Страница:
– Ты уж оборони, Егорий, – прошептала старушка. – А я пока отдохну. Тяжко мне было. Брат-то твой… молодец… добрый… Ваня… как…
Последние слова Скипидарья произнесла совсем неразборчиво – сон сморил.
Трехголовый ящер тихонько зашипел, дескать, пошли все вон от хозяйки, и свернулся калачиком на коврике возле кровати. Посетители вышли.
– Вы к боялину идите, то-то он обрадуется, – сказал Шарапка.
Спустя четверть часа взмыленный Полкан Люлякин-Бабский принял дембеля и каравая у себя в тереме. Егор наблюдал за неестественно активным боялином. Тот перекатывался по комнате, будто Хлеборобот, отмахивая себе ритм пухлой рукой. Из-под высокой собольей шапки тек пот.
После слов приветствий и взаимной приязни Полкан перешел к делу:
– Беда, Егорий, сущая беда. Город с ума спятил. Никто не ведает, откуда стена костяная, но раз гадалка, дай-то ей здоровья, ее приветствует, то нам же лучше. Кочевники близко, друг ты мой могучий! Князь Световар время теряет, неумело собирая ополчение. Драндулецкий, будь он неладен, отличился. Сам съездил в Мозгву. Хотел подмогу привести, а его выставили ни с чем. Теперь воду мутит, мол, сами не справимся. С тобой будет легче.
Люлякин-Бабский остановился перед Емельяновым-младшим, положил руку на его плечо:
– Надо ехать в Легендоград. Василиса Продвинутая должна помочь. Ты же у нее правой рукой и заступником был. Съездишь? Заодно и Скипидарью бы увезти… Нельзя такую потерять, а я боюсь, что Тянитолкаев не сдюжит.
Вот так Егор – добрая душа – не пробыв в городе и дня, выдвинулся в Легендоград.
Вечерело. Рядом с каурой, на которой восседали дембель и Колобок, катилась крытая повозка. Внутри лежала ведунья, а подле нее сидел Шарапка. Молчаливый угрюмый кучер управлял двойкой лошадей.
Ехали быстро, ведь подхода орды Тандыр-хана ожидали со дня на день. Когда почти стемнело, путники нагнали троих пеших парней, тащивших за плечами коробы. Заслышав приближающийся обоз, хлопцы стали махать, дескать, подвезите. Егор сбросил скорость, принуждая возницу придержать лошадок.
– Привет, масыги! – поприветствовал Колобок странников. – Надоело обтыривать тянитолкаевских лохов?
– Дули там яманные, костер клевый.
– Тпру! Говорите по-русски! – велел дембель.
– Это все те же офени, у них свой язык, – пояснил Хлеборобот и коротко расшифровал разговор.
«Масыгами» и «обзетильниками» коробейники-плуты называли себя. «Мас» – это «сам», прочитанный наоборот. А «обзетить» на их хитром языке означало «обдурить», «обмануть». Словечко «лох» Егор знал и так.
Фраза о «яманных дулях» переводилась как «Мужики простоватые, город хороший».
– Так бы и сказали, – надулся воронежец.
– Привычка, – улыбнулся один из коробейников, долговязый парень лет двадцати пяти в нелепом колпаке.
Остальные двое были с непокрытыми головами, но одежда на всех не отличалась разнообразием: короткие холщовые порты с рубахами в цветастых развеселых заплатах, лапти поверх серых онучей.
– Куда путь держите?
– В Легендоград, а может, и в Дверь. Не подвезете, люди добрые?
Почесав макушку, ефрейтор Емеля решился:
– Можем подбросить, только, чур, не это… не обзетить там.
– Грешно, поханя! Мы за добро злом не башляем! [11]
Дальше покатили с пассажирами. Колобок перебрался к ним в повозку, и понеслась беседа на кантюжном языке:
– Зеть-ка, стибуха полутемная [12]. А пащенок-то не еенный внук?
К счастью, дембель этой птичьей речи не слышал из-за топота лошадей, скрипа повозки и хлопанья матерчатых стен. Меж тем наступила ночь, луна немного посветила да и спряталась за облака.
Каравай выбрался к кучеру, окрикнул Емельянова-младшего:
– Егорий! Не ропа ли кимать?
– Чего?
– Спать не пора?
– Сейчас привал сделаем! – прокричал богатырь. – Только если еще раз ты мне что-нибудь не по-нашему тренькнешь, я тебя в мелкие бутерброды изрублю, понял?
– А что такое бутерброды? – заморгал Хлеборобот.
Рычанье было ему ответом.
Встали на поляне, неподалеку от дороги.
Непоседы-офени вызвались найти воксарей, больше известных как дрова, и вскоре в лагере бодро запылал костер.
За пару часов, которые Егор провел в обществе масыг до сна, он несколько раз ловил себя на мысли, что либо находится среди иностранцев, либо коротает время с уголовниками-рецидивистами, ботающими исключительно по фене. В принципе ефрейтор уловил главное: многие словечки босяков-коробейников семнадцатого-девятнадцатого веков перешли в блатную музыку двадцатого.
Вызнал Емельянов-младший и причину исхода щепетильников из Тянитолкаева. Не то чтобы юсов в костре было мало, а просто светила неслабая дермоха. Вольные обзетильники трущами быть не собирались. Позже Колобок перевел и этот пассаж: денег в городе было много, но близилась драка, и ходебщики в солдаты не стремились.
Короче, Егор устал от трескотни этой троицы сильнее, чем когда у него самого было расстройство речи.
Долговязый, который был явным лидером группы, тщательно избегал разговора с ефрейтором и даже не глядел в его сторону. Это настораживало. И Емеля вспомнил! Мозговский воришка-коробейник! Вот, значит, как мотает судьба мелких преступников.
– Слышь, длинный, – тихо окликнул его Емельянов, когда все стали расходиться на боковую. – Я тебя узнал. Чем ты промышляешь, мне неинтересно. Главное, чтобы с нами был честным, иначе – в дыню. Сечешь?
– Да. – И добавил себе под нос: – Не было бы счастья, да несчастье помогло. И как мы повстречались?
Утром лапотники почему-то не захотели ехать с обозом, сказав, что у них есть дела в ближайшей курехе, сиречь деревне.
– Небось ты погнал, – упрекнул парня Хлеборобот. – А с ними весело.
– Тебе разговорчики, а мне каждый раз кошелек проверяй, – буркнул дембель.
Двигались по короткой дороге, которую близнецы Емельяновы в свое время очистили от Соловья-разбойника, поэтому в Легендоград добрались засветло.
Егор ломанулся к старому знакомцу – Радогасту Федорину. Следователь обрадовался гостю, быстро понял его проблему, отвел к своему начальнику. Еруслан устроил встречу с княгиней Василисой Велемудровной по прозвищу Продвинутая.
– Рарожич предупреждал, что придется давать подмогу, – сказала княгиня, зевая – ведь дело шло к полуночи. – Вещий птах советовал не отказывать, хотя это и опасно. Сам знаешь, западные соседи из латунского ордена только и ждут, когда бы ударить по нашему княжеству. А я давно жду посла от Световара, так что завтра утром выступишь с нашей тьмой [13]в Тянитолкаев.
– Спасибо!
– Как там Иван, почему не он приехал? – спросила девушка.
Егор посмотрел на чернявую красавицу и в который раз по-доброму позавидовал брату – любит его Велемудровна-то!
– Он, княгиня, сейчас по Эрэфии скитается, ищет волшебные вещи всякие. Нам домой путь надо открывать.
– Да-да, знаю, – еле слышно проговорила она. – Вот и славно…
– Еще у меня есть просьба.
– Все, что угодно, для моего спасителя и славного героя.
Дембель даже зарумянился от такого обращения.
– Я привез больную старушку. Вещунью Скипидарью. Устроить бы…
– Разумеется! Мы здесь наслышаны о ее даре. Не волнуйся.
Спустя несколько часов Емельянов-младший повел легендоградских воинов на битву с мангало-тартарами. Шли ужасающе медленно, потому что на сей раз полдружины составили пехотинцы-лучники.
«Лишь бы не опоздать», – мысленно твердил Егор, то и дело натягивая вожжи своей каурки. Лошадь чувствовала спешку хозяина и проявляла не свойственную тяжеловозам прыть.
– Вот прикол, – шептал беспокойный дембель. – Совсем недавно был вшивым ефрейтором, а сейчас возглавляю немереную кучу народа. Тут бы всякие капитаны Барсуковы мигом свои фуражки сожрали. Как там тот же Барсуков любил шутить? «Ефрейтор Емельянов, ну что вы за дубина народной войны?» Будто Толстого читал.
– Чего ты там бормочешь? – Колобок очнулся от каких-то глубоких дум.
– Говорю, неотвратимо занесена над супостатом нашим дубина народной войны.
– Это ты красиво загнул, – одобрил Хлеборобот. – Наверняка не сам придумал.
Есть сказки и у мангало-тартар.
Степняки веками складывали истории о том, как один грабит другого, угоняя чужое стадо в свой курень. Хитрый обманывал простака. Отец выгонял из дома сына, которому снилось, что он станет ханом. Сильный отбирал жену слабого. В общем, суровый быт диктовал жестокие сказки.
Нет, безусловно, в большинстве этих историй побеждала справедливость. Но расправа правого над неправыми иной раз заставляла усомниться, нужно ли торжество обиженного.
Тандыр-хан испытал унижение в юности. Когда скончался его отец, дядьки отобрали у племянников и золовки улус Достар-хана. «Вы потеряете богатство сиятельного хана, – сказали они. – Враги разорят ваши стойбища и угонят вас в рабство».
И действительно, зачем ждать, когда что-то предпримут враги. Лучше все сделать самим.
Молодой джигит не простил родичей. За пять лет он вернул себе улус, потом отобрал их богатства. Многие расстались с жизнью. Потому что есть справедливость в степи!
На склоне лет Тандыр-хан стал все чаще вспоминать юность и борьбу. Хитрость и умение повести за собой людей подтолкнули его к большим завоеваниям. К моменту, когда Тандыр принял титул повелителя степи, он перестал быть просто ханом. Он уже не был человеком. Подобно маленькому снежку, который становится основой большого кома, катящегося с горы, Тандыр стал ядром воинственной степи.
Кто-то называл его небесным бичом, которым боги хлещут зарвавшиеся племена и народы. Кто-то считал богом его самого. Разве мог простой человек провозгласить кочевникам: «Идите за мной, и мы вычерпаем своими шлемами Последнее море!»
Последним степняки называли море, омывавшее гнилой Закат.
Сейчас хану не хватало мудреца Дона Жу Ана. Кидаец много раз заговаривал с ним о том, что будет, когда бунчуки мангало-тартар поднимутся над всем миром.
В словах Дона Жу содержался немалый смысл. Когда Тандыр-хан станет повелителем сущего, в родные степи перестанут приходить обозы с отнятым у слабаков добром. Да, будет дань. Но не потому ли повелитель кочевников затеял нынешний набег, что увидел своих соратников нежащимися в добытой роскоши? Не разжиреет ли великий народ-завоеватель подобно волку, которого вдруг стали кормить сами бараны?
Кидаец предлагал брать противника без боя. Этим он приближал час, когда сильный хищник превратится в покладистого обрюзгшего толстяка. Здесь хитроумец либо был неправ, либо нарочно заводил хана в паучьи сети лжи. Поняв это, властитель степи захотел собственноручно переломить хребет мудрецу и оставить его в сырой яме подыхать. На всякий случай. Не принято, собравшись в поход, оставлять за спиной врага или глупца.
А Дон Жу Ан все же не был глупцом. Он говорил о мирном устройстве завоеванных стран. Здесь кидаец подсказал много дельного. Только всякое стремление удержать все как есть ведет к проигрышу. Любой порядок норовит превратиться в мешанину. Значит, задача Тандыр-хана не поддерживать, а устанавливать порядок.
Он подчинит себе всех. Если надо, то дважды.
Удивительно, что мангало-тартарский властелин рассуждал так же, как персиянский купец Торгаши-Керим. Этот погоревал-погоревал о пропавшем Абдур-ибн-Калыме да продолжил завоевывать необъятное Крупное Оптовище.
И персиянец, и главный кочевник верили, что, утвердившись над чем-то огромным, подмяв под себя все доступное пространство, они вырвутся на новый уровень.
Тандыр-хан после победы над миром был готов воевать даже с небесным воинством. Этим он и подходил Злебогу – черному Шайтану. Но Тандыр старился, тяжелел на подъем. Потому-то повелитель Пекла и подсказал ему, где взять молодильные яблоки.
В день, когда верный Уминай-багатур вернулся с тремя наливными плодами, войска мангало-тартар узрели чудо – из белого ханского шатра к ним вышел молодой статный джигит. У старых соратников небесного бича защемило сердце: они вспомнили несправедливо ограбленного сироту.
Рыжие косички из-под шапки-малахая. Юное лицо, обезображенное шрамом. О, это след кнута одного из вероломных дядьев. Тот самый юноша, у которого осталась лишь ветхая юрта, чалая кляча, кнут… да мать с братьями и сестрами.
Перед кочевым воинством на ханском помосте стоял живой символ, воплощение многократно повторившихся сказок – недооцененный глупыми врагами одиночка, коему суждено подмять под себя если не мир, то половину.
– Верные мои дети! – Голос хана звенел, подобно тетиве доброго лука. – Вечному небу угодно, чтобы наш народ поставил на колени остальные племена. В меня вдохнули вторую жизнь. Всех возьмем, станем править!
– Слава Тандыр-хану! – взревела толпа.
Прилетевший с востока ветер трепал белые бунчуки. Берегись, Эрэфия.
Часть третья.
Глава первая,
Иван Емельянов сделал все, как надоумил кидайский мудрец. Поехал по заветной тропинке, нашедшейся именно там, где указал Дон Жу. Добрался до развилки затерянных дорог и поросшего мхом камня. Оттер лицевую сторону, прочитал:
Предсказание кидайца сбылось: лес стал темнее, дремучее, хотя небо распогодилось и в кои-то веки выглянуло солнце. Конь заволновался, чуя неладное. Наконец путник очутился на хмурой полянке, где спрыгнул наземь. Привязал коня к ветке покрепче, стараясь не смотреть в большой печальный глаз, с укоризной косящийся на него. Взял походный мешок с куньим плащом и отправился дальше пешком.
Серко жалобно поржал, причем сделал это тихо, и Старшой чуть не заплакал, обзывая себя сволочью. Потом дембель углубился в бурелом, голос коня стих. Пятью минутами позже Ивану почудился громкий, почти человечий крик, но, как парень ни силился, ничего больше не услышал.
Звериная тропа вывела Старшого к небольшому озеру. Здесь воронежец сделал привал. Развел костер, искупался, перекусил. Солнце снова спряталось в тучи, день подходил к концу.
– А не ошибся ли я? – в который раз спросил себя дембель, глядя на слегка рябую водную гладь. – Может, узкоглазый прикололся? Черт его знает, китайский юмор. Оставил коня, забрел неизвестно куда…
– Отличный, кстати, конь, – прозвучал низкий урчащий голос.
Иван вскочил, развернулся, выхватывая из ножен меч. На границе леса стоял неправдоподобно большой волк. Серый хищник с бурыми подпалинами на груди глядел на Старшого немигающими глазами. Дембель взгляда не отвел. Около минуты противники стояли не шелохнувшись, потом волк удовлетворенно моргнул, открыв пасть, высунул язык и как бы улыбнулся. Задышал часто, как собака, которой жарко.
Оценив клыки и подивившись размерам матерого зверя, по высоте не уступавшего пони, Иван чуть опустил клинок.
– А и правильно, – сказал волк. – Спасибо за лакомство. Я сытый и благодарный, можешь прятать меч.
«Не соврал желтолицый», – запоздало отметил парень.
– Так ты серый волк, – суперинтеллектуально начал он.
– Нет, я белый зайчик, – съязвил хищник. – Вы, Иваны, народец глуповатый.
– Откуда меня знаешь?
– А ко мне Еремеи не ходят. – Волк сперва сел, а потом с глубоким вздохом улегся, медленно дав передним лапам скользить вперед. – Царевич?
«Скажу, что нет, он или дураком обзовет, или вовсе задерет», – подумал дембель и сказал:
– Я вроде как, этот… князь Задольский.
– Ваня, кому ты лепишь? – Серый осклабился еще сильнее и сощурил ставшие смешливыми глаза. – У нас в Задолье сроду князей не было. Городов-то нет!
– Будут, – спокойно ответил Старшой.
– Вот это правильно, – одобрил хищник, шириной улыбки посрамляя знаменитого чеширского кота. – Так убедительно врешь, что даже верится. Нет, ты мне действительно по нраву, князь! Куда поедем?
– Персияния, Хусейнобад, дворец Исмаил-шаха.
Волк вытянул губы трубочкой, будто хотел присвистнуть.
– Да, далеко… Я имею в виду, далеко пойдешь. Предыдущие все «туда, не знаю куда» да «к Елене Премудрой» заявляли, будто я им всезнайка. А ты все точно знаешь. Похвально.
– Ну так что, повезешь?
– Всенепременно. Завтра с утра тронемся. – Волк зевнул, демонстрируя ужасную пасть. – А сейчас – баиньки, спите, зайки-паиньки.
Серый заурчал короткими приступами. Видимо, смеялся.
Устроившись у костра, дембель попробовал заснуть, но не смог. Попробуй отключись, когда в десятке метров лежит волк-переросток.
Иван поворочался, посопел, услышал голос лесного зверя:
– Что, не спится? Понимаю и даже не обижаюсь. Ясно, что верить большому мясоеду не очень хочется. Только я же не простой волк, а волшебный. И потом, от тебя рыбой тянет просто бессовестно сильно, а я рыбу не люблю. У нашего брата нюх острый, оттого и мучаемся.
– Это я у водяного гостил, – буркнул парень.
– Ну и дружки у тебя, – осудил хищник. – Ладно бы с лешим…
– Я и Стоеросыча знаю.
– Ух ты, ловок! – Услышав имя задольского лешего, серый проникся к Ивану еще большим уважением. – Ладно, расскажу тебе сказку заповедную. От самого Баюна. Вмиг захрапишь.
– У Баюна был несколько дней назад. – Старшой лег на спину, заложил руки за голову.
– Брешешь поди!
– А оно мне надо?
– Вроде как нет, но от вас, людей, всего можно ожидать, – промолвил зверь. – Ты думаешь, чего я сам-то не сплю?
Посмеялись.
Если не смотреть на монстра, он вдруг оказывается интересным собеседником. Волк разговорился, и через несколько минут перед Иваном развернулась история жизни серого хищника.
Представьте себе здоровенного детину, сына древнего витязя да богатырши. В стародавние времена люди-то большими были, не чета нынешним щуплым человечишкам. Детину Вяткой нарекли, рос, как положено, не по дням, а по часам. Другое дело, что не в родителей удался: хворый, слабенький по тогдашним меркам – в пять лет подкову согнуть не мог.
Конечно, матушка стала водить Вятку к бабке-травнице. Та отваров надавала, велела мальчонке приходить каждый день по росе босым к ней для лечения. Заметила в парне тягу и способности к зелейничеству, значит. Так в богатырской семье появился знахарь. Мудрость природную на лету схватывал, грамоте обучился, книжек у колдуньи-то – что травы в поле. Здоровье тоже поправил, только силы могутной да удали молодецкой все одно не появилось.
Тятя горевать стал, хмуриться, серчать из-за каждой мелочи. Вятка терпел, потому как уважение к старшим никто не отменял. А тут и пора влюбляться пришла. Девка в селе созрела у соседа-кузнеца – загляденье. Брови густы, очи круглы, щеки румяны, коса до пола, телом ладна, статью выгодна. Богине доброй судьбы посвящена, Долею наречена.
Вятка попросил батюшку сосватать красавицу. Тот накрепко отказал, дескать, такая девица только хороброму богатырю предназначена, а не слабосильному бездельнику. Видно, отец желал подвигнуть сына на подвиг ратный, на укрепление духа.
В ту пору мимо их деревни проезжал богатырь Воила свет Святогорович. Он и посватался к дочке кузнеца. Кто ж такого выгодного жениха упустит? Кузнец согласие дал. А Долюшка-то сама любила Вятку. Вместе, почитай, выросли, он ее иной раз в лес брал, о травах знанием делился, а то и книжку какую пересказывал из тех, что любой девке в душу западают, ибо все-то там о милых сердцах да тяжких невзгодах.
Вот и сами попали в невзгодушку.
Закручинился Вятка: как зазнобу отстоять, отвадить заезжего витязя? К мудрым спискам бабкиным припал. Ядов-зелий не искал, ведь не по совести. Хотел найти способ сравняться с Воилой удалью богатырской. И нашел.
В трактате заморского чародея дона Армагеда, известного своими страшными предсказаниями, был рецепт, который колдун узнал от рассейских волхвов.
Колдун мог обрести немалую силу, став волкудлаком – оборотнем, перекидывающимся в волка. Обряд был несложный, всего-то требовалось воткнуть двенадцать боевых ножей в осиновый пень, сказать заветные слова да перекувыркнуться. Дон Армагед в свойственной ему манере предупреждал, что будущему волкудлаку следует трижды подумать, прежде чем становиться на путь оборотня. Тут и убить могут, и нож из пня изъять – как обратно в человека превращаться? Вечным серым хищником пробегаешь.
Долго думать юному влюбленному было нельзя, ведь свадьба скоро. Он наворовал в деревне боевых ножей (у бати с мамкой лишь пять было), срубил в глубине леса осину потолще, чтобы все клинки воткнулись, и совершил обряд. Полночи дождался, слова шепнул, кувыркнулся. Потемнело небо – луна затмилась, ибо Вятка учинил сильную волшбу. Встал парень на четыре лапы, тряхнул пепельной гривой. Взвыл громко и протяжно, аж в окрестностях всякая птица смолкла, а в родной деревне собаки заскулили да люди, хоть и не услыхали песни оборотня, пригорюнились.
Пробежался по родным местам волк. Совсем иначе все выглядит, звучит и пахнет. Будто в одночасье прозрел и прочими чувствами обогатился. Ночь оленей в охотку гонял да прыжками землю мерил. Утром вернулся к пню, перекувыркнулся, стал добрым молодцем. Вроде и росточком такой же, и плечи не шире, чем вечор были, а ощущает в себе силу первобытную, горы сворачивающую. Ударит камень – крошится, топнет ногой – с сосен хвоя облетает, чихнул нечаянно у околицы – плетень в щепы.
Так и пришел к кузнецу. Поклонился:
– Отдай за меня Долюшку.
– Не для птенца растил, для шизого сокола, – ответил кузнец. – Выкуешь себе меч – поговорим.
Отец девушки отправился в дом, а Вятка – к мехам. Раздул, разжарил печь. Взял прут, схватил молот, жахнул по наковальне. И – тишина. Кузнец на лавке сидит, усмехается.
Входит юный травник:
– Прости, сосед, но меча я сладить не могу.
– Что, молот тяжел?
– Молот-то, можа, и легок, да наковаленка у тебя слаба – раскололась.
Не поверил кузнец, глянул и забранился, дескать, как ты, неразумный, неразбиваемое разбил?!
– А вот, тюкнул слегка, – засмеялся Вятка, пруток стальной в узел завязал, хозяину протянул. – Распутай или дочку за меня, богатыря, отдай.
Отец мучиться не стал – развязывать-то всегда тяжелее. Прогнал парня:
– Ты, колдун зловредный, к моему жилищу больше ни на шаг! Знамо дело, у старухи-травницы гадостной премудрости выучился, теперь себя богатырем подложно назвал! Не видать тебе Доли.
Обиделся Вятка, бросился в лес, перекинулся в волка. Отказ кузнеца сердце жжет, вот и несут неудачника-жениха ноги прочь. Бегал, не разбирая дороги, почти три дня. Потом опомнился, повернул к дому. Проблуждал, конечно, ведь пути не помнил.
Прибрел к заветному пеньку, а там – ни одного ножа.
Все.
Прав был суровый книжник Армагед, дон который. Вечным волком стал Вятка. Над пустым пнем до спинных мозолей накувыркался, а в человеки не возвратился.
И какая притча! Никто из ворогов его не выслеживал, никто тайной зависти не питал. Добрый он был паренек и безобидный. Просто мальчишки в лесу играли и нашли ножики. А какой пацан этакий клад упустит?
Побродил по округе, повыл с тоски. Люди заволновались: матерый битюг окрест обретается, надо стада спасти да самим оборониться. Тут еще Вятка с дуру ума показался Долюшке. Хочет слово к ней молвить – рык да скулеж из глотки исторгается. Перепугал только.
Кузнец облаву собрал. Собаки на такого великана даже голос не возвысили, а от людей оборотень легко убег. Не рвать же их, в самом деле.
Долю, горевавшую по пропавшему Вятке, увез Воила свет Святогорович. Деревня успокоилась. Волкудлак стал по свету скитаться, скотиной промышлять да диким зверем питаться. Одичал безмерно, озлобился. Человек быстро без себе подобных звереет.
Через три года встретился ему на лесной поляне великий чародей. Серый ликом, пахнет нежитью, сам худой да жилистый. Ощерился Вятка, шерсть на холке поднял, попятился, ибо силу в путнике почувствовал необоримую.
– Стой! – приказал волшебник, и волк не смог и когтем шелохнуть. – Да ты оборотень! Давнишний, как я погляжу… Слугой моим будешь. За это дам тебе речь.
– Кто ты? – впервые за три года промолвил человеческие слова зверь.
– Кощей, кто ж еще? – усмехнулся маг.
Так получил бывший травник-целитель способность говорить. Только колдун-то ему темные звериные черты еще больше сделал. Да так ловко чары навел, что волкудлак будто бы по своей воле страшные Кощеевы распоряжения исполнять стал.
Последние слова Скипидарья произнесла совсем неразборчиво – сон сморил.
Трехголовый ящер тихонько зашипел, дескать, пошли все вон от хозяйки, и свернулся калачиком на коврике возле кровати. Посетители вышли.
– Вы к боялину идите, то-то он обрадуется, – сказал Шарапка.
Спустя четверть часа взмыленный Полкан Люлякин-Бабский принял дембеля и каравая у себя в тереме. Егор наблюдал за неестественно активным боялином. Тот перекатывался по комнате, будто Хлеборобот, отмахивая себе ритм пухлой рукой. Из-под высокой собольей шапки тек пот.
После слов приветствий и взаимной приязни Полкан перешел к делу:
– Беда, Егорий, сущая беда. Город с ума спятил. Никто не ведает, откуда стена костяная, но раз гадалка, дай-то ей здоровья, ее приветствует, то нам же лучше. Кочевники близко, друг ты мой могучий! Князь Световар время теряет, неумело собирая ополчение. Драндулецкий, будь он неладен, отличился. Сам съездил в Мозгву. Хотел подмогу привести, а его выставили ни с чем. Теперь воду мутит, мол, сами не справимся. С тобой будет легче.
Люлякин-Бабский остановился перед Емельяновым-младшим, положил руку на его плечо:
– Надо ехать в Легендоград. Василиса Продвинутая должна помочь. Ты же у нее правой рукой и заступником был. Съездишь? Заодно и Скипидарью бы увезти… Нельзя такую потерять, а я боюсь, что Тянитолкаев не сдюжит.
Вот так Егор – добрая душа – не пробыв в городе и дня, выдвинулся в Легендоград.
Вечерело. Рядом с каурой, на которой восседали дембель и Колобок, катилась крытая повозка. Внутри лежала ведунья, а подле нее сидел Шарапка. Молчаливый угрюмый кучер управлял двойкой лошадей.
Ехали быстро, ведь подхода орды Тандыр-хана ожидали со дня на день. Когда почти стемнело, путники нагнали троих пеших парней, тащивших за плечами коробы. Заслышав приближающийся обоз, хлопцы стали махать, дескать, подвезите. Егор сбросил скорость, принуждая возницу придержать лошадок.
– Привет, масыги! – поприветствовал Колобок странников. – Надоело обтыривать тянитолкаевских лохов?
– Дули там яманные, костер клевый.
– Тпру! Говорите по-русски! – велел дембель.
– Это все те же офени, у них свой язык, – пояснил Хлеборобот и коротко расшифровал разговор.
«Масыгами» и «обзетильниками» коробейники-плуты называли себя. «Мас» – это «сам», прочитанный наоборот. А «обзетить» на их хитром языке означало «обдурить», «обмануть». Словечко «лох» Егор знал и так.
Фраза о «яманных дулях» переводилась как «Мужики простоватые, город хороший».
– Так бы и сказали, – надулся воронежец.
– Привычка, – улыбнулся один из коробейников, долговязый парень лет двадцати пяти в нелепом колпаке.
Остальные двое были с непокрытыми головами, но одежда на всех не отличалась разнообразием: короткие холщовые порты с рубахами в цветастых развеселых заплатах, лапти поверх серых онучей.
– Куда путь держите?
– В Легендоград, а может, и в Дверь. Не подвезете, люди добрые?
Почесав макушку, ефрейтор Емеля решился:
– Можем подбросить, только, чур, не это… не обзетить там.
– Грешно, поханя! Мы за добро злом не башляем! [11]
Дальше покатили с пассажирами. Колобок перебрался к ним в повозку, и понеслась беседа на кантюжном языке:
– Зеть-ка, стибуха полутемная [12]. А пащенок-то не еенный внук?
К счастью, дембель этой птичьей речи не слышал из-за топота лошадей, скрипа повозки и хлопанья матерчатых стен. Меж тем наступила ночь, луна немного посветила да и спряталась за облака.
Каравай выбрался к кучеру, окрикнул Емельянова-младшего:
– Егорий! Не ропа ли кимать?
– Чего?
– Спать не пора?
– Сейчас привал сделаем! – прокричал богатырь. – Только если еще раз ты мне что-нибудь не по-нашему тренькнешь, я тебя в мелкие бутерброды изрублю, понял?
– А что такое бутерброды? – заморгал Хлеборобот.
Рычанье было ему ответом.
Встали на поляне, неподалеку от дороги.
Непоседы-офени вызвались найти воксарей, больше известных как дрова, и вскоре в лагере бодро запылал костер.
За пару часов, которые Егор провел в обществе масыг до сна, он несколько раз ловил себя на мысли, что либо находится среди иностранцев, либо коротает время с уголовниками-рецидивистами, ботающими исключительно по фене. В принципе ефрейтор уловил главное: многие словечки босяков-коробейников семнадцатого-девятнадцатого веков перешли в блатную музыку двадцатого.
Вызнал Емельянов-младший и причину исхода щепетильников из Тянитолкаева. Не то чтобы юсов в костре было мало, а просто светила неслабая дермоха. Вольные обзетильники трущами быть не собирались. Позже Колобок перевел и этот пассаж: денег в городе было много, но близилась драка, и ходебщики в солдаты не стремились.
Короче, Егор устал от трескотни этой троицы сильнее, чем когда у него самого было расстройство речи.
Долговязый, который был явным лидером группы, тщательно избегал разговора с ефрейтором и даже не глядел в его сторону. Это настораживало. И Емеля вспомнил! Мозговский воришка-коробейник! Вот, значит, как мотает судьба мелких преступников.
– Слышь, длинный, – тихо окликнул его Емельянов, когда все стали расходиться на боковую. – Я тебя узнал. Чем ты промышляешь, мне неинтересно. Главное, чтобы с нами был честным, иначе – в дыню. Сечешь?
– Да. – И добавил себе под нос: – Не было бы счастья, да несчастье помогло. И как мы повстречались?
Утром лапотники почему-то не захотели ехать с обозом, сказав, что у них есть дела в ближайшей курехе, сиречь деревне.
– Небось ты погнал, – упрекнул парня Хлеборобот. – А с ними весело.
– Тебе разговорчики, а мне каждый раз кошелек проверяй, – буркнул дембель.
Двигались по короткой дороге, которую близнецы Емельяновы в свое время очистили от Соловья-разбойника, поэтому в Легендоград добрались засветло.
Егор ломанулся к старому знакомцу – Радогасту Федорину. Следователь обрадовался гостю, быстро понял его проблему, отвел к своему начальнику. Еруслан устроил встречу с княгиней Василисой Велемудровной по прозвищу Продвинутая.
– Рарожич предупреждал, что придется давать подмогу, – сказала княгиня, зевая – ведь дело шло к полуночи. – Вещий птах советовал не отказывать, хотя это и опасно. Сам знаешь, западные соседи из латунского ордена только и ждут, когда бы ударить по нашему княжеству. А я давно жду посла от Световара, так что завтра утром выступишь с нашей тьмой [13]в Тянитолкаев.
– Спасибо!
– Как там Иван, почему не он приехал? – спросила девушка.
Егор посмотрел на чернявую красавицу и в который раз по-доброму позавидовал брату – любит его Велемудровна-то!
– Он, княгиня, сейчас по Эрэфии скитается, ищет волшебные вещи всякие. Нам домой путь надо открывать.
– Да-да, знаю, – еле слышно проговорила она. – Вот и славно…
– Еще у меня есть просьба.
– Все, что угодно, для моего спасителя и славного героя.
Дембель даже зарумянился от такого обращения.
– Я привез больную старушку. Вещунью Скипидарью. Устроить бы…
– Разумеется! Мы здесь наслышаны о ее даре. Не волнуйся.
Спустя несколько часов Емельянов-младший повел легендоградских воинов на битву с мангало-тартарами. Шли ужасающе медленно, потому что на сей раз полдружины составили пехотинцы-лучники.
«Лишь бы не опоздать», – мысленно твердил Егор, то и дело натягивая вожжи своей каурки. Лошадь чувствовала спешку хозяина и проявляла не свойственную тяжеловозам прыть.
– Вот прикол, – шептал беспокойный дембель. – Совсем недавно был вшивым ефрейтором, а сейчас возглавляю немереную кучу народа. Тут бы всякие капитаны Барсуковы мигом свои фуражки сожрали. Как там тот же Барсуков любил шутить? «Ефрейтор Емельянов, ну что вы за дубина народной войны?» Будто Толстого читал.
– Чего ты там бормочешь? – Колобок очнулся от каких-то глубоких дум.
– Говорю, неотвратимо занесена над супостатом нашим дубина народной войны.
– Это ты красиво загнул, – одобрил Хлеборобот. – Наверняка не сам придумал.
* * *
Послушайте сказки народные, и вы поймете, с кем имеете дело. Педантичные и зачастую угрюмые немчурийцы сложили истории о храбрых и находчивых портняжках, странных деспотах-королях, работящих золушках. Рассеяне, люд беспечный, но душевный, прославил дураков, которые неизменно оказывались умней мудрецов, воспел сиротку, у которой кроме коровы никого нет, а также развел целый зверинец хитрых, глупых, честных, сметливых, щедрых и жадных животных.Есть сказки и у мангало-тартар.
Степняки веками складывали истории о том, как один грабит другого, угоняя чужое стадо в свой курень. Хитрый обманывал простака. Отец выгонял из дома сына, которому снилось, что он станет ханом. Сильный отбирал жену слабого. В общем, суровый быт диктовал жестокие сказки.
Нет, безусловно, в большинстве этих историй побеждала справедливость. Но расправа правого над неправыми иной раз заставляла усомниться, нужно ли торжество обиженного.
Тандыр-хан испытал унижение в юности. Когда скончался его отец, дядьки отобрали у племянников и золовки улус Достар-хана. «Вы потеряете богатство сиятельного хана, – сказали они. – Враги разорят ваши стойбища и угонят вас в рабство».
И действительно, зачем ждать, когда что-то предпримут враги. Лучше все сделать самим.
Молодой джигит не простил родичей. За пять лет он вернул себе улус, потом отобрал их богатства. Многие расстались с жизнью. Потому что есть справедливость в степи!
На склоне лет Тандыр-хан стал все чаще вспоминать юность и борьбу. Хитрость и умение повести за собой людей подтолкнули его к большим завоеваниям. К моменту, когда Тандыр принял титул повелителя степи, он перестал быть просто ханом. Он уже не был человеком. Подобно маленькому снежку, который становится основой большого кома, катящегося с горы, Тандыр стал ядром воинственной степи.
Кто-то называл его небесным бичом, которым боги хлещут зарвавшиеся племена и народы. Кто-то считал богом его самого. Разве мог простой человек провозгласить кочевникам: «Идите за мной, и мы вычерпаем своими шлемами Последнее море!»
Последним степняки называли море, омывавшее гнилой Закат.
Сейчас хану не хватало мудреца Дона Жу Ана. Кидаец много раз заговаривал с ним о том, что будет, когда бунчуки мангало-тартар поднимутся над всем миром.
В словах Дона Жу содержался немалый смысл. Когда Тандыр-хан станет повелителем сущего, в родные степи перестанут приходить обозы с отнятым у слабаков добром. Да, будет дань. Но не потому ли повелитель кочевников затеял нынешний набег, что увидел своих соратников нежащимися в добытой роскоши? Не разжиреет ли великий народ-завоеватель подобно волку, которого вдруг стали кормить сами бараны?
Кидаец предлагал брать противника без боя. Этим он приближал час, когда сильный хищник превратится в покладистого обрюзгшего толстяка. Здесь хитроумец либо был неправ, либо нарочно заводил хана в паучьи сети лжи. Поняв это, властитель степи захотел собственноручно переломить хребет мудрецу и оставить его в сырой яме подыхать. На всякий случай. Не принято, собравшись в поход, оставлять за спиной врага или глупца.
А Дон Жу Ан все же не был глупцом. Он говорил о мирном устройстве завоеванных стран. Здесь кидаец подсказал много дельного. Только всякое стремление удержать все как есть ведет к проигрышу. Любой порядок норовит превратиться в мешанину. Значит, задача Тандыр-хана не поддерживать, а устанавливать порядок.
Он подчинит себе всех. Если надо, то дважды.
Удивительно, что мангало-тартарский властелин рассуждал так же, как персиянский купец Торгаши-Керим. Этот погоревал-погоревал о пропавшем Абдур-ибн-Калыме да продолжил завоевывать необъятное Крупное Оптовище.
И персиянец, и главный кочевник верили, что, утвердившись над чем-то огромным, подмяв под себя все доступное пространство, они вырвутся на новый уровень.
Тандыр-хан после победы над миром был готов воевать даже с небесным воинством. Этим он и подходил Злебогу – черному Шайтану. Но Тандыр старился, тяжелел на подъем. Потому-то повелитель Пекла и подсказал ему, где взять молодильные яблоки.
В день, когда верный Уминай-багатур вернулся с тремя наливными плодами, войска мангало-тартар узрели чудо – из белого ханского шатра к ним вышел молодой статный джигит. У старых соратников небесного бича защемило сердце: они вспомнили несправедливо ограбленного сироту.
Рыжие косички из-под шапки-малахая. Юное лицо, обезображенное шрамом. О, это след кнута одного из вероломных дядьев. Тот самый юноша, у которого осталась лишь ветхая юрта, чалая кляча, кнут… да мать с братьями и сестрами.
Перед кочевым воинством на ханском помосте стоял живой символ, воплощение многократно повторившихся сказок – недооцененный глупыми врагами одиночка, коему суждено подмять под себя если не мир, то половину.
– Верные мои дети! – Голос хана звенел, подобно тетиве доброго лука. – Вечному небу угодно, чтобы наш народ поставил на колени остальные племена. В меня вдохнули вторую жизнь. Всех возьмем, станем править!
– Слава Тандыр-хану! – взревела толпа.
Прилетевший с востока ветер трепал белые бунчуки. Берегись, Эрэфия.
Часть третья.
Закадычный враг
Глава первая,
в коей Старшой слушает душещипательную историю, а Тянитолкаев становится точкой встречи многих сил
Все ясно. Вы слишком добрый. Вам надо рассердиться.
М/ф «Месть кота Леопольда»
Иван Емельянов сделал все, как надоумил кидайский мудрец. Поехал по заветной тропинке, нашедшейся именно там, где указал Дон Жу. Добрался до развилки затерянных дорог и поросшего мхом камня. Оттер лицевую сторону, прочитал:
Мертвым быть не хотелось, а к девкам наоборот. Дембель не без угрызений совести направил жеребчика-серка прямо. Лошади читать не обучены, тот и побрел.
Направо идтить – мертвым быть.
Прямо идтить – коня убить.
Налево идтить – к девкам прийтить.
Предсказание кидайца сбылось: лес стал темнее, дремучее, хотя небо распогодилось и в кои-то веки выглянуло солнце. Конь заволновался, чуя неладное. Наконец путник очутился на хмурой полянке, где спрыгнул наземь. Привязал коня к ветке покрепче, стараясь не смотреть в большой печальный глаз, с укоризной косящийся на него. Взял походный мешок с куньим плащом и отправился дальше пешком.
Серко жалобно поржал, причем сделал это тихо, и Старшой чуть не заплакал, обзывая себя сволочью. Потом дембель углубился в бурелом, голос коня стих. Пятью минутами позже Ивану почудился громкий, почти человечий крик, но, как парень ни силился, ничего больше не услышал.
Звериная тропа вывела Старшого к небольшому озеру. Здесь воронежец сделал привал. Развел костер, искупался, перекусил. Солнце снова спряталось в тучи, день подходил к концу.
– А не ошибся ли я? – в который раз спросил себя дембель, глядя на слегка рябую водную гладь. – Может, узкоглазый прикололся? Черт его знает, китайский юмор. Оставил коня, забрел неизвестно куда…
– Отличный, кстати, конь, – прозвучал низкий урчащий голос.
Иван вскочил, развернулся, выхватывая из ножен меч. На границе леса стоял неправдоподобно большой волк. Серый хищник с бурыми подпалинами на груди глядел на Старшого немигающими глазами. Дембель взгляда не отвел. Около минуты противники стояли не шелохнувшись, потом волк удовлетворенно моргнул, открыв пасть, высунул язык и как бы улыбнулся. Задышал часто, как собака, которой жарко.
Оценив клыки и подивившись размерам матерого зверя, по высоте не уступавшего пони, Иван чуть опустил клинок.
– А и правильно, – сказал волк. – Спасибо за лакомство. Я сытый и благодарный, можешь прятать меч.
«Не соврал желтолицый», – запоздало отметил парень.
– Так ты серый волк, – суперинтеллектуально начал он.
– Нет, я белый зайчик, – съязвил хищник. – Вы, Иваны, народец глуповатый.
– Откуда меня знаешь?
– А ко мне Еремеи не ходят. – Волк сперва сел, а потом с глубоким вздохом улегся, медленно дав передним лапам скользить вперед. – Царевич?
«Скажу, что нет, он или дураком обзовет, или вовсе задерет», – подумал дембель и сказал:
– Я вроде как, этот… князь Задольский.
– Ваня, кому ты лепишь? – Серый осклабился еще сильнее и сощурил ставшие смешливыми глаза. – У нас в Задолье сроду князей не было. Городов-то нет!
– Будут, – спокойно ответил Старшой.
– Вот это правильно, – одобрил хищник, шириной улыбки посрамляя знаменитого чеширского кота. – Так убедительно врешь, что даже верится. Нет, ты мне действительно по нраву, князь! Куда поедем?
– Персияния, Хусейнобад, дворец Исмаил-шаха.
Волк вытянул губы трубочкой, будто хотел присвистнуть.
– Да, далеко… Я имею в виду, далеко пойдешь. Предыдущие все «туда, не знаю куда» да «к Елене Премудрой» заявляли, будто я им всезнайка. А ты все точно знаешь. Похвально.
– Ну так что, повезешь?
– Всенепременно. Завтра с утра тронемся. – Волк зевнул, демонстрируя ужасную пасть. – А сейчас – баиньки, спите, зайки-паиньки.
Серый заурчал короткими приступами. Видимо, смеялся.
Устроившись у костра, дембель попробовал заснуть, но не смог. Попробуй отключись, когда в десятке метров лежит волк-переросток.
Иван поворочался, посопел, услышал голос лесного зверя:
– Что, не спится? Понимаю и даже не обижаюсь. Ясно, что верить большому мясоеду не очень хочется. Только я же не простой волк, а волшебный. И потом, от тебя рыбой тянет просто бессовестно сильно, а я рыбу не люблю. У нашего брата нюх острый, оттого и мучаемся.
– Это я у водяного гостил, – буркнул парень.
– Ну и дружки у тебя, – осудил хищник. – Ладно бы с лешим…
– Я и Стоеросыча знаю.
– Ух ты, ловок! – Услышав имя задольского лешего, серый проникся к Ивану еще большим уважением. – Ладно, расскажу тебе сказку заповедную. От самого Баюна. Вмиг захрапишь.
– У Баюна был несколько дней назад. – Старшой лег на спину, заложил руки за голову.
– Брешешь поди!
– А оно мне надо?
– Вроде как нет, но от вас, людей, всего можно ожидать, – промолвил зверь. – Ты думаешь, чего я сам-то не сплю?
Посмеялись.
Если не смотреть на монстра, он вдруг оказывается интересным собеседником. Волк разговорился, и через несколько минут перед Иваном развернулась история жизни серого хищника.
Представьте себе здоровенного детину, сына древнего витязя да богатырши. В стародавние времена люди-то большими были, не чета нынешним щуплым человечишкам. Детину Вяткой нарекли, рос, как положено, не по дням, а по часам. Другое дело, что не в родителей удался: хворый, слабенький по тогдашним меркам – в пять лет подкову согнуть не мог.
Конечно, матушка стала водить Вятку к бабке-травнице. Та отваров надавала, велела мальчонке приходить каждый день по росе босым к ней для лечения. Заметила в парне тягу и способности к зелейничеству, значит. Так в богатырской семье появился знахарь. Мудрость природную на лету схватывал, грамоте обучился, книжек у колдуньи-то – что травы в поле. Здоровье тоже поправил, только силы могутной да удали молодецкой все одно не появилось.
Тятя горевать стал, хмуриться, серчать из-за каждой мелочи. Вятка терпел, потому как уважение к старшим никто не отменял. А тут и пора влюбляться пришла. Девка в селе созрела у соседа-кузнеца – загляденье. Брови густы, очи круглы, щеки румяны, коса до пола, телом ладна, статью выгодна. Богине доброй судьбы посвящена, Долею наречена.
Вятка попросил батюшку сосватать красавицу. Тот накрепко отказал, дескать, такая девица только хороброму богатырю предназначена, а не слабосильному бездельнику. Видно, отец желал подвигнуть сына на подвиг ратный, на укрепление духа.
В ту пору мимо их деревни проезжал богатырь Воила свет Святогорович. Он и посватался к дочке кузнеца. Кто ж такого выгодного жениха упустит? Кузнец согласие дал. А Долюшка-то сама любила Вятку. Вместе, почитай, выросли, он ее иной раз в лес брал, о травах знанием делился, а то и книжку какую пересказывал из тех, что любой девке в душу западают, ибо все-то там о милых сердцах да тяжких невзгодах.
Вот и сами попали в невзгодушку.
Закручинился Вятка: как зазнобу отстоять, отвадить заезжего витязя? К мудрым спискам бабкиным припал. Ядов-зелий не искал, ведь не по совести. Хотел найти способ сравняться с Воилой удалью богатырской. И нашел.
В трактате заморского чародея дона Армагеда, известного своими страшными предсказаниями, был рецепт, который колдун узнал от рассейских волхвов.
Колдун мог обрести немалую силу, став волкудлаком – оборотнем, перекидывающимся в волка. Обряд был несложный, всего-то требовалось воткнуть двенадцать боевых ножей в осиновый пень, сказать заветные слова да перекувыркнуться. Дон Армагед в свойственной ему манере предупреждал, что будущему волкудлаку следует трижды подумать, прежде чем становиться на путь оборотня. Тут и убить могут, и нож из пня изъять – как обратно в человека превращаться? Вечным серым хищником пробегаешь.
Долго думать юному влюбленному было нельзя, ведь свадьба скоро. Он наворовал в деревне боевых ножей (у бати с мамкой лишь пять было), срубил в глубине леса осину потолще, чтобы все клинки воткнулись, и совершил обряд. Полночи дождался, слова шепнул, кувыркнулся. Потемнело небо – луна затмилась, ибо Вятка учинил сильную волшбу. Встал парень на четыре лапы, тряхнул пепельной гривой. Взвыл громко и протяжно, аж в окрестностях всякая птица смолкла, а в родной деревне собаки заскулили да люди, хоть и не услыхали песни оборотня, пригорюнились.
Пробежался по родным местам волк. Совсем иначе все выглядит, звучит и пахнет. Будто в одночасье прозрел и прочими чувствами обогатился. Ночь оленей в охотку гонял да прыжками землю мерил. Утром вернулся к пню, перекувыркнулся, стал добрым молодцем. Вроде и росточком такой же, и плечи не шире, чем вечор были, а ощущает в себе силу первобытную, горы сворачивающую. Ударит камень – крошится, топнет ногой – с сосен хвоя облетает, чихнул нечаянно у околицы – плетень в щепы.
Так и пришел к кузнецу. Поклонился:
– Отдай за меня Долюшку.
– Не для птенца растил, для шизого сокола, – ответил кузнец. – Выкуешь себе меч – поговорим.
Отец девушки отправился в дом, а Вятка – к мехам. Раздул, разжарил печь. Взял прут, схватил молот, жахнул по наковальне. И – тишина. Кузнец на лавке сидит, усмехается.
Входит юный травник:
– Прости, сосед, но меча я сладить не могу.
– Что, молот тяжел?
– Молот-то, можа, и легок, да наковаленка у тебя слаба – раскололась.
Не поверил кузнец, глянул и забранился, дескать, как ты, неразумный, неразбиваемое разбил?!
– А вот, тюкнул слегка, – засмеялся Вятка, пруток стальной в узел завязал, хозяину протянул. – Распутай или дочку за меня, богатыря, отдай.
Отец мучиться не стал – развязывать-то всегда тяжелее. Прогнал парня:
– Ты, колдун зловредный, к моему жилищу больше ни на шаг! Знамо дело, у старухи-травницы гадостной премудрости выучился, теперь себя богатырем подложно назвал! Не видать тебе Доли.
Обиделся Вятка, бросился в лес, перекинулся в волка. Отказ кузнеца сердце жжет, вот и несут неудачника-жениха ноги прочь. Бегал, не разбирая дороги, почти три дня. Потом опомнился, повернул к дому. Проблуждал, конечно, ведь пути не помнил.
Прибрел к заветному пеньку, а там – ни одного ножа.
Все.
Прав был суровый книжник Армагед, дон который. Вечным волком стал Вятка. Над пустым пнем до спинных мозолей накувыркался, а в человеки не возвратился.
И какая притча! Никто из ворогов его не выслеживал, никто тайной зависти не питал. Добрый он был паренек и безобидный. Просто мальчишки в лесу играли и нашли ножики. А какой пацан этакий клад упустит?
Побродил по округе, повыл с тоски. Люди заволновались: матерый битюг окрест обретается, надо стада спасти да самим оборониться. Тут еще Вятка с дуру ума показался Долюшке. Хочет слово к ней молвить – рык да скулеж из глотки исторгается. Перепугал только.
Кузнец облаву собрал. Собаки на такого великана даже голос не возвысили, а от людей оборотень легко убег. Не рвать же их, в самом деле.
Долю, горевавшую по пропавшему Вятке, увез Воила свет Святогорович. Деревня успокоилась. Волкудлак стал по свету скитаться, скотиной промышлять да диким зверем питаться. Одичал безмерно, озлобился. Человек быстро без себе подобных звереет.
Через три года встретился ему на лесной поляне великий чародей. Серый ликом, пахнет нежитью, сам худой да жилистый. Ощерился Вятка, шерсть на холке поднял, попятился, ибо силу в путнике почувствовал необоримую.
– Стой! – приказал волшебник, и волк не смог и когтем шелохнуть. – Да ты оборотень! Давнишний, как я погляжу… Слугой моим будешь. За это дам тебе речь.
– Кто ты? – впервые за три года промолвил человеческие слова зверь.
– Кощей, кто ж еще? – усмехнулся маг.
Так получил бывший травник-целитель способность говорить. Только колдун-то ему темные звериные черты еще больше сделал. Да так ловко чары навел, что волкудлак будто бы по своей воле страшные Кощеевы распоряжения исполнять стал.