Парнов Еремей Иудович. Секретный узник

   - Давай же! Давай! - крикнул Макс, привстав с сиденья, и тут же плюхнулся обратно, когда машина резко взяла с места. - Направо, - уже спокойно скомандовал он, ткнув пальцем в ветровое стекло. - Все пропало, ребята. Тот рыжий со скрипкой - провокатор. Я его знаю.
   - Что будем делать? - тихо спросил Карл.
   - Не знаю, - покачал головой Макс и вдруг застонал. - Но эту гадину я раздавлю. Ты пойдешь со мной, Руди.
   - Да, - сказал Руди.
   - Как свернешь, так сразу и остановишься, - Макс повернулся к шоферу. - Мы с Руди сойдем, а вы уходите.
   - А как же... Как же наши? - Хельмут еще ничего не понимал.
   - Я же говорю: все пропало! Наши в ловушке, и мы им ничем не сможем помочь! - Макс сжал кулаки и закусил губу. - Они в-въехали в-в Моабит, как в-в мышшеловку... Группа Валентина тоже теперь завалена.
   Машина приближалась к повороту. Уже был виден узорный чугун ограды и голые ветки деревьев за ней.
   - Там есть кратчайший проход на Турмштрассе, - сказал Макс. - Мы быстро, мы еще застанем его.
   - Если не вспугнули, - заметил Руди.
   - Не-нет. Он не уйдет. Он дождется...
   - Смотри, Макс! - крикнул шофер, махнув рукой на зеркальце.
   Макс наклонился к нему и чуть повернул зеркало к себе.
   Сзади, метрах в шестидесяти за ними шел грузовик, набитый эсэсовцами. Офицер стоял в кузове. Рука его подрагивала на брезентовой крыше кабины. Колючей звездой дрожало солнце на вороненом стволе пистолета.
   - Так, - Макс обернулся назад. Сквозь желтоватое целлулоидное окошко он увидел черный радиатор грузовика и смутные тени в кабине.
   - Поворачивать? - крикнул шофер.
   - Давай.
   Они повернули на полной скорости, но шофер тут же рванул на себя тормоз. Машину тряхнуло. Макс чуть было не разбил лицо о стекло. Острая боль пронзила колено. Посреди улицы стояли четыре мотоциклета с эсэсовцами. Они, как по команде, включили моторы. Сидевшие в колясках схватились за автоматы. Все эсэсовцы были в черных касках. У тех, кто сидел за рулем, на груди болтались жестяные бляхи. Как ущербленные луны, блеснули они отраженным солнечным светом и сразу же затуманились в сизом облаке выхлопных газов.
   Шофер врубил задний ход, и машину опять вынесло на середину улицы. Грузовик, который был уже угрожающе близко, ощетинился стволами карабинов. Шофер с искаженным от напряжения ртом стремительно обернулся. Макс тоже всем телом подался назад, поближе к целлулоидному окошку. Качающаяся в желтоватой дымке улица казалась пустой.
   - Жми! - Макс облизал пересохшие губы.
   Они понеслись полным ходом на задней передаче, но мотоциклисты догоняли их.
   У первого же перекрестка шофер дал стремительный поворот. Машина подскочила. Люди качнулись из стороны в сторону, как задетые шаром кегли, но их тут же бросило назад, настолько мгновенно была переключена скорость, и вновь головокружительный поворот у ближайшего пересечения улиц. Скрежет и вой шестеренок. Синяя мгла угарных газов за спиной. Дребезжание стекла в разболтанной дверце и молниеносный бросок вперед.
   Машина резко остановилась.
   - Вылезайте! - крикнул шофер. - А я их еще повожу.
   Распахнулись дверцы с обеих сторон, и ребята, подхватив с пола оружие, выпрыгнули на асфальт.
   - Держись, Эдвин! - Макс хлопнул шофера по плечу и, схватившись за кобуру на поясе, выскочил вслед за ними.
   Машина тут же рванула с места.
   Когда четверо в эсэсовских мундирах, пригибаясь, как под обстрелом, вбежали в первый попавшийся двор, из-за поворота вылетели мотоциклисты.
   Глава 39
   ПЕРЕБРОСКА
   Оставшиеся до переброски во Францию дни адвокат Рёттер решил прожить в небольшом приморском городке Нордейх Халле, где у его дальней родственницы была дача. Когда-то он провел там с Вольфгангом Хорстом неплохое лето...
   Каждое утро уходил он к неспокойному бледно-зеленому морю. Садился на сырой прибитый песок. Смотрел, как накатывались холодные белогривые волны. Вздымались у самого берега, застывали на миг пузырчатой массой бутылочного стекла и, шипя, обрушивались на мелкую блестящую гальку. Ветер гнал низкие сумрачные облака, шелестел в песчаных дюнах. Дрожала сухая осока, тихо шуршали кусты ивы. Иногда море было желтым от вымытой дождевыми потоками глины.
   "И дурак ожидает ответа", - вспомнил он Гейне. Но уходить от моря не хотелось, хотя и не ждал он от него ни ответа, ни избавления. С тех пор как он оставил флот, ему редко приходилось бывать у моря. И теперь он опять часами завороженно глядел, как накатывают и бессильно уходят вспять крутые волны.
   Вспомнил Хорстов. Живы ли они? Что с ними?.. Вольфганг оказался провидцем. Пессимисты чаще угадывают. Впрочем, в чем-то этот типично кабинетный ученый был большим оптимистом. Почти фантастом. Весь его скепсис отходил на задний план, когда он начинал говорить о судьбах науки. А что, если он и здесь прав? Может быть, так и есть: ничто не случайно. Гальвани открыл электричество с помощью лягушачьей лапки, но прошло сто лет, и оно стало могучей силой. Вольфганг говорил, что физики постигают тайны вещества, пространства и времени. Сколько же лет понадобится им, чтобы подчинить эти первоосновы мироздания своей воле? Неужели близок день, когда все самолеты и танки покажутся детской игрушкой по сравнению с той силой, которую подчинят они себе?
   "Нет, на этот раз мы, ученые, не будем дураками, - сказал как-то Вольфганг. - Генералы и министры не получат из наших рук нового оружия, гитлеры и Муссолини не смогут больше грозить миру. Мы сумеем крикнуть безумцам: "Остановитесь или мы уничтожим вас!"
   А когда? Когда вы это им крикните, близорукие дон-кихоты?
   Он вернулся на дачу и застал в своей комнате незнакомого человека. По виду - типичный мастеровой с верфи или с завода.
   - Что вам угодно? - внутренне замирая, сурово спросил он.
   - Меня послал Герберт.
   - Кто это? Я не знаю никакого Герберта.
   - Простите... Мне сказали, что на вашей даче можно купить козьего молока.
   - Нет, вы ошиблись. Мы не держим коз. Где сам Герберт?
   - Он послал меня. Мое имя Эдвин.
   - Очень приятно, - Рёттер церемонно поклонился.
   - Материалы процесса с вами?
   - Да, конечно.
   - В Париже вы остановитесь в трактире "Резвый кролик". Это на Монмартре близ церкви Сакре-Кёр. К вам туда придут. Обвинительное заключение отдадите тому, кто скажет, что он от Герберта.
   - Ваш человек сам меня найдет?
   - Да. Я привез вам документы на имя Мартина Рилле и немного денег. Завтра у Арнского маяка вы встретитесь с Уго Касперсеном, шкипером рыболовного баркаса. Он переправит вас в Нормандию.
   - Не знаю, как благодарить вас, господин Эдвин...
   - Вы ничем мне не обязаны. Итак, завтра у маяка. Сразу же после захода солнца.
   - Простите, господин Эдвин, вы случайно не знаете, что сталось с Вольфгангом Хорстом? Господин Герберт обещал мне узнать...
   - Он в Бухенвальде. Его арестовали на улице... Случайно...
   - Ах вот как... А фрау Хорст?
   - Она умерла. От разрыва сердца во время допроса.
   - Вы это наверное знаете?
   - Да. Герберт велел мне это вам передать... Если, конечно, вы поинтересуетесь...
   - Понятно... Вот, значит, как...
   - Да, так. Желаю вам удачи. Берегите документ.
   - Еще бы! - Рёттер прижал руки к груди. - Ему цены нет. Европейские юристы по косточкам разберут это дутое дело... На всякий случай следовало бы снять с него копию. Мало ли что может случиться.
   - Такая копия уже есть.
   - Как?! Когда вы успели?
   - Товарищ Тельман переписал все дело целиком и переправил его к нам. Сейчас оно уже находится в распоряжении Комитета по освобождению.
   - Это действительно великий человек, - покачал головой Рёттер. - Он совершил невозможное.
   - Да, - кивнул головой Эдвин. - Ну, еще раз желаю вам удачи. Подлинник обвинительного акта будет очень кстати.
   Когда на другой день Рёттер прощался с хозяйкой дачи, она срезала на клумбах хризантемы. Он сказал ей, что уезжает обратно в Берлин. Она ничем не проявила своей радости, но ему показалось, что фрау Беатрис облегченно вздохнула. Он ее вполне понимал.
   От берега, как и предполагалось, они отошли уже ночью.
   Ревел ревун. Маслянистым пятном вспыхивала мигалка на маяке. Ровно рокотал мотор. За кормою остался большой неспокойный концлагерь, имя которому Германия. Удалялись, бледнели и таяли в тумане береговые огни. Рядом дышала холодом невидимая черная вода. Попахивало отработанным бензином и рыбой. Эту рыбу Уго наловил вчера и нарочно не выгрузил из баркаса. Под ее скользкими, скупо поблескивающими грудами он и запрятал завернутую в брезент папку с документами.
   - Береженого бог бережет, - сказал Уго. - Это на крайний случай... Скажите, господин, это правда, что вы везете бумаги о нашем Тедди?
   - Правда.
   - И вы собирались защищать его на суде?
   - Да.
   - Доброе дело. А теперь суда не будет?
   - Думаю, что не будет. Но я все-таки стану его защищать. На глазах у всего мира.
   - Ясно. Они боятся Тедди.
   - Вы правы. Они боятся его.
   Стало свежо. Уго дал своему пассажиру теплый шарф, связанный из собачьей шерсти, и зюйдвестку. Рёттеру стало тепло и покойно. Под ровный рокот мотора, плавное покачивание баркаса он едва не задремал.
   Медлительно, словно это касалось кого-то другого, он думал о том, что ждет его во Франции. Найдет ли он себе место под чужим солнцем? Сможет ли возобновить работу над книгой "Саллические франки и уголовное право"? Работа, работа, всегда работа. Отец его умер в пятнадцатом году от разрыва сердца, мать умерла от чахотки, когда он был еще студентом. Ни жены, ни детей у него не было. Вся прожитая жизнь представлялась сплошной работой с перерывами на еду и сон. Но даже во сне его мозг не переставал искать новые пути и решения. Особенно, если попадалось интересное дело. Он не привык к иной жизни, да и не хочет ее. Возможно, он очень ограниченный человек и просто-напросто обокрал себя.
   Уже растаял маяк. Плотные слои облаков не пропускают ни звездного, ни лунного света. За бортом клокочет темное море, изредка вспыхивая голубоватым свечением.
   Он пристально следит за ним, вспоминает, как гасли недавно береговые огни и - это было лет десять назад - свечи на концерте в Вене.
   В огромном зале с очень высоким потолком зажгли на пюпитрах свечи. В зал пахнуло разогретым воском. Погасли хрустальные люстры и бра, дрожали лишь шаткие языки свечей. Родились первые звуки музыки. Тоска и жалость, прощание и надежда на встречу, и грусть, и радость. Свечи сгорели ровно на одну треть, когда оркестр заиграл последнюю часть. Как прилив и отлив, накатывались соло и дуэты. Одна за другой гасли свечи и, как темные призраки, уходили со сцены музыканты. Ушли виолончель и валторна, ушли валторна и скрипка, ушли два гобоя, ушли скрипка и виолончель. Все меньше и меньше остается колеблющихся языков пламени, но музыка не исчезает. Все так же страстно и наивно течет она бессмертной мерцающей рекой. Наконец остались лишь две скрипки - первая и вторая. Они приняли на себя всю тяжесть и всю боль одиночества и тоски. И когда они погасили свои свечи, музыка еще долго умирала в ушах. Рёттер помнит, что закрыл тогда глаза. Он не хотел видеть, как зажгутся люстры и бра и как выйдут раскланиваться на сцену оркестранты. Он знал, что стоит открыть глаза, и затухающая в ушах музыка оборвется совсем. Это была "Прощальная симфония" Гайдна... И музыканты, гасившие свечи, уходили в небытие.
   Проснулся он от внезапно наступившей тишины. Мотор не работал. Уго сидел рядом и осторожно отвинчивал компас.
   - В чем дело, господин Касперсен? - спросил Рёттер, поеживаясь от холода.
   Уго молча прижал палец к губам и показал рукой куда-то в темно-серый туман. Рёттер пригляделся и увидел, как вдалеке мечется расплывчатое световое пятно. Уго качнул головой, приглашая спуститься вниз. Согнувшись, чтобы не задеть головой низкий потолок, Рёттер пролез в крохотную каютку. На маленьком откидном столике стояли ацетиленовый фонарь и жестянка с табаком. На койке лежали брезентовые рукавицы.
   - Дозорный миноносец? - тихо спросил Рёттер.
   Уго кивнул. Он нагнулся и достал из ящика бутылку темного сладкого пива "доппель-карамель". Открыл ее и протянул Рёттеру. Потом еще раз нагнулся и взял себе тоже. Отпил несколько больших глотков и тихо сказал:
   - Ночью в тумане они нас не заметят. Но уже светает, и утро обещает быть ясным. Если нас засекут, скажем, что сбились с курса из-за поломки компаса. Я его уже отвинтил.
   - С таким пассажиром, как я, это не поможет, - усмехнулся Рёттер. Лучше уж не попадаться!
   Они вышли на палубу. Было удивительно тихо. Рёттер ничего не слышал, но Уго сказал, что различает рокот моторов.
   Так, в полном молчании, они провели часа полтора. Баркас заметно покачивало. Уго несколько раз вставал и прислушивался. Потом наконец махнул рукой и сказал:
   - Все! Кажется, проскочили.
   Он вынул из кармана отвертку и поставил компас на место. Закурил трубку и спустился вниз запустить мотор.
   Рёттер чувствовал себя превосходно. Короткий сон среди безмолвного моря удивительно освежил его.
   Вернулся Уго и сказал, что все в порядке и господин может еще поспать... Здесь или в каюте.
   - А вам разве не хочется спать, Уго?
   - А кто поведет за меня баркас? - спокойно возразил рыбак.
   - Я немного знаю морское дело, - скромно сказал Рёттер. - Вполне могу постоять на вахте.
   - Хорошо. Когда я устану, вы меня смените. А пока - отдыхайте.
   Рёттер прошел в каюту. Снял зюйдвестку, стащил огромные резиновые сапоги и лег на застланную верблюжьим одеялом койку. В крохотном иллюминаторе было еще совсем темно.
   РЕШЕНИЕ
   по уголовному делу транспортного рабочего Эрнста Тельмана,
   обвиняемого в заговоре и призыве к государственной измене.
   2-й сенат палаты народного суда на своем заседании 1 ноября
   1935 г. по предложению верховного прокурора
   постановил:
   обвиняемый Тельман - при сохранении в силе приказа об аресте
   только ввиду подозреваемой возможности побега - освобождается от
   дальнейшего отбывания предварительного заключения.
   После освобождения обвиняемый обязывается ежедневно являться в
   соответствующий полицейский участок по месту пребывания.
   Б р у н е р В а й с д-р Н и г е р
   Господину Эрнсту Тельману Составлено
   Берлин-Моабит в Берлине 1 ноября 1935 г.
   Прусская тайная Делопроизводитель 2-го
   государственная полиция сената палаты народного суда
   Заместитель начальника Кислинг, судебный советник.
   и инспектора
   Берлин, 1 ноября 1935 г.
   Господину Эрнсту Тельману
   в настоящее время
   Берлин-Моабит
   На основании 1 декрета рейхспрезидента о защите народа и
   государства от 28 февраля 1933 г. постановляю настоящим, что в
   интересах общественной безопасности Вы подлежите содержанию в
   заключении впредь до особого распоряжения.
   Основания:
   До Вашего ареста, последовавшего 3.3.1933 г., Вы являлись лицом,
   ответственным за руководство Коммунистической партией Германии.
   В интересах поддержания общественной безопасности и порядка Вы
   подвергнуты превентивному заключению, поскольку в случае освобождения
   Вы, несомненно, снова стали бы действовать в коммунистическом духе.
   Г е й д р и х
   Глава 40
   УЖИН В "АДЛОНЕ"
   В пятницу вечером клуб иностранных корреспондентов, аккредитованных в Берлине, устроил для дипкорпуса ужин с танцами в отеле "Адлон".
   Посол Соединенных Штатов Америки Уильям Додд приехал с небольшим запозданием. Военный вице-атташе капитан Крокетт, военно-морской атташе капитан Кепплер, политические советники Уайт, Ли, Флэк и Бим уже сидели за отведенными для них столиками. Все были во фраках и прибыли на прием в соответствии с этикетом - в цилиндрах.
   Появление американского посла в обеденном зале вызвало некоторое удивление. Все обратили внимание, что его дочь Марту сопровождает принц Луи Фердинанд. Собственно, это обстоятельство и задержало посла. Когда его высочество пожелал поехать на прием в посольском "линкольне", Додд осторожно попытался отговорить принца.
   - Боюсь, - сказал он, - что пребывание в нашем обществе может причинить вам неприятности.
   - Я ничего не боюсь, - надменно ответил принц. - Кроме того, моя преданность вашей семье общеизвестна. - Он улыбнулся. - Тут уж ничего не поделаешь.
   Додд пожал плечами и велел шоферу зачехлить звездно-полосатый флаг, чтобы придать поездке менее официальный характер.
   Ближайшими соседями Доддов по столу были министр иностранных дел фон Нейрат, уволенный бургомистр Зам с супругой, сэр Эрик Ханфштенгль, месье и мадам Франсуа-Понсе, советский посол Яков Суриц и организатор Олимпийских игр Левальд.
   Послы Англии и России почти не разговаривали друг с другом, зато Франсуа-Понсе был весьма оживлен и чрезвычайно любезен с обоими.
   Принц обменялся с послами рукопожатием, но когда приветствия были закончены, отвел Додда в сторону.
   - Сожалею, но я не смогу сесть за ваш стол, - сказал он.
   - Вот как! - удивился Додд и со свойственной ему непосредственностью воскликнул: - Здесь собрались очень милые люди. Особенно этот русский. Он, вероятно, самая светлая голова среди здешних дипломатов. Бедняга, на приемах он почти всегда стоит в одиночестве.
   - Я ничего не имею против него, - доверительно наклонился к Додду принц. - Но в семнадцатом году русские коммунисты казнили моих родственников - членов царской семьи.
   - Русский посол кажется мне вполне интеллигентным человеком, - не слишком кстати заметил Додд. - Как видите, Нейрат чувствует себя вполне сносно, хотя и сидит напротив него.
   - Еще раз сожалею, - принц наклонил голову, поклонился супруге и дочери посла и отошел к столику, где сидели швейцарский посланник, румынский посол и военно-морской атташе Португалии.
   Ужин прошел довольно скучно, но, к счастью, не слишком затянулся. Как у Максима в Париже, оркестр сыграл попурри из "Веселой вдовы", и начались танцы. Кельнеры разносили на серебряных подносах мороженое и бокалы с прохладительными напитками.
   Капитан Крокетт пригласил миссис Додд на тур вальса и весело помахал шефу рукой. Уильям Додд улыбнулся и, взяв с подноса бокал с охлажденным киршвассером, смешался с толпой.
   - Хелло! - окликнул его политической советник Бим. - Что нового?
   - Брожу в поисках интересного собеседника. Только в такой толчее можно откровенно поболтать о важных делах.
   - Поговорите с профессором Онкеном, сэр. Вам это будет легко, вы же с ним из одного академического мира.
   - Говорят, Розенберг заставил Руста его уволить?
   - Да. "Фёлькишер беобахтер" обрушилась на его книгу о Кромвеле. Усмотрели какие-то аналогии с Гитлером.
   Додд пожал плечами.
   - Я не думаю, что Онкен - решительный противник режима, - продолжал Бим. - Однако он упорно отстаивает свое право профессора печатать книгу без предварительного одобрения ее правительством.
   - Естественно, - Додд потянул ледяной напиток через соломинку. Папский нунций здесь?
   - Нет. Он избегает контактов с официальными лицами, пока не определится политика Ватикана по отношению к новым реформам нацистов.
   - Напрасно. Папе все равно придется с ними примириться. Я думаю, что Гитлер станет на сторону Розенберга с его древнегерманским культом бога Вотана. Планы Розенберга вернуть страну к германскому варварству потерпят неудачу в том случае, если католики поддержат лютеран.
   - Что и говорить, - усмехнулся Бим, - папа оказался в затруднительном положении. Он должен помочь лютеранам и лютеранским университетам спасти католицизм в Германии.
   - В то же время он должен поддержать нацистскую философию, которая может ему послужить оружием для борьбы с коммунизмом в России, а также с развитием социалистических идей во Франции и Испании.
   - Парадокс истории! Но бог с ним, с папой, - Бим засмеялся. - У нас полно своих забот. С вами хотел бы побеседовать в неофициальной обстановке доктор Шахт.
   - Где он?
   - В ореховой гостиной, сэр. Мне проводить вас?
   - Благодарю. Лучше устройте мне небольшую встречу с Франсуа-Понсе.
   Когда Додд поднялся на третий этаж, где находилась ореховая гостиная, Яльмар Шахт уже ожидал его. На круглом полированного ореха столике стояли бутылки французского коньяка и ящичек манильских сигар.
   - Рад вновь встретиться с вами, ваше превосходительство, - сказал, вставая, Шахт.
   Они обменялись рукопожатием и опустились в кресла.
   - Я слышал, доктор, - исподволь начал Додд, - что вы побывали в Базеле на международной конференции банкиров. Что там слышно?
   - Финансовое положение в мире довольно сложное, - уклончиво заметил Шахт, обрезая сигару.
   - Оно никогда не было простым. Меры по стабилизации доллара и фунта стерлингов оказались недостаточно эффективными.
   - Это верно, господин Додд. По сути, англичане используют дешевый фунт стерлингов для борьбы с американскими промышленниками, которые, монополизировав рынки внутри Соединенных Штатов, стараются теперь прибрать к рукам английскую колониальную торговлю.
   - Совершенно с вами согласен, - Додд вытянул ноги и поудобней откинулся в кресле. - Дешевый фунт стерлингов - это средство борьбы с американскими высокими таможенными тарифами.
   - Я настроен не очень оптимистически, господин посол. Если стабилизация не будет проведена, нас ожидает экономическая катастрофа.
   - Мои представления о сложной финансовой системе до того смутны, что я не могу составить себе сколько-нибудь определенного мнения на этот счет.
   - Как вам понравился Фуртвенглер? - сразу же перевел разговор Шахт.
   - Превосходный дирижер! Позавчера я видел в кинотеатре "Уфа Паласт" любопытный киновыпуск... - Додд не договорил и тоже занялся сигарой.
   - Вы имеете в виду "Наш вермахт"? - не выдержал затянувшейся паузы Шахт.
   - Совершенно верно. Эти бесконечные колонны солдат, эскадрильи пикирующих "штукка-бомберов", торпеды, оставляющие в море вспененный след, производят довольно сильное впечатление. Кстати, господин министр, что означает закон о всеобщей воинской повинности?
   - Это означает мир в Европе. Мой сын тоже отбыл положенный ему год службы, и все немцы должны сделать то же самое ради безопасности своей страны.
   - Не так давно я был в оперном театре на Унтер-ден-Линден на торжественном заседании, посвященном памяти немецких героев.
   - Вам понравилось?
   - Чрезвычайно. Это нечто подобное нашему "Дню павших бойцов". Но дело не в том. Просидев минут десять, я-был несколько встревожен тем, что, кроме меня, в зале нет ни одного посла. А назавтра я узнал из газет, что в этот день французский, английский, итальянский и польский послы побывали у господина канцлера, который официально объявил им о расширении армии.
   - Это отнюдь не означает войны! - немедленно отозвался Шахт.
   - Не скрою озабоченности моего правительства по этому поводу.
   - Прошу вас заверить президента Рузвельта, что Новая Германия не хочет войны. Господин Гитлер приводил в своей речи "Четырнадцать пунктов" Вильсона в качестве основы для конференции стран Европы. Примут ли Соединенные Штаты участие в такой конференции?
   - Сомневаюсь, хотя и считаю, что участие Америки в работе конференции, проводимой Лигой наций, чрезвычайно важно для всего мира. Президент за сотрудничество с Лигой наций, несмотря на то, что общественное мнение против такого сотрудничества.
   - Общественное мнение переменчиво. Я уверен, например, что американский народ поймет в конце концов идеалы Новой Германии, хотя определенные круги и настраивают его против нее. Возьмем последнюю кампанию в американской печати...
   - Американцы не могут одобрить антисемитских эксцессов, господин министр.
   - Но ваша печать извращает истинное положение дел!
   - Я проконсультируюсь со своим пресс-атташе.
   - Наконец, эта шумиха по поводу процесса над Тельманом. Письма протеста, петиции...
   - Насколько мне известно, такие письма поступают не в одно только американское посольство.
   - Да, но американская пресса пользуется слишком большим влиянием в мире... Жаль, что ее направляют определенные еврейские и марксистско-либеральные круги.
   - Я бы этого не сказал. Видите ли, я имею честь лично знать мистера Херста, и мне известен его образ мыслей. Лично он ни в малейшей мере не сочувствует Тельману.
   - Но его газеты тоже поднимают вокруг этого шум.
   - Газеты для того и созданы, чтобы поднимать шум. Согласитесь, господин министр, что основания для этого есть. Я лично не слышал, чтобы в цивилизованном мире кто-то дожидался суда почти три года. Между прочим, процесс все-таки состоится?
   - Обвинительного материала для процесса собрано недостаточно.
   - Я знаком с этой официальной версией. Но говорят, что господин Геббельс, выступая перед журналистами, выразился более определенно.
   - Мне об этом ничего не известно.
   - Будто бы доктор Геббельс сказал, что важен не сам процесс, а лишь пребывание Тельмана в надежной тюрьме... Но, право, господин министр, это не единственная тема для нашего разговора.
   - Безусловно. Я уверен, что немцы и американцы будут жить в мире и дружбе. Позвольте мне провозгласить тост за взаимное уважение, - он налил в рюмки коньяк.
   - Охотно, господин министр. Ваше здоровье!
   Они подняли рюмки и стоя выпили.
   Уильям Додд откланялся. Еще в дверях он заметил Марту. Она весело болтала с Бимом и сэром Эриком в противоположном конце зала.
   Пробиваясь к ним через оживленную толпу, он невольно ловил обрывки фраз. На разных языках говорили об одном и том же: о политике наци и войне. Португальский атташе на прекрасном английском языке беседовал с группой журналистов. Одного из них - Эхснера из агентства ЮПИ - Додд хорошо знал. Он остановился невдалеке и прислушался.