Парнов Еремей Иудович. Третий глаз Шивы

   — О чем ты, девушка-шудра?
   — Так, пустяки, хорошенький брахманчик. — Она зацепила ноготком струну и резко отпустила ее. — Куда ты идешь?
   — В город, — ответил он, прислушиваясь к дрожащему звуку. — Хочу примкнуть к тамошней общине жрецов. У меня до них дело.
   — А денежки у тебя есть?
   — Ни единой паны.
   — Иди по этой дороге, никуда не сворачивая, и к утру ты встретишь людей, у которых сможешь поесть, не оскверняя себя.
   — Спасибо, девушка-шудра, оставайся с миром.
   — Иди и ты с миром, глупый брахманчик. — Она отвернулась и стала перебирать струны.
   Под тоскливый напев вины, в котором не звучала уже и отдаленная надежда, Гунашарман вышел вновь на дорогу и скоро скрылся из глаз.
   Он не услышал, как оборвалась печальная песня и девушка изо всех сил ударила по струнам. На троекратный трагический крик вины жалобным воем отозвались откуда-то голодные красные волки. С детства приученный к бесстрастию, он спокойно шагал по еще не совсем остывшей пыли, заглушив в сердце тоску и боль невозвратимой утраты. А девушку-шудру он выбросил из головы, как только перестал различать напев вины. И зачем ему было думать о ней, когда в кромешной тени дерева не разглядел он на ее груди и щеках выжженное клеймо тхагов — страшных служителей богини Бхавани?
   Он даже не обернулся, когда в нескольких шагах позади него бесшумно выпрыгнула на дорогу странная многорукая тень. Зловеще искажаясь в наезженных колеях, она быстро настигла Гунашармана и вдруг раздвоилась прямо у него за спиной. Он не успел даже вскрикнуть, когда два угрюмых бородача намертво сдавили ему запястья. Испуганно глянул налево-направо, увидел заступ в руке у одного грабителя и белый платок — у другого, но ничего не успел понять от острой удушливой боли, которая сломала ему горло. И сразу все кончилось.
   — Готово, — сказал душитель, тхаг, вытаскивая платок из-под бессильно запрокинутой головы молодого брахмана. — Обыщи его, Свами.
   Тот, кого он так назвал, нагнулся и поднял с земли узелок.
   — Ничего, — сказал он, вытряхивая на дорогу слипшиеся комочки холодного риса и кокосовую чашку для воды.
   — А здесь? — Его напарник принялся ощупывать дхоти. — Ого! — воскликнул он, вытаскивая камешек, сверкавший даже в ночи. — Это, кажется, по твоей части, Свами! — И засмеялся: — Смотри не обожгись.
   — Ему цены нет, — покачал головой Свами. — И потому его нелегко будет сбыть с рук.
   Он засунул камень за щеку и, сойдя с дороги, принялся рыть могилу, как того требовали неписаные правила его преступной секты.
   Багровеющий серп закатывался, и близился новый день священного месяца ихалгуп по индийскому календарю. Он соответствовал вторнику восемнадцатого числа месяца джумади ал-ахира 801 года Хиджры^{note 71}, от которой отсчитывал время завоеватель мира Тимур.
   Вот как описал этот день Гийасаддин Али, льстивый летописец Железного хромца:
   «Победоносное войско сделало набег на это селение. Индусы, распростившись со своим достоянием, сами подожгли свое селение и убежали. Свершилось (все) по речению небесного откровения: „Они разрушили дома свои своими руками и руками верующих“. Солдаты захватили в этом селении много фуража и продовольствия. В тот же день, в полуденное время, был сделан набег на два других селения, лежавших неподалеку от первого, из которых извлекли много зерна и съестных припасов. Индусы, закрепившиеся в (ущелье) той горы, были людьми выдающимися на арене отваги и возмущения и руководителями на стоянках неустрашимости и кровопролития. Не ценя своей головы, которая есть капитал жизни, они признавали риск жизнью и отчаянность по существу доблестью и выигрышем ставки в игре».
   Можно сомневаться, насколько правдиво утверждение летописца, что индусы сами подожгли свои дома, но доблесть и самопожертвование, с которыми встретил индийский народ вторжение чужеземцев, несомненны.
   Среди тысяч пленных, захваченных в этот день, оказался и душитель Свами. Он быстро смекнул, что сможет избежать смерти, если назовется ремесленником. На вопрос темника Хусайна Малик-куджи о его занятии, он без колебаний ответил:
   — Ювелир, притом очень искусный, ваше высочество.
   По личному распоряжению его хаганского величества эмира Тимура он был отправлен в Самарканд, дабы приумножил трудами своими неподражаемый блеск жемчужины света.

Глава четырнадцатая. ОПЕРАТИВНОЕ СОВЕЩАНИЕ

   Приблизительно в то самое время, когда Сударевский почти со слезами на глазах благодарил своего директора и многословно прощался с ним, в кабинете генерала началось оперативное совещание. Присутствовали: подполковник Костров, майор Данелия, капитан Крелин, слушатель высшей школы МВД Логинов и в качестве консультанта по вопросам печати член Союза писателей СССР Березовский. Докладывал Люсин.
   — На этом чертеже, — объяснял он, водя указкой вдоль длинного, прикнопленного к стене ватманского листа, — предположительно представлен последний день жизни Аркадия Викторовича Ковского. Авторитетные отзывы ведущих ботаников, заключения наших экспертов, а также опыты, специально поставленные по нашей просьбе во Всесоюзном институте лекарственных растений, конечно, не позволяют интерпретировать колебания электрических потенциалов корня и листьев растения достаточно однозначно, но прежде чем перейти к традиционным вещественным доказательствам, я все же позволю себе сделать такую попытку. На представленном графике, построенном по данным, снятым с ленты электронного потенциометра, который находился в кабинете Ковского на даче в Жаворонках, эти колебания даны во времени. На ординате, таким образом, отложена интенсивность сигнала, на абсциссе — время в часах. Точка отсчета, отвечающая началу координат, взята на основании свидетельских показаний близких Аркадию Викторовичу людей. Условно она соответствует десяти часам утра. Учитывая возможную погрешность, мы приняли величину отклонений точности плюс-минус один час. Таким образом, и все последующие, отраженные на этом графике события могут отклоняться от указанных на абсциссе временных интервалов на один час.
   Костров. Мне все же не совсем ясны основы, на которых базируются все ваши построения. Если я могу еще принять за объективно существующие показатели такой параметр, как, скажем, электрический потенциал листа, то термин «восприятия растения» или тем более «ощущения» мне представляется недоказательным.
   Генерал. Правильное замечание.
   Люсин. Хочу еще раз подчеркнуть, что это было сказано лишь для более образного понимания. Действительно, в вводной части своего выступления я употребил слово «восприятие», но под ним следует понимать только изменение потенциала в ответ на раздражение. На этом графике, повторяю, нет иного параметра. Только электрический потенциал! Мое обещание продемонстрировать здесь последний день Ковского, отраженный в зеркале растения, конечно же, своего рода литературная гипербола.
   Березовский. Скорее, метафора.
   Люсин. Конечно, метафора. Но тем не менее вы видите здесь именно графическую запись последних часов Аркадия Викторовича.
   Крелин. Запись его опытов. Это своего рода тетрадь, лабораторный дневник. Объективное отражение манипуляций с растением. Потенциометр-то включал сам Ковский. Тут цветок ни при чем.
   Люсин. Совершенно верно. Но здесь нечто большее, чем лабораторная тетрадь исследователя. Как мы увидим далее, она продолжала писаться и после его смерти. Если вопросов больше нет, я продолжу.
   Костров. Вы назвали растение сомой. Научное его название известно?
   Люсин. Известно. Попрошу товарища Березовского ответить подполковнику.
   Березовский. Асклепия акида, или Саркостемма виминалис. Хочу указать на первое название. Оно образовано от собственного имени Асклепий. Так звали древнеегипетского жреца, прославившегося необыкновенным искусством врачевания. Впоследствии его отождествили с богом мудрости Тотом, или Гермесом Трисметистом по-гречески. Кстати, греческое «Эскулап» тоже образовано от имени Асклепий. Лично мне подобные соответствия представляются весьма любопытными. Впрочем, по некоторым данным, сома — это эфедра.
   Люсин. Благодарю, Юра. Еще вопросы?.. Нет? Тогда продолжим. Согласно тем же свидетельским показаниям, рабочий день Ковского начинался с утреннего полива цветов. Характерный всплеск на кривой как раз и отражает подобную процедуру.
   Костров. Подобный пик характерен исключительно для нее?
   Люсин. Насколько мы можем судить, да. Опыты, поставленные в лабораториях ВИЛР, это подтвердили.
   Костров. Очень хорошо. Извините, что прервал.
   Люсин. Реакция, которую опять же чисто условно можно характеризовать как удовлетворение — на самом же деле это просто насыщение влагой, — продолжалась восемь минут. Далее запись потенциалов приняла обычный вид. Как я уже упоминал, программа опытов, которые проводил Аркадий Викторович совместно со своим помощником, состояла из двух частей. Названия их: «Любовь» и «Ненависть» даны самими исследователями. Речь идет, таким образом, о воздействиях, которые вызывают у растения положительную или отрицательную реакцию. Впрочем, и эти понятия чисто условны, поскольку нервных клеток у растения, как известно, нет. На нашем графике плюс-реакция характеризуется падением интенсивности сигнала, минус
   — возрастанием. В десять часов восемь минут сигнал выровнялся и приблизился к нулевой линии.
   Генерал. Объясните, что представляет собой эта линия.
   Люсин. Она характеризует среднестатистическую интенсивность сигнала в условиях, когда никаких воздействий на растение не оказывается. На графике ясно видно, что кривая колеблется около нулевой до тринадцати сорока условного времени. С этого момента она начинает медленно падать.
   Данелия. С чем это связано?
   Люсин. Точного ответа мы не нашли. Возможно, исследователь протер листья растения настоем табака, чтобы отвадить тлей, возможно, прорезался новый побег или в окно заглянуло солнце. Согласно некоторым показаниям, цветок проявлял плюс-реакцию, когда к нему просто подходили близко.
   Крелин. Приятные люди, как выражается сестра Ковского.
   Люсин. Да, люди, которые воздействовали положительными раздражителями: поливали, удобряли, ухаживали, одним словом.
   Костров. Неужели растение различало людей?
   Люсин. ВИЛР, куда мы передали все цветы Ковского, это не подтверждает. И вообще следует отметить, что столь четкой реакции, как на раздражения плюс — минус, не наблюдается. Очевидно, цветок реагирует не на одного человека, а на полив, который он производит.
   Костров. Без стопроцентной повторяемости трудно говорить о юридической силе.
   Генерал. Об этом вопрос пока не стоит.
   Костров. И вряд ли когда-либо будет стоять.
   Крелин. Совершенно верно, товарищ генерал. Мы просим рассматривать представленную зависимость только в качестве дополнения к следственной версии.
   Данелия. В качестве одного из пунктов дополнения? Я так понимаю?
   Люсин. Совершенно верно. В качестве одного из пунктов. Итак, в промежутке десять ноль восемь — тринадцать сорок растением, по всей видимости, никто не занимался. Потом неизвестное нам воздействие вызвало слабую плюс-реакцию, которая, медленно затухая, продолжалась до примерно четырнадцати часов. Затем исследователь, надо полагать, приступил к экспериментам.
   Генерал. Если судить по такому могучему взлету, то налицо явная минус-реакция. Правильно?
   Люсин. Так точно, товарищ генерал.
   Генерал. Но вы, Владимир Константинович, кажется, утверждали, что Ковский проводил только программу «Любовь»? Нет ли здесь противоречия? Или мы видим тут уже работу Сударевского?
   Люсин. Виноват! Я забыл доложить, что, кроме общей программы «Любовь — Ненависть», проводились и опыты, в которых на растение воздействовали косвенным образом. Исследователь изучал, как меняется интенсивность сигнала в присутствии живых существ и всякого рода минералов. В частности, большое значение придавалось опытам с креветками, которые якобы доказали, что растение реагирует на смерть живого существа.
   Костров. В самом деле доказали?
   Люсин. У нас есть основания сомневаться. По-моему, Ковский принимал следствия за причину. Специалисты в один голос говорят о чрезвычайно высокой чувствительности растений к малейшим изменениям среды: температуры, солевого состава, магнитного поля и так далее.
   Костров. Но растение чувствовало гибель креветок?
   Люсин. Обращаю ваше внимание, что слово «чувствовало» произнесли вы сами.
   Крелин. Еще в тридцатые годы профессор Гурвич обнаружил так называемое некробиотическое излучение, которое испускают живые клетки в момент гибели.
   Люсин. Не наше дело заниматься научным истолкованием фактов. Специалисты считают, что реакция вызвана не гибелью креветки, как таковой, а всего лишь воздействием хлороформа. Банку-то экспериментатор ставил в непосредственной близости с цветком!
   Генерал. Значит, вы полагаете, что в четырнадцать часов Ковский приступил к опытам с креветками? Другого истолкования этим горбам на графике вы не даете?
   Люсин. Нет, не даю. Судя по кривой, вблизи растения были умерщвлены в банке с хлороформом пять пресноводных креветок. Минус-реакция растения исключительно показательна. Сами исследователи называли такие характеристические взлеты взрывом ужаса и протеста. Я, разумеется, воздерживаюсь от повторения столь одиозных терминов. Но упомянуть о них считаю необходимым. Пики интенсивности, якобы вызванные гибелью живого существа, нельзя спутать с пиками минус-реакции, следовавшими за прижиганием листьев и раздражением их слабым током. Свидетель Сударевский это обстоятельство подтвердил. Показания его запротоколированы и надлежащим образом оформлены. Далее я покажу, почему мы придаем этому столь существенное значение.
   Костров. Известны ли другие случаи использования чувствительности растений в следственной практике?
   Крелин. Известны. В настоящее время вопрос интенсивно дискутируется в периодической литературе. Мнения крайне противоречивы: от безудержно восторженных до крайне отрицательных. Если вас интересует, могу дать подробную библиографическую справку.
   Костров. Спасибо. Вопрос интересует меня лишь в принципе.
   Данелия. И меня тоже. Может ли растение определить убийцу?
   Крелин. Некоторые зарубежные авторы считают, что может. Но для этого оно должно находиться в комплекте с регистрирующими приборами, как это имело место в нашем случае. В отечественной литературе распространено противоположное мнение.
   Люсин. Среди полученных нами отзывов есть и такие, где прямо сказано, что все разговоры об ощущении растений — вздор.
   Генерал. Вопрос весьма интересный, и, я думаю, к нему надо будет еще вернуться. Мне тоже представляется бредовой идея так называемой тайной жизни цветов. Но их поразительная чувствительность ко всяким воздействиям — воде, солнцу, воздуху — бесспорна и никогда не вызывала сомнений. Продолжайте, Владимир Константинович.
   Люсин. Минус-реакция, вызванная поочередным усыплением пяти креветок, продолжалась, как это видно, девяносто с лишним минут. Лишь к шестнадцати часам сигнал опустился до среднестатистического значения. Исследователи называли этот участок, ограниченный медленно убывающей кривой и нулевой линией, «областью релаксации». В разговоре они, однако, говорили о «глубине впечатления». Следуя далее вдоль оси времени, мы обнаруживаем еще одну характерную реакцию растения. Я имею в виду этот плюс-импульс, отвечающий примерно семнадцати часам тридцати пяти минутам. Совершенно очевидно, что он почти неотличим от начального импульса вблизи десяти часов утра.
   Данелия. Опять цветы поливал.
   Люсин. Совершенно справедливо. Это вечерний полив. Обычно, как показала сестра Аркадия Викторовича, они поливали цветы между семнадцатью и восемнадцатью часами. Здесь я вижу лишнее доказательство правильности сделанного выбора точки отсчета. Отклонения точности в нашем случае не превышает плюс-минус тридцать минут. Теперь мы подходим к наиболее важному моменту. Вечерний полив — чрезвычайно интересный для нас рубеж. Прежде всего потому, что он свидетельствует об окончании эксперимента. Не приходится сомневаться, что после вечернего полива Аркадий Викторович больше к растению не прикасался. Это подтверждается как свидетельскими показаниями, так и анализом лент предыдущих опытов. Но в тот, последний день жизни он почему-то нарушил свое правило. Попробуем проанализировать почему. Для начала обратимся все к той же кривой. Полив и последовавшее за ним активное насыщение влагой, о чем свидетельствует характерное плато на графике, не стал последним событием в дневной жизни растения. Раньше, проанализировав любую ленту предыдущих дней, мы бы обнаружили на ней еще только два события: одно из них — наступление темноты, другое — сон. В обоих случаях сигналы получаются достаточно характерными, чтобы их не спутать ни с чем иным. Оно и понятно: с наступлением темноты, как известно, прекращается фотосинтез, и растение переходит с одного режима на другой. Если днем зеленые листья поглощают углекислый газ и выделяют кислород, то в ночное время, наоборот, дышат кислородом и выпускают углекислоту. Речь, таким образом, идет уже не о каких-то искусственных раздражителях, а о физико-химических, чисто биологических, наконец, процессах. Не удивительно, что они нашли столь адекватное выражение и на кривой потенциалов. Итак, мы знаем достоверно, что в роковой день опыты с растением не закончились с вечерним поливом. Прежде чем стало темно, а темнота в тот день наступила в двадцать один сорок семь — прошу в этой связи обратить внимание на падение импульса вблизи двадцати двух часов, — растению предстояло пережить еще четыре события. Забегая вперед, скажу, что и на этом не кончаются незапланированные испытания. Последнее из них вскоре прервет сон растения и в конечном итоге его жизнь. Но прежде проанализируем характер первых четырех точек. Вскоре после полива, где-то около восемнадцати часов, растение испытало воздействие, характерное для раздражителей программы «Ненависть». Правда, взлет кривой здесь не столь стремителен, как при раздражении листьев током, и продолжительность минус-реакции тоже короче, но эффект налицо. Раньше подобное наблюдалось только при контакте с исполнителем программы «Ненависть». Если стать на точку зрения экспериментаторов, то у нас есть все основания предположить, что и в тот день, около восемнадцати часов, Сударевский вошел в кабинет.
   Костров. А что он сам по этому поводу говорит?
   Генерал. Отрицает. Слушаем вас, Владимир Константинович.
   Люсин. Я продолжаю. Двинемся далее вдоль оси времени. В точке, соответствующей восемнадцати часам десяти минутам, кривая стремительно летит вниз. Экстраординарная, нигде ранее не зарегистрированная плюс-реакция. Профессор Ковский, к сожалению, ее нам не прокомментирует, старший научный сотрудник Сударевский, естественно, тоже, поскольку утверждает, что вообще не был в тот день на даче. Лично я не рискну прибегнуть к лексикону исследователей и назвать это взрывом восторга. Чем все-таки вызван загадочный взрыв, последовавший вскоре за предполагаемым приходом Сударевского? Здесь мы поневоле встаем на шаткую палубу домыслов. Ничего конкретного не известно. Но если вспомнить все, что мы знаем о загадочном алмазе винно-красного цвета, то невольно рождается любопытное сопоставление. Разве не с помощью сомы-хаомы можно обнаружить истинно шахский камень? Легендарный «Огонь-Вино»? Разве не с помощью сомы-хаомы бесцветный алмаз обретает окраску? «Белая Луна» превращается в «Красное Солнце»? А если учесть, что всего несколько дней назад Мирзоев передал такой камень Ковскому, то все становится на свои места, Ковский взял камень для физико-химического исследования, но мог ли он удержаться при этом от опыта с сомой? Да ни за что на свете! Я совершенно уверен, что он экспериментировал с цветком и камнем до тех пор, пока не получал необходимых, скажу больше — потрясающих результатов! И когда в тот роковой день пришел Сударевский, он продемонстрировал их ему. Опыт безусловно удался. Мы можем лишь гадать, в чем именно он заключался, но одно из его последствий налицо: это невообразимый взрыв плюс-реакции, который вы видите здесь. Но последуем дальше. Третий пункт на кривой следует вскоре после того, как импульс возрос до среднестатистического. В восемнадцать двадцать семь растение успокоилось, а ровно через две с половиной минуты кривая резко рванулась вверх. Чем вызвана такая минус-реакция? По рисунку импульса она похожа на те пять, как назвал их товарищ генерал, горбов, которые возникали один за другим по мере того, как падали в хлороформ живые креветки. Подобное предположение получает подтверждение еще через восемь минут. Вновь следует всплеск негативной минус-реакции, взрыв ужаса, как говаривал покойный Аркадий Викторович, и протеста. Да, теперь мы можем говорить о Ковском как о покойнике. Не имеет значения, что на кривой потенциалов импульс, свидетельствующий о смерти человека, неотличим от сигнала, который отобразило печатающее устройство, когда креветка легла в хлороформ. Можно лишь предположить, что экспериментатор, перед тем как упасть, возможно, пытался схватиться за подоконник, задел рычажок и открыл банку. Наш свидетель — всего лишь растение, примитивный объект, почти автоматически регистрирующий проникновение ядовитых паров. Лишь чисто случайно это связано со смертью. В принципе мы можем вообще отбросить растение из нашего поля зрения. Потенциометрические ленты говорят сами за себя. Мы знаем время, в которое Ковский включил прибор, и знаем, что выключить тумблер он уже не сумел. В дополнение к бесспорным уликам это и без того складывается в законченную картину. Таковы факты и таково возможное, видимо, не всегда убедительное, их истолкование. Обратимся теперь к другим фактам и к другим домыслам и попробуем проследить, насколько укладываются они в нарисованную здесь схему.
   Логинов. Приблизительно в пятнадцать часов на соседнем участке залег Зализняк и повел наблюдение. Где-то рядом был и Потапов.
   Люсин. Правильно. О деятельности Стекольщика нам еще предстоит говорить, пока же будем просто помнить, что он лежит в кустах и следит за домом Ковских. Нас в данном случае больше интересует все-таки Сударевский. Он прибыл около восемнадцати часов…
   Костров. Предположительно прибыл!
   Люсин. Ошибаетесь, Вадим Николаевич. Мы располагаем неопровержимыми уликами пребывания Сударевского, которые никакого отношения к спорным опытам с растением не имеют. Кривая импульсов позволяет лишь уточнить время. Восемнадцать часов. С тем, что время определено приблизительно, я согласен.
   Костров. Вы правы. Улики говорят сами за себя.
   Люсин. Итак, остановимся на том, что в восемнадцать часов Марк Модестович появился в кабинете. После того как шеф продемонстрировал ему свои достижения, между ними начался неизбежный обмен мнениями. Возможно, даже спор.
   Крелин. Научная дискуссия.
   Люсин. Да, научная дискуссия… Потом случилось нечто такое, что привело Аркадия Викторовича к обширному инфаркту и последовавшей вскоре смерти. Что же это могло быть?
   Генерал. Для начала ничего особенного. Для меня так первый звоночек прозвенел, когда я тихо-мирно квасил на зиму капусту.
   Люсин. Очень может быть. Я готов допустить, что между Ковским и его учеником ничего не было. Они, как вы говорите, тихо-мирно беседовали на научные темы, но случился внезапный приступ и так далее… Доказать, что все проистекало совсем не так, а по-иному, я не смогу, но это не мешает мне высказать свою точку зрения. Я не только не согласен с тем, что разговор на научные темы протекал тихо-мирно, но, напротив, убежден, что именно тогда Сударевский сделал или, вернее, сказал нечто такое… короче говоря, инфаркт не был беспричинным.
   Костров. Помнится мне, вы говорили об убийстве словом. Яркое выражение. Запоминается.
   Люсин. Я старался избегать ярких выражений, не допускать эмоциональной окраски, которую в нашем деле не слишком приветствуют. Но раз уж зашла речь, я готов повторить, что в нашем случае имело место именно такое убийство словом. Попробуем логически воссоздать всю картину.
   Крелин. Только не увлекайся.
   Люсин. Хорошо. Я буду придерживаться фактов… Как известно, к интересующему нас дню резко обострилась ситуация вокруг заявки на открытие, поданной совместно Ковским и Сударевским. Новое всегда рано или поздно пробивает себе путь. Это общеизвестно. Но не секрет и другое: новое всегда пробивается с боем.
   Генерал. Да еще с каким!
   Люсин. Такова природа нового. Такова, если угодно, диалектическая сущность прогресса. Новое созревает в недрах старых форм и в борьбе, через отрицание старого, выковывает свой новый облик. Эти слова не мои. Они принадлежат профессору Лосеву, который читал у нас на юрфаке диамат. Я их просто запомнил… Не вдаваясь в суть взаимоотношений авторов заявки с коллегами и руководством института, экспертами из комитета и членами авторитетных научных комиссий, могу лишь сказать, что отношения эти не были простыми. Виноваты здесь, видимо, обе стороны. Но взаимоотношения изобретателя с экспертом никогда и нигде не были простыми и легкими. Новое всегда приходится, повторяю, пробивать. Изобрести — это в лучшем случае полдела. Доказать, пробить, убедить недоверчивых и сомневающихся — вот истинная задача. Она требует от изобретателя упорства, бойцовских качеств, не надо бояться этого слова, оптимизма и невероятного терпения. Оба наши заявителя, насколько можно судить, ничем подобным не обладали. А если добавить сюда и элементарное невезение, то сами понимаете, ситуация получается достаточно сложная. Я уж не говорю о том, что открытие, как на беду, попало к не очень порядочным людям. Такое, к сожалению, тоже встречается. Не будем закрывать на это глаза!