Страница:
- Сомневаюсь. - Комендант почесал затылок. - Тогда дали бы открытым текстом.
- Это дело другое.
- Приказано подготовить печи и ждать. - Комендант пододвинул к себе телефон. - Позвоню на телефонную станцию. Пусть передадут по команде в крематорий.
По концлагерю прокатилась волна напряжения и страха. Командофюреры бегали от комендатуры к блокам и от блоков к крематорию, очистили от подопытных больных ревир. На вышках усилили охрану. Топки спешно загружали коксом, со склада запросили новую бочку нефти. Не понимая причины всей этой суеты, взвинченные до предела капо лютовали как никогда. Рассыпали удары направо и налево, крошили челюсти, проламывали черепа. За несколько часов было насмерть забито больше заключенных, чем за всю истекшую неделю.
В эсэсовских казармах прошел слух, что ожидается какая-то высокая инспекция из Берлина. После того, как был снят с должности и отдан под суд обвиненный в злостных уголовных преступлениях прежний комендант Кох, таких инспекций боялись пуще огня. По поводу предполагаемой ревизии высказывались самые разные предположения. Одни говорили, что Эйхман обнаружил слишком высокий показатель средней продолжительности жизни заключенных в Бухенвальде евреев, другие ссылались на якобы высказанное самим фюрером недовольство масштабами ликвидации. Но точно никто ничего не знал. Комендант лагеря к внутреннему телефону не подходил, а его заместитель на все вопросы отвечал уклончиво. Обсудив всевозможные варианты, эсэсовцы остановились на том, что в лагерь прибывает главный гигиенист при имперском медике СС и полиции. На то были основания: во-первых, главный гигиенист еще в мае прислал указание перевести все циркуляционные газокамеры с газа "циклон" на "арегинал", во-вторых, комендант дважды за сегодняшний день вызывал врача Шидлауски.
Конечно, штандартенфюреру плевать было на научную работу, с которой так носился врач. Ясное дело, разговор шел о приезде главного гигиениста.
Но напряжение в лагере продолжало расти. Эсэсовец на главной вышке открыл огонь и убил двух заключенных: ему показалось, что они хотят пойти на проволоку. Наэлектризованная атмосфера всеобщего ожидания не разрядилась и к вечеру. В 19 часов на плацу появились рапортфюрер Гофшульте и штабсшарфюрер Отто, которые подозвали к себе двух командофюреров для непродолжительной беседы. Вскоре после этого всех заключенных стали загонять в блоки. Обслуживающих же крематорий заключенных - мрачную "небесную команду" - даже заперли на замок.
Капо Юпп Мюллер - гориллоподобный громила с зеленым треугольником профессионального преступника на полосатой куртке - погрозил при этом волосатым кулаком:
- Если хоть одна гнида высунет нос из помещения... - он замолчал, подыскивая подходящее наказание.
- Живым в топку бросим, - пришел на помощь истопник Гейнц Роде, которого тоже проинструктировал командофюрер.
Но один заключенный - поляк Мариан Згода - все же посмел ослушаться. Когда "небесную команду" загнали в помещение, а дверь заперли, он, улучив удобный момент, забрался в вентиляционную трубу, вылез наружу и спрятался за кучей шлака во дворе крематория.
Он пролежал там, затаившись как мышь, до глубокой ночи.
Белые августовские звезды медленно поворачивались над ним. Прохладный ветерок повеял горьковатым запахом пыльной полыни и далеких буковых рощ. Ущербный месяц скользил по дымчатым волнам облаков. Мертвенным ртутным светом горели фонари на загнутых внутрь бетонных столбах. И в этом иссера-белом огне зловеще скалились фарфоровые черепа изоляторов и отсвечивала влажным змеиным блеском чуть гудящая под током проволока.
Но тишины не было под белой пылью Млечного Пути. Спящий лагерь всхлипывал, как в кошмаре, хрипел сотнями умирающих глоток в бараках, карцере, научных боксах и ревире.
Близко к полуночи Згода заслышал шаги. Длинные тени легли на переливающийся искрами в ночном огне шлак. Он заскрипел под начищенными, серебряными в этой ночи сапогами, как толченое стекло.
Один за другим вошли в крематорий:
штабсшарфюрер унтер-фюрер СС Отто,
лагерфюрер обер-штурмфюрер СС Густ,
рапортфюрер унтер-фюрер СС Гофшульте,
командофюрер обер-шарфюрер СС Варнштедт,
адъютант коменданта Шмидт,
лагерный врач хауптштурмфюрер СС Шидлауски,
обер-шарфюрер СС Бергер.
Замыкал же это безмолвное шествие полуночных призраков хозяин печей унтер-шарфюрер Штоппе.
Они исчезли в черной тени, и только жестянки их зловещих эмблем вспыхивали прощально и сгорали, как падающие звезды. Но не надолго исчезли они во тьме. То и дело выскакивали во двор, нервно вышагивали, а шеи их хищно вытягивались в сторону ворот, над которыми висела надпись из кованого железа: "Каждому - свое". В крематорской же канцелярии не смолкали телефонные звонки.
Но вот у ограды утробно взвыл автомобильный гудок, и в канцелярии сразу стало тихо. Словно все вдруг испугались чего-то и притаились. А немного погодя показались во дворе оба начальника адских котлов преисподней - командофюреры крематория Варнштедт и Штоппе. Бегом побежали они к воротам. И слышно было, как залязгали, как заскрипели эти кованые ворота. И тут же гравий тяжело зашуршал под протекторами машины. Она въехала во двор крематория и остановилась под фонарем. И тоже, как эсэсовские сапоги, засверкала серебристыми отблесками черного лака. Хлопнули дверцы с обеих сторон. Из машины вышли трое - все в штатском. Один из них, плотный, крепко сбитый, с тяжелой лысой головой, оказался в середине. Он сунул руки в карманы пиджака и глубоко вдохнул бухенвальдский воздух, который даже ночью воняет горелым человечьим жиром.
И когда он медленно двинулся к крематорию между двух своих конвоиров, которые такими маленькими казались рядом с ним, все эсэсовцы уже стояли у входа. Сами, без всякого приказа, построились они двумя шпалерами возле дверей, которые обычно раскрывались только для мертвых.
- Вам туда, - тихо сказал один из конвоиров, приземистый, коротко остриженный, с острыми, торчащими как у волка ушами.
Большой человек ничего не ответил и, даже не взглянув на притихших, настороженных эсэсовцев, вошел под каменный свод.
Второй конвоир схватился за задний карман, мелькнул вспыхнувший светлой полоской пистолет, и, один за другим, три оглушительных выстрела хлестнули в ночи. Где-то вдали завыли сторожевые собаки.
Эсэсовцы повернулись и вошли в крематорий. За ними последовали и оба штатских. Медленно закрылась дверь. На дворе осталась только большая легковая машина, глухо урчащая невыключенным двигателем.
И тут раздался четвертый выстрел, приглушенный толщей каменных стен.
Старый заключенный Згода шестым чувством распознал тот самый выстрел в затылок, которым приканчивают человека.
Спустя некоторое время дверь отворилась, и во двор вышли оба нижних чина - унтер-фюреры Гофшульте и Отто.
- А знаешь ли ты, кто это был? - спросил, доставая сигареты, Гофшульте.
- Вождь коммунистов Тельман, - ответил Отто и дал ему огня.
Тут и убийцы в штатском вылезли под ночное небо, а вместе с ними лагерфюрер Густ, адъютант Шмидт и доктор Шидлауски.
Только Варнштедт и Штоппе остались в своей преисподней. Было слышно, как зазвенели стальные крюки запоров, когда фюреры крематория заперлись изнутри.
Штатские сели в машину, и она, стреляя из обеих выхлопных труб, задом выехала из ворот.
Двор опустел, и занемевший Згода пополз обратно к своей трубе. Последнее, что он услышал, было тяжелое шарканье кокса в патентованной печи солидной фирмы "Топф и сыновья".
На следующее утро, 18 августа 1944 года, Згода нашел в вычищенной из печи золе прогоревшие и оплавленные карманные часы. Зола была темная, с синеватым и желтым отливом, а не белая, как обычно, словно плесень из погреба. Значит, человека сожгли вместе с одеждой. Значит, так торопились, что некогда было даже раздеть.
Только пара мужских ботинок не пошла в печь. Утром черные эти ботинки еще стояли рядом с той темной кучуой золы.
Потом их унес унтер-фюрер Гофшульте...
Радио рейха. 28 а в г у с т а 1944 г о д а, 21 час.
Над имперской территорией ни одного вражеского боевого
соединения замечено не было.
Радио рейха. 14 с е н т я б р я 1944 г о д а, 20 часов 45
минут. Важное сообщение:
Во время англо-американского воздушного налета на окрестности
Веймара 28 а в г у с т а было сброшено много бомб и на
концентрационный лагерь Бухенвальд. Среди убитых заключенных
оказались, между прочим, бывшие депутаты рейхстага Тельман и
Брейтшейд.
Заявление министерства пропаганды:
В связи с воздушным налетом союзной авиации на концентрационный
лагерь Бухенвальд под Веймаром германское радио, в противовес
утверждениям противника, категорически заявляет, что союзные
авиачасти 24 а в г у с т а сбросили на лагерь около тысячи
фугасных и большое количество зажигательных бомб, устроив настоящую
кровавую баню для заключенных.
Глава 52
НАВСТРЕЧУ ГРОМУ
Выпавший за ночь снег прикрыл обезображенное последней бомбежкой лицо земли. Сгладились неглубокие воронки, потонули на время ржавые части всевозможных машин, уродливые осколки человеческого быта. Но унылая белизна бескрайней равнины оттенила и выпятила черные остовы сгоревших грузовиков вдоль дороги и язвы теплых еще пепелищ, на которых медленно таяли островки белого пуха.
Ирма брела под конвоем через снежное поле, подавшись вперед, то и дело оступаясь, проваливаясь в невидимые ямы. Она падала, и руки ее, не находя опоры, уходили в холодную, колючую, почти бесплотную пену. Путь до дороги казался ей нескончаемым. Тяжелые башмаки на деревянной подошве сползали с ног, застревали в липком, как мокрая глина, снегу. Не отдавая себе отчета в том, что делает, она скинула их и пошла в одних чулках. Холода не чувствовала. Напротив, набегающий изредка ветер лишь остужал горевшее лицо, холодил сухое, опаленное горло. Она жадно хватала раскрытым ртом, влажные дуновения и не могла надышаться. Волнами накатывала боль в животе и тут же подымалась тошнота. Тогда становилось еще жарче, и ни ветер, ни снег уже не спасали. Ирму пошатывало, и поле медленно колыхалось вокруг нее. Из мутной сывороточной его белизны черными пузырями выпрыгивали оскаленные лица. Разверстые в немом крике глотки в разных ракурсах наплывали вдруг на нее. Словно надвигающиеся поезда, стремительно росли нацеленные в переносицу подошвы...
Одутловатое, застывшее, как восковая маска, лицо надзирательницы Гудрун. Сладковато-противный горячий пар кухни. Как отвар подмороженной брюквы. Воспаленный дрожащий свет...
Эсэсовка была вдрызг пьяна. Ударом сапога она опрокинула стоящее перед Ирмой ведро с картофельными очистками.
- Встать! - И, наваливаясь тяжелым телом и дыша перегаром в лицо: Его повесили... Слышишь? Коммунистической собаки больше нет в живых... А ну, улыбайся, дрянь...
- Нет! - закричала Ирма, сразу все поняв, но не веря, не принимая.
Гудрун чуть прищурила заплывшие веки, откинулась и наотмашь ударила ее по щеке. Ирма попыталась закрыть лицо и подняла руки. Она так и не поняла, что произошло. То ли Гудрун сама напоролась на нож для чистки картофеля, то ли Ирма, защищаясь, инстинктивно двинула этот нож немного вперед...
Пронзительный визг Гудрун перекрыл кухонный лязг и шипение. Выхватив из кипящего котла деревянную поварешку, эсэсовка ударила Ирму по голове. Все закружилось и поплыло. Проваливаясь в разверзшуюся перед ней черноту, Ирма успела понять, что ее топчут ногами. Потом сумасшедшая боль в боку и немая пустота, прерываемая ревом и болью. Словно кто-то время от времени щелкал выключателем.
Прибежавшие на зов Гудрун охранники долго пинали Ирму ногами. Потом выволокли ее на снег и протащили по всему лагерю.
Очнулась она только в комендатуре. Мучительно пыталась понять, что же с ней происходит. Задыхаясь от нахлынувшей боли, ловила бредовые отрывки: поварешка в кипящем котле, кровь на восковом лице эсэсовки... Но никак не могла припомнить начало. С чего, собственно, все завертелось? Что ей такое сделала или сказала Гудрун?
В ушах стрельнуло, и она вновь оказалась в мире звуков. Сразу узнала истерический голос Гудрун:
- Она бросилась на меня с ножом, чтобы убить!
Пол вокруг был запачкан кровью. И еще Ирма увидела темные лужицы талой воды, выпирающие из сапог икры Гудрун, чьи-то сверкающие краги...
- Я не оставлю ее в лагере ни единого часа, - успокаивал эсэсовку чей-то голос. Ноги в крагах нетерпеливо переступали.
Звякнул полевой телефон.
- Говорит комендант объекта сорок восемь, - сказал человек в крагах. - Хайль Гитлер, коллега! Я обращаюсь к вам по поводу заключенной Зурен... Это дочь того самого... Да, так точно, коллега. Дело в том, что мы больше не можем держать ее у себя. Этой женщине нужен усиленный режим. Вы не могли бы, коллега, взять ее к себе?.. Что? Плохо слышно! Помехи какие-то... У вас нет сейчас свободной машины?.. Не беда! Пойдет пешком... От всего сердца благодарю, коллега!
Комендант дал отбой и наклонился над Ирмой:
- На тебя даже пули жалко! Повесить бы тебя на ближайшем дереве... Подымите ее!
Два охранника, гремя амуницией, бросились к Ирме. Грубо схватили ее. Поставили перед комендантом.
- Увести, - сказал тот, когда увидел, что она может стоять...
Ирма попыталась было повернуться, но пошатнулась и медленно опустилась на пол. Ее снова подняли.
...Скорей бы уж дойти до этой проклятой дороги, думает Ирма, содрогаясь от кашля. Все снег да снег. Один непролазный снег.
Она не знает, зачем ей нужна дорога. Она не помнит, откуда взялась боль, режущая тупой пилой по животу. Глаза слипаются.
Провалившись в сугроб, она уже не может подняться, не может сдержать тошноту.
Сразу наступает облегчение и минутная ясность. Сзади щелкнул затвор.
- Зачем мы тащим эту падаль в Нойбранденбург? - конвоир сплевывает на снег. - Пристрелить ее, и дело с концом!
- Ты что, очумел? - второй охранник ударяет по стволу нацеленного карабина.
- А в чем дело? Да нам за это еще благодарность объявят. Пива дадут, сигарет.
- Заткни глотку. - Это говорится тихо и медленно, сквозь зубы. - У меня еще осталась совесть...
- Какая тут к черту совесть, Гейнц. Разве не видишь, что все пропало?.. Конец близко, - конвоир сплюнул и, вскинув карабин на плечо, засунул руки в карманы.
Конец? Нет, это не конец, беззвучно шепчет Ирма и заставляет себя встать. Это только начало, и надо дождаться, надо дожить!
Она медленно поднимается и все так же, подавшись вперед, делает шаг в сторону не различимой среди снежного поля дороги. Еще один шаг туда, где за голыми ветвями леса краснеет зарево зажженного ночной бомбежкой пожара.
...В те дни войска Ленинградского фронта, при содействии кораблей Балтийского флота, завершали разгром фашистских оккупантов на территории Эстонии. Советская Армия неудержимо приближалась к границам гитлеровского рейха.
Сама история спешила вынести свой приговор.
1971
- Это дело другое.
- Приказано подготовить печи и ждать. - Комендант пододвинул к себе телефон. - Позвоню на телефонную станцию. Пусть передадут по команде в крематорий.
По концлагерю прокатилась волна напряжения и страха. Командофюреры бегали от комендатуры к блокам и от блоков к крематорию, очистили от подопытных больных ревир. На вышках усилили охрану. Топки спешно загружали коксом, со склада запросили новую бочку нефти. Не понимая причины всей этой суеты, взвинченные до предела капо лютовали как никогда. Рассыпали удары направо и налево, крошили челюсти, проламывали черепа. За несколько часов было насмерть забито больше заключенных, чем за всю истекшую неделю.
В эсэсовских казармах прошел слух, что ожидается какая-то высокая инспекция из Берлина. После того, как был снят с должности и отдан под суд обвиненный в злостных уголовных преступлениях прежний комендант Кох, таких инспекций боялись пуще огня. По поводу предполагаемой ревизии высказывались самые разные предположения. Одни говорили, что Эйхман обнаружил слишком высокий показатель средней продолжительности жизни заключенных в Бухенвальде евреев, другие ссылались на якобы высказанное самим фюрером недовольство масштабами ликвидации. Но точно никто ничего не знал. Комендант лагеря к внутреннему телефону не подходил, а его заместитель на все вопросы отвечал уклончиво. Обсудив всевозможные варианты, эсэсовцы остановились на том, что в лагерь прибывает главный гигиенист при имперском медике СС и полиции. На то были основания: во-первых, главный гигиенист еще в мае прислал указание перевести все циркуляционные газокамеры с газа "циклон" на "арегинал", во-вторых, комендант дважды за сегодняшний день вызывал врача Шидлауски.
Конечно, штандартенфюреру плевать было на научную работу, с которой так носился врач. Ясное дело, разговор шел о приезде главного гигиениста.
Но напряжение в лагере продолжало расти. Эсэсовец на главной вышке открыл огонь и убил двух заключенных: ему показалось, что они хотят пойти на проволоку. Наэлектризованная атмосфера всеобщего ожидания не разрядилась и к вечеру. В 19 часов на плацу появились рапортфюрер Гофшульте и штабсшарфюрер Отто, которые подозвали к себе двух командофюреров для непродолжительной беседы. Вскоре после этого всех заключенных стали загонять в блоки. Обслуживающих же крематорий заключенных - мрачную "небесную команду" - даже заперли на замок.
Капо Юпп Мюллер - гориллоподобный громила с зеленым треугольником профессионального преступника на полосатой куртке - погрозил при этом волосатым кулаком:
- Если хоть одна гнида высунет нос из помещения... - он замолчал, подыскивая подходящее наказание.
- Живым в топку бросим, - пришел на помощь истопник Гейнц Роде, которого тоже проинструктировал командофюрер.
Но один заключенный - поляк Мариан Згода - все же посмел ослушаться. Когда "небесную команду" загнали в помещение, а дверь заперли, он, улучив удобный момент, забрался в вентиляционную трубу, вылез наружу и спрятался за кучей шлака во дворе крематория.
Он пролежал там, затаившись как мышь, до глубокой ночи.
Белые августовские звезды медленно поворачивались над ним. Прохладный ветерок повеял горьковатым запахом пыльной полыни и далеких буковых рощ. Ущербный месяц скользил по дымчатым волнам облаков. Мертвенным ртутным светом горели фонари на загнутых внутрь бетонных столбах. И в этом иссера-белом огне зловеще скалились фарфоровые черепа изоляторов и отсвечивала влажным змеиным блеском чуть гудящая под током проволока.
Но тишины не было под белой пылью Млечного Пути. Спящий лагерь всхлипывал, как в кошмаре, хрипел сотнями умирающих глоток в бараках, карцере, научных боксах и ревире.
Близко к полуночи Згода заслышал шаги. Длинные тени легли на переливающийся искрами в ночном огне шлак. Он заскрипел под начищенными, серебряными в этой ночи сапогами, как толченое стекло.
Один за другим вошли в крематорий:
штабсшарфюрер унтер-фюрер СС Отто,
лагерфюрер обер-штурмфюрер СС Густ,
рапортфюрер унтер-фюрер СС Гофшульте,
командофюрер обер-шарфюрер СС Варнштедт,
адъютант коменданта Шмидт,
лагерный врач хауптштурмфюрер СС Шидлауски,
обер-шарфюрер СС Бергер.
Замыкал же это безмолвное шествие полуночных призраков хозяин печей унтер-шарфюрер Штоппе.
Они исчезли в черной тени, и только жестянки их зловещих эмблем вспыхивали прощально и сгорали, как падающие звезды. Но не надолго исчезли они во тьме. То и дело выскакивали во двор, нервно вышагивали, а шеи их хищно вытягивались в сторону ворот, над которыми висела надпись из кованого железа: "Каждому - свое". В крематорской же канцелярии не смолкали телефонные звонки.
Но вот у ограды утробно взвыл автомобильный гудок, и в канцелярии сразу стало тихо. Словно все вдруг испугались чего-то и притаились. А немного погодя показались во дворе оба начальника адских котлов преисподней - командофюреры крематория Варнштедт и Штоппе. Бегом побежали они к воротам. И слышно было, как залязгали, как заскрипели эти кованые ворота. И тут же гравий тяжело зашуршал под протекторами машины. Она въехала во двор крематория и остановилась под фонарем. И тоже, как эсэсовские сапоги, засверкала серебристыми отблесками черного лака. Хлопнули дверцы с обеих сторон. Из машины вышли трое - все в штатском. Один из них, плотный, крепко сбитый, с тяжелой лысой головой, оказался в середине. Он сунул руки в карманы пиджака и глубоко вдохнул бухенвальдский воздух, который даже ночью воняет горелым человечьим жиром.
И когда он медленно двинулся к крематорию между двух своих конвоиров, которые такими маленькими казались рядом с ним, все эсэсовцы уже стояли у входа. Сами, без всякого приказа, построились они двумя шпалерами возле дверей, которые обычно раскрывались только для мертвых.
- Вам туда, - тихо сказал один из конвоиров, приземистый, коротко остриженный, с острыми, торчащими как у волка ушами.
Большой человек ничего не ответил и, даже не взглянув на притихших, настороженных эсэсовцев, вошел под каменный свод.
Второй конвоир схватился за задний карман, мелькнул вспыхнувший светлой полоской пистолет, и, один за другим, три оглушительных выстрела хлестнули в ночи. Где-то вдали завыли сторожевые собаки.
Эсэсовцы повернулись и вошли в крематорий. За ними последовали и оба штатских. Медленно закрылась дверь. На дворе осталась только большая легковая машина, глухо урчащая невыключенным двигателем.
И тут раздался четвертый выстрел, приглушенный толщей каменных стен.
Старый заключенный Згода шестым чувством распознал тот самый выстрел в затылок, которым приканчивают человека.
Спустя некоторое время дверь отворилась, и во двор вышли оба нижних чина - унтер-фюреры Гофшульте и Отто.
- А знаешь ли ты, кто это был? - спросил, доставая сигареты, Гофшульте.
- Вождь коммунистов Тельман, - ответил Отто и дал ему огня.
Тут и убийцы в штатском вылезли под ночное небо, а вместе с ними лагерфюрер Густ, адъютант Шмидт и доктор Шидлауски.
Только Варнштедт и Штоппе остались в своей преисподней. Было слышно, как зазвенели стальные крюки запоров, когда фюреры крематория заперлись изнутри.
Штатские сели в машину, и она, стреляя из обеих выхлопных труб, задом выехала из ворот.
Двор опустел, и занемевший Згода пополз обратно к своей трубе. Последнее, что он услышал, было тяжелое шарканье кокса в патентованной печи солидной фирмы "Топф и сыновья".
На следующее утро, 18 августа 1944 года, Згода нашел в вычищенной из печи золе прогоревшие и оплавленные карманные часы. Зола была темная, с синеватым и желтым отливом, а не белая, как обычно, словно плесень из погреба. Значит, человека сожгли вместе с одеждой. Значит, так торопились, что некогда было даже раздеть.
Только пара мужских ботинок не пошла в печь. Утром черные эти ботинки еще стояли рядом с той темной кучуой золы.
Потом их унес унтер-фюрер Гофшульте...
Радио рейха. 28 а в г у с т а 1944 г о д а, 21 час.
Над имперской территорией ни одного вражеского боевого
соединения замечено не было.
Радио рейха. 14 с е н т я б р я 1944 г о д а, 20 часов 45
минут. Важное сообщение:
Во время англо-американского воздушного налета на окрестности
Веймара 28 а в г у с т а было сброшено много бомб и на
концентрационный лагерь Бухенвальд. Среди убитых заключенных
оказались, между прочим, бывшие депутаты рейхстага Тельман и
Брейтшейд.
Заявление министерства пропаганды:
В связи с воздушным налетом союзной авиации на концентрационный
лагерь Бухенвальд под Веймаром германское радио, в противовес
утверждениям противника, категорически заявляет, что союзные
авиачасти 24 а в г у с т а сбросили на лагерь около тысячи
фугасных и большое количество зажигательных бомб, устроив настоящую
кровавую баню для заключенных.
Глава 52
НАВСТРЕЧУ ГРОМУ
Выпавший за ночь снег прикрыл обезображенное последней бомбежкой лицо земли. Сгладились неглубокие воронки, потонули на время ржавые части всевозможных машин, уродливые осколки человеческого быта. Но унылая белизна бескрайней равнины оттенила и выпятила черные остовы сгоревших грузовиков вдоль дороги и язвы теплых еще пепелищ, на которых медленно таяли островки белого пуха.
Ирма брела под конвоем через снежное поле, подавшись вперед, то и дело оступаясь, проваливаясь в невидимые ямы. Она падала, и руки ее, не находя опоры, уходили в холодную, колючую, почти бесплотную пену. Путь до дороги казался ей нескончаемым. Тяжелые башмаки на деревянной подошве сползали с ног, застревали в липком, как мокрая глина, снегу. Не отдавая себе отчета в том, что делает, она скинула их и пошла в одних чулках. Холода не чувствовала. Напротив, набегающий изредка ветер лишь остужал горевшее лицо, холодил сухое, опаленное горло. Она жадно хватала раскрытым ртом, влажные дуновения и не могла надышаться. Волнами накатывала боль в животе и тут же подымалась тошнота. Тогда становилось еще жарче, и ни ветер, ни снег уже не спасали. Ирму пошатывало, и поле медленно колыхалось вокруг нее. Из мутной сывороточной его белизны черными пузырями выпрыгивали оскаленные лица. Разверстые в немом крике глотки в разных ракурсах наплывали вдруг на нее. Словно надвигающиеся поезда, стремительно росли нацеленные в переносицу подошвы...
Одутловатое, застывшее, как восковая маска, лицо надзирательницы Гудрун. Сладковато-противный горячий пар кухни. Как отвар подмороженной брюквы. Воспаленный дрожащий свет...
Эсэсовка была вдрызг пьяна. Ударом сапога она опрокинула стоящее перед Ирмой ведро с картофельными очистками.
- Встать! - И, наваливаясь тяжелым телом и дыша перегаром в лицо: Его повесили... Слышишь? Коммунистической собаки больше нет в живых... А ну, улыбайся, дрянь...
- Нет! - закричала Ирма, сразу все поняв, но не веря, не принимая.
Гудрун чуть прищурила заплывшие веки, откинулась и наотмашь ударила ее по щеке. Ирма попыталась закрыть лицо и подняла руки. Она так и не поняла, что произошло. То ли Гудрун сама напоролась на нож для чистки картофеля, то ли Ирма, защищаясь, инстинктивно двинула этот нож немного вперед...
Пронзительный визг Гудрун перекрыл кухонный лязг и шипение. Выхватив из кипящего котла деревянную поварешку, эсэсовка ударила Ирму по голове. Все закружилось и поплыло. Проваливаясь в разверзшуюся перед ней черноту, Ирма успела понять, что ее топчут ногами. Потом сумасшедшая боль в боку и немая пустота, прерываемая ревом и болью. Словно кто-то время от времени щелкал выключателем.
Прибежавшие на зов Гудрун охранники долго пинали Ирму ногами. Потом выволокли ее на снег и протащили по всему лагерю.
Очнулась она только в комендатуре. Мучительно пыталась понять, что же с ней происходит. Задыхаясь от нахлынувшей боли, ловила бредовые отрывки: поварешка в кипящем котле, кровь на восковом лице эсэсовки... Но никак не могла припомнить начало. С чего, собственно, все завертелось? Что ей такое сделала или сказала Гудрун?
В ушах стрельнуло, и она вновь оказалась в мире звуков. Сразу узнала истерический голос Гудрун:
- Она бросилась на меня с ножом, чтобы убить!
Пол вокруг был запачкан кровью. И еще Ирма увидела темные лужицы талой воды, выпирающие из сапог икры Гудрун, чьи-то сверкающие краги...
- Я не оставлю ее в лагере ни единого часа, - успокаивал эсэсовку чей-то голос. Ноги в крагах нетерпеливо переступали.
Звякнул полевой телефон.
- Говорит комендант объекта сорок восемь, - сказал человек в крагах. - Хайль Гитлер, коллега! Я обращаюсь к вам по поводу заключенной Зурен... Это дочь того самого... Да, так точно, коллега. Дело в том, что мы больше не можем держать ее у себя. Этой женщине нужен усиленный режим. Вы не могли бы, коллега, взять ее к себе?.. Что? Плохо слышно! Помехи какие-то... У вас нет сейчас свободной машины?.. Не беда! Пойдет пешком... От всего сердца благодарю, коллега!
Комендант дал отбой и наклонился над Ирмой:
- На тебя даже пули жалко! Повесить бы тебя на ближайшем дереве... Подымите ее!
Два охранника, гремя амуницией, бросились к Ирме. Грубо схватили ее. Поставили перед комендантом.
- Увести, - сказал тот, когда увидел, что она может стоять...
Ирма попыталась было повернуться, но пошатнулась и медленно опустилась на пол. Ее снова подняли.
...Скорей бы уж дойти до этой проклятой дороги, думает Ирма, содрогаясь от кашля. Все снег да снег. Один непролазный снег.
Она не знает, зачем ей нужна дорога. Она не помнит, откуда взялась боль, режущая тупой пилой по животу. Глаза слипаются.
Провалившись в сугроб, она уже не может подняться, не может сдержать тошноту.
Сразу наступает облегчение и минутная ясность. Сзади щелкнул затвор.
- Зачем мы тащим эту падаль в Нойбранденбург? - конвоир сплевывает на снег. - Пристрелить ее, и дело с концом!
- Ты что, очумел? - второй охранник ударяет по стволу нацеленного карабина.
- А в чем дело? Да нам за это еще благодарность объявят. Пива дадут, сигарет.
- Заткни глотку. - Это говорится тихо и медленно, сквозь зубы. - У меня еще осталась совесть...
- Какая тут к черту совесть, Гейнц. Разве не видишь, что все пропало?.. Конец близко, - конвоир сплюнул и, вскинув карабин на плечо, засунул руки в карманы.
Конец? Нет, это не конец, беззвучно шепчет Ирма и заставляет себя встать. Это только начало, и надо дождаться, надо дожить!
Она медленно поднимается и все так же, подавшись вперед, делает шаг в сторону не различимой среди снежного поля дороги. Еще один шаг туда, где за голыми ветвями леса краснеет зарево зажженного ночной бомбежкой пожара.
...В те дни войска Ленинградского фронта, при содействии кораблей Балтийского флота, завершали разгром фашистских оккупантов на территории Эстонии. Советская Армия неудержимо приближалась к границам гитлеровского рейха.
Сама история спешила вынести свой приговор.
1971