Парецки Сара. Тупик

   За письменным столом спиной ко мне сидела Пейдж Каррингтон и рылась в бумагах. Я почувствовала себя полной дурой и ужасно разозлилась. Вернулась в холл, поставила кубок на столик и надела туфли, после чего решительным шагом вернулась в кабинет.
   — Что-то вы рановато. Как вы сумели войти?
   Пейдж чуть не подпрыгнула на стуле; бумаги посыпались на пол. Ее лицо залилось краской до самых волос.
   — Ах! Я думала, вы раньше двух не придете.
   — Я тоже так думала. И потом, мне казалось, что у вас нет ключа.
   — Не сердитесь на меня, Вик. На два часа назначили репетицию, а мне во что бы то ни стало нужно найти свои письма. Я упросила Хинкли, это швейцар, пустить меня в квартиру. — Мне показалось, что на медовых глазах Пейдж выступили слезы, но она моментально смахнула их рукой и виновато улыбнулась. — Я надеялась, что успею закончить до вашего появления. Понимаете, это очень, очень личные письма, и мне не хотелось бы, чтобы их кто-то прочел. Даже вы. — Пейдж умоляюще протянула ко мне руку.
   Я смотрела на нее сузившимися глазами.
   — Ну и как, нашли?
   Она пожала плечами:
   — Нет. Может быть, он их просто выкинул.
   Она нагнулась, чтобы собрать рассыпавшиеся бумаги. Я стала ей помогать. В глаза мне бросилось имя Майрона Фэкли, агента Бум-Бума. Судя по всему, это были какие-то деловые документы.
   — Я успела осмотреть всего два ящика, — сказала Пейдж. — А тут еще шесть других. У меня такое ощущение, что Бум-Бум ничего не выбрасывал. Целый ящик, например, набит письмами от поклонников.
   Я тоскливо осмотрелась по сторонам. Восемь ящиков, набитых бумажками! Больше всего на свете ненавижу делать уборку и сортировать бумажки.
   Сев на краешек стола, я похлопала Пейдж по плечу.
   — Послушайте, копаться во всех этих бумагах — жуткое занудство. Мне все равно придется их просматривать, даже те ящики, которые вы успели изучить. Я обязана посмотреть, нет ли здесь каких-нибудь документов, касающихся имущества. Положитесь на меня. Обещаю вам, что, если найду какие-то личные письма Бум-Буму, читать их не стану. А если это письма от вас, то положу их в конверт и отдам.
   Пейдж улыбнулась, но как-то неуверенно.
   — Мне немножко обидно. Оказывается, Бум-Бум хранил даже письма от мальчишек-поклонников. Неужели он не сохранил те, что написала ему я? — Она отвернулась в сторону.
   Я еще раз положила ей руку на плечо.
   — Не беспокойтесь, Пейдж. Думаю, письма найдутся. Балерина мелодично всхлипнула:
   — Наверно, я так беспокоюсь из-за писем просто потому, что не хочу задуматься о самом грустном. Ведь Бум-Бума уже нет...
   — Вот именно. И будь он проклят за то, что накопил столько бумажек. Теперь я даже не смогу ему отомстить, назначив его своим душеприказчиком.
   Пейдж улыбнулась:
   — Я принесла с собой чемодан. Хочу забрать свою одежду и косметику.
   Она отправилась в спальню, а я обвела взглядом кабинет, пытаясь прикинуть объем предстоящей работы. Пейдж была права: Бум-Бум ничего не выкидывал. Стены были увешаны фотографиями хоккейных команд, в которых мой брат когда-либо играл. Начиная со второго класса начальной школы. Больше всего было снимков, изображавших «Черных ястребов»: вот они пьют шампанское в честь очередной победы на турнире; вот Бум-Бум лупит клюшкой по шайбе; вот фотографии с дарственными надписями Эспозито, Хау и Халла. И одна старая фотография от Бум-Бума Джефриона с надписью: «Маленькому пушкарю».
   Посредине всей этой экспозиции красовался мой портрет — я в коричневой мантии получаю диплом адвоката в Чикагском университете. Солнце сияет, я улыбаюсь. Бум-Бум не учился в колледже и относился к моему высшему образованию с большим пиететом. Я с неудовольствием посмотрела на юную, счастливую Ви.Ай. Варшавски, после чего отправилась в спальню узнать, не нужна ли Пейдж моя помощь.
   Чемодан стоял на кровати раскрытый. Рядом — стопка аккуратно сложенной одежды. Пейдж как раз рылась в шкафу, вытаскивая оттуда ярко-красный пуловер.
   — Вы ведь все равно будете просматривать всю его одежду? — спросила она. — По-моему, я забрала уже все, но на всякий случай учтите: вещи шестого размера — мои.
   Она вышла в ванную и захлопала там шкафчиками.
   Спальня Бум-Бума выглядела очень по-мужски, но довольно уютно: посредине огромная постель, накрытая черно-белым покрывалом. Длинные шторы на окнах раздвинуты, открывая вид на озеро. Над строгим секретером орехового дерева — любимая клюшка. На стенах висело несколько картин в красных тонах и пара гобеленов. Обычно холостяки любят украшать свои жилища зеркалами, но у Бум-Бума такого пристрастия не было.
   На столике у кровати лежало несколько журналов. Я поинтересовалась, что же читал мой двоюродный брат перед сном. «Иллюстрированные спортивные новости», «Мир хоккея» и скучного вида газета с названием «Новости зерноторговли». Я с любопытством принялась листать это издание. Издается в Канзас-Сити. Масса информации про зерно: урожайность, оптовые цены, тарифы на железнодорожные и водные перевозки, информация о заключенных контрактах. Должно быть, очень занимательное чтение, если, конечно, интересуешься зерном.
   — Нашли что-нибудь примечательное?
   Я так углубилась в изучение газеты, что не услышала, как Пейдж вернулась из ванной в спальню.
   Поколебавшись, я сказала:
   — Меня беспокоит, как Бум-Бум угодил под корабельный винт. Случайно или нет? В этой вот газетенке, — я указала на «Новости зерноторговли», — пишут исключительно о зерне и его перевозке. Газета выходит дважды в месяц, а во время уборки урожая — раз в неделю. Судя по тому, что Бум-Бум ее выписывал, его дела в компании «Юдора Грэйн» шли не так уж плохо. Это меня немного успокаивает.
   Пейдж внимательно посмотрела на меня, взяла газету и пролистала ее.
   — Я знаю, что уход из спорта очень расстроил его, — сказала она, разглядывая страницу. — Представляю, как я себя чувствовала бы, если бы пришлось уйти из балета. А ведь я в танце не такая звезда, какой Бум-Бум был в хоккее. Но знаете, мне кажется, что наши отношения излечили Бум-Бума от депрессии. Надеюсь, вас это не обижает.
   — Вовсе нет. Рада это слышать. Если это и в самом деле так.
   Тоненькие, выщипанные брови балерины поползли вверх.
   — Если это действительно так? Что вы хотите этим сказать?
   — Ничего особенного, Пейдж. Я не видела Бум-Бума с января. Тогда он еще пребывал в миноре. Если знакомство с вами вернуло его к жизни, меня это радует... Но на похоронах говорили о том, что у Бум-Бума в «Юдоре Грэйн» были какие-то неприятности. Ходят сплетни, что он украл какие-то документы. Вам об этом что-нибудь известно?
   Медовые глаза удивленно раскрылись.
   — Нет, я ничего об этом не слышала. Если и ходили такие сплетни, очевидно, Бум-Бум не придавал им значения. Иначе он непременно рассказал бы мне. Мы ужинали с ним за день до того, как он погиб. Но я ни за что не поверю, что Бум-Бум мог сделать нечто подобное.
   — Не знаете, о чем он хотел со мной поговорить?
   Пейдж удивилась:
   — Он что, пытался с вами связаться?
   — Да, он записал на автоответчике, что хочет срочно со мной поговорить, но не объяснил, в чем дело. Возможно, Бум-Бум нуждался в моей профессиональной помощи, чтобы как-то разобраться с этой историей.
   Пейдж покачала головой и задумчиво расстегнула и застегнула «молнию» на сумочке.
   — Не знаю. В понедельник вечером он выглядел совершенно нормальным. Ой, мне пора идти. Извините, что все так получилось. Мне действительно пора.
   Я проводила ее до двери и заперла замок. Когда я возвращалась в прихожую за туфлями, то забыла закрыть дверь. Подумав, задвинула еще и засов. Уж теперь-то швейцар никого сюда не приведет. Во всяком случае, пока я нахожусь в квартире.
   Прежде чем приступить к нудной возне с бумажками, я еще раз прошлась по квартире. В отличие от меня Бум-Бум славился феноменальной аккуратностью. Если бы кто-нибудь явился ко мне на квартиру через неделю после моей смерти, то обнаружил бы толстенный слой пыли, крайне несимпатичный пейзаж в раковине, не говоря уж о грудах одежды и бумаг.
   Кухня Бум-Бума сияла чистотой. Холодильник был белехонький — и снаружи, и изнутри. Я выгребла из него овощи, начавшие портиться. Вылила в раковину два галлона молока. Бум-Бум так и не отвык от своей хоккейной диеты, хоть давно уже и не тренировался. Ах, чистюля! Я часто дразнила этим Бум-Бума. Воспоминание испортило мне настроение. Заныло в желудке, словно кто-то высасывал из меня воздух. Вот как себя чувствуешь, когда умирает кто-то из близких. Мне уже пришлось пережить подобное, когда умерли родители. Боль — лучшее напоминание о былых утратах.
   Я вернулась в кабинет и предприняла организованное наступление на ящики стола. Слева направо, сверху вниз. Золотое правило: если делаешь работу, делай ее хорошо, чтобы потом не пришлось начинать все заново. К счастью, Бум-Бум не только копил бумажки, но и хранил их в идеальном порядке. В каждом из восьми ящиков я обнаружила досье и папки.
   В верхнем левом ящике хранилась почта от поклонников. Вспомнив, сколько народу собралось на похороны, я не удивилась такому количеству корреспонденции. Бум-Бум до сих пор получал три-четыре письма в неделю, исписанные старательным мальчишеским почерком.
   Например, такое:
   "Дорогой Бум-Бум Варшавски!
   По-моему, вы самый великий хоккеист во всей вселенной. Пришлите мне, пожалуйста, вашу фотокарточку.
   Ваш друг Алан Палмерли.
   Вот фотография, где я играю за команду «Алгонкинские кленовые листья».
   К каждому письму был аккуратно прикреплен листочек, на котором значилось: «Двадцать шестого марта послал фотографию с автографом» или: «Позвонил Майрону. Попросил договориться о встрече». Множество школ приглашало Бум-Бума выступать на выпускных церемониях и спортивных банкетах.
   В следующем ящике хранились документы, связанные с контрактами на рекламу. Придется изучить их с Фэкли и Симондсом. Например, Бум-Бум выступал в телевизионной рекламе по контракту с Ассоциацией молочной торговли. Может быть, этим и объясняется такое количество молока в холодильнике: если рекламируешь продукт, обязан сам его употреблять. Еще я обнаружила контракты на выпуск клюшек с надписью «Варшавски», именных маек и коньяков.
   В пять часов я отправилась на кухню, нашла там банку с кофе и кофеварку. Сварив себе кофе, вернулась в кабинет. В полдевятого в столовой я обнаружила резной китайский шкафчик, где хранился запас спиртного. Налила себе щедрую порцию «Чивас Ригал». Мое любимое шотландское виски — «Блэк лейбл», но его у Бум-Бума не оказалось.
   К десяти часам я совершенно утонула в бумагах, сложенных стопками вокруг меня: одна для Фэкли, другая для Симондса. Еще одна здоровенная кипа — на выброс. Кое-что я решила взять себе — на память. Пара писем могла заинтересовать Пейдж. Отложила я и сувениры для Хоккейного зала славы в Миннесоте, а также взяла кое-что на память для ребят из «Черных ястребов».
   Утомилась страшно. Шелковая блузка пропиталась пылью и потом, нейлоновые колготки поползли в нескольких местах. Писем, о которых говорила Пейдж, я так и не нашла. Ужасно проголодалась. Наверное, пора поесть, решила я. Так или иначе, осмотр ящиков стола закончился. Сама не знаю, что я надеялась там отыскать.
   Резко поднявшись, я выбралась из бумажного царства и направилась к телефону. Набрала номер, который очень хорошо помню, и с облегчением вздохнула, когда после третьего звонка сняли трубку.
   — Доктор Хершель слушает.
   — Лотти, это Вик. Я тут сортировала бумаги моего двоюродного брата и впала в глубокую депрессию. Ты уже ужинала?
   Да, Лотти поужинала еще несколько часов назад, но согласилась выпить со мной кофе в отеле «Честертон». Там я смогу перекусить.
   Я умылась в ванной комнате, примыкающей к спальне Бум-Бума, с завистью глядя на встроенный в пол бассейн с искусственным водоворотом. Очевидно, Бум-Бум устраивал водный массаж для своей поврежденной лодыжки. Может, быть, он и квартиру купил из-за этого водоворота. Бум-Бум всегда отличался дотошностью, но не практичностью.
   Внизу я зашла в швейцарскую, чтобы переговорить с этим самым Хинкли. Оказалось, что он уже давно ушел, вместо него дежурил ночной охранник. Он сидел у пульта перед многочисленными мониторами, на которых видно было и улицу, и гараж, и каждый из тридцати этажей. Это был пожилой неф с усталым морщинистым лицом. Я объяснила ему, кто я. Он выслушал молча, сохраняя бесстрастное выражение лица. Тогда я предъявила ему бумагу от адвоката и сообщила, что буду появляться здесь часто — до тех пор, пока не закончу разбираться в делах и не продам квартиру.
   Охранник ничего не сказал. Не моргнул, не качнул головой, а просто смотрел на меня бесстрастными карими глазами. Белки пожелтели от старости.
   Я почувствовала раздражение, но взяла себя в руки.
   — Тот, кто дежурил здесь днем, пустил в квартиру без моего разрешения постороннего. Прошу вас проследить за тем, чтобы это не повторялось.
   Негр смотрел на меня все таким же немигающим взглядом. Я вспыхнула от злости, развернулась и пошла прочь. Пусть сидит себе под своим горчичным гобеленом.

Глава 3
Размышления

   — А что ты там искала? — спросила Лотти, отхлебнув кофе. Ее черные проницательные глаза смотрели на меня строго, но с симпатией.
   Я откусила от сандвича.
   — Сама не знаю. Наверное, слишком долго проработала детективом. Привыкла искать секреты в чужих письменных столах.
   Мы сидели в подвале отеля «Честертон», где расположился ресторан «Дортмундер». Я взяла с винной полки бутылочку «Помероля» и заказала сандвич — эмментальский сыр на ржаном домашней выпечки хлебе. В «Дортмундере» обслуживают медленно. Здесь привыкли к пожилым дамам, живущим в отеле. Дамы обычно никуда не торопятся и по полдня просиживают за чашечкой кофе или одним пирожным.
   — Дорогая, если не хочешь, можешь об этом не задумываться. Но поведение твое выглядит странно. Ты ведь никогда не занимаешься сортировкой бумаг. Самым естественным поступком для тебя было бы отдать все бумаги адвокату. Выходит, ты все-таки что-то искала. И искала что-то для тебя важное, так?
   Лотти родом из Австрии. Английский она выучила в Лондоне, где провела юность, и в резковатом акценте чувствуется отголосок Вены где она родилась и провела детство. Мы с Лотти дружим очень давно.
   Я доела сандвич, выпила вина и повертела в руках бокал, любуясь бликами. Вино отливало рубином, а я сосредоточенно размышляла. Потом отставила бокал и сказала:
   — Бум-Бум просил меня срочно ему позвонить. В чем дело — не знаю. То ли он был в депрессии, то ли неприятности на работе. Так или иначе, прежде он с подобными просьбами ко мне не обращался. — Я по-прежнему смотрела на вино. — Знаешь, Лотти, я надеялась найти какую-нибудь записку примерно такого содержания: «Дорогая Вик, меня обвиняют в краже документов. Кроме того, ужасно болит лодыжка. Тошно жить на свете, больше не могу». Или наоборот: «Дорогая Вик! Я по уши влюблен в Пейдж Каррингтон. Жизнь прекрасна!» Балерина утверждает, что у Бум-Бума было все в порядке. Может быть, и не врет. Но она — сложная штучка. Слишком уж... безупречна. Не могу себе представить, что Бум-Бум мог в такую влюбиться. Обычно он предпочитал более земных женщин.
   Лотти отставила чашечку и положила мне на руку свою сильную квадратную ладонь.
   — А может быть, ты просто ревнуешь?
   — Чуть-чуть. Но не до такой степени, чтобы утратить трезвость суждений. Комплекс вины тоже сказывается. Я не звонила Бум-Буму два месяца. Конечно, это случалось и раньше. Но сейчас я чувствую себя виноватой.
   Лотти стиснула мою руку.
   — Бум-Бум знал, что может на тебя рассчитывать, Вик. Ты неоднократно приходила ему на помощь. Поэтому он тебе позвонил. И ты наверняка помогла бы ему опять, просто тебя не было в городе.
   Я высвободила руку и взяла бокал. Отхлебнула вина, комок в горле растаял. Я посмотрела на Лотти, она озорно улыбнулась:
   — Ты ведь детектив, Вик. Если хочешь точно знать, что случилось с Бум-Бумом, проведи расследование.

Глава 4
В порту

   Элеватор компании «Юдора Грэйн» находился в лабиринте, который образует Чикагский порт. Порт растянулся на шесть миль вдоль реки, змеящейся к юго-западу. Начинается порт у Девяносто пятой улицы и заканчивается в устье реки. К каждому элеватору или причалу ведет своя собственная дорога. При этом дорожные указатели по большей части отсутствуют. От своей квартиры в Норт-Сайде до Сто тридцатой улицы я добралась быстро, к восьми часам, хоть это не меньше двадцати миль. Но затем сразу потерялась среди каких-то заводов, фабрик, цехов компании «Форд». Офис регионального отделения компании «Юдора Грэйн» я обнаружила лишь к половине десятого.
   Это было модерновое одноэтажное здание, притулившееся у гигантского элеватора. Элеватор представлял собой две огромные трубы, в каждой по сотне десятиэтажных цилиндров, набитых зерном. Между «трубами» находился причал. Справа к элеватору подходила железная дорога. Грузчики в касках загоняли вагонетки с зерном на подъемное устройство. Я остановилась, увлеченная зрелищем: вагонетка ползла вверх и исчезала внутри элеватора. Слева из-за здания торчал нос корабля. Очевидно, загрузка была в разгаре.
   Войдя в офис, я оказалась в просторном вестибюле, окна которого выходили на реку. На стенах висели картины, изображавшие уборку урожая: тысячи акров золотой пшеницы, многочисленные комбайны, бесчисленные элеваторы, вагоны с пшеницей, транспортные корабли и так далее. Я быстро огляделась по сторонам и направилась к девушке, сидевшей за мраморной стойкой. Она была совсем молоденькая и очень любезная. Связалась с секретаршей вице-президента, мистера Клейтона Филлипса, и договорилась с ней, что шеф спустится в вестибюль.
   Филлипс оказался довольно анемичным на вид мужчиной лет сорока, соломенные волосы, светло-карие глаза. Он мне сразу не понравился. Наверное, из-за того, что не выразил соболезнования по поводу смерти Бум-Бума, хоть я и представилась как ближайшая родственница покойного.
   Филлипсу очень не понравилось, что я собиралась задать ему несколько вопросов об элеваторе. Отказать он, однако, не посмел. У него была отвратительная привычка смотреть не в глаза собеседнику, а куда-то в сторону. Словно вдохновение могло снизойти на него с картин, изображавших уборку урожая.
   — Не буду отнимать у вас время, мистер Филлипс, — сказала я наконец. — Я сама могу обойти элеватор и задать кому нужно интересующие меня вопросы.
   — Что вы, что вы, я непременно буду сопровождать вас, мисс... — Он посмотрел на мою визитную карточку.
   — Мисс Варшавски, — подсказала я ему.
   — Да-да, мисс Варшавски. Десятнику не понравится, если посторонние будут разгуливать по элеватору.
   Голос у него был глубокий, но какой-то сдавленный.
   Десятник, Пит Марголис, и в самом деле не обрадовался нашему появлению. Но я быстро догадалась, что раздражает его главным образом Филлипс. Вице-президент сказал про меня, что я — «молодая леди, интересующаяся элеватором». Когда я назвала Марголису свое имя и сказала, что Бум-Бум был моим кузеном, десятник сразу стал вести себя по-другому. Он вытер грязную ладонь о рабочий комбинезон, протянул мне руку, сказал, что ужасно переживает из-за несчастного случая. Потом сообщил, что на элеваторе Бум-Бума все очень любили, что его смерть — большая потеря для компании. Марголис заглянул в свой крошечный кабинетик и выудил из-под кипы бумаг каску, чтобы я прикрыла голову.
   Перестав обращать на Филлипса внимание, десятник устроил для меня целую обстоятельную экскурсию. Показал, где зерно выгружается из вагонов, как управлять автоматическим подъемником, переправляющим содержимое вагонеток во внутреннюю часть элеватора. Филлипс тащился за нами, время от времени пытаясь вставлять свои весьма малоинтересные комментарии. У вице-президента была собственная каска с монограммой, но его серый шелковый летний костюм среди пыли и грязи казался чем-то противоестественным.
   Мы поднялись по узкой лестнице наверх, этажа на три, и оказались во внутренней части элеватора. Марголис открыл дверь пожарного выхода, и я чуть не оглохла от обрушившегося на барабанные перепонки грохота.
   Повсюду клубилась пыль. Она колыхалась в воздухе, ложилась слоями на стальные балки, толстым скрипучим ковром собралась на металлическом полу. Мои белоснежные кроссовки моментально стали серыми. Ноги скользили по полу, а волосы под жесткой каской слиплись и обвисли.
   Мы стояли на узком трапе, глядя вниз, на бетонный пол зернохранилища. От падения нас защищали лишь тоненькие перильца. А внизу двигались длинные ленты конвейеров. Я подумала, что если сейчас свалюсь, то табло над главным входом придется подправить. Там было написано: «9640 человеко-часов без ЧП».
   Справа от меня стоял Пит Марголис. Он схватил меня за плечо и стал что-то объяснять, отчаянно жестикулируя. Я покачала головой, давая понять, что ничего не слышу. Тогда Пит наклонился к самому моему уху.
   — Зерно поступает вон оттуда, — проревел он. — Там его ссыпают с вагонеток, потом оно идет по конвейеру.
   Я кивнула. Главным виновником грохота и лязга были именно конвейеры, но и подъемник, доставлявший вагонетки на девяносто футов вверх, тоже вносил свой вклад. Ленты конвейеров переправляли зерно из зернохранилища к гигантским воронкам, а оттуда оно уже сыпалось в грузовой трюм корабля. При этом поднимались жуткие тучи пыли. Большинство рабочих носили респираторы, но уши, по-моему, никто не затыкал.
   — Пшеница? — прокричала я Марголису на ухо.
   — Ячмень. Тридцать пять бушелей на тонну.
   Он крикнул еще что-то Филлипсу, и мы вышли на балкончик, нависший над причалом. Я жадно вдохнула холодный апрельский воздух; уши наслаждались относительной тишиной.
   У причала стоял старый грязный сухогруз, вылезший из воды гораздо выше ватерлинии. Я сразу это поняла: сверху — черная краска, ниже ватерлинии — заросший водорослями корпус. На палубе корабля работали грузчики в касках и пыльных комбинезонах. Они цепляли наконечники воронок тросами и подводили их к двенадцати, нет, четырнадцати люкам, через которые зерно поступало в грузовой трюм. Возле каждого люка лежал брезент. Филлипс объяснил, что это чехлы. У рулевой рубки были сложены многочисленные бухты канатов. У меня слегка закружилась голова. Я выросла в южном Чикаго, где все побережье озера занято сталелитейными заводами. В детстве я достаточно насмотрелась на грузовые корабли на Великих озерах, но все равно их вид вызывает у меня тошноту и озноб. Невидимый киль, погруженный в черную воду, — вот образ, отдающий жутью. По поверхности реки пробежала рябь. Нам в лицо полетела мелкая пыль — ячменная шелуха, окурки, какие-то целлофановые пакеты. Я закашлялась и отвернулась.
   — Ваш двоюродный брат стоял на корме, — объяснял Филлипс, показывая пальцем. — Даже если перегнуться через перила, отсюда, с элеватора, его было бы не видно.
   Я попробовала, но та часть причала и в самом деле была не видна — ее заслонял угол здания.
   — А люди на корабле? — спросила я. — Да и на причале есть тоже?
   Филлипс снисходительно улыбнулся:
   — "О. Р. Дейли" — тот корабль, на который вы смотрите, сейчас находится под погрузкой. Когда судно начнет отходить от причала, грузчики уйдут. А команда корабля занята своим делом, им некогда смотреть на человека, стоящего на причале.
   — И все-таки кто-то должен был его видеть, — упрямилась я. — Что скажете, мистер Марголис? Могу я поговорить с работниками элеватора?
   Марголис пожал плечами:
   — Вашего брата все любили, мисс Варшавски. Если бы кто-то что-нибудь видел, то уже давно бы рассказал... Но если вы считаете, что это может принести пользу делу, можете говорить с кем угодно, я не возражаю. У нас обеденный перерыв в две смены, первая начинается через двадцать пять минут.
   Я окинула взглядом причал.
   — Могли бы вы мне показать, где именно Бум-Бум упал в воду.
   — Точно мы не знаем, — ответил Филлипс. В его голосе звучало нетерпение. — Впрочем, если хотите... Пит, может, проводите мисс Варшавски вниз?
   Марголис оглянулся на элеватор, поколебался, но все же неохотно согласился.
   — Это не тот корабль, который стоял здесь тогда? — спросила я.
   — Разумеется, нет, — ответил Филлипс.
   — А что это было за судно?
   — Понятия не имею, — буркнул Филлипс, но Марголис сказал:
   — "Берта Крупник".
   — Да, кажется, так оно и есть, — кисло улыбнулся Филлипс — Я все забываю, что Пит работает на причале и в курсе всех дел.
   — Угу, — подтвердил Марголис. — Вообще-то должна была грузиться «Люселла Визер», но там произошла авария. Кажется, вода в трюме или что-то такое, пришлось вызвать три старые посудины, чтобы они забрали груз. «Берта» была последней из них. У меня там старый друг служит штурманом. Когда узнал про Бум-Бума, то есть, я хочу сказать, вашего двоюродного брата, то даже обедать не стал — так у него испортилось настроение. Он тоже хоккейный болельщик.
   — А где «Берта Крупник» сейчас?
   Марголис покачал головой:
   — Кто ее знает. Это корабль из флота Грэфалка. Надо вам спросить у них в конторе. Диспетчер должен знать. — Он заколебался. — Наверно, стоит спросить и на «Люселле». Она была пришвартована вон там. — Он показал на другой пирс, расположенный метрах в двухстах от элеватора. — «Люселлу» перегнали туда, чтобы разгрузить ее трюмы. Она отправилась в плаванье вчера или позавчера, точно не помню. — Он покачал головой. — Хотя вряд ли там кто-нибудь что-нибудь заметил. Сами знаете, как на людей действуют подобные происшествия. Если бы кто-то видел, как ваш брат упал в воду, сразу же начались бы разговоры.