Паретти Сандра. Роза и меч

   Дверь виллы Сафо распахнулась, из нее выскочила белокурая актриса и огляделась по сторонам.
   – Скорее! – Габриэла затолкала брата в карету.
   Каролина последовала за ними. Габриэла хотела закрыть дверцу, но актриса остановила ее умоляющим жестом. Она молча протянула Габриэле маленький, обшитый бисером мешочек. Потом сама закрыла дверцу.
   Лошади тронулись с места. Габриэла удобно расположилась на мягких бархатных сиденьях с вышитой крепостью – гербом Кастелланов.
   – Была бы она хоть актрисой получше, – вздохнула она. – Ее прощальные сцены откровенно плохи.
   Дом Кастелланов лежал на острове Сен-Луи, дремлющем посреди кипящего, сумбурного города; у его берегов Сена находила время журчать мелодичнее, даже в самые знойные дни ветерок словно прикрывал солнце своим несущим прохладу опахалом, а часы имели свой собственный ход.
   Кастеллан молча проводил обеих девушек до дверей в комнаты Габриэлы. Он явно весьма неохотно оставлял их одних.
   – Здесь твое задание заканчивается, – заявила Габриэла.
   Она со смехом захлопнула дверь перед носом брата.
   Несмотря на теплую летнюю ночь, во всех четырех смежных друг с другом комнатах горели камины: в салоне, библиотеке, будуаре и оклеенной шелком спальне в конце анфилады. Каролине невольно вспомнилась голая келья из грубо отесанного камня, где они впервые встретились меньше года тому назад. Габриэла подошла к ярко пылающему камину.
   – В одном я поклялась себе в монастыре: никогда больше не мерзнуть. – Она сняла черный бархатный жакет и бросила его на широкую кровать.
   Серебряное облако свободно ниспадающего балдахина и струящиеся хитросплетения из гирлянд были филигранно выполненными вольерами, в которых на тончайших проволочках раскачивались искусственные птички, словно прыгая по серебряным веточкам.
   – Нравится? Все находят это слишком экстравагантным! Но я больше люблю искусственное, чем живое. Я бы предпочла иметь искусственного слугу. – Она подняла взгляд. – Единственное, что меня примиряет с этой безумной свадьбой, – ее полная абсурдность. И потом: те несколько раз, что я видела герцога, он все время напоминал мне одну из пугающих марионеток Липена.
   – Может, он вовсе и не такой, каким ты себе его представляешь?
   – Ты имеешь в виду, не марионетка? Положись на меня, я из него ее сделаю. В том, что касается моих желаний, свадьба меня не изменит. Ты его знаешь? Ваша фамилия тоже в его списке?
   Каролина кивнула.
   – Да, мы в его списке. Но не только это. Это именно он приказал привезти меня во Флоренцию, в монастырь. Помнишь, как мы подслушивали разговор одного человека? Он приезжал по его заданию.
   – Им все время нужно сознание превосходства над нами, нашей полной зависимости… – Габриэла медленно расстегивала покрывающие половину предплечья манжеты фиолетовой шелковой блузки.
   – Ты уже скоро выходишь за него замуж? – Сердце Каролины забилось быстрее.
   Ей пришла в голову соблазнительная мысль – использовать Габриэлу как орудие своей мести Фуше.
   – Они впятером шьют свадебное платье.
   – А свидетели?
   – А, какая разница! Может, тебя предложить?
   – У меня есть идея получше. Как насчет короля в качестве свидетеля? Ты могла бы потребовать это у герцога.
   Обе женщины были совершенно чужими друг другу, скорее противоположностями, как огонь и вода, и тем не менее между ними существовало взаимопонимание без слов.
   – Мне кажется, и на этот раз нас свел счастливый случай, – улыбнулась Габриэла. – Король в роли свидетеля? Думаю, что я понимаю тебя…
   Она наконец вызволила все пуговицы из шелковых петель. С легким шуршанием сбросила блузку, проворными руками сняла панталоны. Под ними у нее оказалось только черное шелковое трико, такое маленькое и тонкое, что сквозь него отчетливо были видны очертания грудей, пупок, каждая жилка на теле. Она откинула дверцу шкафчика и подошла с двумя наполненными бокалами к камину. Один она протянула Каролине. Пряная ледяная сладость разлилась во рту Каролины, превратившись в глотке в легкое жжение.
   Габриэла опустилась на пол у ее ног и понизила голос до ласкового шепота.
   – Я хочу тебя. Я хотела бы показать тебе, что женщина может принести другой женщине гораздо больше счастья, чем любой мужчина. Потому что она лучше знает, как чувствует женщина, потому что у нее те же желания – и все это без опасности, одно удовольствие. Ты улыбаешься? О чем ты думаешь?
   – Тебе когда-нибудь мешало то, что думают другие?
   – Нет, никогда! Тебе ведь тоже нет, не правда ли?
   Каролина кивнула. Да, в этом было все дело: они обе были свободными, пусть каждая по-своему, но обе никому не подчинялись. Поэтому в это мгновение между ними не возникло никакой неловкости.
   – И я наверняка еще часто буду пытаться, – проговорила Габриэла. – Я хочу разбудить твое любопытство. Большинство людей похожи на неправильно собранные машины. Посмотри на меня! Только у очень немногих все подходит другу к другу. Ты одна из таких. Я это сразу почувствовала, еще тогда, в монастыре. Теперь все еще усилилось. Может ли любовь творить такое с людьми?
   Каролина смотрела мимо нее в огонь. Еще несколько минут назад она спрашивала себя, что она тут делает, думала, что эта Габриэла никогда не сможет понять ее – и вдруг она задела самые сокровенные струны ее души.
   – Кто он? – услышала она голос Габриэлы.
   Каролина была поражена прозорливостью этой женщины, ее даром проникать в душу другого.
   – Я знаю его – и не знаю. Я знаю его имя – Жиль де Ламар, но о нем самом знаю меньше, чем другие. Да, я это делаю ради него. Поэтому Фуше никогда не должен узнать, что мы знакомы с тобой!
   – Он его враг?
   – Самый большой. Я была у Фуше. Он предложил мне жизнь моего отца – за жизнь де Ламара. Он считает, что я предам его.
   – Хорошо, что я это теперь знаю. Все, что я услышу, отныне будешь знать и ты.
   Каролина никогда не видела Габриэлу такой серьезной. Она поднялась и взяла Каролину за руку. Отодвинув штору, они вышли на каменный балкон.
   – Там внизу, видишь ступени, ведущие к Сене? Рядом в стене вход для лодок. – Она закрыла балконную дверь. – Наш дом – третий после моста Турнель. Ты можешь оставаться здесь. Здесь тебя никто не найдет:
   – А твой брат?
   – Ничего не узнает, а если даже узнает, то будет молчать. Хотя он и не сознается, но в глубине души он ненавидит герцога даже больше, чем я.

26

   Белый попугай семенил по травке в саду, на крыше и выкрикивал обрывки итальянских фраз. Его голос имел глуховатый, почти человеческий тембр. Но Каролина прислушивалась к другому – к жужжанию, наполнявшему это первое августа с самого раннего утра. Сначала это было лишь в самом доме: деловая беготня горничных, портних, парикмахеров, наряжавших Габриэлу к свадьбе. Потом это стало накатывать и извне, неслышно, неосязаемо и тем не менее гнетуще, как будто маленькие облачка с черными каемками, торопливо проносившиеся по небу, были роями шершней. Первый звон колоколов собора Нотр-Дам давно стих, последняя карета с гостями укатила. Дом был пуст, не осталось ни одного слуги, ни одной горничной. Ни одной лошади не стояло в конюшнях, ни одного экипажа в каретных сараях. Каролина задумчиво наблюдала, как попугай клевал из темной руки Бату изюм и маленькие кусочки дыни. Под широкополой шляпой лицо Бату было совсем черным. Он был одет в костюм кастеллановской челяди, в золотое с черным. Она бы с трудом узнала его, если бы встретила в таком виде.
   Каролина сама себя не понимала. Что, собственно, останавливало ее? Осторожность? В день, когда весь Париж был на ногах? Разумеется, это был день триумфа Фуше; из всех его головокружительных трюков этот был самым отчаянным: пригласить Бурбона свидетелем на свою свадьбу! Но разве она не хотела этого сама? Не рассчитывала ли она, что это будет одновременно его первым шагом в пропасть? Каролина обратилась к Бату:
   – Мы можем через десять минут быть в Нотр-Дам?
   Бату выпрямился, его зубы блеснули в улыбке.
   – Через семь, графиня, – казалось, он только и ждал этого момента.
   Косяк мелкой рыбешки рассыпался в разные стороны, когда Бату вытолкнул из подземного подвала на воду барку с балдахином над сиденьем. Течение тут же подхватило их и понесло вдоль парапета набережной.
   Вскоре впереди замаячил темный массив Нотр-Дам, справа – черный от людей мост Луи. Сильными ударами весел Бату подогнал барку в тень от моста. Появился узкий, закрытый вьющимися растениями причал.
   – А ты неплохо ориентируешься! – Каролина натянула ниже плотную черную вуаль.
   – У меня было достаточно времени разведать путь. – Бату привязал барку.
   Они молча пошли по проходу, заканчивавшемуся мрачными сводами, это была крипта – склеп под монастырским алтарем. Каролина различила каменный алтарный стол, купель, ниши с саркофагами, чан со свежеразведенным строительным раствором, инструмент каменщиков, которые здесь работали, пару винных бутылок и остатки трапезы. Издалека донеслись звуки играющего вступление органа. Они пролезли через отверстие в стене, и невнятное бормотание вдруг усилилось. Бату с гордой улыбкой оглянулся:
   – Сейчас будем на месте.
   На нее дохнуло холодом камня, вокруг был сумрачный лес из стоек и опор. Каролина помедлила секунду. В нескольких шагах от нее стояли церковные скамьи аристократии, на богато украшенных резьбой боковых стенках красовались гербы. Ее сердце взволнованно забилось, когда она увидела герб Ромм-Аллери. Однако она осталась стоять в тени трехэтажной трибуны, построенной в боковом нефе для любопытных.
   Со своего места ей был хорошо виден алтарь. Габриэла стояла на коленях на алтарных ступеньках, омываемая серебряной парчой своего шлейфа. Фуше – на другой стороне, весь в черном, закрыв лицо руками. Немного ниже стояло королевское семейство, герцоги и принцессы, герцоги Орлеанские, графы Артуа – высшая знать. Жесткие одеяния делали их на первый взгляд безжизненными, будто изваянными из того же камня, что и собор, вставшими из могильных плит королей.
   Звуки фанфар грянули на весь храм. Лейб-гвардия, шпалерами выстроившаяся вдоль центрального прохода, всколыхнулась. Вступил орган. В собор вошел король. Процессия медленно продвигалась вперед, подстраиваясь под шаг этого короля, раньше слишком часто расточавшего улыбки, что не вязалось с таинственной аурой страха и милости, необходимой народу, чтобы он смог полюбить государя. Но в эту минуту его лицо оставалось серьезным и неприступным. Каролина с удовлетворением отметила это. Это не был человек, забывший смерть своего брата, и милость, которую он сейчас оказывал Фуше, была в действительности смертным приговором.
   Каролина увидела достаточно для себя. Она уже хотела уходить, как вдруг рядом с ней возник какой-то шум. Любопытствующие неохотно пропустили человека в темной сутане, пробиравшегося к скамейкам аристократии. То, что она испытала, узнав Нери, не было страхом. Он почти коснулся се, однако не заметил. Он подошел к женщине, сидевшей с опущенной вуалью на крайнем месте одной из скамеек для знати. Нери тронул ее за плечо, и когда та повернула голову, Каролина узнала Мелани…
   Мелани и Нери – мысли Каролины путались, но все же она и сейчас сохраняла хладнокровие и выдержку. Она села на пустое место позади неравной пары. Нери склонился к Мелани.
   – Вы были правы, – зашептал Нери. – Теперь у меня есть доказательство. Поздравляю! Это будет лучшим свадебным подарком Фуше…
   Следующие слова потонули в ликующем крещендо органа. Король дошел до алтаря. Вместе с ним все опустились на колени. Голова Мелани исчезла за спинкой скамьи. Нери преклонил колено и перекрестился.
   Каролина закрыла глаза. Вокруг нее стояло бормотание – все подхватили молитву, начатую королем. Но она слышала только слова Нери, многократным эхом повторяющиеся внутри нее. Что они означали? Она должна узнать, что он выведал.
   Молитва кончилась. Все опять поднялись. Каролина посмотрела на Нери, но он исчез. Она оглянулась. Бату тоже нигде не было видно. Страшное подозрение закралось ей в душу…
   Она догнала его только в конце темного прохода, перед лестницей, которая вела в склеп под алтарем. С невозмутимостью охотника, который несет домой подстреленную дичь, он тащил безжизненное тело. Каролина с ужасом взглянула в искаженное лицо Нери, задушенного Бату. Одна рука волочилась по земле.
   – Что ты наделал? – с трудом смогла выговорить она.
   – То, в чем поклялся себе в Пьомбино… – Он говорил с наивной жестокостью ребенка. – Он хотел убить меня, и он хотел убить вас! Однажды должен был прийти и его час… Никто этого не заметил, даже он сам.
   Было бессмысленно спорить с Бату. Он бы ничего не понял, и это бы ничего не изменило. Нери был мертв, ушел вместе со своей тайной. Нет, сейчас ему никак нельзя было умирать, его сведения могли бы понадобиться ей.
   Бату положил труп на пол в склепе. Железной палкой он поддел крышку саркофага, которую подправляли каменщики. Вытащил оттуда свинцовый гроб и деревянную решетку, на которой он покоился. Вопросительно взглянул на Каролину:
   – Обыскать его сначала?
   – Оставь его, – шикнула на него Каролина. – Важно только то, что было у него в голове.
   Бату положил мертвеца в саркофаг, накрыл деревянной решеткой, поставил сверху свинцовый гроб и закрыл все плитой. Потом придирчиво обошел вокруг саркофага.
   – Никто его не найдет.
   Он стоял перед ней. Она видела его руки, его лицо. Он убил, как солдат убивает врага, и теперь ожидал похвалы. Он был верным слугой и отдал бы за нее жизнь, но в этот момент она не нашла для него доброго слова.
   – Поезжай обратно на барке и не выходи из дому.
   – А вы, графиня?
   – Делай, что я тебе сказала! – Она отвернулась.
   Не отдавая себе отчета, каким-то образом она вдруг оказалась в сутолоке на площади перед храмом. Все диалекты Франции смешались здесь. В будке торговали вином в разлив. Женщины толпились вокруг прилавка с шелковыми платками. Оживленнее всего было за длинным столом, стоявшим рядом с входом в монастырь. Там сидели нищие в ожидании дармовой кормежки.
   Мужчина, не вписывавшийся в эту группу, Фальстаф в лохмотьях, перебирал струны лютни и с грацией толстяка раскачивался в такт напеваемой мелодии. Орущий хор тут же замолк, как только он завел громкую песню:

 
Пейте, друзья!
В последний раз.
Ешьте прощальный обед.
И даже если забудут все,
От кары ему не уйти вовек,
Пока существует один человек:
Жиль де Ламар, который везде и нигде!
 

   Каролина встала как вкопанная. Хор нищих подхватил припев. Она уже хотела пробиться к певцу, как песня вдруг оборвалась и нищие повскакивали с лавок. Послышались здравицы, в воздух полетели цветы, герольды затрубили на всю площадь. Двери собора открылись, и появилась свадебная процессия: алебардисты, пажи, мальчики, певшие на клиросе, новобрачные, король под своим сине-золотым балдахином, аристократия. Щурясь на солнце, они вышли на яркий свет.
   Быть может, собственное настроение Каролины было тому причиной, но веселье, сопровождавшее свадебный поезд, показалось ей искусственным, неискренним, а радостная атмосфера – такой жуткой и неуместной, словно она присутствовала на месте казни.
   Людской поток подхватил ее. Еще раз промелькнули каменное лицо короля, серьезные черты Габриэлы, непроницаемая улыбка Фуше. Но единственным живым и реальным остался в памяти певец. Его голос продолжал звучать у нее в ушах, наполняя счастьем и одновременно какой-то нелепой ревностью: похоже, все знали Жиля, даже парижские нищие.
   На всем лежала печать знойного лета, усыпляющего мысли и волю. Каролина не пыталась сопротивляться, радуясь любому поводу, позволявшему ей забыть свой плен, в котором была повинна она сама.
   Со дня свадьбы Габриэлы прошло четыре дня. Каждый день после обеда к Каролине приходил ее брат, и они играли в ломбер, старинную испанскую карточную игру. Однако она постоянно ждала вестей от Габриэлы, и вот наконец сегодня доложили о приезде горничной герцогини Отрантской.
   Она вошла с улыбкой на губах, в серо-розовом переливающемся платье. Присела перед Каролиной в глубоком реверансе и протянула ей маленький розовый конвертик. На карточке было написано: «Пожалуйста, следуй за Мадлон. Мне надо о многом тебе рассказать. Габриэла».
   Лишь сидя в карете с гербом герцога Отрантского, Каролина осознала, какой безрассудно смелый поступок она совершает. Но она упивалась опасностью. Когда карета, сделав большой крюк, объехала дом на улице Церутти и остановилась на узкой улочке перед низким, встроенным в каменную ограду домом садовника, ее эйфория не угасла. Напротив, пелена таинственности, долгий путь по пустым коридорам, темным узким лестницам для прислуги лишь раззадоривали ее. На полукруглой площадке Мадлон остановилась и трижды постучала в дверь. Обе створки бесшумно отворились внутрь; две белые руки протянулись навстречу Каролине и втащили ее через порог.
   Габриэла провела Каролину в салон, поражающий воображение своими изысканными красками: сочный абрикосовый и красновато-золотой, а сверху – голубизна потолочной росписи. Каролина была ослеплена.
   – Ну как, нравится? Я это назвала «Восход солнца над Олимпом». Что ты хочешь? Кофе? Мороженое?
   – Да, собственно, ничего. – Каролине не терпелось услышать рассказ Габриэлы.
   – И как это мой строгий братец только выпустил тебя! Он охраняет тебя так же неустанно, как честь и наследство Кастелланов. Женоненавистник в роли трубадура – и как тебе это удается? Чем ты завоевываешь мужчин? Своей улыбкой? Молчанием?
   Каролина невольно улыбнулась.
   – Я об этом никогда не задумывалась.
   – Иногда я тебе завидую, – вздохнула Габриэла. – Ты роковая женщина, хотя ничего для этого не делаешь и сама того не желаешь. Как бы я хотела быть такой, – она засмеялась и взяла подругу под руку. – Пошли, о таких вещах лучше всего рассказывать на месте событий.
   Они вошли в спальню. Ноги утопали в мехе звериной шкуры по щиколотку. Через серебротканые кружева занавесок проникал ажурный свет; с потолка, подобно венцу из светил, свисали лампы, горевшие даже теперь, среди бела дня, и распространявшие благовонный аромат. Дурашливо взвизгнув, Габриэла плюхнулась на постель и потянула за шнурок, свисающий с потолка. Шелк на стенах и потолке с шелестом раздвинулся, открыв широкие зеркала с огранкой. Габриэла обхватила руками коленки.
   – Я обо всем подумала. И все было разыграно как по нотам. Мадлон, горничная, которая тебя сюда привезла, просто невероятна… Мой герцог даже не стал протестовать, когда в его объятиях оказалась фальшивая невеста. Это было великолепно, я подзадоривала обоих и чувствовала себя так уверенно, что даже не знаю, как это все-таки свершилось. Думаю, мне было просто невмоготу и далее оставаться только в роли наблюдательницы. Меня захватило. Я хотела стать его Ватерлоо, а вышло, что он стал моим… У него сила кентавра. – Без всякого перехода, с той же умиротворенной, томной улыбкой она продолжила: – Он ест у меня из рук. Я и не подозревала, как может быть велика сила женщины над мужчиной, если она завоевала его чувства, – она запнулась, – и насколько уязвимой становится она сама.
   Они вернулись в салон. Габриэла подошла к изящному секретеру с позолоченными накладками. Открыв потайной ящичек, она вынула оттуда два паспорта.
   – Вот смотри! Я их сегодня утром обнаружила на его столе – Каролина взяла в руки паспорта и принялась изучать многочисленные печати и подписи.
   – Два заграничных паспорта – для герцога и для меня. А помимо этого я нашла деньги и упоминания итальянских и немецких банков.
   Все это очень похоже на бегство. И вот еще что: со вчерашнего вечера не гаснет огонь в его камине. Ему возами доставляют документы с набережной Вольтера. Он вырывает досье, сжигает их, а потом наклеивает новые номера на папки и в таком виде отправляет обратно в министерство. Похоже, он чего-то боится, – сделав некоторое усилие над собой, она продолжила: – Он кричал во сне. Мне было жутко и одновременно жалко его.
   За дверью послышались шаги. Габриэла схватила Каролину за руку.
   – Пошли, он не должен видеть тебя здесь. – Она потащила подругу в соседнюю библиотеку, стены которой были задрапированы черным шелком.
   Габриэла потянулась к полке справа от камина. Неожиданно и совершенно беззвучно открылась дверь.
   Свеча в руке Каролины затрепетала на сквозняке.
   – Как ты это обнаружила? – Каролина невольно перешла на шепот.
   – Он сам мне ее показал. Как-то я искала его тут, в библиотеке. Я знала, что он должен быть здесь, он каждый день запирается на час.
   – А куда ведет этот ход?
   – В подвал соседнего дома, который он снял и который давно пустует. Пошли! Там ты еще больше увидишь.
   Каменные ступеньки уходили круто вниз, потом проход свернул, и они оказались перед массивной железной решеткой, глубоко уходящей в каменный свод. Еще пара ступенек – и они стояли в большом подземелье. Свет закопченной лампы, фитиль которой плавал в мутном масле, освещал грубо отесанные камни стен. В центре подземелья Каролина увидела гильотину, начищенную до блеска, будто ее только что подготовили к очередной казни. Каролина смотрела на гильотину широко раскрытыми глазами. Зачем держать ее у себя в подземелье? Фуше приковал себя к ней, как каторжник к галере! Эта гильотина была жуткой тенью, осеняющей его жизнь, кошмаром его ночей. Каролина с содроганием подошла поближе. На деревянной скамеечке, на которую приговоренные становились коленями, было выжжено: «Лион, 1793». Да ведь это тот самый год и тот самый город, где была страшная бойня по приказу Фуше!
   Из темной ниши под лестницей донесся стон. Каролину настолько сковал страх, что она не могла сдвинуться с места, когда с соломенного тюфяка поднялась приземистая мужская фигура и направилась к ней. Его длинные спутанные волосы и борода были белесыми, многолетние грязь и пот настолько въелись в грубую рубаху, что она стала бурого цвета, как запекшаяся кровь.
   Каролина отпрянула, но мужчина был напуган еще больше. Его глаза блуждали тупо и беспокойно. Он замахал руками в воздухе, обороняясь от невидимых врагов.
   – Нет, нет! Еще не время палача! На сегодня и так хватит… – Он закачался, и опустившись на колени, затрясся в судорожных рыданиях без слез – старый человек, преследуемый призраками.
   Какая-то сила подвела Каролину к нему. Он поднял голову. На секунду показалось, что путы гипнотического плена слабеют. В исковерканных страшным ремеслом чертах его лица, в безумных глазах вспыхнуло что-то человеческое.
   – Говори! – приказала Каролина.
   Она видела, что внутри у него идет тяжкая борьба, и уже верила, что он может заговорить, сбросить тайные оковы, терзавшие его душу. Следуя своей интуиции, она повторила:
   – Говори! Это тебя освободит!
   – Освободит…
   Его отвыкшие говорить губы исторгли искаженное слово; какое-то время он вслушивался в его звучание, но потом лицо его вновь погасло. Он поднялся с колен и, не обращая внимания на женщин, взял свои тряпки и начал полировать ими широкое сверкающее лезвие гильотины.
   Не в состоянии произнести ни слова, они пошли дальше. Возле низкой двери они остановились. Это был выход на улицу из соседнего с дворцом Фуше дома. Габриэла приоткрыла дверь. Снаружи ждал экипаж.
   – Теперь ты понимаешь, – на прощание сказала Габриэла, – что я имела в виду, когда говорила, что мне его жалко…
   – Да, – кивнула Каролина. – Он всегда был победителем, всех обыграл, всех пережил, но одно недоступно и ему – победить призраков.

27

   В веренице карет, возвращавшихся с карнавального гуляния из Люксембургского сада, коляска пересекла Пон-Неф, на котором в этот час била ключом парижская жизнь: здесь царили роскошь и нищета, добродетель и порок, окутанные сиянием и запахами уходящего дня.
   Как и всякий раз после преодоленной опасности, у Каролины было такое чувство, будто от неукротимой жажды жизни у нее вырастают крылья.
   У Кретьена Троке она полчаса выбирала из двух сотен сортов духов флакончик индийского бальзама из орхидей. У Бернаскони она купила марципан с фисташками. В конце концов Каролина зашла в салон мадам Ольчевской, перчатки и пять дочерей которой особенно полюбились парижанам после того, как пятнадцатилетняя Бронка при всех залепила звонкую пощечину герцогу Талейрану, когда он попытался проверить, действительно ли ее талия так хрупка, как позволяет заключить простое школьное платье.
   Белокурая девушка провела Каролину через две ступеньки в просторный примерочный салон.
   – Разрешите? – Она положила руку Каролины на бархатную подушечку и взяла из фарфоровой корзинки на столе шелковую мерную ленту.
   Еще не услышав его голоса, Каролина увидела в зеркале отражение герцога Беломера. Поигрывая меж двух пальцев тросточкой с золочеными рифлениями, он подошел ближе. Легкое лавандовое облачко обдало ее.
   – Вы позволите мне вмешаться? – обратился он к продавщице. – Прочь эту варварскую мерную ленту! Как вы собираетесь соответствовать этой дивной ручке? Вам следует изготовить образец из козьей кожи.
   Продавщица торопливо вышла. Каролина только теперь взглянула на герцога. Непринужденно, словно не могло быть ничего более естественного, чем их встреча в магазине, она сказала:
   – Я всегда покупала себе готовые перчатки.
   Продавщица вернулась с неким подобием чертежной доски, на которой был натянут кусок козьей кожи. Каролине пришлось положить на нее расправленные ладони, а продавщица обвела мелом контуры и записала себе объем запястья и длину предплечья. Герцог целиком вошел в роль одержимого модой щеголя; Каролине даже показалось, что он переигрывает, лишь бы уйти от вопросов. В конце концов он заказал ей дюжину коротких, дюжину полудлинных перчаток и дюжину перчаток три четверти из тончайших, как паутина, кружев цвета шампанского.