Панарин Сергей. Сила басурманская

   – Не я ее начала. – Девушка упрямо насупилась.
   – Стало быть, не ты ее закончишь.

* * *

   Близнецов Емельяновых вывели на внутренний двор княжьего терема. Если фасад был идеально белым, то задняя часть дворца носила следы изрядной потасканности и небрежения. На некогда молочной стене расплылись черные подтеки, до окон первого этажа все было заляпано грязью. Вонь стояла несусветная. Тут и гниющая требуха, и вылитое кислое молоко, и много чего еще, выплеснутого из ночных ваз.
   Иван поддерживал Егора. Ефрейтора качало, как на палубе при шторме, но, выбравшись из темницы, он почувствовал себя намного лучше. Рана перестала гноиться, черный цвет почти отступил, опухоль уменьшилась.
   – Эх, братка, я сейчас, наверное, даже ложку не поднял бы. А хотелось бы… – пожаловался Егор.
   – Думаешь, расстреляют, не накормив? – вяленько сострил Старшой.
   Центр двора представлял собой замощенную неровным камнем площадку. Ее обступили кольцом бояре да дружинники во главе с воеводой, внутри прохаживался хмурый князь. Рогнеда топталась рядом, прижимая к лицу кружевной платок. Возле крутился Колобок.
   При приближении братьев в сопровождении охраны круг разомкнулся, люди пропустили Емельяновых внутрь.
   Каравай подкатился к дембелям:
   – Привет узникам!
   Старшой отыскал глазами Неслуха-летописца. Его вытащили из книгохранилища, чтобы он мог достоверно описать нынешнее событие. Мужичок робко махнул богатырям в знак поддержки.
   Егор глядел на Теребилу. Быкообразный боец стоял, широко расставив ноги и положив ручищи на большой меч. Сапоги, кожаные штаны, безрукавная кольчуга.
   – А, качок, – презрительно усмехнулся ефрейтор Емеля. – Я таких на ковре в считанные секунды раскладывал. Горы мускулов и реакция, как у забора.
   Здесь Егор пригорюнился, вспомнив: отпусти его брат, и он упадет без всякого боя.
   Юрий Близорукий жестом убрал Рогнеду с круглого пятака и произнес короткую речь:
   – Есть две стороны, утверждающие, что одержали победу над Лихом Одноглазым. Это наш добрый воин Теребило и пришлые парубки Егорий да Иван. По обычаю доброй Эрэфии, если кто-то захочет повиниться, признав свою ложь, то Правда воцарится бескровно. Иначе же быть ристалищу!
   – На букву «д», – добавил Иван.
   – Что ты сказал? – Князь понадеялся, что близнецы отступятся.
   Старшой повысил голос:
   – Я говорю, у нас с тобой был договор. Мы с братом побеждаем Лихо, а ты отдаешь нам золотой ключ. – Старшой заметил, как охнула удивленная и рассерженная Рогнеда. – Мы свою часть соглашения исполнили, Егор чуть дуба не врезал. Гони ключ. А этого истукана я впервые вижу.
   Народ посмеялся над Теребилой.
   – Я бы рад, ан где доказательство вашей победы? – спросил Юрий.
   Иван усмехнулся:
   – Надо было трупешник притащить, да, братан? А что, князь, слово богатырское в твоей Мозгве ничего уже не значит?
   – Значит, – недобро улыбнулся Близорукий. – Но есть ваше слово и слово Теребилы.
   Великан почесал макушку и изрек:
   – Э… Да!
   – Да ладно, землячок, тебя там и рядом не стояло, – отмахнулся Старшой. – Не позорься, признай вранье.
   Прежде чем качок успел сморозить какую-нибудь глупость, вклинился Юрий, поправляя соболью шапку-блин:
   – Слово супротив слова. Этот спор разрешится поединком!
   – Эй, а если свидетели есть? – подал голос Хлеборобот.
   – Ты, что ли?
   – А то! Я все наблюдал, как говорится, изнутри. – Колобок подмигнул братьям.
   Князь помахал перстом:
   – Нет, странное существо без тулова, свидетель должен быть человеком.
   – Иди ты в сопло! Притеснение по расовому признаку! – возмутился Иван, понимая, что драться с эрэфским бодибилдером придется именно ему, Егор-то беспомощен.
   Каравай тихо пробормотал близнецам:
   – Давайте отступимся и признаем себя лжецами.
   – Еще чего! – Егор чуть не упал. – Правда восторжествует.
   – Ну, мое дело предложить, – тоном умывшего руки адвоката сказал Колобок.
   – Нет больше свидетелей? – насмешливо поинтересовался Юрий.
   За кругом началось какое-то движение.
   – Княже, княже! Княжна Рогнеда! Нашелся, нашелся Влесослав! – наперебой кричали слуги, тащившие под руки распорядителя. Зеленый кафтан был расстегнут, штаны кое-как натянуты на бедра.
   Бояре да дружинники пропустили процессию в круг.
   – Ты где прятался, змей подколодный? – рявкнул Близорукий.
   Тут Влесослав узрел Хлеборобота, вырвался и под общее ржание убежал, поддерживая сползающие штаны и вопя:
   – Голова! Голова!
   – Чего это он? – спросил Егор.
   – Голова болит, наверное, – выдвинул гипотезу Иван.
   Князь свистнул, прекращая веселье:
   – Быть бою. Кого ты выбираешь, Теребило?
   – Это… Того, который поздоровее. – Богатырь указал ручищей на покрытого испариной, шатающегося ефрейтора Емелю.
   Дружинники и несколько бояр засвистели. Только слепой не увидел бы плачевного состояния Егора.
   – Дайте этого щегла мне, я сотру его в муку! – воинственно заявил Колобок, спровоцировав очередной приступ хохота зрителей.
   У Юрия окончательно испортилось настроение. Поединок, задуманный как торжество ратной Прави на земле, превратился в скоморошье представление.
   – Довольно! Будешь сражаться с черноголовым, – в бешенстве сказал князь, зажимая трепещущие от негодования ноздри, и отступил с пятака, встал рядом с дочерью.
   Рогнеда чуть не упала в обморок от страха за Ивана.
   Старшой передал чуть не плачущего Егора дружинникам.
   – Запомни, братка, – наставлял ефрейтор. – Бей в дыню. Понял? В дыню бей!
   Иван странным образом «поплыл». Он почти не слышал советов Егора и ободряющих криков толпы, потом с отстраненным удивлением обнаружил тяжелый меч в своих руках. Кто-то добрый развернул дембеля к сопернику. Старшой обвел людей взглядом. Промелькнули заинтересованные, веселые, предвкушающие, угрюмые, самодовольные лица, тревожная мордашка летописца, недобрый оскал князя и огромные зеленые, полные ужаса глаза Рогнеды.
   Затем Иван узрел противника, и наваждение пропало. Вернулись звуки, мерзкий запах, ощущение времени. Мысленно пожелав все-таки вернуться к маме, Емельянов-старший перехватил меч поудобнее и шагнул вперед.
   Зрители завопили громче. Но и крики толпы не заглушили ударов крови в висках дембеля. По спине бегал мерзкий холодок, дрожали руки. Непросто выходить против местного Мистера Олимпия, да еще с огромным клинком наперевес.
   Теребило взревел как теплоходный гудок и обрушил на Ивана чудовищный удар. Парень уклонился, нырнул вправо и, отмахнувшись, попал мечом по руке супостата. Лязгнул о булыжник, высекая искры, клинок «бодибилдера», кошкой кувыркнулся невредимый Старшой.
   Увы, меч Ивана был непростительно туп. Даже царапины на предплечье Теребилы не оставил. Впрочем, у соперника был такой же. Воронежец пожалел о сабле Торгаши-Керима, оставленной в гостевых покоях. О том же подумал и переживающий за брата Егор.
   Теребило осклабился и ринулся в новую атаку. Он действительно работал медленно, только не дай бог попасть под его раздачу! Меч гудел, словно пропеллер тяжелого бомбардировщика, огромные мышцы перекатывались, качок пыхтел похлеще паровоза. Просто терминатор, а не дружинник.
   Пока что Ивану удавалось вовремя уходить, и, хотя Теребило начал уставать, эта пляска не могла продолжаться долго.
   Подобно молодому мастеру кун-фу из гонконгского фильма, обезьянничающий Старшой припомнил наставление брата: «Бей в дыню!»
   Он улучил момент, пропустил колющий удар мимо себя, крутнулся, сокращая расстояние до соперника, и от души сунул рукоятью меча в лицо Теребилы. Угодил в нос.
   Качок уронил свой меч, попятился и уселся на задницу.
   Иван совершил пижонское вращение клинком и тяпнул противника по макушке. Плашмя. Громила ойкнул и схватился за голову.
   – Ну, примерно так, – проговорил Старшой в полной тишине и пошел к брату.
   По законам жанра, Теребило утер кровавые сопли, зарычал и начал подниматься, чтобы кинуться на спину победителю, но услышал властный голос воеводы:
   – Сиди уж, срамота мясная.
   Грянули приветственные крики.
   Близнецы обнялись.
   – Молоток, братка! – повторял Егор, слабо хлопая брата по спине. – Я ж этот контингент знаю: дал по мурлу, он и скуксился.
   – Моя школа! – пищал, подпрыгивая, Колобок.
   Побежденный Теребило поднялся и побрел долой из круга.
   К Емельяновым подошел глава Мозгвы.
   – Слушайте все и запоминайте! – Юрий скосился на Неслуха. – Может, помедленнее, чтобы записал? Нет? Ну, ладно. Я искренне рад, что боги не дали утвердиться Кривде Лукавой, а защитили мечом Ивана Правду! Одолевшие Лихо Одноглазое богатыри – сердечные гости нашего града. Да будет в их честь нынче пир!
   – Нет, ну сто пудов они каждый день бухают, – сказал Егор.
   – Соколы мои, я и сам не особо верил Теребиле, только горе тому правителю, который не поддержит своего подданного, верно? – Главный мозгвич подмигнул и пошел во дворец.
   – Князь, а ключ? – Старшой удержал уходящего Юрия за рукав.
   – Витязи вы мои любимые, – проникновенно произнес Близорукий. – Мне бесконечно стыдно, токмо нет у меня никакого ключа.
   – А уговор? – ошалел Иван.
   – Вечером потолкуем, за чаркой. Вам бы отдохнуть. Томились в застенке по навету злобному, так изведайте подлинного гостеприимства. Остальное вечером, вечером.
   Братья переглянулись и подумали одинаково: «Прощай, дорога домой!» Все стало незначительным, даже победа над Лихом и уж тем более над Теребилой. Прочие ингредиенты можно было не собирать – бессмысленно. Егору стало хуже, тело словно налилось свинцом. Старшой чувствовал себя чуть лучше.
   Место князя заняла его дочь.
   – Добрые молодцы, не хмурьтесь. Помогу! Встретимся в вашей светлице. – И тоже упорхнула.
   Придя в гостевые покои, притихшие близнецы как следует пообедали, почти не слушая восторженных речей колобка и торопливого скрипа пера Неслуха-летописца.
   После трапезы книжник оторвался от работы и сказал:
   – За Мозгвою есть деревня Мутищи. Подле живет ведьма-травница. От меня ей поклонитесь, вот это письмо передадите. Она Егория враз излечит. – Неслух вручил Ивану мелко исписанный лист.
   – Грамотная ведьма? – усомнился Старшой.
   – Эге, ты удивишься, но в мире встречаются и не такие диковины, – хитро прищурился летописец. – Для примера умные богатыри. Но редко.
   Княжна Рогнеда пришла часа в три дня, когда Емельяновы дремали, Колобок глазел в окно, а неутомимый книжник заканчивал описывать бой с Теребилой.
   Скрипнула дверь, и близнецы проснулись. В покои просочилась княжна в красном сарафане и богатом платке на плечах. Платок был запахнут, девушка придерживала его рукой.
   Иван мгновенно вскочил на ноги.
   – Золотой ключ ищете? – Голос красавицы дрожал.
   – Да. Нам Карачун велел, – пролопотал Старшой, боясь надеяться на чудо.
   – Он у меня.
   – А батя твой сказал, что у вас нету, – озадачился Егор, приподнявшийся на постели.
   – Лежи уж, – велела Рогнеда. – У тяти нет, потому что спокон веку ключ хранится у женщины. Раньше у матушки моей, до нее у бабки и так далее. Обычай.
   Помолчали, уважая обычай.
   – Но вы верните, ладно?
   – Конечно, – заверил Старшой, готовый сигать до потолка от радости.
   Девушка стала разворачивать платок.
   Иван и Егор рассчитывали увидеть большой золотой ключ для навесного замка наподобие символических «от города». Ошиблись. На ладошках княжны сиял желтым светом с красным отливом рожковый гаечный ключ.
   На четырнадцать и двенадцать.
   – Он что, типа из нашего мира? – пролепетал Старшой, прикидывая, что если ключ не местный, то наверняка обладает великой магической силой.
   Подал голос Неслух:
   – Согласно древней летописи, это точный двойник железного ключа, вылитый в оттиске от настоящего. Подлинный был расплавлен в чане стали, коя пошла на мечи, когда великий князь Олег Офренович собирался воевать Старьград.
   Подробности давно минувших дел Ивана не интересовали. Что ж, Карачун велел принести золотой ключ, вот он. Дембель принял из рук Рогнеды реликвию.
   – Мы вернем, – повторил обещание он.
   – Отвернитесь все, – велела княжна.
   Егор, Колобок и книжник улыбнулись и выполнили приказ. Иван приготовился к получению поцелуя. Лицо Рогнеды приблизилось к лицу воронежца.
   – Вернете? Поскорее бы, – прошептала девушка, потом отступила на шаг и на секунду приподняла подол сарафана.
   Кроме стройных ножек и крутых бедер прыткий Старшой успел разглядеть не лишенный изящества золотой пояс целомудрия. Вместо замка его запирал болт, ввинченный в гайку. Иван был готов поклясться: двенадцатого размера.
   Рогнеда стыдливо чмокнула витязя в щеку и убежала. Только коса мелькнула.

* * *

   Вроде бы и погода в степи мирная, солнышко светит, облачка плывут, а вдруг с юго-востока почернеет небушко, словно буря поднимается. То не тучи сизые наплывут, не ветры буйные налетят – пыль стеной встает. Скачет мангало-тартарская орда. Несутся лихие всадники, за ними топает тяжелая кавалерия, а там и обозы с пешими бедными воинами. Впереди рыщут разъезды, перехватывают любых встречников, допрашивают, а потом грабят да в расход. Не нужны завоевателям лишние свидетели.
   Молодых мужчин, правда, зовут с собой. Отказался – умри.
   Разные скорости у подразделений ордынских, но войско не растягивается. Если впереди хутор какой или застава – легкая кавалерия пересаживается на свежих заводных лошадок и делает быстрый набег. Потом ждет.
   Не зевают степные жители. Увидят темную стену – и врассыпную. Встреча с мангало-тартарами, ясное дело, не к добру.
   Хребет земли содрогается под ногами непобедимой орды. Во главе полчища едет алчный Тандыр-хан. Девять высоких бунчуков, увенчанных хвостами лошадей, красуются, подчеркивая избранность хана Вечным Небом. Вечерами воины плещут на древки кумысом, поют протяжные песни, поклоняясь величию рода Тандыра, вспоминая его щедрого отца Достар-хана и прочих предков. Священные знамена-бунчуки символизируют Мировое Древо, давшее жизнь всему сущему, в том числе избранному роду вождя мангало-тартар.
   Тандыр-хан сидит на большом помосте, расстеленном на нескольких возах, которые тащат десятки волов. Позади вождя – белый шатер. Впереди, где-то за горизонтом, – Эрэфия, чья судьба уже решена. Хан смотрит раскосыми глазами на качающиеся навершия бунчуков и думает о разном. О странном покровителе, сотканном из тьмы и жара. О глупых городах, что падут пред мощью мангальского войска. О страшном старце Кемульдык-аксакале, дервише дервишей, известном как Карачун. О своем советнике.
   Здесь Тандыр-хан с сожалением вздыхает. Печаль его вдвое сильнее обычной. Во-первых, Дон Жу Ан попросил отпустить его в свободный одиночный поход. И вождь дал согласие. Во-вторых, кидайского советника следовало умертвить, как только он выступил из ханского куреня. Но вождь не стал отдавать нужный приказ.
   «Размякло мое сердце, – думает Тандыр, теребя одну из рыжих косиц. – Главный поход моей жизни совпадал с ее закатом. Пусть же осень моих лет будет такой же долгой и теплой, как нынешняя».
   Снова и снова мысли вождя мангало-тартар возвращаются к Дону Жу: «Хочет побеждать малой кровью, обещает открывать мне врата эрэфских городов без боя. Глупый человек, хоть и мудрец! Стоило ли поднимать тумены ради простой поездки за богатствами, накопленными урусами? Борьба и победа стоят любой добычи. Кидай разжирел на коврах знаний и в цветниках наслаждений. Дон Жу всего лишь сын своего умирающего народа… Хотя, если пара особо укрепленных городов сдадутся без осады, я не стану спорить».
   Смеется хан своим мыслям, пьет свежий кумыс, наведывается в белый шатер к любимой жене.
   Если уж путешествовать, то первым классом.

* * *

   Утреннее солнце оживляло красные стены княжьего городища. Братья снова сидели в седлах, а Колобок устроился рядом с Егором. Ефрейтор Емеля еле-еле, но сам забрался на тяжеловоза.
   В воротах стоял похмельный Неслух-летописец и махал богатырям вслед:
   – Будете в Мозгве – заходите!
   На вчерашнем пиру Иван поворчал: дескать, негоже обманывать богатырей, потом соврал князю, что поищет Карачуну другую занятную вещицу, раз ключа нет, и отправился спать. Егор-то вообще к столу не пошел – здоровье.
   Посмотрев на ярмарку, раскинувшуюся на всю Алую площадь, Хлеборобот принялся канючить:
   – А давайте на прощание по рядам пробежимся! Ну, пожалуйста!
   Куда деваться? Спешились, повели коней.
   Мелькали товары, наряды, лица. Бешеная смесь запахов кружила голову, а через миг отрезвляла. Крики зазывал, брань обсчитанных, ор торгующихся слились в бесконечное «А-а-а-о-о-о-ы-ы-ы!». В такой толпе держи ухо востро.
   Внимание близнецов привлек вихрастый парень с лотком на шее. Торговец был в меру высок, статен и симпатичен лицом. Девкам симпатичен, естественно. Иван не обошел вниманием ум и хитрецу в глазах, а Егор отметил взглядом опытного борца, что парняга ловок в драке. Движения, обманчивая неуклюжесть… Впрочем, лоточник мог ломать комедию, если был вором.
   – Бусы, бусы! Налетай, бородаты! Налетай, кто безусы! Подари девке, подари жене! Не будет чаять души в тебе! – выкрикивал парень, шагая по ярмарке. – Кольца да перстни! От жадности не тресни! Не нравится? Так и ладно! Два купишь, третий бесплатно!
   Тут он столкнулся с каким-то не особо богатым коренастым купцом, и Егор увидел, как ловкие руки, скрытые лотком, срезали с пояса купчины кошель.
   – Куда прешь, нищебродь? – вспылил коренастый.
   – Прости, мил человече, зевнул. – Лоточник изобразил неподдельное раскаяние.
   Обворованный и вор разошлись в стороны.
   – Ах ты, суппорт с фартуком! Ну-ка, пойдем, – сказал ефрейтор Емеля и потянул брата к парню.
   Приблизившись к лоточнику, Егор взял его за плечо:
   – Верни деньги.
   Парень обернулся, уставился светло-серыми глазищами на здоровяка-дембеля:
   – Какие деньги? Я тебя не знаю, долгов пред тобою не делал!
   – Не кривляйся, а то в дыню получишь, – проинформировал воришку Емельянов-младший. – Кошель, срезанный с пояса, хозяину верни. Мухой!
   – Правильно, братец! Не тот вор, кто ворует, а тот, кто ворам потакает! – горячо заверил ефрейтора лоточник и вдруг резко присел, вырываясь из захвата.
   Конечно, Егор был еще слаб и упустил парня, но справа, куда метнулся торговец, возник Иван.
   Одеты близнецы были одинаково, лоточник все понял, перестал дергаться.
   – Что за дурачки? Вроде не стражники, – как бы про себя озадачился ловкач. – Давайте разделим кошель пополам? Деньги, скажем, я возьму, а мешковину вам?
   – Нашел дебилов, – ответил Старшой.
   – Да, это я туповат! Стукни по голове молотом, не отзовется ль золотом? – Торговец постучал себя по лбу. – Ну, правда, напополам, а?
   – Я ж это не ради наживы, а для истины, – вымолвил оскорбленный Егор, и Иван, давно знавший брата, понял, что сейчас начнется рукоприкладство.
   – Да разве ж я тать?! – возопил лоточник, делая покаянное лицо. – Тот вор, кто любит проезжих гостей да из-под моста их встречает. А я?
   – А ты, брат, речист, да на руку нечист, – вступил выжидавший за спиной торговца Колобок.
   Парень оглянулся и подивился. Каравай погнал обличительную речь как по писаному:
   – Вы видали этого знатного купца, карманной слободы тяглеца, серебряных и золотых дел волочильщика? Люди молотить, а он замки колотить. Люди работать, а он по фене ботать. Люди трудиться, а он в кошелях возиться. Эх, ребятки, это такой землемер, что подушку из-под головы отмежует.
   – Не до жиру, быть бы живу, – вяло открестился лоточник.
   – Дай вору хоть золотую гору – воровать не перестанет! – не унялся Колобок.
   – Да наоборот! – в отчаянье воскликнул тать. – Хоть в латаном, да не в хватаном!
   – Чья бы корова мычала, – укорил хлебец. – Назвался груздем, сейчас сядешь в кузов. Надел треух, так не будь вислоух. Хоть роди, да подай! Вынь да положь!
   На протяжении этой странной словесной дуэли Старшой наблюдал за обворованным купцом. Тот, как ни странно, спохватился, принялся топтаться чуть поодаль, то высматривая кошель на земле, то вглядываясь в прохожих. Колобок не ослаблял напор, хотя пословицы уже были невпопад:
   – Та же щука, да под хреном! Кто смерти не несет врагу, тот перед Родиной в долгу! Козел хорош, да на беса похож! Заработанный ломоть лучше краденого каравая!
   – Да заберите, подавитесь! – сдался лоточник и бросил добычу в пыль.
   – Эй, кто кошелек потерял? – заорал Иван, тайно рассматривавший вариант экспроприации денег, но посовестившийся.
   Купец прибежал, как служебный песик, долго благодарил за находку, но не дал ни копейки. Торговец под шумок растворился в толпе.
   – А про краденый каравай – это ты про себя, что ли? – поинтересовался Старшой у Колобка.
   – Да нет, в целом… Но каковы хлюсты! Один стянул, второй «спасибом» отделался!
   – Угу, прикольный результат, – сказал Егор.
   – Прикинь, а если слово «результат» прочитать наоборот, то получится «тать-лузер»! – сделал неожиданное открытие Иван.
   Брат оценил. Хлеборобот не понял.
   – Но каков нахал! – с оттенком одобрения сказал Колобок.
   – Кто же он такой? – задумчиво протянул Егор.
   – Это офеня.
   – Кто-кто? – спросил Старшой.
   Колобок поглядел на него снизу вверх, как на темного:
   – Офеня. Ходебщик, разносчик, кантюжник, щепетильник ^[6], коробейник, мелочной торгаш вразноску-вразвозку…
   – Погоди-погоди, – прервал Иван. – Ладно, коробейник. Это я и без тебя догадался. А почему офеня?
   – Никто не знает. Они сами врут, что был такой народ офенский, кто-то говорит, что это выходцы грецкого града Афины, а я думаю, не все ли равно, – рассудил Хлеборобот.
   Пройдя ярмарку насквозь, парни закупили в дорогу еды да питья. Сев на лошадок, двинулись по извилистым улочкам Мозгвы к деревне Мутищи.
   Первое задание Карачуна было выполнено, и братья смотрели в будущее с оптимизмом.
   Знали бы они, с каким чувством на них смотрит само будущее…

Часть вторая.
Дубина народной войны

Глава первая,
в коей дороги братьев расходятся, а заключение персиянских купцов обретает новый смысл

   Разговор с самим собой может быть превращен в настоящее удовольствие. Этот голос может даже не быть вашим собственным. Если он не ваш, спросите его, что он делает в вашей голове.

Дж. О’Коннор, Дж. Сеймор

   Три дня и три ночи лечила ведьма Егора заговорами да травами. На четвертое утро вышел богатырь из старенькой избушки, свистнул молодецким посвистом, крикнул молодецким покриком:
   – Братишка! Ты где? Ефрейтор Емельянов снова в строю!
   Стог, стоявший за домиком, зашевелился, и оттуда выглянули две головы – Ивана и травницы с говорящим именем Котена. В свободное от врачевания время эта молодая, не без цыганской кровушки, жгучая брюнетка делила со Старшим сеновал. Надо же где-нибудь спать, пока в хате болезный обретается.
   – Да ты времени не теряешь! – рассмеялся Егор, пока брат натягивал порты.
   Котена вообще пренебрегла одеждой, прошлась до дома нагишом, заставив ефрейтора почувствовать, что он действительно полностью здоров.
   – Хороша, да? – Иван похлопал брата по плечу.
   – Сто пудов, – согласился ефрейтор Емеля.
   Травница приготовила сытный завтрак. Егор налегал на щи, обильно заедая их пышным хлебом.
   – Откуда фше эфо? – спросил он, аппетитно чавкая.
   – Известно откуда, хлеб и капуста из Мутищ, остальное сама собрала да сварила, – ласково ответила Котена.
   Иван любовался девушкой. Легкость, с которой она жила – лечила брата, закрутила со Старшим роман, – подкупала. Воистину, Емельяновым не приходилось встречать более открытого человека. Котене было многое дано, но она не кичилась умениями, принимая их спокойно и обыденно. Иван вспомнил, как в первый же день она пристыдила его:
   – Почему ключ еще в твоем кармане, а не у Егория?
   А ведь ни в письме Неслуха, ни в первом разговоре с Котеной о ключе и обещании Старшого передать его брату речи не велось. Добытый предмет тут же перекочевал к больному.
   Когда же Иван впервые мысленно прикинул шансы затащить ведьму на сеновал, та рассмеялась и велела потерпеть до вечера. Вечером Старшой не разочаровался.
   Днем позже Котена на миг пригорюнилась и выдала:
   – Ты хитрый слишком. Вот брат твой… Он надежнее.
   На все страхи и тяжкие думы Ивана у травницы были ответы-намеки. За трое суток она успела высказаться почти по всем волновавшим его темам, хотя большую часть времени провела у постели Егора. Емельянов-младший бредил, окуриваемый дымом специальных трав. Девушка вливала в его приоткрытый рот отвары, втирала мази в пораженную руку. И ни разу Старшой не увидел Котену уставшей. Выскочит из избы, подмигнет, пробежится к березке, обнимет на полминуты и снова – будто неделю отдыхала.
   Сейчас Егор уплетал вторую плошку щей, а Иван задумался над мимолетным обещанием Котены: «Не изводись понапрасну, станешь таким же сильным, насколько силен твой брат, только на другом поприще».
   – Станешь-станешь, – подтвердила травница, прочитав мысли Старшого.
   – А что, не обижают в Мутищах? – поинтересовался ефрейтор Емеля.