Паретти Сандра. Роза и меч

   Она попала в один из хозяйственных дворов, упиравшийся в конюшни. В клетке свора коричневых охотничьих собак с лаем бросалась на решетку. Наконец Каролина нашла калитку, которая вела наружу. Она вышла через нее, узнала спускающийся вниз к реке луг, который она видела из своей комнаты. Трава становилась все более влажной и топкой, камыши все выше. Ненадолго она замерла в нерешительности. Потом обнаружила узкую протоптанную тропинку, которая вывела ее к самой реке. У деревянных мостков покачивалась лодка. Темный след петли на столбике говорил о том, что здесь была привязана и вторая лодка – еще несколько минут назад… Она прыгнула в колыхающуюся лодку, отвязала канат от столбика и оттолкнулась веслом от мостков.
   Чем дальше уносила ее лодка вниз по реке, тем больше ей казалось, что она обозналась. Река извивалась между берегами, становившимися все круче и круче. Сумерки сгущались. Развалины крепости четко выделялись на фоне пламенеющего неба. Удвоив свои усилия, она плыла прямо на мрачные скалистые стены, словно надеялась там получить ответы на свои вопросы.
   Каролина слишком поздно поняла, что река впадала здесь в подземный канал. Она попробовала направить лодку к берегу, но не справилась с усилившимся течением, которое понесло ее в канал. Пригнувшись и вынув весла из воды, она скользила в темноте, неожиданно окружившей ее. Каролина чувствовала, как стучит сердце и шумит в ушах, сама не зная, то ли это ее кровь, то ли шум воды, многократно умноженный под сводами эхом.
   Вспыхнул красноватый отблеск. Канал расширялся, водоворот закрутил лодку, песок заскрипел под килем. Перед ней простиралось открытое море, почти черное под догорающим заревом заходящего солнца. За ее спиной возвышался скалистый крутой берег. Гнезда стрижей лепились в трещинах, из расщелин торчали кусты, серые и голые, как скала, питавшая их. На илистом грунте узкой полоски берега, затянутой зелеными вязкими морскими водорослями, прилив начертил свои узоры. Солнце зашло. И последнее, что увидела Каролина перед надвинувшейся темнотой, был парусник. Слабый свет лился из окон его каюты. Паруса дрябло висели на реях, и корабль очень медленно выходил из бухты, завоевывая морское пространство… Может, этот корабль взял на борт монсеньора Нери? Но как он вообще попал сюда, в Пре-де-Ро, в имение Беломера? Она не могла себе представить, чтобы герцог Беломер знал об этом, он, который открыл ей глаза на то, что священник – орудие в руках Фуше. А Мелани? Теперь она вспомнила, что второй голос под ее окном был женский…
   Чем больше она размышляла, тем необъяснимее и непроницаемее становилось все, как темная вода, которая вдруг превратилась во что-то тяжелое, когда она попыталась грести назад, в подземный канал. Теперь она плыла против течения и лишь с большим трудом продвигалась вперед.
   Она уже была склонна посмеяться над своим приключением, как вдруг жалобный стон над ней заставил ее похолодеть. Она ощупала мокрые скалистые стены и вдруг обнаружила кольцо для причаливания. Подтянув лодку, она с удивлением нащупала выбитые в скале ступеньки. Привязав лодку к кольцу, она одним прыжком перемахнула на узкую лестницу. Шаль соскользнула у нее с плеч, но она этого не заметила. Держась рукой за каменную стену, она стала подниматься по скользким ступенькам. Но вот ход закончился. Перед ней была глухая стена. Она еще раз тщательно ощупала ее. Неожиданно гладкая плита поддалась, сдвинулась в сторону и без единого звука исчезла в стене. Ничто не могло быть более жутким, чем это абсолютное беззвучие.
   Лестница поднималась теперь дальше в противоположном направлении, и казалось, ей не будет конца. У Каролины было ощущение, что она спасается бегством от эха собственных шагов. Наверху затеплился слабый свет. Еще пара ступенек – и она оказалась в какой-то галерее, амфитеатром опоясывающей огромный зал.
   Догоравший огонь в камине излучал тот неверный свет, в котором предметы расплывались и каждую секунду меняли свою форму. Каролина как завороженная смотрела в зал. Два факела, слева и справа от камина, еще дымили под железными колпачками, которыми были затушены. В воздухе витал резкий запах мужских сапог, которые сушили над огнем; совсем недавно здесь были люди.
   Глаза Каролины, уже привыкшие к полумраку, разглядели темные углубления в стене по всей галерее. Это были двери. Она подошла к первой. Уже прикоснулась к дверной ручке, как вдруг замерла. Что она рассчитывала там найти? Разум предостерегал ее, советовал повернуть назад. Но желание разгадать тайну этой подземной крепости в скалах было слишком велико.
   Она распахнула дверь – и в испуге отпрянула. Что-то дважды задело ее по щеке. С пронзительным жалобным криком из проема окна вылетела парочка стрижей и упорхнула в ночь. Наполовину сорванный с петель ставень с тихим скрипом покачивался туда-сюда.
   В следующих помещениях она находила то же самое: птиц, испуганно улетавших прочь, влажный соленый запах моря, эхо прилива. Но интуиция не подвела ее: наконец одна из комнат подтвердила ее предположение, что здесь должны быть люди: ветчины и копченые колбасы свисали с потолка. На деревянных полках лежали караваи хлеба, на полу стояли бочонки с вином. В соседнем помещении хранилось оружие: у стены аккуратно составлены ружья, на столе – начищенные до блеска пистолеты, на полу – железные бочки с порохом. Дальше была комната с застеленной белой простыней лежанкой, с медицинскими инструментами и аптекарским шкафчиком, а еще что-то вроде кабинета с целым арсеналом печатей и странной маленькой машиной, напомнившей Каролине пресс для изготовления гравюр на меди.
   Она открыла еще одну дверь – и отшатнулась. Огонь свечи на столе замигал от сквозняка. Здесь явно кто-то только что был. Открытый гримировочный ларец с наклоненным зеркалом и баночки с кремами, рядом неглубокий тигель с воскообразной массой телесного цвета, черный парик на подставке, наклеивающиеся брови. Все как в гримерной театрального актера.
   Слева от стола стояла длинная вешалка, на которой висели униформы, одежда кучера, шляпы, крестьянские костюмы, монашеские рясы. Каролине закралось подозрение, что где-то она все это уже видела. Она взяла свечу со стола и подошла к тяжелому кожаному занавесу, перегораживающему комнату. С внезапной решимостью она резко раздвинула его – и похолодела.
   Перед ней был тот, кто разбудил ее и привел сюда силой злого демона. Пара колючих неподвижных глаз была направлена на нее. На сладострастных и в то же время язвительно сжатых губах застыла улыбка. Каролина ошеломленно разглядывала это лицо. Это и был и не был Нери – она стояла перед поразительно похожей восковой куклой. Ее испугала маска…
   Свеча выпала у Каролины из рук и с шипением погасла на полу. От ее смелости и хладнокровия вдруг не осталось и следа. Она бросилась вон из комнаты, помчалась по галерее, вниз по деревянным ступенькам в зал с камином. Ей казалось, что она должна кричать, наполнить этот дом с привидениями своим голосом, заставить прячущихся здесь людей выйти из укрытий – иначе она сойдет с ума.
   Тут она услышала позади себя какой-то шорох Страх сковал ее тело. В тот же миг она почувствовала на себе чьи-то руки. Она истошно закричала на весь зал. От ужаса у нее подкосились ноги.
   – Каролина, – тихо произнес мужчина за ее спиной. – Вы можете доверять мне.
   Странное превращение произошло с ней. Она хотела обернуться, увидеть его лицо, желая найти подтверждение своей безумной надежде, жарким потоком захлестнувшей ее. Но его руки так крепко держали ее, что она была не в состоянии двигаться.
   – Вам нельзя меня видеть.
   Она дрожала от волнения. Но страха больше не было. Сила его рук казалась ей доброй и нежной. Она вдруг ощутила всем сердцем то, что смутно предполагала: это был он. С того самого дня, когда в Сен-Дизье он спас ее от казака, она ждала его. Она бессознательно искала его в Париже, на Эльбе, во Флоренции, в Розамбу – где бы она ни была, что бы с ней ни случалось, теперь она это знала, она прошла все дороги, чтобы найти его.
   – Ну скажи мне, скажи, что это ты, Жиль… – Она почувствовала, как он подхватил ее и понес.
   Она не знала, где она была, не знала, мужчина ее нес или это она увлекла его за собой, его это были руки, которые уложили ее на кровать и расстегнули ей платье, – или ее. Она лепетала его имя, цеплялась за него, ее голос и руки тоже не принадлежали ей больше, а были лишь дурманом.
   Ее собственное тело непрестанно будило ее в эту ночь, молодое проснувшееся тело, требовавшее мужчины. И как она только могла жить, не зная такого наслаждения? Ей казалось, что она умрет от него. И уже не он один раздувал пожар страсти. Без всякого стеснения вновь и вновь она разжигала его сама…
   Она тихо повернула голову. Но и на этот раз он проснулся раньше ее. Он соскользнул с ложа и зажег в глубине комнаты свечу. Она не испугалась и даже не была удивлена, увидев бархатную маску, почти целиком скрывавшую его лицо. Лишь прижалась головой к его щеке.
   – Почему? – тихо спросила она, не ожидая ответа.
   В этот момент ей казалось, что она узнала и полюбила бы его в любой маске.
   – Я не могу тебе этого сказать… пока не могу. Но время скоро придет, и тогда…
   Она склонилась над ним и рукой закрыла ему рот.
   – Я и так вижу тебя, – прошептала она. – Своими губами, руками, своим телом, сердцем, – ее губы коснулись его волос, шеи.
   Он отпрянул назад, но она уже обнаружила безобразящий шрам: багровую борозду, глубоко пропахавшую затылок. Она почувствовала, что коснулась его тайны, что один вопрос разорвет темную завесу, окружавшую его.
   Она заглянула в его глаза под маской. Но тут его руки обхватили ее тело, а поцелуи погасили все вопросы, все мысли в ней.
   – Дай мне умереть, – прошептала она.
   Позже она проснулась в кресле у камина.
   Огонь потух, но горка пепла все еще излучала тепло. Через две глубокие зарешеченные оконные ниши падал серый тусклый свет. На низкой кожаной банкетке лежала ее одежда. Его не было, он ушел, и она не знала, где он теперь и когда она вновь увидит его. Она откинула покрывало из меха выдры и начала одеваться. Сладкая тяжесть переполняла ее, и она знала, что это любовь.
   Под своим платьем она нашла расческу и зеркало. Она растроганно разглядывала простые предметы. Он думал о ней и положил их сюда. Она расчесала волосы, но в зеркало не смотрелась. Лишь его глазами она хотела видеть себя этим утром, новое существо, созданное им прошедшей ночью.
   В камине она заметила нарисованный на пепле его знак: крест. Присев на корточки, она нежно провела рукой по этому приветствию и вдруг обнаружила под пеплом наполовину обуглившиеся клочки бумаги. Она вытащила их и разложила перед собой на каменной плите, но огонь оставил лишь отдельные буквы, не имеющие смысла.
   Каролина убрала к себе клочки, подумав, что ведь это письмо он держал в руках, его глаза скользили по этим буквам. Она рассеянно смотрела на пепел. Все вопросы вновь всплыли перед ней, и ни на один она не знала ответа, даже на тот, померещился ей Нери или нет, когда она думала, что преследует его…
   На старом месте она нашла лодку, и когда выплыла из подземного канала, на востоке занималась первая заря. Еще были видны звезды, но свет их был неярок, а контуры расплывались, как белые мазки на голубой промокательной бумаге.
   Легкий утренний туман стелился над лугами. Крыши Пре-де-Ро были влажными от росы. Когда она вошла в тихий дом, Каролине почудилось, что она вернулась в свои девические годы в Розамбу, в то самое утро, когда после своего первого приключения она тайком на цыпочках кралась в свою комнату. Дойдя до коридора, в который выходили двери ее комнат, она услышала чьи-то шаги; это была Марин, которая спускалась по узкой деревянной лестнице с верхнего этажа, держа в руках серебряный поднос с чашками, бокалами и чайником. Каролина помедлила. У нее была потребность побыть одной, заснуть, сохранив тепло его объятий, которые она еще ощущала физически, вернуть во сне прошедшую ночь. Но было еще кое-что, невысказанный вопрос, слабая надежда, в которой она не признавалась сама себе, – а вдруг Марин могла дать ответ. Она непринужденно пошла навстречу служанке.
   – Графиня уже на ногах? – Марин удивленно уставилась на нее.
   – Да, мне больше не спалось. Немного погуляла у реки.
   – А все, кто в первый раз в Пре-де-Ро, говорят, что спят здесь особенно хорошо – морской климат… Накрыть вам завтрак тоже в обсерватории?
   – Обсерватория? – Каролина теперь вспомнила, что видела круглую надстройку на башне.
   – Да, – Марин показала на лесенку. – Пару лет назад герцог приказал перестроить под нее колокольню. Он вам еще ее не показывал? Он там проводит целые ночи.
   Интересно, а эту ночь он тоже там провел? Этот вопрос она не посмела задать.
   – Что вы будете пить? Какао, чай, кофе?
   – Чай со сливками и все, что может предложить ваша кухня. Это, наверное, морской воздух действует, но у меня зверский аппетит.
   Марин быстро удалилась по галерее. Каролина посмотрела ей вслед. Она нерешительно подошла к большому овальному зеркалу, висевшему над позолоченной консолью. Это было ее лицо, ее черты, но как они преобразились. Она вспомнила о словах, которые как-то сказал ей герцог Беломер: да, она была сомнамбулой. Она видела и в то же время была слепа, чувствовала и оставалась безучастной. Она шла над пропастью и не спотыкалась, она разжигала страсти и грелась около них, как у огня. А теперь она сама была огонь и бездна.
   Она убрала локон со лба и поспешила вверх по лестнице в обсерваторию.
   Лестница заканчивалась полукруглой, обшитой деревом прихожей, наполненной книгами, атласами и инструментами. Ей показалось, что она слышит голоса, которые стихли, когда она приблизилась к двери.
   Герцог резко обернулся на своем вращающемся высоком табурете, оторвавшись от телескопа, и вопросительно посмотрел на нее.
   – Вам так трудно переносить одиночество, когда я оставляю вас одну?
   Она вдыхала запах лаванды, окружавший герцога, прислушивалась к его голосу, немного жеманной манере произносить слова.
   – Я не думала застать вас здесь. – Она заметила дверь в книжной стенке сбоку.
   Каролина была уверена, что, входя, слышала щелканье замка.
   Она не могла поступить иначе: она подошла и открыла дверь. За дверью стоял Нери. Странно, но она не испытывала ни испуга, ни удивления. Колючие глаза монсеньора Нери под тяжелыми веками блуждали между нею и герцогом. Он попытался улыбнуться.
   – Послушайте, – подал голос герцог. – Я попытаюсь объяснить вам…
   Она отвернулась, не в состоянии больше смотреть в это лицо. Герцог продолжал что-то говорить, но она не обращала на него внимания. Ее разочарование, ее горечь были чересчур велики. Она вышла из обсерватории и спустилась по узкой лестнице. Ей хотелось, чтобы каждый шаг на мили уносил ее от обоих мужчин. Она не желала вести борьбу с призраками. Она хотела все забыть.
   Перед дверью в комнату ее догнал герцог.
   – Графиня, пожалуйста, позвольте мне вам объяснить!
   – Это ваш дом. Вы не обязаны отчитываться передо мной. Я должна попросить прощения, что забылась и открыла потайную дверь.
   – Вы должны выслушать меня, мои причины…
   – У вас найдутся причины, но я не хочу их слышать. Я хочу забыть и никогда больше не вспоминать о кошмаре. Вы сами предостерегали меня от этого мужчины, а теперь я его встречаю у вас. Его, вероятно, зовут аббат Герен?
   – Герен или Нери – имена несущественны. – Герцог подошел к шахматному столу. Взял одну из фигур, выполненную в стиле рококо из расписанного вручную севрского фарфора. – Слон, конь, пешка. Фигуры в большой игре Фуше каждый день надевают новые маски. Он любит игру, двойную, тройную. Обман – его главная и единственная страсть. Он ставит сцены, придумывает реплики для своих масок, а сам остается в тени, за занавесом, в своей стихии.
   – А какую маску носите вы? – спросила Каролина. – Ведь вы тоже втянуты в игру, герцог? Иначе не прятали бы от меня аббата?
   – Я не хотел пугать вас.
   – Это была единственная причина? Или вы на миг утратили контроль над игрой? Вы думаете, и со мной можно играть, как вы играете со всем и всеми? – Она замолчала, растерявшись от превращения, произошедшего в его лице.
   Его глаза вспыхнули огнем, который она впервые видела в нем.
   – Да, я играю, – задумчиво произнес он, будто себе самому. – Это страсть, времяпрепровождение мизантропов. Человек уже не может больше остановиться, и иногда невозможно отличить игру от реальной действительности, – он посмотрел поверх нее. – Только в данном случае речь идет о Франции. Она в руках Фуше. Впервые он получил то, что всегда хотел – неограниченную власть над этой страной.
   – Тогда Франция для всех станет адом. Как она стала под конец для моего отца.
   – Графиня! Попробуйте хоть раз доверять не только чувствам, а послушать.
   Каролина отвернулась.
   – Я не знаю, как вы хотите меня убедить, что тоже не мошенничаете, – тихо проговорила она.
   – Фуше – хозяин в Париже. От него зависит, что случится дальше: будет ли Франция опять королевством или придет второй Наполеон. В настоящий момент в Тюильри с пышностью реставрируются покои императрицы Марии-Луизы и ее сына, римского короля. По приказанию Фуше. Его тайные посредники – в Вене. Фуше – игрок, и сын Наполеона – самый большой козырь в его картах. Его посредники находятся и в Генте, у Людовика XVIII. Фуше знает, что Бурбон дрожит перед этим ребенком и если после двадцатипятилетнего изгнания снова хочет взойти на престол, вынужден будет считаться с Фуше.
   – Никогда! – импульсивно воскликнула Каролина. – Никогда король не протянет руку Фуше, человеку, пославшему на гильотину его брата!
   – Человек, который рвется к власти, может многое забыть. Он облегчит свою совесть у духовника – и потом примет от Фуше присягу. Я поеду с монсеньором Нери в Гент… с посланием для короля.
   Каролина растерянно смотрела на герцога.
   – Вы собираетесь поддержать Фуше? Человека, который истребил всю вашу семью?
   Герцог нахмурился.
   – Нет, вы не можете этого понять! Женщины слепы, когда они ненавидят.
   – Вы не знаете, что такое ненависть.
   – Есть кое-что и похуже: двадцать лет тайной вражды, двадцать лет терпеливого выжидания. Нет, Фуше можно одолеть только его собственным оружием!
   Да слушала ли она вообще его? Какое ей дело до всего этого?
   – Поймите же, почему я вынужден так действовать! – продолжал герцог. – Месть – слишком мало за то, что он сделал моей семье. А вот принудить его, человека, который преодолел тысячу ступенек – всегда терпеливо, всегда бдительно, – принудить его нетерпеливо и слепо шагнуть в бездну… – Только теперь герцог, похоже, заметил, что она не слушает его. – Вы молчите, графиня. Вы всегда молчите… – У него вдруг стал беспомощный вид.
   Жестом, словно он действует против собственной воли, он поправил ей сползшую кашемировую шаль, потом резко отвернулся и ушел.
   Только теперь до ее сознания дошло, что происходило. Герцог Беломер играл по правилам Фуше, в качестве его посредника он поедет в Гент к Людовику XVIII.
   «Он безумец, – подумала она. – Приезжает в Рошфор, забирает меня сюда, в Пре-де-Ро, делает замаскированное предложение и в тот же день принимает Нери! Он знает, что этот человек желал моей смерти. Он входит в союз с моими врагами и потом еще требует, чтобы я его поняла…»
   Понять! Вечно мужчины используют это слово, когда требуют от женщины невозможного. Жизнь могла бы быть такой простой, ясной и красивой, но мужчины усложнили ее, превратили в лабиринт, из которого потом сами не нашли выхода. И почему женщины убегали в ясный, безжизненный миропорядок монастырей, она поняла именно в этот момент, а заодно и то, другое бегство в чувственный угар, в вожделение без любви. Может, действительно жизнь – всего лишь игра и глуп тот, кто ожидает от нее большего…
   Каролина вышла из своей комнаты и быстро направилась в помещение для прислуги. Бату стоял у окна с решеткой, выходившего на внутренний двор, и смотрел, как двое слуг выводят из конюшни четырех лошадей рыжей масти и запрягают их в стоявшую наготове, до блеска начищенную карету.
   Каролина приняла неожиданное решение. Она показала на двор.
   – Мы уезжаем, Бату, с этой каретой, для кого бы она ни готовилась. Принеси багаж из моей комнаты. Побросай в корзину, что лежит вокруг. Я подожду здесь. Поторопись! И будет лучше, если тебя никто не увидит.
   Ничто больше не могло удержать ее в этом доме. Она уйдет без злобы, без обиды, но и без единого слова прощания. Через несколько минут Бату вернулся с дорожной корзиной на спине. На руке он нес легкую розовую пелерину из тафты и накинул ее Каролине на плечи. Она бросила последний взгляд в окно. Лошади запряжены, кучер ждет на козлах. Она кивнула Бату.
   – Нам нужна только карета. Кучер нас не интересует!
   – Славная карета. И лошадки хорошие, – глаза Бату зажглись дерзким огнем.
   В этот момент он опять был пиратом; его тело напряглось, как когда-то перед прыжком на корабль, взятый на абордаж.
   Они вышли во двор. Бату распахнул дверцу, и Каролина уселась в карету. Бату взметнулся на козлы и выхватил из рук кучера поводья.
   – Слезай!
   – Карета для герцога…
   – Знаю. Но править буду я!
   Кучер ошеломленно уставился на негра. Потом вдруг стал звать на помощь. Не выпуская поводья, Бату схватил его под мышки и сбросил с козел. Кнут засвистел по спинам лошадей, и они резвой рысью взяли с места. Карета вылетела со двора. Каролина сидела на заднем сиденье и веселилась, как ребенок, сделавший шалость. Лишь когда они миновали мост, она высунулась из окна. Ее взгляд прошелся по замку Пре-де-Ро и дальше, до руин на крутом побережье.

24

   Служанки, достававшие воду из колодца «Четырех времен года», замерли, а мальчишки-савояры, завтракавшие в тени дрожек, тихонько присвистнули сквозь зубы, когда увидели карету с золотым фениксом герцогов Беломер и в ней молодую красивую женщину, совсем одну.
   Когда карета свернула на улицу Варенн, где началась стена, огибающая парк дворца Ромм-Аллери, лошади перешли на шаг. Среди зелени платанов показался фасад, крашенный охрой, и светло-серые мраморные карнизы. Она опять была дома.
   Бату натянул поводья. Каролина сама открыла дверцу и вылезла, подобрав юбки. Она подошла к воротам из кованого железа и нажала на спрятанный в розетке механизм. Три широкие железные скобы раздвинулись. Бату открыл тяжелые створки ворот. Пока он въезжал во двор, Каролина нетерпеливо побежала вперед. Она вытащила ключ из бокового отделения своего мешочка, и тут увидела, прямо над замком, тяжелую квадратную печать с надписью: «Конфисковано. Французская республика. Президент Фуше».
   Ее рука опустилась. Взгляд скользнул по фасаду, по сторонам. Только теперь она заметила, что на посыпанном тонким белым песком пандусе росла сорная трава. С кустов рододендрона на центральной дорожке садовник не срезал увядшие цветы. На клумбах буйно разрослись и цветы, и сорняки.
   Рядом что-то сверкнуло. Бату вытащил из-за пояса короткий кинжал и собирался взломать печать, однако Каролина положила ладонь ему на руку и отрицательно покачала головой. Она не знала, что будет делать, и лишь испытывала ощущение, будто внутри ее начинает вращаться большое колесо. Каким слабым должен был чувствовать себя Фуше, каким неуверенным на своем президентском кресле, если он испытывал страх перед именем Ромм-Аллери! Но именно эта слабость и делала его таким опасным.
   Она убрала ключ и направилась к карете. В мыслях она перебирала людей, которых знала в Париже. Их было много, а по сути, не годился никто. Но она должна была с кем-то поговорить. На ум пришел только один – нотариус отца Цезарь Сорель, который, сколько она помнила, всегда бережно и тщательно управлял состоянием Ромм-Аллери, словно это было его собственное.
   Она повернулась к Бату.
   – На улицу Мазарен, номер 17.
   Служащий конторы провел Каролину в салон.
   – Соблаговолите немного подождать.
   Она поблагодарила. Эта небольшая комната с прохладным воздухом, выцветшей зеленью шелковых обоев и видом в заросший сад была ей приятна после езды по кипящим от жары и шума бульварам в душной, закрытой карете.
   Она хотела было взять газету из резного липового шкафчика, как дверь напротив открылась.
   – Суб югум суаве, – услышала она знакомый голос нотариуса. – Под сладкое ярмо. – Молодой смех ответил ему. – Двадцать миллионов со многим примиряют. К тому же, как говорят, он всегда был нежным супругом.
   Из соседней комнаты вышел молодой человек. Темно-коричневый костюм подчеркивал стройное, почти изящное телосложение высокой фигуры. Но Каролина смотрела только в его лицо, показавшееся ей знакомым, хотя она была уверена, что никогда не встречала этого мужчину. Ровный овал лица, мягкие каштановые волосы, карие глаза, едва заметная улыбка – кого же он ей напоминал? Он разглядывал ее с тем неприкрытым любопытством, которое в Париже могли бы простить только солдату, художнику или итальянцу. Он поклонился, словно извиняясь, и вышел из комнаты. Каролина озадаченно посмотрела ему вслед. Слуга открыл дверь:
   – Графиня де ля Ромм Аллери!
   Цезарь Сорель, седовласый и тучный, восседал в зеленом кожаном кресле за массивным письменным столом, под которым лежал большой кот. В его густой шерсти шестидесятидевятилетний нотариус грел ноги – единственное, чем он спасался от подагры.