– На чем он приезжал, на какой машине?
   – Ни на какой. Пешком пришел, пешком и ушел, и больше я его не видел.
   – А когда это было?
   – Дай бог памяти, однако, с неделю назад он пришпандорил.
   – И о чем же у вас был разговор? – чокаясь с хозяином, невинно спросил я.
   – Известное дело о чем, – интеллигентно выпивая, отозвался мэр, – все о том же. Не дает им покоя церковное серебро-золотишко, спрятанное Алексеем Михайловичем в двадцать втором годе. Все как мухи на мед на него летят и летят.
   – А как он представился?
   – Назвался Анатолием Васильевичем, сказал, что музейный работник и собирает материалы о нашей церкви.
   – И что же вы ему ответили?
   – А что я мог ответить, когда и сам-то ни хрена не знаю. А тут недавно слух пустили, что оно под церковью в подвале лежало, да только кто-то его уже увел. Вот и все мои сведения.
   – Но вы же говорили о кубышке внучку Сергею?
   – Говорил, да только что я ему говорил? Что, дескать, где-то поблизости Алексей Михайлович заховал церковное добро, а он сразу ко мне какую-то свиристелку привез. И она пристала ко мне как банный лист к заднице. Укажи, где поп оклады спрятал, и все тут. Я ей по-русски объясняю – не знаю, и никто не знает, а она все свое талдычит – покажи да покажи. Надоела хуже горькой редьки. Тогда бабка ее и вытурила взашей. А ты, я так соображаю, тоже про тот клад приехал выспрашивать? Тогда зря. Ничего такого я не знаю.
   – А кто же знает? – задал я дурацкий вопрос, иногда, правда, дающий неожиданные результаты.
   – А тот, кто знал, того уже нет. Сдается мне, что про него ведала наша учительша, внучка Алексея Михайловича, Мария Андреевна.
   – А почему ты так думаешь?
   – Она больше всех церковь опекала, почти каждый день на утес тот хромала. Бывало, дохромает и сядет, сидит и вроде как думу думает, а сама, наверное, соображала, как половчее церковное добро оприходовать, но ее уже нет.
   – Твой внучек, подонок, постарался, калеными щипцами из учительницы тайну вытягивал. Причем, как мне кажется, по твоей, дед, наколке.
   – Обижаешь. Ежели и обмолвился я когда, то не нарочно, а просто к слову получилось. Больно нужен мне их церковный хлам.
   – Вольно-невольно, а хроменькую под нож подставил.
   – Ну что я говорил? Ты и меня теперь заарестуешь, – засопливился старик.
   – Кому ты нужен, пень трухлявый. Что ж теперь делать! Давай уж выпьем за упокой души рабы Божьей Марии! Да не из этого дерьмового хрусталя, а как положено. У тебя что же – лафитников граненых дома не осталось?
   – Лафитничков-то? Да вроде осталась пара штук, сейчас гляну. Они где-то здесь, в буфете болтались. Ну точно, вот они.
   Старик достал две пыльные граненые рюмки, и сердце мое подпрыгнуло от радости. Это было то, что нужно. Пока он их всполаскивал, я прикидывал, как ловчее его прищучить и вынудить сознаться.
   Какое же разочарование меня долбануло, когда Трофимыч выставил их на стол. Гранеными они оказались только снаружи, внутренняя же часть, там, где предположительно стояла свеча, была гладко закатана.
   – Хорошая посуда, – разливая водку, решил я довести дело до конца. – Наверное, не у каждого такие рюмки водились?
   – Да что ты? – удивился старик. – Этого добра в каждом доме навалом. Лет тридцать тому назад только из таких и пили. Другой тары не знали.
   – А у Марии Андреевны тоже такие рюмки имелись?
   – А то как же. Это я хорошо помню. Она хоть сама и не пила, а припасец у себя всегда держала. Ну, там кто дров наколет, кто оградку подправит, она тому и наливала.
   – Пойдем, дед, по селу прогуляемся, во двор к ней заглянем и на крылечке еще раз помянем. Видно, хорошая она была женщина.
   – Женщина-то хорошая, да больно пора поздняя.
   – А чего тут идти, через три двора, вот тебе и ее дом. Пойдем, ты виноват перед ней, а грехи надо замаливать.
   – Ну что с тобой поделаешь? Пойдем.
   Не слишком-то приятно входить в заброшенное жилище недавно умершего человека, а тем более в темное время суток. Трофимыч явно чувствовал некоторую робость и все время подталкивал меня вперед. Дойдя до крыльца, мы сели на верхней ступеньке и выпили по первой. Потом как бы играючи я оторвал доски, что крест-накрест закрывали дверь, и позвал его в дом. Осмелев от выпитого, он охотно вошел следом.
   Увы, освещение от дома уже отрезали, и потому мы в полной темноте присели к столу. Вроде как случайно, по пьяни, я смахнул со стола наши рюмки и, ужасно сокрушаясь, что они кокнулись, предложил поискать тару в хозяйстве Марии Андреевны.
   – А что их искать-то? Если соседка, Люба, не забрала, то тут, в шкафчике, они и должны быть, – пояснил Трофимыч. – Посвети-ка мне зажигалкой. Ну вот, что я говорил, все на месте. И рюмки тута.
   Рюмки достал я сам и на ощупь определил, что внутренность граненая. Что мне это даст, я пока не знал, но теперь я мог вполне обоснованно предположить, что Мария Андреевна в подвал могла захаживать.
   Здесь же, возле шкафчика, мы выпили по второй. Пряча в карман трофейную рюмку, я услышал под окнами подозрительный шорох и, решив, что мои приключения начинаются опять, вытащил газовый пистолет. Припавшее к стеклу искаженное лицо сначала меня испугало, а потом заставило зайтись нервным смешком. За нами зорко наблюдала подруга и соседка покойной, моя спасительница баба Люба.
   – Заходи, баба Люба, – громко и приветливо позвал я старуху. – Да не бойся, здесь только мы с Трофимычем.
   – Батюшки, а я-то уж перепугалась! – опасливо затараторила старушка. – Думала, опять тот черт под окнами шнырит. А вы-то что здесь делаете?
   – Да вот, баба Люба, проезжал мимо, думаю, дай заеду, помяну Марию Андреевну, – привольно врал я. – А тут и Александр Трофимович. Присоединяйся к нам.
   – Помянуть – дело нужное, – согласилась она. – Но почему здесь-то – да без света, впотьмах? Зашли бы ко мне.
   – Так получилось. А кто тут у тебя под окнами шнырит, спать не дает?
   – Да кто ж его знает? Впотьмах не видно, а на оклик не отозвался, как сквозь землю провалился. Тайные дела у нас творятся.
   – Он под чьими окнами шнырил, под этими или под твоими?
   – Неделю назад все здесь шастал, а позавчера и под моими объявился. Я проснулась оттого, что на меня кто-то через окно смотрит, поверите, лежу ни жива ни мертва. Ни слова сказать не могу, ни рукой пошевелить. Собралась с духом, окликнула, а он и исчез.
   – А какой он из себя был, не помнишь?
   – Страшный, но я плохо его разглядела, он к стеклу приплюснулся и фонариком по избе все водит да водит, будто высматривает что-то.
   – Надо было участковому сказать.
   – Так говорила, а он мне в ответ – пить надо, баба Люба, поменьше, а если пьешь, то получше закусывай. Однако пришел, посмотрел следы, но ничего не нашел. Вот такие у нас дела творятся. С тех самых пор все и началось. Наливай, что ли. Помянем Марию-то Андреевну, все она кому-то спать не дает.
   – Посвети-ка мне, Трофимыч, я бабе Любе портрет покажу, может, в нем она узнает своего черта. Ну что, похож? – поднося поближе к свету личность Носача, спросил я.
   – Да нет, этого-то я знаю, он ко мне днем приходил с гостинцами. Все про церковное серебро выспрашивал. Вот ведь люди, все неймется им.
   – А ты уверена, что наведывался ночью не он? Подумай. Если прижать его морду к стеклу да расплющить нос, может, то самое и будет?
   – Может, и так, да только в сомнении я. Тот вроде как пострашнее был.
   – А этот, который приходил к тебе с гостинцами, как представился?
   – Сказался Анатолием Васильевичем, собирателем для музея, а уж правда ли, про то не знаю. Все у меня иконку одну выпрашивал, обещал даже заплатить.
   – Отдала иконку-то? – наливая ей поминальную, спросил я.
   – Разбежался. Этих жучков я насмотрелась. Им оно для обогащения, а мне для души. Я хоть сама и неверующая, а лики божеские мне приятны.
   С бабой Любой мы расстались в двенадцатом часу. Поскольку я был немного в подпитии, то решил часа два покемарить в машине, по-прежнему припаркованной у дома Крутько. Вежливо отказавшись от его приглашений, я залез в салон и призадумался, пытаясь найти причину слабого беспокойства, что вдруг начало тревожить меня. Оно возникло совсем недавно, и обследовать этот гнойник нужно было немедленно, пока еще свежа память. Прокручивая весь разговор и последние события, я довольно скоро нашел причину своего душевного дискомфорта. Он таился в участковом, к которому обращалась баба Люба по поводу своих ночных страхов и который в самом начале нашей истории назвал ее баба Люба Стешкина.
   Что и говорить, Носач пошел куда дальше меня, выудил и эту рыбку. А что я, собственно, про нее знаю? Да ничего. И выпала она из обоймы подозреваемых только потому, что в прошлый раз выкопала меня из ямы. Надо будет как следует ее проутюжить, но это уже после того, как я найду таинственного Анатолия Васильевича. По моему глубокому убеждению, сегодня он владеет всей информацией, поскольку, в отличие от Гончарова, не разъезжал по островам, не глядел на голых девок, а целеустремленно занимался своим делом. А баба Люба Стешкина пока подождет, тем более что она им вычеркнута из списка. Осталась единственная фамилия – Лютовой. Да, загадка…
   Незаметно уснув, продрых я до самого рассвета и только с первыми лучами солнца понесся домой, где меня с нетерпением поджидали два встревоженных сердца. Большое полковничье и маленькое сердце любимой жены.
   После бурного восторга и упреков, вызванных моей задержкой, тесть затащил меня в кабинет и, сурово выговорив, представил свой отчет:
   – Названный тобой телефон принадлежит гражданке Симоновой, проживающей по адресу Березовый бульвар, дом 20 и квартира 6, но вчера до самого позднего вечера по нему никто не отвечал.
   – Спасибо, а что в отношении Светланы Сергеевны Лютовой?
   – Тут дело обстоит несколько хуже. Она задержана за перевозку наркотиков в крупных размерах. Не знаю, какие у нее связи, но если таковых нет, то загреметь она может прилично, – на одном дыхании сообщил полковник и скорбно высморкался.
   – Можем ли мы ей помочь? – пытливо глядя ему в глаза, спросил я.
   – Помочь можно всем, – неопределенно и горестно ответил он. – Неплохо бы только знать, кому помогаешь и зачем.
   – Помочь невиновному человеку, которого намеренно подставили. Кстати сказать, вашего покорного слугу хотели упрятать точно таким же макаром.
   – Так-то оно так, но все равно потребуются некоторые издержки.
   – Думаю, что за этим дело не станет, – хватаясь за телефон, облегченно заверил я.
   – Погоди, а чего ты так о ней печешься? Она тебе кто? Жена? Любовница?
   – Она наш клиент, и об этом стоит помнить не только мне, но и вам.
   – Ты все-таки взялся тащить то церковное дело?
   – Да, и я его добью, – накручивая диск, уверенно ответил я.
   – Если не добьют тебя.
   Отец Никодим оказался дома, чему я был несказанно рад, впрочем, и он тоже. После немногословных приветствий я спросил, как обстоят дела с матушкой.
   – Не так хорошо, как хотелось бы. Вы обещали…
   – Да, поэтому ждем вас сегодня после обеда у себя дома, – оборвал я его и, положив трубку, обратился к полковнику: – Вы сегодня после обеда располагаете некоторым временем?
   – По-моему, ты уже все сказал вместо меня. В два часа я буду дома.
   – Ну вот и отлично. Это на тот случай, если я вдруг задержусь.
* * *
   Клара Оттовна Старикова сегодня немного припозднилась. Я успел выдуть две чашки чаю, прежде чем эта миловидная особа дала о себе знать.
   – Валентина Николаевна, немедленно уберите мусор от подъезда и прогоните шелудивых собак, что разлеглись на ступеньках, – зычно и требовательно заявила она о своем приходе. – Совсем распустились. Не гостиница, а горьковская ночлежка. Чтобы через пять минут был полный порядок, в противном случае сниму энный процент с заработной платы. За исполнением я прослежу сама.
   Выдав начальственный гневный нагоняй, она наконец вошла в приемную, и мое присутствие если ее и обрадовало, то виду она не подала.
   – А, это вы? – стремительно проходя в кабинет, промежду прочим заметила она и хотела закрыть за собой дверь, но в последний момент передумала и предложила войти. – Доброе утро, господин Гончаров, извините за мою несдержанность. Вы, вероятно, все слышали, но честное слово – уже сил нет ругаться с моими неряхами.
   – Не извиняйтесь, я совершенно вас понимаю. Русская баба, она такое существо! Пока ее носом в грязь не ткнешь, она пальцем о палец не ударит.
   – Не иронизируйте, это действительно так. В грязи зачаты, в грязи и живут.
   – А вы сами? – чувствуя, как снизу к горлу поднимается зеленая злость, непринужденно спросил я.
   – Что я сама? – удивилась она, не понимая вопроса.
   – Сами-то позабыли, в каком свинарнике были зачаты?
   – Ну знаете ли… – зашлась она от гнева и, еще не решив, как со мной поступить, резко села в свое кресло. – Где вы воспитывались?
   – В интернате для дефективных детей. Наши воспитатели любили говорить, что мы зачаты в грязи и в пьянстве. Наверное, после этого я не люблю, когда мне об этом напоминают.
   – Не могу понять, говорите вы серьезно или в очередной раз шутите?
   – Не вижу особой разницы. А тем более вы-то оскорбили всерьез.
   – Кого? – искренне удивилась она.
   – Да ту же русскую бабу, каковой, кстати сказать, являетесь сами.
   Закусив губу, она помолчала, соображая, не выгнать ли меня вон, пока наконец не нашла единственно верного решения.
   – А ведь вы правы, – принужденно улыбнувшись, признала она.
   – А я всегда прав.
   – Но мусор от двери все равно убирать нужно.
   – Нисколько в этом не сомневаюсь, но только не унижая достоинство.
   – Согласна, – закуривая, подвела она итог драчке. – А вы ко мне по какому поводу?
   – Хотел задать вам ряд вопросов. Нет ли вестей от вашей французской мамы?
   – Нет, как уехала со своим ненаглядным, так словно в воду канула. Но я не удивляюсь. Письмами она меня никогда не баловала. Одно-два в год, не больше.
   – Понятно. Клара Оттовна, слышал я, что в вашей гостинице есть некоторый хитрый номер, который находится под вашим личным контролем. Это правда?
   – Если вы имеете в виду какую-то потаенную комнату времен Людовика XIV, то я в первый раз о такой слышу.
   – Нет, речь идет о резервной комнате под номером ноль.
   – Она не находится под моим личным контролем, просто мы ее держим до последнего на случай приезда какого-то экстренного клиента.
   – И пять дней тому назад ее занимал именно такой экстренный гость?
   – Это вы о ком говорите?
   – О том человеке, который в этом номере проживал. Причем проживал без прописки, а по единому вашему велению, что является грубейшим нарушением.
   – Ах, вы о том типе, – сразу вспомнила Клара и схватилась за голову.
   – Да, о нем. Кто он такой, как его фамилия и где он проживает?
   – Господин Гончаров, ну откуда же мне знать.
   – А что, вы так вот просто можете лично вручить ключ от номера человеку с улицы, даже не посмотрев его паспорт или в крайнем случае какое-то удостоверение? Не кажется вам это немного странным?
   – Да нет же, все гораздо проще. Поселить этого мрачного субъекта меня попросила мать, что я и сделала. Она за него платила и держала ответ.
   – Взгляните, пожалуйста, – показал я портрет, – это он?
   – Вне всякого сомнения, такого ни с кем не опутаешь.
   – Тогда объясните мне, почему он продолжал проживать некоторое время уже после того, как ваша драгоценная матушка выехала?
   – Все очень просто – так было ею уплачено за номер. Как видите, ларчик открывается просто. И если это все, что вы хотели от меня узнать, то…
   – …то позвольте вам выйти вон? Я правильно вас понял? – спросил я и угрожающе добавил: – Ну что ж, до скорого свидания, уважаемая Клара Оттовна.
   Выйдя на крыльцо, я убедился, что здесь приказ начальника – закон для подчиненных. Валентина Николаевна усердно сметала жухлую листву и старательно утрамбовывала ее в ведра. Блохастые собаки, имевшие несчастье заниматься утренним туалетом возле входа, видимо обидевшись, отбыли в неизвестном направлении.
   – Бог в помощь, Валентина Николаевна подходя ближе, поздоровался я с уборщицей. Однако строга у вас начальница.
   – А как же, порядок должен быть во всем, – охотно отозвалась она. – А я что-то сегодня расклеилась, совсем забыла крылечко подмести, вот и получила.
   – Всяко бывает, не расстраивайтесь. Валентина Николаевна, вы помните, как здесь проживала супружеская пожилая чета из Франции?
   – А как же не помнить, вежливые и обходительные люди, по-русски хорошо понимают, как же не помнить? Яков Иосифович мне несколько раз мороженое покупал. Хорошие люди, не чета нашим.
   – А не подскажете мне, когда и как они съехали?
   – Отчего же не сказать – скажу, я как раз улицу здесь мела. А было это утром пять дней назад. За ними пришло такси. Они погрузились и уехали.
   – Их кто-нибудь провожал или, может быть, сопровождал?
   – Провожала их сама Клара Оттовна, а вещи им носил наш охранник Пашка.
   – То есть они уехали одни?
   – А то с кем же? Клара Оттовна сказала, что домой, на родину, через Москву направились.
* * *
   Дом под номером 20 по Березовому бульвару ничем особенным не отличался. Шестую квартиру на втором этаже охраняла металлическая дверь, сквозь которую был хорошо слышен работающий телевизор. Однако на мои продолжительные и настойчивые звонки никакой реакции из шестой квартиры не последовало, зато из седьмой вышла молодая женщина и с любопытством спросила:
   – Не отвечают?
   – Не отвечают. А телевизор орет на полную катушку.
   – Странно, пожилые люди, а такая беспечность. И вчера было то же самое.
   – Что то же самое? – зацепился я вопросом.
   – Вечером приходил какой-то мужчина и, как и вы, не мог дозвониться, хотя, как и сейчас, в квартире громко то пел, то говорил, то стрелял телевизор.
   – Наверное, нужно вызывать милицию и ломать дверь, – выдвинул я предложение.
   – Зачем же ее ломать? – удивилась она. – Вика мне оставила две пары ключей. Одну я отдала квартирантам, а другая так и висит у меня.
   – Вика Симонова? – начиная что-то соображать, спросил я.
   – Ага. Она на год к мужу на Дальний Восток укатила, а меня попросила подобрать подходящих квартирантов. Я дала объявление, и отбою от желающих не было. Но первого встречного я пускать не стала, ждала, когда явится кто-то посолидней. А пять дней назад появились эти Рафаловичи, и я, не раздумывая, с ними столковалась.
   – Давайте ваши ключи, посмотрим, что там у них творится, вдвоем-то не так страшно.
   Ну вот, теперь, кажется, все встает на свои места. Как я и предполагал, не могла Зоя Андреевна уехать просто так, несолоно хлебавши. Не такой она человек.
   – А может, сначала вызовем милицию, а уж потом будем открывать? – поделилась своими сомнениями осторожная соседка.
   – Милиция будет шибко ругаться, если откроет дверь и никого там не найдет, – возразил я и тем самым подтолкнул ее к действиям.
   В опрятной, уютной комнате Яков Иосифович безмятежно спал в кресле перед телевизором, а Зоя Андреевна, накрывшись пледом, удобно устроилась на диване.
   – Они спят, – шепотом сообщила соседка. – Зря только их потревожили.
   – Спят, – мрачно подтвердил я, прикоснувшись к холодной руке Рафаловича. – Спят и видят райские сны. Им больше уже никогда не проснуться. Вызывайте милицию.
   – А они… – что-то хотела спросить молодайка, но, передумав, тихо упала в обморок.
   Этого мне только не хватало. Вместо того чтобы заниматься нужным и полезным делом – шмоном квартиры, я был вынужден всю свою энергию и внимание переключить на чувственную даму. Впрочем, кружки воды хватило, чтобы привести ее в сознание.
   – Вы думаете, они в самом деле мертвы? – со страхом глядя на квартирантов, спросила она, поднимаясь.
   – Мертвее не бывает. Вызывайте милицию. Да не с этого телефона, – упредил я ее схватить трубку рядом стоящего аппарата. – Его не трогайте. Идите к себе в квартиру и вызывайте со своего домашнего.
   – Да, конечно, я вас понимаю, – заторможенно ответила она и поплелась к себе.
   Времени у меня было в обрез. Обмотав руку носовым платком, я обследовал содержимое карманов Рафаловича и дамской сумочки Зои Андреевны. Оставив все как есть, я забрал только их записные книжки. Буквально секундой позже в дверь заглянула соседка и, сообщив, что милиция вызвана, наотрез отказалась уходить из квартиры. Чертова кукла, как же ее спровадить?
   – Послушайте, милая, а вы не могли бы сварить, мне крепкого кофе?
   – С удовольствием, – обрадовалась она. – Вам с сахаром?
   – С сахаром, с сахаром, – пробурчал я.
   Как только она закрыла свою дверь, я тенью папы Гамлета выскользнул из квартиры и что есть духу припустил к машине. Отъехав метров на сто и удостоверившись, что славная милиция прибыла к подъезду, я рванул оттуда куда подальше.
   Возле офиса тестя я остановился и, не выходя из машины, занялся изучением блокнотов четы Рафалович. Первой я пролистал книжку Якова Иосифовича, но, как и ожидал, ничего интересного там обнаружить мне не удалось. Блокнотик Зои Андреевны меня порадовал уже через пять минут, когда я дошел до буквы «К». Последней на эту букву была записана фамилия Котов, а величали этого Котова Анатолием Васильевичем, что мне очень понравилось.
   – И долго ты будешь сиднем сидеть? – ткнул меня в плечо подошедший тесть. – Приехал, понимаешь, и сидит. Я уже за тобой минут десять наблюдаю. Что ты так внимательно изучаешь?
   – Записные книжки мертвых Рафаловичей.
   – Мертвых? Наверное, интересно? – удивился тесть.
   – Очень. Алексей Николаевич, нужно выяснить, кто есть Анатолий Васильевич Котов.
   – А на кой черт он тебе сдался?
   – Во-первых, это он подбросил наркотики в машину Лютовой, за что ее и задержали, а во-вторых, возможно, что он имеет отношение к смерти Зои Андреевны Рафалович и ее мужа.
   – Однако! И как он их пришикнул?
   – Отравил, а если точнее, то всыпал им какой-то снотворной дряни, потому как вид трупиков безмятежный и ангельский.
   – Хорошо, подожди меня двадцать минут, а лучше пока смотайся и привези пожрать.
* * *
   – Значит, так, – информировал меня полковник, когда я, выполнив поручения, вошел в его кабинет, – Анатолий Васильевич Котов – неудачливый адвокат, выгнанный из гильдии. В настоящее время постоянной работы не имеет. Тридцати лет от роду, женат, имеет одного ребенка и проживает по улице Индустриальная, дом 16, квартира 7. Это все, что мне удалось для тебя выяснить.
   – Этого более чем достаточно, – переписывая адрес, ответил я. – Не забудьте о свидании с отцом Никодимом. Вероятно, я на этой встрече присутствовать не смогу.
   – Ты куда? Может быть, нужна моя помощь?
   – Нет, пока обойдусь своими силами, а если что, то непременно позвоню.
   Дверь котовской квартиры мне открыла хрупкая миловидная блондинка примерно тридцати лет. Ее вздернуто-задорный носик, равно как и глаза, был красен и печален. Видимо, она еще совсем недавно ревела и жаловалась на свою проклятущую жизнь.
   – Вам кого? – прикрывая лицо рукой, с какой-то надеждой спросила она.
   – Я бы хотел видеть Анатолия Васильевича, – учтиво ответил я.
   – Я бы и сама хотела его видеть! – вдруг разревелась блондинка. – Он сегодня не ночевал дома. Наверное, с Толиком что-то случилось.
   – Успокойтесь, ради бога, подумаешь, одну ночь не ночевал дома, – неуклюже успокаивал я бедную женщину. – С нашим братом такое случается.
   – Да нет же, он не такой, мы с ним уже шесть лет как женаты, и ничего такого не было. Он даже когда на работе задерживался, то всегда звонил. И все эти последние дни аккуратно мне звонил, предупреждал, что или задержится или вообще придет только под утро, а вчера и сегодня полное молчание.
   – И когда вы последний раз его видели?
   – Как вчера утром ушел, так и с концами.
   Ну вот, кажется, и все, дело зашло в тупик, подумал я, подходя к машине. Скорее всего, Анатолий Васильевич, основательно почистив граждан Франции, ударился в бега, и, когда он теперь объявится в нашем городе, одному только Богу известно. Наверное, он все-таки нашел церковные ценности, иначе зачем ему понадобилось убивать Рафаловичей? Убил, когда увидел, как мало ему причитается и как много увозят с собою они. На всей этой истории можно ставить точку, и ничего тут не попишешь, господин Гончаров, надо честно признаться, что на этот раз ты проиграл. Пора ехать домой, плюнуть и забыть, как говорит любимый тесть, а главное – отоспаться.
* * *
   … Сидя за обеденным столом, отец Никодим вел с полковником тайные переговоры, к которым не был допущен даже я. Вполголоса назывались какие-то фамилии, сроки и суммы. Особенно не прислушиваясь и понимая, что и без меня они отлично поладили, я прошел к Милке в спальню и молча завалился под бок.
   Проснулся я аж в десять часов, наверное, сказалась усталость всех последних дней. Проснулся от смутной тревоги – словно сделал что-то не так, а может, и вовсе ничего не сделал. Походив по комнате и не понимая, что меня взбудоражило, я набрал телефон Котова, и зареванный голос его жены сообщил, что ничего нового на этот час не произошло, Толика до сих пор нет дома.
   – Ты что ходишь, как тигр по клетке? – преградил мне дорогу тесть.
   – А хрен его знает, – честно признался я. – Чего-то не так.
   – Так давай возьмем Милку и закатимся в какой-нибудь бар, посидим, расслабимся, отдохнем.
   – Нет, настроение у меня диаметрально противоположное. Ощущение такое: что-то где-то я упустил, а что именно – не могу сообразить.