специальным химическим веществом, единовременно выделяющим большое количество фотонов.
У кого-то из бойцов Врочека не выдержали нервы, и он, слепо щурясь, заорал:
– Мочи гондонов!
Солдаты инстинктивно принялись давить на курок и садить пулю за пулей практически наугад.
– Долинго! – позвал Врочек, переползая левее, чтобы оказаться под брюхом броневика. – Долинго! Левый фланг держи!
Несколько пуль взрыхлили снежок и чиркнули об асфальт прямо перед носом сержанта. Отрикошетив от дороги и днища САБМушки, они утихли, чуть было не размозжив ему ногу. Врочек прополз немного вперед и, стараясь сильно не высовываться, оглядел освещенный прожекторами сектор.
Фигурки в камуфляжах действовали грамотно и умело. Они приближались к броневику цепью, то и дело меняя траекторию движения, чтобы не стать легкой мишенью. Походя они вели постоянный, но неприцельный огонь короткими очередями. Несколько нападавших уже лежали ничком на дороге, но по меньшей мере десяток продолжали наступать.
– Ну, сучье племя! Ну, ловите!
Врочек принялся поливать всю простреливаемую зону из АКП, который тяжело пыхтел, шипел и выплевывал пули. Двое или трое нападавших упали замертво, еще один схватился за плечо и дико завопил, нарушая переливы шипящего стрекота пневматического оружия. Через пять секунд Врочек перевернулся на бок, вытащил из портупеи обойму, защелкнул ее, подал рычажком воздух из накопителя в рабочую камеру и принялся вновь лупить, не щадя пуль и припевая:
– Полковнику никто не пишет! А сержанту никто, бля, не звонит!
Пятеро бойцов в серых камуфляжах, несмотря на плотный заградительный огонь, все же добрались до САБМушки, и между ними и остатками взвода Москвичева завязалась самая настоящая рукопашная. Крики слились в один ужасный стон, движения замедлились, словно при рапидной съемке. Где-то заскрежетал металл – видимо, кто-то из нападающих попытался штурмовать броневик…
Врочек выбрался из-под днища машины и с ходу засветил кому-то из «серых» тяжелым прикладом в грудь. Тут же получил профессиональный – короткий и сильный – удар кулаком в незащищенную челюсть и отключился…
Когда он пришел в себя, то обнаружил, что валяется возле края дороги, уткнувшись носом в липкую, соленую ткань чьей-то химзы. Один из нижних зубов неприятно кололся под языком – пришлось его выплюнуть. Приподняв голову, сержант Врочек увидел, как остатки подоспевшего первого отделения добивают «серых», а полковник Пимкин стоит, прислонившись к борту САБМушки, и вытирает окровавленной тряпкой шею.
Двигатели машины работали. Если б на пять минут раньше! Всего на пять минут…
Врочек поднялся и, слегка прихрамывая, пошел к броневику.
При нормальном освещении бойцы выглядели ужасно. Забравшись в начавший теплеть от реанимированной системы отопления салон, они расселись кто куда и принялись ощупывать себя. Двое втащили раненого и аккуратно положили его в проходе. Куча собранного трофейного оружия уже лежала в углу возле реакторного отсека.
– ФСБ, надо же… – в который раз удивился Пимкин, снимая с раненого солдата броник и расстегивая камуфляж. – Куда мир катится. Связь с частью когда будет?
– С минуты на минуту, – откликнулся Клещов.
Из кабины высунулся Фитиль и с тихим ужасом осмотрел салон, заваленный окровавленными тряпками.
– Москвичев и Долинго убиты, – сказал Врочек, щупая языком саднящую ямку, где недавно был зуб.
– Потери личного состава? – осведомился полковник.
– Одиннадцать убиты, двое легко ранены. И один… вот. – Врочек кивнул головой на раненого, которого полковник пытался привести в чувство нашатырем.
– Этот не жилец, – жестоко сказал Пимкин, убирая флакон со спиртом. – Проникающее в печенку. Броник не помог – лупили почти в упор. – Он поднялся на ноги и рявкнул: – Связь!
– Есть связь! – вскинулся Клещов, давая полковнику трубку.
– Дежурный?! Полковник Пимкин говорит.
– Так точно. Дежурный прапорщик Машукшин!
– Олег! Слушай очень внимательно. Через минуту получишь от нас координаты. Свяжешься со спасателями и скажешь им, чтобы забрали отсюда два десятка трупов.
– Не понял, товарищ полковник! Повторите!
– Хрена ли ты не понял?! Двадцать трупов! Из них одиннадцать… – Пимкин скосил глаза вниз. – Нет, двенадцать – наши. Остальные – федералы.
– Есть…
– Так… Дальше. На связь с нами не выходить, если будет нужно – я сам свяжусь.
– Есть.
– Так, что еще… Что еще…
Полковник вдруг звезданул трубку об пол и взревел:
– Я не знаю, что еще, вашу мать на хер!
Бойцы замерли в самых нелепых позах – кто как был. Из кабины вновь высунулась физиономия Фитилева и быстро исчезла.