— Это не должно мешать работе. Льдина у нас огромная, запас прочности у неё большой, нам на ней жить да жить.
   Петрович был у нас по совместительству и гляциологом, он поддержал меня:
   — Кто бы мог подумать, что в Центральном полярном бассейне такие прочные и ровные льды?
   Ровные-то ровные, только я опять вспомнил о сугробах: лопатами ничего не сделаешь, а они на станции единственная снегоуборочная «техника».
   Пока суд да дело, время шло. Петрович вёл гидрохимические анализы, Женя занимался метеорологией. Я взялся за устранение хозяйственных прорех: как ни старался, не сумел, оказывается, предусмотреть на материке все мелочи. Мы забыли взять такую необходимую в хозяйстве вещь, как тазик для мытья посуды. Опустевший бидон из-под продовольствия я разрезал и смастерил большой таз. На земле ни одна хозяйка не потерпела бы такого урода. Я же не скрывал гордости. Не взяли мы с собой и лейку, поначалу проливали керосин, когда наполняли примусы. Из куска жести получилась недурная лейка.
   Эрнст подошёл, скептически посмотрел, как я занимался паяльно-жестяным делом, спросил:
   — Дмитрич, какие условия?
   — Что за условия?
   — Сколько весит первый приз?
   — Эрнст, не дури.
   — Его Ласкер вызывает на матч, а он как будто ничего не знает!
   Розыгрышей у нас без этого хватало, я решил, что Кренкель шутит. Ничуть не бывало: Эммануил Ласкер, тепло поздравив нас, предложил мне сыграть с ним партию.
   — Маэстро, что передать шахматному королю?
   — Вернусь в Москву, тогда.
   12 июня ветряк взялся за дело. Аккумуляторы заряжались, и Эрнст веселее насвистывал, сидя за ключом: передал и обязательную норму, и послания нашим жёнам, а я лимит превысил, злоупотребил служебным положением: отправил телеграмму ещё и брату Саше, военному моряку. В тот же день мы сделали ценное, на наш, конечно, взгляд, открытие: кирпичи из снега — отменный строительный материал. Над прорубью появился «дворец» П. П. Ширшова с лебёдкой. И Кренкель обосновался в снежном доме. Если строительство пойдёт такими темпами, решили мы, то можно будет прокладывать улицы, прибивать таблички.
   Эрнст принёс очередную радиограмму:
   — Вот, уже заказы поступают…
   «В Москве низкая облачность, температура — минус десять градусов, видимость — два метра, осадки. Необходимо срочное вмешательство вашей „фабрики“. Примите заказ на хорошую погоду. Саша Погосов».
   Этого молодого человека я хорошо знал, и его храбрость, и страсть к розыгрышам. В лагере челюскинцев он был комсоргом. Я знал: если Погосову что-то поручили, выполнит к сроку. Мы встречались много раз и до нашего дрейфа на льдине, и после возвращения. А ближе всего судьба свела нас в годы Великой Отечественной войны, когда мы вместе работали в Мурманске и Архангельске. Иностранных судов приходило много, и с их капитанами Саша очень быстро находил общий язык. Покорял Саша иностранцев и знанием английского языка, и знанием дела, и тем, что не бросал это дело во время бомбёжки.
   Была как-то у меня очередная беседа с А. И. Микояном по телефону. Выяснив всё, что его интересовало, Анастас Иванович спросил:
   — Как там племянник мой воюет?
   — Какой племянник?
   — Саша Погосов.
   Сразу после беседы я вызвал Сашу к себе.
   —… Капитан Погосов по вашему приказанию прибыл.
   — Ты что меня подводишь?
   — Чем?!
   — Почему я не знаю, чей ты племянник?
   — Но ведь племянник не звание, не должность, — возразил Погосов.
   А тогда, на льдине, он поднял нам настроение шутливой телеграммой.
   Но нам было не до заказов, все помогали Петру Петровичу Ширшову.
   Выбирая час-другой, я занимался хозяйством. Сделал подвесной столик для гидрологических проб Ширшова, у койки соорудил столик для хранения мелочей, которые могут пригодиться в любую минуту. И пока работал, ворчал вполголоса. Характер у меня, что ли, такой — терпеть не могу писанины. Думал, на полюсе от неё отдохну. Оказалось, здесь её невпроворот: дневник, корреспонденции, ответы на телеграммы. Больше же всего мучал меня дневник. Он и сегодня хранится у меня — большие толстые тетради, густо исписанные карандашом…
   17 июня мне не дало уснуть сообщение Кренкеля:
   — Через два часа из Москвы в Америку вылетает Чкалов! Ворочался я, ворочался, а перед глазами — Москва.
   В тот день мне плохо работалось. Другим — тоже. Эрнст, конечно, понимал наше состояние, то и дело информировал:
   — Вылетели.
   — Лёгкое обледенение.
   — Небольшая тряска в моторе.
   — Полет проходит благополучно.
   Эрнст не расставался с наушниками, обед и ужин мы ему принесли в радиорубку. Так прошла ночь, в которую никто не сомкнул глаз. Около пяти утра Теодорыч пришёл к нам в палатку:
   — На полпути между островом Рудольфа и полюсом. Потом ещё раз пришёл:
   — Передали: «Идём по 58-му меридиану к полюсу. Справа — циклон. Слева — ровный облачный слой».
   В 5.50 утра я услышал ровный, равномерный шум. Нет, не шум — гул.
   — Самолёт!!!
   Облака застилали все небо, а так хотелось увидеть самолёт с буквами «СССР» на борту! Гул все тише, тише… Совсем исчез. Вместе с ним исчезли и наши надежды на письма, газеты. Я задумался.
   Кренкель тронул меня за плечо:
   — Запускаем аварийку? Ветра нет, аккумуляторы сели, а нам Чкалова надо слушать: мы для них — последний советский пункт связи.
   Запустили мотор.
   — «Перевалили полюс. Попутный ветер. Видели ледяные поля с трещинами и разводьями. Настроение бодрое».
   Жаль, нельзя ребятам послать тёплую радиограмму. Но до полного отбоя было ещё далеко, и Эрнст решил немного поспать: он не смыкал глаз более полутора суток.
   Обычно мы ревниво следили за тем, когда кончались одни сутки, начинались другие. Только не в этот раз. Волновались за экипаж.
   — Чкалов летит над Канадой. И наконец-то:
   — Сел в Америке на аэродроме в Ванкувере! Мы дружно крикнули: «Уррра-а-а!»
   Потом отправили в Главсевморпути телеграмму: «Полет Чкалова обслуживали метеосообщениями, а также следили по радио наравне с другими станциями. Рады, что нам удалось услышать шум моторов над нами. Станция на полюсе, перелёт Чкалова — это логическое развитие всей работы по освоению Арктики. Несомненно, в самые ближайшие годы такие перелёты наши самолёты будут совершать регулярно. Необходимо, однако, иметь метеосводки севера Гренландии, Канады. Мы лично надеемся принять в этом участие. Не сомневаемся, в ближайшие годы на острове Рудольфа, также на полюсе будем продавать пирожки транзитным пассажирам. Папанин, Кренкель». Ко второй части телеграммы руку приложил Эрнст: без шутки он не мог обойтись даже в официальном документе.
   В тот день, когда мы ждали самолёт Чкалова, я решил угостить друзей на славу. Достал из «холодильника» поросёнка, разрезал его и для профилактики положил на ветер. Весёлый в мгновение ока лишил нас поросятины, нажрался так, что еле передвигал ноги. Суд приговорил его к голодному штрафу на трое суток. Урок не пошёл на пользу: через несколько дней Весёлый пробрался в «холодильник» и выкрал здоровый кусок сырого мяса, которым я особенно дорожил. Лишили пса свободы: пять дней он просидел на привязи, жалобно скулил. Мы диву давались, откуда у пса столько подхалимства. Обретя свободу, начал ко всем ласкаться. А до этого подчинялся во всём только мне: я же кормилец, а полярные лайки признают лишь того каюра, который их кормит.
   Но пёс не утихомирился. Я осмотрел входы во все «холодильники» — собачьих следов не было. Весёлый оказался умней, чем мы думали. Пёс прорыл три лаза с другой стороны «холодильника» и лакомился в своё удовольствие. Но надо признать, что своими проказами Весёлый скрашивал однообразие нашего быта. Расскажу сразу же, что стало с Весёлым потом… Когда мы брали с собой пса, то о его дальнейшей судьбе как-то не задумывались. О его проделках мы рассказывали в печати, чем создали Весёлому мировую известность. К концу дрейфа Эрнст даже сердился:
   — Косяком собачьи телеграммы пошли. Нас бомбили вопросом: что будет с Весёлым? Особенно этим интересовались пионеры. Всем хотелось увидеть жуликоватого негодника. Вот и дёрнула меня нелёгкая в одном из интервью необдуманно сказать, что хочу отдать Весёлого в зоопарк. Я решил, что поток вопросов прекратится, а их стало ещё больше. Нас забросали негодующими телеграммами и, позднее, — письмами. Смысл их был таков: что же вы, товарищ Папанин, Весёлого в клетку решили посадить? И не стыдно вам? Да он зачахнет от тоски. Там ему было приволье, а тут — экспонат, за решётку? Он вам служил верой и правдой — и вот ваша благодарность? А в одном письме даже процитировали: «У попа была собака…»—вот до чего дело дошло. И смех и грех. Не было, пожалуй, города, откуда бы мы не получили просьбы: отпустите Весёлого к нам, будем о нём заботиться.
   Вышло все по-иному.
   На приёме в Кремле Сталин поинтересовался:
   — А где же Весёлый?
   Я ему объяснил, что он пока на «Ермаке».
   — Думаю, что ему будет неплохо на моей даче.
   Потом, когда я лечился в Барвихе, часто видел Весёлого на прогулке — он сопровождал Аллилуева, тестя И. В. Сталина.
   Меня Весёлый не забывал, приветливо махал хвостом, но от нового хозяина не отходил. Все правильно: новый каюр — новая привязанность.
 
   … На льдине у нас была небольшая библиотечка. Были с нами Горький, Бальзак, Барбюс, произведения других писателей — русских и зарубежных. С большим удовольствием прочёл я роман немецкого писателя-антифашиста Вилли Бределя «Испытание». Мне по душе строгая простота его письма, чёткость мысли, ненависть к фашизму. Мне нравятся герои Бределя: борцы за рабочее дело, оптимисты, сильные, несгибаемые люди. Я упомянул о книге в своём дневнике, публиковавшемся и в нашей, и в зарубежной прессе.
   И вот в мае 1938 года из редакции «Правды» получил я конверт, а в нём — письмо от Вилли Бределя, борца Интернациональной бригады, сражавшейся в Испании. В «Правду» он написал: «Дорогие товарищи! Прошу вас передать упомянутое письмо И. Д. Папанину. Если вам будет нужна какая-либо услуга, я с удовольствием её вам окажу. С коммунистическим приветом Вилли Бредель». Мне он написал большое письмо, которое привожу полностью, потому что оно нигде не публиковалось.
   «Дорогой товарищ Иван Папанин! На площади в Барселоне стоит большой полуглобус северной половины земного шара. На его вершине реет красное знамя с серпом и молотом — это станция „Северный полюс“. Редко кто может пройти мимо него, не останавливаясь. Отпускники с фронта ищут Москву и Ленинград, проводят пальцем по красной полоске вашего маршрута, выполненного вами и тремя храбрыми вашими товарищами. У меня всегда такое впечатление, что при взгляде, брошенном на полуглобус, увенчанный красным флагом социалистических республик, растут мощь и мужество бойцов, каждый гражданин здесь сознаёт, что советский народ является верным другом испанского народа.
   В киоске продаются главнейшие советские издания и газеты, между ними, конечно, «Правда», хотя мне ещё трудно читать по-русски, всё же я прочитываю все статьи и сообщения о Вашей работе и о работе товарищей Кренкеля, Ширшова и Фёдорова. Я прочитал также Ваш дневник. Правда, и до Вас люди стремились к полюсу и достигали его, но вы впервые его «освоили», устроились там, как дома, и «сидели выше всех на земном шаре». И вдруг на одной из страниц Вашего дневника я увидел своё имя. Я покраснел как рак (на четверть от смущения, на три четверти от радости). В своей записи от 1 июля Вы пишете, что прочли мой роман «Испытание», но Вы только отметили этот факт, не подвергнув книгу критике. Но Вы всё же отмечаете: «Читал книгу до поздней ночи», а следующий абзац гласит: «С утра мы с новыми силами принялись за наш 16-часовой рабочий день». Это я считаю критикой, которая меня осчастливила.
   Вы говорите о моей книге в записи от 21 июля. Вы тогда уже 2 месяца находились на дрейфующей льдине. Через три дня после этой даты я вступил добровольцем в ряды испанской народной армии, был бойцом батальона Эрнста Тельмана 11-й интернациональной бригады. Вы и Ваши храбрые товарищи на льдине побеждали все трудности и коварства Арктики, а мы в это время под палящим солнцем сражались против международного фашизма, значит, мы с вами сражались на одном общем фронте, проходящем, если так можно выразиться, от полюса до полюса. Вам выпало на долю не только сражаться на мирном фронте науки и исследований на пользу развития всего человечества. Ваш народ (и Вы вместе с ним) сумели победить в гражданской войне врагов народа, врагов науки и культуры и создали свободное Советское государство. Здесь, в Испании, на том же фронте нужно с оружием в руках останавливать варваров и побеждать их, защищая достижения культуры и науки, свободу народа.
   Свободному, твёрдому советскому гражданину, как Вы, товарищ Папанин, понятен героизм испанского народа, противостоящего превосходящим силам.
   Дорогой товарищ Папанин, из 133 немецких добровольцев в батальоне Эрнста Тельмана 122 человека сидели в концентрационных лагерях и тюрьмах. Они, понимающие истоки фашизма и научившиеся его ненавидеть, сегодня — неплохие солдаты на испанском фронте. Они не только солдаты немецкой свободы, но и хранители чести немецкого народа.
   В эти тяжёлые дни, когда международный фашизм хочет сломить решимость испанского народа, взгляды испанских и интернациональных борцов за свободу все чаще обращаются на Восток, к Москве. Освобождённые народы Советского Союза, героические комсомольцы, прекрасные стахановцы, непобедимые краснофлотцы, партийные и непартийные большевики дают испанским рабочим и крестьянам, нам, антифашистам-интернационалистам, истоки новых сил.
   Героические подвиги вашей четвёрки стоят у пас перед глазами и побуждают нас напрячь все силы, бороться до последнего и не только сдержать фашизм, но и разгромить его. В эти дни Вы получаете много писем. Вас чествует не только ваш народ, но и весь мир. Примите же мой привет среди миллионов других. Крепко жму Вашу руку и желаю Вам и Вашим товарищам дальнейших больших успехов в Вашей работе.
   Салют!
Ваш Вилли Бредель».
 
   Женя и Петрович у нас — люди, до самозабвения увлечённые своей наукой. Петрович сиживал у приборов по двадцать и тридцать часов: поест — и снова на пост. Он видел только своё, от остального просто отключался. Так же и Фёдоров. Наши энтузиасты науки вели себя так, словно работали в лаборатории научно-исследовательского института. С одной стороны, это было отлично, а с другой — доставляло немало хлопот: надо было и о них беспокоиться, и хозяйство не запустить.
   Эрнст Кренкель — особая статья. У него бывали перерывы, и он много помогал мне. Но он был привязан к радиостанции. Иногда — сутками, и тогда я варил ему кофе и носил обед. В такой ситуации, в какой жили мы в коллективе, должен был быть человек со здоровым трудовым практицизмом. По штату, да и по возрасту, — я был всех старше — им положено быть мне. И какими только титулами не величали меня, посмеиваясь, мои друзья! Я был первым контрабандистом Северного полюса, первым парикмахером, первым паяльщиком, первым поваром — и так до бесконечности. Вместе со своими друзьями я долбил трехметровый лёд, вертел «солдат-мотор» для радиосвязи, крутил лебёдку по многу часов подряд. Но одна из первейших обязанностей — следить за льдиной. Разводья начинаются обычно с мелочи — трещины, которую порой и не заметишь.
   На всякий случай решил я проверить лёд под снегом около палатки. Очистил снег, во льду — трещина! Стукнул пешней — вода. Попробовал на язык — солёная! Сделал такие пробы в нескольких местах — везде одно и то же. Теперь наша льдина, такая основательная, добротная с виду, напоминала стекло, в которое кинули камень: была вся испещрена трещинами. Пришлось установить круглосуточное дежурство.
   Мы должны быть готовы ко всякой неожиданности. Но самое главное, надо было сохранять спокойствие духа, не считать себя людьми, поставленными в исключительное положение.
 
   Не так давно журнал «Молодая гвардия» прислал мне анкету и попросил ответить на вопросы. На вопрос: «Что, по-вашему, украшает человека?» — я сразу же написал: «Скромность». И вспомнил своих друзей, с которыми дрейфовал на станции «Северный полюс-1». Пережив труднейшие в жизни моменты, они не гордились тем, что одолели и страх в душе, и трудности, которые в те дни сыпались на нас как из бездонной бочки. Приведу ответы и на другие вопросы:
   Любимое занятие (хобби; коллекция; отношение к охоте и рыбной ловле). — Чтение. Раньше, когда позволяло здоровье, увлекался рыбной ловлей, был страстным охотником. В экспедициях, зная мою меткость в стрельбе, мне поручали охоту на медведя. Осуждаю хищническое истребление животных и приветствую решения правительства об охране природы.
   Библиотека (число книг, состав, как давно собираете). — Книг — больше тысячи: и по специальности, и художественная литература, и классика, полные собрания сочинений классиков марксизма-ленинизма, многотомная история русского искусства. Собирается с молодости, постоянно пополняется и временами убывает: я не жадничаю, если просят какую-нибудь книгу, — они же не для коллекции.
   Любимый герой.— Космонавт Андриян Николаев. Любимые книги.— «Железный поток» Серафимовича, «Цемент» Гладкова, «Молодая гвардия» Фадеева, «Как закалялась сталь» Н. Островского.
   Любимый писатель.— Мой товарищ по гражданской войне Всеволод Вишневский.
   Ведёте ли дневник.— На Северном полюсе вёл; сейчас, к сожалению, нет.
   Ваш «спортсмен № 1».— Боксёр Николай Королев. Человек редкого мужества — и на ринге, и в бою.
   Любите ли путешествовать.— Всю жизнь, знаю нашу страну не только из книг, но и повидал очень многие места своими глазами.
   Любимый путешественник.— Фритьоф Нансен.
   Отличительная черта.— Энергичность. Не признаю вялых, тяжелодумов. Люблю, чтобы все решалось быстро, конкретно, по-деловому.
   Что может рассердить.— Невыполнение обещания.
   Недостаток, который внушает наибольшее отвращение.— Пьянство, так как пьяница теряет человеческий облик и становится животным, способным на подлость и преступление.
   Какую черту характера Вы больше всего цените в людях.— Верность слову и долгу.
   Ваш идеал человека.— Конечно же, Ленин.
   Самый знаменательный день Вашей жизни.— 21 мая 1937 года — день высадки на Северный полюс.
   … Да, несмотря на всё, что нам пришлось перечувствовать на льдине, на всю жизнь самым дорогим осталось для меня воспоминание о нашей четвёрке, для которой около пяти километров воды под ногами, прикрытых трехметровым льдом, вроде бы и не существовало.
 
   20 июня у нас был двойной праздник: и благополучное приземление Чкалова, и месяц нашего пребывания на льдине. Мы обменялись мнениями, что и как. Самое главное внимание обратили на минусы, на то, что мешает.
   Никто не заметил, как прошёл месяц, до того все были увлечены работой.
   С каждым днём забот прибавлялось. Солнце старалось вовсю, и воды на льдине стало столько, что впору плавать на лодке. Особенно не повезло Кренкелю: капало прямо на голову.
   — Это не работа, а пытка, — ворчал Эрнст.
   Решили до морозов белую палатку приспособить под кухню, а там уж соорудить ледовый дом. Отправили статью в «Правду» — «Месяц на льдине». Какие-то выводы, наблюдения уже поднакопились.
   Из Москвы пришла радиограмма: намечается беспосадочный перелёт Громова в Америку. Женя получил новый титул — спортивного комиссара Центрального аэроклуба СССР: ему положено зарегистрировать место и время пролёта по форме переданного нам дополнительного акта. После этого Эрнст будил Женю так:
   — Товарищ спортивный комиссар, разрешите разбудить вас посредством удара кулаком в ваш ответственный бок.
   Я хорошо знал Чкалова и Громова. Несколько лет между ними шло соревнование, обогащавшее авиацию. Я представлял себе, как Громов готовился к полёту: прочитаны книги об Америке, перерыта вся литература об Арктике — о её ветрах, температуре на разных высотах, состоянии льда, изучены все приборы, выверена и предусмотрена тысяча и одна мелочь. Громов порой напоминал мне гроссмейстера, видящего на двадцать ходов вперёд. Интересно, пролетит ли он над нами. На всякий случай затеял разговор:
   — Братки, какой заказ даём Громову?
   — Посылочку бы — с письмами, — размечтался Женя.
   — Поддерживаю, — сказал Кренкель. — Газет бы захватили. Дольше всех молчал Петрович, спросил нерешительно:
   — Спиртику бы, а? Хотя бы литров пятнадцать — двадцать!
   — Правильно, спиртику бы. Петрович так на «ширшовку» налегает, что подозреваю — внутрь её пользует, — подзадорил друга Кренкель.
   — Эрнст, ты, ты…— Петрович замахал руками от возмущения. — Иди проверь.
   — Будет тебе, Петя, — миролюбиво произнёс Эрнст, — уж и пошутить нельзя. — Да, Дмитрич, — перевёл он разговор на другую тему, — в старой радиорубке снежная стена обвалилась — вода подточила.
   Аврал по благоустройству лагеря длился два дня. С кольями для радиомачт ничего не получилось, нарастили ледяные анкеры, позаимствовав для этого триста метров троса у Петровича. И ветряку теперь не страшен ни ураганный, ни штормовой ветер: он стоит на фундаменте из впаянных в лёд продовольственных бидонов. Крутится и снабжает нас энергией.
   24 июня запуржило, и склады и палатки оказались под толстым слоем снега. Ходим по лагерю словно слепые: сначала палкой пробиваем снег — нет ли трещины, и только после этого делаем следующий шаг. Я неумолим, требую соблюдать это правило неукоснительно. Весь день у нас было хорошее настроение: штаб перелёта Громова затребовал подробные данные о магнитном склонении в нашем районе. Женя ходил ликующий: вот она, отдача. Мы нужны! С удвоенной энергией Женя читал нам курс метеорологии, показывал, как и какие показания надо снимать с приборов.
   Росли запросы и у Эрнста: потребовалась ему мачта для специальной антенны — связываться с радиолюбителями из разных стран. Я ответил: любишь связываться — будь ночным дежурным по лагерю, раз в час снимай наушники и проверяй, не появились ли трещины и разводья.
   — Это что же, «недреманное око государево»? — Эрнст иногда любил щегольнуть эрудицией.
   — Здрасьте, — осадил его Женя. — Тем самым оком величали полицейских ищеек и жандармов. Ты же у нас ночной сторож по сути, а по титулу — инспектор по безопасности.
   …25 июня мы узнали, что в Москве состоялась торжественная встреча участников первой в мире воздушной экспедиции на Северный полюс. На Центральном аэродроме от имени ЦК ВКП(б) и Совнаркома СССР их тепло приветствовал Влас Яковлевич Чубарь. На приёме в Георгиевском зале присутствовали члены Политбюро и правительства. Державший речь Климент Ефремович Ворошилов сказал много тёплых слов и о нашей четвёрке. На следующей неделе погода была — хуже не придумаешь: дождь, кухня протекает. И ветряк сложил крылья: слишком сильный для него ветер — восемнадцать метров в секунду. Я промок до нитки. А настроение — праздничное. Эрнст поймал часть передачи, из которой понял, что участников высадки на полюс наградили. Называлась фамилия Фёдорова, но Эрнст не разобрал, какой орден получил Женя. И вот я сижу на кухне, пытаюсь обсохнуть и согреться, а заодно готовлю обед. Эрнст вбегает, обнимает меня так, что кости трещат.
   — Дмитрич, ты — Герой Советского Союза!
   Кренкель связался с островом Рудольфа, и ему все рассказали. Капало на кухне изрядно, но Эрнст, улыбаясь, заметил:
   — Дмитрич, да ты никак плачешь…
   Такое же высокое звание получили Шмидт, Спирин, Шевелев, Алексеев, Мазурук, Головин, Бабушкин, а Герои Советского Союза Водопьянов и Молоков были награждены вторым орденом Ленина.
   Фёдоров, Кренкель и Ширшов удостоены ордена Ленина. Я налил по «лампадочке» коньяку. Мы расцеловались, поздравили друг друга, поклялись, не жалея сил, работать и работать, чтобы оправдать оказанное нам доверие. И всё-таки…
   — За что? — то и дело повторял Женя.
   — За образцовое выполнение задания правительства и героизм, — цитировал Кренкель Указ, подписанный М. И. Калининым.
   — Так мы же ещё ничего не выполнили, нам выполнять и выполнять, — не сдавался Женя.
   — Будем считать, братки: мы получили аванс.
   На том и порешили. Отправили благодарственную телеграмму в Москву, поздравительные — всем участникам посадки на льдину, а Эрнст сел принимать с острова Рудольфа телеграммы. Нашу радость понять можно.
   Вступавших в комсомол в тот год спрашивали: «Назовите посёлок, где все жители орденоносцы, а один — Герой Советского Союза». Имелся в виду наш «посёлок» — станция «Северный полюс-1».
   В один из следующих дней я копал во льду яму для продуктов и ухитрился пешней попасть по пальцу. Эрнст выступал в роли сестры милосердия — наш штатный «доктор» Ширшов в тот момент вытаскивал из океана сетки с разной мелкой живностью, Эрнст смазал мне палец йодом, перевязал. Как работник физического труда я временно вышел из строя, перешёл на умственный — взялся приводить в порядок свой дневник. Я, конечно, не думал тогда, что дневник будет опубликован, что книга «Жизнь на льдине» будет пользоваться таким успехом…
   Когда первые издания «Жизни на льдине» появились на Западе, на неё было очень много рецензий. Приведу лишь некоторые из них, прошу только понять, что мной руководит не авторское тщеславие — писателем я не был и уже, естественно, не буду. Интересна реакция мира на факт нашей жизни на льдине.