Страница:
По мере того как расширялся фронт исследовательских работ в системе Урана, дел у меня прибавлялось. Должно быть, с точки зрения подавляющего большинства я исполнял непрезентабельную роль тормозного устройства в кипучей атмосфере всеобщего энтузиазма: мне с великим трудом удавалось настаивать, чтобы люди нормально питались и спали хотя бы не менее семи часов в сутки (не говоря уже обо всем остальном). Я приблизительно знал, как соблюдался режим на борту корабля, но что происходило на самом Обероне, представлял себе плохо. Судя по участившимся случаям переутомления и легкого травматизма, ничего в этом смысле хорошего там не происходило. Во время очередного заседания командного совета я вынужден был серьезно поговорить с Нортоном. Разговор получился на повышенных тонах. Как медиколог экспедиции я потребовал права на ревизию бункеров временных баз, разбросанных по Оберону. Нортон яростно сопротивлялся, но совет вынес решение не в его пользу, и мне в конце концов удалось навести на временных базах относительный порядок. Правда, ценой очень натянутых отношений с командиром десантников, но что оставалось делать?..
Мало-помалу программа исследовательских работ приближалась к финишу. После напряженнейшей работы на Обероне рейдер был направлен к планете, выведен на околоурановую орбиту, и десантники получили двухнедельный отдых. Пока проводился глубинный зондаж удивительно голубой атмосферы таинственного гиганта и его призрачного Кольца, я «зондировал» самочувствие экипажа, отдавая предпочтение молодцам с кошачьими эмблемами на рукавах. Разумеется, дурная слава Оберона меня чрезвычайно тревожила – мне были известны кое-какие подробности загадочных и грозных оберонских катастроф, к я втайне радовался, что на этот раз все обошлось. Два вывиха, пять ушибов и одно не очень серьезное отравление дыхательной смесью из-за неполадок в системе скафандрового жизнеобеспечения – сущие пустяки... Десантники пребывали в отличном расположении духа, шутили, хвастались друг перед другом успехами и синяками, отсыпались, ели с аппетитом, послушно и, я бы даже сказал, как-то автоматически, походя выполняли все мои лечебно-оздоровительные предписания. Попутно и я приводил свои нервы в порядок. Главный этап – этап разведки зловещего планетоида – счастливо пройден. Комиссия сделала вывод, что Оберон утратил опасные свойства, я теперь уже, видимо, навсегда. Впереди нас ожидала не очень сложная (как я легкомысленно это себе представлял) работа на остальных вполне безопасных лунах Урана...
На «безопасной» сказочно красивой маленькой Миранде едва не погиб разведочный катер. Не буду описывать внешний вид этой снежной принцессы, поскольку она сразу стала излюбленной «телезвездой»... точнее, «телелуной» земных экранов. Напомню только, что ее причудливые снежные образования скрывают внутри ажурную «арматуру» из твердого льда. Первый катер благополучно сел на припорошенную хлопьями смерзшегося газа ледяную арку. Второму не повезло – он провалился и поднял вокруг себя такую снежную бурю, что до сих пор непонятно, как ему удалось сманеврировать и вырваться из-под нависших ледяных колоссов...
На Ариэле у одного из десантников отказал скафандровый обогрев, и медицинская моя «коллекция» пополнилась случаем довольно серьезного обморожения. А «безопасный» Умбриэль всего за одни сутки «преподнес» мне два вывиха я скрытый перелом голени. Я с ужасом ждал высадки на Титанию – самую крупную луну Урана. Я понимал: люди вконец измотаны тяжелой работой, бдительность притупилась. Свои опасения я высказал на командном совете, чем поставил его перед сложной дилеммой: либо отказаться от изыскательских работ на Титании, либо дать десантному отряду достаточно продолжительный отдых. Первое совершенно не устраивало ученую комиссию, второе не устраивало технических руководителей полета – ресурсы жизнеобеспечения корабля, предусмотренные на период разведки системы Урана, были истощены.
Совет принял компромиссное решение: высадку на Титанию произвести, но объем разведочных и научно-исследовательских работ сократить втрое против ранее намеченного. Ну и далее, как положено, по пунктам. Пункт номер один: комиссии срочно представить совету скорректированный план работ (ответственный: председатель комиссии Юхансен). Пункт номер два: медикологу совместно с командиром отряда десантников отобрать для производства вышеназванных работ десантную группу из двенадцати человек, наиболее надежных по физическим, физиологическим и психодинамическим характеристикам (ответственный: медиколог экспедиции Грижас). Пункт номер три: определить срок десантных работ на Титании в сто часов, начиная с момента согласования списка участников десанта между медикологом экспедиции Грижасом и командиром отряда Нортоном, принимающим на себя непосредственное командование десантно-оперативной группой «Титания»... Ну и т.д. и т.п. – не буду перечислять пункты, которые меня не касались прямо.
После придирчивого медосмотра предложенных Нортоном кандидатов я с тяжелым сердцем утвердил всех. Да, люди устали... Это были железные парни – Нортон, надо отдать ему должное, отлично знал своих людей – но и металл устает. Я тоже устал. Я чувствовал неодолимую усталость от постоянных тревог. Каково же им, отчаянным труженикам Внеземелья?.. Но десантники, которым не довелось войти в число «двенадцати апостолов» (как теперь с легкой руки обиженного Яна стали называть группу «Титания»), штурмом брали мой кабинет. Каждый из них смотрел орлом, бодрился – грудь колесом – и требовал объяснений. Артель «мельников» даже пыталась воздействовать на меня «по знакомству». Я не знал, возмущаться мне или смеяться. Кстати, двое из этой компании – Бугримов и Степченко – в предварительном списке Нортона значились. Я утвердил и того и другого, хотя меня беспокоил полученный Степченко на Обероне ушиб кисти левой руки. Разумеется, я утвердил его не потому, что был намерен укомплектовать «апостолов» Фомой неверующим, – просто десантник выглядел свежее остальных, поскольку до высадки на Умбриэль я запрещал ему участвовать в десантных операциях. Исключи я его и теперь – он до конца жизни считал бы меня своим личным врагом... Но дело не в этом. Гораздо важнее было то, что Степченко оказался одним из звеньев психологической цепочки в группе. За него стал горой Бугримов. Вплоть до самоотвода собственной кандидатуры. За Бугримова горой стал Рэнд Палмер и тоще вплоть до самоотвода. За Рэнда... – ну и так далее. Нортон, не вмешиваясь в эту сцену ни жестом, ни словом, тяжело смотрел на меня немигающим взглядом. Ни дать ни взять круговая порука. «Ну что ж, – подумалось мне, – группа демонстрирует свою сплоченность – чем плохо?..»
– Ладно, – шутливым тоном сказал я возбужденным «апостолам», – поберегите энергию для броска на Титанию. Утверждаю всех, и Христос с вами!
Я покосился на командира десантников: что-то неприятно изменилось в выражении его лица. Он тихо бросил подчиненным:
– По местам!
В моем кабинете произошло какое-то организованное движение, десантников словно ветром сдуло, – мы с Нортоном остались наедине.
Вручая Нортону согласованный список, я еще раз напомнил ему, что люди слишком устали, и не только физически, командиру следует это учесть.
– Особенную тревогу, – добавил я, внимательно глядя Нортону в глаза, – почему-то внушает мне Рэнд Палмер. Как вы думаете, мы не ошиблись, включив его в группу?
Нортон взгляда не отвел.
– Палмер – один из самых надежных в группе, и вы это знаете, – веско ответил он. И добавил без тени смущения: – Ваш вопрос, извините меня, дурно пахнет.
Я даме слегка растерялся. Он повернулся и вышел. Я проводил взглядом его ладную, вкрадчиво-гибкую, как у пантеры, фигуру. В моем сознании смутно забрезжил крохотный огонек какого-то интуитивного предощущения, которое обещало оформиться в мысль. Но не оформилось. По отношению к Нортону я испытывал одновременно странное любопытство и не менее странную неприязнь и, вероятно, поэтому не мог позволить себе ничего похожего на предвзятость...
Десант на Титанию, как я и опасался, стоил нам дорого. Во время бурения с отбором извлеченных из скважин проб ударил фонтан сжиженного газа. Пытаясь спасти буровое оборудование, Рэнд Палмер поднял грузовой катер, выдвинул манипуляторы и атаковал фонтан. Маневрировать на тяжелой машине возле взбесившегося ледяного грифона было очень не просто. В конце концов катер сильно обледенел, потерял управление, врезался в кессонный отсек жилого бункера. Бункер мгновенно разгерметизировался, но, к счастью, в этот момент никого в нем не было. Катастрофу видели выскочившие из-под фонтана Бугримов и Степченко. Катер беспомощно застрял в раздавленном кессоне – на боку, чуть кверху днищем... Бугримов опомнился первым – двумя прыжками преодолел расстояние до места катастрофы (сила тяжести на лунах Урана невелика) и, взобравшись на катер, попытался открыть донный люк. Не вышло. Рэнд на вызов не отвечал. Правда, ничего особенного с ним не случилось – его слегка оглушило. Но Бугримов этого не знал. Подоспевший Степченко увидел, как его напарник яростно продирается к верхнебоковому люку сквозь обломки кессона. Нечеловеческим усилием отогнув в сторону рваный лист металла, Бугримов расчистил себе доступ к люку. Степченко заметил, что массивная туша катера тронулась с места и начинает медленно оседать кормой. Предупредительный возглас товарища Бугримов принять к сведению не успел, тем более что уже вскарабкался в открытый люк по пояс. Его просто разрезало бы пополам, да, спасибо, друг не растерялся. Трезво оценив обстановку, Степченко подставил под оседающую махину единственный рычаг, который был в его распоряжении в эти секунды, – собственное тело. Его расчет себя оправдал – удалось затормозить кормовое скольжение катера на несколько важных для Бугримова мгновений. Жизнь ценою жизни... Бугримов и пришедший в себя Палмер подняли вдавленного в ледяную кашу товарища.
Пока его доставили на борт корабля, пока извлекли из скафандра и уложили на операционный стол-агрегат, наступила клиническая смерть. Реанимация прошла удачно, однако состояние тяжелораненого было критическим. Чудовищное повреждение грудной клетки (к счастью, правостороннее), перелом позвоночника... Да что говорить, это был самый отчаянный случай в моей медицинской практике. До сих пор не понимаю, как мне удалось сохранить пострадавшему жизнь. Впрочем, это не только моя заслуга. Одна из женщин – инженер дальней связи – имела смежную профессию хирургического ассистента, как имеют те или иные смежные профессии почти все члены экипажа современного рейдера. Ассистировала она безупречно. Мне нравилось ее имя – Инга...
Время на пути к Земле, понятно, было насыщено для меня совсем иными тревогами, чем на пути к Урану. Состояние Степченко улучшалось медленно. В условиях хирургического стационара этот случай, пожалуй, не имел бы права именоваться «особо тяжелым», но в специфических условиях полета... Словом, несмотря на принятые меры всесторонней биозащиты, после перегрузок стартового разгона борьбу за жизнь раненого надо было начинать, по существу, сначала.
Поглощенный медицинскими заботами, я, естественно, слабо реагировал на все остальное. Никаких особенных эмоций я не испытал, когда мне было официально объявлено, что рапорт, поданный мною «на самого себя», командный совет наконец рассмотрел. Утвержденное советом резюме гласило: «Явное противоречие между фактическим материалом и предложенной в рапорте информацией не позволяет...» Дальше я не читал. Не позволяет – и ладно. И превосходно. Главное – никаких «обязать». Мое время ценили.
Правда, некоторый интерес вызвал у меня распространившийся слух о намерении Нортона досрочно выйти в отставку. Сначала я не поверил, но слух держался упорно. Я догадался расспросить об этом Ингу – кому, как не ей, инженеру дальней связи, было знать о сообщениях, адресованных УОКСу. К моему изумлению, слух подтвердился.
Решение своего командира выйти в отставку десантники связывали с происшествием на Титании. На мой взгляд, это была чепуха. Сначала Нортон действительно был подавлен случившимся и по многу раз на день донимал меня или Ингу вопросами о состоянии раненого (впрочем, как и все остальные десантники). Однако, во-первых, довольно скоро я нашел возможным оповестить население корабля, что жизнь Степченко вне опасности. Во-вторых, сопоставляя настроение Нортона «до Урана» и «после Урана», я особой разницы не уловил. Все так же угрюм, малоразговорчив, замкнут... Но держаться он умел великолепно. Каждый жест его, каждый взгляд словно бы строго напоминали: «Я человек дела, а мое настроение никого не касается». Нет, похоже, Титания тут ни при чем. Его угнетало что-то другое. Мне оставалось теряться в догадках.
Я много был наслышан о предыдущем рейде «Лунной радуги», о катастрофе на Обероне, во время которой погибла половина десантников. В том числе командир этой группы Элдер и начальник рейда Асеев. Я точно знал, что в теперешней экспедиции участвуют лишь двое из тех, кому повезло спастись во время так называемого «оберонского гурма». А именно: Нортон и первый пилот нашего корабля Аганн.
Мне показалось любопытным сопоставить внешние линии двух «старых оберонцев». Мешало то, что первого пилота я знал гораздо хуже, чем командира десантников, – редко его встречал, и еще реже мне доводилось с ним разговаривать. Разве только в кают-компании и за обедом или на очередных медосмотрах... Но даже на основе довольно поверхностных наблюдений я рискнул бы сказать, что Аганн по своему характеру едва ли не антипод Нортона. По-моему, наиболее выразительная черта его – мягкость. Должен, однако, отметить: здесь я имею в виду отнюдь не мягкотелость.
Теперь о главном. О том, что мне показалось не очень понятным... Характеры непохожи, служебные обязанности абсолютно различны, а все-таки в линиях поведения «старых оберонцев» прослеживалось нечто общее. Прежде всего неразговорчивость, замкнутость, неулыбчивость (у Нортона переходящая в угрюмость). Похоже, они ни с кем не поддерживали не только дружеских, но и просто приятельских отношений. Разве не странно?.. Я ни разу не наблюдал, чтобы Аганн или Нортон принимали участие в какой-нибудь «неделовой» беседе. Ни разу не видел, чтобы они говорили между собой. Напротив, у меня создалось впечатление, будто они избегают друг друга. Или, по крайней мере, обходят друг друга вниманием больше, чем всех остальных. При встрече – легкий кивок в знак приветствия. И это все. Никаких иных жестов, никакого иного выражения эмоций. Не имею представления, как и где они проводили свое свободное время. Ни тот, ни другой не появлялись в просмотровом зале, в салонах отдыха или в библиотеках, не интересовались ни одной из бытовавших на рейдере игр... Чем глубже я об этом задумывался, тем загадочнее мне казался параллелизм в линиях поведения Нортона и Аганна.
Увы, на борту «Лунной радуги» мне довелось столкнуться с отдельными островками неодолимых, щекочущих нервы загадок. Экраны, «диверсии». Сам «диверсант». История с чужаком. И вот, наконец, таинственно схожие элементы странного отчуждения двух очень разных людей. Загадки, загадки. Глухая, безответная стена. Иногда я, фигурально выражаясь, поглаживал эту стену, но пробить был не в силах.
Правда, я не удержался от соблазна порасспросить Ингу о прошлом рейде «Лунной радуги» в систему Урана. Как участница предыдущей экспедиции, она должна была знать о Нортоне и Аганне гораздо больше моего. Да, она видела перемены в поведении того и другого, но ничего особенно странного в этом не находила. Трагедия на Обероне тяжело подействовала на обоих. Во время той катастрофы оба потеряли самых близких друзей: Аганн – Элдера, Нортон – Михайлова. Уже не говоря о том, что погибли и другие их товарищи: Накаяма, Асеев, Бакулин, Джанелла. Да, раньше она не замечала за Нортоном теперешней угрюмости, и первый пилот был намного общительнее. Но что поделаешь, такова жизнь. Быть может, в какой-то мере они чувствуют вину перед погибшими. Ведь бывает такое у хороших, честных людей – ложное чувство вины! В той обстановке они сделали все, что могли, и ничего больше сделать было нельзя... Нет, она не знает, почему Нортон подал в отставку именно сейчас. Вероятно, у него были свои счеты с Внеземельем, но теперь, когда Оберон побежден, Нортон решил, что имеет полное право бросить работу в Пространстве совсем. Аганн? Нет, Аганн бросать не собирается. На днях УОКС сообщил, что переводит его капитаном на танкер юпитерианской флотилии. Аганн ответил согласием. Такие дела...
Ну что ж, мне осталось добавить к своему рассказу два завершающих эпизода...
8. Маска
Мало-помалу программа исследовательских работ приближалась к финишу. После напряженнейшей работы на Обероне рейдер был направлен к планете, выведен на околоурановую орбиту, и десантники получили двухнедельный отдых. Пока проводился глубинный зондаж удивительно голубой атмосферы таинственного гиганта и его призрачного Кольца, я «зондировал» самочувствие экипажа, отдавая предпочтение молодцам с кошачьими эмблемами на рукавах. Разумеется, дурная слава Оберона меня чрезвычайно тревожила – мне были известны кое-какие подробности загадочных и грозных оберонских катастроф, к я втайне радовался, что на этот раз все обошлось. Два вывиха, пять ушибов и одно не очень серьезное отравление дыхательной смесью из-за неполадок в системе скафандрового жизнеобеспечения – сущие пустяки... Десантники пребывали в отличном расположении духа, шутили, хвастались друг перед другом успехами и синяками, отсыпались, ели с аппетитом, послушно и, я бы даже сказал, как-то автоматически, походя выполняли все мои лечебно-оздоровительные предписания. Попутно и я приводил свои нервы в порядок. Главный этап – этап разведки зловещего планетоида – счастливо пройден. Комиссия сделала вывод, что Оберон утратил опасные свойства, я теперь уже, видимо, навсегда. Впереди нас ожидала не очень сложная (как я легкомысленно это себе представлял) работа на остальных вполне безопасных лунах Урана...
На «безопасной» сказочно красивой маленькой Миранде едва не погиб разведочный катер. Не буду описывать внешний вид этой снежной принцессы, поскольку она сразу стала излюбленной «телезвездой»... точнее, «телелуной» земных экранов. Напомню только, что ее причудливые снежные образования скрывают внутри ажурную «арматуру» из твердого льда. Первый катер благополучно сел на припорошенную хлопьями смерзшегося газа ледяную арку. Второму не повезло – он провалился и поднял вокруг себя такую снежную бурю, что до сих пор непонятно, как ему удалось сманеврировать и вырваться из-под нависших ледяных колоссов...
На Ариэле у одного из десантников отказал скафандровый обогрев, и медицинская моя «коллекция» пополнилась случаем довольно серьезного обморожения. А «безопасный» Умбриэль всего за одни сутки «преподнес» мне два вывиха я скрытый перелом голени. Я с ужасом ждал высадки на Титанию – самую крупную луну Урана. Я понимал: люди вконец измотаны тяжелой работой, бдительность притупилась. Свои опасения я высказал на командном совете, чем поставил его перед сложной дилеммой: либо отказаться от изыскательских работ на Титании, либо дать десантному отряду достаточно продолжительный отдых. Первое совершенно не устраивало ученую комиссию, второе не устраивало технических руководителей полета – ресурсы жизнеобеспечения корабля, предусмотренные на период разведки системы Урана, были истощены.
Совет принял компромиссное решение: высадку на Титанию произвести, но объем разведочных и научно-исследовательских работ сократить втрое против ранее намеченного. Ну и далее, как положено, по пунктам. Пункт номер один: комиссии срочно представить совету скорректированный план работ (ответственный: председатель комиссии Юхансен). Пункт номер два: медикологу совместно с командиром отряда десантников отобрать для производства вышеназванных работ десантную группу из двенадцати человек, наиболее надежных по физическим, физиологическим и психодинамическим характеристикам (ответственный: медиколог экспедиции Грижас). Пункт номер три: определить срок десантных работ на Титании в сто часов, начиная с момента согласования списка участников десанта между медикологом экспедиции Грижасом и командиром отряда Нортоном, принимающим на себя непосредственное командование десантно-оперативной группой «Титания»... Ну и т.д. и т.п. – не буду перечислять пункты, которые меня не касались прямо.
После придирчивого медосмотра предложенных Нортоном кандидатов я с тяжелым сердцем утвердил всех. Да, люди устали... Это были железные парни – Нортон, надо отдать ему должное, отлично знал своих людей – но и металл устает. Я тоже устал. Я чувствовал неодолимую усталость от постоянных тревог. Каково же им, отчаянным труженикам Внеземелья?.. Но десантники, которым не довелось войти в число «двенадцати апостолов» (как теперь с легкой руки обиженного Яна стали называть группу «Титания»), штурмом брали мой кабинет. Каждый из них смотрел орлом, бодрился – грудь колесом – и требовал объяснений. Артель «мельников» даже пыталась воздействовать на меня «по знакомству». Я не знал, возмущаться мне или смеяться. Кстати, двое из этой компании – Бугримов и Степченко – в предварительном списке Нортона значились. Я утвердил и того и другого, хотя меня беспокоил полученный Степченко на Обероне ушиб кисти левой руки. Разумеется, я утвердил его не потому, что был намерен укомплектовать «апостолов» Фомой неверующим, – просто десантник выглядел свежее остальных, поскольку до высадки на Умбриэль я запрещал ему участвовать в десантных операциях. Исключи я его и теперь – он до конца жизни считал бы меня своим личным врагом... Но дело не в этом. Гораздо важнее было то, что Степченко оказался одним из звеньев психологической цепочки в группе. За него стал горой Бугримов. Вплоть до самоотвода собственной кандидатуры. За Бугримова горой стал Рэнд Палмер и тоще вплоть до самоотвода. За Рэнда... – ну и так далее. Нортон, не вмешиваясь в эту сцену ни жестом, ни словом, тяжело смотрел на меня немигающим взглядом. Ни дать ни взять круговая порука. «Ну что ж, – подумалось мне, – группа демонстрирует свою сплоченность – чем плохо?..»
– Ладно, – шутливым тоном сказал я возбужденным «апостолам», – поберегите энергию для броска на Титанию. Утверждаю всех, и Христос с вами!
Я покосился на командира десантников: что-то неприятно изменилось в выражении его лица. Он тихо бросил подчиненным:
– По местам!
В моем кабинете произошло какое-то организованное движение, десантников словно ветром сдуло, – мы с Нортоном остались наедине.
Вручая Нортону согласованный список, я еще раз напомнил ему, что люди слишком устали, и не только физически, командиру следует это учесть.
– Особенную тревогу, – добавил я, внимательно глядя Нортону в глаза, – почему-то внушает мне Рэнд Палмер. Как вы думаете, мы не ошиблись, включив его в группу?
Нортон взгляда не отвел.
– Палмер – один из самых надежных в группе, и вы это знаете, – веско ответил он. И добавил без тени смущения: – Ваш вопрос, извините меня, дурно пахнет.
Я даме слегка растерялся. Он повернулся и вышел. Я проводил взглядом его ладную, вкрадчиво-гибкую, как у пантеры, фигуру. В моем сознании смутно забрезжил крохотный огонек какого-то интуитивного предощущения, которое обещало оформиться в мысль. Но не оформилось. По отношению к Нортону я испытывал одновременно странное любопытство и не менее странную неприязнь и, вероятно, поэтому не мог позволить себе ничего похожего на предвзятость...
Десант на Титанию, как я и опасался, стоил нам дорого. Во время бурения с отбором извлеченных из скважин проб ударил фонтан сжиженного газа. Пытаясь спасти буровое оборудование, Рэнд Палмер поднял грузовой катер, выдвинул манипуляторы и атаковал фонтан. Маневрировать на тяжелой машине возле взбесившегося ледяного грифона было очень не просто. В конце концов катер сильно обледенел, потерял управление, врезался в кессонный отсек жилого бункера. Бункер мгновенно разгерметизировался, но, к счастью, в этот момент никого в нем не было. Катастрофу видели выскочившие из-под фонтана Бугримов и Степченко. Катер беспомощно застрял в раздавленном кессоне – на боку, чуть кверху днищем... Бугримов опомнился первым – двумя прыжками преодолел расстояние до места катастрофы (сила тяжести на лунах Урана невелика) и, взобравшись на катер, попытался открыть донный люк. Не вышло. Рэнд на вызов не отвечал. Правда, ничего особенного с ним не случилось – его слегка оглушило. Но Бугримов этого не знал. Подоспевший Степченко увидел, как его напарник яростно продирается к верхнебоковому люку сквозь обломки кессона. Нечеловеческим усилием отогнув в сторону рваный лист металла, Бугримов расчистил себе доступ к люку. Степченко заметил, что массивная туша катера тронулась с места и начинает медленно оседать кормой. Предупредительный возглас товарища Бугримов принять к сведению не успел, тем более что уже вскарабкался в открытый люк по пояс. Его просто разрезало бы пополам, да, спасибо, друг не растерялся. Трезво оценив обстановку, Степченко подставил под оседающую махину единственный рычаг, который был в его распоряжении в эти секунды, – собственное тело. Его расчет себя оправдал – удалось затормозить кормовое скольжение катера на несколько важных для Бугримова мгновений. Жизнь ценою жизни... Бугримов и пришедший в себя Палмер подняли вдавленного в ледяную кашу товарища.
Пока его доставили на борт корабля, пока извлекли из скафандра и уложили на операционный стол-агрегат, наступила клиническая смерть. Реанимация прошла удачно, однако состояние тяжелораненого было критическим. Чудовищное повреждение грудной клетки (к счастью, правостороннее), перелом позвоночника... Да что говорить, это был самый отчаянный случай в моей медицинской практике. До сих пор не понимаю, как мне удалось сохранить пострадавшему жизнь. Впрочем, это не только моя заслуга. Одна из женщин – инженер дальней связи – имела смежную профессию хирургического ассистента, как имеют те или иные смежные профессии почти все члены экипажа современного рейдера. Ассистировала она безупречно. Мне нравилось ее имя – Инга...
Время на пути к Земле, понятно, было насыщено для меня совсем иными тревогами, чем на пути к Урану. Состояние Степченко улучшалось медленно. В условиях хирургического стационара этот случай, пожалуй, не имел бы права именоваться «особо тяжелым», но в специфических условиях полета... Словом, несмотря на принятые меры всесторонней биозащиты, после перегрузок стартового разгона борьбу за жизнь раненого надо было начинать, по существу, сначала.
Поглощенный медицинскими заботами, я, естественно, слабо реагировал на все остальное. Никаких особенных эмоций я не испытал, когда мне было официально объявлено, что рапорт, поданный мною «на самого себя», командный совет наконец рассмотрел. Утвержденное советом резюме гласило: «Явное противоречие между фактическим материалом и предложенной в рапорте информацией не позволяет...» Дальше я не читал. Не позволяет – и ладно. И превосходно. Главное – никаких «обязать». Мое время ценили.
Правда, некоторый интерес вызвал у меня распространившийся слух о намерении Нортона досрочно выйти в отставку. Сначала я не поверил, но слух держался упорно. Я догадался расспросить об этом Ингу – кому, как не ей, инженеру дальней связи, было знать о сообщениях, адресованных УОКСу. К моему изумлению, слух подтвердился.
Решение своего командира выйти в отставку десантники связывали с происшествием на Титании. На мой взгляд, это была чепуха. Сначала Нортон действительно был подавлен случившимся и по многу раз на день донимал меня или Ингу вопросами о состоянии раненого (впрочем, как и все остальные десантники). Однако, во-первых, довольно скоро я нашел возможным оповестить население корабля, что жизнь Степченко вне опасности. Во-вторых, сопоставляя настроение Нортона «до Урана» и «после Урана», я особой разницы не уловил. Все так же угрюм, малоразговорчив, замкнут... Но держаться он умел великолепно. Каждый жест его, каждый взгляд словно бы строго напоминали: «Я человек дела, а мое настроение никого не касается». Нет, похоже, Титания тут ни при чем. Его угнетало что-то другое. Мне оставалось теряться в догадках.
Я много был наслышан о предыдущем рейде «Лунной радуги», о катастрофе на Обероне, во время которой погибла половина десантников. В том числе командир этой группы Элдер и начальник рейда Асеев. Я точно знал, что в теперешней экспедиции участвуют лишь двое из тех, кому повезло спастись во время так называемого «оберонского гурма». А именно: Нортон и первый пилот нашего корабля Аганн.
Мне показалось любопытным сопоставить внешние линии двух «старых оберонцев». Мешало то, что первого пилота я знал гораздо хуже, чем командира десантников, – редко его встречал, и еще реже мне доводилось с ним разговаривать. Разве только в кают-компании и за обедом или на очередных медосмотрах... Но даже на основе довольно поверхностных наблюдений я рискнул бы сказать, что Аганн по своему характеру едва ли не антипод Нортона. По-моему, наиболее выразительная черта его – мягкость. Должен, однако, отметить: здесь я имею в виду отнюдь не мягкотелость.
Теперь о главном. О том, что мне показалось не очень понятным... Характеры непохожи, служебные обязанности абсолютно различны, а все-таки в линиях поведения «старых оберонцев» прослеживалось нечто общее. Прежде всего неразговорчивость, замкнутость, неулыбчивость (у Нортона переходящая в угрюмость). Похоже, они ни с кем не поддерживали не только дружеских, но и просто приятельских отношений. Разве не странно?.. Я ни разу не наблюдал, чтобы Аганн или Нортон принимали участие в какой-нибудь «неделовой» беседе. Ни разу не видел, чтобы они говорили между собой. Напротив, у меня создалось впечатление, будто они избегают друг друга. Или, по крайней мере, обходят друг друга вниманием больше, чем всех остальных. При встрече – легкий кивок в знак приветствия. И это все. Никаких иных жестов, никакого иного выражения эмоций. Не имею представления, как и где они проводили свое свободное время. Ни тот, ни другой не появлялись в просмотровом зале, в салонах отдыха или в библиотеках, не интересовались ни одной из бытовавших на рейдере игр... Чем глубже я об этом задумывался, тем загадочнее мне казался параллелизм в линиях поведения Нортона и Аганна.
Увы, на борту «Лунной радуги» мне довелось столкнуться с отдельными островками неодолимых, щекочущих нервы загадок. Экраны, «диверсии». Сам «диверсант». История с чужаком. И вот, наконец, таинственно схожие элементы странного отчуждения двух очень разных людей. Загадки, загадки. Глухая, безответная стена. Иногда я, фигурально выражаясь, поглаживал эту стену, но пробить был не в силах.
Правда, я не удержался от соблазна порасспросить Ингу о прошлом рейде «Лунной радуги» в систему Урана. Как участница предыдущей экспедиции, она должна была знать о Нортоне и Аганне гораздо больше моего. Да, она видела перемены в поведении того и другого, но ничего особенно странного в этом не находила. Трагедия на Обероне тяжело подействовала на обоих. Во время той катастрофы оба потеряли самых близких друзей: Аганн – Элдера, Нортон – Михайлова. Уже не говоря о том, что погибли и другие их товарищи: Накаяма, Асеев, Бакулин, Джанелла. Да, раньше она не замечала за Нортоном теперешней угрюмости, и первый пилот был намного общительнее. Но что поделаешь, такова жизнь. Быть может, в какой-то мере они чувствуют вину перед погибшими. Ведь бывает такое у хороших, честных людей – ложное чувство вины! В той обстановке они сделали все, что могли, и ничего больше сделать было нельзя... Нет, она не знает, почему Нортон подал в отставку именно сейчас. Вероятно, у него были свои счеты с Внеземельем, но теперь, когда Оберон побежден, Нортон решил, что имеет полное право бросить работу в Пространстве совсем. Аганн? Нет, Аганн бросать не собирается. На днях УОКС сообщил, что переводит его капитаном на танкер юпитерианской флотилии. Аганн ответил согласием. Такие дела...
Ну что ж, мне осталось добавить к своему рассказу два завершающих эпизода...
8. Маска
Во время профилактического медосмотра я попытался завязать беседу с Рэндом Палмером.
– Выглядите вы молодцом, – сказал я. – Все ваши физиологические и психодинамические характеристики в корме. Пожалуй, до конца рейда тревожить вас я больше не буду... Удар был сильный?
– Где? – спросил он.
– Что значит «где»? На Титании, разумеется. Или удары были где-то еще?..
– Нет, – поспешно сказал он.
– Не скрывайте. От меня ничего не надо скрывать. Нет смысла. Ведь все равно вам придется пройти спецкарантинный досмотр в зоне СК-1 на Луне, а там... Ну что мне вам объяснять, вы же не новичок.
– Я понимаю, – сказал Рэнд. – Там тебя все равно вывернут наизнанку, и будет хуже... Нет, в самом деле лет! Только Титания. Что говорить, стукнуло меня изрядно. Выкинуло из кресла вместе с привязными ремнями и оглушило о боковую стенку кабины. Пришел я в себя, а тут и Бугримов подоспел.
– Ощущали последствия?
– Нет. Не до того было... Степченко из-под кормы вытаскивали.
– А позже? Головокружений не было? В глазах не темнело?
– Темнело. Когда узнал, что все из-за меня, еще как потемнело!.. Только это не по медицинской части.
– Да, конечно. Успокойтесь. Вы совершенно не виноваты. Ведь не могли же вы предусмотреть фонтан.
– Верно. Предусмотреть не мог... – Рэнд поднялся. – Мне можно уйти?
– Да, – сказал я не совсем уверенно. Я так и не придумал, в какой бы деликатной форме задать десантнику интересующий меня вопрос...
Уже у двери он, адресуясь, видимо, больше к себе самому, обронил:
– В этом рейде я много чего не мог предусмотреть...
– Чужака, например, – вставил я.
Он замер. Медленно повернулся. Я увидел его лицо и пожалел о сказанном. Упоминание о чужаке для десантника было, по-моему, равносильно удару, который его оглушил на Титании.
– Верно... – пробормотал он, приходя в себя. Помолчал, что-то соображая. – Только вот что... Это не по медицинской части.
– Знаю, – сказал я. – Успокойтесь. Я слишком тщательно обследовал вас, чтобы думать иначе.
– Спасибо. – Рэнд заметно приободрился. – А чужак... Его не было.
– Зачем же вы морочили голову своему командиру?
Рэнд посмотрел на меня.
– Ему заморочишь!.. – проговорил с интонацией, которую я не понял. – Он сам кому угодно... В общем, не было чужака. Обознался я.
– Нелогично.
– Почему нелогично?
– Обознаться можно, лишь принимая чужого за своего. Или одного своего за другого, но опять-таки за своего эхе.
Рэнд переступил с ноги на ногу. Было видно, что затронутая тема его тяготит. Он мог в любую секунду уйти – я ведь насильно его не удерживал. Однако не уходил. Я давно заметил, что мужчины плохо переносят обвинение в нелогичности. Женщину трудно бывает смутить ссылками на нелогичность. В лучшем случае она пропустит это мимо ушей, в худшем – ответит насмешкой. Мужчина – другое дело, нелогичность очень его стесняет.
– Как хотите, – смущенно проговорил Рэнд, – но я ничего не выдумываю. Все правда.
Я промолчал. Я верил ему, но ничего пока не понимал. Рэнд мялся, переступая с ноги на ногу. По-видимому, хотел задать какой-то вопрос и не решался.
– Хотите о чем-то спросить?
– Да. Скажите... разговор о чужаке вам передал Нортон?
– Нет, – сказал я. – Не Нортон.
– Благодарю вас, – пробормотал Рэнд.
– Не за что. Похоже, вы наводите справки о состоянии моральных качеств своего командира?
– Ничего подобного, – ответил он, пожимая плечами. – Я неплохо знаю своего командира и не имею к нему ни малейших претензий. И потом... мне, вообще говоря, нет до него никакого дела. О Нортоне я спросил по другому поводу.
– Ну разумеется, – сказал я с иронией. – По поводу рыбных запасов Балтийского моря.
– Я понимаю, – сказал он, – со стороны все это выглядит довольно глупо...
– Прежде всего очень путано, а потому не очень красиво.
– Тут как ни поверни – красиво не будет. – Рэнд протяжно вздохнул. – Ведь это касается не только меня лично. Не могу же я... Ну, в общем, у нас так не принято, вы уж меня простите. Одно могу сказать откровенно: это сначала я думал, что чужак был.
– А теперь?
– Теперь думаю: чужака не было.
«Что за черт!» – подумал я. В эту минуту я ощутил себя в положении растяпы-шахматиста, который, разбирая шахматный этюд, вдруг обнаружил, что все четыре слона стоят на одной линии белого поля.
Десантник вежливо попрощался и вышел. Я его не удерживал. В голове у меня царил хаос.
Итак, что мне известно?
Мне известно, что отправная точка истории о чужаке – Рэнд Палмер. Скромен, тверд, правдив, к мистификации не склонен. Лгать своему ближайшему другу Бугримову не стал бы. Тем более не стад бы вводить в заблуждение своего командира. Уж наверное понимал: посвящать Нортона в подробности такого рода происшествия – значит рисковать собственной репутацией. Но, посоветовавшись с другом, все же решился. Вывод: Рэнд действительно встретился в коридоре с незнакомым ему человеком. Ошибиться, не узнать «своего» десантник не мог. Это исключено. Коридоры жилого яруса великолепно освещены даже в ночное время. Вдобавок Рэнд столкнулся с незнакомцем, что называется, нос к носу... Кроме всего, у Рэнда (как, впрочем, у космодесантников вообще) профессионально развита наблюдательность. По свидетельству того же Бугримова, «у Рэнда глаз верный» – такая оценка в их среде кое-чего стоит. Да, на этом участке анализа логика торжествует, логически концы превосходно увязаны. Дальше... А дальше все летит вверх тормашками.
Против Рэнда... вернее, против его сногсшибательной истории о чужаке выступают два серьезных свидетеля: схема дислокации в командной рубке и обыкновенный здравый смысл. И я, безусловно, принял бы сторону этих очень серьезных свидетелей, если бы... Если бы я не верил десантнику Рэнду. Если бы на предыдущем участке анализа был хоть один логический ухаб. И наконец, если бы на борту корабля не было никаких других историй... Но ведь Рэнд и сам теперь отрицает бытность чужака!..
Что ж, видимо, следует поразмыслить над логикой схемы «чумак был – чужака не было». Как понимать? Сначала был, потом не было? Не годится. Куда он мог улетучиться с корабля?.. Значит, надо принять во внимание одновременность... Но как это можно: быть и не быть одновременно?! Оптическая иллюзия? Обман зрительного восприятия в состоянии галлюцинаторного эффекта?.. Увы, как медикологу, мне было отлично известно, что состоянию психики десантника можно только завидовать. С другой стороны, оптические иллюзии не имеют обыкновения расталкивать встречных прохожих локтями. Ну что тут можно придумать еще?.. Если пофантазировать, можно, пожалуй, придумать нахального робота, в достаточной степени хорошо замаскированного под человека. По образу и подобию. И все было бы превосходно, все сразу бы стало на свои места. Внешне – чужак, по сути же нет его – чучело. Был и не было. И Рэнд прав, и я прав, схема дислокации права, логика не в обиде. Жаль, что в пределах Солнечной Системы человекоподобных роботов, увы, пока не производят – единственный негативный момент моего остроумного допущения.
А что, если... Стоп! Но ведь это мысль!..
Не надо несуществующих роботов, не надо никаких оптических иллюзий, все просто: Рэнд принял за «чужого» хорошо замаскированного «своего»!.. Вот тебе логика схемы «был – не было». Сначала Рэнд обманулся – «был». Потом догадался – «не было»!..
Но открытие, как водится, потянуло за собой цепочку новых вопросов... Допустим, кому-то из десантников действительно явилась странная идея временно изменить свою внешность. Искусный грим или искусно сделанная маска. В принципе это возможно, хотя и не так просто, как кажется на первый взгляд. Чтоб обмануть цепкий глаз Рэнда, грим или маска должны были выглядеть слишком естественными. Слишком... Это, пожалуй, и не каждому специалисту-гримеру под силу... Впрочем, откуда я знаю: может, в отряде наших десантников есть бывшие крупные специалисты по гриму. Возьмем на заметку. Вопрос другой: чего ради затеян маскарад? Ради шутки? Ничего себе шутка: пролетел мимо Рэнда как угорелый, нырнул в атриум, словно в воду канул. И все – никаких последствий, никакой огласки, а шутка – не шутка, если она без огласки. Шутник сродни актеру: ему нужна публика, нужны аплодисменты – нужна публичная оценка его мастерству. Н-да, здесь, как говорится, шутки к сторону..
– Выглядите вы молодцом, – сказал я. – Все ваши физиологические и психодинамические характеристики в корме. Пожалуй, до конца рейда тревожить вас я больше не буду... Удар был сильный?
– Где? – спросил он.
– Что значит «где»? На Титании, разумеется. Или удары были где-то еще?..
– Нет, – поспешно сказал он.
– Не скрывайте. От меня ничего не надо скрывать. Нет смысла. Ведь все равно вам придется пройти спецкарантинный досмотр в зоне СК-1 на Луне, а там... Ну что мне вам объяснять, вы же не новичок.
– Я понимаю, – сказал Рэнд. – Там тебя все равно вывернут наизнанку, и будет хуже... Нет, в самом деле лет! Только Титания. Что говорить, стукнуло меня изрядно. Выкинуло из кресла вместе с привязными ремнями и оглушило о боковую стенку кабины. Пришел я в себя, а тут и Бугримов подоспел.
– Ощущали последствия?
– Нет. Не до того было... Степченко из-под кормы вытаскивали.
– А позже? Головокружений не было? В глазах не темнело?
– Темнело. Когда узнал, что все из-за меня, еще как потемнело!.. Только это не по медицинской части.
– Да, конечно. Успокойтесь. Вы совершенно не виноваты. Ведь не могли же вы предусмотреть фонтан.
– Верно. Предусмотреть не мог... – Рэнд поднялся. – Мне можно уйти?
– Да, – сказал я не совсем уверенно. Я так и не придумал, в какой бы деликатной форме задать десантнику интересующий меня вопрос...
Уже у двери он, адресуясь, видимо, больше к себе самому, обронил:
– В этом рейде я много чего не мог предусмотреть...
– Чужака, например, – вставил я.
Он замер. Медленно повернулся. Я увидел его лицо и пожалел о сказанном. Упоминание о чужаке для десантника было, по-моему, равносильно удару, который его оглушил на Титании.
– Верно... – пробормотал он, приходя в себя. Помолчал, что-то соображая. – Только вот что... Это не по медицинской части.
– Знаю, – сказал я. – Успокойтесь. Я слишком тщательно обследовал вас, чтобы думать иначе.
– Спасибо. – Рэнд заметно приободрился. – А чужак... Его не было.
– Зачем же вы морочили голову своему командиру?
Рэнд посмотрел на меня.
– Ему заморочишь!.. – проговорил с интонацией, которую я не понял. – Он сам кому угодно... В общем, не было чужака. Обознался я.
– Нелогично.
– Почему нелогично?
– Обознаться можно, лишь принимая чужого за своего. Или одного своего за другого, но опять-таки за своего эхе.
Рэнд переступил с ноги на ногу. Было видно, что затронутая тема его тяготит. Он мог в любую секунду уйти – я ведь насильно его не удерживал. Однако не уходил. Я давно заметил, что мужчины плохо переносят обвинение в нелогичности. Женщину трудно бывает смутить ссылками на нелогичность. В лучшем случае она пропустит это мимо ушей, в худшем – ответит насмешкой. Мужчина – другое дело, нелогичность очень его стесняет.
– Как хотите, – смущенно проговорил Рэнд, – но я ничего не выдумываю. Все правда.
Я промолчал. Я верил ему, но ничего пока не понимал. Рэнд мялся, переступая с ноги на ногу. По-видимому, хотел задать какой-то вопрос и не решался.
– Хотите о чем-то спросить?
– Да. Скажите... разговор о чужаке вам передал Нортон?
– Нет, – сказал я. – Не Нортон.
– Благодарю вас, – пробормотал Рэнд.
– Не за что. Похоже, вы наводите справки о состоянии моральных качеств своего командира?
– Ничего подобного, – ответил он, пожимая плечами. – Я неплохо знаю своего командира и не имею к нему ни малейших претензий. И потом... мне, вообще говоря, нет до него никакого дела. О Нортоне я спросил по другому поводу.
– Ну разумеется, – сказал я с иронией. – По поводу рыбных запасов Балтийского моря.
– Я понимаю, – сказал он, – со стороны все это выглядит довольно глупо...
– Прежде всего очень путано, а потому не очень красиво.
– Тут как ни поверни – красиво не будет. – Рэнд протяжно вздохнул. – Ведь это касается не только меня лично. Не могу же я... Ну, в общем, у нас так не принято, вы уж меня простите. Одно могу сказать откровенно: это сначала я думал, что чужак был.
– А теперь?
– Теперь думаю: чужака не было.
«Что за черт!» – подумал я. В эту минуту я ощутил себя в положении растяпы-шахматиста, который, разбирая шахматный этюд, вдруг обнаружил, что все четыре слона стоят на одной линии белого поля.
Десантник вежливо попрощался и вышел. Я его не удерживал. В голове у меня царил хаос.
Итак, что мне известно?
Мне известно, что отправная точка истории о чужаке – Рэнд Палмер. Скромен, тверд, правдив, к мистификации не склонен. Лгать своему ближайшему другу Бугримову не стал бы. Тем более не стад бы вводить в заблуждение своего командира. Уж наверное понимал: посвящать Нортона в подробности такого рода происшествия – значит рисковать собственной репутацией. Но, посоветовавшись с другом, все же решился. Вывод: Рэнд действительно встретился в коридоре с незнакомым ему человеком. Ошибиться, не узнать «своего» десантник не мог. Это исключено. Коридоры жилого яруса великолепно освещены даже в ночное время. Вдобавок Рэнд столкнулся с незнакомцем, что называется, нос к носу... Кроме всего, у Рэнда (как, впрочем, у космодесантников вообще) профессионально развита наблюдательность. По свидетельству того же Бугримова, «у Рэнда глаз верный» – такая оценка в их среде кое-чего стоит. Да, на этом участке анализа логика торжествует, логически концы превосходно увязаны. Дальше... А дальше все летит вверх тормашками.
Против Рэнда... вернее, против его сногсшибательной истории о чужаке выступают два серьезных свидетеля: схема дислокации в командной рубке и обыкновенный здравый смысл. И я, безусловно, принял бы сторону этих очень серьезных свидетелей, если бы... Если бы я не верил десантнику Рэнду. Если бы на предыдущем участке анализа был хоть один логический ухаб. И наконец, если бы на борту корабля не было никаких других историй... Но ведь Рэнд и сам теперь отрицает бытность чужака!..
Что ж, видимо, следует поразмыслить над логикой схемы «чумак был – чужака не было». Как понимать? Сначала был, потом не было? Не годится. Куда он мог улетучиться с корабля?.. Значит, надо принять во внимание одновременность... Но как это можно: быть и не быть одновременно?! Оптическая иллюзия? Обман зрительного восприятия в состоянии галлюцинаторного эффекта?.. Увы, как медикологу, мне было отлично известно, что состоянию психики десантника можно только завидовать. С другой стороны, оптические иллюзии не имеют обыкновения расталкивать встречных прохожих локтями. Ну что тут можно придумать еще?.. Если пофантазировать, можно, пожалуй, придумать нахального робота, в достаточной степени хорошо замаскированного под человека. По образу и подобию. И все было бы превосходно, все сразу бы стало на свои места. Внешне – чужак, по сути же нет его – чучело. Был и не было. И Рэнд прав, и я прав, схема дислокации права, логика не в обиде. Жаль, что в пределах Солнечной Системы человекоподобных роботов, увы, пока не производят – единственный негативный момент моего остроумного допущения.
А что, если... Стоп! Но ведь это мысль!..
Не надо несуществующих роботов, не надо никаких оптических иллюзий, все просто: Рэнд принял за «чужого» хорошо замаскированного «своего»!.. Вот тебе логика схемы «был – не было». Сначала Рэнд обманулся – «был». Потом догадался – «не было»!..
Но открытие, как водится, потянуло за собой цепочку новых вопросов... Допустим, кому-то из десантников действительно явилась странная идея временно изменить свою внешность. Искусный грим или искусно сделанная маска. В принципе это возможно, хотя и не так просто, как кажется на первый взгляд. Чтоб обмануть цепкий глаз Рэнда, грим или маска должны были выглядеть слишком естественными. Слишком... Это, пожалуй, и не каждому специалисту-гримеру под силу... Впрочем, откуда я знаю: может, в отряде наших десантников есть бывшие крупные специалисты по гриму. Возьмем на заметку. Вопрос другой: чего ради затеян маскарад? Ради шутки? Ничего себе шутка: пролетел мимо Рэнда как угорелый, нырнул в атриум, словно в воду канул. И все – никаких последствий, никакой огласки, а шутка – не шутка, если она без огласки. Шутник сродни актеру: ему нужна публика, нужны аплодисменты – нужна публичная оценка его мастерству. Н-да, здесь, как говорится, шутки к сторону..