Страница:
В принципе Емельянов-младший уже въехал на запретную землю. Издревле люди обходили окрестности озера стороной, потому что из поколения в поколение передавалось сокровенное знание: заповедное озеро охраняет великая богатырша Белая Лыбедь.
Ефрейтор Емеля сразу решил, что имя воительницы ведется от красивых птиц. Он и сейчас видел трех лебедей в одном из дальних затонов.
Богатыршу никто не встречал уже несколько веков, и этот факт вселял немаленькую надежду. Егор как-то не планировал драться с дамой. Он вообще не представлял себе женщину-витязя, притом такую, какую народ боится много лет.
Начало смеркаться. Воронежец задумался: переправиться на остров сейчас или дождаться утра? Тяжеловоз не тянулся к воде, скорей наоборот – лошадка воротила морду, фыркала и трясла густой гривой.
– Ладно, каурка, намек понял, – пробормотал ефрейтор.
Колобок спрыгнул наземь, стал рыскать по берегу, словно мелкий песик, изучающий новую территорию.
– Чего вынюхал? – поинтересовался Егор, спрыгнув с кобылки.
– Не знаю, – буркнул Хлеборобот. – Вокруг никого, так что можешь ходить без порток.
– Поганец!
– Ладно, не серчай, – улыбнулся каравай и снова нахмурился. – Вроде бы отличное место, но беспокойно как-то.
– Перестраховщик. – Парень сказал это, скорей, чтобы самому подбодриться, а не Колобка уязвить.
Подойдя к кромке воды, дембель наклонился и едва не зачерпнул прозрачной влаги, как вдруг озеро вспыхнуло. Ефрейтор стокилограммовым зайцем отпрыгнул от оранжево-алого огня. Вытянувшееся до человеческого роста пламя погасло.
– Жгучее! – Воронежец потер руки, стряхивая опаленные волосики.
Потом отломил длинную сухую травину, приставными шагами приблизился к озеру. Протянул добытый прутик. Снова возникло мгновенное возгорание. Бросив запылавший щуп, здоровяк-дембель ретировался.
– Отрыв башки, – протянул он, потирая макушку.
Каурка и Колобок с интересом следили за эволюциями воронежца.
– Ага, чуяло мое сердечко, – с явным удовлетворением прокомментировал Хлеборобот.
– Вот тебе и шерше ля фам, – тихо сказал парень и сел на корточки.
Помолчали.
– Прикинь, Колобок, а лебеди-то не сгорели! – сделал открытие Егор.
– Ударься оземь и обернись прекрасным лебедем, – предложил каравай.
– Ты-то хоть не подкалывай, мне брата хватает, – добродушно хмыкнул дембель.
Тем не менее сад, к которому так долго шел Емельянов-младший, вдруг сделался недосягаемым.
– Что же делать? – Ефрейтору казалось, что миссия безнадежно провалена.
Хлеборобот живенько отрастил ножки и принялся вышагивать по песчаному бережку, следя за тем, чтобы не очутиться близко к озеру.
– Насколько я знаю, – важно проговорил Колобок, – есть несколько способов перейти через огненную воду. Во-первых, мост. Не прерывай. Мост, разумеется, волшебный. Известно, что в стародревние времена богатыри-герои махали нарочитым платочком и мост возникал сам собой. Другие герои дожидались лунного света, из которого и появлялась переправа. Третьи знали заветное слово.
– Нету у меня ни платочка, ни слова, – буркнул Егор. – Типа случайно дома забыл.
– Правильно, не падаешь духом, – одобрил попытку пошутить Хлеборобот. – Есть и второй способ – перелететь. Дошли свидетельства о трех помощниках: коне богатырском, огромной лягушке и орле-вороне.
Дембель с сомнением поглядел на тяжеловоза, потом на Колобка. Усмехнулся:
– Ну-ка, квакни, орел.
– Поддел, – признал Хлеборобот. – Остается дождаться лунного света.
Встали лагерем подальше от опасного водоема, развели костер.
Трещали дровишки, по округе разносился запах дыма. Егор пожевал лепешку, запил припасенным в Отрезани медком.
Через час небо потемнело, но из-за облаков и тумана ефрейтор не дождался ни луны, ни звезд. Не всякая теория быстро проверяется практикой.
– Слышь, румяный грамотей, – недовольно окрикнул дембель Колобка, шуршащего в камышах. – Что делать будем? Пасмурно уже несколько дней и вряд ли распогодится.
Каравай выкатился из зарослей, отдуваясь и сплевывая мелкую соломку.
– Никакого подземного хода… Да, небо не радует. Ладно, ложись спать. Утро вечера мудреней.
Перед отбоем Егор проверил, не исчезло ли впотьмах свойство воды к возгоранию. Ничего подобного. Даже как-то ярче пылало. Отличная штука это озеро. Вот бы такие по всей границе России. Никто бы не пролез.
Устраиваясь на ночлег, Егор думал о двух вещах: «Уж Ванька-то что-нибудь придумал бы. Куда мне до него? А вообще, было бы здорово, если бы Хлеборобот отмочил что-то такое сказочное и утром появилась переправа. Типа, как Василиса Премудрая. Лягушек из Молдавии и Туркмении позвала, они мост и забабахали за ночь».
Увы, утро ничем ефрейтора не порадовало.
Все тот же туман, ни одного моста и виновато улыбающийся Колобок.
Хотя Егор заранее знал, что совершает бесполезное дело, он все же оседлал каурку и двинулся вокруг озера. Мало ли, повезет.
Тишина, справа лес, слева водичка. Просто мир во всем мире.
Благодушную полудрему дембеля нарушил непонятно откуда взявшийся в лесах Отрезани степняк-кочевник. Он вылетел на вороном коне из-за деревьев и остановился перед ошалевшими ефрейтором, колобком и тяжеловозом.
Сначала Емельянов-младший с завистью оценил коня. Вот это был настоящий былинный богатырский скакун-резвец. Скорость, с которой он появился на берегу, была неестественной, а уж торможение еще волшебнее. Как лист перед травой. Если бы не мускулы, гуляющие под блестящей шкурой, то Егор решил бы, что жеребчик стальной. Сильный, аж дымящийся от энергии конь сверкал агатовыми очами и испускал пламя из ноздрей.
«Слишком много пиротехники», – подумал парень, скосившись в сторону озера.
И только потом внимание воронежца переключилось на седока. Степняк был ничуть не мельче Егора. Такой же могучий, широкоплечий, только разодет как в фильме «Монгол». Круглое скуластое лицо с далеко расставленными глазками-щелками и носом-картошкой, бунчук на верхушке шлема, мощная грудь, прикрытая чеканными пластинами, – вот что запомнил ефрейтор в первую очередь.
Кочевник, разгоряченный скачкой, явно удивился, но быстро справился с оторопью. Выхватив саблю, степняк осклабился, и что-то подсказало дембелю, что сейчас будет драка.
Егор выхватил свой клинок. Поединщики съехались. Сверкнула сталь, раздался звон, посыпались искры. Богатыри посмотрели на сабли. Оба лезвия отлетели, не выдержав удара.
Отбросив бесполезные рукояти, Егор и кочевой витязь сблизились стремя в стремя и принялись бороться, осыпая друг друга ударами тяжеленных кулаков. Обмен затрещинами и взаимные зацепы продолжались около минуты, затем лошади, у которых оказалось больше благоразумия, чем у всадников, разошлись в стороны.
Витязи обменялись презрительными взглядами и стали растирать ушибленные места. Степняк сорвал с головы шлем и, морщась, погладил стремительно опухавшее ухо – одна из оплеух дембеля погнула головной убор. Лысая голова с длинной черной косицей покраснела от напряжения.
Сам Егор сплюнул кровь и проверил зубы. Обошлось.
Кочевник показал: мол, давай спешимся. Спрыгнули. Сошлись. Емельянов-младший был чемпионом области по боксу, и его соперник очень скоро почувствовал силу воронежского кулака. Впрочем, ефрейтор тоже вынужден был признать ратные умения противника. Спасала армейская форма, которая волшебным образом гасила мощь ударов. Кольчуга азиата с пластинами словно под прессом побывала, но тоже охраняла хозяина от молотобойных атак дембеля.
Навязав Егору ближний бой, степняк поднырнул ему под руки и сцепил свои ручищи на спине соперника. Тот моментально наклонился и захватил поясницу кочевника. Теперь поединщики боролись, пыхтя, как два паровоза.
Повезло степняку. Он провел подсечку и обрушил ефрейтора наземь, вышибая дух. Крепкий Егор провернулся и увлек противника за собой, норовя воткнуть его головой в берег. Бычья шея кочевника выдержала!
Богатыри энергично месились, кувыркаясь на сухой траве.
Колобок, задумавший помочь Емельянову-младшему, попал под копыто вороного и затих, расплющенный в лепешку. Конь не сошел с каравая, проявляя себя сущим академиком, а не лошадью.
От души лягнув друг друга, витязи раскатились в стороны и тут же ринулись в новую атаку. Глухие звуки ударов, сдавленные стоны и звонкие проклятья оглашали округу еще минут пять, затем шатающиеся богатыри расползлись на четвереньках каждый к своей лошади, уселись и, тяжело дыша, скрестили яростные взгляды.
– Ну, ты, суппорт с фартуком, здоров, – пропыхтел Егор, старательно делая вид, что ему совсем не больно, хотя тело ломило, как после путешествия по гигантской мясорубке.
– Твоя тоже большая багатура, – ответил степняк, также крепясь изо всех сил.
– Я ж каменного льва… этим кулаком… в крошки, – не то хвастаясь, не то удивляясь крепости противника, промолвил дембель.
– Моя ударял мать-земля, великий степь от гор до моря трясся, конь нога падать.
– Ладно брехать-то, – усмехнулся и тут же поморщился ефрейтор Емеля. – Я-то не в крошки, конечно, и не всего льва… Только голова реально раскололась.
Кочевник погрозил парню пальцем и погладил себя по лысине, стирая пот.
– Степь не трясся, трясся округа. Конь не валялся, падала человека. – Богатырь помолчал. – Пьяная человека.
– То-то же.
Раздался писк – Колобок давал понять, что ему не комфортно под копытом вороного чудо-коня. Дембель показал на расплющенного каравая:
– Хлеборобота пусть отпустит.
Степняк выкрикнул гортанную команду, жеребец освободил пленника. Колобок вернул себе сферическую форму и, обиженно бормоча, покатился к Егору.
– Ой-бай, Баурсак-бала! – всплеснул ручищами азиат, и глаза его загорелись детским задором.
– Тпру, ретивый, я несъедобный! – буркнул каравай.
– Моя не кушать, моя радовать себе ликом легендарной багатуры! Бабушка часто поведал моя маленькое «Повесть о настоящем чебуреке». Любимый сказк!
Хлеборобот загордился. Не каждая булка становится легендарной, не каждая.
– Уминай-багатур. – Кочевник ударил себя в грудь и ойкнул.
– Егор, – представился дембель. – Хороший у тебя конь.
– Э, Джагор! Это лучший конь мира! – пылко заверил воронежца багатур. – Сам Тандыр-хан, сын Достар-хана, дарил за полный победа в большой багатурский праздник. Скачкым, из лука стрельбым, борьбым, аркан ловым, шапка подхватым-привозым, девка похищим… Первей всех Уминай был! Тумен поход водил! Лучший воин.
– Угу, еще забыл упомянуть, что чемпион по скромности, – сострил Колобок.
– А что ты тут делаешь? – спросил Емельянов-младший.
– Тандыр-хан призывай моя шатер, угощай пловом-мясой, говорил: «Седлай волшебный воронец, скачи на Отрезань конец, молодцеватый яблок хватай! Хан-опора становись молодой, ой-бай!» День-ночь летел Уминай, и вот на Отрезань я край.
– Да тебе песни слагать, – оценил дембель.
– Джагор-багатур, моя первый акын родной улус мангало-тартар, – похвалился степняк.
Егор смутился:
– Ну, я тоже пел. В школьном хоре. Пока за драку не выгнали.
Как-то незаметно недавние соперники сдружились на почве взаимного уважения. Ефрейтор не знал, что полчища Тандыр-хана идут на Тянитолкаев, а хитрый Уминай не стал проводить политинформацию. Не зря же вождь кочевников доверил столь ответственное задание именно молодому темнику.
Вскоре богатыри сидели бок о бок. Емельянов-младший коротко поведал о том, как попал с братом в Эрэфию и теперь собирает для Карачуна всякие предметы, а затем обрисовал ситуацию с огнем. Стали кумекать, как преодолеть преграду.
– Может, твой конь перепрыгнет на остров? – с надеждой поинтересовался Егор.
Прикинув расстояние, могучий степняк покачал головой:
– В середин бултых.
Подал голос «Баурсак-бала»:
– А конь твой огня не боится или только мирных граждан копытом топтать годен?
– Не боится! Не боится! Черный конь скачет в огонь! – оживился Уминай-багатур. – Я сидеть седлом, попадай на остров!
– Ты сидеть на попе ровно, а то сгоришь, – отрезвил нового друга ефрейтор.
– А вот я в огне не горю и в воде не тону, – отрекомендовался каравай.
– Настоящий чебурек! – возликовал кочевник, а дембель без слов отправился к каурке за сумой для яблок.
– Куда поперся? – окликнул Хлеборобот.
– За мешком. – Егор остановился.
– Темнота, он же сгорит.
Воронежец поскреб за ухом.
– А как же тогда?..
– В себе принесу.
– Тандыр-хан три велел приносить, – подступил к Колобку Уминай.
– Ну, и мне три захвати. Влезут?
– Не дрейфь! – Каравай подмигнул.
Степняк расседлал жеребца, пошептал ему что-то на ухо. Емельянов-младший посадил на сильную конскую спину Хлеборобота, дал последний наказ:
– Ты их это, не переваривай, а то помолодеешь. Поглупеешь, опять же.
– Не учи ученого.
Стоило воронку ступить в воду, и озеро вспыхнуло. Конь скрылся в языках пламени подобно Терминатору. Богатыри устроились на берегу и стали ждать, глядя на полыхающий водоем.
– Не сгорит Баурсак-бала? – после паузы всполошился кочевник.
– Кремень парняга, – авторитетно промолвил россиянин, втайне волнуясь похлеще Уминая. – Притом с антипригарным покрытием.
Помолчали еще.
– Ты великая багатура, и я большая витязя, – сказал через некоторое время мангало-тартарин. – Будем братайся? По-нашенски, андой будешь моим, а я твоим.
Егор крепко пожал протянутую лапищу:
– Такого здоровяка лучше числить в братьях, чем во врагах.
Обнялись, треснули хмельного меда, оставшегося у дембеля.
Через полчаса огонь погас, только, как ни вглядывались побратимы в дымку, ничего не увидели.
Спустя минут десять озеро снова зажглось, а еще через полчаса из горючей воды выбрался волшебный конь, несущий на спине раздобревшего и расплывшегося, словно старая повариха, Колобка. Взор Хлеборобота был блаженным и томным, как будто каравай в сауне побывал.
Витязи подскочили, встречая разведчиков.
– Гы, яблочный пирог, – не сдержался ефрейтор Емеля.
Хлебец обиделся и с пушечной силой плюнул в парня яблочком. Снаряд бабахнул в лоб Егора и разлетелся в брызги. Богатырь охнул, плюхаясь на задницу.
– Шам ты яблофный фырох! – высказался каравай.
Смеющийся степняк помог дембелю встать, потом бережно снял Колобка с коня.
Хлеборобот выложил на песок шесть яблок. Плоды были один к одному – красные, наливные, размером с девичий кулачок.
– Правильно я седьмое прихватил, – похвалился каравай. – Брал на счастье, а сгодилось и дурака поучить.
Ефрейтор не обиделся, радехонек, что пресловутые яблоки – вот они, в руках.
– Ну и что там? – спросил он, тыкая в сторону острова.
– Приплыли. Сад. Зеленый и не думает облетать. Рядом дом. В дому спал кто-то, храп стоял, аж листочки трепетали. Возле дома конура. Пес брехливый. Я яблочко сорвал, псу бросил. А его будто не кормят никогда! Накинулся, сшамкал. Бац! В щенка превратился. Нам того и надобно. Набрали, вернулись.
– Добытчик! – Егор сжал Колобка в объятьях.
– Эй! Полегче, увалень! – возмутился Хлеборобот. – Ну и денек! То копытом плющат, то фруктом начиняют, а тут и…
А тут и ударил гром, разбежались от острова молнии, как бы намекая на то, что кража не прошла незамеченной.
Леденящий душу вой накрыл побратимов, каравая и лошадей. Озеро вспыхнуло само собой, но теперь пламя поднялось выше человеческого роста и окрасилось малиновым цветом.
– Хана, ребятки, попалили нас, – не своим голосом вымолвил Егор, тщетно нащупывая саблю.
Виной краху Станислава были близнецы Емельяновы. Почему он принял их за немчурийских послов-шпионов? Драндулецкий проклинал тот день, когда узнал о приходе Ивана да Егория в Тянитолкаев.
Станислав принадлежал к старинному роду боляков. Больша, располагавшаяся западнее рассейских княжеств, дала миру воинственных мужчин и красивых женщин. Раскосый Драндулецкий был азартным политиком, считавшим Тянитолкаев второй родиной.
Блестяще образованный, музыкально одаренный, утонченный в одежде и манерах, боялин просто обязан был стать князем.
Если бы не хитрец Полкан и эта неизвестно откуда свалившаяся парочка.
Проклятый Егор одолел дракона, пока Драндулецкий удерживал Ивана в заложниках, а там и Старшой удрал, прихватив Колобка. «Немчурийцы» оказались рассейскими богатырями, народными любимцами, прославленными героями. Кто держал спасителей Эрэфии в казематах? Он, боялин Станислав.
Теперь он сидел дома, исполняя на лютне нечто скорбное и попивая специально выписанное из-за границы парижуйское вино. Как всегда, изящно одетый и пахнущий самым модным на Закате ароматом, Драндулецкий морщил длинный нос, когда тонкие пальцы изредка бренчали мимо нот.
Князь Световар, разумеется, принял его версию о том, что никаких казематов не было, а, наоборот, из благодарности за его, Станислава, гостеприимство силач Егорий прогнал поганого ящера, разорявшего окрестности Тянитолкаева. Здесь все прозрачно: Световару не хотелось усиления боялина Полкана Люлякина-Бабского, только правду не скроешь.
Так, в сорок лет, в самом расцвете сил, заканчивается политическая жизнь.
Можно было подумать, что Драндулецкий сдался. Серьезная ошибка. Несгибаемый боялин держал паузу, обмозговывая, как вернуть положение.
В один прекрасный день Станислава побеспокоил слуга:
– Ваше боялство! К вам посетительница.
– Кто такова? – прогундел лидер партии слонов.
– С востока барышня. Вся в черном. Говорит, жена Торгаши-Керима.
Драндулецкий вспомнил купца, проезжавшего мимо Тянитолкаева. Желая пограбить персиянца, Станислав усыпил его бдительность, дескать, дороги Эрэфии безопасны. Торгаши успокоился, а боялин кинулся к знаменитому городскому разбойнику Зарубе Лютозару. Увы, главного висельника Тянитолкаева не было дома, и затея с нападением на купца оказалась на грани срыва. Через день совершенно случайно Драндулецкий подслушал в трактире разговор заезжих лихих людей. Предложив им сделку, Станислав полностью сдал Торгаши-Керима. «Обманете – найду. Но учтите, вы обо мне не ведаете, я вас не видел», – сказал боялин им на прощание. «Не изволь сумлеваться! – ответили разбойники. – Мы налетим, аки вихрь, и сгинем, будто морок. Нас никто не опознает, мы будем в холщовых мешках». С тех пор не появились ни Торгаши-Керим, ни изобретательные барыги. Ищи-свищи их теперь, глупо получилось.
Вынырнув из неприятных воспоминаний, Драндулецкий поморщил длинный нос, допивая парижуйское зелье.
– Жена так жена. Заводи, – решил боялин. – Да, и Первыню мне позови.
В комнату вплыла фигурка, с ног до головы укрытая плотной темной тканью.
Станислав знал о сарацинском обычае прятать женщин под паранджами. Утонченный любитель красивой одежды, изысканных манер и закатного образа жизни, боялин не понимал, какое сумасшествие стоит за странными восточными порядками. Мужики боятся, что их дам уведут более привлекательные соперники, вот и прячут? Или у них все бабы ужасны на лицо?
Ничто не привлекает к женщине так сильно, как это делает тайна. С этой точки зрения полностью задрапированная гостья была ходячей загадкой. Боялин ощутил небывалый азарт охотника за дамскими сердцами.
Встав навстречу посетительнице, Драндулецкий изящно поклонился, тряхнув кружевными рукавами:
– Я несказанно счастлив созерцать в своем скромном жилище столь неожиданную гостью.
– Наслышанная о радушии белого господина, оказанном моему дражайшему супругу, прошу принять это. – Персиянка извлекла из складок одежды и протянула боялину свиток, скрепленный сургучной печатью.
К разочарованию Станислава, посетительница не продемонстрировала ему даже пальчики и запястье.
Сглотнув слюну, а потом распечатав и развернув бумагу, Драндулецкий прочитал:
«Исмаил-шах приветствует тебя, незнакомый друг Персиянии!
Мой славный посол Торгаши-Керим мог попасть в беду, и я велел его старшей супруге последовать по его стопам, дабы передать мозговскому шаху дополнение к письму, отправленному с верным Торгаши. Ты достойно обошелся с моим подданным, незнакомый друг Персиянии, потому-то благочестивейшая Гюльнара и вручила мое послание именно тебе.
Помоги дружбе Эрэфии и Персиянии еще раз. Как можно скорей донеси до ушей шаха вашего главного халифата страшную весть: мангало-тартарин подступает к пределам Эрэфии. Сделай это, да покроет твои расходы золото, кое передаст тебе Гюльнара».
Усилием воли сдержав довольную ухмылку, Драндулецкий церемонно промолвил:
– Вам неимоверно повезло, ибо вы пришли к единственному человеку, могущему и обязанному вам помочь.
– Хвала небесам! – тонко воскликнула персиянка и попятилась к двери. – Я тотчас же возвращаюсь на родину со счастливым известием!
– А золото… – как бы невзначай напомнил Станислав вкрадчивым тенорком.
Гостья сокрушенно заохала, и из-под одежды появился увесистый мешок. Рука Драндулецкого ощутила приятную прохладу золота. Позвякивало музыкально и многообещающе.
– Где ты остановилась, хм, прекрасная Гюльнара?
– Там, в платном пристанище путников.
– Будь моей гостьей, – улыбнулся боялин, принимая самый обольстительный вид и тон.
Увы, чары, легко распространявшиеся в среде тянитолкаевских женщин, на иностранку не произвели должного эффекта. Чувствовалось, что не зря ее назвали благочестивейшей.
– Спасибо, господин, но я должна вернуться. Поспеши и ты. Письмо шаха Исмаила, да продлятся его годы, весьма важно.
Боялин повел рукой по коротким волосам.
– Тогда исполни мою маленькую просьбу, умоляю тебя, – почти прошептал Станислав, закусывая нижнюю губу. – Открой личико.
– Не оскорбляй меня, – холодно ответила Гюльнара и ушла.
Драндулецкий досадливо щелкнул пальцами и поспешил к другой двери. Там, в задней комнате, его уже ждал Первыня. Молодой дружинник поприветствовал боялина и поправил упрямый каштановый вихор, торчащий над высоким лбом. Скуластое лицо выражало готовность служить.
Станислав поморщился. Ему не нравился исходящий от парня запах. Здесь витала смесь пота, проливаемого во время ежедневных тренировок, и амбре, испускаемого кожаной робой, поверх которой Первыня носил кольчугу.
– Друг мой, сейчас от меня вышла женщина. Персиянка в глухом наряде. Проследи, вызнай, где остановилась, расспроси, с кем она. Все, поспешай!
Дружинник коротко кивнул и затопал к выходу. Звякнули защитные пластины, нашитые на штаны. Замелькали старые, но крепкие сапоги с высокими голенищами.
Оставшись в одиночестве, боялин уселся за столик, открыл мешок. Благородно блестящее золото подняло настроение, а неудача, постигшая ловеласа в самом начале флирта, забылась. Следовало правильно распорядиться сведениями, полученными от посланницы персиянского шаха.
«Кому война, а кому и мать родна, – припомнил пословицу Драндулецкий. – Пусть мозговский князь узнает о набеге. Моя задача – использовать знание здесь и сейчас. Идти к Световару? Да ну его во все стороны! Я стану спасителем Тянитолкаева. Я буду его князем!»
Была маленькая проблемка: Станислав не терпел насилия и боялся умереть, а война, как известно, мероприятие богатое на это дело… Поджав губы, Драндулецкий выругал себя за мягкотелость. Правильно организовав ополчение, он останется в тылу, а то и за городскими стенами. Или за валом. Тут уж надо смотреть, откуда пожалуют мангало-тартары. Дикая орда встретится с хищным умом боялина-избавителя. Станислава Великолепного. Да, да, да!.. За это следовало выпить.
Драндулецкий наполнил кубок, потянулся к отложенной на атласную подушку лютне.
В комнату вбежал запыхавшийся Первыня.
– Сбегла! – Он потряс темными тряпками. – Зашла за угол и как сквозь землю провалилась!
– Друг мой, ты пьян? – нахмурился боялин.
– Трезвее покойника!
Дружинник уронил тряпье на пол. По сарацинскому узору Станислав узнал паранджу Гюльнары. Ловка, чертовка персиянская!
По этому поводу тоже следовало выпить, причем как можно скорее.
Но как страдало самолюбие! По всем раскладам выходило, что следовало принять неравный бой с кочеврягами. И пасть смертью храбрых. Если белобрысый Эльфенсон выглядел тщедушным, то два бугая с топорами никак не тянули на проходимое препятствие. Переступил через гордость, остался жив. Лучше бы погиб! А мамка? А брат? Вот невезение. Нет, это точно Лихо сглазило!
Ефрейтор Емеля сразу решил, что имя воительницы ведется от красивых птиц. Он и сейчас видел трех лебедей в одном из дальних затонов.
Богатыршу никто не встречал уже несколько веков, и этот факт вселял немаленькую надежду. Егор как-то не планировал драться с дамой. Он вообще не представлял себе женщину-витязя, притом такую, какую народ боится много лет.
Начало смеркаться. Воронежец задумался: переправиться на остров сейчас или дождаться утра? Тяжеловоз не тянулся к воде, скорей наоборот – лошадка воротила морду, фыркала и трясла густой гривой.
– Ладно, каурка, намек понял, – пробормотал ефрейтор.
Колобок спрыгнул наземь, стал рыскать по берегу, словно мелкий песик, изучающий новую территорию.
– Чего вынюхал? – поинтересовался Егор, спрыгнув с кобылки.
– Не знаю, – буркнул Хлеборобот. – Вокруг никого, так что можешь ходить без порток.
– Поганец!
– Ладно, не серчай, – улыбнулся каравай и снова нахмурился. – Вроде бы отличное место, но беспокойно как-то.
– Перестраховщик. – Парень сказал это, скорей, чтобы самому подбодриться, а не Колобка уязвить.
Подойдя к кромке воды, дембель наклонился и едва не зачерпнул прозрачной влаги, как вдруг озеро вспыхнуло. Ефрейтор стокилограммовым зайцем отпрыгнул от оранжево-алого огня. Вытянувшееся до человеческого роста пламя погасло.
– Жгучее! – Воронежец потер руки, стряхивая опаленные волосики.
Потом отломил длинную сухую травину, приставными шагами приблизился к озеру. Протянул добытый прутик. Снова возникло мгновенное возгорание. Бросив запылавший щуп, здоровяк-дембель ретировался.
– Отрыв башки, – протянул он, потирая макушку.
Каурка и Колобок с интересом следили за эволюциями воронежца.
– Ага, чуяло мое сердечко, – с явным удовлетворением прокомментировал Хлеборобот.
– Вот тебе и шерше ля фам, – тихо сказал парень и сел на корточки.
Помолчали.
– Прикинь, Колобок, а лебеди-то не сгорели! – сделал открытие Егор.
– Ударься оземь и обернись прекрасным лебедем, – предложил каравай.
– Ты-то хоть не подкалывай, мне брата хватает, – добродушно хмыкнул дембель.
Тем не менее сад, к которому так долго шел Емельянов-младший, вдруг сделался недосягаемым.
– Что же делать? – Ефрейтору казалось, что миссия безнадежно провалена.
Хлеборобот живенько отрастил ножки и принялся вышагивать по песчаному бережку, следя за тем, чтобы не очутиться близко к озеру.
– Насколько я знаю, – важно проговорил Колобок, – есть несколько способов перейти через огненную воду. Во-первых, мост. Не прерывай. Мост, разумеется, волшебный. Известно, что в стародревние времена богатыри-герои махали нарочитым платочком и мост возникал сам собой. Другие герои дожидались лунного света, из которого и появлялась переправа. Третьи знали заветное слово.
– Нету у меня ни платочка, ни слова, – буркнул Егор. – Типа случайно дома забыл.
– Правильно, не падаешь духом, – одобрил попытку пошутить Хлеборобот. – Есть и второй способ – перелететь. Дошли свидетельства о трех помощниках: коне богатырском, огромной лягушке и орле-вороне.
Дембель с сомнением поглядел на тяжеловоза, потом на Колобка. Усмехнулся:
– Ну-ка, квакни, орел.
– Поддел, – признал Хлеборобот. – Остается дождаться лунного света.
Встали лагерем подальше от опасного водоема, развели костер.
Трещали дровишки, по округе разносился запах дыма. Егор пожевал лепешку, запил припасенным в Отрезани медком.
Через час небо потемнело, но из-за облаков и тумана ефрейтор не дождался ни луны, ни звезд. Не всякая теория быстро проверяется практикой.
– Слышь, румяный грамотей, – недовольно окрикнул дембель Колобка, шуршащего в камышах. – Что делать будем? Пасмурно уже несколько дней и вряд ли распогодится.
Каравай выкатился из зарослей, отдуваясь и сплевывая мелкую соломку.
– Никакого подземного хода… Да, небо не радует. Ладно, ложись спать. Утро вечера мудреней.
Перед отбоем Егор проверил, не исчезло ли впотьмах свойство воды к возгоранию. Ничего подобного. Даже как-то ярче пылало. Отличная штука это озеро. Вот бы такие по всей границе России. Никто бы не пролез.
Устраиваясь на ночлег, Егор думал о двух вещах: «Уж Ванька-то что-нибудь придумал бы. Куда мне до него? А вообще, было бы здорово, если бы Хлеборобот отмочил что-то такое сказочное и утром появилась переправа. Типа, как Василиса Премудрая. Лягушек из Молдавии и Туркмении позвала, они мост и забабахали за ночь».
Увы, утро ничем ефрейтора не порадовало.
Все тот же туман, ни одного моста и виновато улыбающийся Колобок.
Хотя Егор заранее знал, что совершает бесполезное дело, он все же оседлал каурку и двинулся вокруг озера. Мало ли, повезет.
Тишина, справа лес, слева водичка. Просто мир во всем мире.
Благодушную полудрему дембеля нарушил непонятно откуда взявшийся в лесах Отрезани степняк-кочевник. Он вылетел на вороном коне из-за деревьев и остановился перед ошалевшими ефрейтором, колобком и тяжеловозом.
Сначала Емельянов-младший с завистью оценил коня. Вот это был настоящий былинный богатырский скакун-резвец. Скорость, с которой он появился на берегу, была неестественной, а уж торможение еще волшебнее. Как лист перед травой. Если бы не мускулы, гуляющие под блестящей шкурой, то Егор решил бы, что жеребчик стальной. Сильный, аж дымящийся от энергии конь сверкал агатовыми очами и испускал пламя из ноздрей.
«Слишком много пиротехники», – подумал парень, скосившись в сторону озера.
И только потом внимание воронежца переключилось на седока. Степняк был ничуть не мельче Егора. Такой же могучий, широкоплечий, только разодет как в фильме «Монгол». Круглое скуластое лицо с далеко расставленными глазками-щелками и носом-картошкой, бунчук на верхушке шлема, мощная грудь, прикрытая чеканными пластинами, – вот что запомнил ефрейтор в первую очередь.
Кочевник, разгоряченный скачкой, явно удивился, но быстро справился с оторопью. Выхватив саблю, степняк осклабился, и что-то подсказало дембелю, что сейчас будет драка.
Егор выхватил свой клинок. Поединщики съехались. Сверкнула сталь, раздался звон, посыпались искры. Богатыри посмотрели на сабли. Оба лезвия отлетели, не выдержав удара.
Отбросив бесполезные рукояти, Егор и кочевой витязь сблизились стремя в стремя и принялись бороться, осыпая друг друга ударами тяжеленных кулаков. Обмен затрещинами и взаимные зацепы продолжались около минуты, затем лошади, у которых оказалось больше благоразумия, чем у всадников, разошлись в стороны.
Витязи обменялись презрительными взглядами и стали растирать ушибленные места. Степняк сорвал с головы шлем и, морщась, погладил стремительно опухавшее ухо – одна из оплеух дембеля погнула головной убор. Лысая голова с длинной черной косицей покраснела от напряжения.
Сам Егор сплюнул кровь и проверил зубы. Обошлось.
Кочевник показал: мол, давай спешимся. Спрыгнули. Сошлись. Емельянов-младший был чемпионом области по боксу, и его соперник очень скоро почувствовал силу воронежского кулака. Впрочем, ефрейтор тоже вынужден был признать ратные умения противника. Спасала армейская форма, которая волшебным образом гасила мощь ударов. Кольчуга азиата с пластинами словно под прессом побывала, но тоже охраняла хозяина от молотобойных атак дембеля.
Навязав Егору ближний бой, степняк поднырнул ему под руки и сцепил свои ручищи на спине соперника. Тот моментально наклонился и захватил поясницу кочевника. Теперь поединщики боролись, пыхтя, как два паровоза.
Повезло степняку. Он провел подсечку и обрушил ефрейтора наземь, вышибая дух. Крепкий Егор провернулся и увлек противника за собой, норовя воткнуть его головой в берег. Бычья шея кочевника выдержала!
Богатыри энергично месились, кувыркаясь на сухой траве.
Колобок, задумавший помочь Емельянову-младшему, попал под копыто вороного и затих, расплющенный в лепешку. Конь не сошел с каравая, проявляя себя сущим академиком, а не лошадью.
От души лягнув друг друга, витязи раскатились в стороны и тут же ринулись в новую атаку. Глухие звуки ударов, сдавленные стоны и звонкие проклятья оглашали округу еще минут пять, затем шатающиеся богатыри расползлись на четвереньках каждый к своей лошади, уселись и, тяжело дыша, скрестили яростные взгляды.
– Ну, ты, суппорт с фартуком, здоров, – пропыхтел Егор, старательно делая вид, что ему совсем не больно, хотя тело ломило, как после путешествия по гигантской мясорубке.
– Твоя тоже большая багатура, – ответил степняк, также крепясь изо всех сил.
– Я ж каменного льва… этим кулаком… в крошки, – не то хвастаясь, не то удивляясь крепости противника, промолвил дембель.
– Моя ударял мать-земля, великий степь от гор до моря трясся, конь нога падать.
– Ладно брехать-то, – усмехнулся и тут же поморщился ефрейтор Емеля. – Я-то не в крошки, конечно, и не всего льва… Только голова реально раскололась.
Кочевник погрозил парню пальцем и погладил себя по лысине, стирая пот.
– Степь не трясся, трясся округа. Конь не валялся, падала человека. – Богатырь помолчал. – Пьяная человека.
– То-то же.
Раздался писк – Колобок давал понять, что ему не комфортно под копытом вороного чудо-коня. Дембель показал на расплющенного каравая:
– Хлеборобота пусть отпустит.
Степняк выкрикнул гортанную команду, жеребец освободил пленника. Колобок вернул себе сферическую форму и, обиженно бормоча, покатился к Егору.
– Ой-бай, Баурсак-бала! – всплеснул ручищами азиат, и глаза его загорелись детским задором.
– Тпру, ретивый, я несъедобный! – буркнул каравай.
– Моя не кушать, моя радовать себе ликом легендарной багатуры! Бабушка часто поведал моя маленькое «Повесть о настоящем чебуреке». Любимый сказк!
Хлеборобот загордился. Не каждая булка становится легендарной, не каждая.
– Уминай-багатур. – Кочевник ударил себя в грудь и ойкнул.
– Егор, – представился дембель. – Хороший у тебя конь.
– Э, Джагор! Это лучший конь мира! – пылко заверил воронежца багатур. – Сам Тандыр-хан, сын Достар-хана, дарил за полный победа в большой багатурский праздник. Скачкым, из лука стрельбым, борьбым, аркан ловым, шапка подхватым-привозым, девка похищим… Первей всех Уминай был! Тумен поход водил! Лучший воин.
– Угу, еще забыл упомянуть, что чемпион по скромности, – сострил Колобок.
– А что ты тут делаешь? – спросил Емельянов-младший.
– Тандыр-хан призывай моя шатер, угощай пловом-мясой, говорил: «Седлай волшебный воронец, скачи на Отрезань конец, молодцеватый яблок хватай! Хан-опора становись молодой, ой-бай!» День-ночь летел Уминай, и вот на Отрезань я край.
– Да тебе песни слагать, – оценил дембель.
– Джагор-багатур, моя первый акын родной улус мангало-тартар, – похвалился степняк.
Егор смутился:
– Ну, я тоже пел. В школьном хоре. Пока за драку не выгнали.
Как-то незаметно недавние соперники сдружились на почве взаимного уважения. Ефрейтор не знал, что полчища Тандыр-хана идут на Тянитолкаев, а хитрый Уминай не стал проводить политинформацию. Не зря же вождь кочевников доверил столь ответственное задание именно молодому темнику.
Вскоре богатыри сидели бок о бок. Емельянов-младший коротко поведал о том, как попал с братом в Эрэфию и теперь собирает для Карачуна всякие предметы, а затем обрисовал ситуацию с огнем. Стали кумекать, как преодолеть преграду.
– Может, твой конь перепрыгнет на остров? – с надеждой поинтересовался Егор.
Прикинув расстояние, могучий степняк покачал головой:
– В середин бултых.
Подал голос «Баурсак-бала»:
– А конь твой огня не боится или только мирных граждан копытом топтать годен?
– Не боится! Не боится! Черный конь скачет в огонь! – оживился Уминай-багатур. – Я сидеть седлом, попадай на остров!
– Ты сидеть на попе ровно, а то сгоришь, – отрезвил нового друга ефрейтор.
– А вот я в огне не горю и в воде не тону, – отрекомендовался каравай.
– Настоящий чебурек! – возликовал кочевник, а дембель без слов отправился к каурке за сумой для яблок.
– Куда поперся? – окликнул Хлеборобот.
– За мешком. – Егор остановился.
– Темнота, он же сгорит.
Воронежец поскреб за ухом.
– А как же тогда?..
– В себе принесу.
– Тандыр-хан три велел приносить, – подступил к Колобку Уминай.
– Ну, и мне три захвати. Влезут?
– Не дрейфь! – Каравай подмигнул.
Степняк расседлал жеребца, пошептал ему что-то на ухо. Емельянов-младший посадил на сильную конскую спину Хлеборобота, дал последний наказ:
– Ты их это, не переваривай, а то помолодеешь. Поглупеешь, опять же.
– Не учи ученого.
Стоило воронку ступить в воду, и озеро вспыхнуло. Конь скрылся в языках пламени подобно Терминатору. Богатыри устроились на берегу и стали ждать, глядя на полыхающий водоем.
– Не сгорит Баурсак-бала? – после паузы всполошился кочевник.
– Кремень парняга, – авторитетно промолвил россиянин, втайне волнуясь похлеще Уминая. – Притом с антипригарным покрытием.
Помолчали еще.
– Ты великая багатура, и я большая витязя, – сказал через некоторое время мангало-тартарин. – Будем братайся? По-нашенски, андой будешь моим, а я твоим.
Егор крепко пожал протянутую лапищу:
– Такого здоровяка лучше числить в братьях, чем во врагах.
Обнялись, треснули хмельного меда, оставшегося у дембеля.
Через полчаса огонь погас, только, как ни вглядывались побратимы в дымку, ничего не увидели.
Спустя минут десять озеро снова зажглось, а еще через полчаса из горючей воды выбрался волшебный конь, несущий на спине раздобревшего и расплывшегося, словно старая повариха, Колобка. Взор Хлеборобота был блаженным и томным, как будто каравай в сауне побывал.
Витязи подскочили, встречая разведчиков.
– Гы, яблочный пирог, – не сдержался ефрейтор Емеля.
Хлебец обиделся и с пушечной силой плюнул в парня яблочком. Снаряд бабахнул в лоб Егора и разлетелся в брызги. Богатырь охнул, плюхаясь на задницу.
– Шам ты яблофный фырох! – высказался каравай.
Смеющийся степняк помог дембелю встать, потом бережно снял Колобка с коня.
Хлеборобот выложил на песок шесть яблок. Плоды были один к одному – красные, наливные, размером с девичий кулачок.
– Правильно я седьмое прихватил, – похвалился каравай. – Брал на счастье, а сгодилось и дурака поучить.
Ефрейтор не обиделся, радехонек, что пресловутые яблоки – вот они, в руках.
– Ну и что там? – спросил он, тыкая в сторону острова.
– Приплыли. Сад. Зеленый и не думает облетать. Рядом дом. В дому спал кто-то, храп стоял, аж листочки трепетали. Возле дома конура. Пес брехливый. Я яблочко сорвал, псу бросил. А его будто не кормят никогда! Накинулся, сшамкал. Бац! В щенка превратился. Нам того и надобно. Набрали, вернулись.
– Добытчик! – Егор сжал Колобка в объятьях.
– Эй! Полегче, увалень! – возмутился Хлеборобот. – Ну и денек! То копытом плющат, то фруктом начиняют, а тут и…
А тут и ударил гром, разбежались от острова молнии, как бы намекая на то, что кража не прошла незамеченной.
Леденящий душу вой накрыл побратимов, каравая и лошадей. Озеро вспыхнуло само собой, но теперь пламя поднялось выше человеческого роста и окрасилось малиновым цветом.
– Хана, ребятки, попалили нас, – не своим голосом вымолвил Егор, тщетно нащупывая саблю.
* * *
Тянитолкаевский боялин Станислав Драндулецкий практически угробил свою политическую карьеру. Он пока что оставался предводителем Партии слонов, но готовился к переизбранию как человек, загубивший репутацию.Виной краху Станислава были близнецы Емельяновы. Почему он принял их за немчурийских послов-шпионов? Драндулецкий проклинал тот день, когда узнал о приходе Ивана да Егория в Тянитолкаев.
Станислав принадлежал к старинному роду боляков. Больша, располагавшаяся западнее рассейских княжеств, дала миру воинственных мужчин и красивых женщин. Раскосый Драндулецкий был азартным политиком, считавшим Тянитолкаев второй родиной.
Блестяще образованный, музыкально одаренный, утонченный в одежде и манерах, боялин просто обязан был стать князем.
Если бы не хитрец Полкан и эта неизвестно откуда свалившаяся парочка.
Проклятый Егор одолел дракона, пока Драндулецкий удерживал Ивана в заложниках, а там и Старшой удрал, прихватив Колобка. «Немчурийцы» оказались рассейскими богатырями, народными любимцами, прославленными героями. Кто держал спасителей Эрэфии в казематах? Он, боялин Станислав.
Теперь он сидел дома, исполняя на лютне нечто скорбное и попивая специально выписанное из-за границы парижуйское вино. Как всегда, изящно одетый и пахнущий самым модным на Закате ароматом, Драндулецкий морщил длинный нос, когда тонкие пальцы изредка бренчали мимо нот.
Князь Световар, разумеется, принял его версию о том, что никаких казематов не было, а, наоборот, из благодарности за его, Станислава, гостеприимство силач Егорий прогнал поганого ящера, разорявшего окрестности Тянитолкаева. Здесь все прозрачно: Световару не хотелось усиления боялина Полкана Люлякина-Бабского, только правду не скроешь.
Так, в сорок лет, в самом расцвете сил, заканчивается политическая жизнь.
Можно было подумать, что Драндулецкий сдался. Серьезная ошибка. Несгибаемый боялин держал паузу, обмозговывая, как вернуть положение.
В один прекрасный день Станислава побеспокоил слуга:
– Ваше боялство! К вам посетительница.
– Кто такова? – прогундел лидер партии слонов.
– С востока барышня. Вся в черном. Говорит, жена Торгаши-Керима.
Драндулецкий вспомнил купца, проезжавшего мимо Тянитолкаева. Желая пограбить персиянца, Станислав усыпил его бдительность, дескать, дороги Эрэфии безопасны. Торгаши успокоился, а боялин кинулся к знаменитому городскому разбойнику Зарубе Лютозару. Увы, главного висельника Тянитолкаева не было дома, и затея с нападением на купца оказалась на грани срыва. Через день совершенно случайно Драндулецкий подслушал в трактире разговор заезжих лихих людей. Предложив им сделку, Станислав полностью сдал Торгаши-Керима. «Обманете – найду. Но учтите, вы обо мне не ведаете, я вас не видел», – сказал боялин им на прощание. «Не изволь сумлеваться! – ответили разбойники. – Мы налетим, аки вихрь, и сгинем, будто морок. Нас никто не опознает, мы будем в холщовых мешках». С тех пор не появились ни Торгаши-Керим, ни изобретательные барыги. Ищи-свищи их теперь, глупо получилось.
Вынырнув из неприятных воспоминаний, Драндулецкий поморщил длинный нос, допивая парижуйское зелье.
– Жена так жена. Заводи, – решил боялин. – Да, и Первыню мне позови.
В комнату вплыла фигурка, с ног до головы укрытая плотной темной тканью.
Станислав знал о сарацинском обычае прятать женщин под паранджами. Утонченный любитель красивой одежды, изысканных манер и закатного образа жизни, боялин не понимал, какое сумасшествие стоит за странными восточными порядками. Мужики боятся, что их дам уведут более привлекательные соперники, вот и прячут? Или у них все бабы ужасны на лицо?
Ничто не привлекает к женщине так сильно, как это делает тайна. С этой точки зрения полностью задрапированная гостья была ходячей загадкой. Боялин ощутил небывалый азарт охотника за дамскими сердцами.
Встав навстречу посетительнице, Драндулецкий изящно поклонился, тряхнув кружевными рукавами:
– Я несказанно счастлив созерцать в своем скромном жилище столь неожиданную гостью.
– Наслышанная о радушии белого господина, оказанном моему дражайшему супругу, прошу принять это. – Персиянка извлекла из складок одежды и протянула боялину свиток, скрепленный сургучной печатью.
К разочарованию Станислава, посетительница не продемонстрировала ему даже пальчики и запястье.
Сглотнув слюну, а потом распечатав и развернув бумагу, Драндулецкий прочитал:
«Исмаил-шах приветствует тебя, незнакомый друг Персиянии!
Мой славный посол Торгаши-Керим мог попасть в беду, и я велел его старшей супруге последовать по его стопам, дабы передать мозговскому шаху дополнение к письму, отправленному с верным Торгаши. Ты достойно обошелся с моим подданным, незнакомый друг Персиянии, потому-то благочестивейшая Гюльнара и вручила мое послание именно тебе.
Помоги дружбе Эрэфии и Персиянии еще раз. Как можно скорей донеси до ушей шаха вашего главного халифата страшную весть: мангало-тартарин подступает к пределам Эрэфии. Сделай это, да покроет твои расходы золото, кое передаст тебе Гюльнара».
Усилием воли сдержав довольную ухмылку, Драндулецкий церемонно промолвил:
– Вам неимоверно повезло, ибо вы пришли к единственному человеку, могущему и обязанному вам помочь.
– Хвала небесам! – тонко воскликнула персиянка и попятилась к двери. – Я тотчас же возвращаюсь на родину со счастливым известием!
– А золото… – как бы невзначай напомнил Станислав вкрадчивым тенорком.
Гостья сокрушенно заохала, и из-под одежды появился увесистый мешок. Рука Драндулецкого ощутила приятную прохладу золота. Позвякивало музыкально и многообещающе.
– Где ты остановилась, хм, прекрасная Гюльнара?
– Там, в платном пристанище путников.
– Будь моей гостьей, – улыбнулся боялин, принимая самый обольстительный вид и тон.
Увы, чары, легко распространявшиеся в среде тянитолкаевских женщин, на иностранку не произвели должного эффекта. Чувствовалось, что не зря ее назвали благочестивейшей.
– Спасибо, господин, но я должна вернуться. Поспеши и ты. Письмо шаха Исмаила, да продлятся его годы, весьма важно.
Боялин повел рукой по коротким волосам.
– Тогда исполни мою маленькую просьбу, умоляю тебя, – почти прошептал Станислав, закусывая нижнюю губу. – Открой личико.
– Не оскорбляй меня, – холодно ответила Гюльнара и ушла.
Драндулецкий досадливо щелкнул пальцами и поспешил к другой двери. Там, в задней комнате, его уже ждал Первыня. Молодой дружинник поприветствовал боялина и поправил упрямый каштановый вихор, торчащий над высоким лбом. Скуластое лицо выражало готовность служить.
Станислав поморщился. Ему не нравился исходящий от парня запах. Здесь витала смесь пота, проливаемого во время ежедневных тренировок, и амбре, испускаемого кожаной робой, поверх которой Первыня носил кольчугу.
– Друг мой, сейчас от меня вышла женщина. Персиянка в глухом наряде. Проследи, вызнай, где остановилась, расспроси, с кем она. Все, поспешай!
Дружинник коротко кивнул и затопал к выходу. Звякнули защитные пластины, нашитые на штаны. Замелькали старые, но крепкие сапоги с высокими голенищами.
Оставшись в одиночестве, боялин уселся за столик, открыл мешок. Благородно блестящее золото подняло настроение, а неудача, постигшая ловеласа в самом начале флирта, забылась. Следовало правильно распорядиться сведениями, полученными от посланницы персиянского шаха.
«Кому война, а кому и мать родна, – припомнил пословицу Драндулецкий. – Пусть мозговский князь узнает о набеге. Моя задача – использовать знание здесь и сейчас. Идти к Световару? Да ну его во все стороны! Я стану спасителем Тянитолкаева. Я буду его князем!»
Была маленькая проблемка: Станислав не терпел насилия и боялся умереть, а война, как известно, мероприятие богатое на это дело… Поджав губы, Драндулецкий выругал себя за мягкотелость. Правильно организовав ополчение, он останется в тылу, а то и за городскими стенами. Или за валом. Тут уж надо смотреть, откуда пожалуют мангало-тартары. Дикая орда встретится с хищным умом боялина-избавителя. Станислава Великолепного. Да, да, да!.. За это следовало выпить.
Драндулецкий наполнил кубок, потянулся к отложенной на атласную подушку лютне.
В комнату вбежал запыхавшийся Первыня.
– Сбегла! – Он потряс темными тряпками. – Зашла за угол и как сквозь землю провалилась!
– Друг мой, ты пьян? – нахмурился боялин.
– Трезвее покойника!
Дружинник уронил тряпье на пол. По сарацинскому узору Станислав узнал паранджу Гюльнары. Ловка, чертовка персиянская!
По этому поводу тоже следовало выпить, причем как можно скорее.
* * *
Шагая к обиталищу волхвов, Старшой раздумывал, верно ли он поступил, начав называться князем Задолья. Ложь, изобретенная под страхом быть расстрелянным, оказалась удачной. Иван откопал в завалах памяти словечко «ребрендинг». Да, он увел из-под позорного удара доброе имя одного из братьев-богатырей, о которых говорила вся Эрэфия, и не стал измазывать его в связях с Мухаилом Гадцевым сыном.Но как страдало самолюбие! По всем раскладам выходило, что следовало принять неравный бой с кочеврягами. И пасть смертью храбрых. Если белобрысый Эльфенсон выглядел тщедушным, то два бугая с топорами никак не тянули на проходимое препятствие. Переступил через гордость, остался жив. Лучше бы погиб! А мамка? А брат? Вот невезение. Нет, это точно Лихо сглазило!