Страница:
Слава Богу станцию свою большевики строили второпях, наспех и оттого хватало на ней и углов и выступов Вот за один из них и зацепился американец и теперь висел там.
Когда все кончилось и стало ясно, что все провалилось, когда Воленберг-Пихоцкий собрав оставшихся диверсантов, также неспешно, как и прибыл, отправился обратно, Том понял, что остался один.
Не просто один, а один на один. С этой станцией, с этими русскими и всей Вселенной. Эта мысль как громом его ударила.
Несколько секунд он пытался заставить себя думать, что делать дальше, но голова отказывалась работать. Ужасный страх опустошил её, не оставив ни одной связанной мысли.
О чем вообще может думать человек вдруг очутившийся посреди океана, когда до ближайшего берега сотни миль и ближайшая земля в десятке километров под тобой… В этом положении – только о чуде.
Шанс, единственный шанс, все-таки имелся… Эти чертовы русские!
Связывать его никому в голову не пришло. Его отвели в какое-то большое помещение, напоминавшее кают-компанию на хорошем корабле и подвесили в центре. Русские висели вокруг – снизу и сверху и без ненависти, а скорее с любопытством смотрели на пленника. Только взгляд одного казался недобрым.
Князь и впрямь смотрел на находку со злым прищуром. Под этим взглядом американец ёжился, но не терялся. Ощущение, что он гражданин великой страны поддерживало его.
– Вот уже у нас и тараканы завелись, – сказал Гагарин. – Обживаемся, значит…
Профессор ехидничать не стал – видел, что гостю не по себе и вполне добродушно спросил.
– Как вас зовут, юноша?
– Том. Том Порридж.
– Англичанин? – несколько удивился профессор.
– Нет. Американец, – гордо ответил гость.
– Ага. Конечно… Ничего нам рассказать не хотите?
Американец хотел спросить, что имеет в виду профессор, но князь, почувствовав, что допрос превращается в собеседование, гаркнул.
– Имя? Звание? Задание?
Американец попытался вытянуться, но ничего у него нее получилось.
– Том Порридж. Техник Седьмой бригады морской пехоты САСШ. Задание – отомстить за гибель Нью-Йорка!
Он сказал это и замер. Точнее вытянувшись по стойке «смирно» завертелся по каюте, став похожим на поплавок.
– Гибель? – озадаченно переспросил профессор. – Ну это уже слишком… Стоит ведь Нью-Йорк. Ничего ему не сделалось.
Голос Владимир Валентиновича выдал обиду. Попасть по городу аккуратно на том витке было трудно, но он постарался. И ведь попал! Точно попал!
Пока профессор переживал обиду, князь сообразил, что спрашивать этого молодчика вообщем-то не о чем. Ничего он не знает.
– Ладно – махнул рукой князь. – Скажите лучше кем его теперь числить прикажите? Пленным?
– Ну, какой он вам пленный. У нас, что война с Америкой? – возразил профессор.
– Война не война, но боестолкновение имело место.
– Ну уж если вы, князь, такой законник, то давайте по писанному. Оружие при нём было?
Князь усмехнулся с нескрываемым превосходством. Оружием в космосе пока обладали только русские, не смотря на цвет их политических убеждений.
– Ну, если только ногти, – уничижительно ответил он.
– Ну тогда все очевидно.
Профессор начал загибать пальцы.
– Военной формы нет. Захвачен на поле боя без оружия в руках. Нонкомбатант. Женевская конвенция прямо говорит о его статусе.
– Ну и что? – раздраженно сказал князь, – что говорит Женевская конвенция о его статусе?
Американский гость удивлённо смотрел на профессора, а тот откровенно потешался. Ситуация и впрямь была нелепой. Тут люди жизнями рискуют ради Империи, а этот из-за двух домов мстить прилетел. Нелепость! Поди, пойми этих американцев. Ни людей, ни денег не пожалели! Это бы все да большевикам на голову!
– Считайте его туристом. Или корреспондентом газеты…
– Не понял.
– Ставьте нашего американского коллегу на довольствие, научите пользоваться уборной. Нам еще через него с Президентом САСШ разговаривать.
– Это что, заложник? – брезгливо спросил князь.
– Я же сказал – коллега. Бог даст, мы еще в едином строю большевиков колотить станем…
Год 1930. Июнь
Год 1930. Июнь
Год 1930. Июнь
Год 1930. Июнь
Год 1930. Июнь
Год 1930. Июнь
Год 1930. Июнь
Когда все кончилось и стало ясно, что все провалилось, когда Воленберг-Пихоцкий собрав оставшихся диверсантов, также неспешно, как и прибыл, отправился обратно, Том понял, что остался один.
Не просто один, а один на один. С этой станцией, с этими русскими и всей Вселенной. Эта мысль как громом его ударила.
Несколько секунд он пытался заставить себя думать, что делать дальше, но голова отказывалась работать. Ужасный страх опустошил её, не оставив ни одной связанной мысли.
О чем вообще может думать человек вдруг очутившийся посреди океана, когда до ближайшего берега сотни миль и ближайшая земля в десятке километров под тобой… В этом положении – только о чуде.
Шанс, единственный шанс, все-таки имелся… Эти чертовы русские!
Связывать его никому в голову не пришло. Его отвели в какое-то большое помещение, напоминавшее кают-компанию на хорошем корабле и подвесили в центре. Русские висели вокруг – снизу и сверху и без ненависти, а скорее с любопытством смотрели на пленника. Только взгляд одного казался недобрым.
Князь и впрямь смотрел на находку со злым прищуром. Под этим взглядом американец ёжился, но не терялся. Ощущение, что он гражданин великой страны поддерживало его.
– Вот уже у нас и тараканы завелись, – сказал Гагарин. – Обживаемся, значит…
Профессор ехидничать не стал – видел, что гостю не по себе и вполне добродушно спросил.
– Как вас зовут, юноша?
– Том. Том Порридж.
– Англичанин? – несколько удивился профессор.
– Нет. Американец, – гордо ответил гость.
– Ага. Конечно… Ничего нам рассказать не хотите?
Американец хотел спросить, что имеет в виду профессор, но князь, почувствовав, что допрос превращается в собеседование, гаркнул.
– Имя? Звание? Задание?
Американец попытался вытянуться, но ничего у него нее получилось.
– Том Порридж. Техник Седьмой бригады морской пехоты САСШ. Задание – отомстить за гибель Нью-Йорка!
Он сказал это и замер. Точнее вытянувшись по стойке «смирно» завертелся по каюте, став похожим на поплавок.
– Гибель? – озадаченно переспросил профессор. – Ну это уже слишком… Стоит ведь Нью-Йорк. Ничего ему не сделалось.
Голос Владимир Валентиновича выдал обиду. Попасть по городу аккуратно на том витке было трудно, но он постарался. И ведь попал! Точно попал!
Пока профессор переживал обиду, князь сообразил, что спрашивать этого молодчика вообщем-то не о чем. Ничего он не знает.
– Ладно – махнул рукой князь. – Скажите лучше кем его теперь числить прикажите? Пленным?
– Ну, какой он вам пленный. У нас, что война с Америкой? – возразил профессор.
– Война не война, но боестолкновение имело место.
– Ну уж если вы, князь, такой законник, то давайте по писанному. Оружие при нём было?
Князь усмехнулся с нескрываемым превосходством. Оружием в космосе пока обладали только русские, не смотря на цвет их политических убеждений.
– Ну, если только ногти, – уничижительно ответил он.
– Ну тогда все очевидно.
Профессор начал загибать пальцы.
– Военной формы нет. Захвачен на поле боя без оружия в руках. Нонкомбатант. Женевская конвенция прямо говорит о его статусе.
– Ну и что? – раздраженно сказал князь, – что говорит Женевская конвенция о его статусе?
Американский гость удивлённо смотрел на профессора, а тот откровенно потешался. Ситуация и впрямь была нелепой. Тут люди жизнями рискуют ради Империи, а этот из-за двух домов мстить прилетел. Нелепость! Поди, пойми этих американцев. Ни людей, ни денег не пожалели! Это бы все да большевикам на голову!
– Считайте его туристом. Или корреспондентом газеты…
– Не понял.
– Ставьте нашего американского коллегу на довольствие, научите пользоваться уборной. Нам еще через него с Президентом САСШ разговаривать.
– Это что, заложник? – брезгливо спросил князь.
– Я же сказал – коллега. Бог даст, мы еще в едином строю большевиков колотить станем…
Год 1930. Июнь
Воздушное пространство над Чёрным морем
… То, что у захвативших станцию беляков имелись помощники на Земле, никто под сомнение не ставил. Сколь не мало их там было, а без еды, кислорода и самое главное связи с сообщниками они существовать не могли. Поэтому едва стали ясны намерения врагов, как ОГПУ послал на поиски опорных баз врагов боевые цеппелин-платформы.
Цеппелин-платформа «Парижская Коммуна» плыла на высоте трех километров, и оттуда все видно было как на ладони – солнце, берег, море.
Евгений Иванович Битюг, командир платформы посмотрел на воду, да и отошел от греха подальше – уж очень хотелось плюнуть вниз, а это никогда хорошо не заканчивалось – такая уж это была скверная примета. Только что душе до примет? Хочется, хочется плеваться от такой жизни.
Платформа барражировала в этом районе четвертые сутки, неся круглосуточное дежурство – день и ночь сменялись наблюдатели, день и ночь самые зоркие красноармейцы искали стартовую площадку белых, находившуюся где-то в этих местах.
«Кто бы сказал десять лет назад, где с беляками придется схватиться – не поверил бы» – подумал Евгений Иванович, – «И главное на чем!» Последнее было ещё более удивительным. Огневой мощью платформа, считай что и не обладала. Из положенной по уставу двадцатки, имелось там только три самолета. Все остальное место занимали гражданские специалисты со своим оборудованием. Правда, гражданским они были условно – задачи гражданские мозги решали чисто военные, для чего половину взлетной палубы техники заставили аппаратурой да проволокой опутали. Ради всего этого пришлось изуродовать посадочную палубу. Там поставили огромный, нечеловеческой длинны, узкий медный рупор, и заплели все вокруг медной же проволокой.
Выглядело это уродливо, зато перспективы обещало сказочные.
Он продолжал рассматривать это медное приобретение, сделанное дирижаблем, как мимо почти пробежал, традиционно придерживая шляпу, товарищ Кажинский. Рукой краском его ухватить не успел и только крикнул вслед.
– Бернард Бернардович! Что случилось?
– Готовность! – на бегу крикнул изобретатель. Шляпу с его головы сорвало, но он не стал догонять – не до того. Где-то рядом взвыла сирена, расставив все по местам.
Не унижаясь до бега, но с разумной поспешностью, командир цеппелин-платформы Битюг добрался до командной рубки. Его встретили донесением:
– Наблюдателями отмечена характерная вспышка в районе Болгарского берега. Объявлена готовность.
– Хорошо. Командование принял.
В застекленной со всех сторон рубке зазуммерил телефон.
– Слушаю.
Знакомый голос.
– Евгений Иванович! Это Кажинский. Мы начинаем. Направо немного поверните, пожалуйста.
Битюг вздохнул. Беда с этими штатскими. «Направо», «немного»…
– Хорошо товарищ Кажинский поверну. Только вы уж лучше дайте трубку летнабу.
Летчик – наблюдатель повел себя как надо – толково доложил что, куда и на сколько нужно развернуть платформу.
Они не успели закончить маневр, как первый помощник крикнул.
– Вон он!
Облака, там куда он указывал разорвались и в прореху впрыгнуло и зависло металлическое яйцо. Вот они – беляки! Не блестящее пасхальное яичко, а сизый кусок металла даже на первый взгляд крепкий и побывавший и в воде и в огне.
На нижней палубе забегали. Загремел из жестяного рупора голос товарища Кажинского раздававшего указания. Через секунду его голос уже лез в рубку из телефонной мембраны.
– Ближе, ближе! Поворачивай! Быстрее!
Но куда там! Не мог солидный многотонный дирижабль тягаться в скорости с чудным яйцом. Верткое как муха, оно рявкнуло двигателем, и ослепительное пламя подняло его наверх.
Чувствуя, что не успевает, командир дирижабля загремел в ответ с морскими переливами:
– Крути машину, изобретатель…… Крути, ежа тебе в подмышку!
Внизу что-то затрещало, потом заорали люди. Со скипом развернулся к яйцу медный рупор. Там тоже спешили, не зная, что у белогвардейцев на уме. Каждому ясно было, что вспорхнет яйцо в любой момент – и нет его, и спасибо нужно будет сказать, если не сожжет их своим пламенем.
Внизу взревел аэропланный мотор, но заглушая его совсем рядом простучала пулеметная очередь.
Счетверенный пулемет ударил по беглецу. Правильно ударил, с упреждением, только вот не знал никто, что у этого аппарата есть задний ход. Пилот там, едва увидев вспышки, уронил аппарат метров на двадцать, и пока пулеметчик менял прицел, успел свечой уйти в небо.
Шум, словно ножом срезало. Стало слышно, как внизу Бернард Бернардович то ли сердито распекает кого-то, то ли рвет волоса на голове. То, что случилось, его явно не устраивало, а у товарища Битюга на этот счет имелось собственное, отличное от бернардовского мнение.
«Не до нас ему, – со странным облегчением подумал Евгений Иванович. – Пожалел…»
Цеппелин-платформа «Парижская Коммуна» плыла на высоте трех километров, и оттуда все видно было как на ладони – солнце, берег, море.
Евгений Иванович Битюг, командир платформы посмотрел на воду, да и отошел от греха подальше – уж очень хотелось плюнуть вниз, а это никогда хорошо не заканчивалось – такая уж это была скверная примета. Только что душе до примет? Хочется, хочется плеваться от такой жизни.
Платформа барражировала в этом районе четвертые сутки, неся круглосуточное дежурство – день и ночь сменялись наблюдатели, день и ночь самые зоркие красноармейцы искали стартовую площадку белых, находившуюся где-то в этих местах.
«Кто бы сказал десять лет назад, где с беляками придется схватиться – не поверил бы» – подумал Евгений Иванович, – «И главное на чем!» Последнее было ещё более удивительным. Огневой мощью платформа, считай что и не обладала. Из положенной по уставу двадцатки, имелось там только три самолета. Все остальное место занимали гражданские специалисты со своим оборудованием. Правда, гражданским они были условно – задачи гражданские мозги решали чисто военные, для чего половину взлетной палубы техники заставили аппаратурой да проволокой опутали. Ради всего этого пришлось изуродовать посадочную палубу. Там поставили огромный, нечеловеческой длинны, узкий медный рупор, и заплели все вокруг медной же проволокой.
Выглядело это уродливо, зато перспективы обещало сказочные.
Он продолжал рассматривать это медное приобретение, сделанное дирижаблем, как мимо почти пробежал, традиционно придерживая шляпу, товарищ Кажинский. Рукой краском его ухватить не успел и только крикнул вслед.
– Бернард Бернардович! Что случилось?
– Готовность! – на бегу крикнул изобретатель. Шляпу с его головы сорвало, но он не стал догонять – не до того. Где-то рядом взвыла сирена, расставив все по местам.
Не унижаясь до бега, но с разумной поспешностью, командир цеппелин-платформы Битюг добрался до командной рубки. Его встретили донесением:
– Наблюдателями отмечена характерная вспышка в районе Болгарского берега. Объявлена готовность.
– Хорошо. Командование принял.
В застекленной со всех сторон рубке зазуммерил телефон.
– Слушаю.
Знакомый голос.
– Евгений Иванович! Это Кажинский. Мы начинаем. Направо немного поверните, пожалуйста.
Битюг вздохнул. Беда с этими штатскими. «Направо», «немного»…
– Хорошо товарищ Кажинский поверну. Только вы уж лучше дайте трубку летнабу.
Летчик – наблюдатель повел себя как надо – толково доложил что, куда и на сколько нужно развернуть платформу.
Они не успели закончить маневр, как первый помощник крикнул.
– Вон он!
Облака, там куда он указывал разорвались и в прореху впрыгнуло и зависло металлическое яйцо. Вот они – беляки! Не блестящее пасхальное яичко, а сизый кусок металла даже на первый взгляд крепкий и побывавший и в воде и в огне.
На нижней палубе забегали. Загремел из жестяного рупора голос товарища Кажинского раздававшего указания. Через секунду его голос уже лез в рубку из телефонной мембраны.
– Ближе, ближе! Поворачивай! Быстрее!
Но куда там! Не мог солидный многотонный дирижабль тягаться в скорости с чудным яйцом. Верткое как муха, оно рявкнуло двигателем, и ослепительное пламя подняло его наверх.
Чувствуя, что не успевает, командир дирижабля загремел в ответ с морскими переливами:
– Крути машину, изобретатель…… Крути, ежа тебе в подмышку!
Внизу что-то затрещало, потом заорали люди. Со скипом развернулся к яйцу медный рупор. Там тоже спешили, не зная, что у белогвардейцев на уме. Каждому ясно было, что вспорхнет яйцо в любой момент – и нет его, и спасибо нужно будет сказать, если не сожжет их своим пламенем.
Внизу взревел аэропланный мотор, но заглушая его совсем рядом простучала пулеметная очередь.
Счетверенный пулемет ударил по беглецу. Правильно ударил, с упреждением, только вот не знал никто, что у этого аппарата есть задний ход. Пилот там, едва увидев вспышки, уронил аппарат метров на двадцать, и пока пулеметчик менял прицел, успел свечой уйти в небо.
Шум, словно ножом срезало. Стало слышно, как внизу Бернард Бернардович то ли сердито распекает кого-то, то ли рвет волоса на голове. То, что случилось, его явно не устраивало, а у товарища Битюга на этот счет имелось собственное, отличное от бернардовского мнение.
«Не до нас ему, – со странным облегчением подумал Евгений Иванович. – Пожалел…»
Год 1930. Июнь
СССР. Москва
…Ягода косился на Артузова, но молчал. Конечно, у каждого имелись свои секреты, но раз Менжинский после коллегии пригласил остаться обоих, то, верно, в этом есть смысл. Однако любопытство все же покусывало Генриха Григорьевича.
– Начнем с вас, товарищ Ягода. Как успехи, Генрих Григорьевич?
– Определенные есть, Вячеслав Рудольфович. Нам удалось идентифицировать профессора. Теперь мы знаем кого ищем.
Менжинский поднял брови.
– И кого же?
– Это Профессор Московского университета Владимир Валентинович Кравченко. Изобретатель. Столбовой дворянин.
– Это всё? Медленно работаете. Место их базы установили?
– Побережье Болгарского Царства. Район Бургаса. Но сейчас можно точно сказать, что там никого нет. Все, кто нас интересуют, находятся на станции. Утром зафиксирован старт аппарата.
Менжинский постучал пальцами по столу.
– Не кажется ли вам Генрих Григорьевич, что мы несколько потеряли в темпе?
– Нет, Вячеслав Рудольфович. Операция по захвату станции подготовлена. Будет команда – начнем хоть сегодня.
– Есть команда.
Ягода поднялся, и уже уходя поймал фразу, адресованную Артузову.
– А вы беритесь за британцев всерьёз. Запускайте операцию «Тарантелла».
– Начнем с вас, товарищ Ягода. Как успехи, Генрих Григорьевич?
– Определенные есть, Вячеслав Рудольфович. Нам удалось идентифицировать профессора. Теперь мы знаем кого ищем.
Менжинский поднял брови.
– И кого же?
– Это Профессор Московского университета Владимир Валентинович Кравченко. Изобретатель. Столбовой дворянин.
– Это всё? Медленно работаете. Место их базы установили?
– Побережье Болгарского Царства. Район Бургаса. Но сейчас можно точно сказать, что там никого нет. Все, кто нас интересуют, находятся на станции. Утром зафиксирован старт аппарата.
Менжинский постучал пальцами по столу.
– Не кажется ли вам Генрих Григорьевич, что мы несколько потеряли в темпе?
– Нет, Вячеслав Рудольфович. Операция по захвату станции подготовлена. Будет команда – начнем хоть сегодня.
– Есть команда.
Ягода поднялся, и уже уходя поймал фразу, адресованную Артузову.
– А вы беритесь за британцев всерьёз. Запускайте операцию «Тарантелла».
Год 1930. Июнь
«Звездолет „Иосиф Сталин“». Орбита Земли
…Смерть летела рядом.
В этот раз у неё имелись два названия – Великая Пустота и смертельные лучи аппарата профессора Иоффе. Если б все это было по отдельности, то было бы не так страшно, но в этом месте они накладывались друг на друга, что делало перспективы вовсе уж мрачными.
Сегодня вся эта история с беляками, захватившими станцию должна была закончится.
Отбивать станцию у белогвардейцев послали три аппарата – «Иосифа Сталина», «Емельяна Пугачева» и «Степана Разина».
На «Пугачёва» установили комплект оборудования профессора Бекаури, в расчете на то, что с близкого расстояния все-таки можно будет перехватить управление станцией и блокировать её. Если это удастся, то останется сделать самое простое – проникнуть внутрь и повязать господ офицеров, а если нет… В этом случае станцию придется штурмовать. Для этого каждый из кораблей вёз по десятку десантников.
Корабли летели в трёх-четырех километрах друг от друга. «Сталин» шел в центре. Левее Федосей видел «Пугачева», а «Разин», шел с другой стороны. Оружия у них не имелось, хотя оснащены корабли в этот раз были куда лучше.
На каждом имелся радиоаппарат. Связи с Землей он еще не обеспечивал, а вот переговоры между собой экипажи уже вели. В наушниках, правда, стоял вой – поднимающееся над Земным горизонтом Солнце заливало каналы связи своим светом. Зато от него имелась иная польза – станция смотрелась как на ладони.
Федосей вспомнил, что в первый раз «Знамя Революции» показалась ему похожими на склеившиеся пирожные и тут же в мозгу возникла иная ассоциация – три пчелы кружат над лакомством, не решаясь сесть. Сейчас, находясь в пятидесяти километрах от станции, он понял, что им не так повезло, как они того заслужили. Станция, как оказалась, висела очень неудобно – боевой башней к поверхности, что означало, что поднимающиеся с Земли корабли могли бы быть обнаружены и сбиты.
– Черт!
Деготь на секунду оторвался от пульта и подлетел к иллюминатору. Думали они об одном и том же, так что слов не понадобилось.
– Точно… – согласился коминтерновец. – Следить за башней. Сообщать о любой активности.
– Справимся, – отозвались с «Разина» – никуда они от нас теперь не денутся.
Дёготь не ответил.
– «Пугачёв», как вы там?
– Нормально.
– Готовы?
– Готовы.
– Приступайте…
– Мы уже минут пять как приступили. Ничего пока.
Федосею нестерпимо захотелось спросить «почему», но он сдержался. Вокруг было столько неизведанного, но, ни один вопрос тут не имел пока ответа. Ответы для здешних вопросов них имелись только на Земле.
– Всем быть готовыми к внезапному маневру.
– Готовы. Готовы, – донеслось сквозь завывание эфира.
Минут пять спустя стало ясно чего стоила эта готовность…
Прямо на глазах, невидимый в вакууме луч прошел сквозь головную часть «Пугачева». Воздух вырвавшись облаком наружу на долю секунды сделал луч видимым и Федосей скорее угадал, чем понял, куда направлено его движение.
– Вверх! Вверх!
Деготь ударил основным двигателем не важно куда, лишь бы не попасть под удар. И навалившаяся тяжесть прижала Федосея к иллюминатору. Корабль закрутило, Малюкова отбросило в сторону, прокатило по полу и потолку, в конце концов он ударился в стекло иллюминатора и испачкал его кровью из разбитого носа.
Это была не самая большая потеря. Дёготь подняв корабль на несколько сотен метров, ушел из-под удара.
Из разреза «Пугачева» повалил пепел, создавая за кораблем траурный шлейф. Со стороны казалось, что кто-то невидимый стирает звезды с неба, оставляя вместо них длинную черную ленту.
Разрезанный надвое «Пугачев» уже не существовал, как корабль. Отсеченная передняя часть, лениво кувыркаясь, летела вперед, когда взорвался двигатель аппарата. Катастрофа произошла внезапно. Тусклая вспышка, и туманное облачко там, где только что находился красный звездолет и двенадцать членов экипажа. Настоящих большевиков!
Висевший ниже «Сталина», «Разин», уходя от луча, рванулся в сторону. Снизу ударило оранжевое пламя, и тяга повела корабль в бок, навстречу обломкам.
– Чёрт! – в голос заорал Дёготь в микрофон. – Уводи корабль, уводи!
Медленно (тут все делалось медленно) «Разин» коснулся осколка «Пугачева». На мгновение они словно слиплись. Сотни пудов железа без грохота коснулись друг друга, превращая энергию движения в силу смерти.
– Проклятый Ньютон! – заорал Федосей, когда от этого движения обломок изменил траекторию и полетел прямиком в станцию.
В этот раз у неё имелись два названия – Великая Пустота и смертельные лучи аппарата профессора Иоффе. Если б все это было по отдельности, то было бы не так страшно, но в этом месте они накладывались друг на друга, что делало перспективы вовсе уж мрачными.
Сегодня вся эта история с беляками, захватившими станцию должна была закончится.
Отбивать станцию у белогвардейцев послали три аппарата – «Иосифа Сталина», «Емельяна Пугачева» и «Степана Разина».
На «Пугачёва» установили комплект оборудования профессора Бекаури, в расчете на то, что с близкого расстояния все-таки можно будет перехватить управление станцией и блокировать её. Если это удастся, то останется сделать самое простое – проникнуть внутрь и повязать господ офицеров, а если нет… В этом случае станцию придется штурмовать. Для этого каждый из кораблей вёз по десятку десантников.
Корабли летели в трёх-четырех километрах друг от друга. «Сталин» шел в центре. Левее Федосей видел «Пугачева», а «Разин», шел с другой стороны. Оружия у них не имелось, хотя оснащены корабли в этот раз были куда лучше.
На каждом имелся радиоаппарат. Связи с Землей он еще не обеспечивал, а вот переговоры между собой экипажи уже вели. В наушниках, правда, стоял вой – поднимающееся над Земным горизонтом Солнце заливало каналы связи своим светом. Зато от него имелась иная польза – станция смотрелась как на ладони.
Федосей вспомнил, что в первый раз «Знамя Революции» показалась ему похожими на склеившиеся пирожные и тут же в мозгу возникла иная ассоциация – три пчелы кружат над лакомством, не решаясь сесть. Сейчас, находясь в пятидесяти километрах от станции, он понял, что им не так повезло, как они того заслужили. Станция, как оказалась, висела очень неудобно – боевой башней к поверхности, что означало, что поднимающиеся с Земли корабли могли бы быть обнаружены и сбиты.
– Черт!
Деготь на секунду оторвался от пульта и подлетел к иллюминатору. Думали они об одном и том же, так что слов не понадобилось.
– Точно… – согласился коминтерновец. – Следить за башней. Сообщать о любой активности.
– Справимся, – отозвались с «Разина» – никуда они от нас теперь не денутся.
Дёготь не ответил.
– «Пугачёв», как вы там?
– Нормально.
– Готовы?
– Готовы.
– Приступайте…
– Мы уже минут пять как приступили. Ничего пока.
Федосею нестерпимо захотелось спросить «почему», но он сдержался. Вокруг было столько неизведанного, но, ни один вопрос тут не имел пока ответа. Ответы для здешних вопросов них имелись только на Земле.
– Всем быть готовыми к внезапному маневру.
– Готовы. Готовы, – донеслось сквозь завывание эфира.
Минут пять спустя стало ясно чего стоила эта готовность…
Прямо на глазах, невидимый в вакууме луч прошел сквозь головную часть «Пугачева». Воздух вырвавшись облаком наружу на долю секунды сделал луч видимым и Федосей скорее угадал, чем понял, куда направлено его движение.
– Вверх! Вверх!
Деготь ударил основным двигателем не важно куда, лишь бы не попасть под удар. И навалившаяся тяжесть прижала Федосея к иллюминатору. Корабль закрутило, Малюкова отбросило в сторону, прокатило по полу и потолку, в конце концов он ударился в стекло иллюминатора и испачкал его кровью из разбитого носа.
Это была не самая большая потеря. Дёготь подняв корабль на несколько сотен метров, ушел из-под удара.
Из разреза «Пугачева» повалил пепел, создавая за кораблем траурный шлейф. Со стороны казалось, что кто-то невидимый стирает звезды с неба, оставляя вместо них длинную черную ленту.
Разрезанный надвое «Пугачев» уже не существовал, как корабль. Отсеченная передняя часть, лениво кувыркаясь, летела вперед, когда взорвался двигатель аппарата. Катастрофа произошла внезапно. Тусклая вспышка, и туманное облачко там, где только что находился красный звездолет и двенадцать членов экипажа. Настоящих большевиков!
Висевший ниже «Сталина», «Разин», уходя от луча, рванулся в сторону. Снизу ударило оранжевое пламя, и тяга повела корабль в бок, навстречу обломкам.
– Чёрт! – в голос заорал Дёготь в микрофон. – Уводи корабль, уводи!
Медленно (тут все делалось медленно) «Разин» коснулся осколка «Пугачева». На мгновение они словно слиплись. Сотни пудов железа без грохота коснулись друг друга, превращая энергию движения в силу смерти.
– Проклятый Ньютон! – заорал Федосей, когда от этого движения обломок изменил траекторию и полетел прямиком в станцию.
Год 1930. Июнь
Станция «Святая Русь». Орбита Земли
…Вися в воздухе они не почувствовали удара, но спокойно плывущая в иллюминаторе Земля изменила движение, стала уходить сторону.
– Что там, профессор?
Профессор ответил не сразу. Он вертелся в наблюдательной башне, стараясь выцелить второй корабль. Предназначенный для удара по Земле аппарат, где перемещение луча регулировалось микрометрическим винтом, не мог угнаться за юркими большевистскими кораблями, а после гибели первого большевики мухами разлетелись в разные стороны. Профессор ответил не сразу – азартно крутил штурвал наводки, наводя луч на уходящий к Луне корабль. Десяток секунд он пытался успеть, но разум пересилил азарт.
– Похоже, в нас врезались обломки корабля… – ответил он, когда корабли вышли из поля зрения.
Не прошло и десятка секунд, как станцию сотряс новый удар. Профессор не удержался и соскользнул вниз. Его ударило о стену и понесло по кругу. Он сумел зацепиться и, вися на стене, крикнул.
– Держитесь! Нас бомбардируют обломки!
Не все смогли последовать этому совету.
Ротмистр вращая руками с глуповато-смущенной улыбкой (он наверняка казался себе нелепым) летел спиной вперед, даже не думая, что его там ждёт.
– Стой! Назад! – взревел князь отлично видевший куда несет товарища. Ротмистр завращал руками еще сильнее, но… Тут нужны были не руки, а крылья. В последний момент он обернулся, но сделать уже ничего не успел.
От удара кожух установки подскочил верх, став похожим на раззявленную пасть Молоха, и зацепившегося за нижнюю часть лафета установки ротмистра, опрокинуло внутрь. Удивленную и недоверчивую усмешку офицера затмила ярчайшая, ослепительная вспышка. Треск, словно ударила молния. Кто-то закричал, запахло горелым маслом. Князь едва успел стереть с глаз слезы от первой вспышки, как тут же последовала вторая. Из-под чудовищной установки, вверх ударил толстый бело-голубой разряд. Воздух наэлектризовался, став сухим и колким. Волосы поднялись дыбом. Неестественно долго, секунды полторы жгут электрического огня плясал одним концом на груди мертвого офицера, а другим – упираясь в потолок станции.
В этом бедламе установка сама собой включилась, и невидимый энергетический луч обрушился на пространство.
– Рабочий режим, – закричал профессор. – Рубильник, откиньте рубильник!
Он полз по сотрясавшейся от ударов стене к пульту управления, но не успел.
Жар вольтовой дуги за это время расплавил внутренний слой станции и сверху в рубку хлынул поток пепла. Поняв, что дело плохо, профессор бросился в опускающуюся черноту чтоб заткнуть пробоину телом, но едва влетев в облако с криком вылетел обратно, тряся обожженными руками и кашляя.
А сверху на него рушились и рушились килограммы пепла, заливая боевую рубку темнотой и кашлем.
Кашель, хрип, электрический треск. Неудержимо дерет горло.
Князь, зацепившись за переборку, отбросил себя в коридор и вздохнул чистого воздуха. Пепел сюда еще не добрался. Но обязательно доберется.
Что-то изменилось. Что? Ах да… Тяжесть. Ноги непривычно прижимались к полу, хотя какой тут пол? Под ногами оказалась дверь в соседний отсек. Станцию крутило, и центробежная сила превратилась для них в силу тяжести. Для них и для сотен килограммов пепла.
Черное облако разрасталось, словно кто-то до сих пор прятавшийся наверху надувал огромный черный пузырь. Десяток секунд оно медленно распухало, а потом, вдруг, в одно мгновение обрушилось вниз.
Станция вращалась, и сила тяжести меняла направление. Путь к спасению теперь напоминал широкую спираль – то они бежали по полу, то по стене, то по потолку. А следом той же незамысловатой кривой, след в след, тек пепел. Спеша выбраться наружу, люди даже не подумали, что их ждет. Там все было проще и страшнее – невидимый луч установки профессора Иоффе резал пространство и материю. Первый удар пришелся по Земле, по острову Сахалин.
– Что там, профессор?
Профессор ответил не сразу. Он вертелся в наблюдательной башне, стараясь выцелить второй корабль. Предназначенный для удара по Земле аппарат, где перемещение луча регулировалось микрометрическим винтом, не мог угнаться за юркими большевистскими кораблями, а после гибели первого большевики мухами разлетелись в разные стороны. Профессор ответил не сразу – азартно крутил штурвал наводки, наводя луч на уходящий к Луне корабль. Десяток секунд он пытался успеть, но разум пересилил азарт.
– Похоже, в нас врезались обломки корабля… – ответил он, когда корабли вышли из поля зрения.
Не прошло и десятка секунд, как станцию сотряс новый удар. Профессор не удержался и соскользнул вниз. Его ударило о стену и понесло по кругу. Он сумел зацепиться и, вися на стене, крикнул.
– Держитесь! Нас бомбардируют обломки!
Не все смогли последовать этому совету.
Ротмистр вращая руками с глуповато-смущенной улыбкой (он наверняка казался себе нелепым) летел спиной вперед, даже не думая, что его там ждёт.
– Стой! Назад! – взревел князь отлично видевший куда несет товарища. Ротмистр завращал руками еще сильнее, но… Тут нужны были не руки, а крылья. В последний момент он обернулся, но сделать уже ничего не успел.
От удара кожух установки подскочил верх, став похожим на раззявленную пасть Молоха, и зацепившегося за нижнюю часть лафета установки ротмистра, опрокинуло внутрь. Удивленную и недоверчивую усмешку офицера затмила ярчайшая, ослепительная вспышка. Треск, словно ударила молния. Кто-то закричал, запахло горелым маслом. Князь едва успел стереть с глаз слезы от первой вспышки, как тут же последовала вторая. Из-под чудовищной установки, вверх ударил толстый бело-голубой разряд. Воздух наэлектризовался, став сухим и колким. Волосы поднялись дыбом. Неестественно долго, секунды полторы жгут электрического огня плясал одним концом на груди мертвого офицера, а другим – упираясь в потолок станции.
В этом бедламе установка сама собой включилась, и невидимый энергетический луч обрушился на пространство.
– Рабочий режим, – закричал профессор. – Рубильник, откиньте рубильник!
Он полз по сотрясавшейся от ударов стене к пульту управления, но не успел.
Жар вольтовой дуги за это время расплавил внутренний слой станции и сверху в рубку хлынул поток пепла. Поняв, что дело плохо, профессор бросился в опускающуюся черноту чтоб заткнуть пробоину телом, но едва влетев в облако с криком вылетел обратно, тряся обожженными руками и кашляя.
А сверху на него рушились и рушились килограммы пепла, заливая боевую рубку темнотой и кашлем.
Кашель, хрип, электрический треск. Неудержимо дерет горло.
Князь, зацепившись за переборку, отбросил себя в коридор и вздохнул чистого воздуха. Пепел сюда еще не добрался. Но обязательно доберется.
Что-то изменилось. Что? Ах да… Тяжесть. Ноги непривычно прижимались к полу, хотя какой тут пол? Под ногами оказалась дверь в соседний отсек. Станцию крутило, и центробежная сила превратилась для них в силу тяжести. Для них и для сотен килограммов пепла.
Черное облако разрасталось, словно кто-то до сих пор прятавшийся наверху надувал огромный черный пузырь. Десяток секунд оно медленно распухало, а потом, вдруг, в одно мгновение обрушилось вниз.
Станция вращалась, и сила тяжести меняла направление. Путь к спасению теперь напоминал широкую спираль – то они бежали по полу, то по стене, то по потолку. А следом той же незамысловатой кривой, след в след, тек пепел. Спеша выбраться наружу, люди даже не подумали, что их ждет. Там все было проще и страшнее – невидимый луч установки профессора Иоффе резал пространство и материю. Первый удар пришелся по Земле, по острову Сахалин.
Год 1930. Июнь
Территориальные воды Японской империи
… До бухты оставалось не боле получаса хода. Десятки раз швартовавшаяся там команда «Кессин-мару 8» чувствовала каждую минуту, подгадывая сборы к тому моменту, когда сходни протянутся на берег. Все это делалось не раз и не два. Чанг аккуратно складывал в мешок подарки, что вез семье, в который раз прикидывая – не забыл ли кого. Полюбовавшись новой курительной трубкой, он протянул руку, чтоб вернуть её в коробку, когда корабль задрожал и накренился. Чанга отбросило к двери, и он спиной, как это бывало в смешных фильмах белых людей, что он видел в Сан-Франциско, покатился по коридору. Оказывается, это было не так весело, как в кино, и не понравилось не только ему!
В воздухе висели крики и проклятья. Каждый, кто не откусил язык, крыл рулевого, вспоминая на пяти языках дурные привычки и самого рулевого и его ближайших родственников. Команда хоть и находилась на Японском судне, все ж была интернациональной.
Через пару минут, кряхтя от боли, Чанг выполз на палубу, сжимая в кулаке обломки никому не доставшегося подарка. Там злые моряки обступили рулевого, а тот, бледный как покойник все тыкал за борт трясущейся рукой, тихонько подвывая. Даже с одного взгляда видно было, что ему так плохо, что хуже – только убить.
Чанг не поленился, перегнулся, поглядеть на его оправдания. Море под ними длинной полосой потеряло свой цвет и длинной волнующейся прямой, соединяло корабль с берегом.
А там, где на мысу всегда стоял высоченный утес, теперь не стояло ничего.
Только дым и раскаленное до красноты каменное крошево…
Станция повернулась и луч вновь хлестнул по Земле.
В воздухе висели крики и проклятья. Каждый, кто не откусил язык, крыл рулевого, вспоминая на пяти языках дурные привычки и самого рулевого и его ближайших родственников. Команда хоть и находилась на Японском судне, все ж была интернациональной.
Через пару минут, кряхтя от боли, Чанг выполз на палубу, сжимая в кулаке обломки никому не доставшегося подарка. Там злые моряки обступили рулевого, а тот, бледный как покойник все тыкал за борт трясущейся рукой, тихонько подвывая. Даже с одного взгляда видно было, что ему так плохо, что хуже – только убить.
Чанг не поленился, перегнулся, поглядеть на его оправдания. Море под ними длинной полосой потеряло свой цвет и длинной волнующейся прямой, соединяло корабль с берегом.
А там, где на мысу всегда стоял высоченный утес, теперь не стояло ничего.
Только дым и раскаленное до красноты каменное крошево…
Станция повернулась и луч вновь хлестнул по Земле.
Год 1930. Июнь
Китайская республика
… За окном поезда тянулось бесконечное, уходящее за горизонт рисовое поле.
Кое-где на нем виднелись фигурки крестьян, копошившиеся в иле. Их было не много и это подчеркивало бесконечность предстоящего труда. Они словно по колено стояли в зеркале. Хотя солнца из-за туч почти не было видно, серебристый блеск спокойной воды слепил глаза. В ней отражались облака и яркое пятно скрытого солнца.
Особенно хорошо было смотреть на эту картину из окна пульмановского вагона и не чувствовать ни сырости в ногах, ни запаха тины и ила, ни ноющей боли в согнутой спине. Условия существования пассажира-европейца в вагоне первого класса существенно отличались от условий жизни китайского крестьянина. У китайца в руках мотыга и солнце над головой, а тут…
Колеса глухо постукивали, покачивая в такт перестуку портвейн в больших, тяжелых стаканах, сигарный дым свиваясь в затейливый жгут уходил в вентиляционную трубу. Хорошо…
– Посмотрите, дон Диего, какая прелесть…
Дон Диего, представитель фирмы Крохлеммер в Восточной Азии, кавалер и любитель живописи, привстал, чтоб увидеть.
– О, да. Красиво… Похоже на Сислея… Обратите внимание на тени. Видите? Вон там, где стоят те четверо?
Продолжалось это полсекунды, не более.
Что-то пробежало по земле, вздев в воздух полосу грязного пара. Рев изверженной воды оглушил на мгновение и пропал, только в небе, в облаках висящих над равниной медленно затягивалась идеально прямая прореха. От горизонта до горизонта.
– Что это? Аэролит?
Ответить на вопрос дон Диего не успел. Поезд завизжал тормозами, стараясь остановиться до того места, где невероятный луч разрезал железнодорожные рельсы и сплавил насыпь в стекловидную массу.
Станция сделала еще один кувырок и удар пришелся по Луне…
Лунный день только начался, и серебристо-белая поверхность спутника Земли не успела прогреться. Равнину еще пересекали тени от скал и кратеров. Первобытный хаос пустоты и кое-как наваленных камней еще хранил холод мирового пространства.
Луч пронесся по касательной, срезав верхушки трех тонких пиков и сбросив вниз вековые пласты космической пыли, унесся в бесконечный полет в сторону созвездия Рыб. С Земли это никто не видел, но если б кому-то из земных астрономов и пришла бы в голову рассматривать Луну, то он удивился бы, увидев многокилометровую прямую линию, несколько часов державшуюся над лунной поверхностью.
Следующую отметку луч оставил на острове Шпицберген. Распоров облачный покров луч стремительно коснулся снега и, пробежав по нему до берега моря, канул в воду, подняв фонтан пара. Полоса черной оттаявшей на метр вглубь земли сменилась блеском бурлящего кипятка, растворяющего в себе белоснежные льдины…
Кое-где на нем виднелись фигурки крестьян, копошившиеся в иле. Их было не много и это подчеркивало бесконечность предстоящего труда. Они словно по колено стояли в зеркале. Хотя солнца из-за туч почти не было видно, серебристый блеск спокойной воды слепил глаза. В ней отражались облака и яркое пятно скрытого солнца.
Особенно хорошо было смотреть на эту картину из окна пульмановского вагона и не чувствовать ни сырости в ногах, ни запаха тины и ила, ни ноющей боли в согнутой спине. Условия существования пассажира-европейца в вагоне первого класса существенно отличались от условий жизни китайского крестьянина. У китайца в руках мотыга и солнце над головой, а тут…
Колеса глухо постукивали, покачивая в такт перестуку портвейн в больших, тяжелых стаканах, сигарный дым свиваясь в затейливый жгут уходил в вентиляционную трубу. Хорошо…
– Посмотрите, дон Диего, какая прелесть…
Дон Диего, представитель фирмы Крохлеммер в Восточной Азии, кавалер и любитель живописи, привстал, чтоб увидеть.
– О, да. Красиво… Похоже на Сислея… Обратите внимание на тени. Видите? Вон там, где стоят те четверо?
Продолжалось это полсекунды, не более.
Что-то пробежало по земле, вздев в воздух полосу грязного пара. Рев изверженной воды оглушил на мгновение и пропал, только в небе, в облаках висящих над равниной медленно затягивалась идеально прямая прореха. От горизонта до горизонта.
– Что это? Аэролит?
Ответить на вопрос дон Диего не успел. Поезд завизжал тормозами, стараясь остановиться до того места, где невероятный луч разрезал железнодорожные рельсы и сплавил насыпь в стекловидную массу.
Станция сделала еще один кувырок и удар пришелся по Луне…
Лунный день только начался, и серебристо-белая поверхность спутника Земли не успела прогреться. Равнину еще пересекали тени от скал и кратеров. Первобытный хаос пустоты и кое-как наваленных камней еще хранил холод мирового пространства.
Луч пронесся по касательной, срезав верхушки трех тонких пиков и сбросив вниз вековые пласты космической пыли, унесся в бесконечный полет в сторону созвездия Рыб. С Земли это никто не видел, но если б кому-то из земных астрономов и пришла бы в голову рассматривать Луну, то он удивился бы, увидев многокилометровую прямую линию, несколько часов державшуюся над лунной поверхностью.
Следующую отметку луч оставил на острове Шпицберген. Распоров облачный покров луч стремительно коснулся снега и, пробежав по нему до берега моря, канул в воду, подняв фонтан пара. Полоса черной оттаявшей на метр вглубь земли сменилась блеском бурлящего кипятка, растворяющего в себе белоснежные льдины…
Год 1930. Июнь
Звездолет «Иосиф Сталин». Орбита Земли
Ни одного глупого вопроса не прозвучало. Не было сейчас места глупым вопросам.
Станция кувыркалась, словно подброшенная метким выстрелом консервная банка. Земля притягивала её, заставляя крутиться вокруг себя и станция свои лучом полосовала её поверхность.
Нет, все-таки один глупый вопрос все же прозвучал.
– Насколько её хватит?
Это спросили со «Степана Разина». Ни Деготь, ни Федосей отвечать не стали. Да там, собственно никто и не ждал ответа. Кто ж его знал, этот ответ?
– Эй, на «Разине»… Мы сейчас к станции, – сказал Дёготь, – попробуем остановить эту карусель. Если нам не повезет, тогда ваша очередь.
– Удачи вам, товарищи! – донеслось из эфира.
– Всем нам удачи.
Станцию крутило самым причудливым образом, и лучистая смерть летала тут самым непредсказуемым путем. Казалось, что смертельный луч, словно белоказачья шашка посвистывает над головой, выбирая момент, чтоб стать границей между жизнью и смертью. Тут оставалось надеяться на собственное счастье и удачу. Луч мог настигнуть их и в полете и при полной неподвижности, но движение давало шанс прекратить все это.
Чтоб подобраться поближе им понадобилось семь минут страха. На восьмой, на станции вспыхнула тусклая звезда, и Малюков заорал:
– Сдохла! Сдохла, честное слово!
Сквозь зубы Деготь процедил:
– С чего бы её дохнуть? Притворились офицеры…
Федосей не слушал – кричал в микрофон:
– Эй, на «Разине» идите ближе. Сдохла установка! Сейчас за офицеров подержимся!
– Дадут они тебе за себя подержаться, как же… Там фрукты отборные. До последнего, наверняка драться будут. А потом еще и застрелятся.
Шансов у золотопогонников никаких не было – в каждом из кораблей находилось по десятку человек десанта. После гибели «Емельяна Пугачева» их осталось два десятка, но и этого должно было хватить.
Станция кувыркалась, словно подброшенная метким выстрелом консервная банка. Земля притягивала её, заставляя крутиться вокруг себя и станция свои лучом полосовала её поверхность.
Нет, все-таки один глупый вопрос все же прозвучал.
– Насколько её хватит?
Это спросили со «Степана Разина». Ни Деготь, ни Федосей отвечать не стали. Да там, собственно никто и не ждал ответа. Кто ж его знал, этот ответ?
– Эй, на «Разине»… Мы сейчас к станции, – сказал Дёготь, – попробуем остановить эту карусель. Если нам не повезет, тогда ваша очередь.
– Удачи вам, товарищи! – донеслось из эфира.
– Всем нам удачи.
Станцию крутило самым причудливым образом, и лучистая смерть летала тут самым непредсказуемым путем. Казалось, что смертельный луч, словно белоказачья шашка посвистывает над головой, выбирая момент, чтоб стать границей между жизнью и смертью. Тут оставалось надеяться на собственное счастье и удачу. Луч мог настигнуть их и в полете и при полной неподвижности, но движение давало шанс прекратить все это.
Чтоб подобраться поближе им понадобилось семь минут страха. На восьмой, на станции вспыхнула тусклая звезда, и Малюков заорал:
– Сдохла! Сдохла, честное слово!
Сквозь зубы Деготь процедил:
– С чего бы её дохнуть? Притворились офицеры…
Федосей не слушал – кричал в микрофон:
– Эй, на «Разине» идите ближе. Сдохла установка! Сейчас за офицеров подержимся!
– Дадут они тебе за себя подержаться, как же… Там фрукты отборные. До последнего, наверняка драться будут. А потом еще и застрелятся.
Шансов у золотопогонников никаких не было – в каждом из кораблей находилось по десятку человек десанта. После гибели «Емельяна Пугачева» их осталось два десятка, но и этого должно было хватить.