Парнов Еремей Иудович. Секретный узник

   - Сделайте это.
   - Будет исполнено, мой фюрер.
   - Никогда не поверю, Гейдрих, будто вы ничего не сумели придумать, чтобы узнать, о чем они говорят.
   - Нет ничего проще, мой фюрер. Если вместо отведенного для встреч помещения можно было бы допустить фрау Тельман непосредственно в камеру и оставить с мужем наедине... - Гейдрих многозначительно замолчал.
   - Почему же это до сих пор не сделано? Микрофонов не хватает?
   - Если на то будет ваше разрешение...
   - Я приказываю, Гейдрих!
   - Будет исполнено, мой фюрер.
   - Так вы и не знаете, о чем они шепчутся? - Гитлер недоверчиво прищурился.
   - Они никогда не шепчутся, мой фюрер. Последнее свидание девятого июня показало, что она пытается передать мужу сведения весьма простым путем. Она передала Тельману, как обычно, несколько свежих экземпляров газет "Гамбургер фремденблатт" и "Гамбургер иллюстрирте". Среди них была найдена ранее изъятая из посылки шестая страница вечернего выпуска "Гамбургер фремденблатт" от шестого июня 1936 года со статьей "Ответственность за террористические акты по процессу". В ней идет речь о процессе Эдгара Андре, руководителя гамбургского Союза красных фронтовиков. Тельмана в качестве главного свидетеля в ближайшие дни должен допросить председатель Верховного суда. Жена Тельмана, безусловно, пытается повлиять на показания мужа. Председателя президиума суда гестапо проинформировало.
   - Суд! Надо все радикально менять, Гейдрих. Упрощать эту никому не нужную процедуру. Значит, Тельман по-прежнему не изолирован?
   - Весьма вероятно, что его жена, получая большие суммы из-за границы на адвокатов, и служит передаточным звеном.
   - Адвокат, который сбежал, развил в Париже бурную деятельность. Он же вывез все дело! Это ваше упущение, Гейдрих.
   - Подбором адвокатов занимались другие инстанции, мой фюрер. Относительно же Рёттера я уже дал указание Шелленбергу.
   - Пора прикрыть всю эту шумиху за рубежом.
   - Да. Она многое осложняет. Иностранные посольства завалены продуктовыми посылками на имя Тельмана, не говоря уже о корреспонденции.
   - Следовало бы больше знать, что творится в этих посольствах.
   - Некоторыми шифрами мы уже располагаем...
   - Они слишком часто меняются, и это дорого стоит.
   - Мы разработали один план, мой фюрер.
   - Говорите.
   - Речь идет о создании особого заведения, мой фюрер, где смогут бывать дипломаты, иностранные журналисты, предприниматели и прочие лица, которые причастны к работе иностранных осведомительных служб. Интимный интерьер... Хорошая кухня, музыка... Одним словом, чтобы мысль о дамском обществе рождалась как бы сама собой. И мы дадим господам иностранцам таких дам!
   - Поручите это Артуру Небе. Он знает все бордели Германии.
   - Безусловно, мой фюрер, шеф крипо должен их знать. Но мы привлечем к работе еще и самых блистательных звезд из европейских столиц: певичек, манекенщиц и прочих дам полусвета, свободно владеющих языками. Остальному мы научим их сами.
   - Одного этого мало, - Гитлер неожиданно улыбнулся.
   - Безусловно, мой фюрер! - обрадовался Гейдрих. - Мы сделаем двойные стены и нашпигуем их оптикой и звукозаписывающей аппаратурой.
   - И как вы назовете этот свой... это заведение?
   - "Салон Китти", - мысленно улыбнулся Гейдрих, вспомнив вчерашнюю ночь.
   - Хорошо. Согласуйте с рейхсфюрером СС и представьте смету. Что вы намерены предпринять в отношении этого?.. - он опять поморщился.
   Гейдрих понял:
   - Гестапо считает необходимым разрешать передачу продуктов только через третье лицо. Передачи от жены позволять, только если все продукты будут куплены в столовой тюрьмы Моабит.
   - Одобряю. Но пусть и эти продукты доставляет ему тюремный служащий. Что еще?
   - Было бы целесообразно ежемесячно отбирать у Тельмана всю корреспонденцию и сохранять в его личном деле.
   - Согласуйте с рейхсмаршалом Герингом. Охрану усилили?
   - Согласно вашему приказу создана охранная команда из двадцати человек, вооруженных автоматами, карабинами и пистолетами. На Турмштрассе и Ратеноверштрассе установлены дополнительные полицейские посты, которые усиливаются по ночам. Тюремные чиновники, предназначенные для несения службы во флигеле, где содержится Тельман, подвергаются специальной проверке.
   - Чего же вам еще? Я нахожу эти меры достаточными.
   - Устранить полностью опасения гестапо нельзя до тех пор, пока жене Тельмана не будет совсем отказано в свиданиях.
   - Вы сами хорошо знаете, Гейдрих, - Гитлер начинал выказывать раздражение, - что в создавшейся ситуации это нецелесообразно. Лучше устранить этот надоедливый шум вокруг Тельмана!
   - Позволю себе присоединиться к просьбе рейхсфюрера Гиммлера передать Тельмана специальным учреждениям СС.
   - Нет. В лагере он сразу же превратится в опасный притягательный центр. Кроме того, там труднее избежать непредвиденных случайностей... Как вы думаете Гейдрих, что сделал бы с нами Тельман, будь он у власти?
   - Уничтожил бы, мой фюрер.
   - Правильно. Врагов нужно уничтожать. Беспощадно! Мы это делаем и будем делать в невиданных масштабах... Но, видите ли, мой дорогой Гейдрих, есть враг - и враг. Иногда смерти бывает мало. Смерть врага радует сердце германца. Но и сознание, что над головой обреченного занесен меч, тоже очень много значит. Казнь Тельмана все еще длится. Вы поняли меня?
   - Да, мой фюрер, - Гейдрих видел, что Гитлер не хочет выказать своих истинных намерений. Возможно, он и сам еще не осознал их до конца. Фюрер часто следовал мгновенным капризам, неожиданным озарениям и влиянию случайных, порой самых случайных лиц. Но ему было свойственно и другое. Он мог тайно лелеять, долго вынашивать подобную маниакальной идее мысль, чтобы в удобный момент молниеносно ее осуществить.
   Гейдрих не смог в этот раз прочувствовать, интуитивно разгадать запутанный мыслительный процесс фюрера, и не настаивал более. Всегда осторожный и дальновидный, в разговорах с фюрером он становился осторожны вдвойне.
   - Как продвигается подготовка плана "Грюн"? - Гитлер пристально взглянул на Гейдриха, но тот, как обычно, непринужденно отвел глаза.
   - Рейхсвер доволен сотрудничеством с нами.
   - Учтите, нужна крайняя осторожность.
   - Слушаюсь, мой фюрер.
   - Операция должна пройти без единого выстрела...
   Гейдрих щелкнул каблуками.
   - Мне было приятно побеседовать с вами. Помните, что в Берхтесгадене вы всегда желанный гость... Пришлите мне личное дело Эйхмана.
   Из хроники утреннего выпуска "Берлинер берзенцайтунг"
   Единодушный восторг! Безудержный энтузиазм масс! Рабочие
   Гамбурга радостно приветствуют своего фюрера. Путь торжественного
   кортежа проходит мимо дома, в котором когда-то жил Тельман, мнивший
   себя властителем Гамбурга, а ныне - величина, отошедшая в прошлое.
   Радиограмма из Мадрида
   от бойцов 12-й Интернациональной бригады
   Батарея имени Тельмана приветствует своего почетного командира.
   Дорогой товарищ Тельман!
   Пять месяцев назад, когда мы дали нашей бригаде твое имя и
   двинулись с орудиями на Мадрид, мы все, от рядового бойца до
   командира, чувствовали, что взяли на себя большие обязательства.
   Среди нас были представители шестнадцати национальностей,
   представители всех антифашистских партий, молодые добровольцы и
   старые солдаты, участники мировой войны. Мы говорили на различных
   языках, но понимали друг друга, когда речь шла о главной задаче
   быть достойными твоего имени.
   С тех пор мы вели бои в Университетском городке на окраине
   Мадрида, участвовали в победоносном бою под Лас-Росас, поддерживали
   наступление у Мирабуено, помогали отбивать атаку на реке Хараме и
   сражались под Бриуэгой.
   Впереди - новые бои. Народ Испании переходит в контратаку. Мы
   знаем, что боремся за свободу страны, которая особенно упорно и
   самоотверженно вела и ведет борьбу за твое освобождение.
   И мы знаем, что каждый выстрел наших орудий расшатывает стены
   гигантской тюрьмы, в которую превратил наше немецкое отечество
   гитлеровский фашизм. В день твоего рождения мы клянемся тебе, товарищ
   Тельман, удвоить наши силы и плечом к плечу с молодой и храброй
   армией испанского Народного фронта двигаться вперед, к новым победам.
   Сегодня, в день твоего рождения, батарея избрала тебя своим почетным
   командиром.
   Мы всем сердцем с тобой, товарищ Тельман. Орудия нацелены.
   Можешь положиться на нас.
   Рот фронт, товарищ Тельман!
   Глава 42
   ВТОРОЙ КУРЬЕР
   Эдвин стоял на гранитных бунах Куксхафена. С грохотом разбивались мутно-зеленые, как бутылочное стекло, волны, из осклизлых щелей стекала стремительная молочная пена. От выброшенных прибоем черных гниющих куч шел крепкий йодистый запах. По забрызганным чаичьим пометом каменным плитам прыгали стеклянные водяные блохи. Следовало ждать шторма.
   Горизонт затянуло размытыми перистыми облаками. Ветер налетал порывами и долго шуршал в камышах. Рассеянный свет тяжело слепил глаза.
   Пожалуй, эта его поездка была самой стремительной. Прага, Берлин, Гамбург - и на все два дня...
   Дребезжит трамвай на пути к Вацлавской площади, звеня несется по крутому спуску у Голешовичек. Торжественные свечи цветущих каштанов, потом опадающий на горячую от солнца брусчатку липовый цвет. Ласковый безмятежный зной. Пруд в Паненских Бржежанах совсем позеленел. Сухой лист медленно крутится у берега в недвижной воде. А отраженное в ней небо чисто-синее, и белые легкие облака. Мальчишки ловят медных карасиков. Холодный меркнущий лоск чешуи. Смех. Чужая мягкая, словно ласкающая речь.
   Оставив беленький под синей крышей домик на Градчанах, он поехал в Судеты. Границу перешел легко, благо живущим в Чехословакии немцам препятствий не чинили. Чешские коммунисты рассказывали, что судетские немцы тайно установили через границу две телеграфные линии с Берлином. Полиция их не обнаружила. Возможно, боялась найти слишком многое. Пражское правительство остерегалось раздражать воинственного соседа. Инженер Тодт подводил свои автобаны к самым шлагбаумам, которые быстро поднимались, чтобы без лишних формальностей пропустить очередную машину с германским номером.
   Эдвин прибыл в Берлин для встречи с Гербертом. После пражской тишины столица рейха оглушила его ревом военных маршей. По улицам печатали шаг бесконечные колонны солдат. Холодно поблескивали ножевые штыки. Медленно ползли бронемашины. Над Унтер-ден-Линден низко стлалась синяя бензинная гарь. Отряды эсэсовской кавалерии сменялись оркестрами. Ревели трубы, звенела раскаленная медь тарелок, глухо рокотали барабаны. Толпы берлинцев дожидались у цейхгауза смены вахт. Восторженно следили за четким выполнением ружейных приемов. Притоптывали в такт прусскому шагу. Они ревели от восторга, когда появлялся какой-нибудь генерал. Малиновые отвороты и лампасы встречали аплодисментами...
   Герберта он разыскал довольно скоро, и они встретились под вечер в Тиргартене.
   - В последние дни гестапо произвело многочисленные аресты. Несколько явок завалено, - сказал Герберт. - Основная работа перенесена на север. Ион руководит, пожалуй, самой боеспособной теперь группой. Тебе нужно обязательно с ним встретиться.
   Эдвин хорошо знал Иона Зига по прежней работе. Это был один из самых талантливых сотрудников "Роте фане".
   - Где он теперь? - спросил Эдвин.
   - В Нойкёльне. Ему нужна непосредственная связь с ЦК. Ты поможешь ему установить более регулярные контакты с зарубежным руководством.
   - Понятно, - кивнул Эдвин.
   - Товарищ Вильгельм знает Иона. Он говорил со мной о нем после партийной конференции в Брюсселе.
   - Как Макс?
   - Поправляется. Медленно, но поправляется. Врач сказал, что пулю, которая застряла в легком, трогать пока не следует. Он просил передать тебе привет.
   - Спасибо. Что еще?
   - Наши решили, что теперь ты один будешь работать со Стариком. Меня переводят на другое...
   - Понятно. А как же Мария?
   - Я тебя с ней познакомлю. Встретимся завтра в семь вечера на побережье. Знаешь кафе "Чайка" в Куксхафене?
   - Найду.
   - Тогда до завтра. - Герберт достал сигарету и, словно по рассеянности, оставил пачку на скамейке. - Столик второй справа, - бросил он уходя.
   Когда он ушел, Эдвин взял пачку и, закурив, сунул ее в карман.
   И вот теперь он на окраине Куксхафена. Любуется морем. Следит, как бухает и шипя разбивается в пену волна. Оглушительно кричат чайки черноголовки, моёвки, сизокрылки. В детстве он любил собирать чаичьи яйца. Право, это дело требовало храбрости и выдержки. Разгневанные чайки самоотверженно атаковали грабителей. И не каждый мог устоять перед неистовой их атакой.
   Разворотил носком ботинка штормовую кучу. Запрыгали блохи. Среди черных подсохших водорослей валялись выбеленные, как кость, куски плавника, мелкие ракушки, сорванный с сетей поплавок.
   Время близилось к шести. Пора было идти.
   Он неторопливо поднялся вверх по откосу и, миновав лесопилку, напрямик пошел к трамвайному кругу. Решетчатые столбы одиноко чернели в мутноватом бело-зеленом сумраке. В сплетении проводов выплыла маленькая и белая, как огуречное семя, луна. Пока вагон тащился до Баренфельда, луна успела вырасти и стать латунной.
   Эдвин легко нашел "Чайку". Нужный столик оказался свободным. Избалованный "праздроем" и "пльзенским", он попросил бутылку датского "старого Карлсона" и бутерброд с кильками. Герберт и Роза пришли минут через десять. Заняли соседний столик, заказали кофе.
   Краем глаза Эдвин следил за Розой. Он почему-то представлял себе ее совсем не такой, во всяком случае более молодой. Она оживленно беседовала с Гербертом.
   Вот глаза у нее действительно молодые. И взгляд: прямой, уверенный. Но лицо усталое, и у глаз безжалостные гусиные лапки. Стареющая, довольно полная женщина. Да, ей в жизни досталось... Морщины на шее, красные пятна на локтях.
   Они допили свой кофе и, даже не взглянув на Эдвина, ушли. Он неторопливо вылил остатки пива в стакан. Дал немного осесть пене и выпил. Потом закурил сигарету, расплатился и вышел на улицу. Постоял немного, огляделся и вразвалочку пошел к спортивному магазину с эмблемой общества "Фихте".
   Возле аптеки он перешел на другую сторону и свернул за угол. В крохотном скверике увидел Розу и Герберта. Медленно прошел мимо. В следующем переулке, где был колбасный магазин, они догнали его.
   - Здравствуй, Эдвин, - сказала Роза.
   - Привет, Мария.
   - В среду я была у Старика.
   - Как тебе удалось?
   - Добилась.
   - Как он там?
   - Жалуется на рези в животе.
   - Надо посоветоваться с врачом.
   - Я уже была. Он назначил лекарство, но его не разрешили передать.
   - Хорошо. Я попробую через надзирателя Эмиля. Лекарство у тебя с собой?
   - Конечно. - Она раскрыла потертую лаковую сумочку и достала пробирку с таблетками. - Он просил сказать вашим, что одобряет избрание Пика председателем партии. Считает решение очень правильным.
   - Он знает, что мы готовим новую попытку?
   - Он понимает, насколько это все трудно.
   - Теперь особенно.
   - Да, он все знает. И считает, что следует выждать. Просит не идти на бессмысленный риск.
   - А каково общее положение?
   - Некоторые обстоятельства наводят на размышления.
   - Что-нибудь угрожающее?
   - Не знаю, но на свиданиях каждый раз присутствует новый надзиратель. По-моему, это становится системой. В среду тоже был другой. Его фамилия Каснер или Кестнер. Мне он очень не понравился. Он задавал Старику чудовищно провокационные вопросы. В моем присутствии! "Предлагаю вам созвать здесь, в тюрьме, собрание, - сказал он, - и выступить по вопросу о национал-социализме. Вы скажете, что отказались от своего мировоззрения, что марксизм - лжеучение, и призовете собравшихся осознать это и отречься от коммунизма".
   - Дурак, - сказал Эдвин.
   - Нет, - покачала головой Роза. - Не дурак. Они знают, как Старик реагирует на такие вещи, и сознательно изводят его.
   - Конечно, - сказал Герберт, шедший чуть позади, - они меньше всего надеются, что он их послушает. Они просто травят его. Мария права.
   - Старик прямо уничтожил его взглядом. - Роза быстро огляделась, но они были одни. - "Я никогда не пойду на это, - ответил он, - что бы вы со мной ни сделали". Это, как ты понимаешь, он сказал уже для меня. Значит, его положение ухудшилось.
   - Скорее всего, - сказал Эдвин. - Как он выглядит?
   - Похудел. С прошлого раза - похудел.
   - Последний раз Эмиль видел его месяц назад, - сказал Эдвин. - Его как раз вели мыться. Он выглядел хорошо. Он ведь много занимается гимнастикой, и это поддерживает в нем бодрость. Надзиратель восхищен, что Старик так твердо держится и ни на что не поддается. "Я, - сказал он, - на его месте, безусловно, не выдержал бы".
   - Не только он, - сказал Герберт.
   - И все-таки Эмиль молодец, - сказала Роза.
   - Еще бы! - Эдвин показал большой палец. - Он нам здорово помогает. Не унывай, Мария.
   - Я не унываю. Но положение ухудшилось.
   - Понимаю. Пожалуй, мне следует повидаться с адвокатом Вандшнейдером. Его все еще допускают к Старику.
   - Да, - сказала Роза. - Ведь официально считают, что следствие продолжается, хотя совершенно ясно, что никакого процесса не будет.
   - Конечно, - сказал Эдвин. - Теперь не тридцать четвертый год.
   Из письма Эрнста Тельмана жене
   ...Хочу сообщить тебе действительное положение вещей:
   1. Свидания с тобой, которые бывали каждые 14 дней, теперь будут допускаться только раз в три недели.
   2. Свидания с адвокатами, которые до сих пор не ограничивались, возможно, будут ограничены.
   3. Вся почта - письма и открытки, - которую я еще не уничтожил и которая с начала заключения всегда находилась в камере в моем распоряжении, была у меня внезапно отобрана, за исключением последних писем и открыток от Ганса, оставленных мне лишь для ответа. Кроме того, я должен сдавать теперь все новые письма и открытки, как только отвечу на них. Письма передаются на хранение обер-директору. Получу ли я их после освобождения, еще не известно, да и сомнительно.
   4. В последние шесть месяцев я мог каждые 14 дней получать от тебя пакеты с продовольствием, впредь эти передачи отменяются.
   Уверен, что ты поймешь все без комментариев. У меня хотели отнять даже письма, связанные с обвинительным заключением. Однако после моего решительного протеста их оставили.
   Глава 43
   "ЖЕЛЕЗНАЯ МАСКА"
   Тельман окончательно убедился, что в соседних камерах никого нет. Несколько дней он безуспешно простукивал стены, пол и потолок. Очевидно, гестаповцы оставили эти камеры свободными.
   С того дня, как его неожиданно, в сопровождении усиленной охраны, перевезли в Ганновер, все связи с волей оборвались. Они и без того слабели день ото дня.
   Последние месяцы в Моабите надзиратели менялись чуть ли не ежедневно. Передать что-либо в таких условиях было невозможно. Но тогда он мог хоть перестукиваться! Пусть в более сложной обстановке, но связь с Розой и Эдвином все же продолжала существовать. Однажды сосед сверху передал ему, что надзиратель Эмиль Мориц заподозрен в организации неудавшегося побега и арестован. Потом Тельман узнал, что Эмиля пытали, но он никого не выдал. Чрезвычайный суд приговорил Эмиля Морица к пятнадцати годам, но уже на другой день его нашли в камере мертвым.
   С тех пор к нему допускали только надзирателей из СС. С одним из них он как-то разговорился. Знал, что перед ним негодяй и провокатор, но все же вступил в разговор. Ведь и в каменной кладке порой можно нащупать щель, терпеливо увеличить ее и расшатать потом несколько кирпичей. К тому же нацисты продажны, падки на деньги. Не все, конечно. Да и поговорить хотелось, поспорить. За четыре года одиночки можно и онеметь...
   Эсэсовец, как положено, начал с того, что стал ругать коммунистов.
   - Ваши, - сказал он, - неотступно верят в свое право и все еще надеются на изменения. Однако напрасно! Эту возможность они упустили навсегда! Если бы во время выборов вы объединились с СДПГ, то против этой силы мы ничего не смогли бы сделать.
   Да, подумал Тельман, мы, к сожалению, кое-что упустили и не доделали из того, что нужно было сделать в сложном переплетении событий, дабы преградить им путь к власти. Но мы признали наши ошибки, открыто сказали о них. Мы исправили их и нашли новые пути политической борьбы. Наша партия никогда не была правящей, и никто из нас не стоял у кормила власти. И этим смягчается наша вина перед немецким народом. Жертвы, которые мы принесли и ежедневно приносим в борьбе с фашизмом, оправдали нас перед историей... Этому холеному хлыщу, от которого разит духами, легко рассуждать о том, что было или только могло быть. Что он знает о коммунизме? Он говорит о наших ошибках, а мы платим за них своей кровью...
   - Разве вы не согласны со мной?
   - Даже если бы только рабочие на предприятиях выступили совместно, и то было бы хорошо. Это не удалось нам, но мы, по крайней мере, открыли глаза рабочим в других странах. Мы показали пример, как не следует поступать. Зато во Франции и Испании - Народный фронт! Это и наша заслуга.
   - Так это за границей, - пренебрежительно скривил губы эсэсовец. Обреченная и вырождающаяся латинская раса. Вы же все-таки немецкий человек, Тельман. Если бы вы увидели теперешнюю Германию, вам пришлось бы признать, что она стала лучше. Да! Все немцы так думают. Только одни коммунисты все еще занимаются подстрекательством.
   - Старая песня... Я одного не могу понять: почему вы так боитесь коммунистов? А если в Германии стало лучше, то почему вы боитесь рабочих? То, что вы называете коммунистическим подстрекательством, не что иное, как недовольство масс, положение которых не стало лучше.
   Правда не поддается фальсификации на длительное время, думал Тельман, нет ничего непреложнее фактов. Наша совесть чиста, она ничем не запятнана в глазах немецких трудящихся. Она не отягощена военными преступлениями, империалистической разбойничьей политикой, тиранией, террором, диктатурой и насилием над совестью, ущемлением свободы и произволом... Мы ничем не запятнаны.
   - Мы ликвидировали безработицу. Это раз, - эсэсовец загнул палец.
   - Вы закабалили немецкого рабочего, и вы стоите по колено в крови.
   - Мы возродили немецкую нацию. Мы свершили великую революцию! Я знаю, вы, коммунисты, молитесь на Москву и плюете на свое отечество. Гадите в собственном гнезде. Ваша родина - Коминтерн... А знаете ли вы, что на самом деле происходит в этой вашей Москве? Помяните мое слово, ваша красная Россия скоро развалится.
   - Советский Союз существует уже двадцать лет. Это чудо двадцатого века. Я много раз бывал в этой замечательной стране и своими глазами видел, как она мужала и крепла год от года... Посмотрим, сколько времени просуществует ваш "тысячелетний рейх".
   Это был единственный разговор за целый месяц!
   Здешние надзиратели ограничивались обычно односложными приказаниями: "Встать!", "На выход!", "Лицом к стене!". Писем не было. Возможно, Роза и не знала, где он теперь находится. Он сам не сразу узнал, что его привезли в одиночку страшного флигеля "Д" (для особо опасных государственных преступников, осужденных на длительные сроки заключения) ганноверской тюрьмы.
   На прогулку его выводили вооруженные карабинами охранники. Если случайно во дворе в это время находился кто-нибудь из заключенных, вахмистр командовал: "Всем повернуться лицом к стене!" - и для большей убедительности щелкал затвором.
   Тельман не мог, конечно, знать, что сам рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер, осуществлявший высшую полицейскую власть в Саксонии, ежедневно справлялся о нем у главного директора тюрьмы. В молодости на Гиммлера большое впечатление произвел роман "Железная маска" о безыменном узнике Бастилии. Теперь запавшая в голову соблазнительная мысль пригодилась. "Никто не должен знать, что Тельман находится у вас, - инструктировал рейхсфюрер директора тюрьмы. - Этот заключенный будет у вас безыменным". "Следует называть по номеру?" - осведомился директор. "Да, - ответил Гиммлер. Тюремная администрация должна избегать лишних разговоров об этом лице. В крайнем случае о нем можно упоминать как о некоем человеке". "Значит, Манн?" - предложил директор. "Да, Манн*, - согласился рейхсфюрер. Заключенный по фамилии Манн. А свидания с женой будут даваться каждый раз по специальному разрешению".
   _______________
   * Мужчина, человек (нем.).
   Ганноверский полицай-президент тоже получил необычные инструкции. Они воспрещали, в частности. Розе Тельман приезжать в Ганновер под своим именем. По прибытии в город ей надлежало немедленно сдать в гестапо свой паспорт, взамен которого выдавался другой - на имя Розы Кох, ее девичье имя, действительный лишь в городской черте Ганновера. С этим паспортом ей дозволялось находиться на почте, вокзале и в других общественных местах, за исключением зрелищных, а также ночевать в гостинице и посещать тюрьму.
   Но и об этом Тельман еще не мог знать, потому что свиданий пока не было.
   Резь в желудке, которая началась еще в Моабите, усилилась. Временами она становилась совершенно непереносимой, он бросался на койку и грыз пальцы, чтобы не закричать. Когда один такой особенно острый приступ длился несколько часов, Тельман, дождавшись прихода надзирателя, попросил вызвать врача. Врач пришел и даже прописал ему какие-то успокоительные таблетки, которые, однако, не помогли. С тех пор все жалобы Тельмана оставались без ответа. Он опять-таки не мог знать, что директору было указано на либеральное отношение к "заключенному Манну", для надзора за которым берлинское гестапо выделило специальную команду. Можно было надеяться, что новые люди станут относиться к указанному заключенному "менее корректно", как осторожно выразился обер-штурмбанфюрер Зиберт.