Раздался тихий сдвоенный щелчок – открылись глазки, с чавкающим всплеском отверзся ротик. Из бочков полезли ручки-ножки.
   – М-м-ых! Я от бабушки… Ух! Ушел… Хр-р-р… И от дедушки… Ой!
   Перед крысами предстал Колобок – магический Хлеборобот, освободившийся из плена благодаря маннотехнологиям. Два красных уголька-глаза горели, ощупывая окрестности.
   – Пшли вон! – звонко крикнул пасюкам волшебный хлебец.
   Крысам окончательно изменила их природная наглость, и они разбежались в разные стороны.
   – То-то же, – буркнул Колобок. – От вас-то я и подавно уйду. И вообще, я несъедобный.
   Он от души почмокал, наслаждаясь тем, что в пустом ротике нет привкуса булатной стали. Побрел к выходу, шепча:
   – Найду Ивана да Егория, изведу! Подло и нагло! Обманом умерщвлю, наветом очерню! Друга сердечного не освободили, предатели!
   И то верно, закрутившись в водовороте страшных легендоградских событий, близнецы совсем забыли о Колобке. Потом решили, что он ушел. Такова его природа – ото всех уходить…
   Когда Хлеборобот выбрался на свет, алые глазки погасли и стали нормальными. Если, конечно, допустить, что у разумного каравая бывают нормальные глазки.
   Щеки большого, с футбольный мяч, Колобка зарумянились, настроение улучшилось.
   – Не-ет, – протянул хлебец. – Отыщу Ваньку с Егоркой, плюну в их бесстыжие очи – и пусть живут, сволочи вероломные.

Глава третья,
в коей благородство граничит с опрометчивостью, а со степей веет отнюдь не медом

   Тюрьма есть ремесло окаянное, а посему работать здесь должны люди твердыя, добрыя и веселыя.
Петр I

   – Ну, хорошо, застряли персиянцы по самые помидорцы, – сказал Иван, щурясь на утреннее солнце. Он держал за грудки пухлого ото сна Неслуха-летописца, топчась на крыльце постоялого дома, а во дворе уже суетились люди, готовящиеся к торгам. – Но что ж ты, скунс архивный, сразу не сказал, что это не байка?
   – Так я сразу… «Остановите, а то поздно будет»… – пролопотал книжник.
   Старшой все еще находился под впечатлением прошедшей ночи. Он так и не добрел до постоялого двора. По пути он столкнулся с мужиком, чье смуглое лицо несло печать нечеловеческой муки и вселенской тоски. А от самого мужика несло суррогатным спиртным.
   – Держи меня семеро! Ик! Пьяный я, ноги не держат…
   – Пить меньше надо, – неоригинально буркнул дембель.
   – Что у трезвого на уме, то у пьяного в животе, – изрек страдалец и повалился наземь.
   Храпеть он начал еще в полете.
   Емельянов-старший завернул в кабак и стал невольным свидетелем тяжелейшего горя: все как один посетители адски кручинились и даже рыдали, стуча кружками да кулаками по столам. Кое-кто рвал волосы на буйной голове, иные подавленно ревели песни о доме и брошенных семьях…
   Так Иван узнал, что каждый вечер почти все обитатели Крупного Оптовища ввергаются в страшнейшую депрессию или хотя бы в легкий сплин ностальгического толка. Правда, малое число узников этой глобальной тюрьмы-ярмарки отнюдь не горевало, а то и наоборот – радовалось. Позже Неслух пояснил Старшому: дескать, не печалятся новенькие, особо веселые нравом и слабые умом.
   Сейчас же летописец мотал куцей головенкой и стучал зубами, жилистые руки прижимали к впалой груди торбу со свитками, пером и чернильницей. Дембель выпустил жертву из рук, смущенно проговорил:
   – Извини. Наелся скорби.
   – Ладно, я с понятием, – тихо ответил книжник. – Лишь бы наш купец не сбрендил, когда ему истина откроется…
   Торгаши-Керим как раз вышел на крыльцо. Толстяк был полон сил – он готовился поторговать так, чтобы весь базар всколыхнулся: «Ай да персиянский гость!» Следом плелся походкой каторжника Абдур-ибн-Калым. Красные печальные глазенки свидетельствовали, что уж он-то все отлично осознал. Купец дождался Егора и двинулся в его компании со двора, а учетчик подошел к летописцу и Ивану.
   Неслух сказал, не дожидаясь вопроса:
   – Не сбежать. Не улететь. Выход только на погост. Я же предупреждал.
   Помощник Торгаши-Керима всхлипнул и поспешил за хозяином.
   Старшой стукнул кулаком по дубовым перилам:
   – Что за кривой мир? Как тут что и откуда?!
   – Будто твой лучше, – едко заметил книжник и очень даже угадал.
   Но парень его не услышал, занятый анализом положения:
   – Егор, упертый бык, будет охранять этих перцев весь день. Потом до него дойдет, что они тут застряли. Придется уламывать его, а то ведь захочет помочь… А выхода нет, да?
   – Нет, – замотал головой Неслух. – Летописи утверждают, что отсюда никто не сбегал.
   – Раз – и в Алькатрас, – выдал Емельянов-старший.
   – Остерегись, не реки так! Слово сие обидное зело. Алкотрасами в далеких землях величают немужественных пьяниц.
   Иван почти привык к местным языковым коллизиям, его обеспокоило другое:
   – Слушай, а откуда здесь берется товар? Куда он девается? Почему это местечко еще не лопнуло от денег? Как им всем не надоело толкать одни и те же шмотки друг другу?
   – Замечательный вопрос, отроче! – обрадовался Неслух. – Давай переместимся в трапезную, присовокупим приятственность знаний к пользе съедобной.
   За завтраком книжник развернул перед Старшим картину здешнего устройства.
   Жизнь купца, как и любой живой твари, подчинена законам природы. Незнание законов природы никого не избавляет от ответственности. Ответственность за базар, то есть торговлю, особенно тяжкая штука. Это вам не в бирюльки играть.
   Легендарный Купердяй свято чтил законы, изложенные в черной книге Спекулянда Заморского. Заветная «Как стяжать богатство, ни куя, ни пахаючи» открыла купцу глаза. Обратившись в веру денежную, Купердяй стал поклоняться Идеальной Модели, жить, как Кривая Спроса вывезет, объяснять повышение цен проказами злокозненной кикиморы Инфляции.
   Потому-то разгневанный Кощей и проклял купчину по всей строгости рыночной премудрости:
   – Да будет в твоей модели «деньги – товар – деньги-с-черточкой» вечное равновесие! Да будешь ты хозяйствовать при Прочих Равных Условиях! Да застынешь ты в точке пересечения Спроса и Предложения!..
   Много всяких оскорбительных слов произнес Кощей. Крыл он Купердяя по маркетингу, склонял к лизингу да мерчандайзингу, а под занавес обозвал сволочью волатильной, коей надо секвестировать сбытовой дивизион.
   И стало в Крупном Оптовище точно так, как заклял бессмертный старец. Каждый наживал несметное богатство, потом мог в одночасье разориться до грошика, затем снова поднимался, но общая сумма благ оставалась равной. На каждую безделицу находился покупатель. Ветхие товары сменялись новыми, ведь и Торгаши-Керим завез два воза всякой всячины… А кое-кто приноровился по вечерам оставлять у ворот снедь да кое-какой товарец. Утром таких снабженцев ждали мешочки с деньгами. Местные сидельцы использовали для приемки длинные багры, а мешочки отлично летают.
   Этот своеобразный бермудский треугольник похищал у семей кормильцев – отцов, братьев, мужей, и осиротевшие семьи тщетно пытались вернуть купцов домой. Ни один нанятый колдун не превозмог Кощеева проклятья даже после того, как сам бессмертный ведун слег из-за истории с иглой.
   – Вот она, подлинная власть… – протянул Иван.
   Сытый книжник стал размышлять вслух:
   – Откуда власть? Я разумею, от слова «волос». Чья шапка волосатее, то бишь у кого пушнина богаче, да чья бородища гуще – у того и власть. Вон, хотя бы бояр вспомни… Но это понятие человеческое. А есть и высшее владение. Владетель – это тот, у кого все в лад, все по Прави великой.
   Пока Старшой набирался мудрости у летописца, Торгаши-Керим, Абдур-ибн-Калым и Егор попали в не очень приятную историю.
   Как и любой купец, Торгаши попробовал смухлевать. Ему приглянулась сбруя на коня.
   – Вот подарок сыну! – воскликнул толстый персиянец, и его помощник тоже зацокал языком.
   Хотя Емельянов-младший не разбирался в упряжи, но и он понял: сбруя действительно справная. Крепкая кожа, украшенная стальными, отполированными до зеркала, пластинами, добротное седло, позолоченные кольца – в общем, мечта джигита. И отличная плетка в придачу.
   Человек, продававший упряжь, оказался откровенно слабоумным товарищем. Мужичок не особо молодой, весь какой-то всклокоченный, щуплый, словно недокормленный подросток, в глазах – полнейшее умиление и неестественный задор. Кожура подсолнечная на лоб прилипла, рубаха дырявая да в пятнах… Босяк юродивый.
   Опытный Торгаши мгновенно оценил продавца.
   – Сколько хочешь?
   – А сколь не жаль? – Мужичок вроде бы и прищурился хитро, но в затылке пятерней поскреб, выдавая собственную дураковатость.
   Купец погладил пузо.
   – Вещь хорошая, работа старательная. На первый взгляд, не жаль и золотого. Только сам понимаешь: конь-то в скорости потеряет!
   – Как так? – открыл рот продавец.
   – Обыкновенно. Пластины стальные, знать, тяжелые. Передняя лука у седла вверх молодцевато загнута, затейливо, конечно, но встречный ветер будет замедлять ход. Плеть – просто загляденье. Сам посуди: станет ли рачительный хозяин усердствовать такой прекрасной плеткой? Побережет. Отовсюду коню поблажки да отягощения.
   – Ох, и верно… – Дурачок даже расстроился. – Не можно такой товар за серебряный продавать.
   – Мудро рассуждаешь, – вступил Абдур-ибн-Калым. – Добавлю смиренно, что кожа свежая, сохнуть станет, тесно будет коню. Болеть начнет… Медного хватит?
   – Ой, да берите так! – отчаянно воскликнул мужичишка.
   Купец почесал нос, а потом все же выудил из-за пояса медяк:
   – Возьми, добрый человек. Мы бесплатно не покупаем. – И добавил тихо помощнику: – Некрасиво как-то…
   – У нас говорят: некрасиво без одежды по базару ходить, – процедил Абдур, сгребая упряжь.
   Все это время Егор сохранял молчание, хотя язык чесался одернуть обманщиков.
   Стоило товару перекочевать в руки нахальных персиянцев, и будто из-под земли выросли двое здоровяков. Вот эти точно были двойняшками – одинаковые до последней черточки лица, до мельчайшей складочки одежды. Простая рубаха с расшитым отворотом, темные штаны, лапти, в могучей правой руке – дубина. Дубины, кстати, тоже выглядели, словно клонированные.
   – Не по совести! Нарушение правила нумер один! – гаркнули здоровяки дуэтом.
   – А вы кто такие? – прищурился учетчик-персиянец.
   – Два молодца, одинаковые хоть с начала, хоть с конца! А ныне стража ярмарки, – отрекомендовались они. – Приставлены бороться с кривдою в сделках. Верните товар.
   Абдур-ибн-Калым потянул Егора за рукав:
   – Будь любезен, огради нас от нападок этих громил!
   Ефрейтор засомневался:
   – Я подряжался от разбойников вас охранять, а это типа милиция.
   – Правильно, парняга, – не без насмешки одобрил левый молодец. – Отойди подале, сейчас здесь будет восстанавливаться справедливость.
   – Подождите-ка, любезные. – Торгаши-Керим вскинул руки, демонстрируя ладони. – Мы не хотим драки. Сделка честная, продавец доволен.
   Юродивый мужичок и правда излучал волны сумасшедшей радости. Большая монета красовалась на грязной ладошке, словно грязное солнышко.
   Один детина подступил к дурачку, забрал денежку.
   – Нечестная сделка!
   Продавец, словно ребенок, мгновенно скуксился и заревел.
   – Ну вот, обидели юродивого, отняли копеечку, – хмуро прокомментировал Егор, не подозревая, что цитирует классику.
   Дембелю не нравились ни торговые методы персиянцев, ни поведение местных «милиционеров». Он принял решение:
   – Ну-ка, отдай мужику деньги! – рявкнул Емельянов-младший.
   Приказ прозвучал так весомо, что и детина протянул монетку юродивому, и Торгаши полез за пояс за золотым. Тут молодцы опомнились, развернулись к Егору.
   – Препятствие наведению порядка! Правило нумер два, – слаженно обвинили они парня и разом подняли дубины.
   «Репетировали, наверное», – подумал ефрейтор Емеля, а тело уже начало двигаться. Егор сместился вправо, чтобы уйти от прямой атаки и отгородиться от одного молодца другим. Нападение скомкалось, но ближайший бугай все же сумел развернуть корпус и довольно метко опустить дубину на голову дембеля.
   Егор заблокировал удар, отчего крепкая и с виду свежая дубина переломилась. Дембель пробил правым кулаком в бок «милиционера». Молодец вякнул, хрустнули ребра.
   Второй как раз обогнул соратника и широко рубанул дубиной, целя примерно в плечо ефрейтора. Тот мгновенно схватил только что ударенного бугая за шею и притянул к себе. Дубина угодила в спину «щиту». Сначала ребра, теперь хребет… Ноги молодца подкосились, и он сполз по Егору наземь.
   Оставшийся «милиционер» растерялся. Во-первых, охранник бесчестных купцов слишком быстро двигался и демонстрировал стальную неуязвимость. Во-вторых, бугай пусть и случайно, но ударил напарника! Сам.
   Персиянцы, окрестные торговцы и случайные свидетели застыли, ожидая развязки противостояния власти и силы.
   – Либо отдай сбрую, либо плати хозяину золотой, – пробурчал Егор пухлому персиянцу.
   Торгаши-Керим кивнул и достал желтую монету. Тут уж дурачок вовсе просиял от счастья.
   – Восстановлена справедливость? – обратился дембель к молодцам. – Претензии есть?
   – Нету, – с готовностью ответил стоящий на ногах детина.
   А лежащий продребезжал злобненько:
   – Дубину сломал. Порча имущества, принадлежащего управе ярмарочной. Правило нумер три.
   Отметив про себя, что «милиционеры» впервые заговорили не в лад, Емельянов-младший повел указательным пальцем, мол, не раскатывайте губу, ребята.
   – Лес вокруг. Еще наломаешь. А то за ушибленную руку спрошу. Спросить?
   Детина замотал русой головой. В тот же миг оба стража порядка исчезли.
   – Больно руке? – тихо поинтересовался Торгаши-Керим.
   – Не-а. Вот камнем бы били, тогда бы поболела… Наверное.
   Процессия двинулась дальше. Егор несколько раз, когда на миг смолкал рыночный гомон, слышал, как купец бормочет: «Ну, конечно, хитрость – вежливость купцов. Но попутал же нечистый убогого обмануть. Не узнаю тебя, Торгаши. А еще Честнейший…»
   Остаток дня троица провела в честной торговле и степенном блуждании по поселку-ярмарке. Прогулялись и Старшой с Неслухом. К ужину все собрались на постоялом дворе.
   – Ну что, купец, мы свое обещание выполнили, – сразу взял быка за рога Иван. – Завтра мы с Егором поедем дальше, а ты как хочешь.
   Сработала предпринимательская хватка персиянца.
   – Мы же договаривались до Мозгвы.
   Егор вопросительно поглядел на брата.
   – Не согласен, – отрубил Старшой. – Два дня. Мы шли попутчиками. Мы спешим.
   – Но разве ваши дела не потерпят пару лишних дней? Я доплачу! – не сдавался Торгаши-Керим.
   – Вчера ты говорил то же самое про пару дней, – хмуро заметил Абдур-ибн-Калым.
   – Сила проклятья проявляет себя по-разному, – шепнул Ивану летописец, потерев острый нос.
   Купец тряхнул пухлыми щеками:
   – Два, три, какая разница? Здесь мне сопутствует необычайная удача. Мы были с двумя возами, а нынче у меня уже четыре! Это место просто создано сделать меня богатым!
   – Мы отсюда никогда не уедем! – взорвался помощник. – Ни через три дня, ни через неделю!
   Абдур-ибн-Калым вскочил с ковра, принялся вышагивать по комнате. Чалма размоталась и волочилась за стариком белой широкой лентой. «Тоже мне невеста», – хмыкнул Емельянов-старший.
   – Что случилось? – Егор захлопал глазами. Здоровяк чувствовал: творится неладное, но ничего не понимал.
   – Неслух не сочинял про Оптовище, – сказал Иван.
   Торгаши-Керим ждал от учетчика пояснений.
   – Мой справедливейший хозяин, – заговорил Абдур, слегка успокоившись. – Я прибегну к красоте военного языка. Еще древние полководцы установили: сзади – это тыл, а то, что впереди нас, – это фронт. Так вот, сдается мне, мы в глубоком-глубоком тылу!
   – Какой он все-таки утонченный человек, – восхитился учетчиком Неслух-летописец. – Я бы в их положении прибег к языку анатомии.
   Персиянцы вдруг заговорили разом, да к тому же на своем языке. С каждой секундой градус полемики рос, и дембеля с книжником предпочли выйти на воздух.
   Летописец живо выхватил из торбы свиток, расположил его на перилах и заскрипел пером. Старшой наконец-то объяснил Егору ситуацию.
   Через четверть часа гортанные восточные крики стихли, оба персиянца молча покинули дом и направились к воротам Крупного Оптовища.
   – Пущай самолично убедится, – одобрил книжник, не отрываясь от письма.
   – Как мы их бросим? – спросил младший.
   Иван рассердился:
   – Ты им родственник, что ли? Или они тут по твоей вине оказались? Братан, ты лопушком не прикидывайся. Доброта глупой быть не должна. Неслух их предостерегал? Они не услышали. Вопрос закрыт.
   Емельянов-старший знал, что полностью прав, но неуверенность, конечно же, осталась – так работает совесть человеческая. Младший дембель и вовсе отказывался понимать брата. Ефрейтор не представлял, как можно бросить людей, с которыми подружились: «Не по-русски это! Да и денежек с них взяли немало… А персиянцы-то небось домой хотят… Прямо как мы с Ваней!»
   Близнец поставил жирную точку:
   – Вообще, Неслух дал четкую вводную, Егор. Отсюда только вперед ногами. Можешь прибить этих олухов и выноси куда хочешь.
   Старшой любил черный юмор.
   Торгаши-Керим вернулся на постоялый двор совершенно другим человеком. Он не стал унывать, наоборот, купец развил злую деятельность. Сначала он гонял возниц и охранников, потом отчитал Абдур-ибн-Калыма за пустячный просчет на последних торгах. Исчерпав поводы злиться на других, толстый персиянец предался самобичеванию:
   – Будь проклят тот час, когда я захотел стать купцом! Будь проклят тот день, когда я научился считать динарии! Будь проклят тот год, когда сложились хорошие условия для накопления моего первого богатства! Джинн дернул меня ехать в Рассею!
   Здесь Торгаши резко осекся, утер расшитым рукавом влажные щеки, шмыгнул мясистым носом.
   Дембеля, летописец и учетчик ждали, в какую крайность ударится купец в следующий момент. Персиянец полностью справился с нервами и заговорил с невероятным спокойствием:
   – Я обязан вырваться из этого варварского узилища. Семья ждет меня в Хусейнобаде, сын – в Легендограде, а богатые прибыли – повсеместно.
   – Мы поможем! – заверил Егор, сжимая здоровенные кулачищи, потом смутился, оглянулся на насупившегося брата. – Я. Я помогу. Обещаю.
   Иван закатил глаза к потолку, мол, ну что за кретин. Торгаши-Керим шагнул к ефрейтору Емеле, протянул руку, сжал его могучее плечо:
   – Спасибо, витязь! Я знал, что ты настоящий преемник древних воинов, о коих помнят в любой земле. Красота твоей души достойна отменной касыды, но я, увы, не поэт. Слово витязя – закон. Верю, ты не нарушишь обещания.
   – Попали, – выдохнул Старшой.
   – Друзья мои! – вклинился разумник-летописец. – Коварное проклятье молодецкой удалью не побороть. Потребно отыскать ведуна, равного по силе Кощею. А ты, торговый человек, жди и молись, чтобы Ивану да Егорию сопутствовала удача.
   – Истинно так, – закивал Абдур-ибн-Калым.
   Тучный персиянец отпустил Емелино плечо, прошелся по комнате. Вернулся, заговорил вполголоса:
   – Вы благородные люди, и я открою вам секрет, дабы обратиться с просьбой. Не корысть гнала меня в Мозгву, а прямое повеление самого шаха. Кому, как не мне, поставщику всех сладостей в его диван, мог дать свое поручение благословенный Исмаил, да продлится его жизнь многократно! Стыд мне и позор. Я отклонился от цели и вот я посрамлен! Заклинаю вас, юные богатыри, и тебя, мудрейший, доставить князю Юрию два письма.
   Купец подошел к сундуку, стоящему у изголовья его ложа, и достал оттуда драгоценный ларец, исполненный из слоновой кости. Погладив резную поверхность, Торгаши передал его Егору.
   – Вручая сей важный груз в твои надежные руки, я мысленно вижу, как мозговский шах читает письма моего господина.
   Церемонно отступив, персиянец подал знак помощнику. Абдур мгновенно извлек из широкого рукава тугой мешочек:
   – Не покупаем вашу преданность этим золотом, но в знак дружбы покрываем ваши расходы.
   Иван принял мзду, с удовольствием отметил немаленький вес.
   – Завтра утром стартуем.
   Не желая участвовать в разговорах, Старшой шепнул брату: «Не пообещай еще какой-нибудь глупости», прихватил радиоприемник и вышел.
   Уже стемнело, и дневной шум умер, уступив место редким всхрапам лошадей, дверному скрипу и далеким песням о потерянном доме. Дембелю показалось, что где-то звучит знаменитый колымский плач:
 
Я знаю, меня ты не ждешь
И писем моих не читаешь.
Встречать ты меня не придешь,
А если придешь, не узнаешь…
 
   Вслушавшись, Иван понял, что хотя песня очень похожа, но все же другая.
   Возле харчевни Старшой облюбовал старую беседку. Она пустовала, и парень уселся на скамью. Прижал пальцы к клеммам приемника. Защелкало, затрещало, и радио порадовало дембеля развеселой рекламой:
   – Магазин «Мастерок» – все инструменты для стройки. Сезонные скидки на бензопилу «Дружба», шуруповерт «Любовь» и отбойный молоток «Милосердие».
   «Вот-то и вот, – согласился Иван. – Егорово милосердие хуже отбойного молотка».
   Тем временем реклама сменилась бравурной музыкальной заставкой, и в тихое Крупное Оптовище ворвался звонкий девичий голос:
   – Мы возвращаемся в студию передачи «Письмо кумиру» и продолжаем читать ваши весточки, дорогие радиослушатели. Следующее письмо прислал нам Анатолий. – Тут ведущая оставила бойкую манеру и стала читать напевно: – «Дорогой Морис Борисеев! Раньше я воровал, но, услышав твои песни, я буквально стал другим человеком! Теперь я убиваю. Спасибо тебе. Толян, ИТУ №666, Надым».
   Иван усмехнулся, невольно разорвав контакт. Радио смолкло. И вовремя – из трапезной вывалился бородатый неухоженный мужик. Одежды были богатые, да грязные и мятые.
   – И ты попался? – Бородач широко распахнул объятья, желая обнять Старшого, как брата по несчастью.
   – Э-э! – Парень отодвинулся подальше от горемыки-купца и убрал с колен драгоценный «Альпинист». – Я-то завтра дальше поеду, а ты грабли убери.
   Мужик опустил руки, сокрушенно покачал головой:
   – Спятил от безысходности, да? – И, пошатываясь, ушел во тьму.
   – Ходят тут, – буркнул Иван, возвращаясь к приемнику.
   Хрюкнуло, засвистело, булькнуло пару раз. Сквозь шум прорезалось знакомое трио:
 
Как у матушки моей
Было восемь дочерей.
Ну, не виноватая я, да, девятая я,
Что я косая, кривоногая, горбатая я!..
 
   – Ага, Борьку не включили, чтобы не толкать зека на новые убийства, – догадался Старшой.
   Покрутил ручку, пытаясь поймать еще какую-нибудь волну, но, кроме шелеста, треска да электронных утробных завываний, ничего не наловил.
   – Пора дрыхнуть, – постановил Иван.
   Он выключил радио, вокруг сомкнулась тишина. Лишь чей-то плачущий голос вопил песню, перемежая ее всхлипами нечеловеческой тоски:
   – Ой, ты степь широка-а-ая…
* * *
   Когда о степи говорят мангало-тартары, то она непременно выходит «бескрайняя». И то верно – ни конца ей, ни начала. Есть островки гор, где пасутся стада (непременно тучные), есть вены рек (быстроструйных), есть озера (великие). Веками мечутся по степи тартары. Кто пастух, а кто и завоеватель.
   И сказания-то у них все сплошь на тему «Не зевай, а то облапошат». То герой кого-нибудь обворует, то его ограбят – овец угонят, коня отберут, жену украдут, над самим посмеются. Суровая жизнь – суровые байки.
   И люди вырастают в степи тоже суровее некуда.
   Таким был и Тандыр-хан, повелитель всея мангало-тартар. Собрав разрозненные племена под свои знамена, одержав несколько крупных побед над соседями, хан превратил свой народ в идеальную армию. Мощь этой орды уже покорила северный Кидай, Тандыр-хана боялись западные соседи, тартары уже потрепали крайние княжества Эрэфии и обложили кого данью, а кого и словом крепким.
   Знойным вечером Тандыр-хан сидел возле своего шатра, крытого белой кошмой. Маленький узкоглазый человечек, сжимающий в сильной руке лучшую армию мира, сейчас бережно держал пиалу с кумысом. Из-под меховой шапки торчали рыжие косички, голый по пояс хан всматривался в степь поверх походных шатров своего войска. За спиной господина всея Тартарии высились изумрудные предгорья Шалтай-Болтая. Там паслись боевые кони.
   Напротив хана склонился в почтительном поклоне кидайский ученый, одетый в изящный халат и расшитую бисером шапочку.
   «Как баба», – в который раз подумал Тандыр-хан и раздраженно тряхнул головой. Капли кумыса слетели с тонких усов и упали на ковер – замызганный трофей, взятый у племени автандилов.
   Ученый был молод, не больше тридцати лет, хотя возраст кидайцев всегда определить трудно. Скуластое лицо, острый подбородок, оканчивающийся маленькой бородкой, умные, не по-кидайски широкие глаза.
   – Что говорят шаманы? – скрипучим голосом спросил хан.
   Кидаец чуть разогнулся, посмотрел в круглое лицо властелина, не останавливая взгляда на шраме, пересекшем лоб и левую щеку тартарина.
   – Вечное Небо еще лечит раны, полученные от большого русского Шайтана, – ответил мудрец.
   Хан усмехнулся:
   – А мне оно не жалуется, Дон Жу Ан.