И не было основания не верить легендам...
Кроме них в зале находились полководцы, военачальники – но фея не придала тому важности, ибо никогда не считала подобный род людей стоящим своего внимания. Лишь их боевые стяги, испещренные иероглифами, раздражали ей глаза. Эти иероглифы! Они, как песчинка в зенице, как оса за воротником платья, как гвоздь, разорвавший рукав...
Но что иероглифы!
Фею замутило. Замутило впервые за все время ее пребывания на этой проклятой, смрадной земле!
Они тоже были здесь!!!
Те, кого невозможно презирать, потому что они внушали страх и стыд!
Оборотни, духи, призраки, а главное, феи земного происхождения! Твари, недостойные высокого звания феи! Проклятая раса!
... Какой-то барсук из оборотней нарушил всеобщее затянувшееся молчание тем, что громко чихнул. Впоследствии выяснилось, что это был сам генерал Барсучьей армии. А значит, его чих был не досадной случайностью, а заранее задуманным действием против врага.
От этого чиха фея дернулась, словно от удара бичом. Лютыми глазами посмотрела на Фэйянь...
– Ты низложена именем отца моего и матери моей, – сказала принцесса.
– Ты никто, ты простая смертная и не смеешь мне указывать! – зашипела фея. – Я не для того летела сквозь звезды, чтобы какая-то девчонка...
Пламя, вырвавшееся из пасти дракона, на мгновение превратило фею в огненный бутон. Не причинив, впрочем, особого вреда.
– Баосюй, не надо, – сказала принцесса, – И без того это не дворец, а какое-то... пепелище.
– Как скажешь, дорогая, – качнул усами дракон.
– Я не уйду! – крикнула фея. – Ты можешь сразиться со мной за престол, но предупреждаю – ты не победишь.
– Я не буду сражаться, – проговорила Фэйянь. – Потому что я уже победила.
– Ты ошибаешься!
– Нимало. Скажи, фея: тот, кто стоит за твоей спиной, – твой слуга?
Цюнсан обернулась с судорожным всхлипом. Перед нею стоял Ян Синь.
– Ян? – Фея изумилась так, что и передать нельзя. – Я думала, что ты уже мертв...
– Нет. – В глазах уездного каллиграфа ничего нельзя было прочесть. – Я ожил.
– Отлично! – воскликнула фея. – Видишь вот эту дрянь возле престола? Убей ее. Убей, слышишь? Это приказываю я, твоя возлюбленная государыня.
Из толпы воинов выступил вперед юноша в доспехах, надетых на желто-фиолетовые шелковые одежды.
– Брат! – вскричал юноша. – Опомнись! Фея околдовала тебя, сбрось проклятые чары! Ты превратился в немощного старика!
– Брат? – повернул к нему голову Ян. Потом посмотрел на Цюнсян. – Фея?
Он сделал шаг и вцепился в горло феи. Вой Цюнсян превзошел все мыслимые пределы. И все увидели, как из-под рук Яна течет нечто тягучее, напоминающее смолу, а тело феи безжизненно обвисает.
– Фея, – повторил равнодушным голосом Ян.
Тело Цюнсан, лежащее на полу, почернело и ссохлось. Оно уменьшалось и ссыхалось до тех пор, пока не превратилось в тонкую палочку длиной не больше двух цаней.
– Ух ты, – раздался звонкий восхищенный голосок.
Который, разумеется, принадлежал не кому иному, как барсуку по прозвищу Хо-Хо.
– Что произошло? – воскликнула принцесса. – Это новые чары феи?
Барсук Дважды Хо поднял палочку и повертел ее в лапах. Затем опомнился и отвесил глубокий поклон принцессе.
– Никоим образом, ваше высочество, – заявил он. – Чарам этой недостойной феи наступил конец. Ибо ее победили чары оборотней. Наш замысел удался.
– У барсуков-оборотней был замысел? – удивилась принцесса.
Тут выступил барсучий генерал:
– Да, вашсочество! Этот господин Ян был полностью подчинен чарам феи и представлял великую опасность. Потому я осмелился подослать к нему своего храброго адъютанта Хо-Хо – чтобы он укусил его.
– Гм, – высказался дракон. – Просто, но мудро.
– То есть, – нашлась принцесса Фэйянь, – господин Ян стал... оборотнем?
– Так точно, вашсочество. Барсуком-оборотнем. Потому как звездные феи нашего брата не терпят и от одного нашего духу помереть могут. Не говоря уж о прикосновении. Фея-то от этого господина опасности не ждала, потому и не подозревала, что он изменился... А нам того и надобно!
– Фея мертва? – пробормотала Фэйянь. – Но ведь они бессмертны.
– Все когда-нибудь кончается даже для бессмертных. – Никто не заметил, как в зале появилась Крылатая Цэнфэн. Но никто и не удивился, лишь главы Кланов приветствовали ее короткими, понимающими поклонами. – Дай-ка мне эту палочку, славный барсук.
Тот, низко поклонясь, подал просимое настоятельнице Незримой Обители.
Крылатая Цэнфэн посмотрела на Фэйянь.
– Моя наставница, – прошептала та.
– Принцесса, – проговорила Крылатая Цэнфэн, – не пора ли тебе вспомнить нечто из того, чему я столько лет тебя учила?
И Цэнфэн подбросила палочку вверх.
Принцесса взмахнула рукой – и в ее руку палочка упала кистью. Прекрасной кистью для Высокого Стиля Письма.
– Начни с первого значения Иероглифа «Любовь», – сказала принцессе Крылатая Цэнфэн.
Принцесса вытянула руку с кистью и начертала в воздухе переливающийся неземным светом иероглиф:
МИР
... Радужное, согревающее душу сияние, нисходящее с неба на Непревзойденный дворец, свидетельствовало о том, что иероглиф выбран верный.
... Осталась последняя глава. Так прочтите ее, мой бесценный читатель, коль вы ухитрились осилить предыдущие!
Глава двадцать вторая
Водяные часы стояли в храмовом саду. Этот сад с круглой песочной площадкой, украшенной священным каменным деревцем и водяными часами, был всегда хорошо виден императрице Фэйянь, каждое утро приходившей в святилище храма Неисчезающей Надежды для молитвы за страну и народ. Храм Неисчезающей Надежды был отстроен. на месте разрушенного дворцового храма Пяти башен. И хоть выглядел он не так величественно, молиться в нем было прекрасно. Императрице казалось, что, едва она переступает порог святилища, ее страхи, сомнения, заботы стекают с нее как вода. Остается лишь надежда – добродетель нищего и царедворца...
Императрица Фэйянь, завершив молитву, встала с колен и вышла в галерею, откуда вид на ее любимый сад был еще лучше. Здесь императрицу ждал свежий чай: по заведенному ритуалу его готовил особый служка храма, приносил и удалялся, не смея нарушать кратких минут уединения государыни... Императрица пила чай, слушала едва уловимое журчание воды в водяных часах, стрекот сверчков, шепот неразбуженной листвы. Ветер касался лица, словно прохладный шелк, и, ощущая это прикосновение ветра, императрица думала о том, что еще не сделано в ее жизни. Это были грустные мысли, мысли, нарушавшие с таким трудом взращенное в себе ощущение покоя, но императрица не гнала их от себя, особенно в последнее время.
Услышав осторожные, почтительные шаги, императрица чуть повернула голову в сторону идущего. Это был первый императорский каллиграф господин Лу Синь. На нем густой синевой летних сумерек отливала церемониальная одежда, пояс из серебряной парчи напоминал снег, упавший на стальной клинок. Длинные волосы каллиграфа, заплетенные в косу, также украшало кованое серебро... Императрица подавила вздох, и рука ее не дрожала, когда она поставила чашку с чаем на лакированный столик.
Господин Лу Синь остановился на должном расстоянии от государыни и, низко поклонившись, сказал:
– Владычица, прибыли послы от государя Хошиди.
– Странно...
– Завтра годовщина того дня, когда вы очистили страну от скверны захватчиков и самозванцев. Послы владыки Хошиди прибыли с торжественными дарами. Вероятно, сам государь прибудет позднее – на церемонию празднования.
– Да, да... Спасибо, Лу. Я перепутала дни и ночи, совсем забыла, что годовщина – уже завтра. Хорошо, что ты обо всем помнишь.
– Память не изменяет мне, государыня. Никогда... не изменяет.
Снова наступила тишина, в которой стук бамбукового ковшика о горлышко глиняного кувшина казался звуком, заполнившим всю вселенную...
– Лу, посиди со мной немного.
– Да, государыня. Как прикажете.
– Я не приказываю, Лу. Прошу. Скажи: давно ли ты видел своего брата? Как он себя чувствует?
– Мой несчастный брат вполне благополучен, как может быть благополучен оборотень. Он редко возвращается в человеческое обличье. К сожалению, когда он перестает быть барсуком, его снова охватывает безумие, в котором он принимается искать фею Цюнсан и страдать от любви к ней. Поэтому он предпочитает барсучий образ жизни – для собственного спокойствия. Возможно, что он скоро женится.
– На оборотнихе?
– Кажется, да. Но какое это имеет значение, если брат будет счастлив?
– Верно...
... Ветер касается лица, играет золотой бахромой головных украшений. Волосы у императрицы давно отросли и собраны в роскошную прическу, над которой каждый день трудится дюжина служанок. Но иногда императрица вспоминает... И тут же запрещает себе воспоминания.
– Лу, – говорит она, глядя прямо перед собой, – а как ты чувствуешь себя?
– Благодарю вас, государыня, хорошо. У меня много работы – особенно в последнее время. Ваш указ о возрождении в Империи каллиграфического мастерства и прочих искусств напомнил очень многим людям о том, что они... люди. Мною уже создан ритуал проведения государственных экзаменов для всех желающих вступить на поприще искусства и сделать Яшмовую Империю прекрасней. Через месяц состоятся первые...
– Лу, я спрашиваю не о том. Счастлив ли ты?
– Счастлив. Моя жизнь полна, как чаша с рисом, мне некогда предаваться горестным раздумьям или гнаться за несбыточными грезами. Моя страна возрождается из праха, с каждым днем становясь все прекраснее. И я счастлив отдавать этому все силы...
– И потому ты не женишься, Лу?
– Ч-что, государыня?
– Я устала разочаровывать девиц самых знатных семейств, которые жаждут породниться с императорским каллиграфом. Выдерживать напор высокородных просителей, озабоченных вопросом твоего семейного положения, – дело неблагодарное. Ты всем отказываешь, а краснеть приходится мне.
– Простите меня, государыня!
– Да что там... – махнула рукой императрица. – Лу, я не хотела об этом спрашивать, но неужели ты до сих пор...
– До сих пор и навсегда, моя госпожа. – Господин Лу Синь наконец-то осмелился посмотреть прямо в глаза императрицы. – Это неизменно, как восход и закат солнца. Я ничего не могу, да и не хочу с этим поделать. Пусть девицы из высокородных семейств перестанут надеяться на мой счет. Если угодно, я могу пустить во дворце слух, что я евнух.
– Что за чепуха, Лу! И не смей даже! О, если б ты знал!..
– Что, моя государыня?
Императрица помолчала, затем вздохнула:
– Довольно разговоров. Так говоришь, послы от владыки Хошиди?
– Да, императрица.
– Надо идти. Проводи меня, Лу. Сегодня слишком тихий день – от такой тишины кружится голова и тело не хочет мне повиноваться.
Императрица Фэйянь в сопровождении господина Лу Синя покинула храм. И хотя у храма ее, как обычно, поджидали носильщики с паланкином, императрица предпочла пройтись пешком до Непревзойденного дворца. Она не уставала любоваться отстроенными заново башнями и беседками, редкостными деревьями, привезенными из дальних стран, цветниками и рукотворными озерами, в которых плавали зеркальные карпы... Лу часто сопровождал государыню в таких прогулках.
У парадных покоев Лу поклонился:
– Позвольте мне оставить вас, государыня. Будет нехорошо, если повелитель Баосюй снова увидит нас... вдвоем.
– Да. Но Баосюй здесь ни при чем. Он не ревнив. Скорее будет нехорошо, если нас заметят мои придворные дамы. Вот уж кому лучше на язык не попадаться!
Императрица вошла в покои. Лу некоторое время смотрел на закрывшуюся за Фэйянь дверь, а затем развернулся и зашагал к Башне Мастерства, всецело отданной в его распоряжение.
... Послов, оказывается, принял Баосюй. Императрица подумала, что за это опять получит нагоняй от своего золотоглавого муженька – тот страшно не любил всякие дворцовые церемониалы, приемы и празднества. Впрочем, Фэйянь его понимала – ей и самой все это было не по душе.
И предполагаемый нагоняй не замедлил себя ждать.
– О, вот и ты! – ехидно поприветствовал Фэйянь дракон. – Опять устроила себе отдых и слиняла с престола?
– Я молилась, Баосюй! – сурово сказала императрица. – За благо страны.
– Уиг-м-м! Для блага страны нужны труды, а не молитвы. Впрочем, это мое личное суждение. Я всегда плохо относился к богам. Потому что сам почти бог.
– Баосюй!
– Ну, извини. Иди, поцелуй меня. У меня сегодня дымное настроение.
– Какое?! – переспросила Фэйянь, ласково прикасаясь губами к драконьей чешуе.
– Дымное, – вздохнул дракон. – Знаешь, когда из пасти не огонь, а только дым идет. И от этого так тоскливо и хочется куда-нибудь улететь... Если бы не ты, милая...
– Что тогда?
– Улетел бы я отсюда, – Изумрудные глаза дракона заволокла золотистая пленка– так было всегда, когда дракон принимался мечтать. – Возрождать страну, наводить порядок – это все, конечно, замечательно. Но... не знаю, как это бывает у людей, а драконы паршиво себя чувствуют, когда изо дня в день видят лишь стены, придворных дам...
– О, я в этом тебя понимаю!
– Города, поля, чиновников, прошения, подношения... А где-то вне всего этого ждет море. Море ждет, а я... Совсем не там! Потоскуешь-потоскуешь, да и впадешь в спячку. Знаешь, отчего драконы впадают в спячку?
– Отчего?
– Оттого что сны им становятся милее яви.
– Баосюй, ты разлюбил меня?
– Как была дурочка, так и осталась, хоть и императрица, – удовлетворенно заявил дракон, обнимая Фэйянь лапой за талию и притягивая к себе. – Я похож на выжившего из ума?
Фэйянь уютно устроилась в объятиях своего дракона и сказала:
– Море, говоришь?
– Море, милая. Но совсем не такое, как здесь. Оно живое, дышит, жалуется, смеется и плачет. И ты смеешься и плачешь вместе с ним. Оно меняет цвет, в нем купается радуга, в нем отдыхает солнце от дневных трудов. Там подводные дворцы из халцедона и топаза сверкают среди водорослей, как глаза влюбленных женщин. А воздух над морем! Я бы отдал все, кроме, конечно, тебя, за глоток этого воздуха!..
– Баосюй, значит, ты поймешь меня?
– Ты о чем, милая?
Фэйянь вздохнула, прижалась к чешуйчатой груди.
– Я не хочу быть императрицей, – сказала она, – И не вздумай ронять меня на пол, изображая удивление. И дай мне все сказать.
Дракон молчаливо стиснул ее покрепче.
– Я много думаю об этом в последнее время, – заговорила Фэйянь. – Может быть, это малодушие... не знаю! Но мне кажется, я сделала для Яшмового престола все, что могла. Что было моей задачей? Вернуть в людские души веру в справедливость, восстановить попранную династию Тэн. Я сделала это. Но разве лишь для того я родилась? Что дальше? Я буду жить, править и стариться, издавать законы, карать и миловать, воевать и объявлять мир, но не этого хочет моя душа! Когда ветер касается моего лица, мне хочется плакать, потому что я чувствую, как с этим ветром из меня уходит весна жизни! И остается лишь дворец и... придворные дамы.
– Да, придворные дамы – это нечто, – хмыкнул Баосюй. – Ну что ты... Не реви.
– Я и не реву, – неубедительно солгала Фэйянь. – Если бы можно было...
– Что?
– Отречься от престола. Без того, чтобы начались новые распри и волнения. Отречься, стать простой женой дракона и улететь с тобой...
– К морю, – замерцали глаза Баосюя. – Моя простая жена, при всей своей прелести и наблюдательности ты иногда не замечаешь простых вещей. Ты можешь отречься от престола. В пользу своего брата. И вот что тебе скажу: пришла пора это сделать.
– Мой брат, – прошептала Фэйянь. – О Небесная Канцелярия! Как я могла забыть об этом!
– Немудрено. Сначала тебе не давали покоя государственные дела, потом придворные дамы... А теперь, если ты и впрямь решишься на это, никто тебя не осудит. Это будет красиво, благородно и ответственно.
– Баосюй! И ты согласен быть мужем не-императрицы?
– На самом деле меня страшно раздражает то, что ты императрица. Потому что, вместо того чтобы спать со мной в одной постели, ты все чаще сидишь по ночам в кабинете, сочиняя очередной закон или указ. Ты хочешь меня в монаха превратить, да?
– Не хочу, Баосюй. Скажи, а долго лететь... до того моря?
– Можно постараться, чтобы не очень, – ответил дракон.
... Остаток дня императрица провела под впечатлением этого разговора. И, возможно, потому казалась придворным несколько рассеянной. Отдав распоряжения относительно предстоящего празднования годовщины победы над феей Цюнсан, императрица затворилась в своих покоях. И деликатно, но настойчиво временно выставила из покоев дракона. Тот не оскорбился, но от скуки начал развлекаться чиханием. Его чихание всегда наводило смертный ужас на стройные ряды столь ненавистных дракону придворных дам.
Затворившись в покоях и отослав всех служанок, Фэйянь залегла ароматический уголь перед изваяниями восьми Небесных Чиновников и стала ждать.
– Небесный Чиновник Ань, Небесная Чиновница Юй, придите ко мне для совета и помощи, – просила императрица.
Прошло некоторое время, и стена, возле которой стояли изваяния, стала прозрачной. За стеной сверкал день, которому по красоте нет равных дней на земле. Из этого света соткались двое и, пройдя сквозь стену, остановились перед Фэйянь.
– Императрица, – поклонился Ань.
Юй не смогла сдержать слез:
– Мое милое дитя! Я молюсь о твоем благополучии Верховному Владыке Небосвода!
Фэйянь обнялась с Небесной Чиновницей и сказала:
– Выслушайте меня! И не считайте это малодушием. Я хочу отречься от престола.
– Гм, – сказал Небесный Чиновник Ань.
– Дитя, на кого ты оставишь страну? – спросила Юй.
– У меня есть брат, – сказала Фэйянь. – Я знаю это, как знаю и то, что моя матушка взята от сонма мертвых и пребывает в Небесном Доме. Пусть брат мой станет императором!
– А что будешь делать ты? – спросил Ань. – Ты сравнительно недавно обрела власть и сан. И вот отказываешься. Ради чего?
– Кто приобретает – тот теряет, а кто теряет – приобретает, – сказала императрица. – Я хочу отдаться на волю ветра. Я не хочу совершенства.
Ань поклонился:
– Лишь тот, кто не хочет совершенства, обладает им. Это так же верно, как и то, что основа славы – безвестность. Да будет так. В наступающее празднование годовщины, государыня, сообщите о своем решении всем подданным. А затем... Украсьте волосы золотой шпилькой вашей матери.
– Ты ведь не потеряла эту шпильку, дитя? – обеспокоенно спросила Юй.
– Она всегда со мной. Так вы одобряете мое решение?
– Даже если нет, что это изменит? – усмехнулся Ань. – Нет, не беспокойтесь, государыня, я пошутил. Я всегда считал, что доверять управление государством женщине небезопасно для женщины. Вы вовремя спохватились. Год-другой, и ваше чело избороздят морщины тревоги за страну... Прощайте, государыня. Юй, идем. Мы должны сообщить о решении Фэйянь Облачному Совету.
– Милое дитя! – Юй крепко обняла Фэйянь – Береги себя и будь счастлива!
Чиновники исчезли. Фэйянь поначалу была печальна, но потом тень улыбки скользнула по ее губам; она села за стол и принялась писать письмо. За письмом она просидела почти до часа Черепахи, дописав, запечатала его тремя императорскими печатями и надписала на свитке кому.
... В празднование годовщины победы над феей Цюнсан и освобождения Яшмовой Империи императрица Фэйянь всенародно отреклась от престола в пользу своего брата, по ее словам доселе пребывавшего в Небесном Доме. Подданные, потрясенные таким поступком императрицы, вскоре испытали новое, еще большее потрясение. Ибо после слов Фэйянь разверзлись небеса над Тэнкином и сонмы небожителей спустились на землю, сопровождая бессмертную государыню Нэнхун и ее сына, который, став императором, обрел человеческую плоть. Это был великий и страшный день – день, когда боги ходили среди людей и простирали свои руки, благословляя и поучая. Нэнхун, вся в сиянии неземного света, коснулась головы Фэйянь и проговорила:
– Я более никогда не оставлю тебя, дочь моя. Куда бы ни направила ты свой путь, я вечно пребуду с тобою.
(И мы опустим здесь молчаливые высказывания Баосюя по поводу того, что теперь, дескать, везде придется таскать за собой тещу)
Обретя плоть, сын Нэнхун обрел и человеческое имя. Во время церемонии восшествия на престол его нарекли Жэнь-дином, что означает «владеющий человечностью».
– Он будет править мудрее, чем я, – сказала Фэйянь и первая земно поклонилась брату-императору, чей лик был прост, но сиял ярче солнца.
Фэйянь не могла не остаться во дворце еще на некоторое время. Ей пришлось принимать участие в бесчисленных пирах, отдавать распоряжения, а также вести долгие беседы с Жэнь-дином, жадно впитывавшим в себя земную жизнь. Но ветер, нежный, как опадающие лепестки цветов, все чаще касался лица бывшей императрицы. Ветер приносил аромат далеких миров, без которых скучала душа. И императрица корила себя за нетерпение.
Но настал и день, когда Фэйянь надела походные одежды, села на спину Баосюю и сказала «прощай! » Яшмовой Империи. Никто их не провожал в этот путь – таково было желание Фэйянь. И императорский каллиграф господин Лу Синь изнывал от черной тоски в Башне Мастерства, потому что его возлюбленная не сказала ему на прощанье ни единого слова... Башня Мастерства была высока, а ее многоступенчатые крыши покрыты острой черепицей, и господин Лу Синь думал о том, что быстро умрет – быстрее, чем успеет произнести имя Фэйянь. Но тут, прервав его жестокие размышления, в дверь постучали.
– Кто? – крикнул Лу недовольно.
– Мой господин, вам письмо. Оставлено государыней Фэйянь.
Лу сорвался с места и чуть не разнес дверь в щепки:
– Где?!
Слуга, смертельно перепуганный видом своего господина, молча протянул свиток.
– Ступай, – приказал Лу.
Сердце его то останавливалось, то принималось стучать как сумасшедшее. Лу поцеловал императорские печати с именем Фэйянь и развернул свиток...
«Мой возлюбленный!
В письме я могу называть тебя так. Так зовет тебя мое сердце и никогда не назовут уста.
Я хочу, чтобы ты знал, Лу Синь: я отреклась от престола и покинула страну не потому лишь, что сочла своего брата более – достойным занимать Яшмовый престол.
Я люблю тебя.
Эта любовь выжигает мне сердце, и я чувствую, что оно скоро обуглится.
Я не виню ни богов, ни пророчества. Судьба есть судьба. Ты и я – мы оба лишь скрещение штрихов в иероглифе «Любовь». В любом из трехсот его значений.
Я люблю Баосюя. Я люблю тебя. Женщина, поселившая двух мужчин в своем сердце, наверное, достойна презрения. Но меня некому судить и презирать, ибо я ухожу.
Я не прошу тебя забыть, потому что сама забыть не смогу.
Я не прошу тебя помнить, ведь мне известна эта боль.
А я не хочу причинять тебе боли.
Возлюбленный мой, я часто думаю о том, как сложились бы наши судьбы, не сбеги я тогда из дома твоей тетки. Это ужасная мысль, но ужаснее мысль о том, что тогда я ждала – ты подойдешь к двери и откроешь ее. Как слабы женщины! И как спастись от этой слабости?
Море, о котором рассказывал мне муж, велико и прекрасно. Его горькие воды не подарят мне забвения, но, может быть, умерят печаль.
И моя любовь к тебе станет светлой, как снег на вершинах Шицинь.
Ты прекрасен. Я не пожалею ради тебя собственной жизни.
И я ее не жалею.
Прощай».
... Море – огромная, пенно-изумрудная, шелковопарчовая, ленивая и затаенная красота – простиралось внизу под летящим драконом. Ветер обтекал тело принцессы и приносил запахи соли, водорослей, лимона, прогретого солнцем галечника. В волнах резвились дельфины и морские змеи, освещенные закатным солнцем. Бесконечный рокот волн звучал как божественное откровение. Фэйянь прижалась щекой к загривку дракона и заплакала.
– Взгляни! – крикнул ей Баосюй. – Остров! Фэйянь подавила всхлип и ответила: -Да!
– Это остров Изумрудного Клана. Остров драконов. Мой остров.
– Как это понять – твой?
– Я – Владыка Изумрудного Клана. Князь драконов.
– Князь?!
– А тебя это смущает, принцесса?
– Раньше ты об этом не говорил!
– Не было повода. А теперь скажи: красив этот остров?
– Да. Он как распахнутый веер из белого шелка, лежащий в изумрудной шкатулке. Я никогда не видела ничего более прекрасного. Если говорить об островах.
Остров внезапно осветился мириадами огненных точек – алых, лиловых, серебряных, зеленых, золотых...
– Это драконы? – спросила принцесса.
– Да. Мои и твои подданные. Встречают. Соскучились без моего крепкого когтя.
– Баосюй!
– Что?!
– Я не хочу никакого сана! Никаких государственных дел! И никаких придворных дам!
– Договорились, милая. Будешь развивать на нашем острове искусство каллиграфии и вышивки шелком. Ни в том, ни в другом драконы отчего-то не преуспели.
– Баосюй!!!
– Да, милая?
– Ветер... Этот ветер... Он новый. В нем больше нет тоски.
... Ослепительные драконы летели им навстречу, разгоняя крыльями облака.
... И это была последняя глава книги о принцессе Фэйянь.
P. S. Благодаря ходатайству высокоуважаемого господина императорского каллиграфа Лу Синя автор этой книги получил гражданство Яшмовой Империи. И вдобавок к гражданству – домашнего барсука-оборотня.
Которого автор совершенно не боится.
Тэнкин, год Фэйянъ
ПРИЛОЖЕНИЕ
0. 00 – час Дракона (Лун-сю)
1. 00 – час Феникса (Фанхуан-сю)
2. 00 – час Черепахи (Ин-сю)
3. 00 – час Тигра (Ван-сю)
4. 00 – час Крысы (Хуби-сю)
5. 00 – час Сколопендры (Цзышен-сю)
6. 00 – час Кролика (Ань-сю)
7. 00 – час Жабы (Буфан-сю)
8. 00 – час Журавля (Чунмин-сю)
9. 00 – час Обезьяны (Увэей-сю)
10. 00 – час Собаки (Сянгин-сю)
11. 00 – час Змеи (Уд-сю)
12. 00 – час Фазана (Фэнхуан-сю)
13. 00 – час Карпа (Ло-сю)
14. 00 – час Свиньи (Шижоу-сю)
15. 00 – час Саранчи (Фэйи-сю)
16. 00 – час Цилиня (Цэлин-сю)
17. 00 – час Креветки (Мифань-сю)
18. 00 – час Цикады (Чи-сю)
19. 00 – час Кота (Журжэнь-сю)
20. 00 – час Барсука (Хо-сю)
21. 00 – час Соловья (О-сю)
22. 00 – час Козы (Ба-сю)
23. 00 – час Нетопыря (Ен-сю)
первый лунный месяц – месяц Тихого Снега
второй лунный месяц – месяц Ледяной Богини
третий лунный месяц – месяц Проснувшейся Сливы
четвертый лунный месяц – месяц Сладкой Травы
пятый лунный месяц – месяц Благоухающего Жасмина
шестой лунный месяц – месяц Страстного Пиона
седьмой лунный месяц – месяц Алой Магнолии
восьмой лунный месяц – месяц Плачущей Цикады
девятый лунный месяц – месяц Золотого Гинкго
десятый лунный месяц – месяц Прощания Журавлей
одиннадцатый лунный месяц – месяц Теплой Циновки
двенадцатый лунный месяц – месяц Бамбукового Инея
Кроме них в зале находились полководцы, военачальники – но фея не придала тому важности, ибо никогда не считала подобный род людей стоящим своего внимания. Лишь их боевые стяги, испещренные иероглифами, раздражали ей глаза. Эти иероглифы! Они, как песчинка в зенице, как оса за воротником платья, как гвоздь, разорвавший рукав...
Но что иероглифы!
Фею замутило. Замутило впервые за все время ее пребывания на этой проклятой, смрадной земле!
Они тоже были здесь!!!
Те, кого невозможно презирать, потому что они внушали страх и стыд!
Оборотни, духи, призраки, а главное, феи земного происхождения! Твари, недостойные высокого звания феи! Проклятая раса!
... Какой-то барсук из оборотней нарушил всеобщее затянувшееся молчание тем, что громко чихнул. Впоследствии выяснилось, что это был сам генерал Барсучьей армии. А значит, его чих был не досадной случайностью, а заранее задуманным действием против врага.
От этого чиха фея дернулась, словно от удара бичом. Лютыми глазами посмотрела на Фэйянь...
– Ты низложена именем отца моего и матери моей, – сказала принцесса.
– Ты никто, ты простая смертная и не смеешь мне указывать! – зашипела фея. – Я не для того летела сквозь звезды, чтобы какая-то девчонка...
Пламя, вырвавшееся из пасти дракона, на мгновение превратило фею в огненный бутон. Не причинив, впрочем, особого вреда.
– Баосюй, не надо, – сказала принцесса, – И без того это не дворец, а какое-то... пепелище.
– Как скажешь, дорогая, – качнул усами дракон.
– Я не уйду! – крикнула фея. – Ты можешь сразиться со мной за престол, но предупреждаю – ты не победишь.
– Я не буду сражаться, – проговорила Фэйянь. – Потому что я уже победила.
– Ты ошибаешься!
– Нимало. Скажи, фея: тот, кто стоит за твоей спиной, – твой слуга?
Цюнсан обернулась с судорожным всхлипом. Перед нею стоял Ян Синь.
– Ян? – Фея изумилась так, что и передать нельзя. – Я думала, что ты уже мертв...
– Нет. – В глазах уездного каллиграфа ничего нельзя было прочесть. – Я ожил.
– Отлично! – воскликнула фея. – Видишь вот эту дрянь возле престола? Убей ее. Убей, слышишь? Это приказываю я, твоя возлюбленная государыня.
Из толпы воинов выступил вперед юноша в доспехах, надетых на желто-фиолетовые шелковые одежды.
– Брат! – вскричал юноша. – Опомнись! Фея околдовала тебя, сбрось проклятые чары! Ты превратился в немощного старика!
– Брат? – повернул к нему голову Ян. Потом посмотрел на Цюнсян. – Фея?
Он сделал шаг и вцепился в горло феи. Вой Цюнсян превзошел все мыслимые пределы. И все увидели, как из-под рук Яна течет нечто тягучее, напоминающее смолу, а тело феи безжизненно обвисает.
– Фея, – повторил равнодушным голосом Ян.
Тело Цюнсан, лежащее на полу, почернело и ссохлось. Оно уменьшалось и ссыхалось до тех пор, пока не превратилось в тонкую палочку длиной не больше двух цаней.
– Ух ты, – раздался звонкий восхищенный голосок.
Который, разумеется, принадлежал не кому иному, как барсуку по прозвищу Хо-Хо.
– Что произошло? – воскликнула принцесса. – Это новые чары феи?
Барсук Дважды Хо поднял палочку и повертел ее в лапах. Затем опомнился и отвесил глубокий поклон принцессе.
– Никоим образом, ваше высочество, – заявил он. – Чарам этой недостойной феи наступил конец. Ибо ее победили чары оборотней. Наш замысел удался.
– У барсуков-оборотней был замысел? – удивилась принцесса.
Тут выступил барсучий генерал:
– Да, вашсочество! Этот господин Ян был полностью подчинен чарам феи и представлял великую опасность. Потому я осмелился подослать к нему своего храброго адъютанта Хо-Хо – чтобы он укусил его.
– Гм, – высказался дракон. – Просто, но мудро.
– То есть, – нашлась принцесса Фэйянь, – господин Ян стал... оборотнем?
– Так точно, вашсочество. Барсуком-оборотнем. Потому как звездные феи нашего брата не терпят и от одного нашего духу помереть могут. Не говоря уж о прикосновении. Фея-то от этого господина опасности не ждала, потому и не подозревала, что он изменился... А нам того и надобно!
– Фея мертва? – пробормотала Фэйянь. – Но ведь они бессмертны.
– Все когда-нибудь кончается даже для бессмертных. – Никто не заметил, как в зале появилась Крылатая Цэнфэн. Но никто и не удивился, лишь главы Кланов приветствовали ее короткими, понимающими поклонами. – Дай-ка мне эту палочку, славный барсук.
Тот, низко поклонясь, подал просимое настоятельнице Незримой Обители.
Крылатая Цэнфэн посмотрела на Фэйянь.
– Моя наставница, – прошептала та.
– Принцесса, – проговорила Крылатая Цэнфэн, – не пора ли тебе вспомнить нечто из того, чему я столько лет тебя учила?
И Цэнфэн подбросила палочку вверх.
Принцесса взмахнула рукой – и в ее руку палочка упала кистью. Прекрасной кистью для Высокого Стиля Письма.
– Начни с первого значения Иероглифа «Любовь», – сказала принцессе Крылатая Цэнфэн.
Принцесса вытянула руку с кистью и начертала в воздухе переливающийся неземным светом иероглиф:
МИР
... Радужное, согревающее душу сияние, нисходящее с неба на Непревзойденный дворец, свидетельствовало о том, что иероглиф выбран верный.
... Осталась последняя глава. Так прочтите ее, мой бесценный читатель, коль вы ухитрились осилить предыдущие!
Глава двадцать вторая
ВЕТЕР КАК ШЕЛК
Водяные часы тихо отмеряли время стуком бамбукового ковшика о глиняный кувшин. Этот размеренный звук навевал то особое состояние души и тела, когда сон еще не пришел, а явь уже представляется чем-то туманным и несуществующим... В такие минуты душу охватывает покой и умиротворенная печаль, благодатная, как драгоценное вино. Ты смотришь вдаль – туда, где облака смешались с кронами деревьев, где дорога устелена багрянцем осенней листвы, где плач улетающих куликов ранит сердце воспоминаниями о том, чему никогда не суждено сбыться...
Ветер приносит запах
Моря и кардамона.
Молча гляжу на запад,
Думаю: неуклонно
Катится жизнь к закату,
К горному перевалу,
Где я была когда-то
Или же не бывала.
Листья цветущей вишни
Ветер принес с востока.
Думаю: как неслышно
Время и как далёко
Тот, кем душа болела
И исцелялась снова.
И почему-то тело
К смерти уже готово.
Мир закрывает ставни,
Я ухожу последней...
Только любовь оставлю
Из своего наследья .
Водяные часы стояли в храмовом саду. Этот сад с круглой песочной площадкой, украшенной священным каменным деревцем и водяными часами, был всегда хорошо виден императрице Фэйянь, каждое утро приходившей в святилище храма Неисчезающей Надежды для молитвы за страну и народ. Храм Неисчезающей Надежды был отстроен. на месте разрушенного дворцового храма Пяти башен. И хоть выглядел он не так величественно, молиться в нем было прекрасно. Императрице казалось, что, едва она переступает порог святилища, ее страхи, сомнения, заботы стекают с нее как вода. Остается лишь надежда – добродетель нищего и царедворца...
Императрица Фэйянь, завершив молитву, встала с колен и вышла в галерею, откуда вид на ее любимый сад был еще лучше. Здесь императрицу ждал свежий чай: по заведенному ритуалу его готовил особый служка храма, приносил и удалялся, не смея нарушать кратких минут уединения государыни... Императрица пила чай, слушала едва уловимое журчание воды в водяных часах, стрекот сверчков, шепот неразбуженной листвы. Ветер касался лица, словно прохладный шелк, и, ощущая это прикосновение ветра, императрица думала о том, что еще не сделано в ее жизни. Это были грустные мысли, мысли, нарушавшие с таким трудом взращенное в себе ощущение покоя, но императрица не гнала их от себя, особенно в последнее время.
Услышав осторожные, почтительные шаги, императрица чуть повернула голову в сторону идущего. Это был первый императорский каллиграф господин Лу Синь. На нем густой синевой летних сумерек отливала церемониальная одежда, пояс из серебряной парчи напоминал снег, упавший на стальной клинок. Длинные волосы каллиграфа, заплетенные в косу, также украшало кованое серебро... Императрица подавила вздох, и рука ее не дрожала, когда она поставила чашку с чаем на лакированный столик.
Господин Лу Синь остановился на должном расстоянии от государыни и, низко поклонившись, сказал:
– Владычица, прибыли послы от государя Хошиди.
– Странно...
– Завтра годовщина того дня, когда вы очистили страну от скверны захватчиков и самозванцев. Послы владыки Хошиди прибыли с торжественными дарами. Вероятно, сам государь прибудет позднее – на церемонию празднования.
– Да, да... Спасибо, Лу. Я перепутала дни и ночи, совсем забыла, что годовщина – уже завтра. Хорошо, что ты обо всем помнишь.
– Память не изменяет мне, государыня. Никогда... не изменяет.
Снова наступила тишина, в которой стук бамбукового ковшика о горлышко глиняного кувшина казался звуком, заполнившим всю вселенную...
– Лу, посиди со мной немного.
– Да, государыня. Как прикажете.
– Я не приказываю, Лу. Прошу. Скажи: давно ли ты видел своего брата? Как он себя чувствует?
– Мой несчастный брат вполне благополучен, как может быть благополучен оборотень. Он редко возвращается в человеческое обличье. К сожалению, когда он перестает быть барсуком, его снова охватывает безумие, в котором он принимается искать фею Цюнсан и страдать от любви к ней. Поэтому он предпочитает барсучий образ жизни – для собственного спокойствия. Возможно, что он скоро женится.
– На оборотнихе?
– Кажется, да. Но какое это имеет значение, если брат будет счастлив?
– Верно...
... Ветер касается лица, играет золотой бахромой головных украшений. Волосы у императрицы давно отросли и собраны в роскошную прическу, над которой каждый день трудится дюжина служанок. Но иногда императрица вспоминает... И тут же запрещает себе воспоминания.
– Лу, – говорит она, глядя прямо перед собой, – а как ты чувствуешь себя?
– Благодарю вас, государыня, хорошо. У меня много работы – особенно в последнее время. Ваш указ о возрождении в Империи каллиграфического мастерства и прочих искусств напомнил очень многим людям о том, что они... люди. Мною уже создан ритуал проведения государственных экзаменов для всех желающих вступить на поприще искусства и сделать Яшмовую Империю прекрасней. Через месяц состоятся первые...
– Лу, я спрашиваю не о том. Счастлив ли ты?
– Счастлив. Моя жизнь полна, как чаша с рисом, мне некогда предаваться горестным раздумьям или гнаться за несбыточными грезами. Моя страна возрождается из праха, с каждым днем становясь все прекраснее. И я счастлив отдавать этому все силы...
– И потому ты не женишься, Лу?
– Ч-что, государыня?
– Я устала разочаровывать девиц самых знатных семейств, которые жаждут породниться с императорским каллиграфом. Выдерживать напор высокородных просителей, озабоченных вопросом твоего семейного положения, – дело неблагодарное. Ты всем отказываешь, а краснеть приходится мне.
– Простите меня, государыня!
– Да что там... – махнула рукой императрица. – Лу, я не хотела об этом спрашивать, но неужели ты до сих пор...
– До сих пор и навсегда, моя госпожа. – Господин Лу Синь наконец-то осмелился посмотреть прямо в глаза императрицы. – Это неизменно, как восход и закат солнца. Я ничего не могу, да и не хочу с этим поделать. Пусть девицы из высокородных семейств перестанут надеяться на мой счет. Если угодно, я могу пустить во дворце слух, что я евнух.
– Что за чепуха, Лу! И не смей даже! О, если б ты знал!..
– Что, моя государыня?
Императрица помолчала, затем вздохнула:
– Довольно разговоров. Так говоришь, послы от владыки Хошиди?
– Да, императрица.
– Надо идти. Проводи меня, Лу. Сегодня слишком тихий день – от такой тишины кружится голова и тело не хочет мне повиноваться.
Императрица Фэйянь в сопровождении господина Лу Синя покинула храм. И хотя у храма ее, как обычно, поджидали носильщики с паланкином, императрица предпочла пройтись пешком до Непревзойденного дворца. Она не уставала любоваться отстроенными заново башнями и беседками, редкостными деревьями, привезенными из дальних стран, цветниками и рукотворными озерами, в которых плавали зеркальные карпы... Лу часто сопровождал государыню в таких прогулках.
У парадных покоев Лу поклонился:
– Позвольте мне оставить вас, государыня. Будет нехорошо, если повелитель Баосюй снова увидит нас... вдвоем.
– Да. Но Баосюй здесь ни при чем. Он не ревнив. Скорее будет нехорошо, если нас заметят мои придворные дамы. Вот уж кому лучше на язык не попадаться!
Императрица вошла в покои. Лу некоторое время смотрел на закрывшуюся за Фэйянь дверь, а затем развернулся и зашагал к Башне Мастерства, всецело отданной в его распоряжение.
... Послов, оказывается, принял Баосюй. Императрица подумала, что за это опять получит нагоняй от своего золотоглавого муженька – тот страшно не любил всякие дворцовые церемониалы, приемы и празднества. Впрочем, Фэйянь его понимала – ей и самой все это было не по душе.
И предполагаемый нагоняй не замедлил себя ждать.
– О, вот и ты! – ехидно поприветствовал Фэйянь дракон. – Опять устроила себе отдых и слиняла с престола?
– Я молилась, Баосюй! – сурово сказала императрица. – За благо страны.
– Уиг-м-м! Для блага страны нужны труды, а не молитвы. Впрочем, это мое личное суждение. Я всегда плохо относился к богам. Потому что сам почти бог.
– Баосюй!
– Ну, извини. Иди, поцелуй меня. У меня сегодня дымное настроение.
– Какое?! – переспросила Фэйянь, ласково прикасаясь губами к драконьей чешуе.
– Дымное, – вздохнул дракон. – Знаешь, когда из пасти не огонь, а только дым идет. И от этого так тоскливо и хочется куда-нибудь улететь... Если бы не ты, милая...
– Что тогда?
– Улетел бы я отсюда, – Изумрудные глаза дракона заволокла золотистая пленка– так было всегда, когда дракон принимался мечтать. – Возрождать страну, наводить порядок – это все, конечно, замечательно. Но... не знаю, как это бывает у людей, а драконы паршиво себя чувствуют, когда изо дня в день видят лишь стены, придворных дам...
– О, я в этом тебя понимаю!
– Города, поля, чиновников, прошения, подношения... А где-то вне всего этого ждет море. Море ждет, а я... Совсем не там! Потоскуешь-потоскуешь, да и впадешь в спячку. Знаешь, отчего драконы впадают в спячку?
– Отчего?
– Оттого что сны им становятся милее яви.
– Баосюй, ты разлюбил меня?
– Как была дурочка, так и осталась, хоть и императрица, – удовлетворенно заявил дракон, обнимая Фэйянь лапой за талию и притягивая к себе. – Я похож на выжившего из ума?
Фэйянь уютно устроилась в объятиях своего дракона и сказала:
– Море, говоришь?
– Море, милая. Но совсем не такое, как здесь. Оно живое, дышит, жалуется, смеется и плачет. И ты смеешься и плачешь вместе с ним. Оно меняет цвет, в нем купается радуга, в нем отдыхает солнце от дневных трудов. Там подводные дворцы из халцедона и топаза сверкают среди водорослей, как глаза влюбленных женщин. А воздух над морем! Я бы отдал все, кроме, конечно, тебя, за глоток этого воздуха!..
– Баосюй, значит, ты поймешь меня?
– Ты о чем, милая?
Фэйянь вздохнула, прижалась к чешуйчатой груди.
– Я не хочу быть императрицей, – сказала она, – И не вздумай ронять меня на пол, изображая удивление. И дай мне все сказать.
Дракон молчаливо стиснул ее покрепче.
– Я много думаю об этом в последнее время, – заговорила Фэйянь. – Может быть, это малодушие... не знаю! Но мне кажется, я сделала для Яшмового престола все, что могла. Что было моей задачей? Вернуть в людские души веру в справедливость, восстановить попранную династию Тэн. Я сделала это. Но разве лишь для того я родилась? Что дальше? Я буду жить, править и стариться, издавать законы, карать и миловать, воевать и объявлять мир, но не этого хочет моя душа! Когда ветер касается моего лица, мне хочется плакать, потому что я чувствую, как с этим ветром из меня уходит весна жизни! И остается лишь дворец и... придворные дамы.
– Да, придворные дамы – это нечто, – хмыкнул Баосюй. – Ну что ты... Не реви.
– Я и не реву, – неубедительно солгала Фэйянь. – Если бы можно было...
– Что?
– Отречься от престола. Без того, чтобы начались новые распри и волнения. Отречься, стать простой женой дракона и улететь с тобой...
– К морю, – замерцали глаза Баосюя. – Моя простая жена, при всей своей прелести и наблюдательности ты иногда не замечаешь простых вещей. Ты можешь отречься от престола. В пользу своего брата. И вот что тебе скажу: пришла пора это сделать.
– Мой брат, – прошептала Фэйянь. – О Небесная Канцелярия! Как я могла забыть об этом!
– Немудрено. Сначала тебе не давали покоя государственные дела, потом придворные дамы... А теперь, если ты и впрямь решишься на это, никто тебя не осудит. Это будет красиво, благородно и ответственно.
– Баосюй! И ты согласен быть мужем не-императрицы?
– На самом деле меня страшно раздражает то, что ты императрица. Потому что, вместо того чтобы спать со мной в одной постели, ты все чаще сидишь по ночам в кабинете, сочиняя очередной закон или указ. Ты хочешь меня в монаха превратить, да?
– Не хочу, Баосюй. Скажи, а долго лететь... до того моря?
– Можно постараться, чтобы не очень, – ответил дракон.
... Остаток дня императрица провела под впечатлением этого разговора. И, возможно, потому казалась придворным несколько рассеянной. Отдав распоряжения относительно предстоящего празднования годовщины победы над феей Цюнсан, императрица затворилась в своих покоях. И деликатно, но настойчиво временно выставила из покоев дракона. Тот не оскорбился, но от скуки начал развлекаться чиханием. Его чихание всегда наводило смертный ужас на стройные ряды столь ненавистных дракону придворных дам.
Затворившись в покоях и отослав всех служанок, Фэйянь залегла ароматический уголь перед изваяниями восьми Небесных Чиновников и стала ждать.
– Небесный Чиновник Ань, Небесная Чиновница Юй, придите ко мне для совета и помощи, – просила императрица.
Прошло некоторое время, и стена, возле которой стояли изваяния, стала прозрачной. За стеной сверкал день, которому по красоте нет равных дней на земле. Из этого света соткались двое и, пройдя сквозь стену, остановились перед Фэйянь.
– Императрица, – поклонился Ань.
Юй не смогла сдержать слез:
– Мое милое дитя! Я молюсь о твоем благополучии Верховному Владыке Небосвода!
Фэйянь обнялась с Небесной Чиновницей и сказала:
– Выслушайте меня! И не считайте это малодушием. Я хочу отречься от престола.
– Гм, – сказал Небесный Чиновник Ань.
– Дитя, на кого ты оставишь страну? – спросила Юй.
– У меня есть брат, – сказала Фэйянь. – Я знаю это, как знаю и то, что моя матушка взята от сонма мертвых и пребывает в Небесном Доме. Пусть брат мой станет императором!
– А что будешь делать ты? – спросил Ань. – Ты сравнительно недавно обрела власть и сан. И вот отказываешься. Ради чего?
– Кто приобретает – тот теряет, а кто теряет – приобретает, – сказала императрица. – Я хочу отдаться на волю ветра. Я не хочу совершенства.
Ань поклонился:
– Лишь тот, кто не хочет совершенства, обладает им. Это так же верно, как и то, что основа славы – безвестность. Да будет так. В наступающее празднование годовщины, государыня, сообщите о своем решении всем подданным. А затем... Украсьте волосы золотой шпилькой вашей матери.
– Ты ведь не потеряла эту шпильку, дитя? – обеспокоенно спросила Юй.
– Она всегда со мной. Так вы одобряете мое решение?
– Даже если нет, что это изменит? – усмехнулся Ань. – Нет, не беспокойтесь, государыня, я пошутил. Я всегда считал, что доверять управление государством женщине небезопасно для женщины. Вы вовремя спохватились. Год-другой, и ваше чело избороздят морщины тревоги за страну... Прощайте, государыня. Юй, идем. Мы должны сообщить о решении Фэйянь Облачному Совету.
– Милое дитя! – Юй крепко обняла Фэйянь – Береги себя и будь счастлива!
Чиновники исчезли. Фэйянь поначалу была печальна, но потом тень улыбки скользнула по ее губам; она села за стол и принялась писать письмо. За письмом она просидела почти до часа Черепахи, дописав, запечатала его тремя императорскими печатями и надписала на свитке кому.
... В празднование годовщины победы над феей Цюнсан и освобождения Яшмовой Империи императрица Фэйянь всенародно отреклась от престола в пользу своего брата, по ее словам доселе пребывавшего в Небесном Доме. Подданные, потрясенные таким поступком императрицы, вскоре испытали новое, еще большее потрясение. Ибо после слов Фэйянь разверзлись небеса над Тэнкином и сонмы небожителей спустились на землю, сопровождая бессмертную государыню Нэнхун и ее сына, который, став императором, обрел человеческую плоть. Это был великий и страшный день – день, когда боги ходили среди людей и простирали свои руки, благословляя и поучая. Нэнхун, вся в сиянии неземного света, коснулась головы Фэйянь и проговорила:
– Я более никогда не оставлю тебя, дочь моя. Куда бы ни направила ты свой путь, я вечно пребуду с тобою.
(И мы опустим здесь молчаливые высказывания Баосюя по поводу того, что теперь, дескать, везде придется таскать за собой тещу)
Обретя плоть, сын Нэнхун обрел и человеческое имя. Во время церемонии восшествия на престол его нарекли Жэнь-дином, что означает «владеющий человечностью».
– Он будет править мудрее, чем я, – сказала Фэйянь и первая земно поклонилась брату-императору, чей лик был прост, но сиял ярче солнца.
Фэйянь не могла не остаться во дворце еще на некоторое время. Ей пришлось принимать участие в бесчисленных пирах, отдавать распоряжения, а также вести долгие беседы с Жэнь-дином, жадно впитывавшим в себя земную жизнь. Но ветер, нежный, как опадающие лепестки цветов, все чаще касался лица бывшей императрицы. Ветер приносил аромат далеких миров, без которых скучала душа. И императрица корила себя за нетерпение.
Но настал и день, когда Фэйянь надела походные одежды, села на спину Баосюю и сказала «прощай! » Яшмовой Империи. Никто их не провожал в этот путь – таково было желание Фэйянь. И императорский каллиграф господин Лу Синь изнывал от черной тоски в Башне Мастерства, потому что его возлюбленная не сказала ему на прощанье ни единого слова... Башня Мастерства была высока, а ее многоступенчатые крыши покрыты острой черепицей, и господин Лу Синь думал о том, что быстро умрет – быстрее, чем успеет произнести имя Фэйянь. Но тут, прервав его жестокие размышления, в дверь постучали.
– Кто? – крикнул Лу недовольно.
– Мой господин, вам письмо. Оставлено государыней Фэйянь.
Лу сорвался с места и чуть не разнес дверь в щепки:
– Где?!
Слуга, смертельно перепуганный видом своего господина, молча протянул свиток.
– Ступай, – приказал Лу.
Сердце его то останавливалось, то принималось стучать как сумасшедшее. Лу поцеловал императорские печати с именем Фэйянь и развернул свиток...
«Мой возлюбленный!
В письме я могу называть тебя так. Так зовет тебя мое сердце и никогда не назовут уста.
Я хочу, чтобы ты знал, Лу Синь: я отреклась от престола и покинула страну не потому лишь, что сочла своего брата более – достойным занимать Яшмовый престол.
Я люблю тебя.
Эта любовь выжигает мне сердце, и я чувствую, что оно скоро обуглится.
Я не виню ни богов, ни пророчества. Судьба есть судьба. Ты и я – мы оба лишь скрещение штрихов в иероглифе «Любовь». В любом из трехсот его значений.
Я люблю Баосюя. Я люблю тебя. Женщина, поселившая двух мужчин в своем сердце, наверное, достойна презрения. Но меня некому судить и презирать, ибо я ухожу.
Я не прошу тебя забыть, потому что сама забыть не смогу.
Я не прошу тебя помнить, ведь мне известна эта боль.
А я не хочу причинять тебе боли.
Возлюбленный мой, я часто думаю о том, как сложились бы наши судьбы, не сбеги я тогда из дома твоей тетки. Это ужасная мысль, но ужаснее мысль о том, что тогда я ждала – ты подойдешь к двери и откроешь ее. Как слабы женщины! И как спастись от этой слабости?
Море, о котором рассказывал мне муж, велико и прекрасно. Его горькие воды не подарят мне забвения, но, может быть, умерят печаль.
И моя любовь к тебе станет светлой, как снег на вершинах Шицинь.
Ты прекрасен. Я не пожалею ради тебя собственной жизни.
И я ее не жалею.
Прощай».
... Море – огромная, пенно-изумрудная, шелковопарчовая, ленивая и затаенная красота – простиралось внизу под летящим драконом. Ветер обтекал тело принцессы и приносил запахи соли, водорослей, лимона, прогретого солнцем галечника. В волнах резвились дельфины и морские змеи, освещенные закатным солнцем. Бесконечный рокот волн звучал как божественное откровение. Фэйянь прижалась щекой к загривку дракона и заплакала.
– Взгляни! – крикнул ей Баосюй. – Остров! Фэйянь подавила всхлип и ответила: -Да!
– Это остров Изумрудного Клана. Остров драконов. Мой остров.
– Как это понять – твой?
– Я – Владыка Изумрудного Клана. Князь драконов.
– Князь?!
– А тебя это смущает, принцесса?
– Раньше ты об этом не говорил!
– Не было повода. А теперь скажи: красив этот остров?
– Да. Он как распахнутый веер из белого шелка, лежащий в изумрудной шкатулке. Я никогда не видела ничего более прекрасного. Если говорить об островах.
Остров внезапно осветился мириадами огненных точек – алых, лиловых, серебряных, зеленых, золотых...
– Это драконы? – спросила принцесса.
– Да. Мои и твои подданные. Встречают. Соскучились без моего крепкого когтя.
– Баосюй!
– Что?!
– Я не хочу никакого сана! Никаких государственных дел! И никаких придворных дам!
– Договорились, милая. Будешь развивать на нашем острове искусство каллиграфии и вышивки шелком. Ни в том, ни в другом драконы отчего-то не преуспели.
– Баосюй!!!
– Да, милая?
– Ветер... Этот ветер... Он новый. В нем больше нет тоски.
... Ослепительные драконы летели им навстречу, разгоняя крыльями облака.
... И это была последняя глава книги о принцессе Фэйянь.
P. S. Благодаря ходатайству высокоуважаемого господина императорского каллиграфа Лу Синя автор этой книги получил гражданство Яшмовой Империи. И вдобавок к гражданству – домашнего барсука-оборотня.
Которого автор совершенно не боится.
Тэнкин, год Фэйянъ
ПРИЛОЖЕНИЕ
СИСТЕМА ВРЕМЕНИ В ЯШМОВОЙ ИМПЕРИИ
0. 00 – час Дракона (Лун-сю)
1. 00 – час Феникса (Фанхуан-сю)
2. 00 – час Черепахи (Ин-сю)
3. 00 – час Тигра (Ван-сю)
4. 00 – час Крысы (Хуби-сю)
5. 00 – час Сколопендры (Цзышен-сю)
6. 00 – час Кролика (Ань-сю)
7. 00 – час Жабы (Буфан-сю)
8. 00 – час Журавля (Чунмин-сю)
9. 00 – час Обезьяны (Увэей-сю)
10. 00 – час Собаки (Сянгин-сю)
11. 00 – час Змеи (Уд-сю)
12. 00 – час Фазана (Фэнхуан-сю)
13. 00 – час Карпа (Ло-сю)
14. 00 – час Свиньи (Шижоу-сю)
15. 00 – час Саранчи (Фэйи-сю)
16. 00 – час Цилиня (Цэлин-сю)
17. 00 – час Креветки (Мифань-сю)
18. 00 – час Цикады (Чи-сю)
19. 00 – час Кота (Журжэнь-сю)
20. 00 – час Барсука (Хо-сю)
21. 00 – час Соловья (О-сю)
22. 00 – час Козы (Ба-сю)
23. 00 – час Нетопыря (Ен-сю)
первый лунный месяц – месяц Тихого Снега
второй лунный месяц – месяц Ледяной Богини
третий лунный месяц – месяц Проснувшейся Сливы
четвертый лунный месяц – месяц Сладкой Травы
пятый лунный месяц – месяц Благоухающего Жасмина
шестой лунный месяц – месяц Страстного Пиона
седьмой лунный месяц – месяц Алой Магнолии
восьмой лунный месяц – месяц Плачущей Цикады
девятый лунный месяц – месяц Золотого Гинкго
десятый лунный месяц – месяц Прощания Журавлей
одиннадцатый лунный месяц – месяц Теплой Циновки
двенадцатый лунный месяц – месяц Бамбукового Инея