Страница:
– Это говорит о лицемерии, – сказала принцесса Фэйянь.
– Да, они лицемерны. Скрытны и лицемерны.
– Это не свидетельствует в их пользу.
– Наоборот. Они заставили все окружающие страны с уважением и опаской относиться к ним. Жемчужный Завет – крошечная держава по сравнению с Яшмовой Империей или, допустим, Тарсийским Ожерельем. Поначалу жителей Жемчужного Завета считали чуть ли не дикарями. Но, когда несколько веков назад к власти там пришел дом Нун Чхонов, все изменилось. Страна словно переросла самое себя. Первый властитель из династии Нун Чхон провозгласил империю и стал строителем державы. Он учредил ранги и ритуалы, создал законы и правила жизни, и не прошло и века, как в отсталой стране соседние державы увидели соперника, которого следует опасаться. Жемчужный Завет обзавелся императорской армией сатораев…
– Сатораи? Кто это?
– Сатораи – бесстрашные и искусные воины, всецело преданные только императорскому дому. У сатораев нет семей, обзаводиться детьми они считают делом позорным для мужчины…
– Они евнухи?
– Насчет этого не знаю, дорогая. Знаю только одно: в любой битве с сатораем побеждает сатораи. Война – их ремесло, убийство себе подобных – воздух, которым они дышат. Это люди крови и смерти. Нам, драконам, они неприятны, но, впрочем, какое нам до них дело. Жемчужный Завет и его непобедимая армия – всего лишь капля в океане бытия, расстилающегося перед нашим взором. Но горе той стране, на которую Жемчужный Завет пойдет войной…
– Эти слова пугают меня, – помолчав, сказала принцесса Фэйянь.
– Отчего?
– Оттого что Жемчужный Завет стал проявлять пристальное внимание к Яшмовой Империи.
– Не волнуйся, милая. Сатораи, возможно, и бесстрашные и неутомимые воины, но теперешняя императрица Завета – Почтенная Матушка Чхунхян – по всем свидетельствам, сторонница мира и добротолюбия. Она благочестива, мудра и прозорлива.
– А сатораи…
– Что?
– Они не могут устроить восстание против императрицы и ее законов?
– Для сатораев императорская власть священна, насколько мне известно. Они не могут посягнуть на святыню. Императрица Жемчужного Завета не просто императрица. Она еще и воплощенное божество и всеобщая мать подданных. Именно потому ее называют Ют-Карахон-Отэ – Почтенная Мировая Матушка. Да что это такое? Сегодня продохнуть нельзя от почтовых драконов!
Возмущение Баосюя было понятно, поскольку перед балконом, трепеща крылышками, снова висел дракончик почтового ведомства.
– Пищьмо ее вышощщештву принчещще Фэйянь! – прошепелявил дракончик. В солнечном луче сверкнула золотая печать, которой было запечатано новое письмо.
Фэйянь взяла свиток.
– От кого бы это? – удивилась она. – Печать мне незнакома.
Баосюй мельком глянул на печать и присвистнул от удивления.
– Недаром мы с тобой вели речи про Жемчужный Завет, дорогая, – сказал дракон. – Судя по печати, тебе как раз пришло письмо от Ют-Карахон-Отэ, державной владычицы Чхунхян, императрицы Жемчужного Завета. Очень любопытно.
Фэйянь сняла печать и развернула свиток.
– Как изящно написано! – подивилась она.
– У императрицы Чхунхян хорошие придворные каллиграфы, – пояснил дракон.
Фэйянь, которую что-то кольнуло в сердце при слове «каллиграф», перевела дыхание и начала читать вслух:
– «Почтенной и достославной принцессе Фэйянь, владычице Изумрудного Клана и острова Лунтан, – всегда радоваться.
Известно стало нам, что принцесса Фэйянь исполнена благочестия, добрых дел и милосердия. Оттого в нашем сердце возникло желание незамедлительно лицезреть принцессу Фэйянь на празднике ханоми, во время которого весь Жемчужный Завет любуется расцветающими вишнями…» Баосюй! – прервалась принцесса Фэйянь.
– Мг-м?
– Вот это странно!
– Что именно?
– В Жемчужном Завете вишни только зацветают, тогда как на Лунтане они уже принесли плоды.
– Ничего странного. Жемчужный Завет – край суровый, погода там по большей части холодная и сырая, а на Лунтане – сама знаешь – вечное лето. Мне странно другое.
– Да, Баосюй?
– Ют-Карахон-Отэ желает лицезреть тебя, но ничего не пишет о том, чтобы ты приехала с супругом.
Фэйянь внимательно прочитала письмо до конца и растерянно произнесла:
– Действительно… Что это значит, Баосюй?
– Полагаю, то, что праздник ханоми – исключительно женский праздник.
– Баосюй, я не вижу ничего забавного в этом! Не думаю, что императрица Чхунхян не знает, что я замужем. И должно быть, ей известно, что замужней женщине не пристало отправляться куда-либо без мужа!
– Ты не просто замужняя женщина, ты – принцесса.
– Это ничего не меняет. Правила чести одинаковы и для принцесс, и для простолюдинок, и горе той, что пренебрежет этим.
– Мне нравится твоя строгость, дорогая, – усмехнулся дракон. – Что же ты предпримешь?
– Отвечу императрице Чхунхян вежливым отказом, в котором намекну, что вот уже несколько лет, как я никуда не выезжаю без мужа.
– Недальновидно.
– То есть?!
– Поверь, дорогая, если Ют-Карахон-Отэ хочет видеть тебя одну, значит, ей для чего-то это нужно. Для чего? Пока затрудняюсь сказать. А вдруг действительно ханоми – торжество, в котором принимают участие только женщины? Ют-Карахон-Отэ – верховная жрица всех кумирен Жемчужного Завета, а я, по правде сказать, никогда толком не разбирался в их верованиях. Может быть, ты нужна для священнодействия. Понадобился бы для священнодействия дракон, она бы, верно, так и написала: приезжайте со своим драконом…
– Баосюй!
Дракон нежно лизнул жену в щеку:
– Не переживай, дорогая. Я не такой уж зверь, как тебе кажется…
– Баосюй…
– И потому отпускаю тебя на Жемчужный Завет в одиночестве. Нет, с дюжиной служанок, конечно. Ты все-таки принцесса, тебе положена свита.
– Служанки будут из драконих?
– Конечно.
– Это хорошо. Пусть императрица Чхунхян поймет, что поступила нелюбезно, не пригласив на торжество моего мужа.
– Вообще-то я даже благодарен ей за приглашение тебя и неприглашение меня. Я не люблю всякие торжества и церемонии, ты же знаешь. А тебе стоило бы развеяться, пообщаться с себе подобными. Я ведь понимаю, каково это, когда все твои прислужницы с пастями и хвостами…
– Баосюй, я привыкла. Лунтан – моя вторая родина.
– Ты и не изменишь Лунтану, если совершишь путешествие в Жемчужный Завет.
Фэйянь села в низенькое кресло, коснулась рукой балконной решетки:
– На душе у меня как-то пусто от этого приглашения. Нет тревоги, но нет и радости.
– Вот-вот. Фэйянь, жизнь на Лунтане испортила тебя.
– Как это?
– Видишь ли, дорогая, – дракон нервно переступил перепончатыми лапами, – жизнь на Лунтане – Это жизнь для драконов. Для тех существ, которые время измеряют столетиями, не суетятся, не спешат жить, как вы, люди. А ваш век недолог, к тому же вы любите опережать его. Вам нужны перемены, приключения, страхи, радости, победы, разочарования – все то, от чего ваши сердца бьются яростней. А мы живем только покоем и созерцанием. Покой старит тебя, моя милая жена, я это вижу. Тебе нужно расправить свои крылья. Погрузить сердце в пучину перемен.
– Баосюй, ты не знаешь, о чем говоришь, – вздохнула Фэйянь. – Я, может быть, боюсь перемен.
– А вот в это я не верю. Ну, полно разговоров. Ради своего сердца и державы ты, Фэйянь, должна отправиться на Жемчужный Завет. Я немедленно дам распоряжение о том, чтобы снаряжали корабль.
– И все-таки я волнуюсь…
– Это обычное дело перед дальней дорогой. Если хочешь унять волнение, ступай в храм Морского Бога – попроси его послать на время твоего путешествия хорошую погоду.
Баосюй еще раз лизнул Фэйянь в щеку и сорвался с балконной решетки, в падении разворачивая свои прекрасные крылья. Фэйянь в который раз залюбовалась мужем. А затем отправилась в комнату – писать ответное письмо императрице Чхунхян. Над балконом уже кружили в полной готовности два дракончика из почтового ведомства.
Цзюань 4
Перед сияющим ликом весны отступали заботы и тревоги. Даже поимка вора со звучным именем Медноволосый Тжонг показалась незначительным делом городским и окружным начальникам розыскных служб. Что ж, в их подчинении тоже люди, а у всех этих людей имеются земельные наделы, пускай и небольшие. Или сады. Или один-единственный куст яшмовой розы, оперившийся тонкими ярко-зелеными листиками. Медноволосый Тжонг и иже с ним воры, жулики и прочие пройдохи могут и подождать, а вот весна ждать не может, у нее каждый солнечный денек на счету!
Простолюдины и высокородные, крестьяне и чиновники – все отряхивали с себя зимнюю негу и сонливость, вдыхали напоенный ароматом влажной земли воздух и спешили принести жертвы на алтари предков – чтобы предки умоляли богов послать Империи благоприятное лето и богатые урожаи. Все ждали великого праздника – праздника Императорской Борозды. После этого праздника начиналась посевная – сеяли пшеницу, рис, сорго и чумизу. И если в день Императорской Борозды бессменно сияло на чистом небе солнце, то старики говорили: весна и лето в Империи будут благодатными и обильными.
В пятнадцатый день месяца Проснувшейся Сливы наступил праздник Императорской Борозды. Раннее утро встретило его легким туманом, но вскоре туман рассеялся, выпуская из своих пуховых объятий солнце. В монастыре Четырех Земных Благодатей размеренно и гулко зазвенел большой колокол, возвещая о начале торжественного моления. Этот монастырь был основан и выстроен в пределах Заветного города – императорской столичной резиденции. Монастырю покровительствовал сам Яшмовый император Жэнь-дин, отличавшийся, как известно, нравом самым благочестивым. В это утро император не спал, впрочем, император всегда старался вставать рано и не делать своему телу никаких послаблений.
Помолившись милостивой богине Гаиньинь и совершив омовение, император Жэнь-дин прошел в церемониальную палату. Здесь его уже ждали двенадцать прислужников – все из числа самых высокородных сановников. Каждый сановник держал что-либо из праздничного императорского облачения.
– Благословенна Небесная Канцелярия! – привычно возгласил Жэнь-дин.
– Благословен бессмертный император Жэнь-дин из династии Тэн, вершащий правосудие, повелевающий солнцу сиять! – хором ответили двенадцать сановников, и церемония облачения началась. Император терпеливо сносил все неудобства от жесткой, коробящейся, как тростниковая циновка, парчи, от туфель из чистого золота (по дворцовой легенде, ими натирали ноги все предыдущие поколения императоров, поэтому мозоли от золотых туфель тоже были традицией и императорской привилегией). Облачение пахло благовониями и стариной – седой, легендарной, полузабытой. У императора от этого запаха слегка закружилась голова, но это быстро прошло.
Облачившись, император вышел из церемониальной палаты, и теперь его встречали девять монахов из обители Четырех Земных Благодатей. А колокол продолжал размеренно звучать, призывая к молитве и благим деяниям.
В сопровождении монахов император Жэнь-дин проследовал от церемониальных покоев к главному храму обители. Храм имел четыре алтаря, посвященных Земным Благодатям – Воде, Земле, Металлу и Рису. Император принес жертвы на каждый из алтарей и перед каждым алтарем преклонил колена в молитве. Следом за императором колена преклоняли два престарелых высокопоставленных сановника. Им предстояло играть важную роль в грядущей церемонии.
Помолившись, император Жэнь-дин и оба сановника вышли из храма через южные, служебные двери. Сразу за этими дверями расстилалось священное монастырское поле; влажная, освободившаяся от снегового гнета земля ждала плуга и семени. На краю поля почтительно замерли дворцовые музыканты и певцы, которым предстояло сопровождать ритуал торжественной музыкой и гимнами.
– Я всегда волнуюсь перед началом, – тихо пробормотал император, так тихо, чтоб, не дай Небесная Канцелярия, не услышали сановники. – Боги, как же жмут эти туфли! И кто их только выдумал…
Музыканты грянули торжественный гимн, и под этот гимн император в сопровождении сановников подошел к запряженному волу и взялся за плуг. Конечно, императорский плуг был изготовлен из особого сплава драгоценных металлов и украшен самоцветами, но не это влияло на важность мгновения. Сановники принялись понукать вола, тот важно качнул головой и, тяжело ступая, пошел вперед. Император вел плуг, а монахи шли следом и бросали во вспаханную землю семена из золотых чаш. Император провел первую борозду и остановился. Трудно ему не было, и он признавался себе, что с удовольствием поработал бы еще плугом, но это было бы вопиющим нарушением ритуала. И наверное, даже священный вол воспринял бы это как кощунство и посмотрел на Жэнь-дина с глубоким осуждением.
Жэнь-дин передал плуг двум подоспевшим князьям, и те принялись вносить свой вклад в общее дело прославления весны. Сам же император отправился в раскинутый на краю поля шатер. Если б Жэнь-дин был женат, то в шатре бы его ожидала жена и старшие дети. А поскольку он до сих пор был вопиюще холост, в шатре его поджидали три министра-цзиньши. Они почтительно осведомились у владыки о самочувствии и настроении.
– Все прекрасно, – сказал Жэнь-дин. – Извольте оставить меня одного.
– Но указы, государь…
– Какие указы в праздник Борозды?
– Государь, это не терпит отлагательств. Вот указ о назначении новой награды за сведения о местопребывании вора по прозвищу Медноволосый Тжонг…
– О, как не вовремя. – Император недовольно нахмурился.
– Указ об отмене налога на мужские косички…
– А вот это действительно вовремя, – посветлел лицом государь, который сам носил длинную косу и платил за нее в казну немалые деньги. – Налог на мужские косички! Ничего нет глупее!
– Этот налог был введен узурпаторшей Шэси…
– …И хорошо, что мы подвергаем его забвению, – прервал цзиньши император. – Что еще?
– Указ о возведении в Тэнкине храма, посвященного божественной принцессе Фэйянь.
– То есть моей сестре? Хм-м. Не думаю, что это понравилось бы ей или ее супругу. Нет. Это не подпишу. С этим можно и подождать. Вот явится сама принцесса…
– Принцесса собирается посетить Яшмовую Империю государь?
– Во всяком случае, это было бы неудивительно. Но довольно. Пора продолжать церемонию. Князья уже допахали? – Император выглянул из шатра и, окинув взглядом поле, болезненно поморщился: – Ну кто так пашет!
– Князь Нун Су, государь.
– Да уж… Вижу. Запишите: князя Нун Су больше на церемонию Борозды не приглашать. Такие пахари – позор для Империи. Пусть князь лучше устраивает пиры и прочие… развлечения. Похоже, это ему больше подходит.
– Будет исполнено, государь.
Меж тем многочисленные удельные наместники допахивали поле. Каждый пропахавший по три борозды подходил к императорскому шатру и низко кланялся государю за оказанную честь. А солнце уже двигалось к полуденной черте…
Ровно в полдень снова ударил колокол обители Четырех Земных Благодатен, но теперь в его торжественный звон примешивались некие веселые и даже разудалые звуки. Немудрено. Ведь этим звоном возвещалось всем жителям столицы, что празднество переходило от торжественной части к той, в которой царили пиры, веселье и подарки. Государя Жэнь-дина в паланкине отнесли в Малый Аметистовый дворец, где, по традиции праздника, ему следовало немного отдохнуть, прежде чем отправиться на главный пир. В Малом Аметистовом дворце для отдохновения государя отводилась особая комната, которую стерегли шесть высокопоставленных евнухов. И дело было не только в безопасности божественного императора. В этой комнате ожидали императора парадные одежды, усыпанные драгоценностями, как вешний луг – цветами, и главное – золотой венец, украшенный двенадцатью нитями редкостного драконьего жемчуга. Легенда говорит, что драконий жемчуг находят на морских отмелях там, где в полнолуние плакали драконы. А так как плачущий (да еще в полнолуние!) дракон являлся чрезвычайной редкостью, то понятно, почему венец с двенадцатью нитями жемчуга почитался одним из главных сокровищ державы.
Жемчужины, кстати, и впрямь были прекрасны. В каждой нити их насчитывалось по три десятка. Полновесные, крупные, молочно-белые, с розоватым сиянием, идущим изнутри, эти жемчужины напоминали кружево морской пены или первые снежинки, падающие на землю. Император Жэнь-дин, равнодушный к украшениям вообще, тем не менее любил рассматривать жемчуг на венце. Этот жемчуг понуждал мыслить о возвышенном, о нетленной чистоте, о непорочности, о святости. Недаром было замечено, что, после того как государь надевает венец с двенадцатью нитями жемчуга, в императорский дворец приглашаются монахи и мудрецы – для молебствий и толкования древних священных книг.
Вот и сегодня император Жэнь-дин, оставшись в одиночестве своих покоев, отдался смиренному созерцанию волшебного жемчуга. Государь знал, что его ожидают сановники и знать, собравшиеся на главный пир, что без него этот пир не начнется, а придворных не следует томить ожиданием, но… Император разоблачился, сняв с себя тягостные церемониальные одежды Первого Пахаря Империи и остался лишь в желтом атласном халате, украшенном вышивкой – золотыми драконами о четырех когтях.
Жэнь-дин опустился на ложе с высоким подголовником и взял со столика резную шкатулку, в которой хранился венец. Открыл крышку, и ровное перламутровое сияние, исходящее от драконьего жемчуга, казалось, заполнило всю комнату. Император улыбнулся этому сиянию как ребенок, погрузил пальцы в шкатулку, но в этот миг что-то несильно укололо императора под затылком, в шею. Жэнь-дин хотел было поднять руку, чтобы потереть место укола, но рука не хотела подниматься, да и все тело налилось сладкой тяжестью крепкого сна. И император уснул, держа в безвольных руках шкатулку с венцом.
Сон увлек императора, закружил в своем пестром несбыточном царстве. Снилось императору, что идет он в одиночестве по берегу моря и накатывающие волны нежно касаются его босых ног. Император идет и видит, что по правую руку от него простирается море, сияющее, словно россыпи изумрудов и бирюзы, а по левую руку – возвышаются величавые горы, поросшие бамбуком и алым мискантом. Где-то вдали возникает и затихает звон одинокого колокола – он зовет, но не настойчиво, а робко, будто невзначай. Во сне дороги наши не то что въяве. Император прошел совсем немного по морскому берегу и тут увидел, что перед ним на границе моря и гор стоит изящный чайный павильон. Подойдя поближе, государь увидел, что резные столбы, поддерживающие крышу павильона, увиты алыми шнурами, к которым прицеплены сотни серебряных колокольчиков, и эти колокольчики звенят от малейшего дуновения ветра. А колокольчикам в вышине вторят большие белые чайки…
Над приотворенными дверями висел большой золотой колокол – он-то и звенел так нежно, он-то и звал императора. Жэнь-дин, ощущая в сердце странную робость, вошел в павильон, отодвинув створку двери.
Оказалось, что внутри чайного павильона не комнаты со столиками, а сад – сад цветущих персиковых и сливовых деревьев. Легкие розовато-красные лепестки кружились в воздухе, медленно опадали, устилали пол ароматным ковром… Император замер, любуясь этой совершенной красотой. Ведь он был молод, а в молодости любая красота тревожит, бередит сердце, заставляя его неровно стучать и замирать отчего-то.
Неожиданно ветви персиковых деревьев качнулись, осыпая все вокруг новым дождем из лепестков, и император увидел, как к нему кто-то идет. Жэнь-дин всмотрелся пристальнее, и сердце его забилось так сильно, что, казалось, выскочит из груди. Потому что навстречу ему шла девушка, прекрасней которой не было и не могло быть в целой вселенной! Ее лицо нежностью напоминало полураспустившийся бутон пиона, стройный стан окутывали легкие светлые шелка, а крохотные ступни украшали сверкающие серебряные туфельки. Девушка подошла к императору и поклонилась. Тот понял, что краснеет от смущения.
– Кто ты, прекрасная дева? – спросил Жэнь-дин, понимая, что голос едва повинуется ему.
Девушка улыбнулась легкой, едва уловимой улыбкой и снова поклонилась.
– Приветствую тебя, чужеземец, – певучим голосом проговорила она. – Судя по твоему говору, ты выходец из Яшмовой Империи, а судя по одежде – человек высокого положения.
– Да, это так, – кивнул Жэнь-дин, отчего-то ощущая нетерпение. – Я император Яшмовой Империи, но это неважно. Скажи мне, как твое имя, прекрасная дева?
– О государь. – Теперь девушка смотрела на него с печалью, а ее легкие пальцы перебирали и теребили планки голубого шелкового веера. – О государь, не прогневайся, но я не могу назвать тебе своего имени.
– Отчего же?! – воскликнул Жэнь-дин.
– Оттого, – грустно сказала девушка, – что у меня его нет.
– У тебя нет имени? – изумился государь Жэнь-дин.
– Да, – кивнула девушка. – Я живу здесь одна, а привезли меня сюда малым ребенком. Феи моря и гор вырастили меня, учили своим чудесам, но феи не могут давать человеку имени, ведь, если феи нарекут человека именем, он никогда не вернется к себе подобным. А я мечтаю вернуться в мир людей!
– Как же ты попала сюда, прекрасная дева? Помнишь ли ты своих родителей?
– Нет, мне неизвестно, кто мои родители. И кто привез меня сюда, я тоже не знаю. Помню лишь, что они часто упоминали Вечно Печальную Государыню, а кто это – мне неведомо. Я спрашивала у фей, кто я и какое будущее ожидает меня, но феи не любят таких расспросов, потому я перестала спрашивать. Мне кажется, я живу в этом саду много-много лет и деревья здесь не перестают цвести, хотя их цветение не приносит мне радости, а только печаль.
– А хочешь, – воодушевился император, – хочешь, я увезу тебя отсюда? Увезу в свою страну! Ты увидишь – она прекрасна и достойна тебя!
– Но что я буду делать в вашей стране, государь?
– Ты станешь моей женою и императрицей Яшмовой Империи…
– Вы хотите сделать меня своей женою, государь? – переспросила девушка, отчего-то побледнев.
– Это стало моим единственным желанием с того мига, как я увидел тебя, – пылко ответил император Жэнь-дин. – До сих пор я не видел достойнейшей и прекраснейшей девы, которая смогла бы делить со мной престол Пренебесного Селения. Но ты, о дивная безымянная красавица, поразила мое сердце… Сжалься, не отвечай отказом! Все богатства мира я положу к твоим ногам!
– Богатства – прах и тлен, – ответила девушка. – Одно лишь ценно – искренне любящее сердце. О государь! Если вы действительно имеете сердечное расположение ко мне и правдиво ваше желание сделать меня своей женой, вам придется пройти три испытания, чтобы доказать это.
– Я готов, – просто ответил император Жэнь-дин.
– Иного ответа я страшилась услышать, – кивнула девушка. Дивные глаза ее сияли нежностью. – Идемте, государь.
Девушка поклонилась и взяла императора за руку, отчего тот вновь покраснел. Так они вышли из сада-павильона. Но что это? Вокруг, куда ни кинь взгляд, не было ни моря, ни гор! Пустынная темная равнина простиралась перед императором и его прекрасной спутницей. Дул холодный пронизывающий ветер, по небу неслись темные тучи, сыпал дождь… Холод охватил было сердце императора, но Жэнь-дин сильнее стиснул узкую ладонь девушки, и холод отступил.
– Не страшно ли вам, государь? – спросила девушка.
– Было страшно одно мгновение, но теперь страх прошел, – ответил Жэнь-дин.
– Это честные слова, – посветлела лицом девушка. – Как радостно их слышать! Вы прошли первое испытание, мой государь. А теперь извольте следовать за мной.
И девушка пошла вперед по тропинке, едва заметной на серой каменистой земле. Император следовал за нею. Девушка шла, печально поникнув головой, а император оглядывался по сторонам. И скоро он увидел, как на равнине тут и там забелели казенные плиты и изваяния – Жэнь-дин понял, что они с девушкой идут по заброшенному кладбищу. Плиты, изваяния, надгробия, урны – все это подступало вплотную к узкой тропинке. Над надгробиями свистел ветер, под ногами хрустели старые, выбеленные временем кости. Давешних чаек сменили какие-то громадные черные птицы, наводящие тоску и непонятный ужас своими зловещими пронзительными криками.
– Это кладбище Неприкаянных Душ, – сказала девушка. – Только смелый сердцем человек сможет пройти сквозь него и не пострадать.
– Да, они лицемерны. Скрытны и лицемерны.
– Это не свидетельствует в их пользу.
– Наоборот. Они заставили все окружающие страны с уважением и опаской относиться к ним. Жемчужный Завет – крошечная держава по сравнению с Яшмовой Империей или, допустим, Тарсийским Ожерельем. Поначалу жителей Жемчужного Завета считали чуть ли не дикарями. Но, когда несколько веков назад к власти там пришел дом Нун Чхонов, все изменилось. Страна словно переросла самое себя. Первый властитель из династии Нун Чхон провозгласил империю и стал строителем державы. Он учредил ранги и ритуалы, создал законы и правила жизни, и не прошло и века, как в отсталой стране соседние державы увидели соперника, которого следует опасаться. Жемчужный Завет обзавелся императорской армией сатораев…
– Сатораи? Кто это?
– Сатораи – бесстрашные и искусные воины, всецело преданные только императорскому дому. У сатораев нет семей, обзаводиться детьми они считают делом позорным для мужчины…
– Они евнухи?
– Насчет этого не знаю, дорогая. Знаю только одно: в любой битве с сатораем побеждает сатораи. Война – их ремесло, убийство себе подобных – воздух, которым они дышат. Это люди крови и смерти. Нам, драконам, они неприятны, но, впрочем, какое нам до них дело. Жемчужный Завет и его непобедимая армия – всего лишь капля в океане бытия, расстилающегося перед нашим взором. Но горе той стране, на которую Жемчужный Завет пойдет войной…
– Эти слова пугают меня, – помолчав, сказала принцесса Фэйянь.
– Отчего?
– Оттого что Жемчужный Завет стал проявлять пристальное внимание к Яшмовой Империи.
– Не волнуйся, милая. Сатораи, возможно, и бесстрашные и неутомимые воины, но теперешняя императрица Завета – Почтенная Матушка Чхунхян – по всем свидетельствам, сторонница мира и добротолюбия. Она благочестива, мудра и прозорлива.
– А сатораи…
– Что?
– Они не могут устроить восстание против императрицы и ее законов?
– Для сатораев императорская власть священна, насколько мне известно. Они не могут посягнуть на святыню. Императрица Жемчужного Завета не просто императрица. Она еще и воплощенное божество и всеобщая мать подданных. Именно потому ее называют Ют-Карахон-Отэ – Почтенная Мировая Матушка. Да что это такое? Сегодня продохнуть нельзя от почтовых драконов!
Возмущение Баосюя было понятно, поскольку перед балконом, трепеща крылышками, снова висел дракончик почтового ведомства.
– Пищьмо ее вышощщештву принчещще Фэйянь! – прошепелявил дракончик. В солнечном луче сверкнула золотая печать, которой было запечатано новое письмо.
Фэйянь взяла свиток.
– От кого бы это? – удивилась она. – Печать мне незнакома.
Баосюй мельком глянул на печать и присвистнул от удивления.
– Недаром мы с тобой вели речи про Жемчужный Завет, дорогая, – сказал дракон. – Судя по печати, тебе как раз пришло письмо от Ют-Карахон-Отэ, державной владычицы Чхунхян, императрицы Жемчужного Завета. Очень любопытно.
Фэйянь сняла печать и развернула свиток.
– Как изящно написано! – подивилась она.
– У императрицы Чхунхян хорошие придворные каллиграфы, – пояснил дракон.
Фэйянь, которую что-то кольнуло в сердце при слове «каллиграф», перевела дыхание и начала читать вслух:
– «Почтенной и достославной принцессе Фэйянь, владычице Изумрудного Клана и острова Лунтан, – всегда радоваться.
Известно стало нам, что принцесса Фэйянь исполнена благочестия, добрых дел и милосердия. Оттого в нашем сердце возникло желание незамедлительно лицезреть принцессу Фэйянь на празднике ханоми, во время которого весь Жемчужный Завет любуется расцветающими вишнями…» Баосюй! – прервалась принцесса Фэйянь.
– Мг-м?
– Вот это странно!
– Что именно?
– В Жемчужном Завете вишни только зацветают, тогда как на Лунтане они уже принесли плоды.
– Ничего странного. Жемчужный Завет – край суровый, погода там по большей части холодная и сырая, а на Лунтане – сама знаешь – вечное лето. Мне странно другое.
– Да, Баосюй?
– Ют-Карахон-Отэ желает лицезреть тебя, но ничего не пишет о том, чтобы ты приехала с супругом.
Фэйянь внимательно прочитала письмо до конца и растерянно произнесла:
– Действительно… Что это значит, Баосюй?
– Полагаю, то, что праздник ханоми – исключительно женский праздник.
– Баосюй, я не вижу ничего забавного в этом! Не думаю, что императрица Чхунхян не знает, что я замужем. И должно быть, ей известно, что замужней женщине не пристало отправляться куда-либо без мужа!
– Ты не просто замужняя женщина, ты – принцесса.
– Это ничего не меняет. Правила чести одинаковы и для принцесс, и для простолюдинок, и горе той, что пренебрежет этим.
– Мне нравится твоя строгость, дорогая, – усмехнулся дракон. – Что же ты предпримешь?
– Отвечу императрице Чхунхян вежливым отказом, в котором намекну, что вот уже несколько лет, как я никуда не выезжаю без мужа.
– Недальновидно.
– То есть?!
– Поверь, дорогая, если Ют-Карахон-Отэ хочет видеть тебя одну, значит, ей для чего-то это нужно. Для чего? Пока затрудняюсь сказать. А вдруг действительно ханоми – торжество, в котором принимают участие только женщины? Ют-Карахон-Отэ – верховная жрица всех кумирен Жемчужного Завета, а я, по правде сказать, никогда толком не разбирался в их верованиях. Может быть, ты нужна для священнодействия. Понадобился бы для священнодействия дракон, она бы, верно, так и написала: приезжайте со своим драконом…
– Баосюй!
Дракон нежно лизнул жену в щеку:
– Не переживай, дорогая. Я не такой уж зверь, как тебе кажется…
– Баосюй…
– И потому отпускаю тебя на Жемчужный Завет в одиночестве. Нет, с дюжиной служанок, конечно. Ты все-таки принцесса, тебе положена свита.
– Служанки будут из драконих?
– Конечно.
– Это хорошо. Пусть императрица Чхунхян поймет, что поступила нелюбезно, не пригласив на торжество моего мужа.
– Вообще-то я даже благодарен ей за приглашение тебя и неприглашение меня. Я не люблю всякие торжества и церемонии, ты же знаешь. А тебе стоило бы развеяться, пообщаться с себе подобными. Я ведь понимаю, каково это, когда все твои прислужницы с пастями и хвостами…
– Баосюй, я привыкла. Лунтан – моя вторая родина.
– Ты и не изменишь Лунтану, если совершишь путешествие в Жемчужный Завет.
Фэйянь села в низенькое кресло, коснулась рукой балконной решетки:
– На душе у меня как-то пусто от этого приглашения. Нет тревоги, но нет и радости.
– Вот-вот. Фэйянь, жизнь на Лунтане испортила тебя.
– Как это?
– Видишь ли, дорогая, – дракон нервно переступил перепончатыми лапами, – жизнь на Лунтане – Это жизнь для драконов. Для тех существ, которые время измеряют столетиями, не суетятся, не спешат жить, как вы, люди. А ваш век недолог, к тому же вы любите опережать его. Вам нужны перемены, приключения, страхи, радости, победы, разочарования – все то, от чего ваши сердца бьются яростней. А мы живем только покоем и созерцанием. Покой старит тебя, моя милая жена, я это вижу. Тебе нужно расправить свои крылья. Погрузить сердце в пучину перемен.
– Баосюй, ты не знаешь, о чем говоришь, – вздохнула Фэйянь. – Я, может быть, боюсь перемен.
– А вот в это я не верю. Ну, полно разговоров. Ради своего сердца и державы ты, Фэйянь, должна отправиться на Жемчужный Завет. Я немедленно дам распоряжение о том, чтобы снаряжали корабль.
– И все-таки я волнуюсь…
– Это обычное дело перед дальней дорогой. Если хочешь унять волнение, ступай в храм Морского Бога – попроси его послать на время твоего путешествия хорошую погоду.
Баосюй еще раз лизнул Фэйянь в щеку и сорвался с балконной решетки, в падении разворачивая свои прекрасные крылья. Фэйянь в который раз залюбовалась мужем. А затем отправилась в комнату – писать ответное письмо императрице Чхунхян. Над балконом уже кружили в полной готовности два дракончика из почтового ведомства.
Цзюань 4
ДВЕНАДЦАТЬ НИТОК ЖЕМЧУГА
Весна в Яшмовой Империи подошла незаметно, среди повседневной суеты, больших и маленьких забот государства. И лишь когда сошли снега и на деревьях мэйхуа появились первые розоватые бутоны, все словно опомнились, замерли на миг и сказали: «Слава Небесной Канцелярии! Пришел месяц Проснувшейся Сливы, пришла весна».
Встретив друг друга,
Даже с коней не сошли.
Каждый помчался
Дальше дорогой своей.
Желтая вьюга
Листья кружила вдали.
Так начиналось
Время великих царей.
Так уходила
Старая истина прочь —
Громом доспехов
И посвистом бешеных стрел.
В колокол била,
Билась тревожная ночь.
Знало лишь эхо
Тех, кто спастись не успел.
Знало лишь солнце,
Знал обагренный рассвет
Тех, кто остался
В темных курганах степных.
И не вернется
Прошлое. Времени нет.
Стяг развевался
Знаком свершений иных.
Перед сияющим ликом весны отступали заботы и тревоги. Даже поимка вора со звучным именем Медноволосый Тжонг показалась незначительным делом городским и окружным начальникам розыскных служб. Что ж, в их подчинении тоже люди, а у всех этих людей имеются земельные наделы, пускай и небольшие. Или сады. Или один-единственный куст яшмовой розы, оперившийся тонкими ярко-зелеными листиками. Медноволосый Тжонг и иже с ним воры, жулики и прочие пройдохи могут и подождать, а вот весна ждать не может, у нее каждый солнечный денек на счету!
Простолюдины и высокородные, крестьяне и чиновники – все отряхивали с себя зимнюю негу и сонливость, вдыхали напоенный ароматом влажной земли воздух и спешили принести жертвы на алтари предков – чтобы предки умоляли богов послать Империи благоприятное лето и богатые урожаи. Все ждали великого праздника – праздника Императорской Борозды. После этого праздника начиналась посевная – сеяли пшеницу, рис, сорго и чумизу. И если в день Императорской Борозды бессменно сияло на чистом небе солнце, то старики говорили: весна и лето в Империи будут благодатными и обильными.
В пятнадцатый день месяца Проснувшейся Сливы наступил праздник Императорской Борозды. Раннее утро встретило его легким туманом, но вскоре туман рассеялся, выпуская из своих пуховых объятий солнце. В монастыре Четырех Земных Благодатей размеренно и гулко зазвенел большой колокол, возвещая о начале торжественного моления. Этот монастырь был основан и выстроен в пределах Заветного города – императорской столичной резиденции. Монастырю покровительствовал сам Яшмовый император Жэнь-дин, отличавшийся, как известно, нравом самым благочестивым. В это утро император не спал, впрочем, император всегда старался вставать рано и не делать своему телу никаких послаблений.
Помолившись милостивой богине Гаиньинь и совершив омовение, император Жэнь-дин прошел в церемониальную палату. Здесь его уже ждали двенадцать прислужников – все из числа самых высокородных сановников. Каждый сановник держал что-либо из праздничного императорского облачения.
– Благословенна Небесная Канцелярия! – привычно возгласил Жэнь-дин.
– Благословен бессмертный император Жэнь-дин из династии Тэн, вершащий правосудие, повелевающий солнцу сиять! – хором ответили двенадцать сановников, и церемония облачения началась. Император терпеливо сносил все неудобства от жесткой, коробящейся, как тростниковая циновка, парчи, от туфель из чистого золота (по дворцовой легенде, ими натирали ноги все предыдущие поколения императоров, поэтому мозоли от золотых туфель тоже были традицией и императорской привилегией). Облачение пахло благовониями и стариной – седой, легендарной, полузабытой. У императора от этого запаха слегка закружилась голова, но это быстро прошло.
Облачившись, император вышел из церемониальной палаты, и теперь его встречали девять монахов из обители Четырех Земных Благодатей. А колокол продолжал размеренно звучать, призывая к молитве и благим деяниям.
В сопровождении монахов император Жэнь-дин проследовал от церемониальных покоев к главному храму обители. Храм имел четыре алтаря, посвященных Земным Благодатям – Воде, Земле, Металлу и Рису. Император принес жертвы на каждый из алтарей и перед каждым алтарем преклонил колена в молитве. Следом за императором колена преклоняли два престарелых высокопоставленных сановника. Им предстояло играть важную роль в грядущей церемонии.
Помолившись, император Жэнь-дин и оба сановника вышли из храма через южные, служебные двери. Сразу за этими дверями расстилалось священное монастырское поле; влажная, освободившаяся от снегового гнета земля ждала плуга и семени. На краю поля почтительно замерли дворцовые музыканты и певцы, которым предстояло сопровождать ритуал торжественной музыкой и гимнами.
– Я всегда волнуюсь перед началом, – тихо пробормотал император, так тихо, чтоб, не дай Небесная Канцелярия, не услышали сановники. – Боги, как же жмут эти туфли! И кто их только выдумал…
Музыканты грянули торжественный гимн, и под этот гимн император в сопровождении сановников подошел к запряженному волу и взялся за плуг. Конечно, императорский плуг был изготовлен из особого сплава драгоценных металлов и украшен самоцветами, но не это влияло на важность мгновения. Сановники принялись понукать вола, тот важно качнул головой и, тяжело ступая, пошел вперед. Император вел плуг, а монахи шли следом и бросали во вспаханную землю семена из золотых чаш. Император провел первую борозду и остановился. Трудно ему не было, и он признавался себе, что с удовольствием поработал бы еще плугом, но это было бы вопиющим нарушением ритуала. И наверное, даже священный вол воспринял бы это как кощунство и посмотрел на Жэнь-дина с глубоким осуждением.
Жэнь-дин передал плуг двум подоспевшим князьям, и те принялись вносить свой вклад в общее дело прославления весны. Сам же император отправился в раскинутый на краю поля шатер. Если б Жэнь-дин был женат, то в шатре бы его ожидала жена и старшие дети. А поскольку он до сих пор был вопиюще холост, в шатре его поджидали три министра-цзиньши. Они почтительно осведомились у владыки о самочувствии и настроении.
– Все прекрасно, – сказал Жэнь-дин. – Извольте оставить меня одного.
– Но указы, государь…
– Какие указы в праздник Борозды?
– Государь, это не терпит отлагательств. Вот указ о назначении новой награды за сведения о местопребывании вора по прозвищу Медноволосый Тжонг…
– О, как не вовремя. – Император недовольно нахмурился.
– Указ об отмене налога на мужские косички…
– А вот это действительно вовремя, – посветлел лицом государь, который сам носил длинную косу и платил за нее в казну немалые деньги. – Налог на мужские косички! Ничего нет глупее!
– Этот налог был введен узурпаторшей Шэси…
– …И хорошо, что мы подвергаем его забвению, – прервал цзиньши император. – Что еще?
– Указ о возведении в Тэнкине храма, посвященного божественной принцессе Фэйянь.
– То есть моей сестре? Хм-м. Не думаю, что это понравилось бы ей или ее супругу. Нет. Это не подпишу. С этим можно и подождать. Вот явится сама принцесса…
– Принцесса собирается посетить Яшмовую Империю государь?
– Во всяком случае, это было бы неудивительно. Но довольно. Пора продолжать церемонию. Князья уже допахали? – Император выглянул из шатра и, окинув взглядом поле, болезненно поморщился: – Ну кто так пашет!
– Князь Нун Су, государь.
– Да уж… Вижу. Запишите: князя Нун Су больше на церемонию Борозды не приглашать. Такие пахари – позор для Империи. Пусть князь лучше устраивает пиры и прочие… развлечения. Похоже, это ему больше подходит.
– Будет исполнено, государь.
Меж тем многочисленные удельные наместники допахивали поле. Каждый пропахавший по три борозды подходил к императорскому шатру и низко кланялся государю за оказанную честь. А солнце уже двигалось к полуденной черте…
Ровно в полдень снова ударил колокол обители Четырех Земных Благодатен, но теперь в его торжественный звон примешивались некие веселые и даже разудалые звуки. Немудрено. Ведь этим звоном возвещалось всем жителям столицы, что празднество переходило от торжественной части к той, в которой царили пиры, веселье и подарки. Государя Жэнь-дина в паланкине отнесли в Малый Аметистовый дворец, где, по традиции праздника, ему следовало немного отдохнуть, прежде чем отправиться на главный пир. В Малом Аметистовом дворце для отдохновения государя отводилась особая комната, которую стерегли шесть высокопоставленных евнухов. И дело было не только в безопасности божественного императора. В этой комнате ожидали императора парадные одежды, усыпанные драгоценностями, как вешний луг – цветами, и главное – золотой венец, украшенный двенадцатью нитями редкостного драконьего жемчуга. Легенда говорит, что драконий жемчуг находят на морских отмелях там, где в полнолуние плакали драконы. А так как плачущий (да еще в полнолуние!) дракон являлся чрезвычайной редкостью, то понятно, почему венец с двенадцатью нитями жемчуга почитался одним из главных сокровищ державы.
Жемчужины, кстати, и впрямь были прекрасны. В каждой нити их насчитывалось по три десятка. Полновесные, крупные, молочно-белые, с розоватым сиянием, идущим изнутри, эти жемчужины напоминали кружево морской пены или первые снежинки, падающие на землю. Император Жэнь-дин, равнодушный к украшениям вообще, тем не менее любил рассматривать жемчуг на венце. Этот жемчуг понуждал мыслить о возвышенном, о нетленной чистоте, о непорочности, о святости. Недаром было замечено, что, после того как государь надевает венец с двенадцатью нитями жемчуга, в императорский дворец приглашаются монахи и мудрецы – для молебствий и толкования древних священных книг.
Вот и сегодня император Жэнь-дин, оставшись в одиночестве своих покоев, отдался смиренному созерцанию волшебного жемчуга. Государь знал, что его ожидают сановники и знать, собравшиеся на главный пир, что без него этот пир не начнется, а придворных не следует томить ожиданием, но… Император разоблачился, сняв с себя тягостные церемониальные одежды Первого Пахаря Империи и остался лишь в желтом атласном халате, украшенном вышивкой – золотыми драконами о четырех когтях.
Жэнь-дин опустился на ложе с высоким подголовником и взял со столика резную шкатулку, в которой хранился венец. Открыл крышку, и ровное перламутровое сияние, исходящее от драконьего жемчуга, казалось, заполнило всю комнату. Император улыбнулся этому сиянию как ребенок, погрузил пальцы в шкатулку, но в этот миг что-то несильно укололо императора под затылком, в шею. Жэнь-дин хотел было поднять руку, чтобы потереть место укола, но рука не хотела подниматься, да и все тело налилось сладкой тяжестью крепкого сна. И император уснул, держа в безвольных руках шкатулку с венцом.
Сон увлек императора, закружил в своем пестром несбыточном царстве. Снилось императору, что идет он в одиночестве по берегу моря и накатывающие волны нежно касаются его босых ног. Император идет и видит, что по правую руку от него простирается море, сияющее, словно россыпи изумрудов и бирюзы, а по левую руку – возвышаются величавые горы, поросшие бамбуком и алым мискантом. Где-то вдали возникает и затихает звон одинокого колокола – он зовет, но не настойчиво, а робко, будто невзначай. Во сне дороги наши не то что въяве. Император прошел совсем немного по морскому берегу и тут увидел, что перед ним на границе моря и гор стоит изящный чайный павильон. Подойдя поближе, государь увидел, что резные столбы, поддерживающие крышу павильона, увиты алыми шнурами, к которым прицеплены сотни серебряных колокольчиков, и эти колокольчики звенят от малейшего дуновения ветра. А колокольчикам в вышине вторят большие белые чайки…
Над приотворенными дверями висел большой золотой колокол – он-то и звенел так нежно, он-то и звал императора. Жэнь-дин, ощущая в сердце странную робость, вошел в павильон, отодвинув створку двери.
Оказалось, что внутри чайного павильона не комнаты со столиками, а сад – сад цветущих персиковых и сливовых деревьев. Легкие розовато-красные лепестки кружились в воздухе, медленно опадали, устилали пол ароматным ковром… Император замер, любуясь этой совершенной красотой. Ведь он был молод, а в молодости любая красота тревожит, бередит сердце, заставляя его неровно стучать и замирать отчего-то.
Неожиданно ветви персиковых деревьев качнулись, осыпая все вокруг новым дождем из лепестков, и император увидел, как к нему кто-то идет. Жэнь-дин всмотрелся пристальнее, и сердце его забилось так сильно, что, казалось, выскочит из груди. Потому что навстречу ему шла девушка, прекрасней которой не было и не могло быть в целой вселенной! Ее лицо нежностью напоминало полураспустившийся бутон пиона, стройный стан окутывали легкие светлые шелка, а крохотные ступни украшали сверкающие серебряные туфельки. Девушка подошла к императору и поклонилась. Тот понял, что краснеет от смущения.
– Кто ты, прекрасная дева? – спросил Жэнь-дин, понимая, что голос едва повинуется ему.
Девушка улыбнулась легкой, едва уловимой улыбкой и снова поклонилась.
– Приветствую тебя, чужеземец, – певучим голосом проговорила она. – Судя по твоему говору, ты выходец из Яшмовой Империи, а судя по одежде – человек высокого положения.
– Да, это так, – кивнул Жэнь-дин, отчего-то ощущая нетерпение. – Я император Яшмовой Империи, но это неважно. Скажи мне, как твое имя, прекрасная дева?
– О государь. – Теперь девушка смотрела на него с печалью, а ее легкие пальцы перебирали и теребили планки голубого шелкового веера. – О государь, не прогневайся, но я не могу назвать тебе своего имени.
– Отчего же?! – воскликнул Жэнь-дин.
– Оттого, – грустно сказала девушка, – что у меня его нет.
– У тебя нет имени? – изумился государь Жэнь-дин.
– Да, – кивнула девушка. – Я живу здесь одна, а привезли меня сюда малым ребенком. Феи моря и гор вырастили меня, учили своим чудесам, но феи не могут давать человеку имени, ведь, если феи нарекут человека именем, он никогда не вернется к себе подобным. А я мечтаю вернуться в мир людей!
– Как же ты попала сюда, прекрасная дева? Помнишь ли ты своих родителей?
– Нет, мне неизвестно, кто мои родители. И кто привез меня сюда, я тоже не знаю. Помню лишь, что они часто упоминали Вечно Печальную Государыню, а кто это – мне неведомо. Я спрашивала у фей, кто я и какое будущее ожидает меня, но феи не любят таких расспросов, потому я перестала спрашивать. Мне кажется, я живу в этом саду много-много лет и деревья здесь не перестают цвести, хотя их цветение не приносит мне радости, а только печаль.
– А хочешь, – воодушевился император, – хочешь, я увезу тебя отсюда? Увезу в свою страну! Ты увидишь – она прекрасна и достойна тебя!
– Но что я буду делать в вашей стране, государь?
– Ты станешь моей женою и императрицей Яшмовой Империи…
– Вы хотите сделать меня своей женою, государь? – переспросила девушка, отчего-то побледнев.
– Это стало моим единственным желанием с того мига, как я увидел тебя, – пылко ответил император Жэнь-дин. – До сих пор я не видел достойнейшей и прекраснейшей девы, которая смогла бы делить со мной престол Пренебесного Селения. Но ты, о дивная безымянная красавица, поразила мое сердце… Сжалься, не отвечай отказом! Все богатства мира я положу к твоим ногам!
– Богатства – прах и тлен, – ответила девушка. – Одно лишь ценно – искренне любящее сердце. О государь! Если вы действительно имеете сердечное расположение ко мне и правдиво ваше желание сделать меня своей женой, вам придется пройти три испытания, чтобы доказать это.
– Я готов, – просто ответил император Жэнь-дин.
– Иного ответа я страшилась услышать, – кивнула девушка. Дивные глаза ее сияли нежностью. – Идемте, государь.
Девушка поклонилась и взяла императора за руку, отчего тот вновь покраснел. Так они вышли из сада-павильона. Но что это? Вокруг, куда ни кинь взгляд, не было ни моря, ни гор! Пустынная темная равнина простиралась перед императором и его прекрасной спутницей. Дул холодный пронизывающий ветер, по небу неслись темные тучи, сыпал дождь… Холод охватил было сердце императора, но Жэнь-дин сильнее стиснул узкую ладонь девушки, и холод отступил.
– Не страшно ли вам, государь? – спросила девушка.
– Было страшно одно мгновение, но теперь страх прошел, – ответил Жэнь-дин.
– Это честные слова, – посветлела лицом девушка. – Как радостно их слышать! Вы прошли первое испытание, мой государь. А теперь извольте следовать за мной.
И девушка пошла вперед по тропинке, едва заметной на серой каменистой земле. Император следовал за нею. Девушка шла, печально поникнув головой, а император оглядывался по сторонам. И скоро он увидел, как на равнине тут и там забелели казенные плиты и изваяния – Жэнь-дин понял, что они с девушкой идут по заброшенному кладбищу. Плиты, изваяния, надгробия, урны – все это подступало вплотную к узкой тропинке. Над надгробиями свистел ветер, под ногами хрустели старые, выбеленные временем кости. Давешних чаек сменили какие-то громадные черные птицы, наводящие тоску и непонятный ужас своими зловещими пронзительными криками.
– Это кладбище Неприкаянных Душ, – сказала девушка. – Только смелый сердцем человек сможет пройти сквозь него и не пострадать.