Парнов Еремей Иудович. Третий глаз Шивы

   Он словно плавал под водой с раскрытыми глазами. Перед ним был цветной туман, контуры предметов казались расплывчатыми, в ушах плескалась шумящая глухота. Но кто-то посторонний и настороженный все видел и слышал, все понимал и холодно регистрировал в бесстрастной и ничего не забывающей, как ЭВМ, памяти.
   «Так оно и есть. — Раздвоенность постепенно проходила, и Люсин начинал обретать свободу мысли и воли. — Красное и зеленое. Помада и краска… но пусть меня убьют, если я притронусь, хоть одним глазком взгляну на них. Забыть! Выбросить из памяти и никогда больше не возвращаться. Она вне игры раз и навсегда. Обойдемся без этого, словно и не было в природе той раскисшей сигареты и кадки той железной, наполненной дождевой водой, в которой кувыркались рогатые личинки комаров и какие-то юркие червячки».
   Но, входя в комнату, он уже видел тропическую раковину на столе, полную пепла, обгорелых спичек и смятых окурков с длинным ячеистым фильтром.
   Стало вдруг до того горько, что он задохнулся. Захотелось ничком броситься на диван и ничего не видеть, никого больше не слышать. Но с вежливой полуулыбкой он взял указанный стул и, покачав головой, отодвинул предложенную коробку с броской, как самая навязчивая реклама, надписью «Пэл-Мэл». Алые безумные буквы… И тогда родилось в нем холодное ожесточение. Не против Марии, конечно: она-то при чем?
   Он сел за пустой полированный стол, еще дальше, до самой раковины, отодвинул сигареты и подпер кулаком подбородок. Он был зол и спокоен. Он ждал.
   — Хочешь аперитив? — спросила Мария, переходя на «ты».
   — Давай, — кивнул он, обводя взглядом комнату, неуютную и холодную ее пустоту.
   Мария достала из бара пузатую бутылку «Реми Мартен» и, легко присев, вынула из горки с хрусталем две коньячные рюмки.
   — Что у тебя за дела с Марком? — прямо спросила она, наливая до половины.
   — Разве он тебе не говорил? — Люсин попытался согреть холодное стекло и понял, что руки его не теплее стекла.
   — Аркадий Викторович?
   — Да.
   — Он действительно убит?
   — Тело его нашли в заболоченном озере.
   — Но он убит?
   — Не знаю… Во всяком случае, это не самоубийство.
   — Марк очень взволнован. Он места себе не находит.
   — Понятно, Мария. Учитель же как-никак…
   — Да, учитель. — Она нахмурилась и поднесла рюмку к губам. Красноватый мутный след остался на краешке, когда она, медленно выпив коньяк, поставила рюмку на стол. Даже в темном зеркале полировки различалось это мутное пятнышко. — Вообще кошмарная история. Что ты по этому поводу думаешь?
   — Не знаю пока… Поживем — увидим.
   — Думаешь, Марк сможет тебе помочь?
   — Кто же тогда, если не он?.. Хотя, честно говоря, особого проку в наших с ним встречах не было.
   — Он же ничего не знает…
   — К сожалению.
   — Мы узнали об этой… трагедии самыми последними.
   — Знаю. Он мне рассказывал… Да и Людмила Викторовна говорила. Кстати, она очень обижена на твоего мужа. И я ее понимаю. Согласись, все же нельзя так… Ты уж воздействуй на него, пусть навестит старушку, утешит… Или хоть позвонит! Она же его так любит. Почти как сына.
   — Марик звонил ей. — Она беспомощно развела руками и покачала головой. — Вчера. Я сама слышала. Но ничего… не получилось.
   — Обижается?
   — Угу. — Мария, огорченно поджав губы, кивнула. — Очень даже.
   — Ее можно понять.
   — Еще бы! Но если бы ты знал, как он переживает! И вообще ему здорово досталось в этом году. Волей-неволей поверишь в год Дракона… Кстати, ты молодец, что надел зеленый галстук. Обязательно надо носить что-нибудь зеленое.
   — Это чисто случайно, Мария, — отмахнулся Люсин. — И что же у вас случилось?
   — Ах, лучше и не спрашивай! Большая черная полоса… Генка называл это стрелой… Ты помнишь Генку Аримана?
   — Еще бы! — Люсин кивнул.
   — Во всем виновато это злосчастное открытие! Марк с Аркадием Викторовичем просто разворошили осиный рой. Ты даже представить себе не можешь, что мы пережили!
   — Кое-что он мне рассказывал. Диссертация опять же…
   — Вот-вот! Подумай только, вернуть уже одобренную и принятую к защите работу! Как тебе нравится такое? — Она всплеснула руками.
   — А так разве можно?
   — Все можно. Конечно, Марк имел полное право настаивать на проведении защиты, но какой смысл?
   — То есть? — не понял Люсин. — Как это какой смысл?
   — Все равно бы завалили на ученом совете… Накидали бы черных шаров…
   — Ты уверена?
   — О! Ему весьма недвусмысленно намекнули… Вообще с этими защитами черт знает что творится. Полный произвол!
   — Сочувствую.
   — Воистину беда не приходит одна. Во-первых, диссертация. — Она стала загибать пальцы. — Потом неприятности по работе, бедлам вокруг открытия… Разве мало? Марк совсем закрутился.
   — Может быть, ему стоит передохнуть? — осторожно заметил Люсин. — Хотя бы на короткое время. Природа, знаешь ли, здорово успокаивает. Особенно лес. Пособирал бы грибы, подышал настоящим лесным воздухом, а не этими бензинными парами. — Люсин кивнул на окно, за которым шумели окутанные синим солярным дымом тяжелые грузовики. — У вас ведь вроде и дачка есть?
   — Какая там дачка! — Мария раздраженно закусила губу. — Нет у нас никакой дачи. Но ты, видимо, прав, ему надо передохнуть. Его и самого инстинктивно тянет к природе. Как раз в тот самый день, когда с Аркадием Викторовичем… Да, это было, как мы потом узнали, в тот самый злосчастный день. — Она опустила голову. — По-моему, Марк даже что-то такое предчувствовал… Одним словом, напряжение, в котором он пребывал, достигло своего апогея, и он прямо-таки взмолился, чтобы мы куда-нибудь на денек-другой уехали. Но куда? И ты знаешь, он с отчаянием потащил меня в Лобню, к чужим, в сущности, людям, которые, надо сказать, не слишком обрадовались незваным гостям. Я провела там ужасные часы. Чувствовала себя так неловко, натянуто.
   — Подумаешь! Вот уж пустяки… Лучше бы погуляли как следует. В Лобне, между прочим, есть уникальное озеро, на котором гнездятся чайки. Впечатление потрясающее.
   — Ну вот, а мы ничего такого и не увидали!
   — Конечно, вам было не до чаек. Сразу столько свалилось всякого.
   — Свалилось… Мы не знали еще, что нас ждет впереди!
   — Что же?
   — Так вот оно, это самое.
   — Аркадий Викторович?
   — И это самое страшное, потому что непоправимо. Остальное как-нибудь наладится, а человека уже не вернешь. А какой человек был!
   — Ты его хорошо знала?
   — Совсем наоборот. Раза два или три мы у них были, вот и все. Но это не имеет никакого значения. Такие люди, как Аркадий Викторович, раскрываются сразу и целиком. Необыкновенная личность! Бездна обаяния… Когда его будут хоронить, не знаешь?
   — На этих днях. — Люсин представил себе все, что ждет в недалеком будущем бедную Людмилу Викторовну, и, стиснув зубы, решил ей помочь. «И всего только час назад я зарекался никогда больше не участвовать в подобных мероприятиях! — подумал он и покачал головой. — Человек предполагает…»
   — Ты чего? — озабоченно спросила Мария.
   — Да так, знаешь ли, пустяки. — Он допил коньяк и отрицательно покачал головой, когда она протянула руку к бутылке. — Хватит для начала. Столь божественным напитком нельзя злоупотреблять. «В.С.О.П.», — прочел он буквы на кольеретке. — К такому нужно относиться с благоговением.
   — Понятия не имею, что это означает.
   — «Вери сюпериор ольд пель», — почтительно прошептал Люсин и вдруг засмеялся. — Высшего качества и весьма старый! Помнишь, Портос говорил, что уважает старость, но только не за столом? Так вот, он попал пальцем в небо, хотя имел в виду всего лишь курицу прокурорши.
   — Все-то вы знаете, — насмешливо прищурилась Мария.
   Люсин не нашелся, что сказать, и принужденно отвел глаза от полураскрытых и таких ярко-карминных ее губ. «Какая жирная, какая все-таки лоснящаяся помада!» — подумал он невольно. И, как будто прочитав его мысль, Мария взяла из коробочки тонкую спичку и подправила краску в уголках губ. Пригнувшись к столу, словно под внезапно упавшим на шею грузом, смотрел он не отрываясь, как взяла она спичку с горящей точкой на самом кончике, сунула в истерзанный коробок, а потом непринужденно увлажнила губы языком.
   — Что-то долго нет твоего мужа.
   — Сейчас придет… А скажи правду, ты сильно удивился, когда меня увидел? Или ты знал?
   — Ничего я не знал, — пробурчал он. — Ясное дело, удивился.
   — А уж я-то как удивилась! — Она даже зажмурилась. — Все-таки странные бывают в жизни совпадения, согласись! Удивительные.
   — Как бы сказал один мой приятель, кибернетик, «с вероятностью почти нулевой».
   — Что?
   — Это я о нашей встрече.
   — Я поняла. Скажи, Володя, ты доволен своей жизнью?
   — Не знаю. А ты?
   — Тоже не знаю… Иногда мне бывает удивительно хорошо и покойно, а порой я думаю о том, что просто бегу из капкана в капкан. Тогда все становится скучным и немилым. Ты, наверное, считаешь меня странной дурой?
   — Совсем нет! Что ты? Просто я думаю, что такое бывает со всеми. Такова жизнь: то вверх, то вниз.
   — К чему ты стремишься?
   — Вообще или сейчас?
   — И вообще и сейчас.
   — Вообще — трудно сказать, не знаю. Сейчас же для меня важнее всего найти убийц Ковского.
   — Я понимаю. Но ведь это работа, а я о жизни спрашиваю.
   — Боюсь, что для меня здесь нет разницы.
   — Значит, и ты такой же.
   — Какой же?
   — Как другие. Самоуглубленный, настойчивый, целеустремленный даже, но тем не менее ограниченный.
   — Наверное… Это плохо, конечно?
   — Плохо? Нет, отчего же… Просто я совсем о другом. Вы иначе не можете, не подозреваете даже, что бывает иначе.
   — «Вы»? Кто это «вы»? Я? Твой муж?
   — И ты, и он, и другие… Генка тоже такой.
   — Поэтому вы и разошлись?
   — Вероятно… У меня вдруг появилась иллюзия, что возможно иначе, но иначе не получилось, и я поняла — не получится никогда. Это, конечно, не главное. То есть оно не сделалось бы главным, если бы не ушло другое, самое-самое, без чего вообще нельзя.
   — Любовь?
   — Нет, жалость.
   — Не понимаю.
   — В том-то и дело. И не поймешь.
   — Тебе не жалко было Генку?
   — Жалко.
   — И все-таки?..
   — Да.
   — Но почему?! Почему?!
   — Я знала, что для него это не смертельно.
   — А если бы смертельно?
   — То нипочем не ушла бы.
   — Ни при каких обстоятельствах?
   — Ни при каких.
   — Но разве так можно? А ты сама? Твои собственные чувства разве не имеют значения?
   — Имеют, конечно, но… как бы лучше тебе объяснить?.. Одним словом, если бы я знала, если бы всем существом чувствовала, что это смертельно, то и мои чувства были бы совсем иными. Не понимаешь?
   — Кажется, понимаю. А ты не ошиблась?
   — Нет. У Генки все теперь в полном порядке, и я очень этому рада.
   — А потом?
   — Потом была страшная опустошенность и одиночество.
   — И вдруг ты вновь почувствовала, что тебе кого-то жаль?
   — Да. И сейчас я жалею его, как никогда раньше, как никогда и никого.
   — Это заменяет тебе все остальное?
   — Заменяет? Не то слово, Володя. Просто сильнее этого ничего нет.
   — А если бы это был я? — Он не узнал вдруг своего голоса и замолк.
   — Невозможно. — Она с улыбкой покачала головой. — Никак невозможно.
   — Но почему? — шепотом спросил он.
   — Ты сам знаешь.
   — Я?
   — Да, ты. Ты слишком целеустремленный и сильный, чтобы тебя можно было по-настоящему пожалеть. Тебе можно лишь позавидовать. Для тебя никогда и ни на ком не сойдется клином свет.
   — Разве так? — подавленно спросил Люсин. Он хотел сказать, что все обстоит совсем не так, что он, напротив, слаб и склонен к рефлексии и был момент, когда и ему показалось, как мир вокруг сузился до одной точки. Но он ничего не сказал, только беспомощно взъерошил волосы.
   — Куда ты исчез тогда? — все так же спокойно, уверенная в своей правоте, улыбаясь, спросила она.
   — Никуда. — Он тоже улыбнулся и развел руками. Теперь он знал, что она все понимает и тогда тоже понимала все, и было ему легко и грустно. — Не знал, понимаешь… Даже надеяться и то не решался.
   — Будь это вопрос жизни, решился бы.
   — Наверное, — честно согласился он.
   — Значит, не смертельно?
   — Выходит, что так.
   — И слава богу! Я рада за тебя, Люсин. Ты ведь неплохо живешь?
   — Я повержен, Мария. Сдаюсь. Но кажется мне, что ты все же не совсем права.
   — В чем?
   — В главном. Легко, понимаешь, анатомировать других, а в свое сердце ты заглянуть пробовала? Для тебя самой было так, чтоб смертельно? Чтоб все заклинилось на одном? То-то и оно, что не было. Потому и кажется тебе, что прыгаешь из капкана в капкан. Это и в самом деле капканы, которые расставила тебе жалость. На одной жалости, я думаю, трудно долго продержаться. Жалость — чувство, конечно, хорошее, но одной жалости куда как мало, Мария. Должно быть и еще что-то.
   — Если смотреть с твоей колокольни, то ты прав.
   — А если с твоей, то нет?
   — С моей — нет. Мы с тобой слишком разные, Володя, и говорим совершенно о разных вещах, хотя и пользуемся для их обозначения одинаковыми словами.
   — Что бы ты сделала, если бы я извивался и корчился здесь на полу, истекая кровью. Если бы я действительно умирал без тебя?
   — Зализала бы все твои раны, как кошка. — Она потянулась за сигаретами. — Но ты, как говорила моя бабка, жив и здоров на сто двадцать лет. Все это глупости, — сказала она, когда Люсин накрыл ее руку своей. — И слава богу, что тогда мы не приняли друг друга всерьез. — Благодарно улыбнувшись, она осторожно высвободила руку.
   — Говори только за себя. — Он зажег ей спичку.
   — Хорошо. — Она серьезно кивнула и медленно выпустила дым. — Я почти влюбилась в тебя с первого взгляда… К счастью, это скоро прошло.
   — К счастью?!
   — А может, и нет, потому что не было бы тогда ни Генки, ни… Знаешь что? Давай переменим пластинку?
   — Хорошо. Но прежде я тоже хочу сказать, что влюбился в тебя. Возможно, это случилось в тот же вечер или потом, когда мы встретились в самолете. Помнишь?
   Она кивнула, не отрывая пальцев с сигаретой от губ.
   — И у меня это долго не проходило.
   — Но все же потом прошло?
   — Прошло. Потому что все проходит в конце концов, как это было написано на перстне царя Давида. Но мне было жаль, когда оно прошло. Да и сейчас жаль тоже. Видимо, мы оба тогда сильно ошиблись, хотя виноват во всем только я один.
   — Нет, Володенька, это не так. Все случилось так, как должно было случиться. И не надо переживать задним числом. Я же сказала тебе, что почти влюбилась в тебя. Это все и решило. Не будь этого маленького «почти», я бы сама бросилась тебе на шею. Потом, когда мы встретились в самолете, я ведь даже не сразу тебя узнала. А когда узнала, то с удивлением обнаружила, что совершенно ничего не почувствовала. Понимаешь? Было только минутное помрачение, которое скоро прошло. Ничего более. И ты это тоже знал, иначе бы не затаился так надолго. Разве я не права?
   — Может быть, и права, — проворчал Люсин и сунул в рот незажженную сигарету. — Не надо, — покачал он головой, когда она подвинула ему спички.
   — Просто я оставил дома свой мундштучок, свою соску-пустышку… А вообще-то хорошо, что мы с тобой поговорили.
   — Очень хорошо. Теперь мы сможем видеться без боязни.
   — Без боязни?
   — Конечно. С нами уже ничего не может случиться.
   — Допустим.
   — И мы можем теперь дружить.
   — Тебе это нужно?
   — До сегодняшнего дня я и не думала об этом, но сейчас вижу, что да, нужно. Во всяком случае, я бы хотела.
   — Спасибо тебе за прямоту и спасибо за то, что ты сейчас сказала.
   — И это все?
   — Честно говоря, не знаю.
   — И я рада, что ты оказался таким, как я думала… Зачем ты пришел в наш дом?
   — Я тебе все сказал, Мария. Ты все знаешь.
   — Все ли? Почему Марк так нервничает?
   — Но ты же сама…
   — Нет-нет! — нетерпеливо остановила его она. — Я о другом. Он тревожится не только из-за служебных неурядиц. Мне кажется, он нервничает именно из-за тебя. Ты его в чем-то подозреваешь?
   — Я веду розыск, Мария, и этим все сказано. Мне очень жаль, что это доставляет беспокойство ему и тебе, но ничего не поделаешь. Правда?
   — Ты не ответил на мой вопрос.
   — Я ответил, Мария.
   — Значит, он зря так волнуется?
   — Не знаю. — Люсин бросил сигарету в пепельницу. — Ему виднее. Почему ты не спросишь у него?
   — Я спрашивала.
   — И что же?
   — Он только рассмеялся в ответ.
   — Вот видишь?
   — Конечно, вижу. Это был принужденный смех. Ему совсем не так весело, Люсин. Он чем-то очень обеспокоен.
   — Ты не забыла, что я все-таки работник милиции? — Он попытался пошутить, но шутка не удалась. — Твои слова могут невольно натолкнуть меня на подозрение. Уж не собираешься ли ты свидетельствовать против собственного мужа?
   — Конечно же, нет. — Она даже не улыбнулась в ответ. — Просто я очень волнуюсь и делюсь с тобой своими заботами. Не со следователем — с тобой.
   — Ты ставишь меня в трудное положение, Мария. Все же я пришел к вам именно по делу. Меньше всего я ожидал увидеть здесь тебя. Поверь мне.
   — Я понимаю.
   — Вот видишь!
   — Но одно к другому ведь не имеет отношения? Если, конечно, у тебя ничего нет против Марка.
   — По-моему, ты правильно понимаешь ситуацию.
   — Значит, все-таки что-то есть?
   — А это уж запрещенный прием. Скажем так, Мария: служебная этика не позволяет мне ответить на твой вопрос. Ни отрицательно, ни положительно. Наши личные взаимоотношения никак не должны мешать работе. Извини меня, но это так.
   — Я понимаю.
   — Да, Мария, пожалуйста, пойми это. Я не становлюсь в позу, не разыгрываю принципиальность. Но я, как говорится, при исполнении. Строго говоря, мне не следовало бы даже пить этот коньяк. Будь я сейчас моложе лет на пять, то вообще бы попросил перебросить меня на другой объект. Но я знаю, что это было бы неправильно. В корне ошибочно. Наша с тобой дружба не может ничему помешать. И если только ты веришь, что у меня нет и не может быть иной цели, кроме раскрытия истины…
   — Но это же само собой разумеется!
   — Вот и ладно, Мария. Будем верить друг другу. Все, что можно, я и сам скажу.
   — Я тебе очень верю. Но верь и ты мне, моему чувству, моей интуиции.
   — О чем ты?
   — Я знаю, что Марк неспокоен. Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, что это как-то связано со смертью Аркадия Викторовича. Но Марк честный человек, Володя, честный и чистый.
   — Ну, Мария…
   — Да-да! Я знаю, что говорю! По-моему, он очень боится, что его могут в чем-то таком обвинить. Под влиянием страха Марк способен наделать глупостей. Поэтому мне важно, чтобы ты понял… Одним словом, не надо его подозревать… Ты понимаешь меня?
   — Послушай, Мария, — Люсин промокнул платком внезапно вспотевший лоб,
   — я не спрашиваю тебя, что ты знаешь, больше того — мне бы даже не хотелось выслушивать твои признания. Если ты хочешь сказать мне что-то, я готов тебя выслушать. Готов, но не более! Причем совершенно официально. Но если тебе нечего сказать, то предоставь мне самому делать выводы. Клянусь тебе, что никакой предвзятости по отношению к твоему мужу у меня нет. Меньше всего я хочу обвинить его в чем бы то ни было. Именно его, Мария, потому что он твой муж. И вообще обвинять не моя функция. Мне должно только беспристрастно во всем разобраться, не более.
   — Но успокоить его ты можешь? Сделать так, чтобы он не боялся за себя?
   — Научи, как. Ты хочешь, чтобы я открыл ему все материалы? Но это должностное преступление, Мария. Грубая ошибка в лучшем случае.
   — Ничего такого не надо. Просто скажи ему, что ни в чем плохом его не подозреваешь.
   — И он поверит?
   — Скажи это мне, и я сумею успокоить его. Мне он поверит.
   — Ты хочешь, чтобы я сделал это сейчас? Немедленно?
   — Чем скорее, тем лучше.
   — Дай мне время, Мария. Сейчас тело Аркадия Викторовича подвергается судебно-медицинской экспертизе. Давай дождемся ее результата. Хорошо? Может быть, тогда я смогу сказать что-то определенное.
   — Я очень благодарна тебе, Володя.
   — За что?
   — За твое обещание. Но больше всего за то, что ты действительно не спешишь обвинять. Теперь я это поняла.
   Двойным колокольным переливом проиграл свою нехитрую мелодию электрический звонок.
   — Марк! — Мария торопливо загасила сигарету и пошла к дверям.
   Люсин взял коробочку с баргузинским соболем на желтой этикетке и нашел спичку, отмеченную огненным пятнышком.
   Ее помада, частица ее…
   Бросив спичку обратно в коробок, он положил его на место, рядом с розовой причудливой раковиной Карибского моря.
   — А вот и я! — сказал Сударевский, довольно потирая руки. — Прошу простить, что заставил ждать, но мы договорились, кажется, в семь? — Он посмотрел на часы: — Я опоздал всего лишь на пять минут, что, конечно, не может служить оправданием.
   — Ну что вы, Марк Модестович! — Люсин встал. — Это мне следует просить извинения. Я пришел слишком рано.
   — Ради бога! — запротестовал Сударевский.
   — Вы меня неправильно поняли! — смеясь, перебил его Люсин. — Время пролетело незаметно, и было бы грешно сетовать на судьбу. Оказалось, что мы с вашей женой давние приятели! Каково? — Он пожал Сударевскому руку и ободряюще подмигнул Марии. — Мир тесен! Хоть это и банально, но он действительно тесен, и это хорошо.
   — В самом деле? — Сударевский перевел взгляд с Люсина на жену. Он все еще улыбался, но улыбка казалась застывшей, неживой.
   — Я ужасно удивилась! — сказала Мария.
   — Я тоже, — подтвердил Люсин. Он не мог понять, обрадовала ли Сударевского новость или, напротив, огорчила.
   — Вот сюрприз! — Марк Модестович указал Люсину на стул. — Что же это мы стоим? — Скорее всего, он отнесся к сообщению безучастно. — По рюмашке?
   — Он потянулся к бутылке.
   — Нет, благодарю, — решительно сказал Люсин. — Мы уже причастились.
   — Сколько там! — отмахнулась Мария. — Сейчас будем обедать. Ты как любишь мясо: с кровью или прожаренное?
   — Я прирожденный хищник, но умоляю, не надо затевать…
   — Ничего такого и не затевается, — покачала головой Мария. — Все куплено в «Кулинарии» на первом этаже.
   — Полуфабрикаты, — пояснил Сударевский.
   — А что делать? — вздохнула Мария. — Хозяйка я, надо признаться, никакая. Зато все может быть подано за пять минут.
   — Это самое главное, — сказал Люсин.
   — Может быть, вы хотите раньше поговорить? — Вопросительно взглянув на мужа, она повернулась к Люсину: — Как вам удобнее?
   — Как прикажут хозяева, — незамедлительно ответил Люсин.
   — У вас много вопросов, Владимир Константинович? — нерешительно спросил Сударевский.
   — Пожалуй, что не очень. — Люсин озабоченно нахмурился. — Я взял с собой ленты с потенциометра, чтобы с вашей помощью разобраться в методике проведения опытов.
   — Вы по-прежнему интересуетесь экспериментами с растениями? — удивился Сударевский. — Вот уж никак не думал, что они вам понадобятся!
   — Отчего же? — без особого воодушевления возразил Люсин. — Они меня заинтересовали. Помните, вы как-то сказали мне, что барабан вращается с постоянной скоростью.
   — Да. Ну и что?
   — В связи с этим у меня мелькнула идея. По-моему, у нас есть шанс привязать записи на ленте ко времени.
   — Конечно, — задумчиво протянул Сударевский. — На координатную сетку ничего не стоит нанести равные временные отрезки.
   — И каждому пику нервной активности цветка будет соответствовать точное время? — быстро спросил Люсин.
   — Разумеется. — Сударевский пожал плечами. — Вас интересует абсолютное время?
   — Московское, — кивнул Люсин.
   — Но для этого необходима точка отсчета. Вам нужно знать, в котором часу начался опыт?
   — Людмила Викторовна говорит, что обычно Ковский уходил в свой кабинет около десяти часов. Так?
   — Пожалуй… Иногда раньше, иногда позже, но большей частью он действительно приступал в десять.
   — И что же он делал? Включал потенциометр?
   — Нет. Потенциометр никогда не выключался. Запись биопотенциалов велась непрерывно.
   — С чего же тогда начиналась работа?
   — С очень простой вещи: утреннего полива растений.
   — Кто именно поливал?
   — Чаще всего сам Аркадий Викторович, иногда Людмила Викторовна.
   — И как вело себя растение? Вернее, как отражался момент полива на ленте?
   — Очень характерным ступенчатым плато.
   — Значит, этот факт, простите за бюрократический оборот, документально регистрировался.
   — Да. Полив всегда вызывал в растении повышенную биоэлектрическую активность, что весьма четко отражалось на диаграмме.
   — Спасибо, Марк Модестович. Это существенная деталь. Мне необходимо отразить ее в протоколе. Могу я просить вас повторить некоторые места нашей беседы уже в официальной форме? Обещаю вам, что оформление протокола займет у нас не более десяти минут.
   — Вы полагаете, что я по какой-либо причине могу изменить свои показания? Это ведь так называется, Владимир Константинович, — показания?
   — Не совсем. Сейчас я использовал вас, если хотите, как консультанта. Но если то же самое вы расскажете мне уже в роли свидетеля и подпишетесь затем под протоколом… Тогда это будут показания.