О Самуре не вспомнили. Простим людей, которые спасали близкого и берегли каждую минуту…
Тишина. Хозяина уже не было. И тех хлопотливых, которых смутно разглядел он возле себя, тоже не было. Только чужой запах остался. И запах крови.
Овчар осторожно повернулся, и сразу вспыхнула боль. Он ухитрился достать рану языком и, поминутно отдыхая от слабости, зализал её. Потом тихо пополз, волоча ногу, в ту сторону, где стоял шалаш. Мимо двух неподвижных, наказанных им — без стона и рычания. Мимо камней, с которых прыгнул. Через ручеёк — прямо к шалашу. И там улёгся, отдыхая.
Костёр прогорел, мясо сварилось и остыло. Только хозяевам шалаша теперь варево ни к чему. Отъелись.
Самур лапой свалил с сошек ведро, полакал тёплого бульона. Стало легче. И он уснул. Его разбудил прыткий шакал. Овчар поднял губы, прорычал нечто вроде «брысь!». Тощий санитар поджал хвостик и улизнул.
Шестипалый съел все мясо, ещё полизал свою раненую ногу и в сгустившейся темноте, опасаясь оставаться дольше в этом месте, отполз по ручью повыше и залёг в кустах недалеко от снежника, где хранилось запрятанное браконьерами мясо.
По крайней мере, здесь он не умрёт от голода.
Чутким ухом сквозь болезненную дрёму слышал он, как ночью прогудел над долиной вертолёт, и потом до самого утра в лесу было тихо.
А утром до него донёсся перестук копыт, лошадиный храп, голоса людей, но овчар только плотнее лёг на землю и не убежал из своих кустов. Сквозь густую заросль ожины он видел, как принесли к шалашу того, что в резиновых сапогах, и положили, укрыв с головой. И второго принесли и что-то делали с ним, а он орал от боли и проклинал всех докторов разными нехорошими словами. Оказывается, выжил.
Сына лесника среди этих не оказалось, запах принёс Самуру информацию только о чужих. Приехали два туриста-литовца и Александр Сергеевич, а с ними работники уголовного розыска, все верхами.
Браконьер, оставшийся в живых, но сильно искусанный, так толком и не мог рассказать, кто порвал его и доконал Матушенко. Из всех людей, кто побывал у шалаша, догадывался о роли Самура один Александр Сергеевич. Но он помалкивал. Чего зря говорить. Вот на следствии… А офицер милиции резко сказал браконьеру:
— Вы даже волкам осточертели, подлецы, даже они вас не терпят в лесу… И поделом!
Вскоре лесники и милиция уехали, захватив с собой раненого и того, кто стрелял в хозяина, а Сергеич повёл литовцев на приют, где команда Саши Молчанова все ещё ждала своего инструктора. Шёл он молча, склонив голову на грудь.
Он боялся, что Егор Иванович не выживет.
Примерно на половине дороги Сергеич подозвал к себе отыскавшегося туриста, который топал сзади, критически осмотрел его рваную одежду и тихо сказал:
— Ты, шустрый, давай вперёд. На кордоне, само собой, скажешь, что несём Молчанова, запомни: лесника, Егора Ивановича. Пускай по-быстрому вызывают вертолёт с доктором, понятно? У них рация есть. Повтори.
— Вертолёт Молчанову, — сказал парень.
— Тяжело небось? — Сергеич глазами показал на винтовки. Парень нёс три ружья, вспотел.
— Ничо! — Турист храбрился, конечно. Он измотался по лесам, но ещё сохранил молодую самоуверенность. Ему все нипочём. Однако Сергеич взял у него карабин, и парень с винтовкой на каждом плече помчался вперёд. Ещё раз заблудиться он не мог — тропа все время шла вдоль реки.
Несли раненого без передышки, только местами менялись, когда немели плечи. Осторожно несли, молчали. И раненый не подавал голоса.
В километре от кордона их встретили и сменили. Старший шёпотом сказал:
— Рваный хлопец от вас прибежал. Вертолёт мы вызвали… Кто его? — перевёл взгляд на носилки.
— Кто же ещё… Охотнички до мяса.
Когда пришли к дому, ободранный турист крепко спал. Его не будили. Носилки оставили во дворе, чтобы лишний раз не беспокоить Молчанова. Стемнело. Вокруг ходили тихо, говорили шёпотом. Саша сидел рядом с отцом, опустошённый, немой от горя.
Уже ночью загрохотало в небе. Зажгли три костра на поляне. И тут Егор Иванович довольно внятно сказал:
— Не оставляй мать… Каково ей… Воды мне, сынок…
Саша закусил губы и с готовностью кинулся за водой. Но Сергеич воды не дал, только мокрой тряпкой вытер раненому усы и губы. Нельзя воду, когда в живот.
— Обидно, — с трудом сказал Молчанов. — Не на войне…
— Все обойдётся, Егор, — как можно веселей проговорил Сергеич. — Мы ещё походим, повоюем.
— С ним походишь, с Саней. — Он почему-то назвал сына так, как не называл никогда: Саней.
— Тебе больно? — спросил Саша, но отец не ответил и закрыл глаза.
Через мгновение спросил:
— Где Матушенко?
— Нету Матушенко. Прикончил его Самур. Сразу после этого.
— А-а… Береги Самура, сынок. И ещё… Снимите на тропе проклятые ловушки…
— Сделаем, Егор Иванович, — сказал старший лесник.
Саша не мог говорить. Лицо у него было мокрым от слез.
Сел вертолёт. Подошёл врач, сделал укол. Засыпая, Молчанов сказал:
— Не оставь нашу маму… Горы… Обидно…
С ним полетел Саша. Радиограммой вызвали из Камышков Елену Кузьминичну.
Но Молчанова не довезли. Он скончался в вертолёте. Над своими горами, притихшими в темноте.
На маленьком кладбище, среди крестов и пирамидок, стоял бетонный памятник с надписью: «Защитникам Кавказа».
Молчанова положили рядом. Речей не говорили. Сняли карабины и недружно дали один залп, второй, третий.
Хоронили защитника Кавказа.
Похоже, что война за счастье все ещё продолжалась.
Утром, придя в себя, он первым делом нашёл ружьё со сломанным ложем и, досадуя на свою глупую натуру, целый день свинчивал и клеил разбитое дерево, а восстановив ружьё, опять аккуратно смазал и спрятал в тайник.
Трудно его понять!
Приехала в Камышки Таня Никитина. Борис Васильевич повёл её и Сашу в лес, они долго оставались там. О чем говорили, никто не узнал.
Но когда Молчановым из милиции напомнили, что нужно сдать карабин, Борис Васильевич вмешался, и семью лесника больше не беспокоили. Отцовский карабин остался дома.
Прошло какое-то время. Утихло, притупилось острое горе. Поднялась с постели Елена Кузьминична и первый раз вышла из дома на стук почтальона. Саша что-то мастерил у сарая, не слышал, около него крутился Архыз. В стороне смирно лежали Хобик и Лобик. Увидев хозяйку, они все бросились к ней. Соскучились.
— Что, ма? — обернулся Саша.
— Там письма, сынок.
Саша отложил топор и пошёл в комнату. Танино письмо вскрыл первым. Она сообщала, что остаётся работать на турбазе. Не едет в Ростов по семейным обстоятельствам. Будет просить, чтобы приняли на заочное отделение.
Он недоверчиво, с какой-то грустью перечёл письмо ещё раз. У Никитиных тоже несладко, на Таню вся надежда. Вот так, по семейным…
Второе было из заповедника. Ростислав Андреевич писал, что Сашу по его просьбе приняли техником-наблюдателем в обходе отца. Ещё писал, что может взять Сашу к себе помощником, если, конечно, он найдёт возможность учиться по этой специальности хотя бы заочно.
Хорошее известие. И хороший совет. Об этом он напишет Тане.
Вошла мать, он дал ей письмо из заповедника. Она прочла и задумалась. Хотелось отговорить сына, да разве послушает? Саша не вытерпел и сказал:
— Таня тоже не едет в университет. Она работать поступила.
— Договорились, что ли? — ласково спросила Елена Кузьминична.
— Так вышло. — Он не стал много говорить на эту тему.
Вечером Саша чистил и смазывал отцовский карабин. Елена Кузьминична ходила вокруг него, все хотела что-то сказать и наконец решилась. Будь что будет! Долго копалась в шкафу, нашла, что искала, и подала Саше.
— Это его парадная. Примерь, не подойдёт ли?
Он взял фуражку с зелёным околышем и с ясными, золотыми листочками над козырьком. Фуражку лесника, похожую на пограничную.
Надел, поправил, посмотрел в зеркало. Сказал:
— Нормально.
Оленёнок хорошо поднялся, окреп, сделался юрким и смышлёным. Он все время рвался со двора. Ростислав Андреевич сказал, что такой уже не пропадёт в лесу. Прибьётся к стаду, где оленухи с молодняком.
Медвежонок хотя и сильно привык к хозяевам, но тоже изнывал в крошечном дворе, где ему было слишком тесно. То и дело убегал и каждый раз устраивал в посёлке тарарам. Умные глазки его светились неистощимым любопытством к жизни, и было бы грешно держать такого подростка в плену. Младенческий возраст кончался.
Между собой звери по-прежнему отлично ладили, даже заступались один за другого, если Саша или его мать обижали кого-нибудь. По ночам, когда было холодновато, все трое прижимались друг к другу и рано поняли, что вместе лучше, чем поодиночке.
Первым Саша увёл Хобика. Завязал верёвку за ошейник и потащил глазастого оленёнка через реку в глухую долину Шики, где, как сказал Ростислав Андреевич, в эти дни паслось крупное стадо оленух с молодняком.
Хобик рвался вперёд, в стороны и отчаянно досадовал на верёвку. Но когда Саша снял с него ошейник, то задора у него хватило лишь на первую сотню шагов. Потом стал как изваяние — и ни с места. Испугался леса, шума листвы, одиночества. Понемногу успокоился, принялся рвать траву и листочки, но Сашу из поля зрения не выпускал, и стоило тому сделать шаг назад, как Хобик немедленно подступал ближе.
Саша спрятался, Хобик нашёл его по запаху, подошёл, но в руки не дался. Так они поиграли в прятки с полчаса и наконец всерьёз потерялись среди дубового леса. Хобик остался лицом к лицу с незнакомой природой.
Саша шёл назад и вспоминал отцовские слова о многих поколениях животных, нерасчётливо отпугнутых человеком. Когда снова придёт время взаимного доверия между людьми и дикими зверями? И придёт ли? Вот отпустил он Хобика, одичает олень, и ещё неизвестно, как поведёт себя, если встретится в лесу.
Да его сразу и не узнаешь. Только и примета что треугольный вырез на левом ухе, сделанный отцом.
Медвежонок оказался более диковатым. Шёл с Сашей по ущелью Желобному и все натягивал поводок, рвался, нервничал, даже грыз верёвку, которая мешала свободному шагу. Когда Саша снял ошейник, Лобика сразу след простыл, только кусты прошелестели. Не оглянулся, спасибо не сказал. Даже обидно сделалось.
На молчановском дворе остался Архыз. Ласковый, игривый щенок.
Точнее — волчонок.
Саша смотрел на него и вспоминал Самура. Где он и что с ним?..
С того трагического, страшного дня Самур резко переменился. Нога не зажила, она усохла и подтянулась к животу. На трех лапах скверная жизнь. Не разбежишься.
Он долго не уходил из долины Сочинки, тяжело вживаясь в новое состояние. Урод. Отступление от нормы природа не поощряет. Её законы беспощадны к слабым. Самур очень скоро испытал это на собственной шкуре.
Жил он недалеко от разваленного шалаша в густой заросли боярышника, переплетённого ожиной. Колючая растительность защищала больного от всяких неприятностней, а «холодильник» с мясом давал возможность прожить безбедно самые опасные недели. Ел он до отвала, оставшуюся оленину зарывал и охранял от шакалов и лисиц, которые тоже были не против воспользоваться кладом.
Когда мясо в снежнике кончилось, Самуру пришлось вспомнить про охоту. Он заковылял на трех лапах по лесам, выслеживая зверя; иногда ему удавалось подкрасться к семейству серн, но сделать завершающий прыжок он уже не мог, козочки убегали буквально из-под носа. После каждого промаха таяла уверенность в своих силах. Лишь изредка Шестипалый ловил сонного тетерева или откапывал грызуна. Жить становилось трудней.
Он мог бы пойти к хозяевам, где остался Архыз, но не нашёл в себе силы преодолеть страх дикого зверя, ещё более окрепший за последний месяц после ранения. Шестипалый бродил и бродил по лесам, хромая и часто останавливаясь, чтобы переждать мучительную усталость. Физическое уродство, постоянное недоедание, тоска одиночества быстро сделали его угрюмым, замкнутым и ещё более диким. Он старел не по дням, а по часам. Похоже, ничто не радовало Самура. Ни яркий восход солнца, когда лес и горы сверкают миллиардами росинок. Ни приятная, влажная тень под густым буком в горячий полдень лета, когда смолкает пение птиц и только стрекочут повсюду неугомонные цикады. Ни тихие лунные ночи, ни запах близкой добычи, остро волнующий любого хищника.
Радость жизни исчезла, он не знал, что будет завтра, и боялся этого завтра.
Отощавший, с грязной, всклокоченной шерстью и слезящимися глазами, голодный, но не злой, а скорее подавленный напастями, ковылял Самур по горам и долинам, обходя места, где сохранялся запах человека.
И все-таки однажды его увидели.
Бинокль приблизил Самура. Ростислав Андреевич Котенко сперва не узнал своего спасителя — так изменился и потускнел одичавший овчар. Но потом он догадался, что произошло с ним. Проследив путь Шестипалого, зоолог ушёл за границу заповедника, в соседнюю долину, подстрелил там, махнув на все правила, молодого тура и на себе отнёс тушу к местам, где проходила тропа Самура. С нескрываемым удовольствием наблюдал он, как овчар делал круги вокруг мяса, подозрительно принюхиваясь к запаху, как осторожно стал, наконец, есть и как долго потом, отяжелевший от пищи, спал возле остатков, присутствием своим отпугивая мелюзгу, собравшуюся к месту пиршества.
У Ростислава Андреевича созрела мысль о том, чтобы на второй приманке изловить Самура и перетащить к себе домой. Он не забыл услуги, оказанной ему овчаром. Он хотел обеспечить инвалиду спокойную жизнь среди людей, которые не могли не быть благодарными за все, что сделал Шестипалый для них.
Но плану зоолога не суждено было осуществиться.
Пока Котенко спускался вниз, искал капканы и переделывал их так, чтобы стальные челюсти не нанесли овчару вреда, Самур куда-то исчез. Сколько потом ни искали его лесники, оповещённые по всем отделам заповедника, Шестипалого нигде не обнаружили.
Ростислав Андреевич и его друзья сошлись на том, что Самур погиб.
Долго ли до греха! Наткнулся на медведя, на рысь, свалился в пропасть. Утонул в реке. Все могло случиться с больным животным.
И о Самуре стали понемногу забывать.
Покойный вечер тихо опускался на грустные леса. До Камышков оставалось немного, дорога была знакомая, и Саша шёл не торопясь.
Он ступил на кладку, положенную вместо разрушенного моста, и тут вспомнил, что говорил ему отец о логове Самура и Монашки. Саша внимательно осмотрелся.
Кажется, это здесь…
На площадке, чуть видной за кустами лещины, среди красноватых листьев клёна, начавших опадать с тяжело наклонённых веток, мелькнуло что-то знакомое, черно-белое. Молодой лесник заинтересованно подтянулся к площадке и раздвинул кусты.
У края плоского камня лежал Самур.
Видно, совсем недавно пришёл он к месту, где испытал наивысшее счастье и глубочайшую свою трагедию. Здесь познал он радость семьи. Здесь играла с волчатами славная Монашка. В этом красочном и печальном месте он решил провести последние дни своей жизни.
Самур лежал, вытянув передние лапы и положив на них большую усталую морду. Мёртвый Самур.
Саша тихонько провёл ладонью меж ушей овчара, как это делал отец. Потом снял ружьё, куртку и стал носить камни. Он обложил ими тело овчара со всех сторон и укрыл сверху. На площадке вырос продолговатый каменный холмик.
Солнце садилось, тень с противоположного склона дотянулась наконец до ручья и быстро накрыла площадку.
— Прощай, Самур, — сказал Саша и закинул ружьё на спину. — Прощай, старик.
На повороте оглянулся ещё раз и, подавив вздох, быстро пошёл к дороге.
Всю ночь и весь следующий день на площадку тихо падали красные и жёлтые кленовые листья.
Конец первой книги
4
Самур очнулся.Тишина. Хозяина уже не было. И тех хлопотливых, которых смутно разглядел он возле себя, тоже не было. Только чужой запах остался. И запах крови.
Овчар осторожно повернулся, и сразу вспыхнула боль. Он ухитрился достать рану языком и, поминутно отдыхая от слабости, зализал её. Потом тихо пополз, волоча ногу, в ту сторону, где стоял шалаш. Мимо двух неподвижных, наказанных им — без стона и рычания. Мимо камней, с которых прыгнул. Через ручеёк — прямо к шалашу. И там улёгся, отдыхая.
Костёр прогорел, мясо сварилось и остыло. Только хозяевам шалаша теперь варево ни к чему. Отъелись.
Самур лапой свалил с сошек ведро, полакал тёплого бульона. Стало легче. И он уснул. Его разбудил прыткий шакал. Овчар поднял губы, прорычал нечто вроде «брысь!». Тощий санитар поджал хвостик и улизнул.
Шестипалый съел все мясо, ещё полизал свою раненую ногу и в сгустившейся темноте, опасаясь оставаться дольше в этом месте, отполз по ручью повыше и залёг в кустах недалеко от снежника, где хранилось запрятанное браконьерами мясо.
По крайней мере, здесь он не умрёт от голода.
Чутким ухом сквозь болезненную дрёму слышал он, как ночью прогудел над долиной вертолёт, и потом до самого утра в лесу было тихо.
А утром до него донёсся перестук копыт, лошадиный храп, голоса людей, но овчар только плотнее лёг на землю и не убежал из своих кустов. Сквозь густую заросль ожины он видел, как принесли к шалашу того, что в резиновых сапогах, и положили, укрыв с головой. И второго принесли и что-то делали с ним, а он орал от боли и проклинал всех докторов разными нехорошими словами. Оказывается, выжил.
Сына лесника среди этих не оказалось, запах принёс Самуру информацию только о чужих. Приехали два туриста-литовца и Александр Сергеевич, а с ними работники уголовного розыска, все верхами.
Браконьер, оставшийся в живых, но сильно искусанный, так толком и не мог рассказать, кто порвал его и доконал Матушенко. Из всех людей, кто побывал у шалаша, догадывался о роли Самура один Александр Сергеевич. Но он помалкивал. Чего зря говорить. Вот на следствии… А офицер милиции резко сказал браконьеру:
— Вы даже волкам осточертели, подлецы, даже они вас не терпят в лесу… И поделом!
Вскоре лесники и милиция уехали, захватив с собой раненого и того, кто стрелял в хозяина, а Сергеич повёл литовцев на приют, где команда Саши Молчанова все ещё ждала своего инструктора. Шёл он молча, склонив голову на грудь.
Он боялся, что Егор Иванович не выживет.
5
За все время, пока несли раненого через лес по плохой тропе вдоль берега Сочинки, от него не услышали ни одного слова. Вероятно, Молчанов был без сознания или слишком ослаб. Саша поминутно засматривал ему в лицо — такое неузнаваемое, прозрачно-белое, с желтизной лицо, как будто чужое. Глаза ввалились, чёрные густые брови закрыли глазницы.Примерно на половине дороги Сергеич подозвал к себе отыскавшегося туриста, который топал сзади, критически осмотрел его рваную одежду и тихо сказал:
— Ты, шустрый, давай вперёд. На кордоне, само собой, скажешь, что несём Молчанова, запомни: лесника, Егора Ивановича. Пускай по-быстрому вызывают вертолёт с доктором, понятно? У них рация есть. Повтори.
— Вертолёт Молчанову, — сказал парень.
— Тяжело небось? — Сергеич глазами показал на винтовки. Парень нёс три ружья, вспотел.
— Ничо! — Турист храбрился, конечно. Он измотался по лесам, но ещё сохранил молодую самоуверенность. Ему все нипочём. Однако Сергеич взял у него карабин, и парень с винтовкой на каждом плече помчался вперёд. Ещё раз заблудиться он не мог — тропа все время шла вдоль реки.
Несли раненого без передышки, только местами менялись, когда немели плечи. Осторожно несли, молчали. И раненый не подавал голоса.
В километре от кордона их встретили и сменили. Старший шёпотом сказал:
— Рваный хлопец от вас прибежал. Вертолёт мы вызвали… Кто его? — перевёл взгляд на носилки.
— Кто же ещё… Охотнички до мяса.
Когда пришли к дому, ободранный турист крепко спал. Его не будили. Носилки оставили во дворе, чтобы лишний раз не беспокоить Молчанова. Стемнело. Вокруг ходили тихо, говорили шёпотом. Саша сидел рядом с отцом, опустошённый, немой от горя.
Уже ночью загрохотало в небе. Зажгли три костра на поляне. И тут Егор Иванович довольно внятно сказал:
— Не оставляй мать… Каково ей… Воды мне, сынок…
Саша закусил губы и с готовностью кинулся за водой. Но Сергеич воды не дал, только мокрой тряпкой вытер раненому усы и губы. Нельзя воду, когда в живот.
— Обидно, — с трудом сказал Молчанов. — Не на войне…
— Все обойдётся, Егор, — как можно веселей проговорил Сергеич. — Мы ещё походим, повоюем.
— С ним походишь, с Саней. — Он почему-то назвал сына так, как не называл никогда: Саней.
— Тебе больно? — спросил Саша, но отец не ответил и закрыл глаза.
Через мгновение спросил:
— Где Матушенко?
— Нету Матушенко. Прикончил его Самур. Сразу после этого.
— А-а… Береги Самура, сынок. И ещё… Снимите на тропе проклятые ловушки…
— Сделаем, Егор Иванович, — сказал старший лесник.
Саша не мог говорить. Лицо у него было мокрым от слез.
Сел вертолёт. Подошёл врач, сделал укол. Засыпая, Молчанов сказал:
— Не оставь нашу маму… Горы… Обидно…
С ним полетел Саша. Радиограммой вызвали из Камышков Елену Кузьминичну.
Но Молчанова не довезли. Он скончался в вертолёте. Над своими горами, притихшими в темноте.
* * *
Хоронили Егора Ивановича в Камышках. Приехали все лесники из заповедника, Борис Васильевич из Жёлтой Поляны. Друзья-товарищи. Они шли за гробом, как ходили по дорогам войны — по двое в ряд, — и смотрели перед собой строгими, невидящими глазами. У каждого за плечами висел карабин. Солдаты Кавказа.На маленьком кладбище, среди крестов и пирамидок, стоял бетонный памятник с надписью: «Защитникам Кавказа».
Молчанова положили рядом. Речей не говорили. Сняли карабины и недружно дали один залп, второй, третий.
Хоронили защитника Кавказа.
Похоже, что война за счастье все ещё продолжалась.
6
Сказывали, что на похоронах лесника из Камышков сосед его, Михаил Васильевич Циба, плакал горючими слезами, а потом напился так, что побил в доме все, что могло биться. В заключение достал из тайника свою винтовку и тоже хрястнул её об угол.Утром, придя в себя, он первым делом нашёл ружьё со сломанным ложем и, досадуя на свою глупую натуру, целый день свинчивал и клеил разбитое дерево, а восстановив ружьё, опять аккуратно смазал и спрятал в тайник.
Трудно его понять!
Приехала в Камышки Таня Никитина. Борис Васильевич повёл её и Сашу в лес, они долго оставались там. О чем говорили, никто не узнал.
Но когда Молчановым из милиции напомнили, что нужно сдать карабин, Борис Васильевич вмешался, и семью лесника больше не беспокоили. Отцовский карабин остался дома.
Прошло какое-то время. Утихло, притупилось острое горе. Поднялась с постели Елена Кузьминична и первый раз вышла из дома на стук почтальона. Саша что-то мастерил у сарая, не слышал, около него крутился Архыз. В стороне смирно лежали Хобик и Лобик. Увидев хозяйку, они все бросились к ней. Соскучились.
— Что, ма? — обернулся Саша.
— Там письма, сынок.
Саша отложил топор и пошёл в комнату. Танино письмо вскрыл первым. Она сообщала, что остаётся работать на турбазе. Не едет в Ростов по семейным обстоятельствам. Будет просить, чтобы приняли на заочное отделение.
Он недоверчиво, с какой-то грустью перечёл письмо ещё раз. У Никитиных тоже несладко, на Таню вся надежда. Вот так, по семейным…
Второе было из заповедника. Ростислав Андреевич писал, что Сашу по его просьбе приняли техником-наблюдателем в обходе отца. Ещё писал, что может взять Сашу к себе помощником, если, конечно, он найдёт возможность учиться по этой специальности хотя бы заочно.
Хорошее известие. И хороший совет. Об этом он напишет Тане.
Вошла мать, он дал ей письмо из заповедника. Она прочла и задумалась. Хотелось отговорить сына, да разве послушает? Саша не вытерпел и сказал:
— Таня тоже не едет в университет. Она работать поступила.
— Договорились, что ли? — ласково спросила Елена Кузьминична.
— Так вышло. — Он не стал много говорить на эту тему.
Вечером Саша чистил и смазывал отцовский карабин. Елена Кузьминична ходила вокруг него, все хотела что-то сказать и наконец решилась. Будь что будет! Долго копалась в шкафу, нашла, что искала, и подала Саше.
— Это его парадная. Примерь, не подойдёт ли?
Он взял фуражку с зелёным околышем и с ясными, золотыми листочками над козырьком. Фуражку лесника, похожую на пограничную.
Надел, поправил, посмотрел в зеркало. Сказал:
— Нормально.
7
Перед тем как идти в первый самостоятельный обход, Саша поговорил с матерью, и они решили отпустить на волю прижившихся Лобика и Хобика.Оленёнок хорошо поднялся, окреп, сделался юрким и смышлёным. Он все время рвался со двора. Ростислав Андреевич сказал, что такой уже не пропадёт в лесу. Прибьётся к стаду, где оленухи с молодняком.
Медвежонок хотя и сильно привык к хозяевам, но тоже изнывал в крошечном дворе, где ему было слишком тесно. То и дело убегал и каждый раз устраивал в посёлке тарарам. Умные глазки его светились неистощимым любопытством к жизни, и было бы грешно держать такого подростка в плену. Младенческий возраст кончался.
Между собой звери по-прежнему отлично ладили, даже заступались один за другого, если Саша или его мать обижали кого-нибудь. По ночам, когда было холодновато, все трое прижимались друг к другу и рано поняли, что вместе лучше, чем поодиночке.
Первым Саша увёл Хобика. Завязал верёвку за ошейник и потащил глазастого оленёнка через реку в глухую долину Шики, где, как сказал Ростислав Андреевич, в эти дни паслось крупное стадо оленух с молодняком.
Хобик рвался вперёд, в стороны и отчаянно досадовал на верёвку. Но когда Саша снял с него ошейник, то задора у него хватило лишь на первую сотню шагов. Потом стал как изваяние — и ни с места. Испугался леса, шума листвы, одиночества. Понемногу успокоился, принялся рвать траву и листочки, но Сашу из поля зрения не выпускал, и стоило тому сделать шаг назад, как Хобик немедленно подступал ближе.
Саша спрятался, Хобик нашёл его по запаху, подошёл, но в руки не дался. Так они поиграли в прятки с полчаса и наконец всерьёз потерялись среди дубового леса. Хобик остался лицом к лицу с незнакомой природой.
Саша шёл назад и вспоминал отцовские слова о многих поколениях животных, нерасчётливо отпугнутых человеком. Когда снова придёт время взаимного доверия между людьми и дикими зверями? И придёт ли? Вот отпустил он Хобика, одичает олень, и ещё неизвестно, как поведёт себя, если встретится в лесу.
Да его сразу и не узнаешь. Только и примета что треугольный вырез на левом ухе, сделанный отцом.
Медвежонок оказался более диковатым. Шёл с Сашей по ущелью Желобному и все натягивал поводок, рвался, нервничал, даже грыз верёвку, которая мешала свободному шагу. Когда Саша снял ошейник, Лобика сразу след простыл, только кусты прошелестели. Не оглянулся, спасибо не сказал. Даже обидно сделалось.
На молчановском дворе остался Архыз. Ласковый, игривый щенок.
Точнее — волчонок.
Саша смотрел на него и вспоминал Самура. Где он и что с ним?..
8
Шестипалого долго никто не видел. В Камышки он не приходил.С того трагического, страшного дня Самур резко переменился. Нога не зажила, она усохла и подтянулась к животу. На трех лапах скверная жизнь. Не разбежишься.
Он долго не уходил из долины Сочинки, тяжело вживаясь в новое состояние. Урод. Отступление от нормы природа не поощряет. Её законы беспощадны к слабым. Самур очень скоро испытал это на собственной шкуре.
Жил он недалеко от разваленного шалаша в густой заросли боярышника, переплетённого ожиной. Колючая растительность защищала больного от всяких неприятностней, а «холодильник» с мясом давал возможность прожить безбедно самые опасные недели. Ел он до отвала, оставшуюся оленину зарывал и охранял от шакалов и лисиц, которые тоже были не против воспользоваться кладом.
Когда мясо в снежнике кончилось, Самуру пришлось вспомнить про охоту. Он заковылял на трех лапах по лесам, выслеживая зверя; иногда ему удавалось подкрасться к семейству серн, но сделать завершающий прыжок он уже не мог, козочки убегали буквально из-под носа. После каждого промаха таяла уверенность в своих силах. Лишь изредка Шестипалый ловил сонного тетерева или откапывал грызуна. Жить становилось трудней.
Он мог бы пойти к хозяевам, где остался Архыз, но не нашёл в себе силы преодолеть страх дикого зверя, ещё более окрепший за последний месяц после ранения. Шестипалый бродил и бродил по лесам, хромая и часто останавливаясь, чтобы переждать мучительную усталость. Физическое уродство, постоянное недоедание, тоска одиночества быстро сделали его угрюмым, замкнутым и ещё более диким. Он старел не по дням, а по часам. Похоже, ничто не радовало Самура. Ни яркий восход солнца, когда лес и горы сверкают миллиардами росинок. Ни приятная, влажная тень под густым буком в горячий полдень лета, когда смолкает пение птиц и только стрекочут повсюду неугомонные цикады. Ни тихие лунные ночи, ни запах близкой добычи, остро волнующий любого хищника.
Радость жизни исчезла, он не знал, что будет завтра, и боялся этого завтра.
Отощавший, с грязной, всклокоченной шерстью и слезящимися глазами, голодный, но не злой, а скорее подавленный напастями, ковылял Самур по горам и долинам, обходя места, где сохранялся запах человека.
И все-таки однажды его увидели.
Бинокль приблизил Самура. Ростислав Андреевич Котенко сперва не узнал своего спасителя — так изменился и потускнел одичавший овчар. Но потом он догадался, что произошло с ним. Проследив путь Шестипалого, зоолог ушёл за границу заповедника, в соседнюю долину, подстрелил там, махнув на все правила, молодого тура и на себе отнёс тушу к местам, где проходила тропа Самура. С нескрываемым удовольствием наблюдал он, как овчар делал круги вокруг мяса, подозрительно принюхиваясь к запаху, как осторожно стал, наконец, есть и как долго потом, отяжелевший от пищи, спал возле остатков, присутствием своим отпугивая мелюзгу, собравшуюся к месту пиршества.
У Ростислава Андреевича созрела мысль о том, чтобы на второй приманке изловить Самура и перетащить к себе домой. Он не забыл услуги, оказанной ему овчаром. Он хотел обеспечить инвалиду спокойную жизнь среди людей, которые не могли не быть благодарными за все, что сделал Шестипалый для них.
Но плану зоолога не суждено было осуществиться.
Пока Котенко спускался вниз, искал капканы и переделывал их так, чтобы стальные челюсти не нанесли овчару вреда, Самур куда-то исчез. Сколько потом ни искали его лесники, оповещённые по всем отделам заповедника, Шестипалого нигде не обнаружили.
Ростислав Андреевич и его друзья сошлись на том, что Самур погиб.
Долго ли до греха! Наткнулся на медведя, на рысь, свалился в пропасть. Утонул в реке. Все могло случиться с больным животным.
И о Самуре стали понемногу забывать.
* * *
Уже близко к осени, когда на верхних лесах стали желтеть листья, а по ночам мороз серебрил луга альпики, Саша Молчанов, возвращаясь из обхода, попал в тот узкий распадок, где пролегала старая, заброшенная узкоколейка.Покойный вечер тихо опускался на грустные леса. До Камышков оставалось немного, дорога была знакомая, и Саша шёл не торопясь.
Он ступил на кладку, положенную вместо разрушенного моста, и тут вспомнил, что говорил ему отец о логове Самура и Монашки. Саша внимательно осмотрелся.
Кажется, это здесь…
На площадке, чуть видной за кустами лещины, среди красноватых листьев клёна, начавших опадать с тяжело наклонённых веток, мелькнуло что-то знакомое, черно-белое. Молодой лесник заинтересованно подтянулся к площадке и раздвинул кусты.
У края плоского камня лежал Самур.
Видно, совсем недавно пришёл он к месту, где испытал наивысшее счастье и глубочайшую свою трагедию. Здесь познал он радость семьи. Здесь играла с волчатами славная Монашка. В этом красочном и печальном месте он решил провести последние дни своей жизни.
Самур лежал, вытянув передние лапы и положив на них большую усталую морду. Мёртвый Самур.
Саша тихонько провёл ладонью меж ушей овчара, как это делал отец. Потом снял ружьё, куртку и стал носить камни. Он обложил ими тело овчара со всех сторон и укрыл сверху. На площадке вырос продолговатый каменный холмик.
Солнце садилось, тень с противоположного склона дотянулась наконец до ручья и быстро накрыла площадку.
— Прощай, Самур, — сказал Саша и закинул ружьё на спину. — Прощай, старик.
На повороте оглянулся ещё раз и, подавив вздох, быстро пошёл к дороге.
Всю ночь и весь следующий день на площадку тихо падали красные и жёлтые кленовые листья.
Конец первой книги