Паретти Сандра. Роза и меч

   – Ты все же ела оттуда?
   Каролина молча показала на окно. Монахиня подошла к Каролине и обняла ее.
   – Да ты вся дрожишь. Все будет хорошо, поверь мне. Слушай! У меня есть план, – она бросила неуверенный взгляд на дверь. – Если ты сделаешь то, что я тебе скажу, мы обе будем завтра свободны.
   Каролина внимательно смотрела на нее. Верена была ее единственной надеждой, и все же недоверие не покидало и настораживало ее.
   – Что было там, рядом? – спросила она.
   – Говори потише! Там умерла пансионерка. Ее похоронят еще сегодня ночью. Так приказала Мадра… – Сестра немного помедлила. – Сначала она, а потом ты. И на этом строится мой план. Я дам тебе один напиток. На пару часов он придаст тебе вид мертвой. Мнимой мертвой, понимаешь? Хватит у тебя смелости?
   Каролина почувствовала, как все в ней окаменело. Смелости? Смелости ей не занимать, если бы только она могла быть уверена, что это не ловушка.
   – Это единственный шанс, – торопила монахиня. – И последний. Мадра должна думать, что ты мертва. Они положат тебя в гроб и отнесут в монастырский сад. Я буду сопровождать тебя. Я знаю садовника. Он сделает все; что я ему скажу. У меня есть деньги. Мы убежим вместе.
   Каролина отрицательно покачала головой.
   – Я не могу.
   – Ты не доверяешь мне?
   – Я больше не знаю, кому я могу довериться.
   – Поверь мне, пожалуйста. Для меня жизнь здесь так же ужасна, как и для тебя. Я как пленница. Мои родители заточили меня сюда, потому что я… Ну, ты сама знаешь. Но я богата. Мы будем свободны, обе.
   Каролина сидела на постели и не мигая смотрела в пустоту. Перспектива стать заложницей этого странного существа пугала ее. Не дожидаясь ответа, монахиня торопливо вышла из комнаты. Действительно ли она хотела помочь? Или это была манера проявить милосердие – отправить ее на тот свет с надеждой на спасение? Эта мысль не оставляла ее и когда сестра Верена вернулась, подошла к столику и высыпала из серебряной коробочки белый порошок в пустой бокал. Из фарфорового кувшина она налила миндального молока и помешала жидкость. В коридоре послышались шаги. Верена поставила бокал, подскочила к двери и прислушалась…
   В это мгновение Каролина приняла решение. Не раздумывая, она поступила чисто инстинктивно. Она поменяла местами оба бокала на подносе, взяла один в руку, а другой поставила на его место. Верена повернулась, и увидев в руках у Каролины бокал, просияла.
   – Ты ничего не почувствуешь. Лишь поспишь пару часов…
   Каролина не знала, какие силы заставили ее действовать именно так и не иначе.
   – Мне кажется, что я не смогу проглотить это, – сказала она, чтобы окончательно убедить монахиню.
   – Ах что ты, это не опаснее, чем одно молоко. – Верена взяла бокал с порошком. – Давай, чокнись со мной. За наше будущее!
   Верена поднесла бокал ко рту. Какие-то доли секунды Каролина была готова выбить бокал у нее из рук. Но не помешала монахине и хладнокровно выпила свое молоко.
   – Ну, разве так уж плохо? – Верена с улыбкой села рядом с Каролиной на кровать.
   И вдруг улыбка ее одеревенела. Она удивленно посмотрела на Каролину, хотела что-то сказать, но язык уже не слушался ее. Она тяжело завалилась на кровать, со слегка приоткрытым ртом и недоверчивым удивлением на лице.
   Каролина действовала стремительно. Она вынула булавки из чепца монахини и расстегнула ее рясу. Раздев сестру, она натянула на нее покрывало. Сама облачилась в рясу и надела чепец. Потом посмотрелась в зеркало. Они были примерно одного роста и даже имели отдаленное сходство – ночь должна была довершить остальное. Она еще раз подошла к кровати и прислушалась к еле слышному дыханию монахини. Если Верена сказала правду, ей это не принесет вреда. Если солгала… Каролина отбросила от себя эту мысль. Она не имела права думать сейчас об этом. Вся ее сила понадобится ей самой.
   Через дверь Каролина услышала, как Мадра давала указания. Гроб выносили в сад. Момент был подходящий. Каролина осторожно нажала на ручку – однако дверь была заперта. Ее рука задрожала. Секунду она стояла в растерянности. Потом полезла в карман рясы. Ключ был там. Она не имела права совершать ошибок, впадать в панику. Она была сестрой Вереной, и чем естественнее она сыграет эту роль, тем меньше бросится в глаза. Она собралась с духом, открыла дверь и вышла в коридор, даже не забыв запереть за собой дверь. Потом она устремилась вслед за немногочисленной процессией, шедшей за гробом. С опущенной головой она присоединилась к монахиням. Та, что шла рядом, лишь на миг подняла глаза и прошептала:
   – Ну наконец-то. Мадра тебя уже искала.
   Каролина сложила руки и, бормоча, подстроилась под молитву монахинь. По широкой лестнице они спустились вниз, прошли через холл и попали в узкий мощеный двор. Процессия остановилась, пока Мадра отмыкала высокие кованые решетчатые ворота. Потом двое мужчин опять подняли гроб и покинули двор.
   Каролина с ужасом заметила, что Мадра остановилась у ворот. Ее сердце замерло. Но она спокойно двинулась дальше, склонив голову над сложенными руками, и молитва в этот момент шла из самой глубины ее души. Вот она миновала Мадру и вышла со двора. Ее колени дрожали, когда она вышагивала по покатой дорожке вдоль густо заросшей стены. Но она видела перед собой лишь дорогу, выложенную из камней, которая по другую сторону низкой стены петляла вниз по склону горы.
   Шаги Каролины становились все медленнее. Она знала: если она хочет бежать, это надо делать сейчас. Оставалось лишь несколько шагов до узкого прохода в стене, который вел в монастырский сад. Вот уже оба мужчины исчезли вместе с гробом в проходе. Монахини шли вслед. С опущенными головами и сложенными руками они беззвучно, как бестелесные создания, двигались вперед. Последняя монахиня исчезла в тени прохода. Каролина сделала шаг в сторону. Она прижалась к стене, здесь не было ни кустика, ни деревца, за которым она могла бы спрятаться. А если одна из монахинь заметит, что сестра Верена пропала? Если кто-нибудь наблюдает за ней с монастырского двора? Все ее органы чувств были обострены. Смелость была ее единственным оружием, сумерки и маскарад – единственными помощниками. С этим ей предстояло покорить удачу.
   Пригнувшись, она побежала вдоль стены в половину человеческого роста, прячась в ее тени. Камни осыпались под ногами, любой шорох грохотом отзывался в ушах. Запыхавшись, она добежала до конца стены, перемахнула через нее и спрыгнула с другой стороны. На какой-то миг она была словно оглушена. Стояла посреди высокой засохшей травы и вслушивалась. Но все было тихо. Она глубоко вдохнула тяжелый от терпких запахов выжженных трав и пересохшей земли воздух. Ей показалось, будто она вдыхает жизнь, будто в эти мгновения рождается заново.
   Она развязала ленты чепца и бросила его в траву. Взмахом головы распустила тяжелые волосы. Потом расстегнула рясу. Легкое дымчато-голубое муслиновое платье, бывшее под ней, прилипло к телу Она быстренько сбросила рясу, при этом ей показалось, что что-то скользнуло по земле, но она не придала этому значения. Подобрав юбку, она уже собиралась выйти на дорогу, как вдруг острая боль пронзила правую лодыжку.
   Каролина остановилась как вкопанная, ее зрачки расширились, возле ноги извивалась змея, потом она шмыгнула под камень. От места укуса на лодыжке боль, словно языки пламени, распространялась по всей ноге. Она почувствовала, как разбухает щиколотка. Большими прыжками Каролина помчалась к дороге. Каждый раз, когда ей приходилось наступать, мучительная боль пронизывала всю ногу.
   Подскакивая на выбоинах, по дороге ехала телега. Каролина, спотыкаясь, бросилась наперерез Бородатый мужчина на козлах осадил лошадь.
   – Помогите мне! Змея! Пожалуйста… – пролепетала Каролина.
   Ничего не понимая, возничий таращился на нее. На нем были странные, с множеством разноцветных пятен, одеяния. Вынув изо рта трубку, он что-то пробурчал Каролина, говорившая от волнения по-французски, показала на свою ногу. Боль была такой адской, что она с трудом удерживалась на ногах. Мужчина привязал поводья и спрыгнул с козел. Их взгляды встретились. Его маленькие глазки под кустистыми бровями улыбались.
   – Ладно, залезай – он помог Каролине взгромоздиться на козлы. Ощупал лодыжку и кивнул. Из кожаной сумки, висевшей на козлах, он извлек ремешок. – Сними чулок. Иначе я не смогу ничего сделать.
   Каролина решительно задрала юбку и расстегнула подвязку. Мужчина наложил ремень на ногу под коленом и сильно стянул его. Потом взял в руки ее ступню. Ножиком сделал два коротких глубоких надреза крест-накрест в месте укуса и надавил двумя большими пальцами на рану Каролина вскрикнула и тут же получила пощечину.
   – Слушай, – прошипел он, – я могу понять, когда удирает такая красивая монашка, как ты. Но я не имею ни малейшего желания, чтобы меня сцапали, когда я тебе помогаю. Так что возьми себя в руки! – Он схватил ее руку. – Вот, кусай ее, только не ори. – Он прижался губами к ране и принялся высасывать яд и сплевывать его на дорогу.
   Наконец он выпрямился. Вынул из кожаного мешка бутылку водки, прополоскал рот и еще раз сплюнул. Потом достал из кармана белую тряпку, смочил ее алкоголем и обвязал рану.
   – Все, теперь больше ничего не может случиться.
   Каролина все еще была сама не своя от боли.
   – Вы не могли бы прихватить меня с собой? Мне нужно во Флоренцию.
   – Во Флоренцию ты уж сама добирайся, – ответил мужчина. – А вот ночь можешь у меня провести. – Он натянул за собой навес. – Забирайся туда! На козлах ты мне ни к чему. Лучше, чтобы тебя не видели.
   Каролина опустила голову. Она не знала, что сказать.
   – Не надо мне ничего сочинять. Все равно будет вранье. Таддео Гадди, старьевщик, понимаешь ли, никак не может ссориться с монастырскими дамами.
   Каролина забилась под навес и притаилась между туго набитыми мешками. Телега тронулась с места. На повороте дороги она в щель увидела стоявший высоко на горе монастырь. Все сводчатые окна были ярко освещены…
   Она проснулась через несколько часов от сильного голода. Мучительного голода, такого жгучего и неудержимого, что сон как рукой сняло. Она оказалась на твердом ложе в тесном закутке. Через открытую дверь ей была видна площадка, на которой возвышались горы тряпья. Дощатая перегородка внутри помещения была снизу доверху набита пуговицами и застежками от поясов. От перегородки до каменной стены была натянута веревка, на которой висели яркие лохмотья. Возле лежанки на полу царил жуткий хаос: огарки свечей, резные, расписные ясельные фигурки, мраморная ваза с трещиной, наполненная пуговицами, пузатая винная бутылка, из которой торчали высохшие цветы, растрепанные книжки, грязные носки, разрозненные ботинки – и все это удваивалось большим заляпанным зеркалом, прислоненным к стене.
   Каролина потянулась за кружкой воды и куском хлеба, оставшимися еще с вечера. Вода была с болотным привкусом, а хлеб отдавал плесенью, однако Каролина с жадностью все проглотила. Ее правая лодыжка была еще немного припухшей, но уже почти не болела.
   На стене висел календарь. Все дни до 5 октября были перечеркнуты. Значит, у монахинь она провела три недели. Она вытащила из кучи сломанный гребешок. Перед зеркалом сделала себе прямой пробор и заплела две косы в надежде изменить свою внешность этой прической до неузнаваемости. Она часто сталкивалась с тем, что сбившегося локона у женщин было достаточно, чтобы полностью изменить лицо, но ей ничего не помогало.
   – Лучше намажь лицо сажей. – Каролина не слышала, как вошел Таддео Гадди. Широко расставив ноги, он стоял под лоскутами занавесок с хмурым лицом. Наконец он произнес: – Чтоб ты знала, они нашли рясу под монастырем во Фьезоле…
   Каролина потупила взор. Она чувствовала, как внутри все холодеет. Только она чуточку вздохнула свободнее, как снова вернулся страх и сжал ей горло.
   – Я уже ухожу, – пробормотала она.
   Мужчина протянул ей тарелку тепловатой овсяной каши.
   – Поешь сначала. Кто знает, когда тебе снова что-нибудь перепадет. А как твоя нога? Еще болит?
   – Нет Я ее почти не чувствую. Большое спасибо – за все.
   – Да ладно… чего уж тут, – он сказал это почти грубо. – Я бы тебя оставил. Но нельзя, из-за сортировщиков старья. Если они тебя тут увидят, выдадут за пару лир. – Он резко отвернулся, словно раскаиваясь в своих словах.
   Каролина пошла за ним на улицу. В центре площадки лежал вспоротый мешок. Оттуда вываливались пестрые лоскутья. Таддео Гадди присел рядом и начал сортировать, не обращая больше внимания на Каролину.
   Флоренция переливалась теми красками, которых нет больше нигде в мире. Отец частенько рассказывал Каролине об этом городе. Он мечтательно вспоминал картины Перуджино, Рафаэля, Леонардо… Храмы и дворцы, а еще людей, говоривших, по его мнению, на самом красивом итальянском, самом мужественном и гордом. «Это город, – говорил он, – который ты полюбишь…»
   Каролина грезила о Флоренции. Еще в монастыре, увидев сквозь решетку своей тюрьмы купола и башни города, она подумала, что стоит ей туда попасть, и с ней уже ничего не случится. И вот она здесь, однако ей казалось, что она попала в гигантский лабиринт – лабиринт, из которого невозможно выбраться. Перед каждым, жандармом, который попадался на пути, она вздрагивала. От каждой сутаны, от каждой монашеской рясы она бежала. Каждый взгляд, пронизывающий ее, усиливал страх и ощущение, что за ней гонятся невидимые враги.
   Полдня она слонялась по Флоренции, бессмысленно и бесцельно. Она сама не знала, куда ей, собственно, нужно. Она попала в замкнутый круг. У нее не было ни денег, ни документов. Только большой, отделанный бриллиантами сапфир, подарок отца к восемнадцатилетию. Целый час она боролась с искушением перед ювелирными лавками на Понте-Веккио. Робко проходила мимо маленьких, выстеленных бархатом и шелком витрин, в которых лежали немногочисленные дорогие украшения. И все же она не осмелилась зайти ни в одну из лавок из боязни выдать себя. Даже к ростовщикам в маленьких темных переулочках за Ор-Сан-Михель не рискнула подойти. Она чувствовала себя выпотрошенной. Голод и жажда мучили ее. В конце концов, она опустилась на каменные ступеньки собора Санта-Мария-дель-Фиоре. В церквях звонили к вечерне, это был час, когда Флоренция превращалась в парящий город. Огромные дворцы, мощные купола – все становилось невесомым и прозрачным в небесной синеве. Однако красота города и волшебное время суток были не в состоянии утешить Каролину. Она лишь узнала, что красивое может быть ужасным, что одинокого оно делает еще более одиноким, а отчаявшегося еще более отчаявшимся…
   Отдохнув немного, она пересекла соборную площадь и свернула на Борджо-де-Сан-Лоренцо. В нос ударили соблазнительные кулинарные ароматы. Под небольшими полутемными сводами потрескивал огонь очагов. На вертелах жарились хрустящие цыплята, на решетках шипели сочные пиццы, а в огне из древесного угля торчали вертела с насаженными жирными сардинами. Каролине приходилось отводить взгляд, иначе она неминуемо стала бы воровкой.
   Поток домашних хозяек и служанок, желавших в этот последний час перед закрытием рынка повыгодней купить провизию, унес ее с собой. Она попала на площадь, где особенно громко зазывали торговцы. Чего здесь только не было, сливочное масло, искусно вбитое в листья ревеня, сыр, ветчина, овощи, фрукты, птица, дичь, специи. За пестро разукрашенным прилавком женщина с маленьким ребенком на руках продавала жареный миндаль. Между лавок стояли мальчишки, предлагавшие из высоких глиняных кружек свежие оливки. Каролина отделилась от толпы, подошла к фонтанчику, тихо плескавшемуся за прилавками, опустилась на его край и пригоршнями стала жадно пить воду. Тучная крутобедрая женщина бросила на нее подозрительный взгляд.
   – Эй, ты! Украсть хочешь или работу ищешь? Мне еще две корзины рыбы обработать надо Нужна помощница.
   Каролина подошла к широкому каменному столу с прилипшей переливающейся чешуей и засохшей кровью. Женщина зачерпнула из чана сетью на короткой ручке и вывалила на каменный стол рыбу, тут же запрыгавшую туда-сюда. Каролине пришлось отвернуться, когда та взяла первую форель, стукнула ее головой об стол и ловко разрезала острым ножом, потом вырвала внутренности и швырнула перед Каролиной на стол. Каролина взяла изогнутый широкий нож, схватила рыбу между жабер, в точности так, как это делала дома Марианна. Чешуя полетела в разные стороны, брызнула ей в лицо. Она и наполовину не справилась с первой форелью, как на стол полетела вторая…
   Через час работа была закончена, и обе корзины уже забрали. Женщина обтерла руки о грязный фартук и дала ей две лиры.
   – Неплохо у тебя получилось для первого раза. Может, завтра тоже найдется работенка.
   Судорожно зажав в кулаке две монеты, Каролина побежала к прилавку с маленькими, пахучими, посыпанными анисом и кориандром булками, как вдруг услышала голоса, хлопанье в ладоши, тихую барабанную дробь. Люди толпились вокруг открытого манежа. Барабан бил все громче, толпа, задрав головы, с интересом смотрела вверх. Над манежем был натянут канат – а на нем балансировала высокая стройная фигура. Каролина вскрикнула. Турецкие шаровары цвета киновари… Широкий серебряный пояс… Короткое, расшитое серебром болеро, обтягивающее мускулистое тело… Лишь у одного человека было такое одеяние.
   Временами казалось, что человек на канате шагает по воздуху, словно фантом, созданный из света и тени. Каролина не могла разглядеть его лицо, это был всего лишь причудливый яркий силуэт, менявшийся с каждой секундой.
   Локтями она проложила себе дорогу сквозь толпу. Зрители стояли вокруг манежа неподвижной стеной, и Каролине пришлось врубаться будто в камень, однако со свойственной ей напористостью она продиралась вперед и вперед. Наконец она оказалась совсем близко, почти под канатом, натянутым между двумя выкрашенными в красно-белую полоску деревянными столбами.
   Мужчина дошел теперь до середины каната. Никакого сомнения: на нем была одежда Бату. Каролина уже хотела выкрикнуть его имя – но тут он прыжком сделал пол-оборота. Все громко захлопали, а Каролина во все глаза всматривалась в его лицо: капли пота на широком лбу, на который падали короткие вьющиеся волосы, дерзкая улыбка в далеко отстоящих друг от друга глазах, гордый нос с горбинкой, узкие губы. Она таращилась на это чужое лицо, словно ждала, что мираж вот-вот рассеется и проступят черты Бату. Но это был не Бату. На какой-то миг ее отчаяние озарилось лучом надежды – и вот он снова погас. Страхи и унижения прошел с того дня не так ранили ее душу, как это разочарование. Словно только сейчас она почувствовала всю степень своего одиночества.
   Барабанная дробь где-то позади, ненадолго смолкшая, опять набирала силу. Медленно, сантиметр за сантиметром, канатоходец сел на шпагат. Толпа замерла, можно было подумать, что все перестали дышать.
   И в этот момент циркач, растянувшийся на шпагат, неожиданно завалился назад. Было впечатление, что он падает, но он повис, зацепившись согнутыми ногами, и с непостижимой скоростью закрутился вокруг каната. Раздались восторженные крики и свист, публика бешено зааплодировала отчаянному трюку.
   Каролина побежала к трем пестрым фургончикам, стоявшим поодаль от манежа. В первом горел свет. Каролина взлетела по деревянной лесенке; цирк – неплохое место, чтобы спрятаться.
   Посреди комнаты, спиной к ней, одетая только в розовое трико, стояла миниатюрная фигурка и мылась в жестяной миске. На спинке стула висел рыжий всклокоченный парик, а на полу лежал костюм арлекина.
   Каролина глядела на обернувшееся к ней красно-белое клоунское лицо.
   – Извините…
   Девушка выпрямилась и опустила кусок мыла, которым собиралась смывать грим с лица. Она не была ни смущена, ни напугана. Ее светлые глаза скользнули по платью Каролины.
   Каролина нерешительно топталась в двери. Она все еще не могла поверить: ее не прогнали! После всего, что она пережила, ей это казалось чудом. Она робко огляделась. Синие деревянные плашки на стенах, починенный во многих местах ковер, занавески в цветочек, бархатная фиолетовая портьера в глубине, словно альков скрывавшая кровати, – все это свидетельствовало о заботливой руке, искусно старавшейся из убогого жилища сделать уютный уголок. За ее спиной открылась дверь. Грациозная женщина в прозрачном бирюзовом костюме баядерки ошарашено остановилась перед Каролиной. За ней раздался звонкий смех. Канатоходец в костюме Бату вошел в фургон.
   Женщина настороженно разглядывала Каролину.
   – Ты кто такая? Что тебе здесь надо?
   Прежде чем Каролина успела ответить, девушка опередила ее:
   – Она голодная, это же видно.
   – Ах вот как, она голодная? – Женщина встряхнула тарелкой с монетами, которую держала в правой руке, так что немногие медные монетки запрыгали на ней. – Может, нам на это еще и ее кормить?
   Каролине кровь прилила к щекам.
   – Извините, я немедленно уйду, – она хотела пройти к двери, но канатоходец загородил ей путь.
   – Да ладно уж, погоди. Моя жена ничего плохого не имела в виду. У Эстреллы самое доброе в мире сердце. Что ты хочешь? Чем тебе помочь?
   За собой Каролина услышала стук, сопровождаемый звоном, с которым его жена поставила на стол тарелку.
   – Опять большого господина разыгрываешь? Великий Зокко! Зокко и его братья. Три летающих дьявола. Три искусителя, за которыми повсюду бегали бабы, даже герцогини. – Она засмеялась. – Времена давно прошли, мой дорогой. На, взгляни на эти жалкие монетки, большего ты для них не стоишь.
   Каролине была неприятна эта сцена, причиной которой стала она, однако она заметила, как по лицу мужчины проскользнула совсем юношеская улыбка. Она почувствовала на себе его взгляд. Он нахмурил брови, но улыбка в его каре-зеленых глазах осталась.
   – Ты не из деревни, это сразу видно. Итак, чего ты хочешь? Ты от кого-то прячешься? За тобой гонятся? Твои родители? Полиция?
   Каролина ответила одним из тех своих бессознательных взглядов, которые будили в каждом мужчине желание помочь ей и оградить ее.
   – Я вас видела, на канате, – неуверенно начала она. – Я знала одного человека, у которого был точно такой же наряд, как у вас.
   Мужчина взглянул на свою одежду. Он вдруг показался смущенным.
   – Кто это был?
   – Мой слуга.
   – Ее слуга! – Женщина насмешливо захохотала. – Вы только послушайте! У нее есть слуга!
   – Негр? – серьезно спросил мужчина, не обращая внимания на жену.
   Каролина кивнула. Ей вдруг стало страшно перед правдой. Бату был воспоминанием о той, другой жизни, полной радужных ожиданий и планов на будущее. Она почти жалела, что начала разговор…
   – Мы подобрали его в Пьомбино, на помойке – услышала она голос мужчины. – С ножевой раной в легком. Убийцы, вероятно, решили, что он мертв.
   Каролина вскинула глаза.
   – Он был жив?!
   – Он был еще жив, несмотря на внутреннее кровотечение, Гигант. Мы забрали его с собой и ухаживали за ним. Думали, что может получиться аттракцион для нашего цирка.
   – Это ты так думал! – перебила его жена. – Хорошенький аттракцион. Живой труп.
   – Где он? Я должна его увидеть.
   Мужчина, казалось, колебался. Он стал серьезен.
   – Мы все сделали, – сказал он. – Рана хорошо зажила. И все же с каждым днем ему все хуже и хуже. Он в полной апатии, ничего не говорит, почти не ест. – Канатоходец пытливо посмотрел Каролине в лицо. Потом открыл дверь. – Пошли!
   Площадь, где цирк разбил свой манеж, была теперь пустынна. Люди разошлись. Зокко шел впереди. Когда он отпер дверь в фургон с животными, встревоженные звери зашевелились. Они вошли в узкий, забранный решетками коридорчик. В нос ударил влажный резкий запах зверинца.
   – Это было его желание, – произнес Зокко. – Он хотел быть с животными.
   Три черные вспугнутые обезьяны подскочили к решетке своей клетки. Медведь с недовольным бурчанием поднял голову. Задняя часть фургона была занавешена обтрепанной шалью. Зокко откинул ее. На соломенной подстилке Каролина увидела Бату. Открытые глаза негра, неподвижно смотревшие в пустоту, ожили. Каролина опустилась рядом на пол и склонилась над ним.
   – Это я, Бату!
   Глухой звук вырвался из груди негра. Он поднялся и обеими руками прикоснулся к ней, как бы желая удостовериться, что она ему не снится.
   – Графиня! – Это был крик, потрясший Каролину.
   Бату зарылся лицом в ее руки. Рыдания сотрясали его массивное тело. Материнским жестом Каролина гладила его по густым курчавым волосам Он поднял голову. В его черных блестящих глазах стояло изумление. Его госпожа жива! Он оплошал тогда, в Пьомбино! Нарушил клятву, данную своему умирающему господину. Дал одержать над собой верх. Он должен был умереть, потому что умерла его хозяйка. Это была единственная мысль, единственное чувство, владевшее им с того рокового вечера в Пьомбино, не дававшее ему жить. И он бы погиб от сознания своей вины в смерти госпожи. Теперь он опять имел право на жизнь.
   Той же ночью цирк покинул Флоренцию. Засыпая на скудном ложе, устроенном для нее в фургончике дочери хозяйки, Каролина верила, что страху наконец должен прийти конец. Она нашла Бату. У нее было пристанище. Однако страх оставался. Он слишком глубоко въелся в сознание.
   В те два дня, когда цирк разбил свои шатры в древнеримском амфитеатре во Фьезоле, Каролина не осмеливалась высунуться наружу. Близость монастыря, воспоминания обо всем, что довелось ей там пережить, мучили ее как болезнь. Но когда они поехали дальше, легче на душе не стало. Каролина не узнавала себя. Она много и добросовестно помогала циркачам, однако, даже умирая от усталости после работы, она не в состоянии была заснуть.