Перемолотов Владимир. Звездолет «Иосиф Сталин»

   Суета пронеслась по лабораторному бараку и сгинула. Сквозняк, раскачивающий подвешенную на шнуре слабенькую лампочку тоже, казалось, замер.
   – Подключение!
   За стеной взвыл мотор. Лампочка под потолком вспыхнула, но уже через мгновение притухла. Затрещали перебрасываемые в рабочее положение рубильники, электрические разряды пронзили воздух, насыщая его озоном и запахом обгорелой меди.
   – Частота! Модуляция!
   Вой мотора стихает. Невнятные восклицания. Лампочка разгорается ярче, свет режет глаза.
   – Повтор!
   – Станция уходит!
   Уверенности уже нет, но остаётся надежда.
   – Повтор! Еще сеанс!
   Снова воет двигатель… Визг его становится невыносим, и кто-то из лаборантов, не выдержав звука, бьет себя по ушам и кричит.
   – Отключить!
   Вой стихает. Не сразу, а перейдя из визга в басовый ключ, оканчивающийся сытым животным урчанием.
   Осунувшиеся лица, угрюмые взгляды.
   Никто ничего не спрашивает. И так все ясно.
   Владимир Иванович выбрался под серое предрассветное небо, подставив лицо каплям. Небо плакало грибным дождём. Неудача! Опять неудача… За спиной заскрипели ступеньки. Он не стал оборачиваться. Чиркнула спичка, запахло дымом от хорошего табака, и знакомый голос спросил:
   – Чем вы это объясните, товарищ Бекаури? Почему станция вас не слушается?
   Изобретатель почувствовал внутри себя унизительное желание оправдаться, разъяснить, но сдержался.
   – Не знаю… Вы же видите, что мы уже больше тридцати раз пытались взять её под контроль.
   – Аппаратура?
   – Аппаратура в порядке. Мы же проверяли. Может быть расстояние… Может быть излучение Солнца. Не знаю.
   – А не могли они отключить оборудование?
   Соблазнительно было согласиться, снять с себя ответственность, но учёный нашел в себе силы на правду.
   – Это маловероятно. Чтобы отключить, сперва нужно понять, с чем столкнулся. Вряд ли они в состоянии это сделать…
   Молча они простояли минут пять. Тухачевский курил, интеллигентно стряхивая пепел в ладошку. Владимира Ивановича это молчание не тяготило. Он уже знал, что ему скажут, и с облегчением услышал.
   – Работу приказываю прекратить. Оборудование переправить на Свердловскую пусковую площадку.

Год 1930. Июнь
СССР. Москва

   … По виду Генерального, Менжинский не сказал бы, что тот как-то особенно волнуется. Да и поводов особенно не наблюдалось.
   – Товарищ Сталин! Уничтожить станцию мы можем хоть сегодня. Но я думаю, не следует сейчас прибегать к крайним мерам. Надо попытаться сохранить её.
   Сталин повернулся спиной, и Менжинский чуть тише добавил.
   – Жаль ведь… Столько труда, столько денег вложено! К тому же там остались наши люди – рабочие-комсомольцы.
   – Остались?
   Кто бы знал, что там теперь осталось… Чудом вырвавшийся со станции экипаж «Иосифа Сталина» ничего толком рассказать не мог. Правда, после удара по Варшаве, Парижу и Нью-Йорку, ясно стало самое главное – аппарат профессора Иоффе работает и угрозы золотопогонников не пустая болтовня.
   – Будем надеяться на лучшее.
   Сталин сломал карандаш.
   Это было не волнение. Это был гнев. Сталинские усы дернулись, ноздри шевельнулись, но вождь все же сдержался. Как всегда, когда он волновался, прорезался акцент.
   – Ви товарищ Менжинский свои поповские штучки бросьте. Что значит «надэяться»? Нам увэренность нужна. Нэужели вы думаете, что Политбюро устроят ваши прэдположения?
   – Не устроят, товарищ Сталин, – подтянулся чекист, – но в любом случае там стоит уникальное оборудование, которое нам еще понадобится.
   Сталин смотрел сердито.
   – А вы представляете, что будет, если им на Западе поверят и откликнутся на их кровожадные призывы?
   – Да, товарищ Сталин.
   – Я не представляю – а он, видите ли, представляет!
   Генсек раздраженно подхватил трубку и стал набивать её, просыпая табак на стол.
   – Так что же будет, товарищ Менжинский?
   – Война, товарищ Сталин!
   Генсек зажег спичку и долго-долго водил огоньком по тлеющему табаку. Размеренность, привычных движений помогла укротить гнев. Уже гораздо спокойнее он сказал.
   – Вы все правильно говорите, товарищ Менжинский, другое дело нужна ли она нам именно сейчас…
   – Нет, товарищ Сталин.
   Слово слетело с губ легко и просто. Война так и так неизбежна, так чего же бояться неизбежного?
   И опережая новый вопрос вождя, добавил.
   – Прежде чем они там на что-то решатся, станция снова станет нашей.
   А потом чуть тише добавил.
   – Или её совсем не будет…
   Дымя трубкой, Генсек прошелся по кабинету, от глобуса до книжных полок. Словно черпая силу для непростого решения, Сталин провел по корешкам недавно вышедшего многотомного ленинского собрания сочинений. Темно-синие с золотым тиснением корешки поделились Ленинской мудростью. Конечно риск тут присутствовал, но риск оправданный.
   – Сколько вам нужно времени? – уже спокойно спросил он, косо глянув через плечо.
   – Нам нужно два-три дня, чтоб попробовать новые способы…
   – Вроде не оправдавшей себя аппаратуры профессора Бекаури?
   – Мы решаем этот вопрос, товарищ Сталин, – неожиданно твердо ответил Менжинский. – И не сомневаюсь, что в самое ближайшее время решим. Слово коммуниста!

Год 1930. Июнь
САСШ. Кемпдевид

   … Вашингтон и Нью-Йорк разделяло не маленькое расстояние, только никого из собравшихся в президентском кабинете это не утешало. С неба рукой подать было до любого города на Земле. Кто бы не обосновался там, над их головами – «белые» или «красные», у этой шайки были длинные руки. Длинные руки и нахальные, безумные требования.
   – Они требуют, чтоб мы объявили войну Советам.
   Приглашенные к Президенту САСШ на совет промолчали, понимая, что это всего лишь начало разговора.
   – У нас не так много альтернатив, – продолжил Президент. – Либо они помогают нам разгромить большевиков своим чудовищным оружием, и мы помогаем им создать Россию в границах 1914 года, либо они постепенно разрушат наши города. Дом за домом. Квартал за кварталом…
   Что это значит, никому объяснять не требовалось. Начавшее к конце апреля регулярное вещание телевидение Нью-Йорка доводило до небольшого числа владельцев телеприёмников картинки разрушения прямо с места событий, а что уж говорить о прессе.
   О разрушениях в Нью-Йорке писали все газеты, добавляя хаоса в неустойчивую жизнь американцев. В каждом листке от желтых, до самых респектабельных можно было найти фотографии и рисунки разрушенного Бруклинского моста и развалины Манхеттена.
   – Однако!
   – Неужели мы ничего не можем противопоставить этой наглости?
   Президент смотрел на мистера Вандербильта с вызовом, словно немалая часть вины за происшедшее лежала на нем.
   – У профессора Теслы не получилось…
   Президент уже знал о неудаче, но не преминул вставить шпильку миллионеру.
   – Разрушать горы вы можете, а принести пользу Родине…
   Не обращая внимания на слова и на тон, мистер Вандербильт продолжил.
   – Пока наши специалисты пытались поймать их «на мушку», большевики…
   – Большевики?
   Миллионер не стал спорить. Он-то точно знал, кто стоит за разрушением Нью-Йорка.
   – Ну, ладно, русские перепахали окрестности лаборатории. В само здание, слава Богу не попали, а вот по линии электропередач прошлись основательно…
   Опережая вопросы, которые вертелись на всех языках, мистер Вандербильт закончил.
   – Первый раз мы восстановили электроснабжение, но они на каждом витке продолжали обрабатывать район и с третьего раза разрушили лабораторию.
   Он отрицательно покачал головой.
   – Боюсь, тут ничего не выйдет.
   – А Франция? Они не хотят ответить на нанесенное оскорбление?
   – Хотят. Но не могут. Им, как и нам, нечем.
   – Надо признать, они дают нам повод. Хороший повод, – проворчал глава Военного департамента. У него единственного из собравшихся был вид нерастерявшегося человека. Что там говорить – браво выглядел генерал. Когда слова сливались в общий шум, он немножечко напоказ ковырял в ухе мизинцем и ждал. – В конце концов, мы можем посчитать, что там сидит тот, кто нам выгоден – «красные» или «белые»…
   – А вам не приходило в голову, что это ловушка? Почему если там инсургенты, они сами не разрушат свой Кремль? Хотя бы для подтверждения своих намерений перед мировым сообществом.
   – Это-то как раз объяснимо. Они хотят захватить страну, а не разрушить её.
   – К тому же, как мы узнаем, что они там сделали у себя, в России?
   – Газеты…
   – В СССР нет газет и журналистов. Там только агитационные листки.
   – А если это, все же не большевики? Как вы думаете?
   – Я думаю, что эту станцию надо сбить к чертовой матери, а потом разобраться и с большевиками! – глядя на президента ответил генерал, но его голос тут же заглушили слова министра иностранных дел.
   – А договориться Советами?
   – Как? У нас нет на это времени.
   – Это точно ловушка! Посмотрите, мистер Президент, что получается. Если там все же большевики, то это огромная провокация. Едва мы начнем собирать флот, они своими лучам смерти перетопят его на полпути к Европе… И мы останемся беззащитными перед…
   – …мексиканцами и канадцами?
   Улыбка генерала лучше всяких слов говорила о том, что он думает о вероятности этого.
   Президент взмахом руки остановил прения и прямо спросил:
   – Генерал! Генерал! Скажите вы… Неужели мы ничем не можем ответить им? Мы – великая страна! Мы богаты и могущественны…
   – Но не на столько, чтоб ответить ударом на удар, – возразил министр финансов. Он поторопился.
   – Настолько, – отозвался министр войны.
   – Что?
   – Настолько, – повторил генерал. Он посмотрел на мистера Вандербильта и по свойски подмигнул ему. – Теперь мы можем себе это позволить. У мистера Годдарда есть огромный сюрприз для большевиков…

Год 1930. Июнь
Ракета Сьюзан. Орбита Земли

   Если б у этой штуки были колеса, то можно было бы назвать её мотоциклом, но колес не было, не было вообще ничего, кроме зауженного в середине ящика с сидением, да штурвала на одном из его концов. Что находится внутри, он тоже не знал, но главное эта штучка, как им обещали, могла двигаться в пустоте.
   Конструкция напоминала цифру восемь, изображенную художником-кубистом и украшенную рогами.
   Том опять мысленно посетовал, что нет колес, а то пнул бы разок, и по звуку сразу стало бы ясно добрая перед ним машина или так себе. Он покосился на товарищей. Те смотрелись не лучше.
   Нет, растерянности ни у кого на лице не было, но какая-то ошеломленность. Никто еще не почувствовал ни того, что произошло, ни того, что еще должно произойти.
   Прижавшись друг к другу люди стояли в тесном отсеке, отведя в сторону пустые головы шлемов. Командир группы астронавтов полковник Воленберг-Пихоцкий поднял руку, привлекая внимание.
   – Джентльмены! На все у нас с вами не более тридцати минут.
   Он кивнул на стену, за которой остался пилот.
   – Мистер Линдберг, чтоб забрать нас, конечно, постарается подойти поближе к их коробке, но не все от него зависит… Америка надеется на наше мужество!
   Полковник посмотрел каждому в глаза. Ему не надо было угадывать, что они чувствуют. Он сам чувствовал то же самое. Все, кто тут стоял, были первыми, и сделать им предстояло сделать то, что до них раньше никто не делал. И что хуже всего, никто не мог сказать, выполнимо ли дело, за которое им пришлось взяться, в принципе. Полковник знал это, но сказал совсем другое.
   – То, что нам предстоит не сложнее, чем подойти на лодке к плоту. Садитесь на пустоциклы, рулите, и они везут вас к русским. Закладываем взрывчатку – и обратно. Нас там никто не ждет, так что сложностей быть не должно. Все ясно?
   Никто слова не сказал. Только кивнули разом.
   – Шлемы закрепить. Проверить пустоциклы…
   Он лично проверил герметичность, и каждого хлопнул по шлему и только после этого повернул рукоять запорного механизма шлюза.
   – По коням, ковбои!
   Они этого не услышали, но полковнику хотелось сказать это, и он сказал.
   Крыша над головами начала расходиться. Выходя в пустоту, воздух взвихрил пыль и мелкий мусор непонятно откуда появившийся в отсеке. Из щели над ними полился поток бело-голубого света. Только это была голубизна не неба, а воды. Над головами катил невидимые волны Атлантический океан. Полковник первым оседлал свой ящик и в пустоте, не имевший ни верха, ни низа, взмахнул рукой, задавая направление.

Год 1930. Июнь
Станция «Святая Русь». Орбита Земли

   … Иллюзий на счет того, что большевики смирятся с потерей станции ни у кого не было, поэтому наблюдение «за небом» велось круглосуточно. Большевикам их самонадеянность стоила станции, и никто из героев Белого движения не хотел оказаться на их месте. Так что один из офицеров с двенадцатикратным биноклем постоянно наблюдал за окрестностями «Святой Руси» и вовремя обнаружил незваных гостей.
   Князь смотрел на далекие черточки, пока те не обрели объемность. В предощущении надвигающихся событий у наблюдательного колпака собрались почти все, но внутрь стеклянного колпака попасть смогли только трое. Остальные висели ниже и слушали тех, кто видел.
   – Большевики?
   Князь отвечать не торопился – рассматривал ракеты.
   – Не знаю. Не похожи. Что-то необычное.
   Из открытой двери донеслось далекое, но с каждым мгновением приближающееся:
   – Господа! Господа! Пропустите!
   Владимир Валентинович, растолкав кого можно, последним взлетел под стеклянный купол.
   – Где?
   Князь махнул рукой. Профессор повернулся. Земля летела где-то над головой, и в голубом свете родной планеты черно-красные ракеты смотрелись чужеродными вкраплениями.
   – А-а-а-а-а! Понятно… Это скорее всего американцы.
   – Почему они? Почему не англичане?
   – Англичан мы еще не трогали… А американцы нам уже поверили… Не поляки же это в конце-то концов?!
   Станция догоняла плывущие в пустоте ракеты – те двигались медленнее неё.
   – Мы их нагоним минут через сорок.
   – Не жду я ничего хорошего от этих ракет, – озабоченно сказал князь. – Как бы они…
   Ракета окуталась облаком белого пара, очень быстро растворившегося в пространстве.
   – Он что-то выбросили, – озабоченно сказал князь. Он повертел бинокль, раздраженно мыча что-то неразборчивое. – Ящики! Они выбросили ящики!
   Профессор вырвал у князя бинокль.
   – Ящики?
   – Там люди на них… – подтвердил через секунду правоту князя зоркоглазый Еремеенко.
   Мичман Загорузкий, которому не досталось ни места, ни оптики, сказал так, что услышали все.
   – Не хочу оказаться пессимистом, господа, но очень это похоже на торпедную атаку…
   – Там же люди, – возразил профессор.
   – Ну и что? – отозвался совершено хладнокровно князь, отбирая у него бинокль. – Если человек предан долгу и присяге…
   Мичман из-за спины спросил.
   – А что ракеты?
   – Продолжают встречное движение…
   – В таком случае, если конечно это не дружественный визит, то, скорее всего, это не торпеды, а брандеры.
   Никто не сказал ничего и моряк пояснил.
   – Они пристыкуются, запалят фитили и вернуться на ракеты… «Запалят фитили» – это, сами понимаете аллегория.
   Движение ящиков определилось. Вытянувшись цепочкой, они двигались к станции. Князь озабоченно опустил бинокль. Лучше всего для того, чтоб обратить в бегство гостей подошел бы «Архангел Гавриил», но его-то как раз и не было. Корабль отбыл на землю за припасами и новостями. Оставалось надеяться только на себя.
   – Профессор, вы можете сбить гостей нашим аппаратом?
   Господин Кравченко, не отрывая бинокля от глаз, отозвался.
   – Не уверен.
   – Давайте-ка, профессор без интеллигентщины. Просто да или нет?
   – Так вот сразу – нет. Объясню почему: нет времени на подготовку. Его нужно перенастроить. Сами знаете, что аппарат сориентирован для удара по Лондону. Хотя попробую…
   – Попробуйте, профессор. Попробуйте… Пусть Лондон еще немного поживет, не догадываясь о наших планах. Господа офицеры! К шлюзу!
   Чтоб не терять воздух при выходе в Пространство станцию оборудовали двумя маленькими шлюзами, в которых мог разместиться человек в скафандре, только сейчас время было дороже воздуха, и десант выбирался наружу через главный шлюз, в какой входили грузовые корабли.
   Сейчас он пустовал.
   Шумно торопясь, офицеры влезали в скафандры-ящики.
   – Без спешки, господа. Без спешки… – напутствовал князь, сам суетливо разбираясь с перепутавшимися рукавами. – Оружие не забывайте. Стрелять только по моей команде. Точнее только после моего выстрела.
   Слава Богу, у них было чем встретить незваных гостей!
   Похоже, это было больше не на оружие второй четверти двадцатого века, а на кулеврину начала семнадцатого – толстый короткий хобот закрытый тонкой мембраной, а снизу – упор, напоминавший более всего ножку от венского стула. На земле вполне можно было бы обойтись без упора, однако стрелять без него в невесомости решился бы только сумасшедший. Силой отдачи стрелка унесло бы на Луну, если не дальше.
   Князь дождался, пока товарищи загерметизируются и открыл шлюз. Станция чихнула, выпустив наружу облако пара пополам с пеплом.
   Придерживаясь обшивки, они переползли вперед и неуклюже, но более-менее связанно они выстроились в линию, перекрыв направление подлета американцев, прижавшись спинами к обшивке «Святой Руси». Мир перед ними делился полукругом земного диска на две части. Слева вверху – чернота неба, справа – пестрая Земля. На фоне облачных полей, покрывших Австралию американские ящики казались неподъемно-тяжелыми.
   Князь, хоть и знал, что голос его никуда не уйдет все-таки скомандовал, поднимая руку вверх.
   – Внимание!
   По спине скользнул торжественный холодок. Не страх, но понимание причастности к Истории. Первая схватка новой эры! Еще нет ни тактики, ни стратегии, только злость, только сила…
   Показывая что делать, Гагарин уперся в станцию, направив загороженное тонкой мембраной жерло в сторону приближающихся…
   Да уж не друзей, конечно, врагов.

Год 1930. Июнь
Орбита Земли

   … Пустота давила на душу так явственно, что Том время от времени поводил плечами. Только легче не становилось. Мироздание окружало его со всех сторон и каждая пара звезд казалась глазами библейского Бога с укоризной и недоумением смотрел на него, на Тома, на то, как он тащился со своим заминированным драндулетом к русской станции.
   – Так надо, – сказал он то ли себе, то ли Господу. – Что они сделали с Нью-Йорком! Да им за это… А Париж?!!
   Бог молчал.
   – Если в курятник повадился хорек…
   У его отца была своя ферма и он знал, что говорил. С хорьками не договариваются. Их отваживают или уничтожают.
   Станция, изломанное причудливыми тенями сооружение, медленно увеличивалась в размерах.
   Теперь она походила на три слепленных друг с другом пенала от сигар «Корона». Определить расстояние до неё в пустоте никто не умел, но ощущение того, до неё осталось 2-3 мили было настолько сильным, что Том поверил себе.
   Их несло навстречу друг другу неспешно и плавно, словно и впрямь тут существовало течение.
   Главный вопрос, который занимал Тома сейчас больше всего, состоял в том, видят ли их большевики или нет. Если видят, то все может кончился очень и очень плохо, а если нет… Если нет, то у них был очень жирный шанс сделать все как нужно и вернуться на Землю героями.
   Чтоб подбодрить себя он подумал:
   «Какому дураку придет в голову ждать гостей в этом месте?»
   Он повторял это как заклинание до тех пор, пока станция не скрыла для глаз три четверти Вселенной.
   До неё оставалось метров тридцать, когда ударивший навстречу сноп огня показал, что он ошибся.
 
   … Первую космическую битву начал князь. Вполне представляя, что сейчас будет, он дернул за рычаг снизу. Беззвучно и почти без вспышки кулеврина выбросила вперед веер картечи. Отдача ударила в станцию и вырвала оружие из княжеских рук. Он дернулся, было, поймать, перехватить, но махнул рукой. Черт с ним! Все равно одноразовое.
   В начавшемся сражении каждый был сам за себя. Каждый был стратегом и тактиком – никто не руководил боем и не распределял целей. Они сражались, словно первобытные люди. В каком-то смысле они и были первобытными людьми – первыми людьми новой эпохи, нового времени.
   Став безоружным он, стараясь не упустить ничего, завертел головой.
   Первый выстрел никуда не попал. Во всяком случае, никто из врагов не взорвался, не задымил и не вышел из боя. А вот второй снес сразу двух человек.
   Безвольно раскинув руки тело первого полетело назад к уже видимым невооруженным взглядом ракетам.
   Второму картечь попала в ящик, и летучий механизм завертелся, выбрасывая быстро рассеивающуюся в пустоту струю газа. Человека с него отшвырнуло в сторону и тот, извиваясь, полетел к «Святой Руси». Князь успел злорадно подумать, что пленных тут не берут, но тут грянул еще выстрел.
   Сноп огня ушел вверх, в Землю. В полной тишине одного из офицеров отбросило вниз, а оружие, кувыркаясь, рвануло в сторону. Ни крика, не проклятья. Погибающий товарищ только руками крутил, надеясь найти в окружающей пустоте что-то, что позволило бы опереться о себя. Медленно, словно продавливаясь сквозь воду, он летел к земле, а за его спиной над Тихим океаном раскручивалась чудовищная спираль антициклона, делая картину смерти русского офицера до неприличия похожей на гибель мухи, увлекаемой в слив ванной.
   Черт!
   Князь очнулся от сковавших его ужаса и жалости.
   Загораживая гибнущего товарища, мимо медленно пролетел американский аппарат без седока. Струя пара за ним безразлично рассыпалась в воздухе облачками кристалликов. Князь колебался лишь мгновение. Осторожно перебирая руками, он добрался до шлюза и, оттолкнувшись от него, полетел навстречу чуду заокеанской техники.
   Все тут было медленно и неуклюже.
   Ящик лениво двигался навстречу, и сам князь, растопырив руки, медленно летел к нему, надеясь, что их траектории пересекутся.
   Он не рассчитал совсем немного.
   Показалось, что ящик специально, приотстал, вежливо пропуская человека вперед. До шейного хруста вывернув голову, князь видел, как чудо американской космической техники уходит за спину, и взвыл от ощущения горькой несправедливости. Так не должно было быть! Не должно!
   Резко, словно это могло чем-то помочь, он взмахнул рукой… Это был рывок из болота, в который тонущий вкладывает все, что у него есть, понимая, что беречь что-то на черный день – глупо. Чернее этого дня, дня уже не будет.
   Большевистский ящик на теле не давал свободы движения, но его все-таки развернуло и руке удалось зацепиться за край летающего ящика. Даже не зацепиться, а всего лишь прилипнуть двумя пальцами. Секунду он висел на них, не решаясь сдвинуться с места, но смерть дышала в затылок, и, перебирая указательным и средним пальцами, князь подтянулся еще на вершок и мертво вцепился в какую-то щель, потом, пару вздохов спустя, дотянулся и до руля.
   Возможности усесться, как это делали американцы, у него не было, и он повис на рогах, стараясь прижаться плотнее к седлу.
   Слава Богу управление тут было как на мотоциклете – поворот рукояти и машина прибавила в скорости. Рукоять руля вниз и ящик нырнул к Земле, на себя – к станции. Приноровившись к аппарату, князь Гагарин повернулся туда-сюда. Машина слушалась, и он бросил себя вниз, вдогонку за летящим в бездну товарищем.
   Когда они вернулись, битва завершилась.
   Американские ракеты наплывали на станцию, оставаясь при этом чуть в стороне и выше. Теперь их можно было разглядеть и невооруженным глазом – черные бока, алые носы. Три или четыре ускользнувших от защитников «Святой Руси» аппарата плыли к ним так неспешно, словно и не было тут только что стрельбы и крови.
   Кто-то из своих, не в силах сдержать распирающую радость удачи вскинул победно руку, тряхнул кулаком и уже через мгновение все оставшиеся в живых беззвучно трясли кулаками вслед проигравшим, неслышно добавляя каждый от себя что-то обидное.
   Что касается князя, то он кричал просто «дураки!»
   Насколько полной оказалась победа, князь судить не мог, но самое главное – они устранили опасность для станции.
   Подавая пример, командир десанта осторожно направился к шлюзу. Все было кончено. Правда точку в битве поставил не Гагарин, а профессор. Необходимости в этом не было никакой – драка кончилась, победители определились, но чтоб не считать время на перенастройку аппарата потраченным совершенно уж напрасно, Владимир Валентинович отрезал хвост у одной из ракет.
   Вторую пожалел.
   Князь неодобрительно покачал головой. Это уж точно было лишним.
   Дождавшись, пока все свои войдут в шлюз, он, от греха подальше, зацепившись одной рукой за поручень, другой оттолкнул американскую поделку. Словно лодка в тихом пруду, ящик полетел за своими оставшимися в живых хозяевами. Он смотрел, как тот удаляется, и не сразу заметил рядом с собой чужой скафандр.
 
   …Странное чувство испытывал Том. Никогда до этого момента он не чувствовал себя лягушкой – а тут пришлось. Причем не лягушкой в родном болоте, а лягушкой забравшейся в чужой, ухоженный сад и застигнутый на садовой дорожке асфальтовым катком. Беззащитность и острое ощущение неизбежной гибели.