Страница:
Молодой чужестранец чем-то расположил визиря к себе. В основном тем, что специальный магический кулон, висевший на шее Хакима, нагрелся всего раз. Это означало одно: задольский князь честен во всем, кроме собственного чина. Никакой он не князь. Хотя все государства начинались с удачливых проходимцев, рассудил персиянец. А честный проходимец – редкость.
Поэтому часа в три ночи Ивана разбудили и привели к визирю.
– Пойдем, – сказал тот и пошел в покои младшего сына шаха.
Стража послушно расступалась перед главным слугой Исмаила, и вскоре Хаким привел Емельянова-старшего в огромную спальню.
«Упаковано по высшему разряду», – оценил местную обстановочку Иван.
За пуфиками, вуалями, пестрыми коврами, заваленными дорогим оружием, он не сразу заметил принца, полулежащего у дальней стены. Шахский сын покоился на атласных подушках, сжимая в руках небольшую серую коробочку. К ней был прикован остекленевший взгляд бедняги. А сам малый производил приятное впечатление. Худой только, аж мослы из-под кожи синеют. Купец, кажется, говорил, что местные маги еле-еле поддерживают в теле младшего наследника Персиянии остатки жизни.
Изредка впалые глаза Бара-Аббаса оживали, начинали метаться, а побелевшие от напряжения пальцы давили кнопки устройства. Подойдя поближе, Старшой убедился, что описанный Торгаши-Керимом «кристалл в серой оправе» есть не что иное, как переносная компьютерная игра с экранчиком.
Что ж, еще один блудный предмет из нашего мира.
Дембель, не обращая внимания на женщин-служанок и стражников с визирем, подсел к молодому персиянцу. Экран был пуст. А Бара-Аббас что-то там видел. Магия неместных вещей отличалась буйным разнообразием, но Иван полагал себя компетентным товарищем. Как-никак, газета, потом радиоприемник… Опыт-то есть. А тут – растерялся, уставившись в погасший прямоугольник игры.
Чем дольше вглядывался Старшой, тем светлее становилось жидкокристаллическое поле. Наконец парень узрел фигурку, бегущую по коридорчику. Герой игры перепрыгнул провал в полу, а палец Бара-Аббаса даже не дернулся. С потока упали какие-то предметы, Иван не смог разглядеть – подвел угол обзора. Пришлось придвинуться к принцу ближе.
Теперь фигурка стала отчетливой, герой в шальварах и чалме был вполне узнаваемым. На его пути возник здоровый, хоть и рыхловатый стражник в красном одеянии. Пузатый метнул пару кинжалов, потом изготовил к бою кривую саблю.
Мгновенно завязалась схватка. Герою было нелегко. Герой находился на грани истощения жизненных сил. Когда размен сабельными ударами достиг практически неразличимой глазом стадии, Старшой сделал три открытия.
Во-первых, в критической ситуации пальцы Бара-Аббаса задергались-таки.
Во-вторых, Ивану захотелось помочь принцу Персиянии, и он даже протянул руки к игре.
В-третьих и главных, дембель вдруг понял, что ему тяжело отвлечься от разворачивающейся на экранчике драмы.
Он попробовал отвернуться. Тщетно.
Убрать руки от игры. Они лишь приблизились.
Закрыть глаза. Не смог.
– Попался! – крикнул Старшой, но даже не разомкнул губ.
«Ах ты тварь! – бунтовал разум парня. – Засасывает!»
Страшное дело: Иван уловил абсолютно нереальное ощущение перемещения в мир игры. Он видел весь процесс как бы со стороны. Вот он сидит рядом с Бара-Аббасом и тянет руки к серой пластмассовой коробке. А вот он уже словно перетекает внутрь экрана и возникает в жарком мрачном коридоре, чуть позади принца. Этот глючный процесс растянулся в долгое и мучительное действо, зато и в бою наступил полный стоп-кадр. Старшой услышал голоса:
– Мам, я еще чуть-чуть!
– Ой, в школу опоздал… Ну и черт бы с ней.
– Ладно, высплюсь завтра.
– Ну, последние пять минут и – все!
Реплики звучали непрерывным колокольным звоном. Стало тревожно, даже страшно. Дембель совершил адский духовный рывок и непонятным образом вытянул себя «оттуда», будто Мюнхгаузен из болота. Правда, потом Иван так и не понял, что за спасительная косичка это была.
Все еще пьянея от затягивающих чар, Старшой разлепил губы и почти прокричал Бара-Аббасу само собой пришедшее на ум заклинание:
– Зыко! Дай сыгрануть, а?
Младший шахский сын вздрогнул, протянул игру воронежцу:
– На, только недолго.
Серая ловушка перешла из рук в руки. Бара-Аббас обмяк и завалился набок, но дембелю было не до него – сила втягивания внутрь проклятой коробки увеличилась в разы, и, хотя внешне у Ивана не дрогнул ни один мускул, где-то в сознании началась жесточайшая борьба. Во внутреннем мире Старшой упирался в края экрана, а его засасывало, тащило, ввинчивало. Прямоугольник приобрел очертания разверстой пасти. Чудовище готовилось проглотить ум парня, а толстый недобитый охранник краснел и колебался, словно язык.
«Когда же у тебя батарейки сядут? – отчаянно вопросил Иван. – Хм, должна же она от чего-то питаться… Может быть, как радио, от пользователя?»
Визирь и слуги наблюдали, как Старшой бесконечно медленно наклонился к полу, уложил игру на ковер и попробовал отнять от нее руки. Пальцы не слушались. Тогда дембель просунул между рук ногу, наступил армейским ботинком на край пластмассового капкана и стал распрямлять спину.
Иван воспринимал эту ситуацию иначе. Давление на его виртуальное тело стало нестерпимым, и ему пришлось упереться руками и ногами, чтобы не кануть в темный провал пасти-экрана.
Сопротивление мощной стихии не могло продолжаться вечно. Парень уставал. Наступил миг решающего рывка.
– А-а-а! – Пальцы соскользнули, Старшой отпрянул от игры, саданулся затылком в стену.
Удар смягчился ковром. Ловя звездочки, дембель взял стоявшую рядом низкую широкую вазу, видимо служившую Бара-Аббасу горшком, и обрушил ее на коварную китайскую поделку.
Хорошо прокаленная глина победила. Дух Ивана напоследок обдало нестерпимым жаром, и вконец ослабевший дембель вдруг подумал, что в конце знаменитой игры пользователя ожидает вовсе не прекрасная принцесса, а врата ада.
– Чудо, чудо! – лепетали женщины-няньки, окружившие шахского сына. – Сиятельный принц очнулся!
– Напоите его, – велел визирь. – И великого гостя тоже.
Емельянов-старший позволил заботливым персиянкам ухаживать за ним, как за больным. Тело не желало двигать не то что руками-ногами – пальцами и веками! Говорить тоже было нечеловечески лень. Дембель безмятежно улыбнулся и незаметно заснул.
Егор расположил войско возле тянитолкаевский стен, а сам вместе с тысяцкими поехал к боялину Люлякину-Бабскому. Полкан выскочил навстречу ефрейтору, и они двинули в княжий терем.
Световар, уставший и угнетенный, принял делегацию незамедлительно. Стареющий властелин Тянитолкаева не скрывал радости: подкрепление вселило в него надежду.
– Заводите своих хоробрых за стену, станем к осаде изготавливаться, – сказал князь после приветственных речей и вручения верительной грамоты от Василисы.
– Зачем запираться в городе? Надо дать им бой на открытой местности, – предложил Егор, тысяцкие тоже зашептались.
– Степняков в два раза больше, – сказал Световар. – Их три тьмы, а нас полторы, если считать с братьями-легендоградцами.
– Неужели вы не могли собрать хотя бы десять тысяч бойцов?! – Удивлению ефрейтора не было предела.
– Мы насилу пять созвали! А уж доспех и оружие…
– Отрыв башки! Получается, не Легендоград вам помогает, а наоборот.
– Ну, у них и город богаче, и народу больше, – уныло проговорил князь, и Емельянов-младший понял, что он оправдывается.
Решение Световара не устроило ни тысяцких, ни Егора, ни Полкана. Однако торчать в поле означало подставиться под каленые стрелы кочевников, а те славились лучной стрельбой. Поэтому бойцов стали заводить в Тянитолкаев. Улицы мгновенно заполнились народом, стало тесно, начались перебои с водой. О еде и говорить не стоило. Правда, через несколько часов легендоградская дисциплина дала о себе знать – толпы схлынули, возле колодцев были организованы посты, командиры наладили отношения с княжескими помощниками, и даже появилась снедь.
Ефрейтор Емеля, ни черта не смысливший в снабжении и организации постоя, отсыпался в тереме Люлякина-Бабского. Потом он перекусил и разговорился с Колобком:
– Что-то ты в последнее время какой-то не такой.
Хлеборобот вздохнул совсем по-человечьи:
– Знаешь, я после двух превращений в муку будто портиться стал. Ох уж эти маннотехнологии! Устаю, сомневаюсь в собственном разуме… Меня даже в сон клонить начинает! Меня, самое бодрое в мире существо!
– Так в чем дело? Поспи, – посоветовал Емельянов-младший.
– Боюсь, – признался каравай. – Ощущение, будто снова в порошок рассыпаешься. Я привык давать себе отчет в своих действиях.
Вернулся домой боялин, устало опустился на скамью, стянул кунью шапку.
– Согласия нету, – пожаловался он. – Я выхожу просителем помощи, Световар под знамена поставил пять тысяч витязей. Один другого смешнее – вчера пахарь, нынче воин. А тут еще Драндулецкий, пиявку ему на нос, воду мутит. Чуть ли не половина собранных князем бойцов вроде бы присягнули Станиславу. Дескать, мягок и слаб Световар, не желаем, аки овцы загнанные, гибнуть. Думаю, Драндулецкий либо сам к твоим тысяцким побежит, либо подошлет людишек. А то и к тебе сразу. Что станешь делать?
– Мы с легендоградским воеводами выступим на стороне князя, это и в послании ее было, ты же слышал сегодня.
Полкан кивнул. Он не стал рвать дружину на части и окончательно принял сторону Световара. Боялин рассчитывал перехватить инициативу у князя, который демонстрировал досадную нерешительность. Оборона Тянитолкаева требовала более жесткого и деятельного руководства. Держась в тени, Люлякин-Бабский хоть и чувствовал уколы совести, но все чаще задумывался о маленьком аккуратном покушении. В конце концов, он – боялин – затратил на подготовку к войне куда больше сил и средств, чем Световар.
– Ладно. – Полкан положил ладонь на стол. – Авось Станислав одумается. Тут еще приключилось: к князю пожаловал восточный басурманин ажно из Кидая. Говорит, был при Тандыр-хане. Жил в Многоглаголии.
– Где?
– Мы так называем степи, где мангало-тартары обретаются. Они же на разных языках бают, хоть и понимают друг дружку преотлично, – пояснил Люлякин-Бабский.
– К тому ж если они собираются вместе, то крику пустословного – хоть уши варом заливай, – добавил Колобок.
– Хм, а верно, – усмехнулся боялин. – Так этот кидаец изъявил желание биться на нашей стороне. Мы ему, ясен свет, не особо поверили. Потом он поклонился и сказал, что недавно встретил богатыря Ивана, чей брат должен находиться здесь. Хочет передать привет и потолковать, да. Почтительный такой, аж стыдно становится. Пришлось пригласить. Вот, Егорий, скоро придет.
Ефрейтор и Хлеборобот оживились. Парню хотелось услышать про близнеца, а каравай ждал от встречи с кидайцем новых знаний.
Дон Жу Ан прибыл в дом Полкана часа через два, когда его уже не ждали. Боялин оказал гостю почти княжеский прием, и беседа прошла за столом, хотя восточный человек почти не притронулся к пище и браге. Так, из вежливости. Егор быстро убедился, что чужеземец действительно знаком с Иваном. Дон Жу обмолвился, что помог Старшому переправиться через реку, а вот упоминание о княжеском титуле немало удивило ефрейтора.
– Твой блистательный брат принял его совсем недавно, но я вижу прекрасное будущее нового княжества. Успех и развитие. Я гадал тремя дозволенными небом способами и находил благоприятные знаки.
– Учись, деревня, – пробурчал Колобок. – Брешет, конечно, но как складно и уважительно!
– О, безногое хлебное существо, имеющее язык, не уступающий в остроте разуму! – церемонно обратился к Хлебороботу кидаец. – Я бы поостерегся недооценивать знамения, присылаемые из небесных чертогов нам, простым смертным. Если бы орех моей воли точил червь стяжательства, я бы обязательно вызвал тебя на спор. Но в больших выигрышах скрыты большие потери, к тому же ты не располагаешь внушительным имуществом.
– Ага, прямо-таки калика перекатный, – расхохотался боялин.
– Ты тоже круглей некуда, – огрызнулся Колобок и вернулся к теме: – Негоже гадать. Наши ведуны и вещуньи точно предрекают.
– Это верно. Но горе тому, кто усомнится в истинности чужого пророка, ибо своими соседями пророк бывает бит, однако на удалении он видится как народное достояние.
– А давайте-ка спать. – Люлякин-Бабский сладко зевнул.
Дон Жу покачал головой:
– Ох, что вы за народ лентяйский – рассеяне! Как седмицу называете? Неделя! В честь выходного дня.
– Ты бы покрутился с мое, не так бы сейчас учил, – пробурчал Полкан.
– Твои труды достойны всякого уважения, сиятельный хозяин, приютивший скромного слугу познания. Я приношу тебе сто одно кидайское извинение. Ваша брага несколько сильнее напитков моей родины. Моими устами говорил хмель. Если ты не против, мы бы посидели еще.
– И то дело… Не засиживайтесь.
Грузный боялин встал с лавки и удалился на боковую, а восточный человек проникновенно обратился к Егору:
– Прошу тебя, витязь, выслушай мои робкие речи с надлежащим вниманием. Отдай должное опыту. Может статься, этот город не выдержит натиска кочевников. Эти люди знают толк в ратном деле, многие премудрости открыл им и твой смиренный собеседник. Тандыр-хан взял верх над сильными противниками, беспрестанно у них учась. Эрэфия не стяжала опыта обороны от кровожадной и отлично отлаженной хищной своры. Я не пытаюсь сломить твою волю, поверь. Главное, держи в голове способ отступить. Не проигрывают лишь те, кто не ввязывается в бой.
– Не боись, Дон Жу, – подмигнул Колобок. – Егорка со мной. А я от бабушки ушел, и далее по списку, не станем к ночи поминать.
Емельянов-младший растер макушку. Нахмурился:
– Гниловатый разговор, ребята. Мне он не нравится по двум причинам. Надо людей спасать и врага гнать поганой метлой, это раз. А во-вторых, как ты сбежишь, если город осадят? Ну, через стену костяную я тебя, так уж и быть, переброшу. А дальше? Переоденешься степным Хлебороботом?
Не умел отступать ефрейтор, да и не чувствовал нужды. Надо будет – схватит бревно и разгонит сколь угодно многочисленные силы соперника. А с Уминай-багатуром, если тот подвернется, у них побратимство.
Короче, вперед, Тянитолкаев!
В тот вечер море волновалось пуще обычного. Высокие волны пенились и с разгона обрушивались на берег, словно песок был в чем-то виноват. Холодный ветер трепал крону дуба, разносил по округе соленые брызги и увязал в стене соснового леса. Низкие тяжелые тучи, казалось, задевали крону древнего исполина, под которым, не ведая устали, шагал взад-вперед Баюн. Звон цепи и голос кота утопали в морском шуме.
Налево певец и направо сказитель невозмутимо прогуливался, игнорируя отвратительную погоду.
– …Пожалела жена Федота и говорит: «Послушай, Федот, неважное ремесло у тебя – зверя бить. Я знаю куда прибыльней. Добудь хоть сто рублей у товарищей, и бежим в соседнее княжество!..»
Дуб защищал Баюна и от ветра, и от соленой влаги. Собирался дождь, но и он был бессилен против мощной листвы.
Кот как раз заканчивал очередную сказку:
– …И стали они жить-поживать, мед-пиво попивать, а потом втянулись, понесли вещи из дому, воровать начали, попрошайничать. Тут и сказочке конец, и начинается суровая быль уголовного кодекса. Странная историйка, но уж за что купил, за то и продал.
Сверкнула молния, воздух сотрясся громовым взрывом. На землю упала стена ливня. Спокойный голос Баюна утонул в новых шумах, лишь изредка пробиваясь сквозь небесный рокот и вселенский шелест:
– …А в полночь скинула царевна-лягушка шкурку и стала еще отвратительнее без шкурки то!..
Темнота. Всполохи молний. Ручьи дождевой воды, ищущей путь к морю. Непрерывные холодные струи, разбиваемые в пыль жесточайшими порывами ветра.
Даже обладающий идеальным ночным зрением кот не смог увидеть, как из леса выступили какие-то люди с лицами, спрятанными под холщовыми мешками. Мокрая ткань облепила головы, и уголки мешков обвисли, словно дворняжьи уши. Шестеро лиходеев не обращали внимания на ливень. Добежав до сухого, закрытого кроной дуба участка, они перешли на шаг, растягиваясь в шеренгу. Пара центровых несли длинную двуручную пилу. Остальные вертели в руках дубье да мечи.
Наконец Баюн заметил незваных гостей и испугался. Шерсть зверя вздыбилась, он выгнул спину коромыслом, зашипел, совсем как дворовая мурка.
Мешочники остановились. Кот успокоился, заговорил, елейно растягивая слова:
– В какой стране, не упомню, когда, не стану врать, жили-были развеселые морские разбойники Слепой Пью, Глухой Ем и Немой Курю…
– Не слушайте его! – крикнул крайний лиходей, вожак. – Усыпит! Вперед!
Шестерка двинулась к Баюну. Кот понял, что дело швах. Он поднялся на задние лапы и стал отступать к стволу, собирая в передние золотую цепь. Молния высветила картинку: стоящий с цепью наперевес черный зверь, а вокруг – безликие разбойники с дубьем, топорами, и неестественно длинной пилой.
В полной тьме картинка ожила. Первый лиходей получил цепью по ногам и рухнул, завыв, второй промазал и поломал дубину оземь, третий задел мечом хвост быстро двигавшегося Баюна, еще один испробовал остроту кошачьего когтя. Везение сторожа дуба закончилось, когда вожак наступил на цепь.
Кот упал, зашипел, перекувыркнулся, получив дубиной в бок и замер, увидев над собой вожака, поднимающего меч.
Казалось, клинок двигался медленно и времени полно, но когда проворный Баюн начал изворачиваться, покидая место, куда целил разбойник, коту стало мучительно очевидно – опоздал.
Чавкнула расходящаяся плоть. В землю рядом с местом неравной схватки рубанула ярчайшая молния. Гром оглушил бандитов, кто-то даже упал.
– Приступайте!!! – проорал вожак, высвободил клинок и утер рукавом кровь, идущую из уха.
Ливень унялся. Теперь небо просто плакало, провожая Баюна в места, где текут молочные реки и водятся толстые вкусные мыши.
Глава третья,
Любят иной раз журналисты о ком-нибудь сказать разухабистым штампом, мол, а наутро он проснулся знаменитостью. Вот Иван Емельянов действительно проснулся знаменитостью и героем, правда, произошло сие ближе к вечеру.
Умственная, или, если позволительно будет так выразиться, духовная борьба отняла больше сил, нежели физическая работа. Дембель долго не открывал глаза, потому что чувствовал: пока не восстановился и надо поспать еще. Но внутренний голос все-таки скомандовал не разлеживаться, и парень нехотя расклеил веки.
Над ним колыхался легкий балдахин, сквозь него виднелась стена с восточным узором и резное распахнутое окно. В комнату проникал теплый ветер, пахло благовониями.
Рядом сидел на корточках темнокожий слуга. Иван зашевелился, и он сорвался с места, засеменил к выходу. Внесли чашу для умывания, соки и фрукты-ягоды. Старшой отметил, что теперь его переселили в апартаменты побольше и побогаче вчерашних.
Визирь пожаловал в спальню дембеля, когда тот вовсю лакомился сладкой хурмой и виноградным соком.
– Приветствую тебя, Задольский князь! – начал Хаким.
– Доброе утро.
– Воистину доброе, хотя близится закат. Мое сердце ликует, ибо сегодня ты будешь лицезреть мудрейшего Исмаил-шаха, да переживет он своих еще не родившихся врагов. Он желает лично благодарить величайшего лекаря, вернувшего ему сына.
«Тут мы ему перышко и закажем!» – мысленно порадовался парень и спросил сияющего визиря:
– Как Бара-Аббас?
– Хвала провидению, почти здоров! Слаб и вял, но улыбается. Всех узнает, с царственным батюшкой, мир ему, говорил и пролил живительную росу радости на иссохшее от горя отеческое сердце. Шах благодарил меня, покорного раба, за то, что я нашел верного кудесника. А благодарность тебе не знает никаких границ. Толпы врачей жаждут услышать твой секрет из первых уст. За минувший день ты стал подлинным героем Хусейнобада, поздравляю!
– Да, надо поступать в мединститут, – тихо прикололся Старшой.
– Что?
– Ну, как-то это все неожиданно.
– Привыкнешь. А пока не тушуйся и пожинай плоды трудов своих. Пойдем к шаху.
Как и следовало ожидать, по сравнению с чертогами персиянского владыки все виденные Иваном княжеские залы оказались сельскими сараями. Юмор ситуации заключался в том, что с персиянского «сарай» переводится как дворец.
Уловив эту ассоциацию, дембель совершил подлинное открытие: еще вчера он незаметно для себя легко перешел на новый язык, будто знал его с детства. «Вот бы такое умение да в наш мир», – подумал Емельянов-старший.
На высоком ложе возлежал Исмаил-шах. Чалма с огромным рубином, покрытый узорами халат, атласные штаны и туфли с загнутыми носами навевали воронежцу воспоминания о мультфильмах про Аладдина. Шах молодился, хотя и чувствовалось, что он стар. Издали – парня подпустили метров на двадцать – круглое смуглое лицо казалось гладким, в бородке и усах явно белела седина. Исмаил улыбался. Пальцы рук ходили волнами по упругим подушкам, отчего многочисленные перстни и кольца блестели, словно елочные украшения. Иван тайно усмехнулся: «Вроде взрослый мужик, а понавесил на себя, как подросток, обокравший ювелирную лавку».
Иван старался не делать резких движений, потому что приметил в боковых стенах специальные ниши, в которых стояли лучники. Вот так чихнешь ненароком, а они проявят сверхбдительность.
Сокровища, которые окружали парня, мало его интересовали, потому что у одного из окон он увидел золотую клетку, висевшую на серебряных цепях. Внутри сияла птица медного цвета. Она походила на павлина с высоким хохолком. Свечение перьев было приглушенным, совсем не чета яркому пылу, исходившему от вещего Рарожича. Главное, что цель путешествия находилась в считанных шагах.
– Мы посыпаем лепестки благодарности на твою светлую голову, чужестранец! – напыщенно произнес шах. – Ты вернул нам сына и вселил спокойствие в дом, где вершатся судьбы Персиянии. Твое имя прославляется на всех площадях страны. Верный Хаким рассказал нам о тебе, князь лесного края, и о колодце временной нужды, в который ты угодил. Проси чего хочешь!
Старшой помолчал, подбирая слова, ведь здесь им придавали особое значение не для передачи смысла, а с точки зрения красоты.
– Великий государь! Лучи счастья греют мое лицо, ведь я сумел помочь самому принцу Бара-Аббасу. Просьба моя будет скромной, и прошу не только за себя, но и за брата своего Егора да великого волшебника по имени Карачун. Подари мне одно-единственное перо жар-птицы.
С лица Исмаила мгновенно стерлось благодушное выражение. Пухлая верхняя губа задергалась, брови сползлись к переносице.
– Ты требуешь неисполнимого, князь без княжества. Я дарую тебе ларец. Это очень богатый подарок, сработанный древними рассеянами. Довольствуйся им и не помышляй о запретном. Тебя спасает твое утреннее деяние.
Шах отвернулся в знак того, что аудиенция окончена. Два чернокожих невольника поднесли к ногам дембеля резной деревянный ящик с крышкой. Ящик представлял собой модель дома, тонкая резьба покрывала ставни, конек и намеченные бревнышки потешной поделки. Сверху торчала ручка. Темно-желтое дерево явно обрабатывалось неким лаком.
Скептически посмотрев на дом-чемодан, Иван собрался спорить, но визирь, стоявший рядом с ним, прошептал:
– Не перечь, благодари и проваливай. Иначе передумает! И заклинаю тебя, дождись меня, не открывай ларец!
Сказав вялое «спасибо», парень взял подарок и ушел в свои покои.
– Ну, ящик так ящик, – хмуро рассудил он. – Дают – бери, бьют – беги.
Однако проблема пера жар-птицы не разрешилась. Осталась лишь слабая надежда, что благодарный Хаким аль-Муталиб принесет нужный предмет тайком от жадного повелителя Персиянии.
Вопреки ожиданиям, визирь вернулся в сумрачном расположении духа.
– Прости, князь, но тебе надлежит срочно покинуть Хусейнобад. Твоя непочтительность, но, пуще того, просьба оскорбили Исмаил-шаха, да будут его лета долгими, как течение речных вод. Он готов простить твою дерзость, если стража не отыщет тебя в городе завтра утром.
Поэтому часа в три ночи Ивана разбудили и привели к визирю.
– Пойдем, – сказал тот и пошел в покои младшего сына шаха.
Стража послушно расступалась перед главным слугой Исмаила, и вскоре Хаким привел Емельянова-старшего в огромную спальню.
«Упаковано по высшему разряду», – оценил местную обстановочку Иван.
За пуфиками, вуалями, пестрыми коврами, заваленными дорогим оружием, он не сразу заметил принца, полулежащего у дальней стены. Шахский сын покоился на атласных подушках, сжимая в руках небольшую серую коробочку. К ней был прикован остекленевший взгляд бедняги. А сам малый производил приятное впечатление. Худой только, аж мослы из-под кожи синеют. Купец, кажется, говорил, что местные маги еле-еле поддерживают в теле младшего наследника Персиянии остатки жизни.
Изредка впалые глаза Бара-Аббаса оживали, начинали метаться, а побелевшие от напряжения пальцы давили кнопки устройства. Подойдя поближе, Старшой убедился, что описанный Торгаши-Керимом «кристалл в серой оправе» есть не что иное, как переносная компьютерная игра с экранчиком.
Что ж, еще один блудный предмет из нашего мира.
Дембель, не обращая внимания на женщин-служанок и стражников с визирем, подсел к молодому персиянцу. Экран был пуст. А Бара-Аббас что-то там видел. Магия неместных вещей отличалась буйным разнообразием, но Иван полагал себя компетентным товарищем. Как-никак, газета, потом радиоприемник… Опыт-то есть. А тут – растерялся, уставившись в погасший прямоугольник игры.
Чем дольше вглядывался Старшой, тем светлее становилось жидкокристаллическое поле. Наконец парень узрел фигурку, бегущую по коридорчику. Герой игры перепрыгнул провал в полу, а палец Бара-Аббаса даже не дернулся. С потока упали какие-то предметы, Иван не смог разглядеть – подвел угол обзора. Пришлось придвинуться к принцу ближе.
Теперь фигурка стала отчетливой, герой в шальварах и чалме был вполне узнаваемым. На его пути возник здоровый, хоть и рыхловатый стражник в красном одеянии. Пузатый метнул пару кинжалов, потом изготовил к бою кривую саблю.
Мгновенно завязалась схватка. Герою было нелегко. Герой находился на грани истощения жизненных сил. Когда размен сабельными ударами достиг практически неразличимой глазом стадии, Старшой сделал три открытия.
Во-первых, в критической ситуации пальцы Бара-Аббаса задергались-таки.
Во-вторых, Ивану захотелось помочь принцу Персиянии, и он даже протянул руки к игре.
В-третьих и главных, дембель вдруг понял, что ему тяжело отвлечься от разворачивающейся на экранчике драмы.
Он попробовал отвернуться. Тщетно.
Убрать руки от игры. Они лишь приблизились.
Закрыть глаза. Не смог.
– Попался! – крикнул Старшой, но даже не разомкнул губ.
«Ах ты тварь! – бунтовал разум парня. – Засасывает!»
Страшное дело: Иван уловил абсолютно нереальное ощущение перемещения в мир игры. Он видел весь процесс как бы со стороны. Вот он сидит рядом с Бара-Аббасом и тянет руки к серой пластмассовой коробке. А вот он уже словно перетекает внутрь экрана и возникает в жарком мрачном коридоре, чуть позади принца. Этот глючный процесс растянулся в долгое и мучительное действо, зато и в бою наступил полный стоп-кадр. Старшой услышал голоса:
– Мам, я еще чуть-чуть!
– Ой, в школу опоздал… Ну и черт бы с ней.
– Ладно, высплюсь завтра.
– Ну, последние пять минут и – все!
Реплики звучали непрерывным колокольным звоном. Стало тревожно, даже страшно. Дембель совершил адский духовный рывок и непонятным образом вытянул себя «оттуда», будто Мюнхгаузен из болота. Правда, потом Иван так и не понял, что за спасительная косичка это была.
Все еще пьянея от затягивающих чар, Старшой разлепил губы и почти прокричал Бара-Аббасу само собой пришедшее на ум заклинание:
– Зыко! Дай сыгрануть, а?
Младший шахский сын вздрогнул, протянул игру воронежцу:
– На, только недолго.
Серая ловушка перешла из рук в руки. Бара-Аббас обмяк и завалился набок, но дембелю было не до него – сила втягивания внутрь проклятой коробки увеличилась в разы, и, хотя внешне у Ивана не дрогнул ни один мускул, где-то в сознании началась жесточайшая борьба. Во внутреннем мире Старшой упирался в края экрана, а его засасывало, тащило, ввинчивало. Прямоугольник приобрел очертания разверстой пасти. Чудовище готовилось проглотить ум парня, а толстый недобитый охранник краснел и колебался, словно язык.
«Когда же у тебя батарейки сядут? – отчаянно вопросил Иван. – Хм, должна же она от чего-то питаться… Может быть, как радио, от пользователя?»
Визирь и слуги наблюдали, как Старшой бесконечно медленно наклонился к полу, уложил игру на ковер и попробовал отнять от нее руки. Пальцы не слушались. Тогда дембель просунул между рук ногу, наступил армейским ботинком на край пластмассового капкана и стал распрямлять спину.
Иван воспринимал эту ситуацию иначе. Давление на его виртуальное тело стало нестерпимым, и ему пришлось упереться руками и ногами, чтобы не кануть в темный провал пасти-экрана.
Сопротивление мощной стихии не могло продолжаться вечно. Парень уставал. Наступил миг решающего рывка.
– А-а-а! – Пальцы соскользнули, Старшой отпрянул от игры, саданулся затылком в стену.
Удар смягчился ковром. Ловя звездочки, дембель взял стоявшую рядом низкую широкую вазу, видимо служившую Бара-Аббасу горшком, и обрушил ее на коварную китайскую поделку.
Хорошо прокаленная глина победила. Дух Ивана напоследок обдало нестерпимым жаром, и вконец ослабевший дембель вдруг подумал, что в конце знаменитой игры пользователя ожидает вовсе не прекрасная принцесса, а врата ада.
– Чудо, чудо! – лепетали женщины-няньки, окружившие шахского сына. – Сиятельный принц очнулся!
– Напоите его, – велел визирь. – И великого гостя тоже.
Емельянов-старший позволил заботливым персиянкам ухаживать за ним, как за больным. Тело не желало двигать не то что руками-ногами – пальцами и веками! Говорить тоже было нечеловечески лень. Дембель безмятежно улыбнулся и незаметно заснул.
* * *
Легендоградская рать во главе с Егором Емельяновым прибыла в Тянитолкаев вовремя. Перед стенами города как раз стали появляться наглые разведывательные отряды кочевников. Их, конечно, прогоняли, но они возникали снова и снова.Егор расположил войско возле тянитолкаевский стен, а сам вместе с тысяцкими поехал к боялину Люлякину-Бабскому. Полкан выскочил навстречу ефрейтору, и они двинули в княжий терем.
Световар, уставший и угнетенный, принял делегацию незамедлительно. Стареющий властелин Тянитолкаева не скрывал радости: подкрепление вселило в него надежду.
– Заводите своих хоробрых за стену, станем к осаде изготавливаться, – сказал князь после приветственных речей и вручения верительной грамоты от Василисы.
– Зачем запираться в городе? Надо дать им бой на открытой местности, – предложил Егор, тысяцкие тоже зашептались.
– Степняков в два раза больше, – сказал Световар. – Их три тьмы, а нас полторы, если считать с братьями-легендоградцами.
– Неужели вы не могли собрать хотя бы десять тысяч бойцов?! – Удивлению ефрейтора не было предела.
– Мы насилу пять созвали! А уж доспех и оружие…
– Отрыв башки! Получается, не Легендоград вам помогает, а наоборот.
– Ну, у них и город богаче, и народу больше, – уныло проговорил князь, и Емельянов-младший понял, что он оправдывается.
Решение Световара не устроило ни тысяцких, ни Егора, ни Полкана. Однако торчать в поле означало подставиться под каленые стрелы кочевников, а те славились лучной стрельбой. Поэтому бойцов стали заводить в Тянитолкаев. Улицы мгновенно заполнились народом, стало тесно, начались перебои с водой. О еде и говорить не стоило. Правда, через несколько часов легендоградская дисциплина дала о себе знать – толпы схлынули, возле колодцев были организованы посты, командиры наладили отношения с княжескими помощниками, и даже появилась снедь.
Ефрейтор Емеля, ни черта не смысливший в снабжении и организации постоя, отсыпался в тереме Люлякина-Бабского. Потом он перекусил и разговорился с Колобком:
– Что-то ты в последнее время какой-то не такой.
Хлеборобот вздохнул совсем по-человечьи:
– Знаешь, я после двух превращений в муку будто портиться стал. Ох уж эти маннотехнологии! Устаю, сомневаюсь в собственном разуме… Меня даже в сон клонить начинает! Меня, самое бодрое в мире существо!
– Так в чем дело? Поспи, – посоветовал Емельянов-младший.
– Боюсь, – признался каравай. – Ощущение, будто снова в порошок рассыпаешься. Я привык давать себе отчет в своих действиях.
Вернулся домой боялин, устало опустился на скамью, стянул кунью шапку.
– Согласия нету, – пожаловался он. – Я выхожу просителем помощи, Световар под знамена поставил пять тысяч витязей. Один другого смешнее – вчера пахарь, нынче воин. А тут еще Драндулецкий, пиявку ему на нос, воду мутит. Чуть ли не половина собранных князем бойцов вроде бы присягнули Станиславу. Дескать, мягок и слаб Световар, не желаем, аки овцы загнанные, гибнуть. Думаю, Драндулецкий либо сам к твоим тысяцким побежит, либо подошлет людишек. А то и к тебе сразу. Что станешь делать?
– Мы с легендоградским воеводами выступим на стороне князя, это и в послании ее было, ты же слышал сегодня.
Полкан кивнул. Он не стал рвать дружину на части и окончательно принял сторону Световара. Боялин рассчитывал перехватить инициативу у князя, который демонстрировал досадную нерешительность. Оборона Тянитолкаева требовала более жесткого и деятельного руководства. Держась в тени, Люлякин-Бабский хоть и чувствовал уколы совести, но все чаще задумывался о маленьком аккуратном покушении. В конце концов, он – боялин – затратил на подготовку к войне куда больше сил и средств, чем Световар.
– Ладно. – Полкан положил ладонь на стол. – Авось Станислав одумается. Тут еще приключилось: к князю пожаловал восточный басурманин ажно из Кидая. Говорит, был при Тандыр-хане. Жил в Многоглаголии.
– Где?
– Мы так называем степи, где мангало-тартары обретаются. Они же на разных языках бают, хоть и понимают друг дружку преотлично, – пояснил Люлякин-Бабский.
– К тому ж если они собираются вместе, то крику пустословного – хоть уши варом заливай, – добавил Колобок.
– Хм, а верно, – усмехнулся боялин. – Так этот кидаец изъявил желание биться на нашей стороне. Мы ему, ясен свет, не особо поверили. Потом он поклонился и сказал, что недавно встретил богатыря Ивана, чей брат должен находиться здесь. Хочет передать привет и потолковать, да. Почтительный такой, аж стыдно становится. Пришлось пригласить. Вот, Егорий, скоро придет.
Ефрейтор и Хлеборобот оживились. Парню хотелось услышать про близнеца, а каравай ждал от встречи с кидайцем новых знаний.
Дон Жу Ан прибыл в дом Полкана часа через два, когда его уже не ждали. Боялин оказал гостю почти княжеский прием, и беседа прошла за столом, хотя восточный человек почти не притронулся к пище и браге. Так, из вежливости. Егор быстро убедился, что чужеземец действительно знаком с Иваном. Дон Жу обмолвился, что помог Старшому переправиться через реку, а вот упоминание о княжеском титуле немало удивило ефрейтора.
– Твой блистательный брат принял его совсем недавно, но я вижу прекрасное будущее нового княжества. Успех и развитие. Я гадал тремя дозволенными небом способами и находил благоприятные знаки.
– Учись, деревня, – пробурчал Колобок. – Брешет, конечно, но как складно и уважительно!
– О, безногое хлебное существо, имеющее язык, не уступающий в остроте разуму! – церемонно обратился к Хлебороботу кидаец. – Я бы поостерегся недооценивать знамения, присылаемые из небесных чертогов нам, простым смертным. Если бы орех моей воли точил червь стяжательства, я бы обязательно вызвал тебя на спор. Но в больших выигрышах скрыты большие потери, к тому же ты не располагаешь внушительным имуществом.
– Ага, прямо-таки калика перекатный, – расхохотался боялин.
– Ты тоже круглей некуда, – огрызнулся Колобок и вернулся к теме: – Негоже гадать. Наши ведуны и вещуньи точно предрекают.
– Это верно. Но горе тому, кто усомнится в истинности чужого пророка, ибо своими соседями пророк бывает бит, однако на удалении он видится как народное достояние.
– А давайте-ка спать. – Люлякин-Бабский сладко зевнул.
Дон Жу покачал головой:
– Ох, что вы за народ лентяйский – рассеяне! Как седмицу называете? Неделя! В честь выходного дня.
– Ты бы покрутился с мое, не так бы сейчас учил, – пробурчал Полкан.
– Твои труды достойны всякого уважения, сиятельный хозяин, приютивший скромного слугу познания. Я приношу тебе сто одно кидайское извинение. Ваша брага несколько сильнее напитков моей родины. Моими устами говорил хмель. Если ты не против, мы бы посидели еще.
– И то дело… Не засиживайтесь.
Грузный боялин встал с лавки и удалился на боковую, а восточный человек проникновенно обратился к Егору:
– Прошу тебя, витязь, выслушай мои робкие речи с надлежащим вниманием. Отдай должное опыту. Может статься, этот город не выдержит натиска кочевников. Эти люди знают толк в ратном деле, многие премудрости открыл им и твой смиренный собеседник. Тандыр-хан взял верх над сильными противниками, беспрестанно у них учась. Эрэфия не стяжала опыта обороны от кровожадной и отлично отлаженной хищной своры. Я не пытаюсь сломить твою волю, поверь. Главное, держи в голове способ отступить. Не проигрывают лишь те, кто не ввязывается в бой.
– Не боись, Дон Жу, – подмигнул Колобок. – Егорка со мной. А я от бабушки ушел, и далее по списку, не станем к ночи поминать.
Емельянов-младший растер макушку. Нахмурился:
– Гниловатый разговор, ребята. Мне он не нравится по двум причинам. Надо людей спасать и врага гнать поганой метлой, это раз. А во-вторых, как ты сбежишь, если город осадят? Ну, через стену костяную я тебя, так уж и быть, переброшу. А дальше? Переоденешься степным Хлебороботом?
Не умел отступать ефрейтор, да и не чувствовал нужды. Надо будет – схватит бревно и разгонит сколь угодно многочисленные силы соперника. А с Уминай-багатуром, если тот подвернется, у них побратимство.
Короче, вперед, Тянитолкаев!
* * *
Боги любят выдумывать жестокие наказания. Греческий Зевс бессрочно распял одного из земных царей на огненном колесе, он же придумал забаву с Прометеем, орлом и печенью. Скандинавский хитрец Локи был осужден небесными родственниками похожим образом: змей постоянно плюет ядовитой слюной в его глаза. Кот Баюн получил кару в виде бесконечного путешествия по цепи с непременными песенками-сказочками.В тот вечер море волновалось пуще обычного. Высокие волны пенились и с разгона обрушивались на берег, словно песок был в чем-то виноват. Холодный ветер трепал крону дуба, разносил по округе соленые брызги и увязал в стене соснового леса. Низкие тяжелые тучи, казалось, задевали крону древнего исполина, под которым, не ведая устали, шагал взад-вперед Баюн. Звон цепи и голос кота утопали в морском шуме.
Налево певец и направо сказитель невозмутимо прогуливался, игнорируя отвратительную погоду.
– …Пожалела жена Федота и говорит: «Послушай, Федот, неважное ремесло у тебя – зверя бить. Я знаю куда прибыльней. Добудь хоть сто рублей у товарищей, и бежим в соседнее княжество!..»
Дуб защищал Баюна и от ветра, и от соленой влаги. Собирался дождь, но и он был бессилен против мощной листвы.
Кот как раз заканчивал очередную сказку:
– …И стали они жить-поживать, мед-пиво попивать, а потом втянулись, понесли вещи из дому, воровать начали, попрошайничать. Тут и сказочке конец, и начинается суровая быль уголовного кодекса. Странная историйка, но уж за что купил, за то и продал.
Сверкнула молния, воздух сотрясся громовым взрывом. На землю упала стена ливня. Спокойный голос Баюна утонул в новых шумах, лишь изредка пробиваясь сквозь небесный рокот и вселенский шелест:
– …А в полночь скинула царевна-лягушка шкурку и стала еще отвратительнее без шкурки то!..
Темнота. Всполохи молний. Ручьи дождевой воды, ищущей путь к морю. Непрерывные холодные струи, разбиваемые в пыль жесточайшими порывами ветра.
Даже обладающий идеальным ночным зрением кот не смог увидеть, как из леса выступили какие-то люди с лицами, спрятанными под холщовыми мешками. Мокрая ткань облепила головы, и уголки мешков обвисли, словно дворняжьи уши. Шестеро лиходеев не обращали внимания на ливень. Добежав до сухого, закрытого кроной дуба участка, они перешли на шаг, растягиваясь в шеренгу. Пара центровых несли длинную двуручную пилу. Остальные вертели в руках дубье да мечи.
Наконец Баюн заметил незваных гостей и испугался. Шерсть зверя вздыбилась, он выгнул спину коромыслом, зашипел, совсем как дворовая мурка.
Мешочники остановились. Кот успокоился, заговорил, елейно растягивая слова:
– В какой стране, не упомню, когда, не стану врать, жили-были развеселые морские разбойники Слепой Пью, Глухой Ем и Немой Курю…
– Не слушайте его! – крикнул крайний лиходей, вожак. – Усыпит! Вперед!
Шестерка двинулась к Баюну. Кот понял, что дело швах. Он поднялся на задние лапы и стал отступать к стволу, собирая в передние золотую цепь. Молния высветила картинку: стоящий с цепью наперевес черный зверь, а вокруг – безликие разбойники с дубьем, топорами, и неестественно длинной пилой.
В полной тьме картинка ожила. Первый лиходей получил цепью по ногам и рухнул, завыв, второй промазал и поломал дубину оземь, третий задел мечом хвост быстро двигавшегося Баюна, еще один испробовал остроту кошачьего когтя. Везение сторожа дуба закончилось, когда вожак наступил на цепь.
Кот упал, зашипел, перекувыркнулся, получив дубиной в бок и замер, увидев над собой вожака, поднимающего меч.
Казалось, клинок двигался медленно и времени полно, но когда проворный Баюн начал изворачиваться, покидая место, куда целил разбойник, коту стало мучительно очевидно – опоздал.
Чавкнула расходящаяся плоть. В землю рядом с местом неравной схватки рубанула ярчайшая молния. Гром оглушил бандитов, кто-то даже упал.
– Приступайте!!! – проорал вожак, высвободил клинок и утер рукавом кровь, идущую из уха.
Ливень унялся. Теперь небо просто плакало, провожая Баюна в места, где текут молочные реки и водятся толстые вкусные мыши.
Глава третья,
в коей продолжаются всеобщие злоключения, но сдаваться ни в коем случае нельзя
– Это – дело деликатное, – сказал Холмс. – Документы находятся в кабинете Милвертона. Заперты в сейфе. А кабинет примыкает к спальне. Но у него, как у всех толстяков, не жалующихся на здоровье, прекрасный сон.
Артур Конан Дойл
Любят иной раз журналисты о ком-нибудь сказать разухабистым штампом, мол, а наутро он проснулся знаменитостью. Вот Иван Емельянов действительно проснулся знаменитостью и героем, правда, произошло сие ближе к вечеру.
Умственная, или, если позволительно будет так выразиться, духовная борьба отняла больше сил, нежели физическая работа. Дембель долго не открывал глаза, потому что чувствовал: пока не восстановился и надо поспать еще. Но внутренний голос все-таки скомандовал не разлеживаться, и парень нехотя расклеил веки.
Над ним колыхался легкий балдахин, сквозь него виднелась стена с восточным узором и резное распахнутое окно. В комнату проникал теплый ветер, пахло благовониями.
Рядом сидел на корточках темнокожий слуга. Иван зашевелился, и он сорвался с места, засеменил к выходу. Внесли чашу для умывания, соки и фрукты-ягоды. Старшой отметил, что теперь его переселили в апартаменты побольше и побогаче вчерашних.
Визирь пожаловал в спальню дембеля, когда тот вовсю лакомился сладкой хурмой и виноградным соком.
– Приветствую тебя, Задольский князь! – начал Хаким.
– Доброе утро.
– Воистину доброе, хотя близится закат. Мое сердце ликует, ибо сегодня ты будешь лицезреть мудрейшего Исмаил-шаха, да переживет он своих еще не родившихся врагов. Он желает лично благодарить величайшего лекаря, вернувшего ему сына.
«Тут мы ему перышко и закажем!» – мысленно порадовался парень и спросил сияющего визиря:
– Как Бара-Аббас?
– Хвала провидению, почти здоров! Слаб и вял, но улыбается. Всех узнает, с царственным батюшкой, мир ему, говорил и пролил живительную росу радости на иссохшее от горя отеческое сердце. Шах благодарил меня, покорного раба, за то, что я нашел верного кудесника. А благодарность тебе не знает никаких границ. Толпы врачей жаждут услышать твой секрет из первых уст. За минувший день ты стал подлинным героем Хусейнобада, поздравляю!
– Да, надо поступать в мединститут, – тихо прикололся Старшой.
– Что?
– Ну, как-то это все неожиданно.
– Привыкнешь. А пока не тушуйся и пожинай плоды трудов своих. Пойдем к шаху.
Как и следовало ожидать, по сравнению с чертогами персиянского владыки все виденные Иваном княжеские залы оказались сельскими сараями. Юмор ситуации заключался в том, что с персиянского «сарай» переводится как дворец.
Уловив эту ассоциацию, дембель совершил подлинное открытие: еще вчера он незаметно для себя легко перешел на новый язык, будто знал его с детства. «Вот бы такое умение да в наш мир», – подумал Емельянов-старший.
На высоком ложе возлежал Исмаил-шах. Чалма с огромным рубином, покрытый узорами халат, атласные штаны и туфли с загнутыми носами навевали воронежцу воспоминания о мультфильмах про Аладдина. Шах молодился, хотя и чувствовалось, что он стар. Издали – парня подпустили метров на двадцать – круглое смуглое лицо казалось гладким, в бородке и усах явно белела седина. Исмаил улыбался. Пальцы рук ходили волнами по упругим подушкам, отчего многочисленные перстни и кольца блестели, словно елочные украшения. Иван тайно усмехнулся: «Вроде взрослый мужик, а понавесил на себя, как подросток, обокравший ювелирную лавку».
Иван старался не делать резких движений, потому что приметил в боковых стенах специальные ниши, в которых стояли лучники. Вот так чихнешь ненароком, а они проявят сверхбдительность.
Сокровища, которые окружали парня, мало его интересовали, потому что у одного из окон он увидел золотую клетку, висевшую на серебряных цепях. Внутри сияла птица медного цвета. Она походила на павлина с высоким хохолком. Свечение перьев было приглушенным, совсем не чета яркому пылу, исходившему от вещего Рарожича. Главное, что цель путешествия находилась в считанных шагах.
– Мы посыпаем лепестки благодарности на твою светлую голову, чужестранец! – напыщенно произнес шах. – Ты вернул нам сына и вселил спокойствие в дом, где вершатся судьбы Персиянии. Твое имя прославляется на всех площадях страны. Верный Хаким рассказал нам о тебе, князь лесного края, и о колодце временной нужды, в который ты угодил. Проси чего хочешь!
Старшой помолчал, подбирая слова, ведь здесь им придавали особое значение не для передачи смысла, а с точки зрения красоты.
– Великий государь! Лучи счастья греют мое лицо, ведь я сумел помочь самому принцу Бара-Аббасу. Просьба моя будет скромной, и прошу не только за себя, но и за брата своего Егора да великого волшебника по имени Карачун. Подари мне одно-единственное перо жар-птицы.
С лица Исмаила мгновенно стерлось благодушное выражение. Пухлая верхняя губа задергалась, брови сползлись к переносице.
– Ты требуешь неисполнимого, князь без княжества. Я дарую тебе ларец. Это очень богатый подарок, сработанный древними рассеянами. Довольствуйся им и не помышляй о запретном. Тебя спасает твое утреннее деяние.
Шах отвернулся в знак того, что аудиенция окончена. Два чернокожих невольника поднесли к ногам дембеля резной деревянный ящик с крышкой. Ящик представлял собой модель дома, тонкая резьба покрывала ставни, конек и намеченные бревнышки потешной поделки. Сверху торчала ручка. Темно-желтое дерево явно обрабатывалось неким лаком.
Скептически посмотрев на дом-чемодан, Иван собрался спорить, но визирь, стоявший рядом с ним, прошептал:
– Не перечь, благодари и проваливай. Иначе передумает! И заклинаю тебя, дождись меня, не открывай ларец!
Сказав вялое «спасибо», парень взял подарок и ушел в свои покои.
– Ну, ящик так ящик, – хмуро рассудил он. – Дают – бери, бьют – беги.
Однако проблема пера жар-птицы не разрешилась. Осталась лишь слабая надежда, что благодарный Хаким аль-Муталиб принесет нужный предмет тайком от жадного повелителя Персиянии.
Вопреки ожиданиям, визирь вернулся в сумрачном расположении духа.
– Прости, князь, но тебе надлежит срочно покинуть Хусейнобад. Твоя непочтительность, но, пуще того, просьба оскорбили Исмаил-шаха, да будут его лета долгими, как течение речных вод. Он готов простить твою дерзость, если стража не отыщет тебя в городе завтра утром.