Страница:
- Может быть, я и очень молод, как вы говорите, - с горячностью проговорил Тит, - но если б вы знали, как мы сюда к вам добирались! Мы шли потайным ходом, под землей... я сам его нашел, правда, Фуксия? А потом... - Но тут Тит вынужден был остановиться, так как предложение оказалось для него слишком сложными и он не мог его закончить.
Через мгновение он продолжил:
- А вот вы знаете, мы шли в темноте, со свечами, иногда даже ползли, но в основном все-таки шли... Туннель такой длинный, идет прямо из Замка и все под землей. А выходит на поверхность на склоне холма. Но найти этот выход вовсе не просто... Ну, там вроде как... просто нора... и знаете, совсем недалеко отсюда! С другой стороны того леса, где вы в первый раз увидели нас; но найти вашу пещеру все равно было очень трудно, потому что в прошлый раз я сначала ехал на своем пони, а потом попал в дубовый лес, а потом... Господин Флэй, ведь мне не приснилось, правда, что я видел летающее создание? Ведь я вам рассказывал, помните? Но иногда мне все равно кажется, что мне это приснилось.
- Так оно и было, - сказал Флэй, - сон, кошмар, можете не сомневаться...
Флэй говорил неохотно, так, словно ему совсем не хочется разговаривать с Титом о "летающем создании", и он сменил тему разговора:
- Так вы говорите, ваша светлость, потайной ход, прямо в Замок?
- Да, - сказал Тит, - потайной ход, черный туннель! Там пахнет землей, а в некоторых местах на потолке видны деревянные балки, и кругом муравьи и все такое прочее.
Флэй взглянул на Фуксию, словно искал у нее подтверждения словам Тита.
- Да, да, все именно так, как говорит Тит.
- И действительно недалеко отсюда, ваша милость?
- Да, - подтвердила Фуксия, - В лесу, сразу за ближайшей отсюда долиной. Там выход из туннеля.
Флэй внимательно посмотрел сначала на Фуксию, потом на Тита. Казалось, что сообщение о потайном ходе произвело на него большое впечатление, хотя они и не понимали, почему; для них путешествие по подземному туннелю было самым настоящим, даже страшным приключением. Но и Фуксия, и Тит хорошо знали из собственного горького опыта, что очень часто то, что казалось им таким интересным и удивительным, в мире взрослых никакого интереса не вызывало.
Но Флэй хотел знать все подробности.
А где в Замке начинается туннель?.. Их кто-нибудь видел, когда они пришли в Галерею Статуй?.. Смогут ли они легко найти путь назад, через все эти пустые коридоры и залы?.. Могли бы они показать ему, где выход из туннеля в лесу?
Конечно, могли бы! Хоть сейчас! Взбудораженные тем, что взрослый человек Фуксия еще не причисляла себя к взрослым - проявил такой большой интерес к их открытию, Тит и Фуксия горели желанием немедленно отвести Флэя к "своему потайному ходу".
Флэй сразу увидел в открытии подземного туннеля значительно больше, чем волнующее приключение. Но Фуксия и Тит не догадывались, что через этот туннель Флэю открывается постоянный и потайной доступ прямо в сердце его древнего дома; и, если бы ему этого захотелось, он мог бы пользоваться этим ходом даже посреди белого дня! Да к тому же ход в подземелье, по словам Тита и Фуксии, расположен так близко от его пещеры! Он будет идти себе под землей, залитой ярким солнечным светом, и никто его не увидит! А это в огромной степени расширит его возможности выискать то зло, которое угнездилось в Горменгасте, и вырвать его с корнем! Это позволит ему доискаться до источника, вычистить Замок! И ему не придется совершать длительные ночные походы через лес, а потом по полям к Внешней Стене, а оттуда по каменным дворам, переходам во внутреннюю часть Замка - и при этом быть все время настороже, прятаться, чтоб не быть замеченным! А теперь если то, что рассказали Фуксия и Тит - правда, ему всего этого делать не нужно, он может в любое время дня и ночи проникнуть в Замок, выбраться из туннеля пройти по безлюдным, никем и никогда не посещаемым коридорам и залам и выйти позади статуи в Галерее Скульптуры. А оттуда он мог безо всякого труда добраться в любую часть Замка, которую хотел бы посетить!
ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ
Текли дни, складываясь в недели и месяцы. Камень Горменгаста становился все прохладнее, лето сменилось осенью, а осень - зимой, темной и холодной. На протяжении многих дней дули могучие ветры, которые выдавливали из окон стекла, срывали черепицу с крыш и сдвигали камни в руинах, завывали и ревели между башен и труб.
А потом так же неожиданно, как начинался, ураган стихал, и воцарялась не менее пугающая тишина. Тишина столь глубокая, что собачий лай, случайное позвякивание ведра, плач ребенка, казались реальными лишь в том смысле, что они подчеркивали эту абсолютную, всеохватывающую тишину, сквозь которую эти случайные звуки поднимались как пузырьки в ледяной воде - они появлялись на поверхности, лопались и исчезали навечно.
Среди зимы начались такие мощные снегопады, что тем, кто прятался за бесчисленными окнами, уже не верилось, что все видимое из окон имело когда-то четкие очертания и не было окутано белой дымкой, что за окнами кроме белого цвета когда-то существовали и другие цвета. Казалось даже воздух вытеснялся снежинками, каждая величиной в ладошку ребенка, все вокруг неузнаваемо изменилось, округлилось, скрылось под белым покровом.
В полях, окружающих Замок, занесенных снегом, валялось множество мертвых и умирающих птиц, там и сям коченеющие птицы делали последнюю отчаянную попытку взлететь, раскрывали обледенелые крылья - и бессильно падали в снег.
Из окон Замка казалось, что поля усеяны черными угольками, белые лица полей были покрыты этими оспинками, выбитыми великим множеством тварей, загубленных зимой. Трудно было сыскать девственное пространство на снегу, не испещренное этими следами смерти, каждый сугроб был кладбищем.
На фоне слепящего яркого снега птицы вне зависимости от окраски перьев казались черными как смоль, а их прихотливые силуэты - изображениями, выгравированными тонкими иглами. Птицы своей собственной смертью расписали похоронные полотна полей иероглифами утонченной красоты, прочитать которые было нельзя, но смысл их был красноречиво ясен.
Следующий снегопад стирал эти знаки смерти, заботливо и нежно укрывая замерзшие тельца мягким покрывалом. А потом поверх этого слепящего глаза покрывала появлялась новая россыпь черных грудок. И так повторялось много раз. Прежде чем замереть без движения в пушистом снегу, ковыляли, стояли дрожа или ползли умирающие птицы, оставляя за собой печальные следы.
И все же, несмотря на всю эту массовую гибель птиц в полях, в Замке их число не уменьшалось. Графиня, чье сердце обливалось кровью при виде такого массового птичьего страдания, делала все возможное, чтобы спасти диких птиц, открывая им доступ в Замок. Кругом рассыпали зерно, крошки и кучки мяса, выставляли тазы, миски, чашки с водой, с которых постоянно сбивали лед в надежде заманить птиц в пустые коридоры и залы Замка, где было все-таки теплее, чем в полях. Однако, несмотря на все эти усилия (хотя голод заставлял забывать страх, и тысячи сов, цапель и других пернатых, включая даже хищных, слеталось в Замок), поля по-прежнему были усеяны мертвыми и умирающими птицами. Суровость зимы гнала к Замку живность из лесов и замерзших болот. Животные и птицы тысячами стекались к Горменгасту, но многие погибали, так и не обретя спасения за его стенами.
Графиня приказала (что вызвало массу неудобств), чтобы большую обеденную залу превратили в лазарет для птиц и животных. Огромная, рыжая, одинокая, она ходила между страждущими тварями, пытаясь им помочь. И многих она действительно выхаживала. В залу принесли ветви и прислонили их к стенам. Столы были перевернуты, с тем чтобы дать птицам возможность, если они того захотят, сидеть на торчащих вверх ножках. Зала была всегда полна птичьего гама, в котором выделялись голоса ворон и галок.
Многих птиц, умирающих в снегу, удалось выходить, но снег в окрестных полях был слишком глубок, и птиц можно било собирать лишь у самых стен Замка и из окон.
Более месяца Замок был в снежном плену. Некоторое входные двери рухнули под весом сугробов. Те же, которые выдержали нагрузку, пришлось чинить. Внутри Замка целыми днями горели свечи - окна были либо забиты досками, либо заткнуты одеялами.
Трудно сказать, что произошло бы с Флэем, если бы не был открыт подземный туннель или если бы Тит не рассказал ему о нем. Сугробы вокруг его пещеры нанесло такие, что вряд ли ему удалось бы выбраться из нее; к тому же холод почти наверняка убил бы его, не говоря уже о том, что он не смог бы ничего добыть себе на пропитание.
Но существование туннеля решило для Флзя все эти проблемы.
Поначалу он совершал походы в Замок почти каждый день. Держа в руке свечу, он проходил по туннелю мимо множества корней, извивавшихся по стенам, переступая через черепа и кости, усеивающие земляной пол, вдыхая запах сырой земли. В туннеле находили прибежище лисы, грызуны, самые разнообразные насекомые. Вскоре по уже знакомым ему корням Флэй научился распознавать, какое расстояние он прошел, он даже знал, под каким местом на поверхности находится.
Хотя в туннеле не было снега и в нем не было так холодно, как снаружи, однако Флэй не жил там, а использовал его лишь как проход ко внутренним частям Замка. В туннеле было темно, сыро и все напоминало о разложении и смерти. И во время своих одиноких путешествий под землей Флэй старался там не задерживаться.
Когда в первый раз он добрался до конца туннеля и вышел по коридору в ту часть Замка, где располагались Безжизненные Залы - туда, где Тит испытал ужас погружения в полную тишину и безжизненность, - нечто подобное испытал и Флэй. Его костлявые плечи поднялись до ушей, его челюсть выставилась вперед, а взгляд метался вокруг, словно он ожидал нападения какого-то невидимого и бесшумного врага.
Но потом, после того как он много раз днем приходил в эту совершенно безжизненную часть Замка и исследовал ее, всякий страх покинул его. Более того - все эти безжизненные залы, погруженные в вечную тишину, стали ему чуть ли не родными, настроение, которое здесь царило, он подсознательно соотносил с настроением Леса Горменгаст. Не в его привычках было делать что-то поспешно, и поэтому он не бросился сразу на поиски зла, поселившегося в Замке. Сначала ему нужно было освоиться.
После того как Флэй нашел путь, который привел его к статуе в Галерее Скульптуры, он стал посвящать свои полуночные визиты поискам тех изменений, которые произошли в ночной жизни Горменгаста со времени его последнего посещения. Жизнь в лесу научила его неторопливости и терпению, заострила его умение оставаться незаметным в любом окружении. Он не появлялся в Замке среди дня, а ночью ему было достаточно замереть и прислониться к стене или к двери из гниющего дерева и он становился незаметным. Он опускал голову, и в полумраке его волосы и борода становились еще одной паутиной, а лохмотья превращались в папоротник-листовик, свисающий с серой сырой стены коридора.
Когда он, скрываясь в темных переходах, видел людей, которых когда-то так хорошо знал, у него возникали странные ощущения. Иногда эти люди проходили совсем рядом с ним; некоторые казались намного старше, некоторые почему-то выглядели моложе, а некоторые так сильно изменились, что их трудно было узнать.
Но, несмотря на свое умение оставаться незамеченным, Флэй излишне не рисковал. И прошло много времени, прежде чем его разведывательные походы позволили ему определить, где могут в то или иное время дня и ночи находиться те, кто представлял для него особый интерес.
Дверь комнаты Гробструпа, семьдесят шестого Герцога Стона, не открывали со дня его исчезновения. Обнаружив это, Флэй испытал суровое удовлетворение. Он внимательно осмотрел пол перед дверью своего бывшего хозяина; здесь лежал толстый слой пыли; у этой двери, к которой так давно уже не подходил, Флэй в течение двадцати лет укладывался спать! С тех пор, казалось, прошла целая вечность. Флэй огляделся по сторонам, посмотрел вдоль коридора. И давняя, но страшная ночь всплыла в его памяти - та ночь, когда Герцог, ходивший во сне, встал с постели и ушел в одну из башен, где отдал себя на съедение совам, когда Флэй сражался с Шеф-Поваром Горменгаста и пронзил его ударом шпаги.
С тех пор Флэй должен был жить в изгнании. А теперь, тайно находясь в Замке, - воровать и подбирать объедки. Это его мало радовало, но он вынужден так делать, чтобы не умереть с голоду. Достаточно быстро он нашел потайную дверь, через которую мог проникать в кошачью комнату, в кухню Флэй проникал через одну из дверей, открывающихся в коридор, ведущий в заброшенную часть Замка.
Когда пришли холода, Флэю стало ясно, что ему не имеет никакого смысла каждый день возвращаться через туннель в свою пещеру, заваленную снежными сугробами. Флэй не мог ни охотиться, ни собирать валежник для костра, возле которого мог бы обогреться. И он нашел себе пристанище в Безжизненных Залах.
Там он обнаружил небольшую комнату, пол которой был покрыт толстым роскошным слоем мягкой пыли, в этой квадратной комнате имелся камин, украшенный резным камнем и оснащенный каминной решеткой; имелись стулья, книжный шкаф и стол из орехового дерева, на котором под покровом пыли лежали приборы, стояли бокалы и посуда на двоих.
И Флэй обосновался в этой комнате. Его диета состояла в основном из хлеба и мяса, которые он всегда без труда мог добыть в Большой Кухне. При этом он не использовал открывающиеся широкие возможности разнообразить свою диету. Легче всего он мог доставать воду для питья - неподалеку от своей комнаты он нашел резервуар, куда с крыш стекала по трубам дождевая и талая вода, в любое время он мог набрать там воды в свой железный котелок.
Исходя из тех расстояний, которые ему приходилось преодолевать, чтобы добраться до обитаемых частей Замка, и прежде всего из того расстояния, которое отделяло его от пролома в стене позади статуи в Галерее Скульптур (никакого другого хода в известные ему части Замка он не нашел), Флэй твердо знал, что безо всякого риска быть обнаруженным он мог разжигать огонь в камине. Если бы даже кто-нибудь случайно увидел дым, поднимающийся из трубы в заброшенной части Замка, и заинтересовался этим обстоятельством, то такому гипотетическому наблюдателю было бы так же трудно определить, куда ведет дымоход от этой трубы, как и лягушке сыграть на скрипке.
И вот в своей комнатке, обнаруженной в неизведанных глубинах Замка, Флэй, сидя у камина холодными зимними вечерами, испытал тот комфорт, который не испытывал никогда раньше. Если бы не годы, проведенные в изгнании в лесу, он, возможно, не вынес бы одиночества, но одиночество стало для него уже естественным состоянием.
Тишина Безжизненных Залов была еще более плотной, чем безмолвие, опустившееся на скованные льдом и снегом поля вокруг Замка. Ее вполне можно было назвать в самом прямом смысле слова мертвой. Пустота и ничем не нарушаемая полная безжизненность помещений, лабиринт темных коридоров делали тишину чем-то реально ощутимым, даже видимым, у любого человека, попавшего сюда - за редким исключением тех, кто привык пребывать в одиночестве в замкнутых пространствах, - волосы встали бы дыбом от ужаса. Флэй, несмотря на свои многочисленные попытки определить степень протяженности этой давно заброшенной и забытой части Замка, не смог этого сделать. Единственное, что ему удалось - и то благодаря подсказке Тита - это найти ступени, ведущие к пролому в стене за статуей в Галерее Скульптуры. Но за исключением этого выхода в обитаемый мир и нескольких забытых или запертых наглухо дверей, сквозь которые можно было различить отдаленные голоса, никаких других рубежей, граничащих с миром живых, Флэй не обнаружил.
Но однажды произошло событие, которое надолго лишило его покоя. Флэй поздно ночью возвращался из Кухни, нырнув в пролом в стене за статуей в Галерее Скульптуры, он двинулся по знакомому коридору в сторону своей комнаты. Пройдя не менее мили и углубившись в свое безмолвное царство, он в какой-то момент решил не идти дальше по хорошо знакомому узкому коридору, а свернуть в один из тех, по которому он раньше не ходил и который, как он полагал, так или иначе приведет его в знакомые места. Продвигаясь вперед, он по своему обыкновению делал мелом грубые отметки на стене, которые в случае необходимости должны были помочь ему вернуться назад.
Флэй шел больше часа, сворачивая в разные стороны по изгибающимся коридорам, проходя десятки помещений, из которых вело сразу множество выходов, опускаясь по холодным узким спускам и поднимаясь по более широким подъемам, но так и не выбрался в знакомые места. Его бросило в пот от страшной мысли: если бы он не предпринял своей обычной предосторожности и не отмечал свой путь мелом на стене, он бы никогда отсюда не выбрался! Неожиданно он почувствовал приступ голода. Обратив внимание на то, что его свеча догорает, он вытащил из-за пояса одну из десятка свечей, которые всегда носил с собой, и зажег ее от фитилька догорающей. Сев на пол и осторожно поставив перед собой на каменную плиту только что зажженную свечу, он открыл свой нож с узким лезвием, вытащил из-за пазухи хлеб и отрезал себе кусок.
И справа, и слева от него темнота была густой как чернила. Флэй сидел в круге света, отбрасываемого пламенем свечи, его лицо, руки и лохмотья являли собой впечатляющую картину контрастов света и тени. На стене позади него тяжелым пятном громоздилась тень. Флэй вытянул ноги и собирался уже приступить к своей нехитрой трапезе, когда услышал взрыв смеха.
Если бы звуки этого смеха, приглушенные каменной преградой, не раздавались столь явственно позади него, где-то за стеной, к которой он прислонился спиной, ему бы пришлось признать, что этот смех безумия раздался у него в голове.
Однако Флэй был твердо уверен в том, что не сходит с ума, и в том, что смех этот не является порождением его мозга. Но в том, что в страшных звуках присутствовало безумие, он не сомневался. Этот дьявольский вой еще не затих, а Флэй уже вскочил на ноги, словно его вздернул кверху невидимый крюк, зацепленный за одежду. Не отдавая себе отчета в том, что делает, Флэй одним прыжком перескочил к противоположной стене и, прижавшись к ней, словно загнанное в угол животное, вперил взгляд в холодные камни, о которые он только что опирался спиной, словно сама стена была заражена тем безумием, которое за ней пряталось, словно каждый камень был безумен и готов был выпрыгнуть из стены и наброситься на него.
Флэй слышал, как в тишине, показавшейся после безумного гогота еще более глубокой, с его лба на каменные плиты пола падают капли пота. Во рту у него так пересохло, что, казалось, язык и небо превратились в лоскуты сухой кожи. Сердце его грохотало как барабан. Но из темноты никто не появился. Свеча спокойным светом освещала пол и стену напротив него.
И тут страшный смех раздался снова. В этот раз Флэй различил в нем не один, а два голоса, словно горло существа, из которого он вырвался, было так устроено, что могло издавать такие страшные двойные звуки. Флэй был уверен и в том, что эта сдвоенность не была результатом эха, - звуки не накладывались друг на друга, а звучали одновременно, внушая еще больший ужас.
В этот раз пронзительный хохот не оборвался резко, как ранее, а стихал постепенно, превращаясь в тонкий скулеж Но даже в нем явственно слышалось два синхронных голоса; безумие словно двоилось, превращая оцепеневшего Флэя в камень.
После того как снова воцарилась тишина, Флэй еще некоторое время простоял без движения. Он был потрясен. Его одиночество было грубо нарушено. Его неспособность понять, кто мог глубокой ночью издавать такие звуки, была подобна оскорблению, брошенному его узкому, но гордому уму. А ужас, глубочайший ужас, порожденный криком существа, которого он не видел, но которое находилось где-то совсем близко, сковывал его члены и лишал способности двигаться.
Время шло, и ничто более не нарушало тишину, безумный смех не возобновлялся. Флэй поднял свечу, стоявшую на полу, и отправился, неоднократно оглядываясь, назад по тому же пути, который привел его к страшному месту. Флэй шел быстро, поглядывая на сделанные им ранее отметки мелом. Наконец он добрался до того места, с которого началось его так мрачно завершившееся путешествие. Там Флэй чувствовал себя уже почти дома и уверенным шагом направился по знакомым коридорам и залам к своей комнате.
Но успокоиться на этом Флэй, конечно, не мог. Тайна жуткого, безумного смеха притягивала его, он не переставал думать о ней, и на следующий день, вскоре после восхода солнца, о котором он узнавал благодаря свету, проникающему в вентиляционные трубы и дымоходы, он почувствовал, что то мрачное место влечет его к себе снова. И не потому, что ему хотелось еще раз испытать острые ощущения и снова услышать кошмарный смех, но потому, что он не мог позволить этой тайне остаться нераскрытой. Он просто должен был вывести ее на свет разума и выяснить, что же все-таки это было, и кто - человек или зверь - издавал такие звуки. Бывший первый слуга Горменгаста оставался полностью верным духу Замка, и ему было невыносимо думать, что в Замке присутствуют некие силы, которые противятся упорядоченной церемониальной жизни Замка и его обрядности, что тело Замка разъедает яд чего-то враждебного ему, скрытого и невыявленного. Флэй намеревался пройти дальше по тому коридору, в котором слышал страшный смех, в надежде, что ему удастся добраться до какого-нибудь поворота, а потом пойти назад по параллельному коридору и достичь того места но с другой стороны стены, где прозвучали безумные звуки.
Но этого ему не удалось сделать. День за днем ходил он по каменным коридорам, по десятку раз на день сбивался с пути, попадал в те места, где уже побывал, постоянно возвращался к исходной точке, но никак не мог уловить какую-либо системность, некий общий план в беспорядочном нагромождении архитектурных форм. Время от времени он возвращался к тому месту, где слышал дикий смех, останавливался, прислушивался, но за исключением своего дыхания и ударов собственного сердца, никаких иных звуков не слышал.
И тогда он решил прийти к страшному месту не в дневное время, а в тот же ночной час, когда его в первый раз напугал безумный хохот, в тот час, когда в сердце и членах остается меньше всего решимости и смелости. Если он снова услышит этот хохот и тот будет повторяться и не стихать некоторое время, он попробует добраться до источника и выяснить, кто же его издает, тем самым достигнув того, что ему не удавалось сделать днем.
И вот, преодолевая страх, глубокой ночью он отправился в путь по ледяным коридорам. Он уже без особого труда отыскал нужный коридор и, еще не достигнув рокового места, услыхал чьи-то крики и плач. Когда он подошел совсем близко, то явственно услышал, как кто-то нечленораздельно взывал к самому себе и так же нечленораздельно отвечал.
В голосе - или голосах - теперь слышался страх. Прислонив ухо к стене, он прислушивался. И ему показалось, что голоса звучали все слабее и слабее, словно кричавший - или кричавшие - теряли последние силы. Но до источника этих воплей ему так и не удалось добраться, и ночной поход завершился так же безрезультатно, как и дневные. Когда Флэй уже отправлялся в обратный путь, крики прекратились и тяжелым грузом опустилась тишина. И сколько бы Флэй не прислушивался, никаких звуков он больше не слышал.
Но и после этого Флэй не оставил своих попыток отыскать таинственное страдающее существо. Из тех звуков, которые ему удавалось услышать, он сделал вывод, что оно полностью теряет силы, и его ужас сменился слепой жалостью, которая влекла его к роковому месту в заброшенном коридоре снова и снова, словно нераскрытая трагедия тяжелым грузом ложилась на его совесть, словно его присутствие у стены и вслушивание в умирающие звуки могло чем-то помочь. Он прекрасно понимал, что это не так, но ничего не мог с собой поделать.
И вот пришла ночь, когда он, сколько он не прислушивался, не смог уловить ни звука. И в последующие ночи ничто уже не нарушало тишину.
И Флэй понял, что безумному существу, скрытому за каменной стеной, пришел конец. Он так никогда и не узнал, что же это было за существо, которое смеялось и разговаривало само с собой жестяным и страшным двойным голосом. Он так никогда и не узнал, что ему довелось быть последним и единственным человеком, который слышал голоса их милостей Коры и Клариссы. Комната, в которую их когда-то заманили, находилась выше и немного сбоку от коридора, в который забрел Флэй, а вентиляционная шахта, скрытая в стене, доносила до него их голоса. Флэй так никогда и не узнал, что за запертыми дверьми своей комнаты сестры-близнецы, оставшиеся без пропитания - Щуквол после происшествия с топором более не появлялся и соответственно не приносил им еды, - постепенно теряли рассудок. Их сумасшествие становилось все более глубоким, а в минуты просветления они осознавали, что умирают.
Когда слабость окончательно одолела их, они улеглись рядышком и, глядя в потолок, тихо умерли - в одно и то же мгновение.
ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ
В то время как Флэй предавался в Безжизненных Залах размышлениям над тем, что же ему довелось услышать, и безуспешно пытался разгадать загадку таинственных звуков, Щуквол, поднявшись с постели, не теряя времени взялся настойчиво утверждать себя в роли Хранителя Ритуала. У него не было иллюзий в отношении того, какова будет реакция обитателей Замка, когда они поймут, что он выполняет функции Хранителя Ритуала не временно, а пытается остаться в этой должности постоянно. Щуквол не был стар, он не был сыном Баркентина, он не принадлежал ни к какой группе ритуалослужителей, у него не было никаких оснований претендовать на Титул Хранителя Ритуала - он был лишь учеником утонувшего калеки. Но он обладал разумом и выносливостью, чтобы выполнять весьма обременительные обязанности, возлагаемые на Хранителя Ритуала. И хотя этого было далеко не достаточно, однако давало надежды на успех.
Через мгновение он продолжил:
- А вот вы знаете, мы шли в темноте, со свечами, иногда даже ползли, но в основном все-таки шли... Туннель такой длинный, идет прямо из Замка и все под землей. А выходит на поверхность на склоне холма. Но найти этот выход вовсе не просто... Ну, там вроде как... просто нора... и знаете, совсем недалеко отсюда! С другой стороны того леса, где вы в первый раз увидели нас; но найти вашу пещеру все равно было очень трудно, потому что в прошлый раз я сначала ехал на своем пони, а потом попал в дубовый лес, а потом... Господин Флэй, ведь мне не приснилось, правда, что я видел летающее создание? Ведь я вам рассказывал, помните? Но иногда мне все равно кажется, что мне это приснилось.
- Так оно и было, - сказал Флэй, - сон, кошмар, можете не сомневаться...
Флэй говорил неохотно, так, словно ему совсем не хочется разговаривать с Титом о "летающем создании", и он сменил тему разговора:
- Так вы говорите, ваша светлость, потайной ход, прямо в Замок?
- Да, - сказал Тит, - потайной ход, черный туннель! Там пахнет землей, а в некоторых местах на потолке видны деревянные балки, и кругом муравьи и все такое прочее.
Флэй взглянул на Фуксию, словно искал у нее подтверждения словам Тита.
- Да, да, все именно так, как говорит Тит.
- И действительно недалеко отсюда, ваша милость?
- Да, - подтвердила Фуксия, - В лесу, сразу за ближайшей отсюда долиной. Там выход из туннеля.
Флэй внимательно посмотрел сначала на Фуксию, потом на Тита. Казалось, что сообщение о потайном ходе произвело на него большое впечатление, хотя они и не понимали, почему; для них путешествие по подземному туннелю было самым настоящим, даже страшным приключением. Но и Фуксия, и Тит хорошо знали из собственного горького опыта, что очень часто то, что казалось им таким интересным и удивительным, в мире взрослых никакого интереса не вызывало.
Но Флэй хотел знать все подробности.
А где в Замке начинается туннель?.. Их кто-нибудь видел, когда они пришли в Галерею Статуй?.. Смогут ли они легко найти путь назад, через все эти пустые коридоры и залы?.. Могли бы они показать ему, где выход из туннеля в лесу?
Конечно, могли бы! Хоть сейчас! Взбудораженные тем, что взрослый человек Фуксия еще не причисляла себя к взрослым - проявил такой большой интерес к их открытию, Тит и Фуксия горели желанием немедленно отвести Флэя к "своему потайному ходу".
Флэй сразу увидел в открытии подземного туннеля значительно больше, чем волнующее приключение. Но Фуксия и Тит не догадывались, что через этот туннель Флэю открывается постоянный и потайной доступ прямо в сердце его древнего дома; и, если бы ему этого захотелось, он мог бы пользоваться этим ходом даже посреди белого дня! Да к тому же ход в подземелье, по словам Тита и Фуксии, расположен так близко от его пещеры! Он будет идти себе под землей, залитой ярким солнечным светом, и никто его не увидит! А это в огромной степени расширит его возможности выискать то зло, которое угнездилось в Горменгасте, и вырвать его с корнем! Это позволит ему доискаться до источника, вычистить Замок! И ему не придется совершать длительные ночные походы через лес, а потом по полям к Внешней Стене, а оттуда по каменным дворам, переходам во внутреннюю часть Замка - и при этом быть все время настороже, прятаться, чтоб не быть замеченным! А теперь если то, что рассказали Фуксия и Тит - правда, ему всего этого делать не нужно, он может в любое время дня и ночи проникнуть в Замок, выбраться из туннеля пройти по безлюдным, никем и никогда не посещаемым коридорам и залам и выйти позади статуи в Галерее Скульптуры. А оттуда он мог безо всякого труда добраться в любую часть Замка, которую хотел бы посетить!
ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ
Текли дни, складываясь в недели и месяцы. Камень Горменгаста становился все прохладнее, лето сменилось осенью, а осень - зимой, темной и холодной. На протяжении многих дней дули могучие ветры, которые выдавливали из окон стекла, срывали черепицу с крыш и сдвигали камни в руинах, завывали и ревели между башен и труб.
А потом так же неожиданно, как начинался, ураган стихал, и воцарялась не менее пугающая тишина. Тишина столь глубокая, что собачий лай, случайное позвякивание ведра, плач ребенка, казались реальными лишь в том смысле, что они подчеркивали эту абсолютную, всеохватывающую тишину, сквозь которую эти случайные звуки поднимались как пузырьки в ледяной воде - они появлялись на поверхности, лопались и исчезали навечно.
Среди зимы начались такие мощные снегопады, что тем, кто прятался за бесчисленными окнами, уже не верилось, что все видимое из окон имело когда-то четкие очертания и не было окутано белой дымкой, что за окнами кроме белого цвета когда-то существовали и другие цвета. Казалось даже воздух вытеснялся снежинками, каждая величиной в ладошку ребенка, все вокруг неузнаваемо изменилось, округлилось, скрылось под белым покровом.
В полях, окружающих Замок, занесенных снегом, валялось множество мертвых и умирающих птиц, там и сям коченеющие птицы делали последнюю отчаянную попытку взлететь, раскрывали обледенелые крылья - и бессильно падали в снег.
Из окон Замка казалось, что поля усеяны черными угольками, белые лица полей были покрыты этими оспинками, выбитыми великим множеством тварей, загубленных зимой. Трудно было сыскать девственное пространство на снегу, не испещренное этими следами смерти, каждый сугроб был кладбищем.
На фоне слепящего яркого снега птицы вне зависимости от окраски перьев казались черными как смоль, а их прихотливые силуэты - изображениями, выгравированными тонкими иглами. Птицы своей собственной смертью расписали похоронные полотна полей иероглифами утонченной красоты, прочитать которые было нельзя, но смысл их был красноречиво ясен.
Следующий снегопад стирал эти знаки смерти, заботливо и нежно укрывая замерзшие тельца мягким покрывалом. А потом поверх этого слепящего глаза покрывала появлялась новая россыпь черных грудок. И так повторялось много раз. Прежде чем замереть без движения в пушистом снегу, ковыляли, стояли дрожа или ползли умирающие птицы, оставляя за собой печальные следы.
И все же, несмотря на всю эту массовую гибель птиц в полях, в Замке их число не уменьшалось. Графиня, чье сердце обливалось кровью при виде такого массового птичьего страдания, делала все возможное, чтобы спасти диких птиц, открывая им доступ в Замок. Кругом рассыпали зерно, крошки и кучки мяса, выставляли тазы, миски, чашки с водой, с которых постоянно сбивали лед в надежде заманить птиц в пустые коридоры и залы Замка, где было все-таки теплее, чем в полях. Однако, несмотря на все эти усилия (хотя голод заставлял забывать страх, и тысячи сов, цапель и других пернатых, включая даже хищных, слеталось в Замок), поля по-прежнему были усеяны мертвыми и умирающими птицами. Суровость зимы гнала к Замку живность из лесов и замерзших болот. Животные и птицы тысячами стекались к Горменгасту, но многие погибали, так и не обретя спасения за его стенами.
Графиня приказала (что вызвало массу неудобств), чтобы большую обеденную залу превратили в лазарет для птиц и животных. Огромная, рыжая, одинокая, она ходила между страждущими тварями, пытаясь им помочь. И многих она действительно выхаживала. В залу принесли ветви и прислонили их к стенам. Столы были перевернуты, с тем чтобы дать птицам возможность, если они того захотят, сидеть на торчащих вверх ножках. Зала была всегда полна птичьего гама, в котором выделялись голоса ворон и галок.
Многих птиц, умирающих в снегу, удалось выходить, но снег в окрестных полях был слишком глубок, и птиц можно било собирать лишь у самых стен Замка и из окон.
Более месяца Замок был в снежном плену. Некоторое входные двери рухнули под весом сугробов. Те же, которые выдержали нагрузку, пришлось чинить. Внутри Замка целыми днями горели свечи - окна были либо забиты досками, либо заткнуты одеялами.
Трудно сказать, что произошло бы с Флэем, если бы не был открыт подземный туннель или если бы Тит не рассказал ему о нем. Сугробы вокруг его пещеры нанесло такие, что вряд ли ему удалось бы выбраться из нее; к тому же холод почти наверняка убил бы его, не говоря уже о том, что он не смог бы ничего добыть себе на пропитание.
Но существование туннеля решило для Флзя все эти проблемы.
Поначалу он совершал походы в Замок почти каждый день. Держа в руке свечу, он проходил по туннелю мимо множества корней, извивавшихся по стенам, переступая через черепа и кости, усеивающие земляной пол, вдыхая запах сырой земли. В туннеле находили прибежище лисы, грызуны, самые разнообразные насекомые. Вскоре по уже знакомым ему корням Флэй научился распознавать, какое расстояние он прошел, он даже знал, под каким местом на поверхности находится.
Хотя в туннеле не было снега и в нем не было так холодно, как снаружи, однако Флэй не жил там, а использовал его лишь как проход ко внутренним частям Замка. В туннеле было темно, сыро и все напоминало о разложении и смерти. И во время своих одиноких путешествий под землей Флэй старался там не задерживаться.
Когда в первый раз он добрался до конца туннеля и вышел по коридору в ту часть Замка, где располагались Безжизненные Залы - туда, где Тит испытал ужас погружения в полную тишину и безжизненность, - нечто подобное испытал и Флэй. Его костлявые плечи поднялись до ушей, его челюсть выставилась вперед, а взгляд метался вокруг, словно он ожидал нападения какого-то невидимого и бесшумного врага.
Но потом, после того как он много раз днем приходил в эту совершенно безжизненную часть Замка и исследовал ее, всякий страх покинул его. Более того - все эти безжизненные залы, погруженные в вечную тишину, стали ему чуть ли не родными, настроение, которое здесь царило, он подсознательно соотносил с настроением Леса Горменгаст. Не в его привычках было делать что-то поспешно, и поэтому он не бросился сразу на поиски зла, поселившегося в Замке. Сначала ему нужно было освоиться.
После того как Флэй нашел путь, который привел его к статуе в Галерее Скульптуры, он стал посвящать свои полуночные визиты поискам тех изменений, которые произошли в ночной жизни Горменгаста со времени его последнего посещения. Жизнь в лесу научила его неторопливости и терпению, заострила его умение оставаться незаметным в любом окружении. Он не появлялся в Замке среди дня, а ночью ему было достаточно замереть и прислониться к стене или к двери из гниющего дерева и он становился незаметным. Он опускал голову, и в полумраке его волосы и борода становились еще одной паутиной, а лохмотья превращались в папоротник-листовик, свисающий с серой сырой стены коридора.
Когда он, скрываясь в темных переходах, видел людей, которых когда-то так хорошо знал, у него возникали странные ощущения. Иногда эти люди проходили совсем рядом с ним; некоторые казались намного старше, некоторые почему-то выглядели моложе, а некоторые так сильно изменились, что их трудно было узнать.
Но, несмотря на свое умение оставаться незамеченным, Флэй излишне не рисковал. И прошло много времени, прежде чем его разведывательные походы позволили ему определить, где могут в то или иное время дня и ночи находиться те, кто представлял для него особый интерес.
Дверь комнаты Гробструпа, семьдесят шестого Герцога Стона, не открывали со дня его исчезновения. Обнаружив это, Флэй испытал суровое удовлетворение. Он внимательно осмотрел пол перед дверью своего бывшего хозяина; здесь лежал толстый слой пыли; у этой двери, к которой так давно уже не подходил, Флэй в течение двадцати лет укладывался спать! С тех пор, казалось, прошла целая вечность. Флэй огляделся по сторонам, посмотрел вдоль коридора. И давняя, но страшная ночь всплыла в его памяти - та ночь, когда Герцог, ходивший во сне, встал с постели и ушел в одну из башен, где отдал себя на съедение совам, когда Флэй сражался с Шеф-Поваром Горменгаста и пронзил его ударом шпаги.
С тех пор Флэй должен был жить в изгнании. А теперь, тайно находясь в Замке, - воровать и подбирать объедки. Это его мало радовало, но он вынужден так делать, чтобы не умереть с голоду. Достаточно быстро он нашел потайную дверь, через которую мог проникать в кошачью комнату, в кухню Флэй проникал через одну из дверей, открывающихся в коридор, ведущий в заброшенную часть Замка.
Когда пришли холода, Флэю стало ясно, что ему не имеет никакого смысла каждый день возвращаться через туннель в свою пещеру, заваленную снежными сугробами. Флэй не мог ни охотиться, ни собирать валежник для костра, возле которого мог бы обогреться. И он нашел себе пристанище в Безжизненных Залах.
Там он обнаружил небольшую комнату, пол которой был покрыт толстым роскошным слоем мягкой пыли, в этой квадратной комнате имелся камин, украшенный резным камнем и оснащенный каминной решеткой; имелись стулья, книжный шкаф и стол из орехового дерева, на котором под покровом пыли лежали приборы, стояли бокалы и посуда на двоих.
И Флэй обосновался в этой комнате. Его диета состояла в основном из хлеба и мяса, которые он всегда без труда мог добыть в Большой Кухне. При этом он не использовал открывающиеся широкие возможности разнообразить свою диету. Легче всего он мог доставать воду для питья - неподалеку от своей комнаты он нашел резервуар, куда с крыш стекала по трубам дождевая и талая вода, в любое время он мог набрать там воды в свой железный котелок.
Исходя из тех расстояний, которые ему приходилось преодолевать, чтобы добраться до обитаемых частей Замка, и прежде всего из того расстояния, которое отделяло его от пролома в стене позади статуи в Галерее Скульптур (никакого другого хода в известные ему части Замка он не нашел), Флэй твердо знал, что безо всякого риска быть обнаруженным он мог разжигать огонь в камине. Если бы даже кто-нибудь случайно увидел дым, поднимающийся из трубы в заброшенной части Замка, и заинтересовался этим обстоятельством, то такому гипотетическому наблюдателю было бы так же трудно определить, куда ведет дымоход от этой трубы, как и лягушке сыграть на скрипке.
И вот в своей комнатке, обнаруженной в неизведанных глубинах Замка, Флэй, сидя у камина холодными зимними вечерами, испытал тот комфорт, который не испытывал никогда раньше. Если бы не годы, проведенные в изгнании в лесу, он, возможно, не вынес бы одиночества, но одиночество стало для него уже естественным состоянием.
Тишина Безжизненных Залов была еще более плотной, чем безмолвие, опустившееся на скованные льдом и снегом поля вокруг Замка. Ее вполне можно было назвать в самом прямом смысле слова мертвой. Пустота и ничем не нарушаемая полная безжизненность помещений, лабиринт темных коридоров делали тишину чем-то реально ощутимым, даже видимым, у любого человека, попавшего сюда - за редким исключением тех, кто привык пребывать в одиночестве в замкнутых пространствах, - волосы встали бы дыбом от ужаса. Флэй, несмотря на свои многочисленные попытки определить степень протяженности этой давно заброшенной и забытой части Замка, не смог этого сделать. Единственное, что ему удалось - и то благодаря подсказке Тита - это найти ступени, ведущие к пролому в стене за статуей в Галерее Скульптуры. Но за исключением этого выхода в обитаемый мир и нескольких забытых или запертых наглухо дверей, сквозь которые можно было различить отдаленные голоса, никаких других рубежей, граничащих с миром живых, Флэй не обнаружил.
Но однажды произошло событие, которое надолго лишило его покоя. Флэй поздно ночью возвращался из Кухни, нырнув в пролом в стене за статуей в Галерее Скульптуры, он двинулся по знакомому коридору в сторону своей комнаты. Пройдя не менее мили и углубившись в свое безмолвное царство, он в какой-то момент решил не идти дальше по хорошо знакомому узкому коридору, а свернуть в один из тех, по которому он раньше не ходил и который, как он полагал, так или иначе приведет его в знакомые места. Продвигаясь вперед, он по своему обыкновению делал мелом грубые отметки на стене, которые в случае необходимости должны были помочь ему вернуться назад.
Флэй шел больше часа, сворачивая в разные стороны по изгибающимся коридорам, проходя десятки помещений, из которых вело сразу множество выходов, опускаясь по холодным узким спускам и поднимаясь по более широким подъемам, но так и не выбрался в знакомые места. Его бросило в пот от страшной мысли: если бы он не предпринял своей обычной предосторожности и не отмечал свой путь мелом на стене, он бы никогда отсюда не выбрался! Неожиданно он почувствовал приступ голода. Обратив внимание на то, что его свеча догорает, он вытащил из-за пояса одну из десятка свечей, которые всегда носил с собой, и зажег ее от фитилька догорающей. Сев на пол и осторожно поставив перед собой на каменную плиту только что зажженную свечу, он открыл свой нож с узким лезвием, вытащил из-за пазухи хлеб и отрезал себе кусок.
И справа, и слева от него темнота была густой как чернила. Флэй сидел в круге света, отбрасываемого пламенем свечи, его лицо, руки и лохмотья являли собой впечатляющую картину контрастов света и тени. На стене позади него тяжелым пятном громоздилась тень. Флэй вытянул ноги и собирался уже приступить к своей нехитрой трапезе, когда услышал взрыв смеха.
Если бы звуки этого смеха, приглушенные каменной преградой, не раздавались столь явственно позади него, где-то за стеной, к которой он прислонился спиной, ему бы пришлось признать, что этот смех безумия раздался у него в голове.
Однако Флэй был твердо уверен в том, что не сходит с ума, и в том, что смех этот не является порождением его мозга. Но в том, что в страшных звуках присутствовало безумие, он не сомневался. Этот дьявольский вой еще не затих, а Флэй уже вскочил на ноги, словно его вздернул кверху невидимый крюк, зацепленный за одежду. Не отдавая себе отчета в том, что делает, Флэй одним прыжком перескочил к противоположной стене и, прижавшись к ней, словно загнанное в угол животное, вперил взгляд в холодные камни, о которые он только что опирался спиной, словно сама стена была заражена тем безумием, которое за ней пряталось, словно каждый камень был безумен и готов был выпрыгнуть из стены и наброситься на него.
Флэй слышал, как в тишине, показавшейся после безумного гогота еще более глубокой, с его лба на каменные плиты пола падают капли пота. Во рту у него так пересохло, что, казалось, язык и небо превратились в лоскуты сухой кожи. Сердце его грохотало как барабан. Но из темноты никто не появился. Свеча спокойным светом освещала пол и стену напротив него.
И тут страшный смех раздался снова. В этот раз Флэй различил в нем не один, а два голоса, словно горло существа, из которого он вырвался, было так устроено, что могло издавать такие страшные двойные звуки. Флэй был уверен и в том, что эта сдвоенность не была результатом эха, - звуки не накладывались друг на друга, а звучали одновременно, внушая еще больший ужас.
В этот раз пронзительный хохот не оборвался резко, как ранее, а стихал постепенно, превращаясь в тонкий скулеж Но даже в нем явственно слышалось два синхронных голоса; безумие словно двоилось, превращая оцепеневшего Флэя в камень.
После того как снова воцарилась тишина, Флэй еще некоторое время простоял без движения. Он был потрясен. Его одиночество было грубо нарушено. Его неспособность понять, кто мог глубокой ночью издавать такие звуки, была подобна оскорблению, брошенному его узкому, но гордому уму. А ужас, глубочайший ужас, порожденный криком существа, которого он не видел, но которое находилось где-то совсем близко, сковывал его члены и лишал способности двигаться.
Время шло, и ничто более не нарушало тишину, безумный смех не возобновлялся. Флэй поднял свечу, стоявшую на полу, и отправился, неоднократно оглядываясь, назад по тому же пути, который привел его к страшному месту. Флэй шел быстро, поглядывая на сделанные им ранее отметки мелом. Наконец он добрался до того места, с которого началось его так мрачно завершившееся путешествие. Там Флэй чувствовал себя уже почти дома и уверенным шагом направился по знакомым коридорам и залам к своей комнате.
Но успокоиться на этом Флэй, конечно, не мог. Тайна жуткого, безумного смеха притягивала его, он не переставал думать о ней, и на следующий день, вскоре после восхода солнца, о котором он узнавал благодаря свету, проникающему в вентиляционные трубы и дымоходы, он почувствовал, что то мрачное место влечет его к себе снова. И не потому, что ему хотелось еще раз испытать острые ощущения и снова услышать кошмарный смех, но потому, что он не мог позволить этой тайне остаться нераскрытой. Он просто должен был вывести ее на свет разума и выяснить, что же все-таки это было, и кто - человек или зверь - издавал такие звуки. Бывший первый слуга Горменгаста оставался полностью верным духу Замка, и ему было невыносимо думать, что в Замке присутствуют некие силы, которые противятся упорядоченной церемониальной жизни Замка и его обрядности, что тело Замка разъедает яд чего-то враждебного ему, скрытого и невыявленного. Флэй намеревался пройти дальше по тому коридору, в котором слышал страшный смех, в надежде, что ему удастся добраться до какого-нибудь поворота, а потом пойти назад по параллельному коридору и достичь того места но с другой стороны стены, где прозвучали безумные звуки.
Но этого ему не удалось сделать. День за днем ходил он по каменным коридорам, по десятку раз на день сбивался с пути, попадал в те места, где уже побывал, постоянно возвращался к исходной точке, но никак не мог уловить какую-либо системность, некий общий план в беспорядочном нагромождении архитектурных форм. Время от времени он возвращался к тому месту, где слышал дикий смех, останавливался, прислушивался, но за исключением своего дыхания и ударов собственного сердца, никаких иных звуков не слышал.
И тогда он решил прийти к страшному месту не в дневное время, а в тот же ночной час, когда его в первый раз напугал безумный хохот, в тот час, когда в сердце и членах остается меньше всего решимости и смелости. Если он снова услышит этот хохот и тот будет повторяться и не стихать некоторое время, он попробует добраться до источника и выяснить, кто же его издает, тем самым достигнув того, что ему не удавалось сделать днем.
И вот, преодолевая страх, глубокой ночью он отправился в путь по ледяным коридорам. Он уже без особого труда отыскал нужный коридор и, еще не достигнув рокового места, услыхал чьи-то крики и плач. Когда он подошел совсем близко, то явственно услышал, как кто-то нечленораздельно взывал к самому себе и так же нечленораздельно отвечал.
В голосе - или голосах - теперь слышался страх. Прислонив ухо к стене, он прислушивался. И ему показалось, что голоса звучали все слабее и слабее, словно кричавший - или кричавшие - теряли последние силы. Но до источника этих воплей ему так и не удалось добраться, и ночной поход завершился так же безрезультатно, как и дневные. Когда Флэй уже отправлялся в обратный путь, крики прекратились и тяжелым грузом опустилась тишина. И сколько бы Флэй не прислушивался, никаких звуков он больше не слышал.
Но и после этого Флэй не оставил своих попыток отыскать таинственное страдающее существо. Из тех звуков, которые ему удавалось услышать, он сделал вывод, что оно полностью теряет силы, и его ужас сменился слепой жалостью, которая влекла его к роковому месту в заброшенном коридоре снова и снова, словно нераскрытая трагедия тяжелым грузом ложилась на его совесть, словно его присутствие у стены и вслушивание в умирающие звуки могло чем-то помочь. Он прекрасно понимал, что это не так, но ничего не мог с собой поделать.
И вот пришла ночь, когда он, сколько он не прислушивался, не смог уловить ни звука. И в последующие ночи ничто уже не нарушало тишину.
И Флэй понял, что безумному существу, скрытому за каменной стеной, пришел конец. Он так никогда и не узнал, что же это было за существо, которое смеялось и разговаривало само с собой жестяным и страшным двойным голосом. Он так никогда и не узнал, что ему довелось быть последним и единственным человеком, который слышал голоса их милостей Коры и Клариссы. Комната, в которую их когда-то заманили, находилась выше и немного сбоку от коридора, в который забрел Флэй, а вентиляционная шахта, скрытая в стене, доносила до него их голоса. Флэй так никогда и не узнал, что за запертыми дверьми своей комнаты сестры-близнецы, оставшиеся без пропитания - Щуквол после происшествия с топором более не появлялся и соответственно не приносил им еды, - постепенно теряли рассудок. Их сумасшествие становилось все более глубоким, а в минуты просветления они осознавали, что умирают.
Когда слабость окончательно одолела их, они улеглись рядышком и, глядя в потолок, тихо умерли - в одно и то же мгновение.
ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ
В то время как Флэй предавался в Безжизненных Залах размышлениям над тем, что же ему довелось услышать, и безуспешно пытался разгадать загадку таинственных звуков, Щуквол, поднявшись с постели, не теряя времени взялся настойчиво утверждать себя в роли Хранителя Ритуала. У него не было иллюзий в отношении того, какова будет реакция обитателей Замка, когда они поймут, что он выполняет функции Хранителя Ритуала не временно, а пытается остаться в этой должности постоянно. Щуквол не был стар, он не был сыном Баркентина, он не принадлежал ни к какой группе ритуалослужителей, у него не было никаких оснований претендовать на Титул Хранителя Ритуала - он был лишь учеником утонувшего калеки. Но он обладал разумом и выносливостью, чтобы выполнять весьма обременительные обязанности, возлагаемые на Хранителя Ритуала. И хотя этого было далеко не достаточно, однако давало надежды на успех.