Страница:
– Полигон Окичоби, – объяснил инженер Нельсон. – Именно тут, мистер Годдард, формирует будущее нашей авиации.
Он привстал с сидения, протянул в сторону руку.
– Во-о-о-н там. Посмотрите. Вон они наши игрушки!
За домиками и озером, расстояние отсюда было не определить, стройные, словно заточенные карандаши, целились в небо ракеты, грозя разрисовать его голубизну своими ярко-алыми носами.
Дорога пошла под уклон, с обеих сторон её загородили глинистые стены с редкими жесткими кустами. Воздух тут был прохладнее и влажнее. Через минуту, выбравшись из этого ущелья, они свернули на объездную дорогу и направились к ракетодрому.
Шлагбаум с будкой охранника, длинные бараки, несколько деревьев и, наконец…
То, что издалека казалось изящным и стройным вблизи производило впечатления сдерживаемой мощи.
– Вот это, мистер Линдберг, и есть завтрашний день авиации.
Нельсон фамильярно похлопал ладонью по боку ракеты.
– Через океан – за пару часов, а может быть и того меньше!
Линдберг потрогал рукой толстую, в обхват, колонну. Она словно складывалась из черных и серебристых прямоугольников. Черные обжигали пальцы, а серебристые только слегка грели кожу. Его рекорд до сего времени не превзойденный, составлял тридцать три часа. Именно столько ему понадобилось год назад, чтоб пересечь на легком одномоторном самолете Атлантический океан и он даже сейчас, спустя год, помнил каждый их них. Но два часа? Фантастика!
– Ну, когда это все еще будет! – с сомнением отозвался великий летчик.
– Быстрее, чем мы можем предположить! Весь мир трудится, чтоб мечты стали реальностью.
– Весь мир? – переспросил Линдберг, вновь касаясь стального бока. Ракета завораживала скрытой мощью. Привыкший к тому, что для полета нужны крылья, летчик машинально искал их, не находил и оттого все сильнее чувствовал несуразность разговора.
Инженер же энергично кивнул.
– Слава Богу, пока нет никакой завесы секретности над всем этим. И идеи и технические достижения доступны каждому. Немцы, французы, чехи, русские. Даже китайцы и те что-то делают в области ракетостроения…
За три часа пребывания в его автомобиле летчик понял, что его спутник не просто энтузиаст ракет, а почти что фанатик.
– Но Америка-то впереди всех, я надеюсь? – серьезно спросил Линдберг. Инженер рассмеялся. Это был смех сильного и гордого человека, понимающего свою причастность к великому делу.
– Разумеется. Но не потому, что она Америка, а потому что выиграет любой, кто первым обратит внимание на преимущества реактивного движения.
Американский швед махнул рукой, жестом этим охватывая городок, засмеялся.
– К счастью у нас есть деньги на исследования, чего не скажешь о Европе или Азии.
Он смешно выпятил губу, демонстрируя отношение этим несерьезным потугам.
– Там бедность и любительщина… Теоретики. Все на бумаге, а у нас…
Он с любовью посмотрел на огромную эстакаду, уводящую взгляд в небо.
– Вот он путь в реальное будущее. Уже сейчас мы можем подняться почти на пятьдесят миль, а в ближайшем будущем!..
– Жаль, что у нас нет возможности запретить подобные исследования в других странах…
Нельсон посмотрел на авиатора и странно улыбнулся. Он не понял, пошутил тот или сказал это всерьез.
– Науку запретить нельзя.
Линдберг кивнул с некоторым сожалением.
– Но к счастью в ней всегда кто-то становится первым, а все остальные – последними. Последними, а не вторыми и третьими…
Год 1928. Май
Год 1928. Май
Год 1928. Май
Год 1928. Май
Он привстал с сидения, протянул в сторону руку.
– Во-о-о-н там. Посмотрите. Вон они наши игрушки!
За домиками и озером, расстояние отсюда было не определить, стройные, словно заточенные карандаши, целились в небо ракеты, грозя разрисовать его голубизну своими ярко-алыми носами.
Дорога пошла под уклон, с обеих сторон её загородили глинистые стены с редкими жесткими кустами. Воздух тут был прохладнее и влажнее. Через минуту, выбравшись из этого ущелья, они свернули на объездную дорогу и направились к ракетодрому.
Шлагбаум с будкой охранника, длинные бараки, несколько деревьев и, наконец…
То, что издалека казалось изящным и стройным вблизи производило впечатления сдерживаемой мощи.
– Вот это, мистер Линдберг, и есть завтрашний день авиации.
Нельсон фамильярно похлопал ладонью по боку ракеты.
– Через океан – за пару часов, а может быть и того меньше!
Линдберг потрогал рукой толстую, в обхват, колонну. Она словно складывалась из черных и серебристых прямоугольников. Черные обжигали пальцы, а серебристые только слегка грели кожу. Его рекорд до сего времени не превзойденный, составлял тридцать три часа. Именно столько ему понадобилось год назад, чтоб пересечь на легком одномоторном самолете Атлантический океан и он даже сейчас, спустя год, помнил каждый их них. Но два часа? Фантастика!
– Ну, когда это все еще будет! – с сомнением отозвался великий летчик.
– Быстрее, чем мы можем предположить! Весь мир трудится, чтоб мечты стали реальностью.
– Весь мир? – переспросил Линдберг, вновь касаясь стального бока. Ракета завораживала скрытой мощью. Привыкший к тому, что для полета нужны крылья, летчик машинально искал их, не находил и оттого все сильнее чувствовал несуразность разговора.
Инженер же энергично кивнул.
– Слава Богу, пока нет никакой завесы секретности над всем этим. И идеи и технические достижения доступны каждому. Немцы, французы, чехи, русские. Даже китайцы и те что-то делают в области ракетостроения…
За три часа пребывания в его автомобиле летчик понял, что его спутник не просто энтузиаст ракет, а почти что фанатик.
– Но Америка-то впереди всех, я надеюсь? – серьезно спросил Линдберг. Инженер рассмеялся. Это был смех сильного и гордого человека, понимающего свою причастность к великому делу.
– Разумеется. Но не потому, что она Америка, а потому что выиграет любой, кто первым обратит внимание на преимущества реактивного движения.
Американский швед махнул рукой, жестом этим охватывая городок, засмеялся.
– К счастью у нас есть деньги на исследования, чего не скажешь о Европе или Азии.
Он смешно выпятил губу, демонстрируя отношение этим несерьезным потугам.
– Там бедность и любительщина… Теоретики. Все на бумаге, а у нас…
Он с любовью посмотрел на огромную эстакаду, уводящую взгляд в небо.
– Вот он путь в реальное будущее. Уже сейчас мы можем подняться почти на пятьдесят миль, а в ближайшем будущем!..
– Жаль, что у нас нет возможности запретить подобные исследования в других странах…
Нельсон посмотрел на авиатора и странно улыбнулся. Он не понял, пошутил тот или сказал это всерьез.
– Науку запретить нельзя.
Линдберг кивнул с некоторым сожалением.
– Но к счастью в ней всегда кто-то становится первым, а все остальные – последними. Последними, а не вторыми и третьими…
Год 1928. Май
СССР. Москва
Сталин повернулся на звук открывшейся двери. В проеме вытянувшись стоял Поскребышев с неизменной папкой в руках.
– Что?
– Председатель ОГПУ товарищ Менжинский.
Иосиф Виссарионович кивнул, и секретарь исчез, словно не за дверью пропал, а сквозь стену сгинул. Не прошло и трех секунд, как в дверях появилась коренастая фигура Председателя.
– Здравствуйте, Вячеслав Рудольфович.
Сталин шагнул навстречу главному чекисту.
– Здравствуйте, Иосиф Виссарионович.
Сталин сесть не предложил, и чекист остался стоять, глядя, как хозяин кабинета перебирает бумаги в красной папке.
Под алым сафьяном, Менжинский знал это наверное, хранились письма, что не просто адресовались товарищу Сталину, таких было множество – Вождю писали со всего мира – а те, что референтура выделяла для того, чтоб Хозяин сам посмотрел и принял решение.
Вытащив несколько листков, Генеральный подтолкнул их к Председателю.
Менжинский попытался поймать взгляд Сталина, но тот отвернулся к окну.
Сталин смотрел на кремлевский двор, думая, как отнесется к письму чекист. Решения, принятые в ноябре прошлого года потихоньку выполнялись. Трудились ученые, спецгруппы ОГПУ работали по всему миру, собирая информацию, чтоб мечта о Мировой Революции скорее стала реальностью. Но медленно! Медленно все двигалось!! Может быть это письмо и есть то решение, которое он так ищет?
Внизу, под окнами промаршировали куда-то кремлевские курсанты. Синие звезды на буденовках прокатились мимо, и из-за грохота полусотни сапог ему показалось, что под гостем скрипнул, освобождаясь стул. Он обернулся. Нет. Ошибся. Чекист все ещё смотрел бумаги.
Дерево заскрипело, освобождаясь от груза. Сталин обернулся. Председатель ОГПУ поднимался из-за стола, держа листки в руке.
– Прочитали?
– Прочитал, Иосиф Виссарионович…
– И что думаете?
Чекист развел руки. Он не скрывал растерянности.
– Тут не знаешь что и думать… Неужели это правда?
Сталин прошел от стены до стены, вернулся к столу.
– Не знаю. Как раз это и надо узнать…
Он трубкой показал на письмо.
– Забирайте его. Все равно вашему ведомству разбираться…
От Кремля до Лубянки четверть часа пешком, а автомобиль домчал товарища Менжинского до здания ОГПУ за пять минут. Часовые, коридор, кабинет, телефон…
– Товарищ Артузов? Здравствуйте!
Менжинский откинулся на спинку жесткого стула.
– Артур Христианович, есть поручение вашей службе… В рамках выполнения решения ноябрьского пленума… Разумеется оформим все как положено… Суть такова: нужно вывезти одного человека из Германии. Думаю, что группа из двух человек с этим вполне справится. Одного товарища рекомендует Коминтерн, второго – своего дашь… Какие требования? Простые. У тебя таких 12 на дюжину… Образование… Ну хотя бы пару курсов Университета… Чтоб в технике разбирался. Ну и чтоб наш был до мозга костей, до гвоздей в ботинках… Сам понимаешь какое дело затевается… Старший? На счет старшего позже решим. Вы сперва человека представьте… Хорошо. До свидания…
Он положил телефонную трубку и несколько секунд заново перебирал сказанные слова. Вроде бы не сказал ничего лишнего. Конечно, лучше бы все делать через своих людей, но… Эх, коротки руки! Коротки!
Чекист глянул во двор. С третьего этажа видны были голуби, что топтались на очищенной дворниками брусчатке не пугаясь военных, сновавших из подъезда в подъезд.
Теперь дело было за Коминтерном. У них связи за рубежом, возможности… А кто будет главным – это уже другой вопрос… Лев Давидович, хоть и оказался скрытым врагом советской власти, но когда еще врагом не был, мысли высказывал очень правильные. «ГПУ и Коминтерн как организации не тождественны, но они неразрывны. Они соподчинены друг другу, причем не Коминтерн распоряжается ГПУ а, наоборот, ГПУ господствует над Коминтерном». Хорошая цитата, правильная… Хоть на стенку вешай…
– Что?
– Председатель ОГПУ товарищ Менжинский.
Иосиф Виссарионович кивнул, и секретарь исчез, словно не за дверью пропал, а сквозь стену сгинул. Не прошло и трех секунд, как в дверях появилась коренастая фигура Председателя.
– Здравствуйте, Вячеслав Рудольфович.
Сталин шагнул навстречу главному чекисту.
– Здравствуйте, Иосиф Виссарионович.
Сталин сесть не предложил, и чекист остался стоять, глядя, как хозяин кабинета перебирает бумаги в красной папке.
Под алым сафьяном, Менжинский знал это наверное, хранились письма, что не просто адресовались товарищу Сталину, таких было множество – Вождю писали со всего мира – а те, что референтура выделяла для того, чтоб Хозяин сам посмотрел и принял решение.
Вытащив несколько листков, Генеральный подтолкнул их к Председателю.
Менжинский попытался поймать взгляд Сталина, но тот отвернулся к окну.
Сталин смотрел на кремлевский двор, думая, как отнесется к письму чекист. Решения, принятые в ноябре прошлого года потихоньку выполнялись. Трудились ученые, спецгруппы ОГПУ работали по всему миру, собирая информацию, чтоб мечта о Мировой Революции скорее стала реальностью. Но медленно! Медленно все двигалось!! Может быть это письмо и есть то решение, которое он так ищет?
Внизу, под окнами промаршировали куда-то кремлевские курсанты. Синие звезды на буденовках прокатились мимо, и из-за грохота полусотни сапог ему показалось, что под гостем скрипнул, освобождаясь стул. Он обернулся. Нет. Ошибся. Чекист все ещё смотрел бумаги.
Дерево заскрипело, освобождаясь от груза. Сталин обернулся. Председатель ОГПУ поднимался из-за стола, держа листки в руке.
– Прочитали?
– Прочитал, Иосиф Виссарионович…
– И что думаете?
Чекист развел руки. Он не скрывал растерянности.
– Тут не знаешь что и думать… Неужели это правда?
Сталин прошел от стены до стены, вернулся к столу.
– Не знаю. Как раз это и надо узнать…
Он трубкой показал на письмо.
– Забирайте его. Все равно вашему ведомству разбираться…
От Кремля до Лубянки четверть часа пешком, а автомобиль домчал товарища Менжинского до здания ОГПУ за пять минут. Часовые, коридор, кабинет, телефон…
– Товарищ Артузов? Здравствуйте!
Менжинский откинулся на спинку жесткого стула.
– Артур Христианович, есть поручение вашей службе… В рамках выполнения решения ноябрьского пленума… Разумеется оформим все как положено… Суть такова: нужно вывезти одного человека из Германии. Думаю, что группа из двух человек с этим вполне справится. Одного товарища рекомендует Коминтерн, второго – своего дашь… Какие требования? Простые. У тебя таких 12 на дюжину… Образование… Ну хотя бы пару курсов Университета… Чтоб в технике разбирался. Ну и чтоб наш был до мозга костей, до гвоздей в ботинках… Сам понимаешь какое дело затевается… Старший? На счет старшего позже решим. Вы сперва человека представьте… Хорошо. До свидания…
Он положил телефонную трубку и несколько секунд заново перебирал сказанные слова. Вроде бы не сказал ничего лишнего. Конечно, лучше бы все делать через своих людей, но… Эх, коротки руки! Коротки!
Чекист глянул во двор. С третьего этажа видны были голуби, что топтались на очищенной дворниками брусчатке не пугаясь военных, сновавших из подъезда в подъезд.
Теперь дело было за Коминтерном. У них связи за рубежом, возможности… А кто будет главным – это уже другой вопрос… Лев Давидович, хоть и оказался скрытым врагом советской власти, но когда еще врагом не был, мысли высказывал очень правильные. «ГПУ и Коминтерн как организации не тождественны, но они неразрывны. Они соподчинены друг другу, причем не Коминтерн распоряжается ГПУ а, наоборот, ГПУ господствует над Коминтерном». Хорошая цитата, правильная… Хоть на стенку вешай…
Год 1928. Май
СССР. Тверская область
Особый отдел Третьего, имени Братьев Гракхов Особого авиаотряда располагался на окраине Твери, в дому бывшего купца второй гильдии Третьякова. Купец, как классово чуждый элемент об этом, естественно не знал, так как, как раз сейчас проходил перековку на Соловках, но чекисты, против правил, вспоминали кровососа добрыми словами. Похваливали бывшего хозяина за запасливость и предусмотрительность – за хорошие подвалы, за теплые, не прожорливые печи и конечно, за вишневый сад, что тот умудрился рассадить вокруг дома. От цветения вишни воздух вокруг дома в мае-июне становился медвяный и временами даже перебивал запах злой махорки начальника Особого отдела товарища Демьянова.
Федосей, предъявив документы часовому на крыльце, глотнул настоянного на цветах воздуха и углубился в недра Особого отдела. Коридоры, коридоры, двери, двери…
Осторожно открыв нужную, увидел самого товарища Демьянова.
Начальник работал. Перед ним грудой лежали какие-то бумаги, по внешнему виду чертежи… Поверх них два циркуля, линейка, цветные карандаши. Федосей набрал полную грудь воздуху, гаркнул со всей силы.
– Красвоенлет Малюков прибыл по вашему приказанию!
Получилось это у него здорово. Чайные стаканы, что стояли в углу на столике хоть и не разлетелись в осколки, как это говорят, случалось у Федора Ивановича Шаляпина, но бодро звякнули.
– Ну, что, удаль молодецкую девать некуда? – не поднимая головы, отозвался товарищ Демьянов.
– Так точно! – снова гаркнул красвоенлет. Все-таки два месяца на ветру и свежем воздухе ставят голос летчику не хуже чем оперному певцу.
– Ну, хватит…
Начальник демонстративно сунул палец в ухо и поковырялся там.
– Рапорт твой читал. Получается все чисто на «Троцком»?
Хозяин кивнул на табурет, усаживая летчика перед собой.
– Все чисто, Василий Николаевич. Нет там никакой контрреволюционной организации. Перемудрил кто-то… Если что и есть на платформе интересного, так это неуставные отношения техника Гинзбурга с метеорологом Стасовой…
Он улыбнулся, вспоминая ненароком подгляденное.
– В двух словах не перескажешь… Только таких отношений в любом коллективе через раз… Так что красвоенлет Малюков и впрямь расследование закончил.
– Одно закончил…
У Федосея засосало под ложечкой. Тверь, конечно хороший город, а все ж в Москве старые товарищи… Товарищ Демьянов его понял и улыбнулся.
– Задержу тебя на пару дней, а дальше – свободен…
Эта «пара дней» растянулась на неделю, которую он провел на ставшем почти родным «Троцком».
Засекреченная цепеллин-платформа «Товарищ Троцкий» теперь делилась на две части – на секретную и сверх секретную. На секретной находилось несколько самолетов, а на сверхсекретной части стояли и просто валялись штабеля ящиков, катушки провода, мотки бронекабеля, напоминая, возможно, подготовку к строительству то ли Великой Китайской Стены, то ли какой-нибудь из некрупных египетских пирамид. Все это, конечно служило более возвышенной цели, чем увековечивание имени какого-нибудь фараона или императора. Кому нужна неповоротливая пирамида или глухая стена? Революция должна не за стенкой отсиживаться, а нести справедливость в мир, так что не стройка тут была, а сверхсекретный полигон, где испытывалась «ЛС установка».
Кто был не особенно в курсе (а таких было большинство) расшифровывал заглавные буквы как «Ленин – Сталин», однако своей они догадливостью хвалились зря. Они ошибались.
Те, кто знал о деле не по слухам, а по насмерть засекреченным инструкциям, расшифровывали эти буквы правильно – «Лучи смерти».
Под замечательную установку созданную в секретной Ленинградской лаборатории товарища Иоффе на «Троцком» отвели всю нижнюю палубу. У каждого трапа, что соединял верхнюю и нижнюю палубы, теперь стояли часовые, охраняя оружие Мировой Революции от дураков и происков империализма, хотя толку от красноармейцев с трехлинейками не было почти никакого.
Соблюдая режим секретности, прежних хозяев цеппелин-платформы распустили в увольнения и отпуска, оставив только самый минимум, а все остальные ходили туда-сюда беспрепятственно, потому как имели такие документы, что у часовых руки опускались. Точнее поднимались. К козырькам фуражек.
Федосей, которого вниз не допустили, все эти ограничения воспринял с внутренней обидой, но быстро смирился. Похоже, что все, что происходило на нижней палубе, было настолько серьезным, что даже его полномочий секретного сотрудника ОГПУ не хватало на то, чтоб прикоснуться к тайне. Хорошо хоть по верхней палубе ходить не запретили, чем Малюков и пользовался.
К виду с трехверстной высоты он уже привык, но голубизна и даль того, что видели глаза, по-прежнему завораживала. Все-таки вид с самолета, сквозь вращающийся винт и вид с дирижабля отличались друг от друга. Полет на «Троцком» более походил на парение птицы и от этого авиатор до сих пор не мог насмотреться на все это, словно далекие его предки, прикованные к пашням и наковальням или к разночинским чернильницам, смотрели на всю эту красоту его глазами и не могли насмотреться.
А на нижней палубе в несколько расстроенных чувствах пребывал агент Коминтерна.
Владимир Иванович Дёготь имел все основания считать себя человеком не трусливым. Много в жизни повидал, в разных предприятиях поучаствовал, да и оперативная работа в Коминтерне требовала крепкости характера, но тут вот он чувствовал себя… Ну… Не в своей тарелке, так скажем… Для человека выше десятого этажа не поднимавшегося, вид трехверстной глубины под ногами действовал на нервы. Оттого, коминтерновец старался не смотреть по сторонам, а сосредоточился на коробке, что держал в руках. Что за штука находилась в ящике, он не знал. Хотелось надеяться, что нужная. Из-за неё срочно, с риском привлечь к себе внимание итальянской контрразведки пришлось сворачивать итальянские дела и в четыре дня добраться из Рима в Тверь. Добраться то добрался, и прибор привез в целости и сохранности, только вот профессору сейчас было не до него. Поэтому-то теперь Владимиру Ивановичу и приходилось нервничать на нижней палубе. Стараясь не смотреть по сторонам, он даже прикрыл глаза, чтоб не видеть в сотне метров от себя плотную массу белоснежного облака, в которой невидимые лучи профессора прожигали быстро затягивающиеся дыры.
Около установки шла непонятная постороннему взгляду работа. Хоть её не было видно, но слышно-то кое-что было. Металл скрипел о металл, что-то свистело ну и ругались там так, как это привычно было всегда русскому человеку.
В стеклянном окошке какого-то эклектического прибора размером с хороший шкаф отражалась часть установки с оператором. Дёготь стал смотреть туда, наблюдая как лысоватый человек сидит на чем-то похожем на мотоциклетное седло, прильнув глазом к трубке прицела.
Над облачным слоем, издали похожем на заснеженную равнину, вдалеке, не меньше чем полудесятке километров, плыли два воздушных шара. Ветер нес баллоны параллельным курсом. Явно целя в них, оператор завертел никелированные колеса.
– Объект в прицеле.
Вокруг зазвучали голоса.
– Накачка?
– 70 %… 80 %… Норма.
– Завершение цикла. Поправка шесть.
– Цель уходит.
– Подстройка…
– Расширение в норме.
– Импульс!
Площадку накрыл свист, переходящий в шелест, словно с огромного дерева вместе с листьями ветер сдул десяток змей и вдалеке вспыхнули два огонька. Несколько секунд все молчали и только когда кто-то из военных, не отрываясь от стереотрубы, сказал:
– Уничтожение! Поздравляю, товарищи!
Люди бросились обниматься, и Дёготь позавидовал им.
На площадке все смешалось и вдруг – выстрел…
Еще выстрел!
Вскочив, он увидел как один из «синих халатов» бежит прочь, расталкивая других. Никто еще ничего не понял. Люди растерянно оглядывались, но тут установка вздрогнула и обрушилась внутрь себя. Проволочная сеть заходила волнами и со звонким протяжным звуком стала рваться.
Дзинь… Дзинь… Дзинь…
Только теперь все поняли что происходит.
Наперерез беглецу бросились сразу два синих халата, но тот отбросил одного, сбил с ног другого и юркнул в лабиринт ящиков.
– Там он! Там!
Военные, кто с винтовкой, кто с наганом, обступили убежище, отрезая беглецу путь к отступлению, хотя куда бежать с дирижабля?
– Выходи, гад!
«Не выйдет», – подумал Дёготь. – «Застрелится… Во всяком случае я бы застрелился…»
Он ждал звонкого щелчка выстрела, но вместо этого взревело так, что защищаясь от ощутимости звука, все прижали ладони к ушам. В глубине составленного из ящиков лабиринта сверкнуло, повалил дым, и тут же сами ящики покатились, рассыпаясь на ходу горящими доскам, и из кучи хлама вылетел огненный факел. Округ пахнуло таким жаром, что люди отшатнулись. Кожа на лице Дёгтя стянулась, и он представил, как скручиваются волосы на голове, превращались в обугленные пружинки. Сквозь вопли обожженных людей неслись далекие крики.
– Уйдет! Уйдет!
Вразнобой захлопали винтовочные выстрелы. Только напрасно. Веселой шутихой прокатившись по палубе, диверсант, с ящиком, из которого хлестали огненные струи, выпал за борт и там только превратил падение в полет. Торжествующе взревев, враг ушел в небо, оставив в воздухе огненный след.
Только теперь Дёготь посмотрел на профессорскую установку. На краю палубы дымились железные развалины, которые одинокие фигуры в синих халатах заливали из пенных огнетушителей.
Федосей мгновенно сопоставил крики «Уйдет, уйдет!» с летуном с огненным ящиком за спиной и в два прыжка оказался в кабине.
– Заводи! От винта!
Чем хороша военная команда для человека – командный голос выводит человека из ступора, заставляет делать привычное дело, а не охать, ахать и разводить в недоумении руками.
Подстегнутый командой техник подскочил к неподвижному винту, ухватился за лопасть обеими руками.
– Контакт!
– Есть контакт!
Рывок, мотор трещит, заглушая удаляющийся рев и разрозненные выстрелы, плоскости нарезают воздух, и машина медленно скатывается в небо. Малюков падал метров триста, пока мотор не набрал обороты.
Развернув аэроплан, он бросился за уходившей в небо яркой, словно сигнальная ракета, точкой. Скорость у него была – о-го-го!
Федосей наддал, чувствуя, что еще немного и мотор аэроплана захлебнется. На чем бы этот гад не летел, его штука была куда мощнее и быстрее биплана. А вот была ли она быстрее пули? Это стоило проверить.
Уверенный в своем превосходства враг не маневрировал, и Федосею оставалось дождаться момента, когда стремительно уменьшающаяся огненная точка попадет в прицел.
Когда это произошло, Федосей нажал на гашетку, надеясь не на мастерство, а на везение. Длинная, на расплав ствола, очередь опередила аэроплан, соединив его с врагом. Этого оказалось достаточно. Звездочка в прицеле вспыхнула еще ярче и превратилась в кляксу черного дыма…
Федосей, предъявив документы часовому на крыльце, глотнул настоянного на цветах воздуха и углубился в недра Особого отдела. Коридоры, коридоры, двери, двери…
Осторожно открыв нужную, увидел самого товарища Демьянова.
Начальник работал. Перед ним грудой лежали какие-то бумаги, по внешнему виду чертежи… Поверх них два циркуля, линейка, цветные карандаши. Федосей набрал полную грудь воздуху, гаркнул со всей силы.
– Красвоенлет Малюков прибыл по вашему приказанию!
Получилось это у него здорово. Чайные стаканы, что стояли в углу на столике хоть и не разлетелись в осколки, как это говорят, случалось у Федора Ивановича Шаляпина, но бодро звякнули.
– Ну, что, удаль молодецкую девать некуда? – не поднимая головы, отозвался товарищ Демьянов.
– Так точно! – снова гаркнул красвоенлет. Все-таки два месяца на ветру и свежем воздухе ставят голос летчику не хуже чем оперному певцу.
– Ну, хватит…
Начальник демонстративно сунул палец в ухо и поковырялся там.
– Рапорт твой читал. Получается все чисто на «Троцком»?
Хозяин кивнул на табурет, усаживая летчика перед собой.
– Все чисто, Василий Николаевич. Нет там никакой контрреволюционной организации. Перемудрил кто-то… Если что и есть на платформе интересного, так это неуставные отношения техника Гинзбурга с метеорологом Стасовой…
Он улыбнулся, вспоминая ненароком подгляденное.
– В двух словах не перескажешь… Только таких отношений в любом коллективе через раз… Так что красвоенлет Малюков и впрямь расследование закончил.
– Одно закончил…
У Федосея засосало под ложечкой. Тверь, конечно хороший город, а все ж в Москве старые товарищи… Товарищ Демьянов его понял и улыбнулся.
– Задержу тебя на пару дней, а дальше – свободен…
Эта «пара дней» растянулась на неделю, которую он провел на ставшем почти родным «Троцком».
Засекреченная цепеллин-платформа «Товарищ Троцкий» теперь делилась на две части – на секретную и сверх секретную. На секретной находилось несколько самолетов, а на сверхсекретной части стояли и просто валялись штабеля ящиков, катушки провода, мотки бронекабеля, напоминая, возможно, подготовку к строительству то ли Великой Китайской Стены, то ли какой-нибудь из некрупных египетских пирамид. Все это, конечно служило более возвышенной цели, чем увековечивание имени какого-нибудь фараона или императора. Кому нужна неповоротливая пирамида или глухая стена? Революция должна не за стенкой отсиживаться, а нести справедливость в мир, так что не стройка тут была, а сверхсекретный полигон, где испытывалась «ЛС установка».
Кто был не особенно в курсе (а таких было большинство) расшифровывал заглавные буквы как «Ленин – Сталин», однако своей они догадливостью хвалились зря. Они ошибались.
Те, кто знал о деле не по слухам, а по насмерть засекреченным инструкциям, расшифровывали эти буквы правильно – «Лучи смерти».
Под замечательную установку созданную в секретной Ленинградской лаборатории товарища Иоффе на «Троцком» отвели всю нижнюю палубу. У каждого трапа, что соединял верхнюю и нижнюю палубы, теперь стояли часовые, охраняя оружие Мировой Революции от дураков и происков империализма, хотя толку от красноармейцев с трехлинейками не было почти никакого.
Соблюдая режим секретности, прежних хозяев цеппелин-платформы распустили в увольнения и отпуска, оставив только самый минимум, а все остальные ходили туда-сюда беспрепятственно, потому как имели такие документы, что у часовых руки опускались. Точнее поднимались. К козырькам фуражек.
Федосей, которого вниз не допустили, все эти ограничения воспринял с внутренней обидой, но быстро смирился. Похоже, что все, что происходило на нижней палубе, было настолько серьезным, что даже его полномочий секретного сотрудника ОГПУ не хватало на то, чтоб прикоснуться к тайне. Хорошо хоть по верхней палубе ходить не запретили, чем Малюков и пользовался.
К виду с трехверстной высоты он уже привык, но голубизна и даль того, что видели глаза, по-прежнему завораживала. Все-таки вид с самолета, сквозь вращающийся винт и вид с дирижабля отличались друг от друга. Полет на «Троцком» более походил на парение птицы и от этого авиатор до сих пор не мог насмотреться на все это, словно далекие его предки, прикованные к пашням и наковальням или к разночинским чернильницам, смотрели на всю эту красоту его глазами и не могли насмотреться.
А на нижней палубе в несколько расстроенных чувствах пребывал агент Коминтерна.
Владимир Иванович Дёготь имел все основания считать себя человеком не трусливым. Много в жизни повидал, в разных предприятиях поучаствовал, да и оперативная работа в Коминтерне требовала крепкости характера, но тут вот он чувствовал себя… Ну… Не в своей тарелке, так скажем… Для человека выше десятого этажа не поднимавшегося, вид трехверстной глубины под ногами действовал на нервы. Оттого, коминтерновец старался не смотреть по сторонам, а сосредоточился на коробке, что держал в руках. Что за штука находилась в ящике, он не знал. Хотелось надеяться, что нужная. Из-за неё срочно, с риском привлечь к себе внимание итальянской контрразведки пришлось сворачивать итальянские дела и в четыре дня добраться из Рима в Тверь. Добраться то добрался, и прибор привез в целости и сохранности, только вот профессору сейчас было не до него. Поэтому-то теперь Владимиру Ивановичу и приходилось нервничать на нижней палубе. Стараясь не смотреть по сторонам, он даже прикрыл глаза, чтоб не видеть в сотне метров от себя плотную массу белоснежного облака, в которой невидимые лучи профессора прожигали быстро затягивающиеся дыры.
Около установки шла непонятная постороннему взгляду работа. Хоть её не было видно, но слышно-то кое-что было. Металл скрипел о металл, что-то свистело ну и ругались там так, как это привычно было всегда русскому человеку.
В стеклянном окошке какого-то эклектического прибора размером с хороший шкаф отражалась часть установки с оператором. Дёготь стал смотреть туда, наблюдая как лысоватый человек сидит на чем-то похожем на мотоциклетное седло, прильнув глазом к трубке прицела.
Над облачным слоем, издали похожем на заснеженную равнину, вдалеке, не меньше чем полудесятке километров, плыли два воздушных шара. Ветер нес баллоны параллельным курсом. Явно целя в них, оператор завертел никелированные колеса.
– Объект в прицеле.
Вокруг зазвучали голоса.
– Накачка?
– 70 %… 80 %… Норма.
– Завершение цикла. Поправка шесть.
– Цель уходит.
– Подстройка…
– Расширение в норме.
– Импульс!
Площадку накрыл свист, переходящий в шелест, словно с огромного дерева вместе с листьями ветер сдул десяток змей и вдалеке вспыхнули два огонька. Несколько секунд все молчали и только когда кто-то из военных, не отрываясь от стереотрубы, сказал:
– Уничтожение! Поздравляю, товарищи!
Люди бросились обниматься, и Дёготь позавидовал им.
На площадке все смешалось и вдруг – выстрел…
Еще выстрел!
Вскочив, он увидел как один из «синих халатов» бежит прочь, расталкивая других. Никто еще ничего не понял. Люди растерянно оглядывались, но тут установка вздрогнула и обрушилась внутрь себя. Проволочная сеть заходила волнами и со звонким протяжным звуком стала рваться.
Дзинь… Дзинь… Дзинь…
Только теперь все поняли что происходит.
Наперерез беглецу бросились сразу два синих халата, но тот отбросил одного, сбил с ног другого и юркнул в лабиринт ящиков.
– Там он! Там!
Военные, кто с винтовкой, кто с наганом, обступили убежище, отрезая беглецу путь к отступлению, хотя куда бежать с дирижабля?
– Выходи, гад!
«Не выйдет», – подумал Дёготь. – «Застрелится… Во всяком случае я бы застрелился…»
Он ждал звонкого щелчка выстрела, но вместо этого взревело так, что защищаясь от ощутимости звука, все прижали ладони к ушам. В глубине составленного из ящиков лабиринта сверкнуло, повалил дым, и тут же сами ящики покатились, рассыпаясь на ходу горящими доскам, и из кучи хлама вылетел огненный факел. Округ пахнуло таким жаром, что люди отшатнулись. Кожа на лице Дёгтя стянулась, и он представил, как скручиваются волосы на голове, превращались в обугленные пружинки. Сквозь вопли обожженных людей неслись далекие крики.
– Уйдет! Уйдет!
Вразнобой захлопали винтовочные выстрелы. Только напрасно. Веселой шутихой прокатившись по палубе, диверсант, с ящиком, из которого хлестали огненные струи, выпал за борт и там только превратил падение в полет. Торжествующе взревев, враг ушел в небо, оставив в воздухе огненный след.
Только теперь Дёготь посмотрел на профессорскую установку. На краю палубы дымились железные развалины, которые одинокие фигуры в синих халатах заливали из пенных огнетушителей.
Федосей мгновенно сопоставил крики «Уйдет, уйдет!» с летуном с огненным ящиком за спиной и в два прыжка оказался в кабине.
– Заводи! От винта!
Чем хороша военная команда для человека – командный голос выводит человека из ступора, заставляет делать привычное дело, а не охать, ахать и разводить в недоумении руками.
Подстегнутый командой техник подскочил к неподвижному винту, ухватился за лопасть обеими руками.
– Контакт!
– Есть контакт!
Рывок, мотор трещит, заглушая удаляющийся рев и разрозненные выстрелы, плоскости нарезают воздух, и машина медленно скатывается в небо. Малюков падал метров триста, пока мотор не набрал обороты.
Развернув аэроплан, он бросился за уходившей в небо яркой, словно сигнальная ракета, точкой. Скорость у него была – о-го-го!
Федосей наддал, чувствуя, что еще немного и мотор аэроплана захлебнется. На чем бы этот гад не летел, его штука была куда мощнее и быстрее биплана. А вот была ли она быстрее пули? Это стоило проверить.
Уверенный в своем превосходства враг не маневрировал, и Федосею оставалось дождаться момента, когда стремительно уменьшающаяся огненная точка попадет в прицел.
Когда это произошло, Федосей нажал на гашетку, надеясь не на мастерство, а на везение. Длинная, на расплав ствола, очередь опередила аэроплан, соединив его с врагом. Этого оказалось достаточно. Звездочка в прицеле вспыхнула еще ярче и превратилась в кляксу черного дыма…
Год 1928. Май
СССР. Москва
…Покрытые лаком деревянные панели, украшавшие стену кабинета, отбрасывали на стол теплый свет заходящего солнца, и было довольно светло, но настольную лампу Сталин все же включил. Когда-то она стояла на столе у Ленина и стала для него вещественным доказательством преемственности идей и лозунга «Сталин – это Ленин сегодня!».
– Наши агентурные группы, Иосиф Виссарионович, прорабатывают горные вершины по списку номер два. Однако уже сейчас, на основании неполных данных можно сделать предварительные выводы. С Европой, учитывая складывающуюся политическую обстановку, как я вам уже докладывал, нам сейчас лучше не связываться… Нет пока сведений из Африки, но это самый трудный участок. Подождем еще немного. А пока наиболее перспективными считаю два направления – Индийское и Турецкое.
Сталин повернулся к карте. Менжинский коснулся указкой коричневого пятна Тибета и голубого – Черного моря.
– По обоим направлениям работа ускорена и через несколько недель можно будет принимать окончательное решение.
– А что с Джомолунгмой?
– В Индии, товарищ Сталин, у нас хорошие возможности. Очень все удачно складывается. В настоящее время там работают и наша группа, и экспедиция Рериха. Несколько лет назад ситуация сложилась таким образом, что прибытие четы Рерихов…
– Это какие Рерихи? – перебил его Сталин. Менжинский не стал вдаваться в ненужные подробности. Голова вождя не копилка для мелочей.
– Это наши Рерихи.
Сталин не стал переспрашивать, только кивнул.
– Когда они прибыли в Дарджилинг, расположенный на южных склонах Гималаев, их приезд совпал с бегством из страны Таши-Ламы – духовного правителя Тибета. Для буддистов это стало знаком приближения эры Шамбалы.
Сталин вопроса не задал, просто посмотрел на Менжинского и тот поспешил добавить.
– Шамбала, Иосиф Виссарионович, по их вере место, где небо связано с землей. Там проживают Махатмы – учителя. Рерих в свое время привозил от них письма Ленину… По существующей легенде эти Учителя будут в Шамбале до тех пор, пока правитель Шамбалы…
Чекист на секунду оторвал взгляд от желтых сталинских глаз и заглянул в лист на столе.
– … Ригден Джапо не соберет свое войско на последнюю битву Добра и Зла. Индийская секция Коминтерна сейчас пытается использовать эти сведения для пропагандистских целей. То, что мы будем делать, всегда можно объяснить тем, что мы готовим приближение эры Шамбалы.
– Наши агентурные группы, Иосиф Виссарионович, прорабатывают горные вершины по списку номер два. Однако уже сейчас, на основании неполных данных можно сделать предварительные выводы. С Европой, учитывая складывающуюся политическую обстановку, как я вам уже докладывал, нам сейчас лучше не связываться… Нет пока сведений из Африки, но это самый трудный участок. Подождем еще немного. А пока наиболее перспективными считаю два направления – Индийское и Турецкое.
Сталин повернулся к карте. Менжинский коснулся указкой коричневого пятна Тибета и голубого – Черного моря.
– По обоим направлениям работа ускорена и через несколько недель можно будет принимать окончательное решение.
– А что с Джомолунгмой?
– В Индии, товарищ Сталин, у нас хорошие возможности. Очень все удачно складывается. В настоящее время там работают и наша группа, и экспедиция Рериха. Несколько лет назад ситуация сложилась таким образом, что прибытие четы Рерихов…
– Это какие Рерихи? – перебил его Сталин. Менжинский не стал вдаваться в ненужные подробности. Голова вождя не копилка для мелочей.
– Это наши Рерихи.
Сталин не стал переспрашивать, только кивнул.
– Когда они прибыли в Дарджилинг, расположенный на южных склонах Гималаев, их приезд совпал с бегством из страны Таши-Ламы – духовного правителя Тибета. Для буддистов это стало знаком приближения эры Шамбалы.
Сталин вопроса не задал, просто посмотрел на Менжинского и тот поспешил добавить.
– Шамбала, Иосиф Виссарионович, по их вере место, где небо связано с землей. Там проживают Махатмы – учителя. Рерих в свое время привозил от них письма Ленину… По существующей легенде эти Учителя будут в Шамбале до тех пор, пока правитель Шамбалы…
Чекист на секунду оторвал взгляд от желтых сталинских глаз и заглянул в лист на столе.
– … Ригден Джапо не соберет свое войско на последнюю битву Добра и Зла. Индийская секция Коминтерна сейчас пытается использовать эти сведения для пропагандистских целей. То, что мы будем делать, всегда можно объяснить тем, что мы готовим приближение эры Шамбалы.
Год 1928. Май
СССР. Москва
Солнечный луч, пройдя сквозь хрустальный графин с водой, расплылся на столе Федосеева начальника разноцветной лужицей – желтой, зеленой, синей.
– Развалилась?
– Развалилась…
Болеслав Витольдович покачал головой, но в этом движении Федосей уловил не злость, а облегчение.
– Вот, Федосей, это вот и есть потеря бдительности… Одного врага просмотрели – и какую тот беду учинил…
– Тут другое интересно… С таким аппаратом он мог бы уничтожить и саму платформу.
– Мог бы, – согласился шеф.
– Почему ж тогда не уничтожил? Получается, сообщник у него там был. Или сообщники…
– Ты с тверскими товарищами этой мыслью поделился?
– Они до этого и без меня дошли.
– Тогда они дальше сами справятся. Не твое это теперь дело…
Болеслав Витольдович двинул ящик стола.
Внутри железным лязгом проехался видавший виды наган, с которым начальник отдела не расставался ни днем, ни ночью, но вместо убийственной машинки на столе оказалась казенного вида бумага.
– Два дня отдыха тебе, а потом – на Лубянку к товарищу Артузову для выполнения специального задания…
Красвоенлет хотел, было спросить зачем, но сдержался. Работа в ЧК отучила задавать праздные вопросы. Все равно, что нужно и так разъяснят, а что не нужно – хоть в ногах валяйся – не скажут. Только и откликнулся:
– Служу трудовому народу…
Справа, с Лубянской площади, сквозь чисто вымытые окна бывшего страхового общества «Россия» в коридор лился весёлый солнечный свет. Стараясь не наступать на крестообразные тени оконных переплетов, Федосей отошел от стола дежурного и двинулся, выглядывая таблички на дверях. В своем реглане он смотрелся тут странновато, и взгляд дежурного чекиста ощутимо царапал авиатору спину. Хотя такое уж было это место – Лубянка, что ходило тут множество самых разных людей и авиаторов, и кавалеристов, и даже контрреволюционеров.
Под бдительным взглядом Федосей дошел наконец, до нужной двери, оглянулся. Чекист кивком подтвердил, правильно, мол, и не опустил глаз, пока незнакомый летун не скрылся за дверью.
За первой оказалась вторая, так же добротно обитая «чертовой кожей», а только за ней – кабинет товарища Артузова.
Почти половину комнаты занимал огромный стол, за которым уже сидели двое.
Федосей не успел оглядеться, как оттуда прозвучал уверенный голос.
– Знакомьтесь, товарищи.
Не вставая из-за стола, а только оторвавшись от бумаг, хозяин кабинета устроившийся за поперечиной Т-образного стола показал рукой на сидящего по левую руку незнакомца. Тот расположился спиной к окну и лица Федосей не разглядел. Темненький какой-то… Кабы не негр…
– Это товарищ Деготь. А это.
Такой же небрежный жест в сторону Федосея.
– …это товарищ Малюков.
Федосей дернулся, было поинтересоваться что такое «деготь» – кличка или фамилия, но сообразил – раз его назвали по фамилии, то и нового товарища так же.
– Присаживайтесь… Я сейчас освобожусь.
В два шага Федосей добрался до стола, но гостеприимство хозяина иссякло. Опустив голову, он снова уткнулся в бумаги. Работал…
Бумаг, вперемешку с газетами на французском и немецком, на столе лежало множество. Упершись в них локтями в сатиновых нарукавниках, товарищ Артузов что-то быстро писал железным пером. Федосей отвел глаза. На всякий случай. Любопытных в ОГПУ не любили. Точнее не любили тех, кто направлял любопытство не в ту сторону, куда нужно.
Выбрав стул, сел на другую сторону стола, напротив разглядывавшего его незнакомца, положил фуражку на соседнее сидение, огляделся. Нет. Не негр. Наш товарищ. Может быть цыган? А вокруг не богато… Стол для совещаний с десятком жестких, под чехлами, стульев вокруг, графин и несколько пепельниц явно оставшихся от прежних хозяев. Сейф в углу и огромные, в гвардейский рост, часы при входе. Гляделись они так неподъемно, что ясно становилось – именно они и являются настоящими хозяевами кабинета. Люди в их окружении менялись, словно в царской свите, а сами они наверняка стояли тут от рождения и простоят до самой смерти… И умрут вместе со зданием.
Через минуту хозяин положил ручку в чернильницу и, сплетя пальцы, посмотрел на гостей.
– Развалилась?
– Развалилась…
Болеслав Витольдович покачал головой, но в этом движении Федосей уловил не злость, а облегчение.
– Вот, Федосей, это вот и есть потеря бдительности… Одного врага просмотрели – и какую тот беду учинил…
– Тут другое интересно… С таким аппаратом он мог бы уничтожить и саму платформу.
– Мог бы, – согласился шеф.
– Почему ж тогда не уничтожил? Получается, сообщник у него там был. Или сообщники…
– Ты с тверскими товарищами этой мыслью поделился?
– Они до этого и без меня дошли.
– Тогда они дальше сами справятся. Не твое это теперь дело…
Болеслав Витольдович двинул ящик стола.
Внутри железным лязгом проехался видавший виды наган, с которым начальник отдела не расставался ни днем, ни ночью, но вместо убийственной машинки на столе оказалась казенного вида бумага.
– Два дня отдыха тебе, а потом – на Лубянку к товарищу Артузову для выполнения специального задания…
Красвоенлет хотел, было спросить зачем, но сдержался. Работа в ЧК отучила задавать праздные вопросы. Все равно, что нужно и так разъяснят, а что не нужно – хоть в ногах валяйся – не скажут. Только и откликнулся:
– Служу трудовому народу…
Справа, с Лубянской площади, сквозь чисто вымытые окна бывшего страхового общества «Россия» в коридор лился весёлый солнечный свет. Стараясь не наступать на крестообразные тени оконных переплетов, Федосей отошел от стола дежурного и двинулся, выглядывая таблички на дверях. В своем реглане он смотрелся тут странновато, и взгляд дежурного чекиста ощутимо царапал авиатору спину. Хотя такое уж было это место – Лубянка, что ходило тут множество самых разных людей и авиаторов, и кавалеристов, и даже контрреволюционеров.
Под бдительным взглядом Федосей дошел наконец, до нужной двери, оглянулся. Чекист кивком подтвердил, правильно, мол, и не опустил глаз, пока незнакомый летун не скрылся за дверью.
За первой оказалась вторая, так же добротно обитая «чертовой кожей», а только за ней – кабинет товарища Артузова.
Почти половину комнаты занимал огромный стол, за которым уже сидели двое.
Федосей не успел оглядеться, как оттуда прозвучал уверенный голос.
– Знакомьтесь, товарищи.
Не вставая из-за стола, а только оторвавшись от бумаг, хозяин кабинета устроившийся за поперечиной Т-образного стола показал рукой на сидящего по левую руку незнакомца. Тот расположился спиной к окну и лица Федосей не разглядел. Темненький какой-то… Кабы не негр…
– Это товарищ Деготь. А это.
Такой же небрежный жест в сторону Федосея.
– …это товарищ Малюков.
Федосей дернулся, было поинтересоваться что такое «деготь» – кличка или фамилия, но сообразил – раз его назвали по фамилии, то и нового товарища так же.
– Присаживайтесь… Я сейчас освобожусь.
В два шага Федосей добрался до стола, но гостеприимство хозяина иссякло. Опустив голову, он снова уткнулся в бумаги. Работал…
Бумаг, вперемешку с газетами на французском и немецком, на столе лежало множество. Упершись в них локтями в сатиновых нарукавниках, товарищ Артузов что-то быстро писал железным пером. Федосей отвел глаза. На всякий случай. Любопытных в ОГПУ не любили. Точнее не любили тех, кто направлял любопытство не в ту сторону, куда нужно.
Выбрав стул, сел на другую сторону стола, напротив разглядывавшего его незнакомца, положил фуражку на соседнее сидение, огляделся. Нет. Не негр. Наш товарищ. Может быть цыган? А вокруг не богато… Стол для совещаний с десятком жестких, под чехлами, стульев вокруг, графин и несколько пепельниц явно оставшихся от прежних хозяев. Сейф в углу и огромные, в гвардейский рост, часы при входе. Гляделись они так неподъемно, что ясно становилось – именно они и являются настоящими хозяевами кабинета. Люди в их окружении менялись, словно в царской свите, а сами они наверняка стояли тут от рождения и простоят до самой смерти… И умрут вместе со зданием.
Через минуту хозяин положил ручку в чернильницу и, сплетя пальцы, посмотрел на гостей.