Страница:
Так и текли дни — в заботах, под, непрерывающийся грохот войны. Я и сегодня с благодарностью вспоминаю командование 14-й армии и Северного флота — никогда не отказывали нам в помощи, в наиболее напряжённые и тяжёлые дни присылали для работ в порту или для ликвидации повреждений, нанесённых вражескими воздушными налётами, свои резервные части. Моряки-североморцы работали отлично!
Все мы понимали: как только враг узнает, что в Мурманском порту идут работы, фашистская авиация усилит налёты. Так и случилось. Мурманск и порт враги бомбили днём и ночью, в хорошую и плохую погоду. Гитлеровцы поднимали свои бомбардировщики с ближайших аэродромов Норвегии и Финляндии и уже через 15—20 минут появлялись над городом. Мурманское небо защищали лётчики 14-й армии и Северного флота, Я много раз видел ожесточеннейшие сражения в воздухе, видел, как смело бросались наши лётчики в бой против многократно превосходящею по своим силам врага.
Прекрасными боевыми командирами и опытными начальниками проявили себя командующий Мурманским дивизионным районом ПВО полковник Швецов, командующий истребительной авиацией Северного флота полковник Андреев и командующий ВВС 14-й армии полковник Туркель.
Движение поездов по Кировской дороге от Мурманска до станции Обозерская прикрывала авиация Карельского фронта, которую возглавлял талантливый военачальник, отличный лётчик, Герой Советского Союза генерал-полковник Хрюкин.
Мурманский торговый порт был на Севере одним из главных объектов, которые гитлеровцы стремились стереть с лица земли. За 1941 —1942 годы Мурманский порт подвергался разрушительным бомбардировкам 86 раз, на его территорию было сброшено около 17 тысяч бомб разного калибра, из них около 300 тяжёлых фугасных. Кроме того, на соседний рыбный порт, где тоже разгружались корабли с важными грузами, было сброшено свыше 10 тысяч бомб. Во всех районах порта не оказалось ни одного причала, ни одного железнодорожного пути, которые не были бы повреждены при налётах, ремонтировали их многократно. Другие же ремонтные работы — восстановление водопровода, электросети, складских и жилых помещений — вообще не поддаются учёту, так как велись ежедневно.
Сотни налётов мы пережили, а от других сотен нас спасли наша авиация и зенитная артиллерия. Фашистские самолёты встречали сильный огонь и очень часто, сбросив бомбы где попало, в залив или тундру, удирали обратно.
Эта жизнь в обстановке тревог и налётов вынудила нас создать в порту оперативные и быстродействующие местные отряды ПВО и противопожарной защиты. Большинство сооружений порта были деревянными, враг, отлично зная это, сыпал нам на головы множество зажигательных бомб. Пожары были не только бедствием и задерживали работы, гибли люди. Поэтому, реконструируя порт, мы убрали значительную часть деревянных построек.
Когда я увидел, в каком состоянии находится железнодорожное хозяйство порта и какие разрушения наносят бомбардировщики железнодорожной сети Мурманска, то сразу же обратился к начальнику Кировской железной дороги Павлу Николаевичу Гарцуеву с просьбой срочно перебазировать из Архангельска в Мурманск ГОРЕМ-20 — он уже заканчивал свои работы в Архангельске. ГОРЕМ-20 сыграл важную роль в возрождении и Мурманского порта, в восстановлении его связей с фронтом и тылом нашей страны.
Труженики Сибири могут гордиться своими земляками-железнодорожниками, которые в военные годы в суровом Заполярье, в лесах и тундре Карелии трудились, не жалея сил и не щадя самой жизни.
Считаю, что я должен назвать хотя бы несколько имён из этого славного отряда. Это, в первую очередь, начальник ГОРЕМ-20 Григорий Яковлевич Авраменко, ставший в 1944 году Героем Социалистического Труда; главный инженер, а в последний год войны начальник ГОРЕМ-20 Леонид Алексеевич Николаев; строительный мастер Пётр Матвеевич Больных; бригадир Федор Абросимович Вахин, дорожные мастера Яков Гордеевич Кибо и Ефим Иванович Королев, путевые рабочие Семён Акимович Дуканов, Василий Фомич Жаров, кузнец Николай Фёдорович Карпов, плотник Михаил Наумович Пушкарев, каменщик Александр Фёдорович Хромцов и ещё очень, очень многие труженики, чьим доблестным трудом по сей день гордятся старожилы Мурманска и сибиряки-железнодорожники.
Первый караван пришёл в Мурманск 11 января 1942 года. Девять транспортов доставили 29 500 тонн различных грузов. Караван носил условное название PQ-8. Он благополучно пересёк Северную Атлантику под покровом полярной ночи. Только неподалёку от Кольского полуострова немецкие подводные лодки напали на конвой и потопили английский эсминец. Остальные суда дошли невредимыми.
Враги постарались отыграться на Мурманске. В день прихода каравана фашистские лётчики сбросили на территорию порта больше тысячи зажигательных бомб. Возникло несколько пожаров, и иностранным морякам после долгого пути вместо желанного отдыха пришлось стоять у зенитных пушек и вместе с советскими артиллеристами вести огонь по вражеским эскадрильям. День этот запомнился мне как сущий ад. Надо было и тушить пожары, и госпитализировать раненых, и разгружать суда, и накормить уставших матросов пришедшего каравана.
Известный американский писатель Дэйв Марлоу побывал в Мурманске — он нанялся матросом на одно из американских судов. Возвратившись в США, Марлоу поделился своими впечатлениями о переходе и прифронтовом Мурманске. Мой старый друг, писатель Владимир Беляев, любезно предоставил мне статью Марлоу, из которой приведу несколько строк:
«Мы могли видеть, что за войну ведёт этот народ! Мы видели также, что они живут главным, не принимают в расчёт поверхностных явлений. В них было что-то значительное, живое, всепоглощающее, что отбрасывало прочь мелочи, требующие энергии, но ничего не значащие. Иногда их стоицизм леденил меня. Мне неприятна такая холодность. Но я думаю, не есть ли это единственный способ устоять?…»
Да, мы жили в аду. И хотя мы не могли не страшиться налётов (это всегда страшно, и врёт тот, кто говорит, что ничего не боится), мы работали в этом аду — изо дня в день, из месяца в месяц.
Нервничали и мы, и капитаны союзнических судов, спешившие уйти обратно.
Были и неувязки, и заторы. По моей просьбе нарком морского флота П. П. Ширшов перевёл из Архангельска и назначил начальником Мурманского порта Бейлинсона, с которым мы отлично сработались, а когда его отозвали на другую работу и послали в США, то коллектив портовиков возглавил его заместитель Леонид Петрович Новосадов.
В Мурманске состав нашего штаба пополнился новыми инспекторами. Из Москвы В. Д. Новиков откомандировал в моё распоряжение штурмана полярной авиации А. Е. Погосова. Вторым был В. П. Попов, капитан рыбного порта. Бывая на причалах этого порта, я обратил внимание, как быстро, умно и спокойно он решает самые сложные проблемы, связанные с грузовыми операциями.
— Владимир Павлович, пойдёшь работать в наш штаб? — спросил я его.
— Сочту за честь.
Так мы приобрели отличного инспектора. Он был незаменим там, где надо было снять с корабля грузы, вес которых превышал возможности крана, и где требовалось, умело комбинируя портовые и судовые средства механизации, снять тот или иной тяжеловес с корабля прямо на железнодорожную платформу. Тут команду принимал на себя Попов, и никогда не было у него ни одного срыва.
В один из январских дней 1942 года в штаб явился молодой голубоглазый офицер и чётко отрапортовал:
— Лейтенант Котомкин явился в ваше распоряжение, товарищ уполномоченный Государственного Комитета Обороны.
С Виктором Ивановичем Котомкиным я не расставался до конца войны. Он состоял при мне в должности адъютанта. Хотя внешне Виктор и казался медлительным, но быстро и чётко исполнял поручения, отличался спокойным и общительным характером. Конечно, нелегко ему было при нашей почти круглосуточной работе, при моём вспыльчивом характере. Но Виктор обладал недюжинной выдержкой и отличной физической закалкой.
Приход каждого конвоя ставил новые, неожиданные проблемы. Вот пример. Обычно мы подгоняли к борту корабля плавучий 45-тонный кран и его стрелой снимали один за другим с палубы судна танки и ставили их на платформы. Но в один из налётов немецкая фугасная бомба попала в кран, и он тут же затонул вместе с танком. Что же теперь делать?
Руководитель британской миссии военно-транспортных перевозок в Мурманске мистер Маккормак в тот же день спросил меня:
— Как вы думаете теперь выгружать танки и другие тяжёлые грузы? Не придётся ли их отправлять обратно?
— Не беспокойтесь, мистер Маккормак, придумаем что-нибудь.
Англичанин ушёл, а я немедленно поехал в порт, разыскал руководителя портовиков Новосадова, посоветовался с ним.
Затем пригласили представителя военной миссии США Френкла и отправились осматривать иностранные пароходы, стоящие под разгрузкой у причалов. Наконец мы увидели то, что искали: над одним из причалов возвышался огромный корпус красавца парохода, он собственной грузовой стрелой поднимал с палубы танк и переносил за борт. Я вызвал вахтенного офицера и попросил провести нас к капитану. Нас принял молодой и быстрый американский моряк с капитанскими нашивками на кителе. Разговор начали без дипломатической подготовки:
— Капитан, сегодня немецкие лётчики потопили наш единственный плавучий кран.
Капитан кивнул головой:
— Я видел…
— Так вот, — продолжал я, — это значит, что нам нечем теперь выгружать танки и другие тяжёлые грузы.
Капитан все ещё не понимал, куда клоню я разговор.
— Свои тяжёлые грузы я могу выгрузить сам, без помощи кранов порта.
— В том-то и дело, капитан, что мы очень рассчитываем на вашу помощь.
— Я вас не понимаю.
— Какую грузоподъёмность имеет ваша корабельная стрела?
— 60 тонн.
— Вот и прекрасно. Позвольте нам демонтировать её и оставить здесь.
Капитан помрачнел.
— Я своими глазами видел, как необходимо русским то оружие, что мы привозим сюда. Ради победы над Гитлером я готов отдать вам не только стрелу, но и весь пароход. Только не я хозяин корабля.
— Мне нужно лишь ваше согласие. А с хозяином мы уладим дело через мистера Френкла.
Капитан задумался, потом кивнул:
— Хорошо, я согласен. Но должен же я получить какую-то компенсацию! Хотя бы в виде подарка жене хозяина парохода.
— А что она любит?
— О, больше всего она любит русские меха.
— Будет русский мех, — пообещал я.
Прямо из порта я поехал на судоремонтный завод Морфлота к Прокофьеву. К счастью, директор был на заводе.
— Андрей Прокофьевич, выручайте!
— А разве я когда-нибудь отказывался помочь?
У Прокофьева на заводе Наркомфлота только что закончили ремонт парохода «Кама» — это не очень большое судно оказалось весьма кстати. Директор тут же вызвал инженеров, прораба, мастеров и дал им задание демонтировать кран на американском судне и установить его на «Каме». Судоремонтники сразу поняли смелость идеи и важность задания, и вскоре стрела стояла уже на «Каме».
Ну, а мех? Конечно, в магазинах его и в помине не было. Шкурку голубого песца я получил из зверосовхоза, находившегося в Коле.
«Кама» работала отлично. Пароход был небольшой, мог легко маневрировать у причалов. Он подходил к борту иностранного судна и снимал с «иностранца» танки, тяжёлые ящики с вооружением, самолёты, переносил их на свою палубу, а затем переходил к свободному причалу, где его уже ожидал состав, и этой же стрелой перегружал свои грузы на платформы. Мистер Маккормак не скрыл своего удивления, увидев, как быстро решили мы проблему. Конечно, одной «Камы» было мало. И тут нам помог уже сам Маккормак. При его содействии нам удалось договориться с союзниками, и следующим караваном в Мурманск пришли два парохода с тяжеловесными стрелами. После выгрузки своих грузов они присоединились к «Каме» и в течение всего 1942 года выполняли ту же работу.
В Мурманске иностранные моряки чувствовали себя не так уютно, как в Архангельске. Правда, в их распоряжении был ресторан «Арктика», где могли они отдохнуть и развлечься. Но город часто бомбили, им приходилось отсиживаться в бомбоубежищах, и они предпочитали поскорее разгрузиться и уйти в море. Не то, чтобы они трусили, совсем нет. Они сражались храбро, но, как я заметил, не было у них того беспокойства за судьбу корабля, которое так свойственно нашим морякам. Мы знали немало случаев, когда команда советского торпедированного парохода оставалась на нём до последнего момента, боролась за своё судно и приводила его в порт, в то время как при первом же попадании торпеды или бомбы в английское или американское судно его экипаж спешно покидал корабль, хотя тот сохранял плавучесть и управление. В этих случаях военные корабли эскорта обычно торпедировали свой же корабль, покинутый командой.
Экипажи иностранных судов были многонациональны и разноязычны. Среди моряков попадались и случайные люди, никогда до этого не нюхавшие моря и пошедшие в рейс ради хорошего заработка.
Приходили корабли под норвежскими флагами с экипажами, состоящими сплошь из норвежцев, были и пароходы с командами, состоящими из поляков. Моряки, чья родина находилась под пятой фашистских оккупантов, отличались особой дисциплиной и сознательностью. Они стремились внести свой вклад в победу над общим врагом.
Мне приходилось иметь дело преимущественно с капитанами, и должен сказать, что подавляющее большинство были настоящими моряками и настоящими людьми. Они понимали, как тяжело приходится Советской стране, видели, как мужественно переносят наши люди тяготы войны, видели страдания и лишения. С каждым пароходом отплывало в океан значительно больше друзей Советского Союза, чем находилось на этом же судне до прихода.
С чувством благодарности и большого уважения я вспоминаю капитана американского парохода «Форт Гленора» Корнелиуса Аронделла, который мог служить для всех капитанов образцом выполнения своего долга. Его пароход подходил к причалу с готовыми стрелами и запущенными в работу лебёдками. Аронделл лично наблюдал за разгрузкой своего корабля, следил, чтобы все судовые механизмы работали безотказно, чтобы команда помогала портовым грузчикам. Капитан оставлял в порту не только привезённый груз, но охотно с нами делился судовыми запасами продовольствия и топлива, оставляя себе на обратный переход только минимум.
Разные бывали капитаны и их экипажи, но, повторяю, в большинстве это были смелые люди. Они ежедневно рисковали жизнью во время переходов по северным коммуникациям Атлантики. И всё-таки вновь и вновь возвращались к нашим берегам, привозя грузы военного назначения.
Январским вечером 1942 года позвонил из Москвы Микоян: — С очередным конвоем к вам придут два танкера с бензином. Разгрузите их вне очереди, срочно нужен бензин. Каждый танкер везёт 10 тысяч тонн…
Я созвал оперативное совещание: где разгружать танкеры? Торговый порт фашисты бомбят ежедневно, одной бомбы в танкер достаточно, чтобы уничтожить значительную часть порта.
Первым подал голос инспектор Погосов:
— Лучшее место — Лесной причал. Он в стороне от порта. Предложение было дельное. Я одобрил его, и мы стали готовить Лесной причал к приёму танкера. Делали это в строжайшей тайне. Кто мог гарантировать, что в порту не притаились тайные агенты врага?
Стоял январь, светлого времени выдавалось совсем немного. Работы на Лесном причале мы вели в темноте, ночью подтянули туда порожние цистерны.
Восемь иностранных кораблей каравана уже стояли на внешнем рейде порта, и буксиры начали подводить их к причалам, когда ко мне пришёл мистер Маккормак и вежливо сказал:
— В составе конвоя прибыли два танкера с высокооктановым бензином. Их нельзя ставить к причалам порта — это огромный риск и для самих танкеров и для других пароходов…
— Что же вы предлагаете? — спросил я.
— Отправить танкеры с кораблями военного эскорта обратно. Завтра уходит конвой, и придётся включить танкеры в караван… Очень сожалею…
— Поедемте со мною, — предложил я ему.
Мы приехали на Лесной причал. Там всё шло, как и должно было идти: буксиры швартовали танкеры к причалу, на рельсах стояли цистерны, готовые принять бензин.
Все работы велись в темноте. Я категорически запретил пользоваться даже карманными фонариками. Территория причала была оцеплена воинской частью и усиленно охранялась. Маккормак был удовлетворён.
Танкеры отправили из Мурманска пустыми, а по Кировской дороге помчались на юг эшелоны с цистернами, заполненными бензином.
Все последующие танкеры мы разгружали на Лесном причале. Здесь же выгружали и взрывчатку.
Иногда я и сам удивлялся, как удалось нам так быстро запустить в ход огромный и сложный механизм — Мурманский порт. На что в мирное время потребовалось бы не меньше года, делалось за месяц. Конечно, осуществили мы всю эту работу благодаря помощи, которую мы получали отовсюду: от Государственного Комитета Обороны и центральных наркоматов и ведомств, особенно от Наркомата обороны. Партийная организация области, советские органы, хозяйственные учреждения Мурманска также помогали нам оперативно и безотказно. Военные советы Карельского фронта, Северного флота и 14-й армии не отказывали ни в чём, если нам приходилось к ним обращаться. Но, конечно, главная причина успеха — рабочий коллектив, который сложился у нас и который творил чудеса.
Несмотря на систематические бомбёжки, работа в порту не прекращалась. Собственно, зимой дня почти не было. Хмурое утро, затем три-четыре часа бессолнечных, предвечерних сумерек, их никак нельзя назвать настоящим днём. Портовики работали при электрическом свете. Как только раздавался вой сирены, свет выключался, причалы и корабли погружались в темноту. Но корабельные стрелы и лебёдки продолжали двигаться, грузы извлекались из пароходных трюмов и укладывались в вагоны. И только тогда, когда начинали рваться бомбы, люди уходили в щели и укрытия, чтобы с первым сигналом отбоя воздушной тревоги вернуться к работе.
Только от людей зависел успех всего дела.
Перед прибытием каравана начальник порта — и партком обычно собирали всех рабочих порта на митинг. Ни одного часа простоя в работе; сделать сегодня всё, что возможно, не откладывая на завтра, был наш девиз.
Вот так и шла наша жизнь в Мурманске. Проблемы обдумывались на ходу, их нельзя было откладывать, их приходилось решать чётко и совершенно конкретно.
В начале марта я съездил на несколько дней в Москву — этого требовали насущные дела. Ну и, естественно, тревожила мысль: а как обстановка в Главсевморпути? На станции Сорокская задержали вагон на день: побывал в Беломорске, где тогда была временная столица Карело-Финской республики, поговорил с членами её правительства, партийным руководством, членами военного совета Карельского фронта. Встреча была радостной. Ведь я был депутатом Верховного Совета СССР от Карело-Финской ССР и имел там много друзей. Мы обсудили вопросы помощи Мурманскому порту и железнодорожному узлу, усиления обороны Мурманска.
Поезд сильно опоздал, и в Москву мы приехали в полночь. Улицы были темны и пустынны. Действовал комендантский час, ходить в это время можно было только по пропускам. Конечно, у нас их не было, пропуском послужил мандат депутата Верховного Совета СССР. Домой, в пустую квартиру, я не поехал. Пётр Евлампиевич Краснов, ведавший тогда «Интуристом», отвёл мне номер в гостинице «Националы), а Е. М. Сузюмову не терпелось попасть домой, он пошёл пешком через пустую Москву, был остановлен первым же комендантским патрулём и препровождён в отделение милиции.
В те немногие дни, проведённые в Москве, я разрывался на части. Надо было позаботиться о Мурманском порте, но одновременно захлестнули и проблемы Главсевморпути. Каждый день я звонил в Мурманск, и Еремеев докладывал мне о ходе работ, о делах в Архангельске сообщал Минеев.
Тем временем на подмосковной станции Лосиноостровская формировался железнодорожный состав для Мурманска. Товарные вагоны заполняли мясом, мукой, рисом, гречневой крупой, сахаром, консервами. Рядом грузили в вагоны валенки и противогазы, тёплую одежду и бочки со спиртом. Всё это предназначалось для портовиков Мурманска. Командующий ПВО страны генерал армии Громадин дал команду, и к составу подцепили двадцать платформ с зенитными пушками и пулемётами. Наконец всё было погружено, запломбировано, служебный вагон прицепили к этому же составу, и эшелон тронулся на север.
Это была реальная помощь столицы прифронтовому заполярному городу. Подвижные зенитные установки были приведены в действие, когда наш состав находился на станции Лоухи, недалеко от линии фронта, и успешно отбили атаку фашистских стервятников. Зенитные установки сослужили нам в дальнейшем очень хорошую службу. Если Мурманск и его железнодорожный узел были защищены всеми средствами ПВО, то защитить каждый из почти тысячи километров пути Кировской дороги было трудно. Поэтому к каждому составу, идущему из Мурманска с грузами, мы подцепляли такие платформы — в начале и в конце состава. Зенитчики охраняли эшелон от вражеских бомбардировщиков, заставляли фашистов держаться поодаль и на большой высоте. Когда же объём перевозок возрос, этих средств оказалось недостаточно. По указанию ГКО в Мурманск был переброшен специальный полк ПВО, имевший на вооружении прожекторные установки и аэростаты заграждения.
Я вернулся в Мурманск, и ко мне снова зачастили представители союзных миссий.
У нашего штаба сложились деловые и дружелюбные отношения и с главой английской миссии военно-транспортных перевозок Маккормаком и руководителем американской — офицером военно-морского флота США Самуэлем Френклом.
Союзники очень часто обращались в штаб с запросами по поводу любых осложнений работы в порту. Но я уже так привык к этим запросам, что перестал обращать на них внимание, да и сам Маккормак, видимо, понимал, посылая мне многочисленные предупреждения, что все эти бумаги нужны ему больше для протокола.
Моим постоянным партнёром в общениях с миссиями был уполномоченный Наркомвнешторга в Мурманске Алексей Никифорович Фотченко, шумный, жизнерадостный и «заводной» человек, с избытком энергии. Он обладал крепкой хваткой, с ним легко было работать, и я очень жалею, что нам пришлось трудиться вместе всего лишь два года: он погиб в командировке, в Иране, в результате автомобильной катастрофы.
Много перебывало во время войны в портах Севера разных представителей и уполномоченных союзников, всех и не перечислить. Некоторые быстро исчезали, другие оставались на более длительный срок. Хорошо помню приезд в Мурманск представителя военно-транспортной службы США капитана Акселя Пирсона. Он прибыл в Мурманск в начале мая 1942 года. Транспорт, на котором шёл Пирсон, был торпедирован, и капитана вместе с экипажем погибшего судна подобрал тральщик из эскорта. Я часто встречал на причалах и видел на американских кораблях этого высокого и молчаливого пожилого моряка, шведа по происхождению, одного из лучших капитанов торгового флота США.
О миссии Пирсона мы узнали подробнее лишь год спустя, когда нам прислали из США бюллетень пресс-бюро военно-транспортной службы США. В нём капитан Пирсон рассказывал о своём четырехмесячном пребывании в Мурманске и Архангельске. Оказалось, его командировали в СССР со специальным заданием — проверить, как идут работы в советских портах, не залёживаются ли на причалах и складах грузы, посылаемые в Советский Союз по ленд-лизу, не уничтожаются ли они вражеской авиацией в порту или на железной дороге.
В порту Пирсона встретил Маккормак и на правах старожила взял над ним шефство. Пирсон вспоминает, что второй человек, которого он встретил в порту, был небольшого роста, полный русский военный в форме. Пирсон рассказывает так об этой встрече, о том, что он увидел в Мурманске:
— Кто это?
— Это Папанин, герой Арктики, — ответил Маккормак, — уполномоченный Советского правительства в Северной России.
— Вам повезло, что вы благополучно добрались сюда, — сказал Маккормак, — дальше всё пойдёт хорошо. Но не думайте пока о делах. Вам надо сначала отдохнуть…
… Я так и не получил этого отдыха. На нас сбрасывали бомбы утром, днём и ночью. Мы переживали по четырнадцать бомбёжек в день. Я подсчитал налёты в течение тридцати восьми дней: нас бомбили сто шестьдесят восемь раз. После этого я бросил записывать бомбёжки… Здесь вошло в привычку работать до самого последнего сигнала тревоги, а многие продолжали работу и во время налётов.
Зенитные орудия начинали вести огонь. Там было достаточно зениток, —в этом вы можете не сомневаться. Бомбардировщики появлялись из-за облаков и рассеивались огнём зенитной артиллерии. Многие из этих самолётов уже никогда не вернутся домой.
Русские ненавидят нацистских лётчиков. Вам это станет понятно, когда вы увидите эскадрилью за эскадрильей бомбардировщиков, пролетающих над городом. Вы ныряете в первое попавшееся убежище, проклиная все на свете. Но для русских появление самолётов означает лишь перерыв в их работе. Грузчики в порту работают до тех пор, пока не начнутся пожары. Рабочие продолжают работать до тех пор, пока дым от бомбёжки не становится настолько густым, что ничего уже не видно. Что это за люди! Любую работу, как бы опасна она ни была, они выполняют весело. Я никогда не наблюдал у русских подавленного настроения.
Все мы понимали: как только враг узнает, что в Мурманском порту идут работы, фашистская авиация усилит налёты. Так и случилось. Мурманск и порт враги бомбили днём и ночью, в хорошую и плохую погоду. Гитлеровцы поднимали свои бомбардировщики с ближайших аэродромов Норвегии и Финляндии и уже через 15—20 минут появлялись над городом. Мурманское небо защищали лётчики 14-й армии и Северного флота, Я много раз видел ожесточеннейшие сражения в воздухе, видел, как смело бросались наши лётчики в бой против многократно превосходящею по своим силам врага.
Прекрасными боевыми командирами и опытными начальниками проявили себя командующий Мурманским дивизионным районом ПВО полковник Швецов, командующий истребительной авиацией Северного флота полковник Андреев и командующий ВВС 14-й армии полковник Туркель.
Движение поездов по Кировской дороге от Мурманска до станции Обозерская прикрывала авиация Карельского фронта, которую возглавлял талантливый военачальник, отличный лётчик, Герой Советского Союза генерал-полковник Хрюкин.
Мурманский торговый порт был на Севере одним из главных объектов, которые гитлеровцы стремились стереть с лица земли. За 1941 —1942 годы Мурманский порт подвергался разрушительным бомбардировкам 86 раз, на его территорию было сброшено около 17 тысяч бомб разного калибра, из них около 300 тяжёлых фугасных. Кроме того, на соседний рыбный порт, где тоже разгружались корабли с важными грузами, было сброшено свыше 10 тысяч бомб. Во всех районах порта не оказалось ни одного причала, ни одного железнодорожного пути, которые не были бы повреждены при налётах, ремонтировали их многократно. Другие же ремонтные работы — восстановление водопровода, электросети, складских и жилых помещений — вообще не поддаются учёту, так как велись ежедневно.
Сотни налётов мы пережили, а от других сотен нас спасли наша авиация и зенитная артиллерия. Фашистские самолёты встречали сильный огонь и очень часто, сбросив бомбы где попало, в залив или тундру, удирали обратно.
Эта жизнь в обстановке тревог и налётов вынудила нас создать в порту оперативные и быстродействующие местные отряды ПВО и противопожарной защиты. Большинство сооружений порта были деревянными, враг, отлично зная это, сыпал нам на головы множество зажигательных бомб. Пожары были не только бедствием и задерживали работы, гибли люди. Поэтому, реконструируя порт, мы убрали значительную часть деревянных построек.
Когда я увидел, в каком состоянии находится железнодорожное хозяйство порта и какие разрушения наносят бомбардировщики железнодорожной сети Мурманска, то сразу же обратился к начальнику Кировской железной дороги Павлу Николаевичу Гарцуеву с просьбой срочно перебазировать из Архангельска в Мурманск ГОРЕМ-20 — он уже заканчивал свои работы в Архангельске. ГОРЕМ-20 сыграл важную роль в возрождении и Мурманского порта, в восстановлении его связей с фронтом и тылом нашей страны.
Труженики Сибири могут гордиться своими земляками-железнодорожниками, которые в военные годы в суровом Заполярье, в лесах и тундре Карелии трудились, не жалея сил и не щадя самой жизни.
Считаю, что я должен назвать хотя бы несколько имён из этого славного отряда. Это, в первую очередь, начальник ГОРЕМ-20 Григорий Яковлевич Авраменко, ставший в 1944 году Героем Социалистического Труда; главный инженер, а в последний год войны начальник ГОРЕМ-20 Леонид Алексеевич Николаев; строительный мастер Пётр Матвеевич Больных; бригадир Федор Абросимович Вахин, дорожные мастера Яков Гордеевич Кибо и Ефим Иванович Королев, путевые рабочие Семён Акимович Дуканов, Василий Фомич Жаров, кузнец Николай Фёдорович Карпов, плотник Михаил Наумович Пушкарев, каменщик Александр Фёдорович Хромцов и ещё очень, очень многие труженики, чьим доблестным трудом по сей день гордятся старожилы Мурманска и сибиряки-железнодорожники.
Первый караван пришёл в Мурманск 11 января 1942 года. Девять транспортов доставили 29 500 тонн различных грузов. Караван носил условное название PQ-8. Он благополучно пересёк Северную Атлантику под покровом полярной ночи. Только неподалёку от Кольского полуострова немецкие подводные лодки напали на конвой и потопили английский эсминец. Остальные суда дошли невредимыми.
Враги постарались отыграться на Мурманске. В день прихода каравана фашистские лётчики сбросили на территорию порта больше тысячи зажигательных бомб. Возникло несколько пожаров, и иностранным морякам после долгого пути вместо желанного отдыха пришлось стоять у зенитных пушек и вместе с советскими артиллеристами вести огонь по вражеским эскадрильям. День этот запомнился мне как сущий ад. Надо было и тушить пожары, и госпитализировать раненых, и разгружать суда, и накормить уставших матросов пришедшего каравана.
Известный американский писатель Дэйв Марлоу побывал в Мурманске — он нанялся матросом на одно из американских судов. Возвратившись в США, Марлоу поделился своими впечатлениями о переходе и прифронтовом Мурманске. Мой старый друг, писатель Владимир Беляев, любезно предоставил мне статью Марлоу, из которой приведу несколько строк:
«Мы могли видеть, что за войну ведёт этот народ! Мы видели также, что они живут главным, не принимают в расчёт поверхностных явлений. В них было что-то значительное, живое, всепоглощающее, что отбрасывало прочь мелочи, требующие энергии, но ничего не значащие. Иногда их стоицизм леденил меня. Мне неприятна такая холодность. Но я думаю, не есть ли это единственный способ устоять?…»
Да, мы жили в аду. И хотя мы не могли не страшиться налётов (это всегда страшно, и врёт тот, кто говорит, что ничего не боится), мы работали в этом аду — изо дня в день, из месяца в месяц.
Нервничали и мы, и капитаны союзнических судов, спешившие уйти обратно.
Были и неувязки, и заторы. По моей просьбе нарком морского флота П. П. Ширшов перевёл из Архангельска и назначил начальником Мурманского порта Бейлинсона, с которым мы отлично сработались, а когда его отозвали на другую работу и послали в США, то коллектив портовиков возглавил его заместитель Леонид Петрович Новосадов.
В Мурманске состав нашего штаба пополнился новыми инспекторами. Из Москвы В. Д. Новиков откомандировал в моё распоряжение штурмана полярной авиации А. Е. Погосова. Вторым был В. П. Попов, капитан рыбного порта. Бывая на причалах этого порта, я обратил внимание, как быстро, умно и спокойно он решает самые сложные проблемы, связанные с грузовыми операциями.
— Владимир Павлович, пойдёшь работать в наш штаб? — спросил я его.
— Сочту за честь.
Так мы приобрели отличного инспектора. Он был незаменим там, где надо было снять с корабля грузы, вес которых превышал возможности крана, и где требовалось, умело комбинируя портовые и судовые средства механизации, снять тот или иной тяжеловес с корабля прямо на железнодорожную платформу. Тут команду принимал на себя Попов, и никогда не было у него ни одного срыва.
В один из январских дней 1942 года в штаб явился молодой голубоглазый офицер и чётко отрапортовал:
— Лейтенант Котомкин явился в ваше распоряжение, товарищ уполномоченный Государственного Комитета Обороны.
С Виктором Ивановичем Котомкиным я не расставался до конца войны. Он состоял при мне в должности адъютанта. Хотя внешне Виктор и казался медлительным, но быстро и чётко исполнял поручения, отличался спокойным и общительным характером. Конечно, нелегко ему было при нашей почти круглосуточной работе, при моём вспыльчивом характере. Но Виктор обладал недюжинной выдержкой и отличной физической закалкой.
Приход каждого конвоя ставил новые, неожиданные проблемы. Вот пример. Обычно мы подгоняли к борту корабля плавучий 45-тонный кран и его стрелой снимали один за другим с палубы судна танки и ставили их на платформы. Но в один из налётов немецкая фугасная бомба попала в кран, и он тут же затонул вместе с танком. Что же теперь делать?
Руководитель британской миссии военно-транспортных перевозок в Мурманске мистер Маккормак в тот же день спросил меня:
— Как вы думаете теперь выгружать танки и другие тяжёлые грузы? Не придётся ли их отправлять обратно?
— Не беспокойтесь, мистер Маккормак, придумаем что-нибудь.
Англичанин ушёл, а я немедленно поехал в порт, разыскал руководителя портовиков Новосадова, посоветовался с ним.
Затем пригласили представителя военной миссии США Френкла и отправились осматривать иностранные пароходы, стоящие под разгрузкой у причалов. Наконец мы увидели то, что искали: над одним из причалов возвышался огромный корпус красавца парохода, он собственной грузовой стрелой поднимал с палубы танк и переносил за борт. Я вызвал вахтенного офицера и попросил провести нас к капитану. Нас принял молодой и быстрый американский моряк с капитанскими нашивками на кителе. Разговор начали без дипломатической подготовки:
— Капитан, сегодня немецкие лётчики потопили наш единственный плавучий кран.
Капитан кивнул головой:
— Я видел…
— Так вот, — продолжал я, — это значит, что нам нечем теперь выгружать танки и другие тяжёлые грузы.
Капитан все ещё не понимал, куда клоню я разговор.
— Свои тяжёлые грузы я могу выгрузить сам, без помощи кранов порта.
— В том-то и дело, капитан, что мы очень рассчитываем на вашу помощь.
— Я вас не понимаю.
— Какую грузоподъёмность имеет ваша корабельная стрела?
— 60 тонн.
— Вот и прекрасно. Позвольте нам демонтировать её и оставить здесь.
Капитан помрачнел.
— Я своими глазами видел, как необходимо русским то оружие, что мы привозим сюда. Ради победы над Гитлером я готов отдать вам не только стрелу, но и весь пароход. Только не я хозяин корабля.
— Мне нужно лишь ваше согласие. А с хозяином мы уладим дело через мистера Френкла.
Капитан задумался, потом кивнул:
— Хорошо, я согласен. Но должен же я получить какую-то компенсацию! Хотя бы в виде подарка жене хозяина парохода.
— А что она любит?
— О, больше всего она любит русские меха.
— Будет русский мех, — пообещал я.
Прямо из порта я поехал на судоремонтный завод Морфлота к Прокофьеву. К счастью, директор был на заводе.
— Андрей Прокофьевич, выручайте!
— А разве я когда-нибудь отказывался помочь?
У Прокофьева на заводе Наркомфлота только что закончили ремонт парохода «Кама» — это не очень большое судно оказалось весьма кстати. Директор тут же вызвал инженеров, прораба, мастеров и дал им задание демонтировать кран на американском судне и установить его на «Каме». Судоремонтники сразу поняли смелость идеи и важность задания, и вскоре стрела стояла уже на «Каме».
Ну, а мех? Конечно, в магазинах его и в помине не было. Шкурку голубого песца я получил из зверосовхоза, находившегося в Коле.
«Кама» работала отлично. Пароход был небольшой, мог легко маневрировать у причалов. Он подходил к борту иностранного судна и снимал с «иностранца» танки, тяжёлые ящики с вооружением, самолёты, переносил их на свою палубу, а затем переходил к свободному причалу, где его уже ожидал состав, и этой же стрелой перегружал свои грузы на платформы. Мистер Маккормак не скрыл своего удивления, увидев, как быстро решили мы проблему. Конечно, одной «Камы» было мало. И тут нам помог уже сам Маккормак. При его содействии нам удалось договориться с союзниками, и следующим караваном в Мурманск пришли два парохода с тяжеловесными стрелами. После выгрузки своих грузов они присоединились к «Каме» и в течение всего 1942 года выполняли ту же работу.
В Мурманске иностранные моряки чувствовали себя не так уютно, как в Архангельске. Правда, в их распоряжении был ресторан «Арктика», где могли они отдохнуть и развлечься. Но город часто бомбили, им приходилось отсиживаться в бомбоубежищах, и они предпочитали поскорее разгрузиться и уйти в море. Не то, чтобы они трусили, совсем нет. Они сражались храбро, но, как я заметил, не было у них того беспокойства за судьбу корабля, которое так свойственно нашим морякам. Мы знали немало случаев, когда команда советского торпедированного парохода оставалась на нём до последнего момента, боролась за своё судно и приводила его в порт, в то время как при первом же попадании торпеды или бомбы в английское или американское судно его экипаж спешно покидал корабль, хотя тот сохранял плавучесть и управление. В этих случаях военные корабли эскорта обычно торпедировали свой же корабль, покинутый командой.
Экипажи иностранных судов были многонациональны и разноязычны. Среди моряков попадались и случайные люди, никогда до этого не нюхавшие моря и пошедшие в рейс ради хорошего заработка.
Приходили корабли под норвежскими флагами с экипажами, состоящими сплошь из норвежцев, были и пароходы с командами, состоящими из поляков. Моряки, чья родина находилась под пятой фашистских оккупантов, отличались особой дисциплиной и сознательностью. Они стремились внести свой вклад в победу над общим врагом.
Мне приходилось иметь дело преимущественно с капитанами, и должен сказать, что подавляющее большинство были настоящими моряками и настоящими людьми. Они понимали, как тяжело приходится Советской стране, видели, как мужественно переносят наши люди тяготы войны, видели страдания и лишения. С каждым пароходом отплывало в океан значительно больше друзей Советского Союза, чем находилось на этом же судне до прихода.
С чувством благодарности и большого уважения я вспоминаю капитана американского парохода «Форт Гленора» Корнелиуса Аронделла, который мог служить для всех капитанов образцом выполнения своего долга. Его пароход подходил к причалу с готовыми стрелами и запущенными в работу лебёдками. Аронделл лично наблюдал за разгрузкой своего корабля, следил, чтобы все судовые механизмы работали безотказно, чтобы команда помогала портовым грузчикам. Капитан оставлял в порту не только привезённый груз, но охотно с нами делился судовыми запасами продовольствия и топлива, оставляя себе на обратный переход только минимум.
Разные бывали капитаны и их экипажи, но, повторяю, в большинстве это были смелые люди. Они ежедневно рисковали жизнью во время переходов по северным коммуникациям Атлантики. И всё-таки вновь и вновь возвращались к нашим берегам, привозя грузы военного назначения.
Январским вечером 1942 года позвонил из Москвы Микоян: — С очередным конвоем к вам придут два танкера с бензином. Разгрузите их вне очереди, срочно нужен бензин. Каждый танкер везёт 10 тысяч тонн…
Я созвал оперативное совещание: где разгружать танкеры? Торговый порт фашисты бомбят ежедневно, одной бомбы в танкер достаточно, чтобы уничтожить значительную часть порта.
Первым подал голос инспектор Погосов:
— Лучшее место — Лесной причал. Он в стороне от порта. Предложение было дельное. Я одобрил его, и мы стали готовить Лесной причал к приёму танкера. Делали это в строжайшей тайне. Кто мог гарантировать, что в порту не притаились тайные агенты врага?
Стоял январь, светлого времени выдавалось совсем немного. Работы на Лесном причале мы вели в темноте, ночью подтянули туда порожние цистерны.
Восемь иностранных кораблей каравана уже стояли на внешнем рейде порта, и буксиры начали подводить их к причалам, когда ко мне пришёл мистер Маккормак и вежливо сказал:
— В составе конвоя прибыли два танкера с высокооктановым бензином. Их нельзя ставить к причалам порта — это огромный риск и для самих танкеров и для других пароходов…
— Что же вы предлагаете? — спросил я.
— Отправить танкеры с кораблями военного эскорта обратно. Завтра уходит конвой, и придётся включить танкеры в караван… Очень сожалею…
— Поедемте со мною, — предложил я ему.
Мы приехали на Лесной причал. Там всё шло, как и должно было идти: буксиры швартовали танкеры к причалу, на рельсах стояли цистерны, готовые принять бензин.
Все работы велись в темноте. Я категорически запретил пользоваться даже карманными фонариками. Территория причала была оцеплена воинской частью и усиленно охранялась. Маккормак был удовлетворён.
Танкеры отправили из Мурманска пустыми, а по Кировской дороге помчались на юг эшелоны с цистернами, заполненными бензином.
Все последующие танкеры мы разгружали на Лесном причале. Здесь же выгружали и взрывчатку.
Иногда я и сам удивлялся, как удалось нам так быстро запустить в ход огромный и сложный механизм — Мурманский порт. На что в мирное время потребовалось бы не меньше года, делалось за месяц. Конечно, осуществили мы всю эту работу благодаря помощи, которую мы получали отовсюду: от Государственного Комитета Обороны и центральных наркоматов и ведомств, особенно от Наркомата обороны. Партийная организация области, советские органы, хозяйственные учреждения Мурманска также помогали нам оперативно и безотказно. Военные советы Карельского фронта, Северного флота и 14-й армии не отказывали ни в чём, если нам приходилось к ним обращаться. Но, конечно, главная причина успеха — рабочий коллектив, который сложился у нас и который творил чудеса.
Несмотря на систематические бомбёжки, работа в порту не прекращалась. Собственно, зимой дня почти не было. Хмурое утро, затем три-четыре часа бессолнечных, предвечерних сумерек, их никак нельзя назвать настоящим днём. Портовики работали при электрическом свете. Как только раздавался вой сирены, свет выключался, причалы и корабли погружались в темноту. Но корабельные стрелы и лебёдки продолжали двигаться, грузы извлекались из пароходных трюмов и укладывались в вагоны. И только тогда, когда начинали рваться бомбы, люди уходили в щели и укрытия, чтобы с первым сигналом отбоя воздушной тревоги вернуться к работе.
Только от людей зависел успех всего дела.
Перед прибытием каравана начальник порта — и партком обычно собирали всех рабочих порта на митинг. Ни одного часа простоя в работе; сделать сегодня всё, что возможно, не откладывая на завтра, был наш девиз.
Вот так и шла наша жизнь в Мурманске. Проблемы обдумывались на ходу, их нельзя было откладывать, их приходилось решать чётко и совершенно конкретно.
В начале марта я съездил на несколько дней в Москву — этого требовали насущные дела. Ну и, естественно, тревожила мысль: а как обстановка в Главсевморпути? На станции Сорокская задержали вагон на день: побывал в Беломорске, где тогда была временная столица Карело-Финской республики, поговорил с членами её правительства, партийным руководством, членами военного совета Карельского фронта. Встреча была радостной. Ведь я был депутатом Верховного Совета СССР от Карело-Финской ССР и имел там много друзей. Мы обсудили вопросы помощи Мурманскому порту и железнодорожному узлу, усиления обороны Мурманска.
Поезд сильно опоздал, и в Москву мы приехали в полночь. Улицы были темны и пустынны. Действовал комендантский час, ходить в это время можно было только по пропускам. Конечно, у нас их не было, пропуском послужил мандат депутата Верховного Совета СССР. Домой, в пустую квартиру, я не поехал. Пётр Евлампиевич Краснов, ведавший тогда «Интуристом», отвёл мне номер в гостинице «Националы), а Е. М. Сузюмову не терпелось попасть домой, он пошёл пешком через пустую Москву, был остановлен первым же комендантским патрулём и препровождён в отделение милиции.
В те немногие дни, проведённые в Москве, я разрывался на части. Надо было позаботиться о Мурманском порте, но одновременно захлестнули и проблемы Главсевморпути. Каждый день я звонил в Мурманск, и Еремеев докладывал мне о ходе работ, о делах в Архангельске сообщал Минеев.
Тем временем на подмосковной станции Лосиноостровская формировался железнодорожный состав для Мурманска. Товарные вагоны заполняли мясом, мукой, рисом, гречневой крупой, сахаром, консервами. Рядом грузили в вагоны валенки и противогазы, тёплую одежду и бочки со спиртом. Всё это предназначалось для портовиков Мурманска. Командующий ПВО страны генерал армии Громадин дал команду, и к составу подцепили двадцать платформ с зенитными пушками и пулемётами. Наконец всё было погружено, запломбировано, служебный вагон прицепили к этому же составу, и эшелон тронулся на север.
Это была реальная помощь столицы прифронтовому заполярному городу. Подвижные зенитные установки были приведены в действие, когда наш состав находился на станции Лоухи, недалеко от линии фронта, и успешно отбили атаку фашистских стервятников. Зенитные установки сослужили нам в дальнейшем очень хорошую службу. Если Мурманск и его железнодорожный узел были защищены всеми средствами ПВО, то защитить каждый из почти тысячи километров пути Кировской дороги было трудно. Поэтому к каждому составу, идущему из Мурманска с грузами, мы подцепляли такие платформы — в начале и в конце состава. Зенитчики охраняли эшелон от вражеских бомбардировщиков, заставляли фашистов держаться поодаль и на большой высоте. Когда же объём перевозок возрос, этих средств оказалось недостаточно. По указанию ГКО в Мурманск был переброшен специальный полк ПВО, имевший на вооружении прожекторные установки и аэростаты заграждения.
Я вернулся в Мурманск, и ко мне снова зачастили представители союзных миссий.
У нашего штаба сложились деловые и дружелюбные отношения и с главой английской миссии военно-транспортных перевозок Маккормаком и руководителем американской — офицером военно-морского флота США Самуэлем Френклом.
Союзники очень часто обращались в штаб с запросами по поводу любых осложнений работы в порту. Но я уже так привык к этим запросам, что перестал обращать на них внимание, да и сам Маккормак, видимо, понимал, посылая мне многочисленные предупреждения, что все эти бумаги нужны ему больше для протокола.
Моим постоянным партнёром в общениях с миссиями был уполномоченный Наркомвнешторга в Мурманске Алексей Никифорович Фотченко, шумный, жизнерадостный и «заводной» человек, с избытком энергии. Он обладал крепкой хваткой, с ним легко было работать, и я очень жалею, что нам пришлось трудиться вместе всего лишь два года: он погиб в командировке, в Иране, в результате автомобильной катастрофы.
Много перебывало во время войны в портах Севера разных представителей и уполномоченных союзников, всех и не перечислить. Некоторые быстро исчезали, другие оставались на более длительный срок. Хорошо помню приезд в Мурманск представителя военно-транспортной службы США капитана Акселя Пирсона. Он прибыл в Мурманск в начале мая 1942 года. Транспорт, на котором шёл Пирсон, был торпедирован, и капитана вместе с экипажем погибшего судна подобрал тральщик из эскорта. Я часто встречал на причалах и видел на американских кораблях этого высокого и молчаливого пожилого моряка, шведа по происхождению, одного из лучших капитанов торгового флота США.
О миссии Пирсона мы узнали подробнее лишь год спустя, когда нам прислали из США бюллетень пресс-бюро военно-транспортной службы США. В нём капитан Пирсон рассказывал о своём четырехмесячном пребывании в Мурманске и Архангельске. Оказалось, его командировали в СССР со специальным заданием — проверить, как идут работы в советских портах, не залёживаются ли на причалах и складах грузы, посылаемые в Советский Союз по ленд-лизу, не уничтожаются ли они вражеской авиацией в порту или на железной дороге.
В порту Пирсона встретил Маккормак и на правах старожила взял над ним шефство. Пирсон вспоминает, что второй человек, которого он встретил в порту, был небольшого роста, полный русский военный в форме. Пирсон рассказывает так об этой встрече, о том, что он увидел в Мурманске:
— Кто это?
— Это Папанин, герой Арктики, — ответил Маккормак, — уполномоченный Советского правительства в Северной России.
— Вам повезло, что вы благополучно добрались сюда, — сказал Маккормак, — дальше всё пойдёт хорошо. Но не думайте пока о делах. Вам надо сначала отдохнуть…
… Я так и не получил этого отдыха. На нас сбрасывали бомбы утром, днём и ночью. Мы переживали по четырнадцать бомбёжек в день. Я подсчитал налёты в течение тридцати восьми дней: нас бомбили сто шестьдесят восемь раз. После этого я бросил записывать бомбёжки… Здесь вошло в привычку работать до самого последнего сигнала тревоги, а многие продолжали работу и во время налётов.
Зенитные орудия начинали вести огонь. Там было достаточно зениток, —в этом вы можете не сомневаться. Бомбардировщики появлялись из-за облаков и рассеивались огнём зенитной артиллерии. Многие из этих самолётов уже никогда не вернутся домой.
Русские ненавидят нацистских лётчиков. Вам это станет понятно, когда вы увидите эскадрилью за эскадрильей бомбардировщиков, пролетающих над городом. Вы ныряете в первое попавшееся убежище, проклиная все на свете. Но для русских появление самолётов означает лишь перерыв в их работе. Грузчики в порту работают до тех пор, пока не начнутся пожары. Рабочие продолжают работать до тех пор, пока дым от бомбёжки не становится настолько густым, что ничего уже не видно. Что это за люди! Любую работу, как бы опасна она ни была, они выполняют весело. Я никогда не наблюдал у русских подавленного настроения.